Re (3): Мнение.
По правде говоря, грядущее сербов и черногорцев мне кажется посветлее нашего. История Балкан мне порука. Вдребезги проигрывались войны, не столетия уничтожалась государственная независимость, — ее как бы и вовсе не существовало в культурной памяти народа (впрочем, — какого именно народа!?), — наступала политическая смерть, атомизация, но... Кто дерзнет сказать, что Сербии и Черногории нет больше? — они существовали в «негосударственной» форме, рассыпались. И выживали. Когда возникала к тому возможность, вновь нарастали общественно-государственные «органы», возникала централизация и проч. Мы — предпочли худой мир доброй ссоре, в которой могли бы еще оказаться победителями. И это неспроста. Степень нашей национальной выносливости резко снизилась. Мы больше всего на свете боимся и ненавидим «дискомфорт», приближаясь по уровню неприличной мимозности не к европейцу даже, а к американцам high-middle сословий. Хуже того. Мы все время омерзительно жалуемся на жизнь — и эти жалобы продолжаются вот уже четыре десятилетия, с конца пятидесятых годов. Все «имеют право» на «дачу» — и, смешно сказать, немыслимый процент населения эти самые дачи имел и имеет. В США процент владельцев летних загородных домов — много ниже. Мы чувствовали себя несчастными и угнетенными, если не проводили МЕСЯЧНЫЙ отпуск в «Прибалтике» или «на Юге». И аппетиты наши все росли, порог выносливости становился все ниже и ниже. Сегодня, — и это проходится признать, — мы, целокупно, как народ, весьма скверно держим удар, не можем противостоять встречному жизненному напору. Я рискую говорить об этом лишь потому, что сам был отравлен этой мимозностью — и только непростые, мягко выражаясь, обстоятельства последних лет моего заграничного существования, несколько поубавили во мне ощущения «права на минимальный комфорт», на «достойную жизнь» и т.п. Мы, — признаемся, — робеем, страшимся мининмальных неудобств, опасаемся «потерять то, что имеем». Это совершенно естественно, понятно, только дурак или смешной чистоплюй посмеет винить кого-то в том, что этот, мол, кто-то — «не идет на баррикады». Да и не в «баррикадах» дело. Но находясь в перманентном ужасе перед возможным дискомфортом («и без того нелегко приходится») — не воюют. Те перемены, которых мы, вроде, вожделеем — невозможны без усилий; это аксиома. Так всегда было. А сегодня — вдесятеро так. Барон фон Мюнхгаузен, — как мы знаем, он был кирасиром русской службы, — вытаскивал себя самого за косицу из болота.
