Концлагерь и заживо сожженныеОккупация 
В.Фомичев в деревне заживо сожжённых
Близится 70-летие сожжению заживо 340 мирных жителей в деревне Новой-Борьбе нынешнего Угранского района Смоленской области. Свидетель трагедии – Пётр Афанасьевич Бычков, человек, бывший смертником в пятилетнем возрасте – не может без сердечной боли вспоминать об этом злодеянии. Предлагаем вашему вниманию его рассказ о многомесячной оккупации и трагическом дне — 13 марта1943 года.
***
«В октябре-ноябре 1941 года нашу деревню Новое в Семлёвском районе Смоленщины оккупировали немцы. После войны за ней закрепилось название Борьба. Ныне эта местность относится к Угранскому району.
Стали собирать население для отправки в Германию. Пунктом сбора была деревня Митино. Под дулами автоматов население погнали в Митино через Татарщино, что в 12 км от нашей деревни.
Пригнали в Митино, закрыли всех в сарай, без окон и дверей. Несколько дней люди провели в этом сарае без воды и еды, из одежды было только то, что надето. У мамы были две юбки, она сняла одну, разорвала и накрыла детей, скольких смогла.
Первую партию людей немцы отправили в Германию. По этому поводу устроили пьянку. По рассказам мамы, ночью пришёл староста и выпустил всех из сарая. Сказал: «Бегите». Ночью уходить с детьми непросто, тем более все были очень ослаблены. Конечно, все бежали в свои деревни. Кто был покрепче, помогал ослабленным; кого-то несли на руках, кого-то тащили волоком. Не оставили никого.
Мама с бабушкой Марией Васильевной затопили печку, завесили окна, чтобы не было видно света, и зажгли лучины. Лучины делали из сухой березы, тоненько кололи топором и поджигали. Жили с завешенными окнами, чтобы не бомбили самолеты и не обстреливали из пулемета. Жили под постоянным страхом.
Так дотянули до теплых дней. Весной началась эпидемия тифа, многие умерли, а тех, кто остался в живых, немцы не трогали, боялись заразиться. Мы повязывали белые повязки, и немцы уходили. Питались «тошнотиками» из картошки, не выкопанной и оставленной в земле под зиму. Картошка была посажена там, где когда-то находилась ферма. И мы, чтобы не умереть с голоду, копали её, промёрзшую. Начнем копать, а немецкие самолёты летят низко над полем и стреляют в нас из пулеметов: кого-то ранят, кого-то убьют. У этих самолётов был очень громкий, пронизывающий звук, их называли «рамы», они вызывали чувство ужаса, и от них прятались в борозду. Затем добытую с таким трудом картошку мыли и пекли лепёшки, упомянутые «тошнотики»; масла не было, соли тоже. Вместо соли использовали калийное удобрение. Позднее вырос щавель, грибы, ягоды, стало легче – день в лесу, ночь дома.
Солдаты армии Белова забрали корову. Раньше можно было выпить кружку молока, разбавленного водой, теперь стало трудней…
Ещё о 1942 году. Зима. Выпал снег. Чтобы не угнали в плен, люди прятались в лесу, но по следам немцы находили всех. У нас в доме жили раненые солдаты и возле дома тоже. Немцы начали отбирать людей для отправки в Германию, в плен. Пришли за сестрами Ниной и Надей. Я уцепился за сестру Нину, а фриц ростом под два метра стоял в дверях с наганом с правой стороны, автомат и плётка в руках. Он бил меня этой плёткой, потом оторвал от сестры и с силой толкнул в угол. А там стоял кованый сундук, сам деревянный, а углы металлические. Об этот угол я ударился головой, помню крик, и кто-то сказал: «Ну, все, он убит». Что было дальше, не помню. Мама говорила, что долго был без сознания. На темени была рана. Кто-то снял с иконы рушник и перевязал мне голову, рана зажила. Это было моё первое боевое крещение.
Наш дом стоял на окраине деревни, метрах в 200—300 рос большой дуб. Мама, бывало, напечёт лепешек из мякины, клевера, брюквы, бураков – этим мы и питались. И меня посылала под дуб отнести эти лепешки партизанам, так как я был маленький и вызывал меньше подозрений. Но немцы засекли, что следы маленькие, в лаптях. Выручил наш полицай. Видимо, осталось у него что-то человеческое или дома были братья и сестры, такие как я. Он стоял у нашего дома на посту днем, ночью не стояли, боялись партизан. Так вот, этот полицай сказал маме: «Спрячь его, немцы придут вечером забирать его или убьют».
Мама быстро повела меня к бане. А у бани раньше были кадушки большие. Мама посадила меня под кадушку. Так я во второй раз остался в живых. Немцы искали меня, бегали в баню, сено и солому кололи штыками. И всё-таки кто-то донёс, что я дома, через некоторое время тот же полицай предупредил маму, что меня опять придут искать.
Наша хата была пятистенка с тремя дверями, я сидел на печке, а полицай говорит: «Пусть бежит через третью дверь, я его пропущу». Почти километр я бежал до деревни. Тогда старостой была Кулина Аленкина. Прибежал к ней, а у неё немцы пьянствуют. То ли они не заметили меня, то ли не до меня было, но они меня не тронули. Кулина загнала меня на печку, дала поесть. Чувство голода было настолько сильным, что заглушало страх.
Опять собрали всех жителей деревни, закрыли в хату к Бакошкиным. В люльке был маленький ребёнок, он закричал, его мать стала качать и ругать немцев, кто-то перевёл. Немцы схватили женщину и повели в сени, из сеней доносился её крик о помощи. Так мы и не узнали, где её закопали.
В Ломанчино немцы расстреляли медсанбат, всех до единого. Очевидец жил в деревне Ломанчино, но сколько я его ни спрашивал, уходил от ответа, видимо, было тяжело вспоминать. Это был Меркушов Алексей Васильевич. Мы договорились с ним встретиться по этому вопросу, но вскоре он умер. Встреча так и не состоялась.
Снова уходили лесом кто куда, холодные, голодные под страхом смерти. Всего не опишешь и не расскажешь. Это нужно видеть своими глазами, слышать стоны голодных, ослабленных детей, взрослых раненых солдат. Это жутко. Несмотря ни на что все жители деревень вынесли это с достоинством и честью. Никто не сдался в плен добровольно, все как могли помогали друг другу.
1943 год. Опять гонят в плен. Остановились в городе Ярцеве. Сколько мы там были, не помню. Здесь нас держали за колючей проволокой под охраной собак. В марте 1943 года немцы отступали, как удалось уйти, не знаю. Просёлочными дорогами пришли домой. Это было 8 марта 1943 года.
А 13 марта 1943 года нас, жителей деревни Новое и др., загнали в дом и подожгли. Нет слов, чтобы описать это чудовищное злодеяние. Когда мы горели, стон был слышен до деревни Гришино, это 12 км от нас. Выбирались – выбили окна, двери, но автоматные очереди убивали. Наши солдаты-освободители сбили первого часового, и толпа хлынула кто куда. А дом был обнесён колючей проволокой, двойной. Первых убивали, следующие напирали, меня дважды перебрасывали через проволоку, но как мы остались живы – это случай. Много людей убегало, но их настигали пули.
Дым нас, наверное, спас. Собрались мы у дуба, дуб большой был, но нас, наверное, заметили. Одна мина разорвалась, потом другая. Мама нас повела в «дядин Гришин» лес. Отошли немного, и третья мина разорвалась прямо под дубом, вывернув его с корнем. Так мы в который раз остались в живых. Ночевали в лесу. Лапок от ёлок наломали и сидели. На рассвете послышался шум и голоса женщин на дороге Дуденки—Федоровское. Мама вышла на окраину леса. Там в белых халатах наши разведчики шли. Им сказали, что немцы в деревне Новое сожгли всех людей. Они маме говорят: пошли смотреть, может, кто остался в живых.
Картина предстала ужасающая. Где пол и потолок были, там сгорели сильно, а в первой половине дома не было пола и потолка — где рука отгорела, где нога, а где — лежали трупы. Очень много людей было на снегу застрелено. Некоторые оставались ещё теплыми, умерли от ран. Наша тётя Фруза убежала, метров за 200 лежала убитая и с исколотой грудью и лицом.
Вот как эти изверги над нами издевались.
Память вонзилась в меня на всю оставшуюся жизнь. Травма головы, осколок оставил след в правой ноге, перелом ключицы, но самое страшное и больное место — горелое лицо и грудь: солома пылающая летела на тело и догорала. Боль невыносимая! А самое страшное — это голод.
Я ничего не выдумываю, не измышляю, не сочиняю. Всё, что видел своими детскими глазами, то и рассказываю, да ещё то, что мама поведала, другие старожилы нашей местности много рассказали. Я сам уже какие-то детали стал забывать, но напрягаю память. Однако очень тяжело вспоминать, я начинаю нервничать и плакать, пить лекарство. Некоторое время не могу прийти в себя.
Дорогие товарищи! Я живу 15 лет в деревне Фоминское, недалеко от сожжённой вместе с 340 мирными жителями моей деревни Новой-Борьбы и окрестных селений. Стараюсь как-то спасти память о неслыханном злодеянии. Хочется отдать должное и выразить благодарность за душевную помощь, посильное участие в создании мною частного микромемориала рано ушедшей из жизни директору Дома культуры, а затем зав. Отделом культуры Шуненковой Ларисе Владимировне, директору Угранской библиотеки имени И.С. Соколова-Микитова Настюшенковой Наталье Петровне, председателю Совета депутатов Андрееву Павлу Сергеевичу, бывшему директору совхоза Петрачкову Анатолию Михайловичу, депутату 4-го созыва Ляпченкову Александру Александровичу.
26 апреля 2012 г.
Дер. Фоминское на Смоленщине».
P.S. В Интернете смотрите фильм о частном Фоминском мемориале вблизи массового сожжения фашистами 340 мирных жителей в русской деревне Новой-Борьбе 13 марта 1943 г.: Строгино. Архив сайта. Владимир Фомичев (Петр Бычков) «Поле заживо сожжённых». Части 1-3. И – предисловие к фильму: Нина Дёмина – «Поле заживо сожжённых».
Владимир Фомичёв, председатель общества «Поле заживо сожжённых» имени Эдуарда Хлысталова
http://voskres.ru/army/library/fomichev.htm
