Ах, Арбат, мой Арбат, - ты мое отечество

[Александр Васильевич]

Ах, Арбат, мой Арбат, - ты мое отечество



Каждый либеральный общечеловек твердо знает: «В 1942 девятиклассник Булат Окуджава добровольцем ушел на фронт, где был минометчиком, пулеметчиком, после ранения – радистом».

«Булат Окуджава родился 9 мая в 1924-ом и тогда это еще не просто был никакой не день победы – тогда впереди были еще долгих четыре года. 17-летний Булат прошел их почти от начала и почти до конца. Минометчик, рядовой, солдат. Северокавказский фронт, ранение под Моздоком, потом тяжелая артиллерия резерва Главного командования. Он был «очень смешной солдат», во всяком случае, так считал сам», - такой текст, например, сочинила об Окуджаве Анна Трефилова, обозреватель «Эха Москвы».

Каким образом четыре года можно было пройти в одном и том же возрасте – 17- летним знает только Анна Трефилова. Впрочем, на «Эхе Москвы» и не такие перлы выдают.

А вот что сам Булат Окуджава рассказал о своем фронтовом пути: «Мы с моим другом Юрием Попенянцем получили направление в 10-й Отдельный запасной минометный дивизион. В Кахетии он располагался. Это был апрель 42-го года. Мы ходили в своем домашнем, присяги не принимали, потому что формы не было. А потом нам выдали шапки альпийских стрелков, и мы, обносившиеся, босиком, в этих альпийских широкополых шляпах, запевая и ударяя босыми ногами в грязь, ходили строем.

А потом в один прекрасный день осенний нас передислоцировали в Азербайджан. Там мы пожили немножко, мечтая попасть на фронт. Потому что здесь кормили плохо, а все рассказывали, что на фронте кормят лучше, там фронтовая пайка, там не нужно козырять, там своя жизнь. Фронт был вожделенным счастьем. Все мечтали об этом.

Однажды нас вдруг подняли. Повезли в баню и после помывки выдали новую форму. Но повезли не на фронт, а под Тбилиси в какой-то военный городок за колючей проволокой. Там мы изучали искусство пользования ручной гранатой. Раздали вечером гранаты и предупредили, что если сунуть неудачно капсюль внутрь, то тут же взрыв, и все. Гранаты заставили на пояс прицепить. Капсюли отдельно, и велели лечь спать. Мы ложились медленно, стараясь не дышать. Ночь была страшная. Утром смотрим, стоят студебеккеры новенькие американские, наши минометы прицеплены к ним. По машинам! И начались наши фронтовые скитания.

Это была Отдельная минометная батарея, которая придавалась разным частям. Вот мы едем-едем, нас должны придать такому-то полку. Приезжаем, оказывается, там уже батарея есть. Потом несколько дней ждем, потом нас отправляют в другое место. Опять эшелон, опять придают какому-то полку. Придали, оказывается, у нас нет довольствия. Все жрут, а нам есть нечего. Что делать? И командир нам как-то говорит, что надо самим еду доставать. Мы по парам разделились и пошли по разным кубанским селам просить милостыню. Кто что давал. В казарме все это раскладывали на одинаковые кучки. Потом один отворачивался: Кому? - Тому. Так командиры питались и мы.

Потом попали на фронт, где меня ранило весьма прозаически из крупнокалиберного пулемета, с самолета. «Рама» летала и постреливала. Случайно какая-то пуля раздробила кость и застряла в бедре. Я долго ее потом носил на веревочке...

- Вы так и не успели повоевать толком?

- Нет. Месяца полтора

Я вообще в чистом виде на фронте очень мало воевал. В основном скитался из части в часть. А потом – запасной полк, там мариновали. Но запасной полк – это просто лагерь. Кормили бурдой какой-то. Заставляли работать. Жутко было. Осенью 1943-го года опять баня, опять новая одежда. Эшелон. И повезли. Слух пошел, что под Новороссийск нас везут. По пути, к тому же, к поезду выходили крестьяне. Со жратвой. Мы им американские ботинки рыжие, и они взамен тоже ботинки, но разбитые, и еще в придачу кусок хлеба и сала кусок. Поэтому мы приехали к месту назначения грязные, рваные, похожие на обезьян, спившиеся. И командиры, и солдаты. И нас велели отправить в Батуми, в какую-то воинскую часть, приводить в чувство. Там казармы, на полу солома, прямо на соломе мы спали. Ничего не делали. Я запомнил только то, что повели нас на экскурсию почему-то дачу Берия смотреть. Большой белый дом на холме. Разрешили через окна посмотреть убранство. Роскошная столовая, громадная, барская. А товарищи мои были в прошлом профессиональные жулики. Очень добрые ребята. Они там побегали по даче, разнюхали. Мы пришли, легли спать, ночью я проснулся – их нет. К утру в казарму пришли какие-то люди и ребят арестовали.

Выяснилось, что ночью они все столовое серебро унесли. Ночью же отнесли в скупку. Их выследили.

А нас погрузили на баржу и повезли под Новороссийск. У нас почему-то много вина всякого: пьем и плывем, пьем и плывем. Однажды ранним утром нас построили на палубе. Пришел какой-то фронтовой начальник, посмотрел на нас и ушел. В таком виде не принимают.
Меня вновь отправили в запасной полк, где я опять мучился, пока не пришли вербовщики. Я уже на фронте побывал, я уже землянки порыл, я уже наелся всем этим.

- То есть романтизм, с которым вы рвались на фронт, уже был разрушен?

- Никакого романтизма. Пожрать, поспать и ничего не делать – это главное. Один офицер набирает людей в артиллерию большой мощности, резерв главного командования. Часть стояла где-то в Закавказье, в горах. Не воевала с первого дня. И не предполагается, что будет воевать. Подумал: что там-то может быть трудного? Снаряды подносить – эта работа мне не страшна. А что еще? Думаю: такая лафа. И я завербовался. Большинство ребят на фронт рвались. Потому что там жратва лучше была. И вообще, повольней было. Если не убьют, значит хорошо. А я пошел в эту часть...

Нас повезли высоко в Нагорный Карабах, там в Степанакерте располагалось то ли Кубанское, то ли Саратовское пехотное училище. И меня перевербовали в него курсантом. Я посчитал: через полгода буду младшим лейтенантом...

Зачислили меня, и началась муштра невыносимая. Такая муштра началась, что не дай Бог. Полгода ждать – умру. Я человек нетерпеливый. Месяца три промучился. Иду к замполиту, разрешите доложить: так, мол, и так, отец мой арестован, враг народа. Он говорит, сын за отца не отвечает. Я говорю, я знаю все, но на всякий случай, чтобы вы не сказали, что я скрыл. Молодцом, - говорит, - правильно сделали. Идите, работайте спокойно. И я с горьким сердцем пошел работать спокойно. На следующее утро построение после завтрака: Окуджава, Филимонов, Семенов выйти из строя, остальным – направо, на занятия шагом марш! И все пошли. А нам – продаттестаты и назначение в артиллерийскую часть, из которой меня переманили».

Рассказал Булат Окуджава о своих «подвигах» общечеловеческому журналисту Юрию Росту, который и опубликовал услышанное в либеральной «Общей газете».

Нет, пожалуй, в отечественной литературе более откровенной исповеди персонажа, который «в чистом виде на фронте очень мало воевал», поскольку утомился землянки копать, на фронт идти не хотел, желая скоротать войну в тыловом в ту пору городе Степанакерте.

Интересно, что рассказывал Булат Окуджава о своих военных «подвигах» в Кахетии, Азербайджане, Батуме и Степанакерте в доперестроечную эру?
Ведь о том, чтобы любителю пожрать, поспать и ничего не делать Булату Окуджаве на фронт пойти младшим лейтенантом пехоты и речи быть не могло. Младшие лейтенанты в пехоте очень недолго жили…

Страшно подумать, что ожидало бы нашу страну, если бы среди тех, кто родился в 1924 году, было бы много таких, как Булат Окуджава. К счастью, большинство парней уходили на войну как Ленька Королев. Окуджава потом про них потрясающие строки сочинял: «И себя не щадите вы…».

Максим Купинов

http://www.segodnia.ru/index.php?pgid=2&partid=56&newsid=14940