Рождённые в небо

[EVG]

Рождённые в небо

Заметки паломницы

«Пустыня – это рай и ад вместе.

Это пещера с сокровищами, которую

охраняет чудовище по имени Солнце».

Н. Джунаев

 

«Пустыня молчит. Как сурово безмолвие песков…»

М.К. Фрачи

 

Благословите, старозаветные отцы, на возсияние моего слова. Хощу рцы и немощна без Вашей помощи. И вот приступим, помолясь.

 

Когда два год тому назад открылась для меня Синайская пустыня, я увидела её только глазами, как и все мои сопутники. Вот именно такой – суровой и безмолвной. Понадобится немало встреч и собственных разнообразных впечатлений, чтобы увидеть пустыню сердцем. Дабы вырвалось из него, как у поэта Саади:

– Все земли пред тобою убоги, о, пустыня!

Сейчас-то я, безусловно, повторю это вслед за великим Саади даже притом, что она оставила незаживающую рану в наших сердцах: ведь именно над её песками единовременно погибли во взорванном самолёте мои сограждане. Её вины в том нет, она всего лишь безмолвный свидетель трагедии. И всё же сам этот факт говорит об опасной напряжённости силового поля над Синайским «треугольником». Так исторически сложилось, что этот треугольный полуостров всегда был беспокойным перекрёстком множества дорог мусульманского мира, и лишь несколько веков прошлого тысячелетия были озарены цветением христианства, золотой век которого там, увы, давным-давно закатился. И всё же великий магнетизм святителей древности достаёт нас и сегодня. Мы не можем изжить из генетической памяти всё и вся, что связано с именами Иисуса Христа и Богородицы. Мы стремимся пройти их крестными путями и путями праотцов нашей веры. Египетский Синай – это не точка на карте, это веха Христианства и это магнит непреодолимой силы. Об этом магните имели представление и Иван Грозный, и Пётр Великий, и все Романовы. Следы их там присутствия (через дары, вложения, посольства…) особенно явны в истории великого монастыря Святой Екатерины. Я-то узнала об этом, к сожалению, поздновато.

Ещё лет пятнадцать назад я примерялась к поездке в этот самый «треугольник» и отложила в сторону: дескать, подумаешь, какой-то монастырёк под горой, с якобы неопалимым кустиком…Моя фантазия нарисовала довольно плоскую картинку: гнёздышко низеньких, бедненьких келеек с вертикалью колоколенки… Дескать, много мы видели на Руси подобного. Вот такую глупость я когда-то допустила. А теперь, если я начну описывать знаменитый на весь христианский мир монастырь, с храмом Преображения, всей силой красок, умения и таланта, вы всё равно не сможете возвысить воображение до реальной картины. Потому-то и надобно путешествовать.

Но это с каждым днём и часом всё труднее, и дело не только в содержимом кошелька. Даже наша поездка два года назад уже была сопряжена с тревогой и риском. Как раз накануне поездки на северном Синае отряд вооружённых людей захватил шестерых из противоборствующей стороны, исход этого захвата напрашивался сам собой (теперь по интернету мы видим картинки реальных казней чуть ли не ежедневно). Вооружённые стычки на севере Синая были обычным делом, но мы-то этого не знали, когда планировали своё паломничество. Тревожность ещё не вползла на наши русские широты. Но оказавшись у Красного моря, мы сразу её почувствовали: за два часа дороги от Табы (погранпункт между Израилем и Египтом) до Монастыря мы проехали несколько блокпостов с вооружёнными часовыми, видели густо пробитые пулями автомашины, не раз предъявляли свои документы… Но страха у нас не было. Он отключился уже в Табе, едва нам проштампелевали египетской печатью паспорта в пустом погранпункте, и мы вышли по стеклянной галерее, с фонтанчиком бесплатной воды, на египетскую сторону. Больше бесплатной воды не будет: это пустыня. Мы словно бы начали смотреть увлекательный фильм со своим же участием.

 

В СТРАНЕ СВЕТА

 

Есть в русском языке выражение «страна света». И только в египетской пустыне я прониклась буквальным его смыслом. И сама на некоторое время стала частью этого света, невольно растворяясь в нём… Когда мы въезжали на государственную границу с Египтом со стороны Израиля (точнее – Палестины), это и началось – наше с головой погружение в безначальный и бесконечный свет библейских – моисеевых – пустынь.

 

Таба как редкий цветок на южной оконечности этого географического треугольника. Она же и берегиня древних дорог, ныне большей частью покрытых бесстрастным асфальтом. Кто в Табе не бывал, тот мало что видал: ни истинной пустыни, ни христианской жемчужины – греческого православно монастыря во имя святой Екатерины, многие века живущего в чуждом, не единокровном ему мусульманском окружении. Нас позвал мощный героический образ «стяжавших дух Христов» монахов-синаитов.

Арабское слово Таба очень светлое. Переводят его как приветствие или пожелание доброго утра. В Табе открывается для тебя новое небо. В Табе начинается утро совершенно нового дня твоей души. Для меня это именно так и было… Едем 230 километров на запад от Табы вглубь синайской земли, повернувшись спиной к Красному морю. По сторонам светлосерой асфальтовой дороги только пески. Чем дальше едем, тем они белее. И вот уже на скатах предгорий они блистают, как снег. Нет, конечно, это не снег, а тысячу раз просеянный ветрами мельчайший кварцевый песочек. От его алмазного света резь в глазах, и надо учиться смотреть с прищуром, если хочешь хоть что-то увидеть у черты горизонта. Каждая песчинка, как микроскопическое зеркальце, честно отражающее и множащее и без того яркий свет. Света много не бывает, особенно для нас, жителей северных широт.

Мне приходилось бывать в пустынях и раньше. Почти полвека тому, как меня занесло в Кызылкумы и не совсем по своей воле. Так получилось, что я как новоиспечённый журналист оказалась со свободным дипломом . Вот и поехала «чем дальше, тем лучше», в Среднюю Азию. Редакционные командировки заносили меня под самый Арал, в места пустынные и дикие, где и золотишко водилось, и лепрозории. Пустыня там была кондовая, настоящая – со смерчами, змеями и скорпионами…с шакалами, вепрями и варанами. Благодарю силы судьбы, что не дали мне там задержаться и ненароком пропасть, но именно с той поры я полюбила и люблю Андрея Платонова с его «Джан» и «Такыром»… А потом ещё видела пески северной Африки. Но ни узбекские, ни каракалпакские, ни марокканские не чета этим – пескам Синая. Дух захватывает при мысли, какие стопы их бороздили… И что бы за дело мне до пустынь, но есть в них тайна и есть в них зов. Пустыня без голоса – а зовёт!

 

За три часа передвижения на автобусе в сторону монастыря, туда, где присно живы имена Иоанна Лествичника, Ильи Пророка, Паисия Святогорца, семидесяти мудрецов и иже с ними…туда – к подножию горы Моисея, мы вволю нагляделись на тонкие движения пустынного покрова под малейшим касанием невидимых воздушных крыльев: то ли ветерок пробежал, то ли ангел пролетел. И только одно-два приземистых деревца с совершенно плоскими кронами, как странствующие дервиши, встретились на пути. Да ещё два посёлочка, существующих здесь неведомо зачем: придёт смерч и завьёт их в свой хвост и сбросит где-то за километры, разнеся в щепу. У одного из таких посёлочков мы сделали остановку ради наших физических нужд. Всё его достояние составляли два-три домика, где ведут свой бизнес местные жители-мусульмане, торгуя бутылками с водой, «печеньками», бедуинскими самоткаными ковриками, платками и шарфами. Ещё здесь можно выпить бедуинского чаю и даже кофе (а как же! без него европеец не может и шагу шагнуть: крепко подсел). Я сразу ухватила глазами один из двух ковриков. Видно было, что хозяин товара не очень хотел с ним расставаться, но деньги были ему важнее. Коврик всего-то с метр длины, охристый, бедный по цветовой гамме, но с занимательным смыслом и орнаментом , исполнен грубой верблюжьей нитью – туго и прочно. Дома, в Москве, я в полной мере оценила необычность изделия: коврик заполняли странные геометрические фигуры, напоминающие глазастые существа, якобы человеческие, в остроугольных колпаках; а ещё было там нечто, напоминающее огромную крылатую бомбу, нависшую над всем изображённым здесь житейским миром. Да не зашифрована ли здесь космогония бедуинов?.. И если смотреть на коврик долго, фигурки и детали орнамента начинают оживать, шевелиться, жить какой-то своей явственной жизнью; и воображением вырисовывается сложный рассказ о зимних видениях и миражах кочевников в долгие вечера, при скудном свете зимних звёзд. Вот точно так же наши прабабки, пряхи и ткачихи, сочиняли свои рукодельные узоры при свете лучины. Понятно, что в пустыне взять лучины негде, и в палатках кочевников было темнее. Потому, наверное, их привычное одеяние (оно же парадное) – лёгкие, летучие, белоснежные сутанки, делающие их похожими на ангелов. Сродство бытия кочевников-бедуинов и жителей наших северных деревень, на долгие месяцы заваленных снегами так, что только в небо и есть дорога, – трудно не заметить. Неслучайно появились в холодной части России во множестве пустыньки, как младшие сестрёнки Великой африканской пустыни, хоть и прятались они от мира не в песках, а в лесах, - как мои предки.

 

Пустыня не годится ни для культивации ботанических садов, ни для посадки лесов. И здесь невозможно прижиться человеку из тайги или любителю пышной флоры... И если какое-то деревце сумело найти способ зацепиться и уцелеть в жаровне песков, то оно достойно и восхищения, и благодарности. И быть бы этому деревцу национальным символом бедуинского Синая! Спрашиваю у Ихаба – человека от египетских спецслужб, сопровождавшего нас от Табы к Монастырю, как называется это отчаянное деревце? Наш защитник не ожидал такого вопроса и растерялся. Где-то, когда-то курд Ихаб сумел выучить русский язык, а тут сделал промашку – не знал, что ответить. (По возвращении, я порылась в специальных книгах, которые мне подсказали, что скорей всего имя тому деревцу-патриоту Ситтим, а может, тарс).

 Не раз цивилизационные власти пытались «посадить» непоседливых кочевников на кусок земли, для чего строили специальные домики похожие на бедуинские палатки, с элементами удобства. Предполагалось, что оседлые люди займутся хоть каким-то земледелием, но, увы…редко кто стремился осесть. У бедуинов издревле боязнь этого: всякие корни – так они считают –привязывают…Бедуины для того и перемещались со своими палатками, чтобы, не дай бог, где-то не прорасти корнями. Их богатство не ковры, не телетарелки, а шестьдесят тысяч квадратных километров пустыни между Средиземным и Красным (по-старому Чермным) морями. Не утеснённая ничем свобода и есть для них главная религия; хотя формально они мусульмане. И это качество их натуры позволило построить гармоничные отношения обитателей монастыря святой Екатерины, к которому мы держали путь, и «слугами монастыря». В чём мы имели возможность убедиться.

[EVG]

ТВЕРДЫНЯ ДУХА

 

И вот тут я приступаю к рассказу о Монастыре, пусть он и не был главной целью нашего стремления на Синай. Целью была Святая гора Моисея (Джебель Муса) и наше ночное её покорение. Задача – подняться к самой её вершине и там дождаться рассвета. Так делают христиане уже много веков. Есть тут, кроме зрелиша феерической картины восходящего солнца, и ещё один слишком человеческий искус, и я осмелюсь о нём рассказать. Якобы со всех, кто достигнет вершины Джебель Мусы, снимаются все грехи, вольные и невольные, и тайные, и накрепко забытые. Все-все грехи! Ну, кто же не принесёт ради этого жертву времени и денег. Штурмуют священную гору даже 80-летние, а уж отдыхающую молодёжь с египетского курорта Шарм эль Шейх до недавней поры доставляли сюда, что называется, пачками. Кто и когда запустил эту златопёрую утку про отпускаемые грехи, – теперь поди узнай. Но она всё ещё летает, заманивая на гору Моисея паломников со всех концов света.

Чуть позднее я расскажу о нашем подъёме на вершину. А пока мы внизу, нас только что привезли, встретили, провели через древние ворота в могучей, высоченной, крепостной стене под стать Кремлёвской, и выдали ключи от комнат, где мы могли отдохнуть перед ночным восхождением. В аскетичных комнатах на несколько кроватей есть все минимальные удобства, главное – есть чистая постель. Чего ещё желать! Мы здесь надёжно сокрыты от всех ветров, от всех врагов. Мы – у Христа за пазухой.

Всю духовную величину и значимость монастыря-крепости невозможно описать никакими словами, - она громадней тех инструментов, которыми мы её пытаемся определить. Разве что тот, кто читал монастырский летописный свод, приблизился к пониманию этой величины. Книгу Валерии Алфеевой приобрела уже после паломничества, так что все мои впечатления ложились на свежую голову. И это даже хорошо: встречам с великим и чудесным ничто не мешало.

 

Если осмелишься писать о Синае и Великом Монастыре, не смотри на часы, - это чудо вне времени, вне пространства. И существует, как ничто другое, явно по замыслу и произволению Высших сил.

…Второй век нашей эры. На вершине горы, соседствующей с Джебель Муса, некий отшельник находит мощи (тельце) юной и прекрасной мученицы александрийской, пострадавшей за верность христианству отсечением головы. Сюда, на гранитные кряжи Синая, принесли их Ангелы небесные, дабы сокрыть от глумления. Так об этом идёт древняя молва, получившая документальное обоснование («Миф – краеугольный камень истории»): Александрия египетская – одна из столиц древнего мира, а Екатерина – одна из прекрасных дочерей её, дочь знатных родителей, возлюбившая и принявшая христианство, за что и была гонима.

Названный в её славу монастырь – самый древний из христианских, а его епархия, однако, – самая малочисленная по причине мизерной заселённости огромного пространства окрест, между двумя морями.

…Здесь находится настоящее сокровище землян – самая богатейшая библиотека древних книг и манускриптов, якобы с ней поспорит только ватиканская. Здесь самое знаменитое собрание древних икон, пережившее гонения иконоборцев. (Вот для чего ещё необходимы такие неподступные (от 10 до 20 метров) стены, придавшие монастырю вид крепости.) И все эти сокровища здесь, и мы рядом с ними! И если мы не можем их увидеть в совокупности, то веяние их духовного содержания – хлада тонка – касалось каждого из нас. Иначе и быть не должно: и книга, и икона - явления космического порядка. Но я увлеклась, а надо ещё пройтись по крохотных переулочкам монастыря: подойти к широко разросшемуся на новом месте диву Неопалимой купины, а в нескольких метрах – каменный колодец, вырытый Моисеем, тот самый, где Моисей из семи сестёр – дочерей Иофора себе жену высмотрел. А тут же и вход в музей для паломников, где выставлена некоторая часть сокровищ для обозрения. А ещё вас обязательно приведут в костницу, где сотни и тысячи святых мужей, почивших в обители, смотрят на вас умудрёнными в познании Бога черепами. На меня эта (я видела и другие) костница произвела особенное впечатление. При ней же находилось крохотное и не совсем обычное кладбище. Была в стенах монастыря и небольшая мечеть – для религиозного отправления помощников – бедуинов. Можно попросить и вам покажут комнату для приёма гостей – архандарик и келейный корпус.

Нам, российским паломникам, конечно, показали кое-что из хранимых сокровищ, но только самую малость; остальное достояние ревниво оберегается от досужих притязаний. А вот монахам, притекающим сюда (с Афона и далее того) ради изучения древних книг, все богатства открыты. Но так и должно быть.

 

В ХРАМЕ ПРЕОБРАЖЕНИЯ

 

Вечером мы были на службе в храме Преображения: и грандиозном, и архитектурно необычном, с многоярусным иконостасом – даром (в советское время) нашей русской православной Церкви; связи с этим греческим православным монастырём идут ещё от первых Романовых, были и не совсем светлые страницы во взаимоотношениях, но время всё лечит. Необычна для нас и архитектура храма, и само богослужение на греческом. Не сразу обвыкнув в скудном освещении, мы, как стадо, ведомое пастухом, передвигались по его неведомому нам пространству. Кто-то подводил нас к тому, к чему следовало приложиться…кто-то, позвякивая, рылся в небольшом ящичке, либо шкатулке, что-то выбирал там и потом одевал это что-то нам на пальцы правой руки, только по внешним признакам угадывая размер пальца … Всё происходило и быстро, и как по отлаженному сценарию; и мы не успели опомниться, как оказались окольцованными, как те птички. Теперь, с этой минуты, мы – Божьи невесты. Пальцы того, кто нас окольцовывал, мне запомнились: в них не было ни жара ни холода; в них, лёгких и ловких, моей руке было спокойно, иначе бы я её инстинктивно отдёрнула. Как потом оказалось, это был отец Павел, аскетичного вида духовник братии. Это он надел нам на пальцы серебряные колечки с символикой обители: сердце и анаграммой в две буквы – А и К (от Агиа Катрин). Чтобы помнили, где побывали, что повидали, чему причащались

А потом мы, снявшие обувь, были допущены в святая святых – к раке с мощами святой Катрин. Они покоятся в алтаре, возле древних корней Неопалимой купины, где мы и преклонили колени в меру своего благоговения. Драгоценная рака была изготовлена в царствование Петра Великого, на Руси, и доставлена на Синай по морю и посуху – в дар. И это не единственный подарок от русского государства. Большие вклады поступали от Романовых и раньше, свидетельствуя глубокую религиозность царя Алексея Михайловича.

Честно сказать, я плохо помню, что там следовало за чем ( что неудивительно в неизбежной сутолоке первого дня.). Одно впечатление было очень сильным - я всю вечерню словно бы в небесах проплавала. А как захватило меня слаженное, в унисон, пение четырёх монахов – такими малыми силами совершалась вечерняя служба, привычный для них ежедневный подвиг молитвы! Я находилась в самом средоточии незыблемой в веках молитвенной жизни , здесь мне никто ничего не изображал, не поражал дороговизной и частой сменой своих облачений… Настоятель монастыря архиепископ отец Дамиан находился здесь же, восседая под лёгкой сенью вроде портика; из-за величины храма мне его почти не было видно, но я всё же различала его по белому облаку облика.

Мы, чужеродные овцы, усевшись на стасидии – великолепные, резные, просто царственные скамьи-кресла с подлокотниками, какие редко где теперь увидишь, невольно погрузились в таинство древнего богослужения со всей его простотой, аскезой и самозабвенностью. И если одного из нас унесло так высоко, что он впал в сон и даже дал храповицкого – это был сладкий сон – с Божьего соиззволения.

А на причастие мы пойдём утром, и нас причастит отец Павел – духовник монастыря, тот самый, чья рука одевала колечки. Но пока ещё вечер, мы идём на ужин. Отправятся и монахи в трапезную; они едят раз в сутки, после вечерни, это около шести часов вечера. На утреннее богослужение братия встаёт в половине четвёртого. Служба продолжается до половины восьмого. В двенадцать ещё одна, «маленькая» служба. Издревле здесь придерживаются строгого Устава и службы по канону Василия Великого

 

С шестого века началась у подножия горы Синай братская монашеская жизнь, полная многих опасностей. Особенно туго приходилось отшельникам, которые забредали сюда ещё раньше. Местные племена приносили в жертву своим богам верблюдов, но могли и монахов-христиан, если те попадали им в руки. Так записано в исторических источниках. Но на дворе 21-й век. Человеческие жертвы приносят уже не бедуины, а новые варвары – порождение «последних времён».

О, как мне надо бы – и хочется! – описать всё с мельчайшими подробностями, каждую секунду нашего здесь бытия, но я далеко не первооткрыватель, и подобные переживания испытали и описали уже многие. И поэтому умерю свою словесную резвость ради библейской тишины, которая совсем рядом.

 

 

 МОНАХИ И ОТЕЦ ПАВЕЛ

 

… Конечно же, в монастыре всё нам интересно, всё имеет значение, любая деталь… ведь ехали мы за тридевять земель!... но времени у нас так мало. Вот образ одного монаха крепко врезался: он сидел за конторкой при музее, мы покупали у него открытки, образки, книжечки путеводителей или что-то другое на местную тему. Когда кто-то подходил к его конторке, он обращал свой взор на паломника и так же размеренно соответствовал запросу покупателя. Когда посетители музея рассеивались, он снова погружался во что-то своё – читал ли старую книгу, занимался ли каким рукомеслом… – нам не было видно за высокой конторкой. На вид ему лет пятьдесят, очки в тяжёлой оправе с толстыми стёклами, очень смуглый, голова большая с красивым лбом. Он эфиоп, знаток шести языков, монашествовал на Афоне, два года провёл в русском монастыре. Понятно, что он большой учёный-богослов, а здесь у него такое послушание. Когда схлынет день (а в горах это случается рано), схлынут и «бабочки-однодневки», закончится и его послушание. А что там далее, гадать не стану. И он больше не попадётся мне на глаза.

Вот с какими людьми Бог привёл нас оказаться рядом. А какие настоятели и духовники окормляли обитель! Был настоятелем сам Иоанн Лествичник, в пещере которого часть из нас побывает. Духовники тоже все великие отцы. Вот и отец Павел – нынешний духовник и наш современник – так созвучен моей душе и обликом и мимолётным соприкосновением в духе, что я решусь на пророчество – быть ему причисленным к лику святых отцов нашей православной церкви. Вот уже сорок и больше лет отец Павел в этой обители. Но ведь не он один, – настоятель и архиепископ Дамиан – тоже очень давно здесь.

Чем же так дорог мне образ отца Павла? Да, он напомнил мне моего отца, но нам всегда близки те, в ком мы находим сходство со своими любимыми или родными. Мы распространяем на них свои лучшие упования. А, может, тем дорог больше, что мы получили дивное синайское причастие именно у него?! И то, и другое сливается в единое чувство доверия. Примешалась сюда и небольшая загадка: поначалу я решила, что отец Павел – русский, а будучи филологом по образованию, он выбрал для своего служения этот греческий монастырь осознанно; шли годы, юноша стал забывать свой язык, ведь многие десятилетия путь сюда русским паломникам был закрыт. И вот на переломе веков и тысячелетий всё изменилось, косяком пошли русские богомольцы. Сама я прочитала впервые про отца Павла (мне сразу подумалось, что это он) у Сергея Есина в его «Дневнике» за 2003-й год, где он писал, что экскурсию по монастырю проводил монах, говорящий по-русски, он же провёл с их молодой группой туристов-курортников беседу, наставляя на всё доброе, говорил о грехе, о покаянии», выходило, что это был сам духовник, имеющий большой монашеский опыт. Действительно, на тот год «Дневника» отец Павел уже 24 года подвизался на Синае. В это же земное время отшельничал здесь монах Паисий (в будущем Паисий Святогорец). И был в опыте исихазма два года. Поэтому иной раз они виделись, когда отшельник спускался вниз, к монастырю, к большой службе. Конечно, братия звала Паисия, и сам отец Дамиан звал, хотя бы на кормление, но Паисий жил, как живут птицы, преодолевая великие тяготы. Прошло очень много лет. Имя Паисия сияет во славе. Отец Павел продолжает нести своё служение, окормляя братию и привечая притекающих извне. Ни сравнивать, ни противопоставлять их судьбы я не стану. Недавно наш русский режиссёр Александр Куприн снял многочасовый фильм о Паисии Святогорце. Я посмотрела его уже после возвращения в Москву. И, к удивлению своему и радости, увидела, что в той части, где про монастырь Святой Екатерины и Синай, о герое фильма рассказывает и отец Павел – основной свидетель этого периода. Посмотрите этот фильм, полюбуйтесь на игру светлых бликов на его лице, когда он говорит о брате во Христе. Вот и я, наверное, улыбаюсь, когда мысли уводят меня на Синай. Сознаюсь, что фотография о. Павла, переснятая мной с монитора компьютера, теперь всегда рядом; и так, через неё, я разговариваю с моим заочным, почти заоблачным, пастырем, желая ему долгой жизни и не только в день именин. Но теперь я обращалась к нему не как к русскому монаху-синаиту. Заблуждение моё рассеялось, когда, подстёгиваемая любопытством, я вошла в интернет, желая хоть что-то ещё узнать там об отце Павле, узнала только то, что он родом из Ливии. В России всё же бывал когда-то. Он никому не отказывает, если его приглашают для совершения обряда исповедания: якобы в прошлом году он два месяца исповедовал православных в Америке.

…Из заветов о. Павла: никогда и никого не судить.

 

[EVG]

 

ВОСХОЖДЕНИЕ

 

Мне думается, нашему читателю не надо пояснять, чем знаменита и так притягательна гора Моисея. Да-да!.. именно на ней Господь передал пастушку Моисею Скрижали Завета с десятью заповедями. Каждый христианин чтит их, как самый древний Кодекс человеческого общежития; и жить бы нам всегда по нему, но нет, не способны. И вот «христианство на Востоке близко к исчезновению». Такую картину вынуждены мы наблюдать в сии дни.

Ночью у нас подъём на гору, она же библейская гора Хорив.

Где Ангел небесный голосом остановил пастушка и предложил снять обувь, прежде чем двигаться дальше вверх. Таким необычным образом было сказано, что это не просто гора - это как храм, где присутствует сам Господь. (Вот почему у дверей мечетей так много обуви). Муса покорно снял свои неизящные башмаки, и оказался в громокипящей стихии разверзающихся небес. Он увидел, как к нему протянулась рука с каменными письменами. То были Скрижали Завета.

 Кое-кто из именитых москвичей там, на вершине, уже побывал до нас. Я как-то давно читала об этом заметку Александра Крутова в журнале «Русский Дом». Народная певица Татьяна Петрова тоже поднималась к вершине (правда, с помощью верблюда) и даже там, в церкви Святой Троицы, имела счастье петь духовные песнопения… Писатель Сергей Есин подробней других описал своё восхождение в самом начале нового тысячелетия. Таким образом, я кое- что знала, как подготовиться, во что экипироваться, дабы «не дать дуба» наверху, где бывает очень студёно. Конечно, у меня был опыт горных восхождений, но это осталось в далёком прошлом, да и не ночные они были. У туристов-альпинистов непреложное правило – с наступлением сумерек быть внизу, в лагере. А тут всё наоборот. Почему? Когда установился такой порядок? – А идёт это от монахов, от их строгого Устава, от их всенощных бдений.

 Если мы выйдем в путь в час ночи, то, даст Бог, и доползём к началу утра, к Божественной литургии с участием восходящего солнца.

 

…И вот подошла ночь. Нас ждёт гора Моисея, она же библейская гора Хорив. На вершине её Господь передал пастушку Мусе свои Законы, объединившие разрозненные стада людей в единобожии. Скрижали эти таинственным образом как появились, так и пропали, но человечество ухватилось за возможность новой жизни в едином Боге. Потому гора Хорив так притягательна для тысяч верующих во Вседержителя: и мусульман, и христиан.

Вот и мы ступили на тропу паломников. Два часа ночи. В группе есть весьма пожилые люди, поэтому не до форсажа, решили идти средним шагом. Под ногами рассыпается мелкий, коварный камешник – можно проехаться вниз, что в такой темноте нежелательно. Сопровождающие нас парни-бедуины активно предлагают своих верблюдов. Я, наслышанная о последствиях езды на верблюде, столь же активно отказываюсь. Но верблюды настырно идут с нами бок о бок, по сути, мешают… Но вот рассыпушка камней в основном закончилась, начались ступени, вырубленные в горе или естественного происхождения, здесь идти стало чуть проще, но верблюды по-прежнему шли за нами. С меня сошло уже несколько потов, куртка давно нашла приют в рюкзачке, а легче не становилось.

Наших я уже не видела, ускакали вперёд. Иной раз удавалось прислониться к каким-то боковым поверхностям и отдышаться. Что это было: или отвесная часть горы, вдоль которой карабкалась тропа? или же какие-то культовые сооружения? - разглядеть не было возможности. Бледный пучок света из моего фонарика едва освещал пядь горы под ногой. Я шла и шла вперёд по наитию. И вот, наконец, обещанный привал. На плоском участочке Хорива бедуины организовали что-то вроде летней кафешки под простецким пологом, там можно было выпить бедуинского чаю, посидеть, прислонившись к горе, на каменных лавках, покрытых местной выработки половиками. Но на всё это удовольствие – с десяток минут. Надо снова идти – сзади подпирают нагнавшие нас молодые туристы-курортники из отелей на Красном море.

После отдыха идти совсем не легче. Вот тут я позавидовала двум нашим старичкам, в руках у которых я видела кривоватые батоги. Какие этисочинцы оказались смышлёные! Где они взяли эти посохи?.. Не с собой же привезли?.. И снова густая тьма ночи, и снова ступени… А где-то рядом пещера пророка Илии, спасавшегося от преследования Иезавели… Сколько ещё мне осталось? Даже мои длинные от рождения ноги оказались коротковатыми для этих ступеней: на некоторые приходилось совсем по-детски карабкаться, сначала на одно колено, потом на другое. Но были и крохотные терраски, где мы снова становились пешеходами. После второго привала (в приюте аборигенов, украшенном с большим изыском – ярким, в три взмаха кисти, палантином – и более освещённым, так что я смогла разглядеть людей, расположившихся на отдых, и даже сделать пару снимков в палатке) ситуация изменилась: верблюды уже не шли за нами. Гид от паломнической службы «Радонеж» Ирина сообщила, что теперь осталось совсем мало: всего 360 ступенек – и мы на вершине. На высоте две тысячи метров это вдохновляло. Но…силы на исходе, а ночь всё не хочет уходить, чтобы хоть сколько-то высветлить мой путь. Последняя часть пути показалась самой тяжёлой. Ноги не слушались. Ступени (вырубленные в гранитной горе каким-то монахом по обету) были столь громоздки и высоки, что я пласталась на них, едва ли не рыдая и вслух взывая за помощью к Богородице (и что бы мне не сделать этого раньше?). Она услышала. И от той мольбы страдания мои закончились; дальше я и не заметила, как оказалась наверху, словно бы крылья у меня выросли. И это разве не чудо?! Чем его попытаться объяснить? – может быть, там, откуда верблюды возвращаются домой, уже началось небо ангелов, куда верблюдам доступа нет, а только богомольцам, таким как мы?...

На вершине Хорива в момент восхода солнца испытываешь неописуемый восторг от красоты Божьего мира, каковой нет внизу и в помине. Да, я побывала, как минимум, на втором небе! Значит, где-то здесь, недалеко, и третье, куда был восхищен апостол Павел?! И все тяготы восхождения, испытанные мной, - это как прохождение верблюда сквозь игольное ушко, это сдирание старой шкуры с грешного тела ради обретения новой – лёгкой и сияющей.

Да, солнце не изменило своему распорядку и взошло на востоке. Народ, густо забивший «партер» – карниз над самой пропастью (а пропасти – те же горы, только вершиной вниз, как заметил Андрей Чуклин, замечательный поэт из Нарьян-Мара). Народ дождался-таки зрелища и не был разочарован. Утро начиналось так прекрасно, так ясно, что на юге даже высветился пролив Акаба.

 

Гора Моисея – она же Хорив, она же Джебель Мусса – лежала под нами, залитая золотом проснувшегося утра. Её сестра – гора святой Екатерины – была почти рядом, во всяком случае, её вершина, самая высокая во всей Малой Азии, казалась в этой зыби горных кряжей ближе других и тоже нежно светилась пурпурными гранитами, как лепесток гигантской, на наших глазах раскрывающейся розы. На площадке ещё много воодушевлённого увиденным народа: кто-то фотографирует, кто-то молится у церквушки святой Троицы, кто-то подбирает себе здешние сувениры – яички, верблюжьи фигурки и кубки из оникса, алебастра – местных минералов, которыми так богаты здешние горы. Сувенирами торгуют парни-бедуины, пристроившись почти у самой пропасти со своими тяжеленными ящиками с товаром. Наши матушки из Красноярска Раиса, Надежда и Галина, с преображёнными сияющими лицами, роются в окаменелых плитках с отпечатком веточек купины – якобы они помогают при серьёзных болезнях. Здесь, наверху, этих отпечатков у торговцев много, а внизу уже не найдёшь. Матушки отоварились от души, а я не поспевала за ними, и теперь у меня всего лишь один сувенир с горы Моисея – отливающее перламутром яичко из белого оникса. (И куда смотрят китайцы? – белый оникс у них почитается за драгоценность.)

 

Спуск. Это особая глава в моём рассказе. Наша гид Ирина, не слишком- то щедрая на информацию, сказала, что есть две дороги вниз: та, по которой мы поднимались, и другая – по которой ходят монахи, она короче, но опасней. –  «Поднимите руки, кто по какой хочет…» – Большинство пошло по знакомой, длинной. А мы, несколько человек, по короткой, следом за Ириной. Действительно, монашеская тропа много круче. Проложена рисковыми людьми: запнись – и полетишь в пропасть, в тартарары, – никто не удержит. Здесь почти вся тропа вьётся по вековечной горной породе, бортиков, укреплённых цементом, почти нет. Лучший способ передвиженья - скачи по-козьи с камня на камень, забывши о страхе. Но моя не по возрасту ретивость была вознаграждена: в наступившем свете дня мы увидели другую Джебель Муса, полную фантастических духовных сокровищ. Ведь каждый сантиметр горной тропы освящён витавшими здесь святыми душами, прошедшими отшельниками, страстотерпцами и духовидцами. Много веков назад они торили эту тропу, поднимаясь к вершине на молитву, славя Господа и Царство его. Здесь прозревали в духе первоначальные, здесь укреплялись в вере, здесь побеждали дьявольские козни. Здесь и мы, русские паломники, укреплялись в желании послужить Богу чистотой жизни, добронравием и добротолюбием. Мало ли сказать, что сам Паисий проходил здесь, а до него сколько святых мужей!.. а после него! Было от чего парить по воздуху. Видимо, мы были не из самых грешных, и ангелы помогли нам без ущерба вернуться на ровную землю: ни синяка, ни царапины.

 

Когда я добралась до монастыря, настало время завтрака, но значительная часть группы ещё спускалась по тропе паломников. И чтобы не терять времени, я снова пронырнула в музей с подъехавшей, на моё счастье, новой группой шумных курортников. И, наконец, оставшись там одна, я окунулась в историю этого славного монастыря, выжившего не без помощи римского императора Юстиниана, повелевшего в 530-м году укрепить обитель мощными стенами, построить церковь и придать военный гарнизон для защиты от арабских завоевателей – радикальных мусульман той поры... Я смогла рассмотреть, что не удалось сделать в первое посещение, важнейший для истории монастыря документ – Охранную грамоту, будто бы данную в 625-м году монастырю самим Мухаммедом (Магометом). Копия её красуется на белой стене музея, притягивая взоры каким-то своим ориентальным магнитом. И мой добровольный проводник по музею юноша Ахмет (он вполне приемлемо изъясняется на русском языке) не случайно обращает моё внимание на броскую вязь подписи внизу грамоты – рука Магомета. (Для этого юноши здесь это главное сокровище.) В годы иконоборчества Охранная грамота и географическая удалённость монастыря спасли его сокровища от гибели. С того самого времени греческий монастырь агиа Катрин остаётся единственным островком православия на мусульманском полуострове. Это не просто монастырь – это символ. А, как известно от мудрецов, символы управляют миром.

 

И вот все собрались и после завтрака, вполне монастырского,

мы получили возможность отдохнуть. Однако не тут-то было: гид Ирина – специалист в области чуть ли не компъютерного программирования, очередная жертва «перестройки» - не слишком активно предложила желающим отправиться в ущелье Фола. Желающих оказалось не много. И это не удивительно. Но у меня сомнений не было идти или не идти. Ноги устали, разбухли в красовках, но я прихватила с собой лёгкие, разношенные мокасины, потерявшие свой приличный вид ещё в Иордании. Они-то меня и спасли. Повалявшись на кровати не больше часа, мы, самые несгибаемые, пошли... Нас оказалось семеро. И мы были вознаграждены за своё рвение в неизвестность. Не иначе, что-то подталкивало нас изнутри: обязательно идите!... на Синае всякое ущелье – святое. Дары судьбы начались сразу же. Нужно было найти ключ для доступа в церковь Иоанна Крестителя, что возле кельи Иоанна Лествичника, куда мы идём. Ключ – огромный, амбарного образца – мы нашли не сразу, для этого пришлось поехать в посёлок с магазинчиком и ещё куда-то, пока не заполучили сей массивный ключ от массивного же монаха. После чего поехали в сторону ущелья, таким образом сократив часть пешего хода. Возле развалюх бедуинской деревни Санта Катарина микроавтобус повернул назад, а мы вышли и оказались в плотном крикливом кольце бедуинчиков, они ждали от нас «чёколатку», приученные прежними детолюбивыми паломниками. Но у нас ничего не было. Разочаровав ребятишек, но пообещав исправиться, мы двинулись к краю ущелья, сопровождаемые подростком Мухамедом, вполне по-взрослому выполнявшим свою роль – соблюдать щадящий темп, быть рядом с более пожилыми паломниками. И опять следом за нами шли два верблюда, этакий непременный эскорт. Ущелье оказалось достаточно широким. Правильное название – ущелье Вади-Фола, где Вади означает «высохшее русло». Тропа опять шла по камешнику, ноги в тонких мокасинах скользили на камешках, мой боевой настрой стал быстро затухать, и где-то, ещё в начале пути, я хотела повернуть, пока не поздно, назад. Но слава Богу, пошла дальше… При свете дня мы то и дело тормозили, чтобы разглядеть открывавшийся перед нами мир бытования монахов-исихастов. Вот налаженный кем-то из них мостик через высыхающий летом водосток, вот каменные ворота, называемые «воротами грешников», или Исповедальные врата – через них монаху нельзя пройти, пока не откроет своего греха постоянно живщему здесь отшельнику. Кажется, именно здесь верблюды останутся ждать нашего возвращения. А мы идём мимо опустевшего давно древнего монастыря Косьмы и Дамиана. От него осталась часть дувала, несколько старых олив, следы простой жизни… Посидели недолго в молчании. И в дорогу. Вот прямо в горе вырубленная ниша, прикрытая железной(?) дверью, – церковь Богородицы-экономиссы. А дальше, ещё выше, на правой стороне ущелья, открывается чудесная картина: под защитой необычной волнообразной формы горного кряжа расположилась довольно просторная площадка с несколькими деревьями – это так называемая Долина семидесяти мудрецов, а на ней виднелся невеликий домик – келья Паисия Святогорца, два года пребывавшего здесь в молчании, а значит, спускавшегося иной раз к монастырю по этой же тропе! И почему Ирина не сказала всем, что их ждёт в походе, ещё в гостинице? – тайна сия велика есть.

Ущелье не слишком-то прямое, тропа забирается ещё выше влево; и снова карабкаемся, уже по вырубленным ступеням, поднимаемся круто вверх, буквально упираясь в пещерный вход, придавленный двумя агромадными каменюгами. Это келья, где четыре десятка лет пребывал в молчаливом монашеском подвиге Святой Иоанн Лествичник! И мы, грешные и недостойные, коснулись этой святости, этой иоанновой лествицы возрастния в духе. Вот милость так милость. Что тут ещё скажешь! Зайди туда молча, благоговейно, как в святая святых, возжги оставленный здесь огарок свечи, осени лоб крестом, помолись в благодарность за радость здесь пребывания, поцелуй простой образок на каменной божнице, присядь на каменное ложе, служившее отшельнику одром, и ещё, перед уходом, прими помазание тем же огарком свечи, совершённое братом твоим во Христе Алексеем – прихожанином храма в Останкино.

Вот сколько радости и любви мы получили в неведомом ранее ущелье Фола.

 И это ещё не всё. На обратном пути встретились нам два афонских монаха, они шли совершить вечернее богослужение там, где мы только что побывали. Монах, что постарше, благословил нас на дальнейший путь. У него было мудрёное имя, и я его тотчас забыла. А вот его благодушный, светившийся радостью лик до сей поры перед глазами.

[EVG]

ДЕТИ ПУСТЫНИ

 

Задолго до конца обратной дороги нас встречают ребятишки, хотя и знают, что «чёколадок» у нас нет. Они вертятся под ногами, галдят. У одного паренька с собой «скорая помощь» – жестяное корыто на колёсиках. Оно неимоверно гремит на всё ущелье. И смешно, и трогательно: ну, а вдруг кто-то из нас подвернёт ногу, и оно понадобится. А ещё корыто на колёсах может заменить такси: парнишка жестами предлагает прокатиться в его корыте. Эх, не знает он, блаженный, какие «корыта» носятся по ущельям столиц… Вот мы и вышли на прямую дорогу к монастырю, прощаемся с бедуинчиками, собрав немного денег и наказав старшему мальчику Мухаммеду обязательно купить на них конфет для всех. Ребятишки при этом понимающе молчат: Мухаммед не обманет. Кстати сказать, в магазине есть много чего: всякое печенье, а особенно много разнообразных жвачек, но никаких тебе конфет. Их можно купить только у хозяина магазина, по особой договорённости. Почему так, осталось невыясненным. Может быть, дело в запретах Корана, может быть, в дороговизне шоколада… Но у всех увиденных мной местных детишек прекрасные белые зубки. Нет худа без добра.

Дети пустыни – это особая статья. Нельзя равнодушно смотреть на их красивое и счастливое племя. Я навсегда очарована ими, как некогда отец Паисий, как ныне отец Павел, называя их ласково – бедуинчиками. Они конечно же заслуживают лирического отступления в этой строгой повести, эти цветы человечества. Особенно ярки и живописны они на почти белой грунтовке пустынного холста: волосики их черны и кудрявы, личики их чернявы, угольные глазки умны, головки понятливы, одежонки опрятны… Везде их полуанархические стайки встречали нас шумным радушием. Они во многом благороднее нас. Они во многом для нас пример. Те качества, которые у нас давно утрачены, здесь живы и процветают. Мы не любим делиться. А здесь это правило жизни. Был у меня такой случай, я пообещала одному парнишке шоколадную конфету, вспомнив, что у меня одна ещё оставалась от чаепития. За ней мне надо было сходить в гостиницу. Когда я вернулась, парнишка терпеливо ждал; и тут как на грех появляется его дружок. Как поступит парнишка теперь? Нет, он не съест, торопясь, конфету один, а аккуратно её раскусит и вторую половинку отдаст товарищу.

Эти маленькие люди не какие-нибудь примитивные попрошайки: если они что-то от вас получили, они постараются что- то дать взамен. Одной маленькой красавице очень понравилось моё копеешное зеркальце, и я ей его подарила и ещё подарила дешевенькую заколку для волос, конечно, не думая ни о какой корысти. И всё-таки девочка лет шести-семи после краткого раздумья достала из кармашка тряпичный браслетик, изготовленный из цветных ленточек, и не отступилась, пока я его не взяла, да ещё сама же надела мне на руку. С неделю я носила этот трогательный отдарок, пока не пришло время искупаться в Красном море. Через эти пустячки, завалявшиеся в наших походных сумках и рюкзаках дети познают мир в его предметно-знаковом образе, всякий новый человек в их пустыне – объект пристального изучения, а значит, носитель знания, далеко не всякому из этих цветов пустыни приведётся повидать Каир – столицу их страны, Египта, и вот почему так внимательны и зорки их глаза. Вот почему они так отзывчивы, так стремятся найти с нами контакт, хотя бы на языке жестов, чтобы что-то нам рассказать о себе... Но язык жестов не может передать многое. Мне не раз приходилось стыдиться собственной бестолковости, когда я никак не могла понять ни жестикуляции, ни речи говорливых бедуинчиков.

…Приметно мне было и то, как стремятся они к овладению нашим русским языком. Почти все подростки, с которыми мы там столкнулись, пытались говорить русскими словами. Например, так: «Русия – хорошо». И разве это не комплимент?! И юноша Ахмет, и юноша Мухаммед – истинные верные слуги Монастыря. Здесь они набираются ума-разума, общаясь с паломниками, от них же имеют практику в русском языке, они же и расскажут соотечественникам о красоте и доброте православной веры, на службе у которой состояли и состоят при монастыре их старшие братья, отцы и деды, как у того же Ахмета, свободно читающего надписи к православным иконам в музее.

 Душа радуется за этих мальчиков. Вот они-то воистину родились прямо в небо. И продолжают расти в Небо, а не куда-то ещё…в нечто грязное и подлое.

 

И представился мне великий монастырь Святой Екатерины большим кораблём в бурлящем страстями океане. И образ этот так напоминает мне нашу страну в нынешнем её состоянии, вынужденную жить в антихристианском мире, продолжая упорно выруливать на издревле начертанный Путь – путь нестяжания, милосердия, христианской любви.

2015-2016 гг.

Мария Аввакумова

 http://www.voskres.ru/oikumena/avvakumova1.htm