Свет душиО книге поэта Александра Голубева «В ожидании листопада»Сегодня в это трудно поверить. Август 1969 года. Не московский Политехнический музей. Клубный зал Россошанской птицефабрики забит народом. Двери настежь. И на улице слышно, как со сцены "звенело золотом нам слово и серебром". Литераторы из Воронежа читали свои стихи. Среди них был молодой поэт Александр Голубев. Ведущий его представил: "Ваш, можно считать, земляк. Родом из казачьего хутора Краснояровский, что близ шолоховских Вёшек. А работал до недавнего в газете соседнего Подгоренского района". Людям застенчиво улыбался черночубый парень и нараспев читал: «Ходят улицей бабьи сказки; ходят тайнами, ходят вслух: разлюбила солдата Таська, разлюбила, нечистый дух».
Зал замирал в тишине, то вдруг смеялся, то взрывался аплодисментами.
Часто в стихах звучали строки от первого лица. «Я, Мы» - лирический герой поэта. Говорил он от имени своего поколения, которому двадцатый век отсчитал нелёгкие годы войны. «Мы в детстве редко улыбались, мы в детстве без отцов остались. К нам не пришли совсем...». «Я пахарем по малолетству был. Волы в жару, вздохнув о водопое, угрюмо тащат из последних сил тяжёлый плуг».
Сашу Голубева доброжелательные слушатели признали за своего хлопца. После, на площади, обступили плотной толпой, спрашивали, где можно найти-купить его книги. «Нигде, стихи пока лишь в блокноте». «Продиктуй нам, запишем». Тут на выручку подоспел Сухочев, бывший Сашин, а теперь мой начальник, только назначенный редактором Россошанской районки. Иван Кузьмич заверил: «Стихи Голубева напечатаем в газете». Кивнул на меня, стоявшего рядом. «Называйте понравившиеся, вот Петя, Пётр Дмитриевич, заберёт их в редакцию». «Для ухажёрок напечатаем с портретом, жених, что надо!» - уже зачехляя свой «Зенит», заявил вездесущий фотокорреспондент Иван Петрович Девятко.
С той поры из Дона и его речек-притоков немало воды в море утекло.
Держу в руках, перелистываю увесистый том – новую, в какой-то мере знаменательную, книгу поэта, кстати, секретаря правления Союза писателей России, Александра Голубева «В ожидании листопада» (Воронеж. 2011 год). В ней его избранное за полвека труда в русской поэзии. Для себя сразу отмечаю, проверку временем выдержали и стихи из той давней газетной подборки, написанные ещё «на заре туманной юности».
В сборнике широко представлена лирика в разделах «Сказать бы слово о России», «Под Вёшенским солнцем», «Песни восхода», «Луг родины моей». Поэмы в современной литературе нынче редкость. Здесь же – «Ногайский зять», «Судный час», «Луговая рябина», «Седая весна», «Лунный берег». Есть и документальная проза: печатаются воспоминания о близких автору поэтах – о Михаиле Тимошечкине, Владимире Гордейчеве и Анатолии Жигулине – без их стихов просто невозможно представить современную воронежскую поэзию, их творческое наследие значимо в отечественной словесности.
Пересказываю неслучайно подробно содержание книги. Названия стихов, поэм ведь «говорящие», в чём-то приоткрывают, по словам автора прекрасной вступительной статьи, литературоведа и критика Виктора Акаткина, «что им дорого на этой земле, что они защищают, какой излучают свет». О высоком предназначении литературы в сегодняшнем, к горькому сожалению, не читающем, а считающем обществе, загнанном в рыночный рай, откровенно размышляет и сам поэт:
«В моём сердце соединились как бы две жизни. Одна - сельская, где худо-бедно, но по-человечески раскованно и счастливо жил я под крылом матери, а вторая чисто городская, окрашенная дружбой с книгами и зачастую с их авторами. Но, разделив себя на две части, невольно задумался: чем я, нынешний, отличаюсь от того сельского хлопца, впервые увидевшего в двадцать лет, и, причём, в один день: паровоз, трамвай и ночной город? Как мне думается, отличий мало. Всё то, что я сумел открыть для себя на Дону нравственного, не изменилось до сих пор. Однако время неумолимо вносит свои поправки, и меня уже начинает пугать жуткая распущенность нравов. Что же произошло с человеком? Ответ прост: совесть уходит из души. Стыдиться и краснеть вроде бы не перед кем, к тому же внутренний голос добавляет: «Да и не надо». Сатанинство стало естественным мерилом вседозволенности. Очевидно, что такую душу переделать вряд ли возможно, хотя человеку, безусловно, известно, что он пришёл на землю ради того, чтобы лишний раз убедиться в строгости мирского и небесного бытия».
И он, человек, невольно становится жертвой экономического, социального абсурда. Базарная культура служит растлению, опошлению, оглуплению народа.
Как нам не утратить себя?
Жить вопреки законам рынка. Если уж говорить конкретно о творческой личности, о народном художнике, классике или мастере «областного-районного масштаба», то он обязан в меру своих сил и возможностей создавать культуру сопротивления расчеловечиванию народа.
Каждый делай на своём месте, что можешь.
Опорой тебе в этом наше прошлое, которым грех не гордиться. Есть и в настоящем, текущем времени чему поучиться.
Служи во имя будущего, вселяй в сердца Надежду, Веру и Любовь.
Читатель? Он разберётся, что к чему…
У стихов Александра Голубева есть точный адрес - казачий Дон, так хорошо знакомый нам по книгам Михаила Александровича Шолохова. Мир того края, напомню, дорог и близок поэту ещё и потому, что это и его родина, здесь он родился и вырос. «Весеннее время заката, в разливе зелёном с утра купаются белые хаты, пылает заря, как вчера, сверкают в Задонье зарницы, полынь шебуршит у двора, и солнце в рдяной колеснице поехало на ночь. Пора». Или другое - «Кинет полночь огни-золотинки, и по утру средь полой воды подберу я с баркаса кувшинки - не кувшинки, а солнца следы...»
Картины детства, юности стали основой большинства стихотворений. Живыми проходят перед нами казачка Вера - «простая русская вдова», старик - бахчевник, который «навечно к чахлому песку прозрачной плетью, как арбуз, привязан», «хозяин белых перекатов» - Митяня-бакенщик, «солдат хромой и тощий» Прон, «он из Праги на култышке домой израненный пришёл...» У каждого из них своя нелегкая судьба. Но невзгоды, лишения не убили в этих людях человечность, доброту, любовь к жизни, веру. Они все выстояли.
- Знаешь, почему я поэт? - Так переданы нам слова Сергея Есенина. - У меня родина есть! У меня - Рязань! Я вышел оттуда и какой ни на есть, а приду туда же! Хочешь добрый совет получить? Ищи родину. Найдёшь - пан! Не найдёшь - всё псу под хвост пойдет! Нет поэта без родины.
К стихам не требуются пояснения: где родник, питающий поэта. «А в Вёшенской нынче осень. На тихом моём Дону». И ещё -
Ковыли густые на кургане,
Полынок да усики овса.
Никогда бесследно не увянет
Родины негромкая краса.
Краса-то, верно, негромкая, но - звучная, пусть в прозе, всему миру известная в слове Михаила Александровича Шолохова. И попытаться о ней сказать своё - на это тоже, согласитесь, нужна отвага.
Тронет душу певучесть стиха, близкого народной песне -
Сидит казак на косогоре
И видит снова вдалеке
Цветов лазоревое море
И копны сена в тальнике.
Болью обожжёт память горьких лет: когда уже «над степью шалая весна. Но в хутор носят похоронки, идет последняя война». Когда «мы в голод ели лебеду».
Заставит вдруг улыбнуться и вспомнить говорок деда Щукаря - то старый казак, для кого «Что мне фельдшер, мне важнее бабка, бабка в медицине - енерал», то мать, наказывающая: «И ты сыночек... это... на рыжей не женись».
Читателя, кому ещё не безразлична сегодняшняя стихотворная строка, не оставит равнодушным книг a Александра Голубева.
Каждое стихотворение картина и повод для раздумья. Может, о несостоявшемся счастье, может, о горьком, но всё же дорогом послевоенном детстве, или просто о жизни твоей и моей...
Светлые, добрые мысли вызывают прочитанные стихи.
Значит они из настоящей поэзии.
Почти в каждом стихотворении есть ещё один действующий герой - природа. Именно - действующий. Поэт любит свой родной край, знает его и умеет рассказать о нём. «В лесу, как в убранной светёлке, вокруг ковры, половики. Цветёт рябинник алой зорькой и пахнет тиной от реки». Поэт умеет рассказать так, чт o увидишь и широкие разливы тихого Дона, и полотно зимних полей, и талые воды весны, и нарядный осенний свет осокорей.
Дон-батюшка, степь лазоревая, населяющие её люди постоянно присутствуют в книгах Александра Голубева, но – нет повторений, нет однообразия в том. Всякий раз описываемое читается заново. Природа и человек едины, именно природа, утверждает поэт, поддерживает в народе любовь к Родине, чувство кровной принадлежности к истории, не оставляет нас беспамятными.
Звучат в стихах мотивы народных песен, преданий. Возможно, кому-то покажется, что автор переусердствует в употреблении местного донского наречия. Споры об этом в литературе нескончаемы: обогащается или принижается дорогой нам всем наш русский язык? Недавно неприметно свершилось великое культурное событие двадцать первого века. В первозданном виде по рукописям Михаила Александровича Шолохова восстановлена вершинная книга русской и мировой литературы - «Тихий Дон». Так вот – в изначальный текст возвращены с объяснительными сносками более четырёх тысяч малоупотребительных и присущих верхнедонскому казачьему говору слов. Не утрачены золотые слова, благодаря великому мастеру, который навечно сохранил в них ушедший казачий мир народной жизни. И зачем теперь тут «копья ломать»?
«Отдать поклон заиндевевшей вербе, и старым куреням, и декабрю...», добавим к этому - и честным людям - в этом видит поэт одно из главных назначений своего творчества. Этому он ненавязчиво учит и читателя.
Важные стихи посвящены людям - нашим землякам, чей значим вклад в развитие отечественной культуры. Это и наши великие поэты Алексей Кольцов и Иван Никитин, и наши знаменитые современники - композитор Константин Массалитинов и певица Мария Мордасова.
Знакомство с книгой Александра Голубева убеждает, что работает поэт в течении высоких традиций русской литературы.
Помните полушутливые, полусерьёзные строки Александра Трифоновича Твардовского: «Вот стихи, а всё понятно, всё на русском языке»... Открываем поэму «Седая весна», «Донские зелёные плёсы, под яром деревьев излом. По глади две лодки без весёл ползут, подгоняя паром. Вдали над обрывом сыпучим, над тёмной загадкою дна, рогатясь обломками сучьев, колдует гадалка сосна». Читаешь строки и видишь, будто наяву тот донской хутор, затерявшийся средь меловых гор, слушаешь старика Егора Карпыча, вглядываешься в его судьбу, так круто обошедшуюся с ним. Да с ним ли одним?!
Пришёл солдат с фронта. А дома «Дашу схоронили, на фоминой - позавчера». Егор, «как палец на искалеченной руне, остался навсегда дневалить в моём казачьем хуторке». Былой весной выпала на долю казаку поздняя любовь, да только коротким было счастье. После давней похоронки, почти с того света вернулся к Настасье муж-фронтовик. Только и сказала Егору: «Не будем, Карпыч, с богом спорить: калеченного бросить грех». И пошёл Егор «опять... силу мерить мотористом на старый паром».
«Закольцована» поэма строками - «Сидит старик. Река играет. Спешит во тьме речная сталь. И тихо к звёздам уплывает его весенняя печаль». Последний звук отзвучавшей песни-мелодии заставляет вновь и вновь всмотреться в только услышанный рассказ человека о своей судьбе. И поклониться ему, всё испытавшему, но не сломленному, думающему о том, «чтобы люди, рождённые нами, грядущих и нынешних лет земле оставляли - не шрамы, а счастьем наполненный след».
Ещё одна поэма сборника - «Наталья». Поэтическое повествование о первой юношеской любви. И не только повествование: история рассказана казалось бы бесхитростная, но звучит она как песня пусть не удавшейся, но все-таки - любви. «Сгорела лишь крона у счастья, но счастье само на корню».
Страницы поэмы «Ногайский зять» посвящены, по словам автора, дивной странице отечественной истории - героической обороне донскими казаками Азовской крепости в 1641 году. Больше всего запомнится читателю светлый душою казак Фёдор Прокошин со своей нескладной личной жизнью, сметливый и смелый. Именно такие казаки смогли отстоять Азов.
История дальняя и ближняя живёт в каждом из нас. Об этом весомо сказано в поэме «Судный час». «Сельская повесть», так называет свои поэмы Александр Голубев, о «мирском и небесном». Горячая любовь и столь же пылкий грех измены – как часто бывает это с каждым в молодости. Но «обыкновенная история» уводит жителей позабытого Богом хуторка, а значит и нас, читателей, в небесную высь. В ней для загадочной славянской, нынче обугленной вновь, души становятся важны не личные переживания. Они отступают в уже пережитое и уступают место непрошено думам о Родине и её будущем, за которое все и каждый в отдельности в ответе в свой час на библейском Страшном суде, ожидаемом во второе пришествие Господа.
«За Россию»- всего лишь два слова.
Но для русских их нету родней.
Они стержень для нас и основа
до последних пугающих дней.
…Для своей знаковой книги автор нашёл вроде бы печальное название – хоть и красив листопад в среднерусской полосе, да увядающий. Столь же грустны и его размышления о своей собственной судьбе.
«С годами всё чаще вижу себя маленьким и непременно рядом с бабушкой. Будто идем мы с ней по тёплой песчаной дороге в Елань, в церковь. Бабушка моя, Агафья Власовна, души во мне не чает, а я в ней. Правда, это не помешало мне уже в Божьем храме устроить ревака, а всё потому, что на расписном блюде лежит отрубленная голова «одна без человека». Понятно, картина, но всё равно страшно. А потом появляется в золочёной одежде отец Иоанн, по-станичному батюшка Иваний. Они уговаривают меня вдвоём с бабушкой, я потихоньку успокаиваюсь. Лики святых уже не пугают, на душе становится умиротворенно и спокойно... Милая пора детства.
Давно покоится на еланском кладбище прах бабушки и отца Иоанна, а это удивительное ощущение единства с людьми, пришедшими в церковь, осталось навсегда. Подобных чувств я давно не испытывал... Всё в прошлом... Близких родственников на Дону у меня теперь нет. И я всё реже бываю на своей малой родине. Но когда это случается, я кротко радуюсь тому, что она у меня есть. Вот и сейчас она рядом со мной... Знойный ветер доносит с раскалённых песков запах донника, а из-за бугра, переваливаясь голубовато-серыми валами, накатывается к ногам вековая полынь... В хутор снова возвратилась степь...»
За курганом седым, за отрогом
у полоски плакучих ракит
с тёмным верхом, осевшим порогом
одинокая хата стоит.
Что ей снится в вечернем безмолвье,
где вокруг ни кола, ни плетня
да за ериком сполохи молний
жгут покой августовского дня?
Может быть, ей почудилась песня
из попевок «колоды-дуды»?
Или вновь сквозь полынную плесень
к ней спешат дорогие следы?
Подойдут торопливо к порогу
и заплачут слезами навзрыд.
За курганом седым, за отрогом
наша хата стоит,
наша хата стоит!
Да ведь вслед осеннему листопаду хатку покроет «мой первый снег, мой добрый небочерпий», за окном разгуляется зима в белых валенках. Загуляет до поры. На круги своя вновь придёт «дивная пора!» Вовсю закипит весна – «и жить на свете стоит».
Пётр Чалый
http://voskres.ru/literature/critics/chaliy2.htm
