«Белые пятна на сербском кресте»

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Как известно, во время Первой Мировой войны совместно с австрийцами и болгарами против сербов сражались и немцы. Погибшие на Солунском фронте солдаты Германии были похоронены на одном большом кладбище в Македонии. Кладбище со временем пришло в запустение.

Владыка Николай, в бытность свою епископом Охридским, нанял людей, которые очистили заброшенное кладбище от мусора и возвели вокруг него ограду. Когда же кто-нибудь бросал в лицо владыке упрёк, то он неизменно отвечал:

- Для сербина мертвый человек не неприятель.

Обо всём этом разузнал немецкий консул. Убедившись своими глазами в достоверности слухов, чиновник известил Берлин. Вскоре Гитлер наградил владыку нацистским орденом. Знак ордена был вручен владыке Николаю немецким послом в Югославии фон Хереном в присутствии патриарха Варнавы.

Иеромонах Василий прихватил с собой эту награду из канцелярии владыки во время эвакуации. И теперь этот знак отличия был доставлен в кабинет генерала, допрашивавшего ранее святителя.

Когда генералу показали знак ордена, то он прямо подскочил и отсалютовал «хайль, Гитлер!»  В тот раз владыка Николай Велимирович был с честью отпущен из заключения. На прощание немцы попытались было опять затеять разговор с владыкой о радиообращении:

- Вы думаете, что я популярен среди сербов. Если это действительно так, то от моей популярности в момент не останется и следа, если я предложу сербам сотрудничать с вами. Сербы веками сражались за свою свободу. Так что мои слова будут мало полезны для вас. Умирить сербское восстание и сделать наш народ лояльным Рейху смогут не красноречивые воззвания, а только лишь ваша добрая воля [20].

Народная молва добавляет к сказанному еще и такие слова:

- Напрасно вы надеетесь на то, что лишь моих слов будет достаточно для того, чтобы умирить повстанцев. Если бы мои слова действительно что-то стоили для сербов, то вы бы никогда не покорили нашу страну.

***

Во время подавления партизанского восстания немцы обстреляли Жичу, и один снаряд попал в храм. Было полностью разрушено левое крыло здания - вплоть до левого клироса. Сгорели все монастырские постройки, осталась лишь колокольня на кладбище.

Бомбардировка Жичи была сильным ударом для владыки, ведь перед войной он вложил столько сил в ремонт и обновление этого старинного монастыря. Но один из родни Велимировичей утешил владыку простыми, но сильными и глубокими словами:

- Ну вот, пострадала наша Жича. Но ведь так и должно быть. Жича всегда была с сербским народом. Радовался народ, радовалась и Жича. Страдает народ - пострадала и она. Вся слава этого монастыря в этом страдании с народом и за народ. Было бы чудно, если бы Жича осталась нетронутой в эту лихую годину. Жича перестала бы быть собой.

Эти слова были настоящим бальзамом на душевные раны святителя Жичского.

***

25 октября 1941, уже после того, как реальностью стало исполнение страшного приказа «сто за одного», в кабинет владыки в монастыре постучался и с поклоном вошёл немецкий комендант Крушевца, бывший до войны профессором в университете Мюнхена.

- Я немец. Но во мне сидят две личности: немец и христианин. Как немец я обязан исполнять приказы, которые исходят от немецких властей, которые, увы, далеко не всегда христианские. Как христианин я такие приказы исполнять не смею, да и не смогу. Но, за такой саботаж мне пришлось бы отвечать перед своими властями, да и в Рейхе всегда найдётся, кем меня заменить. Поэтому я хочу обратиться к вам вот с каким предложением. Я знаю, что Вы любите свой народ. Вы - владыка этого края и этого города, который так страдал эти дни. Тысячи людей расстреляны.

Комендант задумался ненадолго и продолжил:

- Но это ещё не всё. Партизаны и четники перекрыли подступы к городу, блокировали бойцов карательной экспедиции и вообще парализовали транспортную артерию. Поскольку сербская жандармерия не в силах навести порядок, то мы просто подвергнем город массированной бомбардировке, и от него ничего не останется. Я знаю, что Вы пользуетесь авторитетом. Убедите четников разблокировать город, и Вы спасете тысячи и тысячи жителей.

И напоследок добавил:

- Война не будет длиться вечно. Когда-нибудь закончится. И когда я, как свободный человек, приеду в Крушевац, я хочу проходить по этим улицам, не пряча лица. И пусть сербы запомнят меня как своего друга в эти чёрные и беспросветные дни оккупации.

Владыка вначале ответил этому благородному немцу отказом:

- Разве это немецкая культура, когда за одного немца убивают сотню ни в чём не повинных сербов? Турки были справедливее. Убивали только тех, кто убивал их единоверцев. Немцы убивают сотню невинных людей, если кто-то убьёт немца, и даже не пытаются найти убийцу.

- Я не предлагаю Вам сейчас менять мышление абстрактных германцев. Я лишь предлагаю Вам попытаться спасти конкретных жителей обреченного на разрушение города Кралево.

В конце концов, владыка в сопровождении монаха Василия отправился на место происшествия. На подступах к Кралево они встретили группу немецких офицеров, которые вырвались из города после месяца осады и направлялись теперь в сторону Крушевца. Нет нужды говорить о том, насколько гитлеровцы были взвинчены. Двигаться в сторону Кралево они не советовали, поскольку дорога была заминирована. Впереди виднелись догорающие остовы двух грузовиков.

Водитель категорически отказался ехать, и владыка вместе с о.Василием отправились дальше пешком.

В Кралево редкий дом был без траурных лент. Улицы были пустынны и укутаны в чёрное. Когда владыка прибыл в церковь, то зазвонили в колокола, объявляя о прибытии епископа. Жители покинули свои убежища, и, мало-помалу, наполнили храм и церковный двор. Владыка отслужил панихиду по расстрелянным заложникам. От вздохов, плача и всхлипываний не было слышно слов молитвы, и даже проповедь святителя тонула в горестном озере скорбных восклицаний.

Когда владыка с о.Василием вышли из храма, то встретили гитлеровцев, прибывших как раз «по наши души». Командир карательной экспедиции, майор Альфонс Мацеевич, родом поляк (!), приказал еп.Николаю немедленно прибыть к нему в канцелярию.

Майор сразу же дал понять, что он категорически против каких бы то ни было переговоров с партизанами. Он категорически заявил, что он выполняет спецзадание, и никто не вправе вмешиваться в его дело или, тем более, заниматься «самодеятельностью».

Владыка понял, что бесполезно этого человека просить о чём бы то ни было, а потому обратился с такими словами:

- Вы стреляете моих чад в Кралево. Теперь я пришел к вам, чтобы вы убили вначале меня, а потом уже тех, кого определили на заклание в следующую очередь!

Майор Мацеевич определил владыку под стражу, а сам связался с Белградом, чтобы получить инструкции относительно сложившейся ситуации. Расстрелять владыку майор не решился, поскольку Дмитрий Льотич и Милан Недич предупредили гитлеровцев, что если они казнят человека, которого многие сербы почитают как святого, то ничто уже не удержит отчаявшихся людей от всеобщего восстания.

На допросе владыка заявил немцам:

- Вначале вы схватили меня как английского шпиона. Сейчас вы обвиняете меня как бунтовщика против Рейха. Не знаю, что мне инкриминируют завтра? Наверное, то, что я - еврей!?

В заключение он добавил:

- Вы, немцы, бич Божий, который наказывает Европу и нашу державу, и наш народ за наши грехи и беззакония. И будете вы бичом Божиим до тех пор, пока будете орудием Господним. Но когда своими грехами и издевательствами над покоренными народами вы прогневаете Бога, то Он поднимет порабощенную райю [21] как бич, но уже против вас. Вы, немцы, убиваете евреев, но вы хуже их. Евреи требуют око за око, зуб за зуб, а вы убиваете сотню за одного.

Напоследок владыка попытался было пристыдить Мацеевича:

- Немецкий комендант Крушевца, стопроцентный германец по происхождению, убедил меня прибыть сюда и попытаться спасти сербов-славян. А Вы, Альфонс, славянин, так неприязненно относитесь к сербскому народу и так дерзите мне, священнослужителю.

Когда же солдат уже вывел задержанного святителя из канцелярии, чтобы отправить в Крушевац, владыка добавил вполголоса:

- Но, Бог велик, и ни перед кем не останется в долгу. Даже перед Вами, господин майор.

Комендант Крушевца встретил владыку, вернувшегося из неудачного похода, словами чистосердечного сокрушения:

- Война закончится. Сербский народ переживёт и меня, и майора Альфонса Мацеевича. История решит: кто был прав: я или Мацеевич. Вы же сделали всё, что было в Ваших силах. [22]

***

С тех пор владыка стал заложником немцев вплоть до конца войны. Мера пресечения ужесточалась несколько раз. До декабря 1942 владыка находился под домашним арестом в монастыре Любостиня. Охраняла его стража из числа жандармерии Милана Недича.

Однажды, дождливой холодной ночью в ворота забарабанили. На стук вышел начальник стражи, Душан Симич, приходившийся владыке родичем. Отворив врата, он увидел трёх вооруженных людей, которые потребовали немедленно выдать им владыку Николая. Душан предложил обождать до утра, поскольку владыка болен, но ночные гости были неумолимы.

Душан ответил им, что сейчас приведёт владыку, но сам запер дверь и поднял по тревоге весь свой отряд, находящийся в монастыре. Перестрелка продолжалась в течении нескольких часов - и лишь на рассвете партизаны отступили.

Вскоре после этого происшествия немцы решили перевести владыку в монастырь Войловицу, близ Панчева, где германские войска полностью контролировали ситуацию.

Накануне депортации из монастыря у владыки было видение. В видении явилась св.княгиня Милица, в схиме Евфросиния. Муж княгини (св.князь Лазарь), её отец (Юг-Богдан) и девять братьев её Юговичей погибли на Косовом поле. Для того, чтобы спасти Сербию от нового вторжения турок, Милица была вынуждена насильно отдать свою дочь в гарем султана Баязета с одним лишь условием, что дочь святого князя никогда не примет ислам.

После видения, владыка попрощался со всеми сестрами, говоря им, что собирается навсегда покинуть их. Сестры много плакали при этом. А через два дня ранним утром 16 декабря прибыли немцы.

Они окружили монастырь со всех сторон и начали проверять документы у всех мужчин, находившихся на утреннем богослужении. После этого гестаповский полковник Тайхман объявил о решении перевести владыку Николая в монастырь Войловицу. С ним разрешено было отправиться иеромонаху Василию и племяннику владыки, профессору Йовану. И посадили святителя в автомобиль.

Пол преданию, двигатель машины не мог завестись до тех пор, пока Николай не прочитал «Ныне отпущаеши» и не взмолился:

- Господи! Позволь мне взойти на мою Голгофу.

Тот час же машина завелась, и немцы увезли святителя из Любостини.

***

Монастырь Войловица небольшой даже по меркам Карловацкой митрополии. Находится в пяти километрах к востоку от Панчево, у села Старчево. Монастырский конак был запущен и завален хламом, кишащим клопами. Церковь была скромных размеров, тоже прилично запущена, но имела чудотворную икону Пресвятой Богородицы, которую народ почитал и давал большие приношения в виде изготовленных из золота изображений тех частей тела, которые чудесным образом исцелялись.

Из братии монастыря был игумен Данило Адамович, человек средних лет, весьма практичный и способный исправно вести небольшое хозяйство. Впрочем, он был старейшиной лишь формально, поскольку немцы назначили экономом жителя села Войловицы, немца по происхождению. Ещё в монастыре жил старец Ефрем Алмажанович, из монастыря Златице, который находился в Румынии. Был он глубоким старцем и никуда из келлии не выходил. Кроме них в монастыре жил архимандрит Феофан Повольный, служивший по праздникам и воскресным дням. Был он весьма ученым богословом, но человеком с абсолютно расшатанными нервами. Не мог и минуты находится на одном месте. Постоянно метался даже тогда, когда совершалась Литургия: выскакивал из алтаря на клирос и обратно. И так без конца. Это очень раздражало тех, кто с ним сослужил. Каждый день о.Феофан после полудня совершал длительную прогулку: пешком отправлялся в Панчево, съедал там шампиту [23] да возвращался в монастырь.

Из-за этого постоянного «шатания» немцы заподозрили учёного архимандрита в чём-то неладном, да и убрали его в другое место.

В Войловице заведён был настоящий тюремный режим: на воротах была постоянная стража. Поначалу стражу составлял один немецкий солдат и один полицейский агент в штатском. Позже серба-полицейского заменили двумя немцами.

Все двери, которые выходили в коридор, были заперты, и в коридор можно было пройти только через зал, в котором всегда сидели стражники. Окна в кельях закрывались на висячие замки и помещения проветривались на один час в установленное время. Переписка была запрещена, все новости заключённые узнавали только из газет, издаваемых оккупантами, а также из немецкой прессы.

Белградская газета «Ново време» ежедневно публиковала некрологи по умершим и погибшим, иллюстрируя их фотографиями. Владыка вырезал эти портреты и непрестанно молился за упокой душ усопших. Раскладываемые на столе фотографии Николай называл «моим наилучшим иконостасом».

Ежемесячно монастырь инспектировал капитан Майер, ответственный за связь немецкого командования с религиозными организациями.

Жизнь в Войловице текла тягостно и однообразно. Служить в храме немцы разрешали только в воскресные и праздничные дни, всё остальное время храм стоял закрытым на замок. Обиходные службы - утром и вечером служили в келье святителя Николая.

Работать на монастырском огороде, несмотря на неоднократные просьбы, заключённым тоже запретили. И они очень тяжело выносили вынужденное сидение без дела. Некоторое утешение доставляли книги из богатой монастырской библиотеки.

Легче других переносил сидение владыка Николай, поскольку многолетний писательский труд развил его прирождённую усидчивость.

Ежедневно заключенным была положена часовая прогулка под стражей. Монастырь был окружен парком, который сохранял ещё следы былой заботы. Впрочем, владыка Николай отказался от этих прогулок «на поводке».

Когда Майер принуждал владыку прогуливаться, тот ответил ему шуткой:

- Если я после такого долгого перерыва выйду на прогулку, то ведь могу забыться и начать бегать. Но нам положено неторопливо прохаживаться. И вот стражники решат, что я убегаю, и откроют огонь «на поражение». Так и погибну безо всякой вины, просто по ошибке. [24]

Находясь под арестом в монастыре Войловица, владыка Николай вместе с иеромонахом Василием (Костичем) продолжал заниматься исправлением перевода Нового Завета.

Работа заняла два года. Владыка не хотел, чтобы исправленный перевод воспринимался как его оригинальный перевод, он полагал, что комиссия Архиерейского Синода должна рассмотреть замечания, сделанные им совместно со знатоком греческого языка о.Василием, и подготовить новый текст в качестве официального издания Нового Завета на сербском языке.

В настоящее время Вуковский перевод исправлен. И есть в этом исправлении некая лепта и узников Войловицы - иеромонаха Василия и епископа Николая.

***

В начале августа 1944 владык посетил генерал Милан Недич.

«Он понимал, что его роль незавидна и в любом смысле унизительна, - писал о Недиче патриарх Гавриил в своих Мемуарах. - Должен был терпеть унижения от неприятеля - причем зачастую от обычных немецких солдат...

Он решил отречься от всего, поставив под вопрос и свою честь, лишь бы иметь возможность чем-то помочь и спасти. Отречение от всего во имя спасения всех, думаю, является тяжелейшей, но и самой святой обязанностью в жизни человека. Генерал Недич исполнил свой долг до конца, честно и добросовестно, без колебания и боязни тех нападок, которые будут брошены ему в тот день, когда все кончится.

...Наша встреча напоминала беседу с глаза на глаз трех пленников: двоих, лишенных всего, и третьего, имеющего относительную свободу передвижения» [25].

- Я понимал уже тогда, в 1939-м, что кораблекрушение нашей державы неизбежно. Вместо того, чтобы строго дистанцироваться и от немцев, и от англичан, князь Павел пожелал усидеть на двух стульях, - делился с владыками своими тяжкими мыслями изнуренный человек, который всего лишь несколько лет назад являл собой образ полного сил блестящего офицера.

- Когда все пропало, я принял эту тяжелую обязанность. Надеялся, что смогу хоть что-то сделать, дабы условия оккупации были сносными. Но немцы - политически отсталые люди. Нет-нет, солдаты они превосходные, но как политики - настоящие бараны. С ними невозможно разговаривать. Они убеждены в своем расовом превосходстве. И в том, что они избраны управлять миром. Между тем, они своим отношением к покоренным народам губят любые плоды своих военных побед. Когда они вошли в Россию, их встретили как освободителей от большевиков и Сталина. Что же сделал Гитлер? Вначале выдал, что «Украина будет житницей Германии», а потом своими издевательствами над военнопленными отрезвил тех, кто тешил себя иллюзиями. Гитлер проиграл битву не на полях сражений, а чисто политически! Дело не в танках и морозах.

- Я пытался убедить сербов не гибнуть понапрасну, поберечь свои жизни. Простые люди понимали, что нужно терпеть и ждать. Но разве этого хочет от Сербии Сталин с Черчиллем? И вот теперь англо-американцы после своих бомбардировок превращают наши города даже не в развалины, а в какую-то пустыню. Это было и на Пасху - 16 и 17 апреля, это повторилось 18 мая. Подумайте, прошу Вас, чего мы дождались?! Ни один из немецких военных объектов не пострадал от этих бомбардировок. Я хорошо помню, как лондонское радио трубило на весь свет о немецкой бомбардировке Белграда, как расписывало немецкое зверство. А теперь оно помалкивает. Симович, правда, агитирует вступать в отряды партизан Тито, но этот наш путчист может выдать что угодно! Совсем недавно генерал Симович по лондонскому радио агитировал за Дражу. А ведь больше всего проблем нам создали именно равногорцы.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

***

Дража Михайлович ещё осенью 1941 года совершил роковую ошибку, когда, поверив в скорое крушение Гитлера и приход союзнической советской армии, отказался перейти в Боснию и там собирать вокруг сербского знамени всех тех, кто был угнетаем усташами.

Четники оставались в Сербии, а партизаны ушли в горы Боснии.

Именно красные партизаны Тито и собрали вокруг себя тех, кто был готов примкнуть ко всякому, способному обеспечить защиту от усташей и немедленное же  им отмщение.

Перенеся войну из Сербии в область, вошедшую в состав НДХ, Тито сумел преподнести себя уже не в качестве вождя сербских коммунистов, а именно в качестве человека, сумевшего поднять на восстание против оккупантов «население Хорватии». Никто же в Лондоне или в Москве особенно не разбирались в этнографии Югославии.

Впрочем, Дража сам первым начал преподносить вооружённую борьбу не как сербскую самозащиту от геноцида, а как «югославское сопротивление». Уже 16 сентября Михайлович выпустил обращение «К сербам, хорватам и словенцам». В обращении говорилось о том, что «предатели Павелича уже дрожат от страха перед теми, кто поднимает оружие, чтобы смыть позор с хорватского имени». Михайловича неоднократно обвиняли в «великосербстве», и теперь, пытаясь преподнести себя «югославом», он сам лично заложил основу той антисербской лжи, дивиденды от которой вскоре пойдут в актив коммунистических партизан Тито.

В глазах «мировой общественности» Дража не хотел быть «великосербом».

Парадоксально, но известие о сотнях тысяч сербских новомучеников, погибших от усташеского ножа, работало против самих же сербов.

Лондонцев поразил масштаб хорватских злодеяний, но не поразил сам факт резни. Хорватские министры провели причинно-следственную связь наизнанку: сумели убедить британцев в том, что  факт неслыханной свирепость хорватов по отношению к сербам является следствием «великосербского угнетения». Простейшая манипуляция помогла смоделировать то, что преподносилось в качестве «причины».

«Оставшиеся без государства министры повели себя как счастливцы, которым неожиданно представился случай обрести свою югославскую легитимность, от которой зависела их карьера. Они потребовали от четнического командира без каких-либо предрассудков продолжить привлечение в свои ряды хорватов» [26]. Ни Советский Союз, ни Великобритания тогда не верили в возможность всеюгославского восстания. Разрозненные сербские восстания в Сербии, Черногории, а затем и в сербских краях, отошедших к хорватам, пошли поначалу в актив Дражи, воспринимавшегося антигитлеровцами в качестве человека, способного на организацию всеюгославского Сопротивления.

В сложившейся ситуации уже совсем по-другому воспринимался генерал Недич. Если до недавнего времени Симович с пониманием относился к его попечению о сербском народе, оказавшемуся заложником оккупантов, то теперь, после того, как в сознании членов антигитлеровской коалиции сформировался фантом общеюгославского движения Сопротивления, Недич и Льотич постепенно оттеснялись в один смысловой ряд с  квислингами.

До этого момента британцев, которые задолго до путча разработали план массовых диверсий, ещё можно было убедить в том, что восстание невозможно из-за того, что сербский народ, угнетаем не немцами, а народами, обретшими независимость именно в результате разгрома Югославии.

Теперь ситуация в расчленённой Югославии виделась иначе. Выстраивалась картинка, согласно которой в поверженной Югославии страдают и гибнут представители всех народов, а не только сербы, словенцы и евреи. Насилия над сербами, которые вершили хорваты, приписывались итальянцам. Усташи преподносились не как общенародное движение хорватских нацистов, а как «кучка деклассированных маргиналов, не имевших поддержки в народных массах». Сербские четники, боровшиеся на территории, отошедшей к Хорватии, преподносились в качестве «хорватских партизан». (Позже неудобный термин «хорватские партизаны» был заменен на «югославские партизаны»).

Подтвердив этот миф, Михайлович начал сам рыть себе могилу.

Затем, пытаясь приобрести респектабельный в глазах западной либеральной демократии вид, а также приспосабливаясь к неуклюжей проюгославянской (в ущерб защите интересов сербов) политике молодого короля и сербов-министров правительства в изгнании, Михайлович публично оклеветал Недича и Льотича, отождествив их с Павеличем.

«Мы бы легко разделались с немцами, если бы не имели огромных препятствий в лице Льотича, Недича и Печанца. Народ их презирает», -  писал Михайлович в донесении лондонскому правительству, а хорваты ему аплодировали.

Для того, чтобы полнее раскрыть образ Милана Недича, предлагаем Вашему вниманию фрагмент книги Станислава Кракова «Милан Недич».

***

С самого начала формирования сербской власти, а особенно после кровавых возмездий в Кралево и Крагуеваце, немецкие высшие представители в Белграде настоятельно советовали Милану Недичу совершить один вроде бы небольшой шаг, который бы убедил фюрера в том, что сербы вполне лояльны Третьему Рейху. Речь шла о посылке хотя бы то одного воинского подразделения на Восточный фронт. Этот жест автоматически переводил бы Сербию из разряда оккупированных держав в разряд союзников Рейха.

После того, как немецкие каратели в Крагуеваце привели в исполнение приказ «сто за одного», Недич, полный отчаяния, потребовал у генерала Бёме, уполномоченного представителя германского командования в Сербии, прекратить «резню неповинных заложников».

- Фюрер добивается искоренения самой мысли о возможности сопротивлению установке Нового порядка Третьего Рейха, - ответил Бёме Недичу. - Но мы прекрасно понимаем, что в любом обществе есть криминальные элементы. Вопрос лишь в том, как трактовать тот или иной инцидент: как уголовное преступление или как политическую акцию. Для того, чтобы убедить фюрера отменить приказ, необходимо доказать ему, доказать на деле, а не на словах, то, что Сербия действительно является союзницей Германии. Тогда несчастные случаи, происходящие на территории Сербии с германскими военнослужащими, будут трактоваться несколько иначе. Как обычная уголовщина. Следовательно, приказ потеряет всякий смысл. А для того, чтобы Сербия воспринималась как союзница Рейха необходимо не так уж и много.

После небольшой паузы Бёме добавил:

- Одно воинское подразделение. На Восточный фронт.

С Недичем был тогда на приёме, в качестве переводчика, помощник министра внутренних дел Цека Дьжорджевич. Когда он перевёл это пожелание, высказанное в форме ультиматума, то Недич мгновенно побледнел и, отвернувшись от немца, срывающимся голосом ответил своему переводчику:

- Сообщите немецкому генералу, что за добро и спасение своего народа я могу как князь Милош и чалму завить и в руку поцеловать. Если это спасёт сербские жизни, то я, боевой генерал, могу поцеловать немецкому генералу руку. Скажите ему, что я готов отдать ему всё, что имею - вплоть до славской иконы и лампады перед ней - лишь бы только хоть как-то улучшить положение своих соплеменников. Но скажите, вместе с тем, немецкому коменданту, что армейский офицер Милан Недич никогда не станет немецким Гауляйтером.

Когда возбуждённый и перепуганный такими речами Дьжорджевич перевёл эти слова, то Бёме нахмурился и взглянул своему собеседнику в глаза. В какой-то единый миг он ощутил то, что перед ним вовсе не депутат от недочеловеков, но офицер, ведающий о том, что такое воинская честь. Чувство восхищения перед достойным противником погасило в немецком солдате волну гнева.

- Я вас понял, - негромко ответил он. - Больше об этом не будем.

Он крепко пожал руку Недичу и, тем самым, драматичный разговор был завершен.

***

После падения партизанской республики Ужице массовые расстрелы сербских заложников, подобные тем, которые сотрясали октябрь 1941, прекратились. Исключение составило разве что раскрытие факта сотрудничества офицеров сербской жандармерии с четниками Дражи Михайловича, которые в то время ещё сражались против немцев на стороне красных партизан. В январе 1942, на Рождество, гитлеровцы расстреляли множество солдат и офицеров Недича, а также захваченных в плен четников Михайловича и их сообщников.

По поводу массовых расстрелов Недич как минимум дважды встречался с министром иностранных дел Рейха фон Риббентропом. Во время первой же встречи Риббентроп начал настаивать на отправке сербского подразделения на Восточный фронт. Милан Недич пытался объяснить, высокому сановнику Рейха, что:

- Вверенные мне вооруженные силы ведут серьёзную борьбу против коммунистических партизан на территории, за которую я несу ответственность. Но я не имею никакого права послать хоть одного солдата против государства, с которым Королевство Югославия официально находится в союзнических отношениях.

Риббентроп, услышав слово «Югославия» оборвал речи Недича и заорал:

- Югославии не существует, и не будет никогда существовать!

Недич, несколько вспыхнув, ответил гитлеровскому министру:

- Мы сейчас дискутируем не о будущем, но о настоящем. Я не знаю, будет или не будет существовать Югославия, но я знаю, что существует моя присяга королю, находящемуся в настоящее время в изгнании.

Риббентроп, не привыкший к такому тону, покраснел и, хлопнув ладонью по столу, отрубил:

- Я хочу знать, наконец, на чьей стороне Сербия? Если вы не с нами, то мы сможем стереть ваши города с лица земли! А для Вас лично, господин армейский генерал, вся эта затея с хлопотами может печально закончиться.

На это Недич ответил уже довольно мирно:

- Да я, вообще-то, военнопленный. И Вы можете меня вернуть в лагерь хоть прямо сейчас.

Сказав это, Недич поклонился, показывая тем самым, что он уже всё сказал. Этот поклон, то есть демонстрация того, в данный момент именно Недич оказался хозяином ситуации, ещё больше взбесил Риббентропа. Он развернулся, и, не подавая руки, вышел прочь. После этого конфликта ни о какой встрече Милана Недича с Гитлером уже не могло быть и речи. А ведь только Гитлер мог отменить месть.

Следующая встреча с Риббентропом прошла уже вполне спокойно, без криков. Недич спокойно и подробно рассказывал немцам о ситуации на Косово, в Боснии и Герцеговине, Черногории, Санджаке, Среме, Славонии, словом, во всех тех краях, где сербское население терпит лишения, которые этим самым населением, разумеется, воспринимается как проявление на деле «немецкого порядка». Доклад иллюстрировался подробными картами и таблицами. Недич объяснил государственникам Рейха, что если людей гнать как животных в леса, то они автоматически становятся партизанами, поскольку именно партизаны организовали лесные лагеря, в которых человек и может спастись от голода, холода и хорватов.

Риббентроп внимательно выслушал доклад Недича и принял от него меморандум, карты и статистику. Он пообещал проинформировать обо всём этом фюрера, но оговорился сразу, что менять государственную границу между Сербией и Хорватией сейчас, во время войны никто не будет. В качестве примера он привёл Францию, которая также не удовлетворена рассеченным состоянием, но временные границы будут окончательно откорректированы после победы в войне.

После дискуссии, прошедшей в умеренных тонах, Риббентроп вновь сделал Недичу предложение послать подразделение бойцов на русский фронт.

- Ваше превосходительство, но как же я могу послать туда войска?! Я не имею никаких на то полномочий. Я понимаю, что позиция по этому вопросу короля, который находится в изгнании, да ещё на территории государства, с которым Рейх ведёт войну, для Вас не является аргументом. Но ведь я являюсь представителем своего народа. И свои действия согласовываю с мнением простых сербов, с которыми постоянно общаюсь на самых разных уровнях. И даже если бы я в минуту слабости поддался бы Вашим настойчивым просьбам и отправил некий символический отряд на войну против России, то я бы превратился не просто в человека, нарушившего присягу монарху, но стал бы ренегатом в глазах тех людей, чьи интересы я, по идее, поставлен представлять.

Видя, что спорить бесполезно, Риббентроп прервал разговор словами:

- Понятно, Вы сейчас отправитесь в ставку фюрера и сами ему всё объясните.

На сей раз Риббентроп распрощался любезно.

Когда Недич прибыл в ставку фюрера «Волчье Логово», то Гитлер не встретил его на пороге бункера, как он обычно поступал, встречая Петена и других шефов своих союзников. Впрочем, вождь Рейха вёл себя с сербским генералом вполне достойно: встретил его на входе в свой рабочий кабинет, пожал руку и предложил присесть.

Недич рассказал Гитлеру о том, что в Сербии сейчас фактически идёт гражданская война и что карательные акции, которые совершают немецкие оккупационные войска, не просто не приносят порядка, но лишь усугубляют положение. Ибо в сложившейся ситуации немцы становятся для сербов такими же врагами, как и хорваты, как и коммунисты.

Гитлер, слушая Недича, начинал нервничать всё сильнее и сильнее. В конце концов, он вскрикнул, перекосившись характерным тиком:

- Сербский народ мне пепел на голову! Такой маленький народ, а такой неуправляемый! Когда я искренне желал вам мира и дружбы, вы мне плюнули в лицо своим путчем. И Франция оккупирована, но в ней тишь да гладь! Когда наши войска входили во Францию, то из одного села раздалась стрельба, в результате которой было ранено и убито несколько солдат Вермахта. Я приказал расстрелять всё мужское население этого села, а дома - сжечь. И что теперь? Мир и спокойствие по всей Франции!

Произнеся это, Гитлер подал знак, что Недич может говорить.

- Система возмездия, при которой невинные люди гибнут из-за чьих-то преступлений, никогда не приведёт Сербию к спокойствию. Если Ваше превосходительство отменит систему «сто за одного», я даю Вам гарантию, что это будет наилучшим шагом к умиротворению сербов. Иначе людям невозможно будет доказать то, что Рейх пришёл в Сербию, дабы бороться против коммунизма, а не пришёл, чтобы уничтожить сербский народ.

Гитлер согласился принять гарантию Недича, но, всё же, добавил:

- Но если и после этого, по какой-либо причине, беспорядки в Сербии возобновятся, если сербский народ станет хоть как-то помогать партизанам, то я не стану больше присылать на подавление беспорядков ни десять, ни двадцать дивизий. Воины мне нужны на Восточном фронте. Нет. Я просто вышлю 2000 бомбардировщиков, которые за один день сравняют города с землёй, и Сербии больше не будет существовать.

Непримиримое отношение Гитлера к сербам было следствием не только «перчатки Симовича», и не только проявлением характерного для австрийцев отношения к соплеменникам убийцы эрцгерцога. Надежным средством выкрутить руки Недичу и поддержать в немцах соответствующее мнение о сербах была пачка фотографий, на которых были запечатлены девять обезображенных трупов германских солдат, погибших в перестрелке с отрядом партизан и четников еще летом 1941.

Кстати, подобные провокации практиковались и в Советском Союзе. Так тем же самым летом 1941 после тактического контрнаступления немцы выбиваются из некоего пункта на юге Украины. Комиссар РККА обнаруживает свежие могилы погибших бойцов Вермахта. Могилы разрываются, тела оскверняются. Потом красноармейцы опять отступают, но в руки немцев попадают обезображенные тела погибших товарищей, которые провоцируют их сорвать накипевшее на пленных красноармейцах. А дальше уже начинает катиться снежный ком.

Недич рассказывал патриарху и об этом.

(Окончание следует)

[Александр Васильевич]

(Окончание)

***

Об августовской встрече Недича с первоиерархами имеется еще одно свидетельство. Милан Йованович Стоимирович приводит рассказ недичевского министра Йонича, который, хотя и не присутствовал при самом разговоре, но был свидетелем прощания патриарха с генералом, а также ехал вместе с Недичем в одной машине из Войловицы в Белград.

«Дожич на прощание сказал Недичу:

- Когда выйду отсюда, буду Вам, генерал, всесторонне помогать, можете не сомневаться! Но знайте, что я буду считаться и с тем другим генералом с Равной горы, ибо он тоже - чадо Церкви.

Недич, который, по свидетельству Йонича, за мгновение до этого был весел, любезно ответил:

- Понял.

Однако, Йонич явственно ощутил, как в Недиче что-то перевернулось. Попрощавшись, уселись в машину и до самого Белграда ехали в безмолвии. На мосте Топчидерской реки это молчание стало невыносимым, и Йонич не выдержал:

- О чем размышляете? Что Вы решили?

- Решил ничего не предпринимать для Дожича. Пусть остается там, где и был. Будет на воле одним дураком меньше!» [27]

По видимому, в этих резких словах Недича проявилось его отношение как к самому Драже Михайловичу, так и к самому феномену восприятия Югославского Войска в Отечестве. О чем будет еще сказано в следующей главе. 

***

А вот, как встреча владык с генералом Недичем преподносится в фолклорном апокрифе:

«В 1944 генерал Недич написал письмо высокопоставленным узникам с просьбой публично признать его легитимной властью. Кроме того, немцы прислали военного офицера, который предложил арестованным архиереям выступить в Белграде по радио с обличением «красных» партизан в безбожии и провозгласить то, что Сербская церковь не считает их борцами за народ. Гитлеровцы полагали, что эта информационная акция приостановит поток людей, вливавшихся в партизанское движение. За это немцы обещали владыкам вернуть свободу и епископские кафедры.

Патриарх всерьёз задумался над предложением, но Николай решительно оборвал эти размышления:

- Не вздумай, Гавро, не вздумай! Коммунисты могут дойти до власти, что тогда будет с Церковью? Недича объявят предателем, а нас обвинят в том, что мы прислуживали оккупантам.

Патриарх написал ответ Недичу, в котором говорилось о том, что он не может признать его власть вполне законной. Написав письмо, патриарх подписал его: «Господину Милану, председателю власти».

Владыка Николай, прочитав эту бумагу, спросил патриарха:

- Мы же договаривались не признавать Недича!

- Так я и написал.

- А что тогда значит заголовок «Милану, председателю власти»?

- Ух, что же я натворил! - воскликнул патриарх и разорвал хартию.

Спустя три дня их отправили в концлагерь Дахау».

Существует свидетельство, что владыка Николай отказался осудить партизан Тито на основании того, что «Церковь осуждает атеистическую составляющую коммунистической идеологии, а вовсе не коммунизм в целом».

***

Осенью 1944 отступающие немецкие солдаты переправили патриарха и епископа Николая в концлагерь Дахау, разместив в блоке для спецзаключённых.

Условия содержания сербских владык в этом лагере, обстоятельства их освобождения, да и сама дата освобождения стали в последнее время предметом многочисленных спекуляций и поводом для уличения церковных агиографов во лжи.

Дело в том, что в официальной версии мемуаров патриарха Гавриила опущен  именно этот период - от августа 1944 (последняя встреча с Недичем) и до встречи с войсками союзников в мае 1945.

А вот выдержка из скандальной книги Милорада Томанича [28], в которой язвительно бичуется практика лакировки и полуправд, преподносимых «агиографическим каноном»:

«Пребывая в концлагере Дахау вл.Николай написал книгу под названием «Послание сербскому народу из темницы». Один из выводов, к которому можно невольно прийти от сопоставления двух тезисов гласит: «Всё, что сказано об ужасах нацистских концлагерей - чепуха. Из лагерей смерти выходили живыми даже те, чьей изоляции требовал лично Гитлер. И что ещё важнее, принудительного труда в лагерях или не было вовсе, или он был не настолько изматывающим, что заключённые могли позволить себе заниматься научной и культурной деятельностью, т.е. могли писать книги!?»

К такому гротескному заключению можно дойти, если руководствоваться полуправдами.

Правда же заключается в том, что владыка Николай в лагере Дахау провёл около трёх месяцев - от начала сентября до декабря 1944 года в бункере для «почётных заключённых».

Конец цитаты.

Увы, вместо того, чтобы дать спокойное осмысление и этому факту, и тому, что освободили архипастырей Сербской Церкви вовсе никакие не американцы, а Недич с Льотичем, некоторые сербские церковные публицисты проявляют достаточно низкую культуру полемики. Что, не просто сказывается на отношении к их исследованиям, но работает на руку как раз врагам Святосавия и свт.Николая.

В качестве примера такого рода апологетики могу привести выдержку из статьи прот. Велибора Джомича, в которой он нападает на книгу Предрага Илича, в которой как раз и указывается на несоответствие мифа реальности:

«Когда в вопросе исторические источники, обращает внимание следующее. Всякий источник, имеющий хоть какое-то отношение к СПЦ или какой-то личностью из Сербской Церкви, ставится Иличем под свое «научное сомнение». Однако, в то же время, отмечено, что такого рода «научного сомнения» не существует, когда в вопросе усташесткие, нацистские или льотиевские источники или позиции. Несомненно, Илич в своей книге больше верит имеющему дополнительный характер свидетельству наци-фашиста Германа Нойбахера, нежели, скажем, патриарховых и владыкиных со-узников, будущих епископов Шабачско-Валевского Йована (Велимировича) и Жичского Василия (Костича). Или больше верит послевоенным идеологическим, следовательно, тенденциозным реконструкциям шестестепенным льотичевцам (Боривою Карапанджичу, Бошко Костичу, Живораду Миленковичу, Светомиру Пауновичу, Радовану Ойдровичу и т.д., нежели, скажем, протосингелу Стефану Чакичу, Любомиру Дурковичу-Якшичу, епископу Афанасию (Евтичу) и другим серьезным авторам» [29].

Одним из «фирменных» методов «полемики» прот. Велибора Джомича является вовсе не анализ аргументации, но элементарный переход на личность тех, с кем ведется полемика. А раз уж авторы преподносятся «плохими», то и аргументы их не стоят - согласно логике Джомича - и ломаного гроша. Мне приходилось публично спорить с этим человеком, поэтому я знаю, о чем говорю.

Итак, вышеперечисленные исследователи гражданской войны в Югославии обозваны Джомичем «шестостепенными». Однако, кроме уничижительной характеристики, которую Джомич позволяет себе отвешивать своим оппонентам, мы не встречаем анализа собственно текстов этих авторов.

Между тем, как раз те тексты, которые Джомич преподносит в качестве «правильных», вызывают многочисленные вопросы.

Выше приводился обширный кусок воспоминаний Йована (Велимировича) [30].

И в примечании к тексту мы отметили замеченную неточность (речь шла о тайном посещении патриарха Гавриила). И дело не только в том, что гестаповцы были вовсе не так глупы, как их одно время в пропагандистских целях преподносили. Главное другое: в то время, когда, по свидетельству уважаемого Джомичем автора, тайный посланник владыки Николая посетил патриарха в монастыре, святитель находился в тюремном госпитале.

Много недоумений вызывают и те главы мемуаров патриарха Гавриила, в которых речь идет о допросах. Дело не в тоне, которым в воспоминаниях преподносятся ответы допрашиваемого, а, к примеру в том, что - согласно тексту мемуаров - заключенный обличал оккупантов в тех вещах, о которых он просто физически не мог ничего знать в указанное время. К примеру, зловещая информация о усташеском геноциде стала доступна патриарху лишь 22 июня - после того, как заключенного посетил градоначальник Белграда Милан Ачимович. Согласно же мемуарам, патриарх обвиняет немцев в пособничестве усташам еще на допросах начала мая.

Не хочется подробно останавливаться на этом тексте, во-первых, дабы невольно не проскользнула некая нотка непочтительности по отношению к первоиерарху-страдальцу. А главное, дело-то не в неточностях, обнаруживаемых в чьих-то текстах, а в том, что Джомич отдает предпочтение лишь тем свидетельствам, которые укладываются именно в ту схему, которая его и устраивает.

Именно поэтому в той версии текста жития свт. Николая, которую отстаивают Джомич и его единомышленники, так много говорится о страдании владыки от чужих, и совсем опускается то, что подлинное страдание ему доставили «свои».

Но об этом - следующая часть книги, а пока напомним лишь то, что о периоде между августом 1944 и маем 1945 святитель Николай оставил немного свидетельств, а патриарх - и вовсе молчит.

***

Православных священнослужителей содержали вместе с католическими и протестантскими в общем «блоке для священников» - блоке № 26. Святителя Николая с Патриархом Сербским содержали в особом здании, находившемся во дворе, где располагались и охранники лагеря из подразделений СС. Там Владыка Николай использовал каждый миг свободного времени для написания книги «Слово к сербскому народу через тюремное окно». При этом для написания книги ему приходилось пользоваться бледно-зеленой туалетной бумагой...

Однажды в камеру к епископу Николаю зашел молодой офицер СС.

- Неужели Вы и вправду веруете в Бога?

- Я этого не говорил, - тихо ответил старец.

- Так я и думал! - радостно воскликнул эсэсовец. - Я счастлив, что вижу перед собой культурного человека!

И добавил:

- В детстве меня часто водили в кирху. Мои родители - набожные люди и в детстве я тоже верил в Христа. Но когда я выучился в школе, я стал совсем другим!

И давай с ёрничанием делиться со святителем своими взглядами на жизнь. Когда же молодой тюремщик угомонился, то епископ сказал ему:

- Велика разница между твоим и моим неверием в Господа. В зрелом возрасте ты стал атеистом, тогда как я в твои годы ощутил Его всем сердцем и всем своим существом. С тех пор я знаю о том, что Он есть. И верование мне больше не потребно.

Гитлеровец с ненавистью захлопнул за собой дверь и владыка остался один. На допрос его в тот день больше не вызывали, но, как он признался позже, именно тогда на него опрокинулось опустошение.

____________________________

Примечания:

[1] Драгутин Николиħ: Jедан од сведока, Рим, 1977, С. 13, 25

[2] Boško Kostić, Za istoriju naših dana, Beograd, Nova Iskra, re-print, S.17

[3] цит. по В.И.Косик. Русская Церковь в Югославии. (20-е - 40-е гг. ХХв), М., 2000, С.139-140

[4] Свт. Николай Сербский. Из окна темницы. Перевод И.А.Чароты. Минск, 2005, С.3, 10-11

[5] Мемоари Патриjарха Гаврила. Београд, Сфаирос. 1990, С. 291

[6] См. Мемоари..., C.300

[7] Ibid, С.310

[8] Ibid, С.325

[9] Др. Ђоко Слиjепчевиħ. Историjа Српске Православне Цркве. Књ III, Београд, 2002. С. 44

[10] Епископ  Jован (Велимировић). Под немачком окупациjом // Свети Владика Николаj Охридски и Жички. Тексти и сведоченьа. Жича-Кральево, 2003, С.186

[11] В воспоминаниях неточность. С 6-го мая и до конца месяца патриарх Гавриил был в тюремном госпитале

[12] Православная Энциклопедия. Т.V., Библия. Переводы на сербский язык. И.А.Чарота. С.161

[13] Черногорские сепаратисты еще 17 апреля образовали «Временный административный черногорский комитет», который 5 мая был переименован в «Черногорское совещательное вече», призванное подготовить почву для провозглашения независимости Черногории.

[14] сщмч. Иоанникий (Липовац) (1890-1945) - митрополит Черногорско-Приморский. Канонизирован в мае 2000г. Св.Архиерейским Собором СПЦ

[15] жабари - лягушатники (сербск.) полупрезрительное название итальянцев

[16] юнаки - герои (сербск.)

[17] камион - грузовая машина с кузовом (сербск.)

[18] кукавица - наиболее точным аналогом этого словечка является такой синоним слова «трус» как «нюня».

[19] Идею восстановления королевства Черная Гора итальянцы оставили. Муссолини передал власть над этим краем командующему IX армией генералу Алессандро Пирцио Бироли. Который и вершил тут военную и гражданскую власть вплоть до капитуляции Италии летом 1943

[20] Эпизод записан по тексту фрагмента Дневника, который вёл иеромонах Василий (Костич). Цит. по: Jером. др.Василиjе (Костић), Владика Николаj под окупациjом  //  Свети Владика Николаj Охридски и Жички. Тексти и сведочења. Жича-Краљево, 2003, С.180-185

[21]  Райя - букв.стадо (арабск.) - здесь: население завоёванной страны

[22] Эпизод записан по тексту фрагмента дневника, который вёл иеромонах Василий (Костич)

[23] Шампита - род открытого пирога

[24] Эпизод записан по тексту: Епископ  Jован (Велимировиh). Под немачком окупациjом // Свети Владика Николаj Охридски и Жички. Тексти и сведочења. Жича-Краљево, 2003, С.193

[25] Мемоари Патриjарха Гаврила. Београд, Сфаирос. 1990, С. 342-343

[26] Веселин Джуретич. Развал Югославии, М. 2003, С.119

[27] Милан Jовановиħ Стоимировиħ. Николаj Велимировиħ (1880-1956) // Златоусти проповедник Васкрслог Христа. Крагуjевац, 2003. С.51

[28] Milorad Tomanić, SRPSKA CRKVA U RATU I RATOVI U NJOJ. Medijska knjizara Krug Beograd

[29] Jереj мр Велибор Џомиħ. Хотел или логор, уживанье или тамнованье? Двери Српске №32, 4/2006, С.83

[30] Под немачком окупациjом // Свети Владика Николаj Охридски и Жички. Тексти и сведочења. Жича-Краљево, 2003

_________________________

http://ruskline.ru/analitika/2013/01/18/belye_pyatna_na_serbskom_kreste_5/

[Александр Васильевич]

Павел  Тихомиров, Русская народная линия

Белые пятна на сербском кресте



Владыку Николая и патриарха выпускают их Дахау. Попытка сформировать на территории Словении «Свободную Югославию». Гибель Льотича. Надгробное слово святителя Николая. Агония антикоммунистических военных формирований. Австрия. Приезд в Лондон. Тайное становится явным. Провальная политика короля Петара. Миссия Мештровича. Теща короля. Предложение папы Пия XII. Сербская диаспора в Америке
 

В январе 1945 года немцы пытались сформировать из бойцов сербских и словенских антикоммунистических подразделений фронт на севере Италии, а Льотич, в свою очередь, решился на авантюру по формированию на территории Словении «Свободной Югославии», альтернативной «Титовской Югославии».

К указанному времени Толбухин выбил остатки немцев из Белграда, и, таким образом, расчистил Йосипу Брозу Тито дорогу к верховной власти в Югославии. Тем не менее, Льотич надеялся на то, что если сформировать на свободной от усташей и партизан территории органы королевской власти, то «белая» Словения будет для англо-американцев выглядеть более привлекательной, нежели «красная» Сербия.

Одним из символов того, что Словения является законной правопреемницей предвоенной Югославии, должны были стать выпущенные из лагеря свт. Николай и патриарх Гавриил.

Не зная о том, что послевоенное будущее Югославии - в отличие от послевоенной судьбы Польши - уже давно определено, он крупно просчитался, полагая, будто англо-американцы действительно озабочены стремительным продвижением Красной Армии вглубь Европы. Да и представители очередного эмигрантского правительства не собирались сотрудничать не только с людьми, которые позиционировались как «колаборанты нацистов», но даже с четниками Дражи Михайловича. О чем мы еще скажем ниже.

Недич не согласился с идеей Льотича - под прикрытием создания фронта создать «Свободную Югославию». Этот честный человек, как уже неоднократно повторялось, взвалил на себя крест сотрудничества с оккупантами вовсе не ради шкурных интересов, но исключительно ради возможности облегчить - насколько это возможно - жизнь тех сербов, которых можно было спасти. Его совесть была чиста, поэтому он был уверен в том, что после окончания войны его ожидает справедливый суд.

Благородный Недич не дал согласия на использование своих подразделений в борьбе против англо-американцев, как и раньше категорически отказался обсуждать возможность отправки на Русский фронт даже символического подразделения. Возникли серьезные осложнения, однако, Льотич действовал.

К началу 1945 года симпатизировавший сербам немецкий генерал Герман Нойбахер, представитель Германии при белградском правительстве Недича уже добился от властей освобождения иерархов СПЦ.

По словам Нойбахера «Кальтербруннер ничего не знал об интернировании и тотчас согласился освободить их и определил им место пребывания в Баварии. Также была исполнена моя просьба о предоставлении им свободы перемещения внутри немецкой территории, и уважаемые мужи прибыли в Вену, где были с радостью встречены многочисленными сербскими беженцами» [1].

 Больных и истощенных, их на несколько дней поместили в баварскую гостиницу, дабы они оправились после ужасов концлагеря, и лишь затем позволили выехать в Вену.

Говоря о нескольких месяцах, проведенных в Вене, упоминаются гостиницы «Империал» и «Бристоль», а также подземные бомбоубежища. Вена часто подвергалась бомбежкам со стороны западных союзников.

 «Особенно запомнилась бомбардировка 12 марта - когда была уничтожена Венская Опера. Тогда бомбы падали неподалеку от «Бристоля»», вспоминал Нойбахер. «Я с Николаем беседовал тогда о «Мыслях» Паскаля. Когда после всякого сильного взрыва стены вздрагивали, и убежище наполнялось пылью, приходилось вставать и успокаивать женщин и детей. И тогда вырастала величественная фигура сербского патриарха с белой бородой и большим золотым крестом на груди. Он становился рядом со мною и успокаивающе обращал свои руки в сторону тех, кто особенно причитал. Лучших помощников в борьбе с паникой мне никогда не удалось бы найти. После нескольких секунд вновь наступало спокойствие» [2].

В тот период в столице Австрии находилось немало беглецов из Сербии, тут располагался сборный центр остатков разнообразных сербских вооруженных формирований. Атмосфера была нестерпимой, ибо шли нескончаемые свары на вечные темы.

На день Святого Саввы - 27 января 1945 года - Владыка Николай служил литургию в сербской церкви в Вене. Там, в алтаре, он и написал на Святом Евангелии «Три молитвы под сенью немецких штыков».

***

Вскоре владыка получил письмо от вождя четников, Дражи Михайловича.

«Ваше Преосвященство, с великой радостью принял Ваши наставления и мудрые советы, которые в целом отвечают и нашим взглядам на сложившуюся ситуацию. С радостью могу объявить Вам, что я непоколебимо убеждён в том, что весь сербский народ обязан объединиться в борьбе за полное освобождение нашего народа. Сообщаю Вам, что это единство на практике уже давно осуществлено и сейчас весь сербский народ объединён под знаменем, на котором начертано «С верой в Бога, за Короля и нашу прадедовскую веру, которая нас сквозь нашу тяжкую, но славную историю водила и вывела на правый путь».

<...> Мы все исполнены верой и надеждой, что все те искушения, которые Господь Бог попустил как бич нашему народу, уже на самом краю. И уже виднеется заря, которая озарит и исполнит радостью наш народ. <...>

Коста мне сообщил обо всех разговорах с Вами, а его знакомый говорил, что Вам будет предоставлена возможность уйти за границу. Я думаю, что это принесло бы много пользы национальному делу, поскольку Вы, с Вашим именем и авторитетом, который к счастью велик, могли бы воздействовать на те круги, которые ещё не изменили свой взгляд на нашу проблему.

Мне кажется, что было бы полезно выехать в Швейцарию, а оттуда в Америку, поскольку оттуда без препятствий можно будет устанавливать связи со всеми странами. Думаю, сейчас не время ехать в Англию, поскольку боюсь, что там Ваша работа будет связана, т.к. их высокая политика ещё не свернула с сегодняшней линии, но я ожидаю, что скоро придёт к этому.

Подчеркиваю, я глубоко убеждён, что Ваша работа за рубежом принесёт огромную пользу и сможет влиять на те круги, которые ещё не сменили своих взглядов.

Мои бойцы и сам я глубоко благодарен Вам за благословение и поздравления. Теперь же прошу Ваших молитв за успех нашей борьбы и Ваше благословение продолжению нашего дела.

Шлём Вам сыновние приветы моих бойцов и лично от меня. Целую Вам десницу, преданный Вам Драг.М.Михайлович, арм.генерал. 18 марта 1945 г. Босния» [3].

***

В конце марта 1945 Патриарх Гавриил и епископ Николаем встретились с четническим воеводой Момчило Джуичем, который должен был сопровождать их по пути в Словению на встречу с Льотичем. Льотич изложил при первой же встрече суть своего военно-политического замысла, и архиереи согласились с его доводами. В Словении владыки пробыли до 24 апреля.

Там они ободряли дух бойцов национальных формирований, в задачу которых входило не допустить захвата Словении коммунистами. Идейный вождь антикоммунистического отпора, Димитрий Льотич надеялся на то, что Тито не сможет удержать власть, и Словенский фронт станет тем плацдармом, с которого начнется освобождение страны. Таким плацдармом во время Первой мировой был Солунский фронт. Однако ситуация осложнялась не только отсутствием дипломатической поддержки, но и тем, что свою армию Дража в Словению так и не привел.

Несмотря на то, что к указанному времени Черчилль окончательно сделал ставку на Тито и давно уже не собирался иметь никаких дел с лидером четников, Дража лелеял призрачную надежду на то, что произойдёт-таки разрыв между Сталиным и Западом и тогда на адриатическом побережье Югославии высадится англо-американский десант. В этом случае именно Михайлович въехал бы в Белград «на белом коне». Льотич и Недич в глазах англо-американцев выглядели прислужниками оккупантов, поэтому терзаемый метаниями Михайлович всё-таки в последний момент не пошёл на объединение с льотичевцами и словенскими домобранами. Горы Боснии и Герцеговины станут исполинскими могильными курганами для десятков тысяч бойцов Югославской армии в Отечестве. Армии, которая стремительно растает от тифа, голода, холода и столкновениями с Тито.

Но Словения все еще сопротивлялась. На 24 апреля была назначена переброска владык через Швейцарию за линию фронта с дипломатической миссией, обращенной к англо-американскому командованию. 23 апреля в 20.00 в резиденции Момчило Джуича должен был начаться прощальный вечер. Начало торжества затянули до 22.00, поскольку запаздывал Льотич, который должен был срочно подвезти документы, предназначенные для передачи за линию фронта.

Утром пришла трагическая весть, перечеркнувшая все планы: Льотич погиб в автокатастрофе.

Димитрия отпел сам святитель Николай. Надгробное слово было опубликовано в последнем номере льотичевской газеты Наша Борба, отпечатанной в Любляне.

«Если бы с дерева срубили одну лишь ветку, дерево затрепетало бы и содрогнулось от боли, но сейчас все дерево срублено под корень... Как невыносима боль утраты! О Боже, свершилась Твоя воля, и мы должны покориться ей.

Когда камень бросают в воду, по воде идут круги, ширясь во все стороны. Так и смерть Димитрия Льотича сначала вызвала скорбь его семьи: его матери Любицы в далеком Смедереве, его супруги Ивки, его брата Яши, его сыновей, его дочери. Второй круг скорби охватил добровольцев, его единомышленников и товарищей по несчастью в войне и мире, в добре и зле, в радости и печали. Третий круг скорби завладел славными четниками, теми, которым вот уже четыре года земля - постель, а небо - покрывало. Ширится и четвертый круг скорби, в котором содрогнется от боли весь мир, ибо Льотич был не только наш, он принадлежал Европе, всему человечеству.

Димитрий Льотич был государственным деятелем, учителем и христианином. Он был не просто государственным деятелем, но христианским государственным деятелем. За последние полтора века у нас были великие политики, как, например, Гарашанин, Йован Ристич и Никола Пашич. Однако они были великими в свое время и в пределах Сербии, а Димитрий Льотич входил в высшие круги мировой политики. Это был политик, несущий крест. Однажды в монастыре Жича мне довелось слышать, как он сказал: «Сербский народ не будет счастлив, пока все люди не станут счастливыми». Он был учителем, который учит прежде всего делом, а уж потом словом. Он наставлял других и сам был им примером. Никогда не случалось так, чтобы его слова не подтверждались делом. О, если бы все наши учители были такими!

О нем будут говорить как о человеке, государственном деятеле и истинном христианине, и в этом он был выше всех. Он начинал с себя, а это полезно людям. Если начать издалека, с других, а не с себя, тогда нет пользы никому. Это был его девиз. Димитрий Льотич был человеком глубочайшей веры. Он, будучи министром по делам религии, подавал кадило священнику в церкви. Многие насмехались над ним, а он не стыдился. Он говорил: «Я иду, чтобы узнать волю Господню, и, когда узнаю, пойду за Ней, не оглядываясь ни вправо, ни влево». Без Димитрия Льотича мир опустел, и пустоту эту нелегко заполнить.

Дерево срублено - но Господь знает, чтó делает, и мы должны покоряться Его воле. Бывает, что дерево срублено, но от корня поднимаются молодые побеги. Хотя погиб Димитрий Льотич, его заменят не единицы, но тысячи сербских витязей, вместе вставших под ружье. Димитрий Льотич был человеком, способным вдохновлять других людей. Он нес свой тяжкий крест и в войне, и в мире, ибо и в мирное время люди не хотели дать ему мира. На войне он выполнил свой долг воина и гражданина. Но именно те, которые были наверху и стояли во главе народа, не поняли его. Поэтому мы и погибли, что не умели ценить такие ценности.

Господь прибрал его именно в свое время. Кто-то может сказать: его отняли у нас. Но нет, его не отняли! Всей своей жизнью и своим трудом он оставил завет потомкам. Какое смирение! Какой Святогорский аскетизм! Какие чистые, словно детские, молитвы!
Благодаря Льотичу, мы с Его Святейшеством Патриархом Гавриилом вышли из заточения и прибыли сначала в Вену, а потом сюда. Мы никогда не забудем того, чтó сделал для нас этот самый верный сын Сербии.

Когда я в Вене разговаривал с ним о единении всех наших национальных сил, он, говоря о тех, о ком я сказал, что им вот уже четыре года земля - постель, а небо - покрывало, ответил: «Пусть они командуют, а я буду подчиняться. Пусть они будут наверху, а я внизу. Я стану им ноги омывать». И так возникло единство.

Кто бы ни узнавал этого человека, все его любили. Он, великодушнейший из людей, храбрый, как лев, и кроткий, как агнец, был идеологом мирового значения. Он говорил: «Если мы сделаем все народы счастливыми, будем и мы счастливы». Дядя Милич, славный витязь из Мостара, сказал: «Доводилось мне видеть героев, но такого героя, как Льотич, нет нигде». О Льотиче станут писать книги, причем не только сербы, но и европейцы, которые его знали.

Находились люди, утверждавшие, что он любит брать, да собирать, да копить. Однако, где его дома? Где его богатства? Где его замки? Где его земли? Я ничего этого не вижу. Он был богат духом, уважением, верой. Льотич - духовный человек сильного характера, уважаемый, решительный и религиозный. Он был настолько богат душевно, что от щедрот своей души всегда мог уделить ближнему, дать другим, всегда был готов прийти на помощь советом и добрым словом. Для него политика состояла не в жонглировании словами, но в исполнении нравственных обязанностей по отношению к обществу, Отечеству и друг к другу. Он был идеологом христианского патриотизма, выразителем души сербского народа и очарования простодушного сердца сербского.

Димитрий Льотич любил своих воевод. Он сам говорил мне об этом, и то же самое говорили о нем воеводы, похвалы ему слышались отовсюду. Один наш восковой командир (он сейчас среди нас) совсем недавно признался мне: «Не могу разлучиться с ним, ибо слово с его уст слаще меда. Он самый лучший проводник сербской политики. Он так много отдал народу, что, проживи он хоть еще пятьдесят лет, не знал бы, чтó же еще можно отдать. Он нашел ответы на все вопросы. Его идеология охватывала все стороны жизни народа».

Мы все скорбим о нем, и каждый в отдельности оплакивает его. Сожалеют о его гибели и немцы. Многие упрекают его, что он слишком опирался на немцев. Причем упрекают его не простые люди, но именно те, что владеют виллами и землями, запасая, как барсуки, капиталы на сто лет вперед. Димитрий Льотич чаще других критиковал немцев, и они именно за это его и уважали. Отрицательно отзывались о нем только те, которые его не знали.

А как любил он своих воинов! Один из сопровождавших его офицеров рассказывал мне, как они кормили голодных солдат при отступлении из Белграда: «Когда мы раздали все продукты, я подошел к Льотичу и показал остатки провианта, которые полагались мне и ему. Тогда Летич сказал: ''Отдай нашу долю и давай ложиться спать. На голодный желудок легче спится''. Я так и сделал». Льотич во всех обстоятельствах уважал человека, но в первую очередь и превыше всего почитал Бога.

Димитрий Льотич был великим человеком. Все, что он посеял, взошло, глубоко укоренилось и принесло благоухающие плоды.

Добровольцы, пойте во славу Димитрия Льотича! Четники, плетите венки славы! Сербы, помяните Димитрия Льотича!

Принесена величайшая жертва... Боже, не требуй больше! Господи, умоляем Тебя, довольно! Ты взял многих и - как величайшую жертву - его! Господи, вопием к Тебе: довольно! Пусть он будет последней жертвой!

Я верю, что эта великая жертва - врата на пути к свободе. Димитрий Льотич открывает нам двери нашей новой Родины.

Поэтому все мы, братие, давайте помолимся о душе великого человека, и пусть Господь примет его в Царствие Свое. Да услышит Господь наши молитвы, а ему определит место, которого он заслуживает. Да простит Господь душу Димитрия Льотича! Во веки веков, аминь.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Димитрий Льотич не умер. Теперь он принадлежит всему сербству. Сегодня он достиг Небесной Сербии, а мертвые сильнее живых. Сейчас он стал сильнее, чем тогда, когда был жив и стеснен обстоятельствами. Теперь он обрел бóльшее могущество и именно теперь свершит великие дела. Хвала ему!» [4]

Тотчас после окончания панихиды надгробное слово было отредактировано и размножено среди собравшихся на похоронах.

Эти слова дорого стоили владыке Николаю. Текст надгробного слова использовался врагами церкви для того, чтобы поставить владыку в один ряд с хорватскими нацистами. Дружба владыки Николая с Димитрием Льотичем и единомыслие с ним по ряду вопросов стали одним из препятствий для общесербского прославления владыки Николая в лике святых.

Несмотря на то, что текст надгробного слова несколько раз публиковался при жизни святителя, и он ни разу не отрекался от своих слов, некоторые владыки СПЦ преподносят текст надгробного слова в качестве фальсификата.

Иные же почитатели святителя просто вначале вымарали имя Льотича из составленного ими политкорректного жития святителя Николая, а затем вообще начали тиражировать неправду будто бы владыку освободили из Дахау лишь в мае 1945; и не сами немцы по настоянию Льотича, а... американцы.

***

Руководство объединившихся югославских антикоммунистических сил - среди которых были не только четники Момчило Джюича, добровольцы Льотича, остатки формирований Недича, а также словенские домобраны, но даже подразделение, сформированное из хорватов, лояльных династии Караджорджевичей, - как уже упоминалось выше - намеревались переправить патриарха и владыку Николая за линию фронта с дипломатической миссией.

Святителя Николая должен был сопровождать судья Сарачевич, однако он был покалечен в той самой автокатастрофе, которая прервала жизнь Льотича. Вспоминает Джеко Слиепчевич:

«- Его святейшество и я отправляемся ночью в дальние страны. Со мной нет никого. Хочешь сопровождать меня?

Затем вышел в другую комнату и вынес элегантную трость, дал мне ее и сказал:

- Ну вот, теперь выглядишь как господин.

Епископу Николаю, которого знал еще с тех пор, как был студентом, я ответил так:

- Ваше преосвященство, я солдат, а тут генерал Мушицкий и Яков Льотич, пусть они примут решение.

Якова Льотича к тому времени провозгласили наследником его погибшего брата Димитрия. Они, разумеется, дали свое согласие, и так я стал одним из провожатых епископа Николая. Другим был протоиерей Стеван Простран, один из образованнейших священников СПЦ, знатока множества иностранных языков.

Из Св.Петра близ Горицы мы выдвинулись в ночь с 24 на 25 апреля 1945 года.

...Мы не ведали, куда движемся, и лишь ожидали прибытия на Швейцарскую границу. Вместо этого, на рассвете мы увидели, что находимся в Австрии. Мы удивились, однако спросить об этом в автобусе было некого. После полудня прибыли в Кицбил.

...И патриарх Гавриил, и епископ Николай, и сопровождающие их лица были размещены в «Гранд-Отеле», где находился и Милан Недич с членами своего правительства. Патриарх Гавриил и епископ Николай получили отдельные номера, а прот.Простран и я разместились в двухместном. Чуть позже нас двоих перевели было в горнолыжный отель, однако вскоре вернули назад. С нами был из свиты патриарха и некий «дядя Радован», личность загадочная, который сообщил лишь нам то, что он является масоном высшей степени посвящения. Говорили, что под этим именем скрывался книготорговец Васич из Загреба, который выполнял в Джюичевой Динарской <четнической> дивизии некоторые особые поручения.

Американцы вошли в Кицбил 8 мая 1945 года. Накануне полного расформирования немецкого представительства при правительстве Недича патриарх, епископ Николай и члены свиты получили по распоряжению посла Нойбахера некоторое «выходное пособие». «Пособие» было в золотых монетах. Каков был размер пособия у других мне не известно, но нам с прот. Пространом выдали по 12 золотых.

По прибытию американцев в Кицбил, американский генерал первым делом посетил генерала Недича, а затем епископа Николая. С епископом Николаем, который говорил по английский, прибыл к патриарху Гавриилу. С этим генералом был один англиканский священник в чине полковника, который обеспечивал некое подобие взаимодействия между ними.

Через несколько дней мы были выселены из «Гранд-Отеля», который американцы использовали для своих нужд. Патриарх и епископ Николай со свитой были перемещены в пансион через дорогу, а генерал Недич с родственниками и министрами переселены в крупную сельскую усадьбу, неподалеку от Кицбила. Размещение патриарха и епископа Николая было совсем плохим. Кроме того, возникла проблема с пропитанием. Пока мы были под немецким контролем, все было отрегулировано. Сейчас же возник вопрос организации питания, поскольку американцев это не интересовало. Хорошо помню, что патриарх Гавриил и епископ Николай были крайне недовольны тем положением, в котором они оказались. Плохо было и со здоровьем. Решили обратиться к генералу Эйзенхауэру с просьбой разрешить отъезд на лечение в Швейцарию. Епископ Николай установил связь со старокатолическим епископом Адольфом Кирием, который был большим другом православия и сербов. На все прошения, адресованные генералу Эйзенхауэру, не было получено ни одного ответа, что еще больше ухудшало их настроение.

В упомянутом пансионе оставались всего несколько дней. Затем были переселены в дом одного рабочего, бывшего члена национал-социалистической партии. Дом был на окраине Кицбила. Обычный дом - два этажа и чердачный этаж...» [5]

В мемуарах патриарха Гавриила указывается, что американский генерал Коленс тотчас выделил ему для проживания виллу. Но в воспоминаниях Джеко Слиепчевича рисуется несколько иная картина.

«Горек был наш быт... Мы были приписаны к кухне для беженцев, ...где получали варево из репы, капусты и картошки, а также немного черного хлеба...

Однажды появился офицер американской армии, по происхождению серб, который начал посещать патриарха и владыку, хотя целью его визита был генерал Милан Недич. Он, время от времени, приносил понемногу кофе и табака, отсутствие которых - наряду с повышенным давлением - патриарх переносил неважно»...

Узнав о бедственном положении Патриарха Гавриила и епископа Николая, сербские офицеры, находившиеся во временном лагере Маркт Понгау близ Зальцбурга, поспешили поделиться с архипастырями предметами первой необходимости, которым этих офицеров снабжал Американский Красный Крест. Вскоре майор Джока Анджелкович, один из тех офицеров, которые отказались возвращаться в Югославию, пригласил владыку Николая отслужить литургию.

К тому времени титовская власть начала по радио передавать список лиц, требуемых к выдаче. В этом списке упоминался и сопровождавший владыку Николая Джеко Слиепчевич. Тень этого дамоклова меча давила не только на Джеко, но и на самого владыку. А потому, когда за Велимировичем приехала группа офицеров во главе с Анджелковичем, владыка собрал личные вещи и более в Кицбил не возвращался.

Вскоре решается покинуть Кицбил и Джеко Слиепчевич. Поначалу он собирался пробираться пешком в Италию на поиски остатков льотичевцев и четников Динарской дивизии, но патриарх отговорил его от этого, объяснив, что добротная зимняя одежда, в которую был одет Джеко, может стоить тому жизни.

Вот, какими словами заканчивает Джеко Слиепчевич главу, посвященную совместному пребыванию с владыкой Николаем и патриархом Гавриилом во время бега:

«...Патриарх Гавриил показал себя заботливым товарищем. ...Простившись с ним, несколько позже отправился в Зальцбург и больше уже с ним не виделся. Уверен, что он был великим родолюбом и национальным подвижником. Но верно и то, что его захватил вихрь событий, который швырнул и изломал и его самого, и церковь. Мне неизвестно: как он переживал осознание того, что все что случившееся является следствием 27 марта 1941 года...» [6]

Несмотря на то, что святейший пытался скрыть глубокое разочарование в союзниках, отделаться от этого чувства не мог.

***

В связи с ухудшением своего здоровья, святейший попал в Монте Катини, лечебницу мирового значения. Там в конце августа его посетил «американский полковник Никола Степанович, адвокат, по происхождению серб и уважаемая в среде нашей эмиграции в Америке личность. Он был важной персоной в Верховном Штабе американской армии в Казерте, вблизи Неаполя. Был приятно удивлен его вниманием и сербской учтивостью. Он произвел впечатление высокоинтеллектуального, образованного и культурного человека. Разбирался в военных событиях, как мало кто из его коллег. Его сербская речь была плавной, будто он родился и жил в наших краях.

Принес мне приятных гостинцев: зажигалку, много сигарет, шоколада и разной мелочи, которой во время войны так недоставало. Кроме того, принес мне письмо от короля Петара, в котором сообщалось, что у него родился сын, престолонаследник, и что он желает, дабы я совершил чин крещения. Также желал повидаться со мной и оповестить о сложившейся ситуации в Югославии после Второй мировой. Приглашение короля принял и откликнулся на его пожелание. Был уверен, что смогу с нашими влиятельными политиками сделать что-то доброе и полезное для нашего народа. Основным желанием было постигнуть единства всех групп, дабы создать единое представительное тело, которое вело бы попечение о наших беженцах, рассеянных после войны по всей Европе» [7].

16 октября патриарх прибыл в Лондон, где его встретила многочисленная сербская колония. Вскоре к патриарху присоединился прибывший из Австрии владыка Николай.

К этому времени стало известно то, что англичане выдали на расправу титовцам всех сербских воинов и гражданских лиц, находившихся в Каринтии (область Австрии, оказавшаяся в зоне английской оккупации). Владыка Николай долго не мог поверить в случившееся. По пути в Лондон он в стенах древней католической церкви в Брюсселе сделал заявление, в котором подверг жесткой критике Британию и лично Черчилля за их предательство.

Кроме того, всплыла подоплека многих обескураживающих действий и заявлений, сделанных как от имени югославского эмигрантского правительства, так и лично   молодым королем.

Когда в 1943 году Дража в застольной речи высказался в том духе, что «в смысле реальной военной помощи от итальянцев куда больше проку, нежели от британцев», то присутствовавший за столом член английской миссии тут же доложил куда следует. Англичане потребовали от эмигрантского правительства снять Михайловича с занимаемой должности.

Никто из сербов не рискнул взять на себя ответственность за подобный поступок. Дража пользовался авторитетом не только в Вашингтоне, но и в Москве. Возможно, все можно было бы урегулировать, но Черчилль - как уже неоднократно говорилось - решил сделать ставку на Тито. Черчилль послал в штаб Тито своего сына Рэндольфа и депутата Маклина.

Кроме того, после Тегерана британцы начали искать контакты не только с партизанами Тито, но и с хорватами, готовыми отмежеваться от нацистов.

Уже 29 ноября 1943 года известный скульптор Иван Мештрович отправил по тайным каналам письмо, адресованное своему куму и приятелю известному профессору-слависту Лондонского Университета Р.Сетон-Уотсону.

«Большая часть хорватов всегда была неприятельски расположена по отношению к Павеличу и видела своё спасение в Мачеке. Сейчас это относится к 99 процентам хорватов. Вместе с тем, 99 процентов хорватов категорически против реставрации югославской державы в том виде, в каком она была до войны. Это связано с крайней некомпетентностью тех, кто был у власти с 1918 по 1941 и приведших к быстрому краху. Договор с бежавшими сербскими вождями не имеет ни малейшего шанса быть принятым хорватами, если только он не будет гарантирован союзниками. Хорватское подозрение относительно сербских трюков ещё живо. Обе силы - и Мачек, и командование хорватской армии - за исключением усташей - верят и очень желают победы демократии. Командование армии видят в Мачеке своего будущего главу. Среди партизан 80 процентов - или приверженцы Мачека, или члены сербской Земледельческой партии.

Михайлович со своими четниками и Недичем занимают относительно то же положение, что и Павелич со своими усташами. Помощь, которую демократии давали Михайловичу, вызвала в массах известную долю недоверия, что и стало причиной переориентации на Москву. За исключением малой клики профессиональных четников и их политических помощников в Белграде - среди которых Пуниша Рачич больше популярен, нежели король Петар - большинство сербского народа желает избавиться от тех элементов, которые доминировали в политической жизни последние 20 лет. Поддержка, которую союзники оказывали эмигрировавшим реакционным политикам, служила укреплению леворадикальных движений. Также есть тенденция того, что династия будет ассоциироваться с реакцией и абсолютизмом. Плодом одного официального заявление союзников в пользу идеи югославянской конфедерации, чьи границы были бы установлены после правомочной консультации населения путём плебисцита, могло бы стать прекращение междоусобных трений и создание целостной нации, способной на отпор неприятелю.

Большая часть хорватов надеется на то, что гарантией сохранения их самобытности внутри новой конфедерации было бы включение Болгарии <в обновлённую Югославию>. Если это невозможно, хорватов бы больше устроила другая комбинация - некий вид узкой повязанности с северными славянами. Все Балканы ждут результатов переговоров между союзниками. Ожидают, что каждый народ получит то, что принадлежит ему по праву, целиком...» [8]

Форин Офис на основании всего этого сделал следующие выводы:

1.      Как лично Михайлович, так и равногорское движение свою роль отыграли, и ставку следует делать на Тито, ибо

2.      Именно Тито справится с задачей объединения сербов с хорватами, которые, в свою очередь, поставили непременным условием нового югославянского объединения

3.      Ликвидацию Карадьжорджевичей в качестве правящей династии.

 На лондонских весах в это время стремительно падал военно-политический вес сербов. А хорваты из нацистов начали трансформироваться в перспективных союзников в деле проведения британской политики на Балканах.

И в это самое время двадцатилетний король надумал жениться. Узнав от эмигрантских политиков то, что король выбрал для женитьбы столь неподходящее время, патриарх до глубины души возмутился.

Слободан Йованович на прямо поставленный патриархом вопрос ответил так:

«- Вы, Ваше Святейшество, ухватили самую суть нашего несчастья. Наряду с политическим кризисом нашей власти, наступил кризис Короны. Король Петар II вознамерился жениться во что бы то ни стало. Не было никакой возможности воспрепятствовать этому. Все мы пытались доказать ему, что такое его решение вызовет нежелательные комментарии в нашей стране, и это будет весьма ущербно для нашей дальнейшей борьбы. Он абсолютно не хотел соглашаться с нашими советами. Он считал, что это его личное дело, в которое никто не уполномочен вмешиваться.

После этого все покатилось по наклонной плоскости. Политикам были связаны руки. Мы ничего не могли решать. Король вел ту политику, которую Черчилль преподносил ему в качестве полезной. Во-первых, распустил правительство Божидара Пурича, причем сделал это до того, как оповестил самого Пурича, как ее премьера. После этого, дал мандат бану Хорватии, Ивану Шубашичу, дабы тот организовал новый состав правительства и сумел договориться с Тито и партизанами. Дабы затем попытаться изыскать возможность объединить оба движения сопротивления. Никто из сербов не собирался входить в правительство Шубашича. Хорваты, точно так же, поначалу были в оппозиции к этой власти.

Получив мандат, Шубашич по своему, без одобрения короля начал переговоры с Тито таким образом, что генерал Михайлович не просто оказался выброшен из состава правительства, но и его движение было, по сути, ликвидировано. Шубашич и не пытался работать на примирение, которое, по моему мнению, не было невозможным. В довершение всего, дошло и до рокового Королевского заявления от 12 сентября, в котором Тито был признан единственным настоящим главой сопротивления в Югославии, а движение и борьба генерала Михайловича и все его бойцы были подвергнуты осуждению.

Думаю, что это было самым тяжелым ударом по нашей борьбе и по Королевству Югославии. Об этом решении король ни с кем из нас не советовался. Мы пытались отвратить его от этого рокового шага, но все было напрасно. По договоренности требовалось в тот же день увидеться с королем и предложить ему встречу со всеми нами, дабы мы могли отговорить его от замысла сделать заявление. Между тем, что же произошло? Он не пришел в условленное место, но прямиком направился на Лондонское радио и выдал там свою известную речь.

Это привело и к ссоре между королевой-матерью Марией и королем Петаром, которая все больше и больше заостряется и длится до сих пор. После радиозаявления король отступил во всем. Согласился образовать наместничество, что было вообще антиконституционно и противозаконно. Этим решением король сам себя лишил королевских и конституционных прав...» [9]

Тогда же Слободан Йованович рассказал патриарху о проблемах, создаваемых тещей короля Петара, госпожой Аспазией:

- С ней невозможно разговаривать... Все мы единодушно надеемся использовать Ваше присутствие здесь, чтобы вывести короля из-под влияния тещи и помирить его с матерью.

То, что г-жа Аспазия замешана в интриге не было неожиданностью для патриарха, поскольку он имел свои предубеждения к гречанкам: «мне хорошо известно, еще со времен моего студенчества в Афинах, что гречанки часто желают играть роль в политической жизни страны. Из нашей истории нам известно, что гречанки, выданные замуж за наших государей, оставляли о себе весьма плохую память» [10].

Поскольку 24 октября патриарх окрестил престолонаследника Александра, то в тот же вечер появился повод для того, чтобы архипастыри попробовали заложить основу примирения внутри монаршей семьи. 

(Окончание следует)

[Александр Васильевич]

(Окончание)

Патриарх решить начать с того, чтобы убедить молодого короля в том, что отсутствие понимания между правительством и короной серьезно осложняет дело разрешения ряда проблем, стоящих перед югославским обществом.

Потому поначалу королю просто необходимо начать переговоры с теми политиками, которые окружают молодого монарха в изгнании. Цель - формирование единого легитимного органа, который будет в силах решать следующие вопросы:

Вести попечение о сербских беженцах, рассеянных по Европе. Поскольку политический кризис в самой Югославии, похоже, надолго, то остро необходимо позаботиться о том, чтобы добиться по возможности компактного размещения всех беженцев на территории одной из стран, дабы обеспечить им возможность самим себя прокормить. Это - насущная проблема, которая не терпит отлагательств.

 Следующим вопросом является поддержка союзников в обеспечении условий для проведения свободных выборов. При этом политические противники Тито настолько раздроблены и взаимно обозлены, что на этом фоне компартия выглядит мощным монолитом. Корона же разочаровывает не только народ в целом, но и тех политически активных людей, которые до известного события были всецело преданы и Королю, и короне.

- Доверие народа нужно беречь как зеницу ока. И не позволять себе забываться и делать такие жесты, подобные тем, которые, к сожалению, уже сделаны. Это подрывает не только авторитет монарха, но наносит ущерб жизненным интересам народа. Принятие неких решений без получения согласия на то членов правительства и довело державу до такого состояния, в котором она сейчас пребывает.

«Мои слова опечалили короля Петра. Пор его лицу было видно: как неприятно ему все это выслушивать. Он пытался - но довольно наивно - оправдаться и перевалить на других свою вину.

...Я обратил внимание на его отношения с матерью - королевой Марией. Народ в курсе того, что их отношения плохие.

...На это король, как обычно, отвечал, что во всем виновата его мать, королева Мария. Она была против его женитьбы во время войны, и до сих пор видеть не хочет невестку, королеву Александру» [11].

В конце разговора король все-таки согласился провести встречу с политическими фигурами, на которой будет решен вопрос с беженцами. На встрече, назначенной на 29 октября, планировалось присутствие епископа Николая и патриарха Гавриила.

29 октября король перенес заседание на 30-е. На следующий день - на 31-е. Потом - еще на день.

А 31 у архипастырей Сербской Церкви заканчивался срок действия визы. Король мог бы похлопотать о продлении визы, но он, разумеется, не стал этого делать. Патриарх в своих мемуарах пишет о том, как горько было осознать ему то, что молодой король не имеет ни сил, ни решимости вырваться из под контроля тещи, толкавшей своего монаршего зятя в направлении политического небытия.

На официальном обеде в честь главы Англиканской церкви, архиепископа Кентерберийского, присутствовали члены английского Королевского Двора, а также высокопоставленные гости. На обеде также присутствовал король Петар II, королева Александра, теща короля Аспазия, патриарх и епископ Николай. Вначале патриарх полюбопытствовал у короля о причинах столь странного переноса заседания три раза подряд. Теща молниеносно ответила, что королю не о чем разговаривать с политическими трупами. Манера поведения г-жи Аспазии подтолкнула святейшего к тому, чтобы в резкой форме изложить госпоже королевской теще все то, что накипело. Высказывание получилось настолько громким, что обедавшие невольно обратили внимание на спорящих.

«К счастью, мы говорили по-гречески, поэтому никто из присутствовавших ничего не понял. Тогда я извинился по-французски и подчеркнул, что мы оба - с Балкан, и говорили о том, что наши страны - соседи, и зачастую наши державные и национальные интересы соприкасаются. Поэтому мы часто изъясняемся тоном, который кажется повышенным, но это - всего лишь расовые и географические особенности наших народов» [12].

После такого обеда продолжение разговора с королем было невозможно.

В завершение темы последнего югославского короля хочется привести анекдот, опубликованный в книге «Тито-Черчил», изданной в Белграде в 1981:

«На конференции в Москве 11-12 октября 1944, Сталин указал Черчиллю и Идену, что Тито ему приглянулся, однако он не вел с ним политических переговоров, только лишь консультации военного характера. В связи с Югославией он говорил, что сербы, хорваты и словенцы должны жить вместе как единая нация... Тем самым он дал понять Черчиллю, что категорически не приемлем план обновления старой Австрии, которая бы охватывала те земли побережья Адриатики и Балкан, которые она имела в своем составе до 1918. И Черчилль не стал возражать.

Далее Сталин заявил, что он ничего не имеет против короля Петара, и действительно хотел бы ему помочь. Когда Сталин упомянул короля Петара, Черчилль отметил, что король еще очень молод. Сталин спросил:

- Сколько ему лет?

- 21 год.

- Петр Великий в 17 лет владел Россией.

Иден, услышав это, усмехнулся, и ответил Сталину:

- То был Петр Великий, а мы говорим о Петре Мелком...

Так вопрос короля Петра был снят с повестки [13].

***

Покинув Лондон, архипастыри разъехались в разные стороны.

В Париже святейший встретился с хорватским лидером Влатко Мачеком, а в Риме с лидером словенцев Михом Креком. Необходимо было обсудить их предложения по способу решения проблемы беженцев и вопроса организации демократических выборов.

Михо Крек предложил святейшему нанести визит папе римскому Пию XII, который - по словам словенского лидера - готов был не только предоставить сербскому патриарху виллу в пользование, но и помочь решить вопрос беженцев. Папа предлагал переправить сербских беженцев из лагерей для DP в одну из южноамериканских стран, где позиции Ватиканы были тогда сильны, и не возникло бы никаких проблем с компактным расселением беженцев и их трудоустройством.

Предложение о встрече с папой было отвергнуто на основании того, что решение на такую встречу может быть принято лишь архиерейским собором СПЦ, а сам патриарх не в праве делать столь ответственного шага.

Патриарх обратил внимание Крека на то, что он отдает себе отчет, что католики бывают разными, и в этой связи он желает передать слова глубокой признательности духовному главе католиков Словении епископу Рожману, проявлявшему по отношению к сербам подлинно братские чувства.

Кроме того, не для протокола святейший сказал Креку следующее:

«- Уверяю Вас, господин министр, что если бы папа возвысил свой голос в защиту несчастных сербов <НДХ>, как это сделал кардинал Тисеран, я бы изыскал возможность и способ отблагодарить его в форме, приличествующей культурным людям» [14].

После скитаний по странам Западной Европы Патриарх Гавриил принял предложение президента Чехословакии Эдуарда Бенеша и, в качестве его гостя, прибыл на лечение в Карловы Вары. В 1946 году он вернулся в Югославию.

Святитель же Николай отправился в Америку с каноническим визитом. «Дабы обойти всех сербов, находящихся там. Епископ Николай был недоволен позицией епископа Дионисия и полагал, что лучше всего было бы поехать в Америку нам обоим», - писал в мемуарах патриарх Гавриил. «Я посчитал, что сейчас епископ Николай должен отправиться в одиночку, а там уже наладить совместную работу с епископом Дионисием».

***

- Когда дом горит, пожар гасится снаружи.

Такими словами мотивировал святитель Николай свой отъезд за океан. Ему, как человеку, которого заклеймили «прислугой оккупантов», возвращаться было некуда.

Тито тогда начал массовые репрессии против своих идейных противников. Причем зачастую выходило так, что католические священники, сотрудничавшие с Павеличем, получали срока и выходили на волю, а православных четников расстреливали безо всяких. То же самое и в лагерях: усташи нередко не просто пользовались привилегиями, но были мучителями заключенных сербов, которые даже за колючей проволокой были раздроблены на партизан, четников, квислинговцев и т.д.

Кроме того, немаловажно и то, что сам Тито был хорватом, а во главе комиссии по вероисповеданию стоял католик генерал Джурич. Из-за всего этого православные сербы восприняли «очередную фазу построения социализма» как очередной «круг ада», значительно более мрачный, нежели годы оккупации. Ибо тогда был хоть и небольшой, хоть и подконтрольный, но, всё же, клочок Сербии. И если раньше сербы жили надеждой на то, что союзники разгромят Гитлера и рабство неминуемо закончится, то теперь, после победы союзников, надеяться было больше не на кого. Даже хуже: именно благодаря тому, что Россия выбила Гитлера из Югославии, в схватке гражданской войны хорват Тито победил серба Михайловича...

Генерал четников, Дража Михайлович, был расстрелян 17 июля 1946 года.

***

В Америке владыку Николая принял тамошний сербский епископ Дионисий, хорошо знакомый владыке по совместной работе в Богомольческом движении.

Вскоре, однако, там произошла неприятная история, которую народная молва преподносит таким образом:

«Однажды после того, как Велимирович отслужил воскресную службу, некто из прихожан, подзуживаемый либо врагом рода человеческого, либо кем-то из врагов святителя Николая, а, скорее всего, обоими, выкрикнул на весь храм:

- Эй, ты, владыко! Не засиделся ли ты у нас на шее!? Уезжай в Югославию! Хватит есть народный хлеб!

Этот скандал был последней каплей. Владыка давно уже ощущал себя изгоем среди изгнанников».

***

После войны в Америку в сербскую американскую диаспору влилось порядка 16 тысяч новоприбывших. Сербские православные общины, находившиеся в юрисдикции русских архиереев, существовали в Америке с конца XIX века. Отцом-основателем Сербской Церкви в Америке был архимандрит Севастиан (Дабович). Рукоположил Дабовича сам свт. Тихон. Он же наградил Дабовича правом ношения митры. В 1894 г. была основана первая сербская церковь в Новом Свете. Интересно, что колокола для храма Св.Саввы в Калифорнии подарили православные индейцы из Аляски.

В 1905 году общины сербов-эмигрантов выделились в отдельную епархию, находившуюся все еще в составе Российского Экзархата в Америке. К 1921 году сербские приходы были реорганизованы в Сербскую епархию Америки и Канады под юрисдикцией объединенной Сербской ПЦ Белградского патриархата. Первым администратором этой епархии с кафедрой в Чикаго был свт. Николай Велимирович.

Но первым епископом американско-канадским был выпускник Петербургской Духовной Академии Мардарий (Ускокович), присланный в Америку Синодом Русской Церкви в 1917 году в качестве представителя Сербской Церкви при Русской миссии.

Владыка Мардарий отличался глубоко русофильскими настроениями и очень мягким характером. Все свои подорванные нездоровьем силы он в течении 18 лет без остатка отдавал делу устроения сербской епархии.

Спустя 3 года после блаженной кончины владыки Мардария, епископом американско-канадским стал человек патриарха Гавриила Дионисий (Миливоевич). Епископ Дионисий не просто возглавил одну из епархий, но он стал во главе крупнейшей сербской диаспоры. Ни сам епископ Дионисий, ни патриарх Гавриил, отправивший Миливоевича на это поприще, не могли себе представить ни того, какие потрясения ждут югославское общество, ни того, к каким разделениям сербского народа приведут эти потрясения.

Если до войны американские сербы позиционировали себя «югославянами», то теперь, после того, как в диаспору влились тысячи и тысячи бойцов противоборствоваших в гражданской войне армий, сербская диаспора в Америке переживала драму отделения от тех, кто остался в коммунистической Югославии, так и междоусобного расщепления.

Видный сербский эмигрантский публицист Марко Маркович, подводя итог десятилетиям эмигрантских склок, высказал мнение, что одним из ощутимых следствий хронических междоусобиц стало то, что американские сербы - в отличие от тех же албанцев-эмигрантов - так и не создали влиятельного лобби [15].

Поначалу предпринимались попытки создания Сербской Народной Обороны, в секретариат которой входил и владыка Николай, и Момчило Джюич, и другие авторитетные эмигранты. Но... эмигранты-льотичевцы и эмигранты-четники сохранили друг по отношению к другу безкомпромиссную непримиримость.

В этом нет ничего удивительного. Ибо одно дело - то, что вожди, в силу обстоятельств, пошли на компромисс, а совсем другое - то, что обе части сербской эмиграции возлагали друг на друга вину за поражение в гражданской войне.

Несмотря на то, что Льотича и Дражу объединяли такие принципиальные вещи как глубокая православность и родолюбие, слишком многое их разъединяло.  Разъединяло их, в первую очередь, то, что Дража был леваком, а Димитрий Льотич - убежденным правым консерватором. «Монархизм» Дражи скорее всего был лишь воплощением того, что именно вооруженные формирования равногорцев являются легитимными представителями Югославии, а также просто указывал на некоммунистический характер Равногорского движения. В отличие от Михайловича, Льотич был последовательным противником парламентаризма и плутократии. Либеральной демократии он противопоставлял модель сословно-представительного народовластия.

Льотич делал принципиальное различие между Россией и Советским Союзом. Он много общался с нашими белоэмигрантами, и даже бывал часто на службах в русском храме Св. Троицы в Белграде. Общение с ними укрепило в Льотиче глубоко антикоммунистическое настроение. Дража идейным антикоммунистом не был. Отчасти это было проявлением революционной романтики, которой командир четников не был чужд.

Михайловича впечатляла техническая мощь Красной Армии, а потому он был убежден в том, что «братья-русы прочешут Румынию и через 2 месяца после 22 июня 1941 года будут бить немцев на территории Югославии». Эта убежденность подтолкнула командира четников поддержать восстание, изначально обреченное на жестокий разгром.

А после того, как реальностью стал немецкий закон «сто за одного», Дража запретил своим людям убивать немцев, но... дабы не потерять своего лица в глазах англичан, четники убивали «немецких прислужников» - бойцов-льотичевцев.

Ниже мы приведем некоторые свидетельства, иллюстрирующие то, какой же была жизнь владыки среди своих, а пока просто отметим тот факт, что спокойствие и умиротворение святитель смог обрести только перебравшись к русским эмигрантам.

Продолжение следует

_______________________

Примечания:

[1] Цитата по: Др. Ђоко Слиjепчевиħ. Историjа Српске Православне Цркве. Књ. III, Београд, 2002. С. 58

[2] ibid

[3] цит по: «У спомен Владики Николаjа», Чикаго, 1956. С. 29-30

[4] Перевод надгробного слова - Н.Феофанова.

[5] Др. Ђоко Слиjепчевиħ. Историjа Српске Православне Цркве... С. 62-64

[6] Ibid, C. 67

[7] Мемоари Патриjарха Српског Гаврила. Београд, С. 357

[8] цит. по Staniša Vlahović. Zbornik dokumenata iz Britanske arhive. Anglo-jugoslovenski odnosi 1941-1948. Birmingham 1985, S.123-124

[9] Мемоари Патриjарха Српског Гаврила. Београд, C.365-366

[10] Ibid, C.367

[11] Ibid, C.368

[12] Ibid, C.369

[13] Цит. По: Илиjа М. Павловиħ. Милан Ђ. Недиħ и његова доба. Књига II. Београд, 1994. С. 59

[14] Мемоари Патриjарха Српског Гаврила. Београд, C. 382

[15] 60 година политичке емиграциjе. Разговор са др. Марком С. Марковиħем // Двери Српске №30, 2/2006

___________________________

http://ruskline.ru/analitika/2013/02/16/belye_pyatna_na_serbskom_kreste/

[Александр Васильевич]

Павел  Тихомиров, Русская народная линия

Белые пятна на сербском кресте

5 глава. Окончание



Жизнь в Америке. Кончина владыки Николая. Споры вокруг трактовки последних лет жизни святителя и обстоятельств его кончины.

Теперь епископ Николай никак не мог оставаться среди своих соплеменников и отошёл к русским, где был с радостью принят в духовной академии св.Владимира, в Нью-Йорке. Там в течении нескольких лет гонимый проповедник Слова Божьего занимался преподаванием и писательством.

«Кроме наставнических трудов, владыка Николай за время своего пребывания в Свято-Тихоновской духовной семинарии много времени и внимания посвятил богослужению и проповедничеству. Можно сказать, не было такого воскресенья, а тем более, праздничного дня, чтобы он не служил в монастырском храме и не проповедовал по-русски или по-английски. Проповедь по-английски была необходима, поскольку большинство прихожан монастыря составляли фермеры, давно переехавшие в Америку или родившиеся здесь и потому не знавшие русского языка». [1]

Этим и содержал себя владыка вплоть до самой кончины.

О жизни владыки в Америке можно судить по книге о.Драголюба Цокича «Владыка Николай - мои размышления и воспоминания» [2], изданная, увы, уже после кончины автора - в Нью Джерси, США. К сожалению, на момент кончины о.Драголюба, книга о владыке не была полностью завершена, поэтому были опубликованы лишь те воспоминания и размышления, которые обходили наиболее острые моменты жизни владыки.

В изданном варианте «размышлений...» о конфликте владыки Николая с епископом Дионисием и частью сербской эмиграции говорится лишь вскользь.

Этот пробел восполняют воспоминания профессора  Свято-Тихоновской семинарии Владимира Маевского, к которым мы обратимся несколько позже.

Четнические издания, как, например, брошюра «У спомен Владики Николаjа» (Чикаго, 1956) также обходят острые углы и высокопарным слогом рисуют те картину кончины святителя, которая и легла в житийный канон.

Это случилось в русском монастыре св.Тихона в Южном Канане, штат Пенсильвания.

«18 марта 1956 года в своей келье был найден упокоившийся о Господе владыка Николай. Владыка был на коленях, прислонившись головой к кровати. В руках у него был молитвослов. Владыка был свят и жизнью, и деяниями. Многие в таком уходе из жизни видят святительскую кончину, ибо преставился он коленопреклонённым, на молитве».

Это - официальное сообщение.

Но есть и неофициальные слухи, которые говорят иное:

«Известно, что накануне того трагического дня владыку посетил человек, одетый в подрясник. Разговаривали они долго, за полночь. Утром никто таинственного посетителя уже не увидел, как не увидели и чемоданчика, принадлежавшего покойному теперь уже владыке Николаю.

Пошел слух, что владыка, чудесным образом переживший за свою жизнь шесть покушений, от седьмого таки мученически погиб.

Игумения Параскева твердила, что таинственный незнакомец, подозреваемый в убийстве, был, на самом деле, клириком епископа Дионисия. И что у неё имеется покаянное письмо этого человека, в котором он умоляет отмаливать у св. Иоаникия некий страшный грех.

А ещё игумения добавила, что на устах у покойного владыки была пена. Как у человека, которого отравили».

К подобным слухам можно было бы относиться по-разному, если бы не свидетельства людей, близко знавших святителя. Предлагаем Вашему вниманию краткое изложение последних лет жизни владыки, записанные на основе воспоминаний Владимира Маевского и о.Драголюба Цокича.

***

В 1950 году владыка очень скромно жил в Нью-Йорке.

Разборки внутри сербской эмиграции, представлявшие собою «махание кулаками после драки», интриги и шпиономания, увы, присущая жителям Балкан, добавляли скорбей в нерадостную жизнь изгнанника.

Интересна дружеская пикировка по этому (и не только) поводу между владыкой Николаем и его приятелем, англиканским пастором Каноном Уэстом.

- Вы, протестанты, страдаете атомизацией. - Говорил владыка Николай Уэсту, - всё пытаетесь отцедить в христианском богословии Павлово от Христова. От того и дробитесь без конца.

- А вы дробитесь и безо всяких богословий.

***

Однажды он узнал, что в автомобильную катастрофу попал профессор Духовной семинарии Владимир Маевский, которого владыка знал ещё с молодости.

В первый раз Маевский приехал в Сербию, чтобы добровольцем вступить в Сербскую армию во время балканских войн 1912-1913 гг.  После балканских войн он вернулся в Россию, а в начале 1920-х, уже как эмигрант, снова приехал в Сербию. И жил в тогдашней Югославии около 25 лет, часто встречаясь по личным или по служебным делам с Преосвященным Николаем.

Когда после двухмесячного лечения Маевского пе­ревезли на частную квартиру, владыка стал навещать выздоравливающего еще чаще. Опала и ощущение бойкота со стороны людей епископа Дионисия крайне тяготили владыку Николая и он делился своими думами с собеседником. К тому же он никогда прежде не был одновременно и изгнанником из Родины, и изгоем среди своих единоплеменников, также находившихся в изгнании.

«И мы вели с ним долгие разговоры. Оба мы страдали одной и той же болезнью - ностальгией. Но, разумеется, Владыка страдал гораздо сильнее, ведь я провел в эмиграции более 30 лет, и по­тому моя душевная рана была уже не такой мучительной, а Пре­освященный Николай был новым эмигрантом, и его свежая язва кровоточила невыносимо», - писал В.Маевский.

Когда же Маевский вернулся на работу в духовную семинарию при монастыре Святителя Тихона Задонского в штате Пенсильвания, он сразу же пос­тавил вопрос о том, чтобы Преосвященный Николай был приглашен в нашу се­минарию.

«И вскоре я сам лично говорил об этом с Владыкой. Я был поражен его реакцией на мои слова: от неожиданности он заплакал как дитя, стал сердечно благодарить меня и снова говорил, как тяжело ему из-за плохого отношения нынешнего епископа Дионисия.

С сентября 1951 года мы радовались пребыванию Преос­вященного Николая в нашей семинарии. Владыка преподавал дог­матическое и пастырское богословие. А с осени 1955 года, после смерти нашего ректора епископа Ионы, Преосвященный Николай был единогласно избран ректором нашей семинарии. <...>

В живописной монастырской округе, простиравшейся вдаль до едва приметных гор, над обрывом, ма­ленькой речкой и лесным озером, стоит белый двухэтажный дом, в котором провел свои последние годы Владыка Николай. Дом этот не блещет необычностью архитектурного замысла или богатством украшений, и не заметно, чтобы он был новым. Годы наложили отпечаток на это уединённое жилище, которое хоть и не блещет внешним видом, но внутри располагает полным американским комфортом и удобствами. <...>

Все последние годы жил и я в этом доме, не только под одним кровом с Владыкой Николаем, но и, так сказать, «бок о бок». Потому я имел счастье изо дня в день не только наблюдать его жизнь и труд, но и проводить с ним много време­ни в незабываемых разговорах, когда Владыка без околичностей передавал свой огромный духовный опыт и с полным до­верием высказывался по многим жизненным вопросам. Первое время жили в этом доме только мы вдвоем, Владыка Николай и я» [3].

Владыка жил уединённо, а ведь ещё совсем недавно, в Нью-Йоркский период жизни, его скромная комната была местом встреч не только сербских изгнанников, но и тех русских эмигрантов, которые жили в межвоенное время в Югославии.

Впрочем, уже тогда, в первые годы изгнанничества, когда эмигранты старались поддерживать друг друга в том числе и такими встречами, владыка стремился к уединению даже среди шумной компании. Конечно же, он не позволял себе оскорблять гостей демонстрацией своего «одиночества в толпе», нет. Утомляясь от долгих разговоров, владыка покидал общество на несколько минут, чтобы вновь вернуться посвежевшим и духовно ободрённым.

Иногда, впрочем, приходилось намекать что «сваког госта за три дана доста» [4]. Вот пример, который приводит в своей книге о.Драголюб Цокич.

Пришло много русских: князья, офицеры, чиновники. После полутора часов сидения владыка тихонько в усы говорит Драголюбу:

- Засиделись уже. Иди, вари кофе.

Драголюб отвечает:

- Как это поможет выпроводить их?

- Все они жили в Югославии. И знают: раз подают кофе, значит «сказке конец».

Оказался прав. Как только попили кофе, повставали и начали подходить под благословение. Владыка доволен, усмехается и подмигивает:

- Видишь, я оказался прав...

Впрочем, своих близких друзей владыка выпроваживал вовсе безо всякой «дипломатичности»:

- Давай, ступай. И ты можешь достать!

Звучало это, разумеется, безо всякого раздражения и нисколько не унижало засидевшихся сверх всякой меры посетителей.

***

В Свято-Тихоновской семинарии владыка преподавал догматическое и пастырское богословие. Лекции его были оригинальными и интересными, колоритными и живыми. Наставничество не прекращалось с окончанием занятий в семинарии. Келия владыки была отворена для семинаристов. Последние два года жизни владыка взял на себя и третий предмет преподавания - гомилетику. Накануне своей воскресной или праздничной проповеди студенты приходили к владыке и произносили свою будущую проповедь. Лишь после исправлений и одобрения проповедь семинариста звучала и на приходе.

Однако порою и сам владыка консультировался со студентами относительно будущей своей проповеди. Поистине курьёзный случай из жизни владыки приводит в своих воспоминаниях о.Драголюб:

«Пришло Бадне вече (вечер перед Рождеством). Нужно служить и проповедовать. Был у владыки дома. Вдруг он говорит мне:

- Прочитай.

Поступил по сказанному. Краткая беседа по поводу Рождества Спасителя.

- Как тебе? - спрашивает Владыка.

- Мне не нравится, - кратко ответил.

- А почему?

- Это, потому что будут все толкаться в толпе, а Ваша беседа вращается вокруг того, что «Христос рождается». Я бы встретил их словами: «Чего явились?»

- И всё?

- Да, всё. Да ещё добавил бы: «что же вас не было вчера? Позавчера? Весь год вас нет, а на Рождество объявляетесь!»

- Ничего ты не понимаешь. Желаешь выгнать из церкви и тех, кто хоть раз в год приходят. - А после спрашивает: - А что ещё не нравится?

- Не люблю эти скамейки в здешних церквях. В наших храмах были стулья лишь для немощных.

- Опять ничего не понимаешь. Лучше пусть люди сидя думают о спасении, нежели стоя будут думать о ногах» [5].

***

«Свободное время от работы в семинарии Владыка Николай посвящал в основном научному и литературному труду. И это творчество представляет самую видную, самую наполненную сторону его деятельности за всё его проживание не только в Свято-Тихоновской Духовной Семинарии, но и в Америке вообще. В творчестве в наибольшей мере проявились свойственные ему таланты, обширность познаний, ученость и трудолюбие. При знакомстве с этими его трудами изумляет его необычайная плодовитость. Владыка писал много, писал непрерывно и по различным вопросам. Можно по праву сказать, что выражение в слове богословских трудов было для него необходимой потребностью, без утоления которой он не мог чувствовать себя довольным. Его перо не знало усталости и часто случалось так, что он одновременно работал над несколькими темами. И владыка Николай оставил богатое литературное наследие. Но, к сожалению, оно повсюду разбросано и необходимы огромные усилия, чтобы собрать и описать его произведения, написанные на многих языках.

Всё остальное свободное время - много времени - Владыка Николай посвящал келейной молитве, чтению. И я, в последние годы живший с ним дверь в дверь, поражался необычайному трудолюбию этого незаурядного старца-святителя. То была великая милость Божия к этому великому служителю Его, архипастырю и молитвеннику. Часами Владыка Николай не выходил из-за письменного стола, окруженный грудами книг, пачками бумаги, рукописями и записными книжками. Он участвовал во многих издательских проектах, и почти ежегодно публиковалась новая его книга, а порою и несколько. Писал на сербском, русском и английском; бывало, писал и на немецком, поскольку отлично владел этим языком. Но не любил печатной машинки и избегал диктовать; писал по старинке - от руки и чётко: так, чтобы всякий мог легко и свободно прочитать.

Много времени посвящал владыка правке последних корректур своих текстов, подготовленных к печати. Но хватало возни и с чужими рукописями, которые в изобилии присылали владыке бездельничавшие графоманы.

Много времени тратил владыка на обширную переписку, поскольку к нему за советом, благословением и ободрением обращались со всех концов света. Часто писали из Сербии. Вообще, владыка последние годы более всего был поглощён молитвой и сербским делом. Но, к сожалению, мы были свидетелями того, что при жизни владыке не уделяли достаточного внимания и попечения, а утратив его, начали плакать и стенать о том, что не сохранили великого старца, не оказали ему должной заботы. <...>

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Однажды, угнетённый состоянием ностальгии, владыка Николай посетовал, что ему не хватает свирели, на которой он так любил играть ещё с детства. Я тот час же написал епископу Призренскому Владимиру (Раичу) и вскоре получил от него великолепно исполненную кем-то из почитателей владыки свирель. Помню, когда вручал этот подарок, старец радовался как дитя, ведь свирель была из его дорогой Отчизны и напоминала о ней. И когда владыка - всегда исключительно деликатный - полагал, что все уже спят, дом наш наполнялся трепетными мелодиями сербских песен... Дважды доводилось мне случайно заглядывать к нему в комнату и заставать его в слезах...

Так мы приблизились в этих воспоминаниях к крайне болезненной теме, а именно, к вопросу о небратском отношении церковных властей к старейшему и самому заслуженному собрату, владыке Николаю, в последние годы его жизни. В годы печальной и горькой эмигрантской жизни. И, сохраняя полную объективность незаинтересованного стороннего наблюдателя, должно сказать, что это отношение было не только небратским, но зачастую проявлялось в открытой неприязни к великому имени и популярности владыки. Часто оно выходило за грань жестокости по отношению к старому и немощному великому иерарху. Говорят, что главным мотивом такого отношения была человеческая зависть. Мы не считаем себя компетентными для того, чтобы судить виновников такого отношения, оставим всё целиком на их совести. Бог и история расставят всё по своим местам. <...>

Во всяком случае, при наличии больших возможностей и средств, церковная власть оставила своего знаменитого иерарха, известного всей Православной Церкви, без элементарной заботы и внимания. Мало того, когда условия жизни владыки Николая улучшились, его неприятели попытались даже ухудшить их. Когда стало известно, что владыка приглашен к нам в Семинарию как наставник, то уже через несколько дней прилетел (в буквальном смысле слова) правящий сербский епископ <Еп.Американско-канадский Дионисий (Миливоевич) - П.Т.> и со свойственной ему грубостью потребовал, чтобы старец покинул нашу Семинарию. Налицо было очевидное желание ввергнуть владыку Николая в нужду и безысходность. Но на этот раз старец поразил нас твердостью и непоколебимо отказался исполнить требования своего немилосердного собрата.

Но это противоборство дорого стоило измученному владыке Николаю: совершенно разбитый морально и физически, он пролежал в постели под наблюдением американского доктора и монастырской братии более двух недель. Тогда и сказал нам:

- Запомните. Если я умру здесь, то и похороните меня здесь... на монастырском кладбище. Здесь я обрёл мир и сердечное попечение добрых людей. Молюсь и тружусь на благо Церкви... Так пусть здесь и кости мои упокоятся. А там... может, когда-нибудь перенесут их в Отечество.

Это он впоследствии часто напоминал и повторял. А однажды, прогуливаясь по монастырскому кладбищу с инспектором семинарии, человеком в годах, он сказал:

- Вот тут хорошо было бы нам обоим упокоиться, - и при этом указал на место вблизи могилы профессора Спекторского, которого очень ценил.

...Время шло. Однако за всё время пребывания владыки Николая у нас его ни разу не посетил правящий сербский епископ, и даже никогда не звонил по телефону и не расспрашивал о старце-собрате.

В начале осени 1955 г. умер ректор нашей Духовной Семинарии преосвященный Иона, и наш профессорский совет обратился к Архиерейскому собору с просьбой утвердить владыку Николая ректором. И вскоре Собор охотно удовлетворил нашу просьбу. Но, как это было и в первый раз, при назначении владыки нашим профессором, наш митрополит из деликатности снова обратился за одобрением к правящему сербскому архиерею. И вот тут произошло то, что всех нас поразило своей неожиданностью, а владыку Николая тяжело задело. Но на этом эпизоде, учитывая его большую важность, необходимо остановиться подробнее.

Со дня смерти нашего бывшего ректора епископа Ионы 26 ноября 1955 года, владыка Николай спокойно работал как ректор. А 12 марта следующего, 1956 года, когда я собирался отлучиться на несколько дней в Нью-Йорк в нашу Митрополию, здороваясь с владыкой, я заметил, что он необычно взволнован и нервозен. Я поинтересовался о причине волнений, но владыка вначале промолчал, а потом тихо промолвил:

- Нет, со мной ничего...

И добавил:

- Когда будете в Митрополии, узнайте, что там за письмо. Кажется, оно касается меня.

Я не придал тогда этому значения и когда на следующий день был в Митрополии, позабыл об этом напоминании владыки о письме. Но когда, по завершению своих дел, я уже намеревался выйти из канцелярии, ко мне обратились с просьбой:

- Вы понимаете по-сербски, переведите нам в точности это сербское письмо.

Я взял письмо от правящего сербского епископа, адресованное митрополиту <РПЦз>. И как только я прочёл первые строки, то сразу понял, что это именно то письмо, о котором владыка просил меня разузнать.

...«Вы просили о моём согласии, чтобы ректором Вашей Семинарии стал сербский епископ Николай. Его Преосвященство епископ Николай давно и хорошо знает моё мнение по этому вопросу. (Разумеется, отрицательное! - В.М.). А за разрешением он должен обратиться к Патриарху в Белград... Но встанет ещё такой вопрос: перейдёт ли епископ Николай одновременно с этим под Вашу русскую юрисдикцию? Это само собой разумеется, если он будет служить у Вас...»

Излишни всякие комментарии к этому письму. Оно оскорбительно для любого человека, а тем более для заслуженного старца-иерарха, который был украшением всей Православной Церкви. Кроме того, в письме была одна очевидная некорректность в постановке вопроса: «перейдёт ли епископ Николай под русскую юрисдикцию?».

Такой вопрос не имел места, и как раз епархиальный архиерей отлично знал, что об этом никогда не было и речи. Этого никогда не предлагали владыке Николаю, зная его исключительный патриотизм. Вообще, в нашей юрисдикции все радовались, что могли обеспечить спокойную жизнь великому православному иерарху, и гордились тем, что он крохи своих огромных знаний передаст подрастающему поколению. Однако мысль склонить его к переходу под нашу юрисдикцию никому даже в голову не приходила, потому что этого вообще не требовалось. Такая мысль родилась единственно и только в голове непримиримого противника владыки Николая. Эта мысль епископа Дионисия о «юрисдикции» тем более странна, что сам бывший его секретарь, архимандрит Фирмилиан, сейчас является профессором нашей Семинарии в Нью-Йорке, а митрополит болгарский Андрей - декан этой Семинарии. И никому из них не приходило на ум менять свою собственную юрисдикцию. Это отлично знал и епископ Дионисий. Так в чём же дело?

Известие о содержании письма епархиального архиерея к нашему митрополиту  владыка Николай получил за несколько дней до моего отъезда в Нью-Йорк. И потому, как упоминалось выше, он был так необычайно взволнован и просил расспросить в Митрополии о приведённом письме. Нужно ещё упомянуть, что за несколько дней до этого в сербской газете <«Србобран» - П.Т.>, которую получал владыка Николай, появилось сообщение о том, что он опасно болен <и помещён в клинику - П.Т.>. Он сам нам об этом говорил и при том с болью добавил:

- Рано хотят недруги похоронить меня... Но, даст Бог, я ещё поживу.

Это было за 11-12 дней до внезапной смерти владыки Николая» [6].

Кстати, когда во время своей последней прижизненной встречи с Драголюбом Цокичем владыка Николай обсуждал злополучную заметку в «Србобране», зашёл разговор и о том, что епископ Дионисий противится разделению Американско-канадской епархии Сербской церкви и приезду в Америку сербского владыки Варнавы. Прощаясь, владыка Николай шепнул Драголюбу:

- А вот это держи при себе. Знаешь, называют его... (еп. Дионисия - о.Д.Ц.) сатаной [7].

«А сейчас с тяжёлым чувством перехожу к самой деликатной части воспоминаний. В течении последних лет пребывания у нас владыки Николая в монастырь приезжал один серб, из вновь прибывших эмигрантов. Владыка не был этим особенно доволен и сторонился его, не испытывая к нему полного доверия. И вот этот серб - после более чем годичного отсутствия - однажды вновь появился у нас в крепкую зимнюю стужу и сильную вьюгу, буквально накануне скоропостижной кончины владыки Николая, в субботу 17 марта 1956 года. Из-за глубокого снега, не дававшего возможности пользоваться автомобилем, владыка перебрался на несколько дней в здание Семинарии, поближе к монастырю и церкви. И вечером в субботу он заходил в комнаты семинаристов. Говорил с ними о литургии завтрашнего воскресного дня, когда семинарист старшего класса должен будет проповедовать, отправившись на приход. Заходил владыка и к секретарю Семинарии и передал ему некоторые подписанные бумаги... Около 10 часов вечера семинаристы видели, как серб DP [8] входил в спальную комнату владыки. А после 11 часов они видели, как он с кофейными принадлежностями ходил за водой, утверждая, что варит для владыки чёрный кофе. Семинаристы очень удивились тому, что в столь поздний час владыка захотел кофе, которого он по предписанию врача вообще в последнее время избегал. Когда и как этот странный посетитель ушёл от владыки, никто не видел. Здесь и кончается всё, что вообще известно о последних часах владыки.

На следующий день, в воскресенье 18 марта, все семинаристы с о.инспектором и певчими уехали в 7 часов утра в миссионерскую поездку на дальний приход. А владыка Николай должен был служить в монастырском храме. В положенное время зазвонил колокол, и в храме приготовились к встрече владыки. Однако он не появился. Тогда игумен о.Василий пошёл в семинарию и постучал в дверь владыкиной келлии, но никто не откликался. Вернулся в монастырь, оповестил об этом настоятеля, решили обождать ещё. И как раз в это время раздался телефонный звонок: оказалось, что епархиальный сербский архиерей, никогда прежде не интересовавшийся здоровьем владыки, вдруг заинтересовался его самочувствием... Это показалось удивительным, поскольку все знали о том, что сербские епархиальные власти никогда прежде не оказывали внимания владыке Николаю. Поговорили, обдумали, и настоятель сам отправился в Семинарию. Постучал в дверь, но ответа также не было. Тогда он силой распахнул дверь. И увидел такую картину: в ночном белье владыка лежал ничком на полу возле кровати, ногами к дверям, а головой к окну. Настоятель подбежал и хотел было поднять владыку, но тут же понял, что он мертв. На голове у скончавшегося была маленькая ранка, а в руке - чётки, подаренные русскими монахинями.

Настоятель выскочил из комнаты, позвал монахов и секретаря Семинарии. Из ближайшего городка вызвали врача, который установил смерть, наступившую за несколько часов до этого. Причину смерти без вскрытия назвать он не смог, а прибывшие вскоре сербы из епархии просили вскрытия не делать» [9].

Тут начинается уже нечто совершенно неприличное и постыдное для епархиальных властей Американско-канадской епархии СПЦ. Обратимся к воспоминаниям о.Драголюба Цокича:

«Метель замела снегом весь Нью-Йорк. Едва добрался до центральной автостанции и, верую, по Промыслу Господню, вскочил в автобус, который отправлялся буквально через три минуты. Провёл в пути несколько часов размышляя о том, о сём. И всё это мысленное шарахание из стороны в сторону вертелось вокруг того, что и так было яснее ясного: потерял друга, духовника, владыку...

Но мысль идёт дальше:

«Не дойдёт ли случайно до непотребства? Владыка не объявлял завещания, поэтому всё, что имел он (рукописи, переписка) станет собственностью епархии. Посмотрим, случится ли это. Но, во всяком случае, охватывает какая-то тревога. Как воспрепятствовать тому, чтобы некие люди - есть такие - не стали сколачивать себе капитала на его светлой памяти? Найдётся ли компетентный человек, который не позволит пустить всё на самотёк?»

С этими и подобными мыслями я и прибыл с большим опозданием в Карбондел, находившийся в пяти-шести милях от монастыря. <...> Первым делом отправился в монастырскую церковь. Поклонился останкам. Смерть еще не укладывалось в сознании, хотя вот оно - застывшее тело милого владыки. Тело покоилось на носилках, заправленных стёганым одеялом, облаченное по архиерейски. Русский монах о.Афанасий творил заупокойные молитвы. Постояв несколько минут, я вышел из храма и столкнулся с о.Мийо Джуричем, прибывшим из Лакаваны.

Около 11 часов вечера приехали господа Топалович, Вулович и Вуйошевич. В связи с этим и произошёл большой конфуз. Дело в том, что о.Миодраг Джурич уже заказал гроб, а работник погребального бюро, точнее, его жена, настаивала на переносе останков в погребальную контору. Спор проходил прямо в церкви. О.Афанисий, бывший невольным свидетелем этого спора, прекратил молитвословие, повернулся к г.Топаловичу и обратился к нему по-русски:

- Владыка по церковному канону обмыт, помазан и облачен по архиерейски. Он не может быть передан в похоронное бюро, поскольку это против канона. Как узнаем потом: прославлен ли он в лике святительском?

Поскольку о.Афанасий решительно препятствовал любому нарушению канонов Церкви, то г.Топалович созвонился с митрополитом Леонтием, в чьей юрисдикции был монастырь. Тот порекомендовал обратиться к владыке Дионисию. Так г.Топалович и сделал. Владыка Дионисий был в отеле Статлер в Нью-Йорке. Он поручил Топаловичу передать останки владыки Николая в погребальное бюро. Сам же намеревался прибыть в монастырь на следующий день сразу по полудни. Когда о.Афанасий услышал это, он затворил книгу, ушел в свою келию и на отпевание, последовавшее на следующий день, более не выходил.

Стянули с окоченевшего тела облачение. Это было настоящей мукой - ведь останки уже застыли. Раздели - и отвезли в похоронное бюро, чтобы завтра вновь доставить сюда же.

Отправился к о.Афанасию. Поговорил и согласился с ним во всём. Рассказал мне о последнем дне владыки Николая:

- Преосвященный отслужил святую Литургию 17 марта. Всё было исключительно чинно. По обычаю, владыка завернул в монашескую трапезу и на прощание трижды просил прощения.

о.Афанасий продолжал:

-Желал бы остаток жизни провести собранно, в молитвенном бдении, с целью принять великую схиму - и так завершить земной путь. Не мог, однако, незамедлительно провести в жизнь это свое намерение, поскольку были ещё дела, требующие завершения. Часто повторял, что желал быть похороненным в монастыре св.Тихона, поскольку тут преподавал, тут молился Богу и служил. И, «...вполне естественно быть и зарытым», - процитировал о.Афанасий частую фразу владыки.

На следующий день, около третьего часа пополудни прибыл епископ Дионисий. Вошёл в храм, снял камилавку, поклонился ковчегу. Некоторое время кланялся, упёршись руками о край гроба и опуская голову на свои руки. Хладнокровен и выдержан...» [10]

- При жизни ты меня много мучил, ...а после смерти заставил тащиться сюда по непогоде, - не постеснявшись присутствия семинаристов и монахов, выдал епископ Дионисий [11].

«...Вошёл в алтарь, облачился и отслужил панихиду. Пел немного, лишь подавал те возгласы, которые были по чину. Хор семинаристов точно и дивно отвечал.

Завершилось поминание. Епископ поручил мне остаться в церкви у ковчега. Так и поступил. О.Геннадий подошёл к еп.Дионисию с тем почтением к архиерею, которое свойственным русским, и передал ключи от комнаты владыки Николая. Владыка, о.Миодраг, Топалович и Вулович пошли туда вместе. Когда же я вышел из храма, то моему взору предстала безобразная картина: в лихорадочной спешке эта четвёрка перетаскивает из комнаты почившего владыки Николая в машину Вуловича наполненные вещами картонные коробки и чемоданы. Дошло и до непотребства. Известный богослов и писатель, Милутин Деврня, приехавший из Лакаваны с о.Миодрагом, обратился к епископу Дионисию:

- Что это у Вас в руках? Да знаете ли Вы, что весь сербский народ будет знать о Вашей проделке? Вам не место здесь!

- Не желаю Вас слушать, - бросил вскользь епископ Американско-канадский, передавая о.Николаю Стоисавлевичу документы.

- Однако вернёмся в комнату, - обратился мне владыка, - Мийя говорил мне, что у Николая было три золотых «наполеона».

Вошли в комнату. Поспешными движениями владыка  повыдёргивал выдвижные ящики стола. Ничего не нашёл.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Тика Топалович, о.Мийо, Вулович, Радослав Ковачевич и ещё кто-то были в это время в другой комнате - там, где владыка Николай жил в тёплое время года. Там в основном находился основное собрание его записей и книг. Я присоединился к ним. Там было что посмотреть: комната была перевёрнута вверх дном, весь пол усеян разбросанными вещами, письмами, газетными вырезками, книгами, записками на клочках бумаги и т.д., а вышеназванные рылись в вещах и распихивали всё в картонные коробки. Часть вещей перенесли и разместили в машине епископа Дионисия, который уже стоял рядом с автомобилем и намеревался ехать в Нью-Йорк. Указал о.Миодрагу сопровождать ковчег, что тот и сделал. В это время рядом с телом почившего владыки Николая не было никого из сербов. Даже в момент выноса тела из храма. Подбежал к студентам, которые неторопливо и величественно с погребальным пением «Вечная память» поднесли гроб к автомобилю. Мы отправились вдогонку машине, уехавшей в Нью-Йорк.

Отбросив пока от своих мыслей весь тот позор, которым мы, сербы, запятнали себя в глазах русских, я вновь и вновь возвращался к размышлениям, которые из-за головокружительности событий никак не складывались в единое целое:

«При каких обстоятельствах упокоился владыка Николай? Какими были эти часы?»

<...> Судя по синякам и ссадинам и даже по ране на голове, очевидно, что преосвященный владыка падал и приподнимался. Сам факт того, что найден был владыка около дверей, говорит о том покойный полз и звал на помощь. Заявление монахов о том, что тело было ещё тёплым и что никто из студентов, которые обычно слышали каждый шорох в его комнате (которая была отделена картонной перегородкой), ничего не приметил перед отъездом из интерната, можно предположить, что владыка скончался между семью и восемью часов утра.

Скончался скоропостижно и для себя, и для других. Тихо для других - мучительно для себя...

<...> Как уже упоминалось, поздно после полудня 19 марта двинулась небольшая погребальная процессия в сторону Нью-Йорка. Не был, к сожалению, участником этой процессии, поскольку торопился домой - на следующий день нужно было выходить на работу. <...>

Проследил через газету «Србобран» описание «путешествия» останков владыки Николая. Из Нью-Йорка - в Лакавану. Из Лакаваны - в Чикаго, а из Чикаго - в Либертвилл, где был похоронен 27 марта, спустя полных 9 дней после кончины. Если бы было исполнено искреннее желание владыки, его останки были бы похоронены вероятнее всего 21 марта на кладбище монастыря св.Тихона.

Много было сказано слов над гробом почившего, много опубликовано некрологов. Приведём некоторые из них:

1. Одним из наиболее искренних слов была беседа о.Душана Поповича, настоятеля храма в Чикаго. «Упокоился владыка Николай и так скоропостижно. Погребены останки спустя девять дней после кончины. Лично я не верю в то, что владыка Николай мог бы додуматься до такого посмертного турне...»

2. «Србобран» от 19 марта, на первой странице сообщает: «...тело блаженнопочившего владыки Николая будет лежать в гробнице, которую он выбрал при жизни: рядом с гробом великого родолюба сербского, писателя и поэта Йована Дучича».

 Не знаю о таком желании владыки Николая, ведь он считал нормальным лечь в могилу «рядом с теми, с кем жил и Богу молился», т.е. в монастыре св.Тихона, как и говорил вышеупомянутый монах о.Афанасий. Кроме того, лично мне он вскользь оставил «завещание» перенести свои останки в Сербию

- Знаешь, где буду похоронен?

- Не знаю.

- В монастыре Челие.

- Место лепое.

- Есть и красивее. Просто там, где начал, там и завершу. - Ясно и чётко сказал мне владыка.

3. «Србобран» от 29 марта приводит Слово владыки Дионисия, одержанное «над одром бессмертного владыки Николая» после св.Архиерейской литургии, 25 марта. Среди прочего, еп.Дионисий говорит: «...С чётками в руках ночью с 17 на 18 марта этого года он переселился в вечность». Это, как знают все, кто знает, было не совсем так.

4. На вопрос о том, почему владыка жил и умер в русском монастыре, а не среди сербов, давались некоторые ответы и над одром и в некрологах, <...> но откровенно высказался <лишь> воевода Момчило Дьжуич («Србобран», 9 апреля, стр.3): «...Ты не просто изгнанник вместе с нами, но ты изгнан и нами самими» [12].

***

Вернёмся к воспоминаниям Маевского.

«Когда я прибыл, комнаты владыки Николая представляли собой неописуемую картину опустошения: всё было перевёрнуто, на полу валялись сотни писем, бумаг, коробок и прочего. Картина, подобную которой, я доселе никогда не наблюдал! И печальнее всего было то, что так поступили с памятью и наследием величайшего православного иерарха, столпа Церкви и богословской науки... Всё это стало возможным только из-за моего отсутствия. Если бы я был на месте, то никого, кроме доктора, не пустил бы к телу владыки до вызова из соседнего городка полиции, которая провела бы расследование и опечатала бы комнаты владыки. Затем, только лишь по решению суда, комнаты были бы вскрыты, и всё было бы подробно описано, приведено в порядок и поставлено на учёт. Кроме того, я нисколько не сомневаюсь, что у такого человека, каким все мы знали владыку Николая, при его характере, не могло не быть письменного волеизъявления на случай смерти или даже заверенного завещания. В этом меня убеждает не только его характер, но и другие обстоятельства...» [13]

***

Воспоминания Маевского вот уже который год будоражат общественное мнение в Сербской Церкви. Уже упоминавшийся в прошлой главе книги черногорский публицист прот. Велибор Джомич написал целую статью, в которой в присущей своим текстам манере подверг резкой критике все, сказанное Маевским. Основанием было то, что сам Маевский не был непосредственным свидетелем происшествия, следовательно, все, сказанное им по существу вопроса, является, по логике Джомича, сплетней.

Накануне Рождества 2009 года у меня произошла с о. Велибором острая полемика. Поскольку это имеет самое непосредственное отношение к попытке изучения белых пятен на сербском кресте святителя Николая, то стоит подробнее остановиться на некоторых моментах полемики.

***

Собственно говоря, вся статья протоиерея Велибора Джомича сводится к следующему: существует три свидетельства о том, что же именно происходило непосредственно после смерти владыки. Это свидетельство еп.Дионисия, Владимира Маевского и прот. Драгольуба Цокича. Сведение Маевского об отравлении является не аутентичным - из чего делается лукавый вывод о том, что все, сказанное Маевским и Цокичем является пустой и злонамеренной сплетней.

Напомню, что в статье Маевского раскрываются следующие вопросы:

1.                  одиночество владыки и немилосердное отношение к нему еп.Дионисия;

2.                  загадочные обстоятельства смерти владыки Николая;

3.                  скандальный приезд еп.Дионисия.

На скандале, связанном с приездом еп.Дионисия,  особый акцент делается в книге воспоминаний о.Драгольуба Цокича. Подробности разорения и разграбления кельи свт.Николая; пропажа завещания; а также требование еп.Дионисием бальзамирования тела святителя, уже облаченного к погребению - в той версии воспоминаний Владимира Маевского, которая была опубликована в сборнике под общей редакцией б.еп. Афанасия (Евтича) [14] - были опущены, но описание их имеется в книге Цокича.

Однако прот.Велибор позволяет себе высказываться... не совсем правдиво: «прот. Цокичу, по правде говоря, и сказать то о том нечего, кроме того, чтобы неаутентичное свидетельство Владимира Маевского, о котором в одном месте он высказался как о «величественном обзоре жизни владыки в монастыре» (стр.83). Не исключено и то, что члены редакционного совета - льотичевцы, которые редактировали  книгу после смерти о.Драголюба Цокича - это дописывали и вставляли - по вполне понятным причинам. После внимательного прочтения становится ясно, что текст Цокича не добавляет ничего нового и неизвестного, а потому и не имеет значения» [15].

Несмотря на такую уничижительную оценку книги о.Драгольуба, в ней содержится немало важных подробностей (которые приводились выше), которых нет в записи Маевского, и которых не могло быть даже теоретически в свидетельствах, апологетом которых выступает прот.Велибор, пытающийся доказать истинность версии, озвученной еп.Дионисием.

Обращает на себя внимание и то, что г-н Джомич использует эпитет «льотиħевац» исключительно в негативном эмоциональном контексте. Это говорит о методологии о.Велибора: чтобы усилить отрицательное отношение к оппонентам, автор встраивает сторонников версии Маевского в контекст, который предполагает однозначно негативную интерпретацию. Как известно, в оценке Димитрия Льотича и его идей, сербские национал-демократы вполне единодушны со своими политическими противниками: космополитичными либерал-демократами и югославскими коммунистами.

Свою статью о.Велибор заканчивает следующими словами: «Я уже не говорю о том, что Маевскому, как русскому - не смотря на любовь к Святому Николаю - не пристало, как человеку, который не присутствовал при том, о чем он безответственно писал, - влезать и вмешиваться в столь тонкие сербские дела и проблемы. Так что сербы до сих пор перепечатывают и издают это неаутентичное и тенденциозное свидетельство» [16].

Итак, автор статьи упомянул некие «тонкие сербские вещи [17]», которые до сих пор не прояснены сербами, однако некий русский эмигрант уже тогда дерзнул коснуться их.

Кто же такой Владимир Маевский?

Владислав (чаще известен под именем Владимир) Альбинович Маевский (1893-1975), прозаик, поет, историк. В составе Добровольческой армии покинул Россию в 1920 году. Окончил богословский факультет Белградского университета и стал личным секретарем Сербского патриарха Варнавы. Автор книг о православных святых, статей на социально-политические и философские темы. Во время Второй мировой Маевский был в концлагере, после освобождения - жил в Швейцарии. В конце 40-х годов переехал в США, где преподавал в Свято-Тихоновской семинарии в Пенсильвании. С сентября 1951 по март 1956 г. Маевский был не только коллегой свт.Николая, но и самым ближайшим соседом по жилью, о чем говорилось выше.

Из этого видно, что «тонкие сербские вещи» не были для Маевского чем-то совершенно незнакомым. Между прочим, эти самые «осетльиве српске ствари» до сих пор либо замалчиваются, либо трактуются в упрощенном идеологическом ключе.

Во всяком случае те, кто занимается изучением истории гражданской войны в Югославии 1941-45 гг., знают, что одним из камней преткновения общецерковного прославления свт.Николая была расположенность владыки к Димитрию Льотичу.

В сербской церковной среде существует 3 способа реакции на факт знаменитой надгробной проповеди владыки Николая над одром Димитрия Льотича:

1.                  Умалчивание;

2.                  Трактовка самого факта проповеди «доброй традицией говорить о покойном только хорошее»;

3.                  Объявление текста проповеди фальшивкой.

И вот вместо того, чтобы беспристрастно посмотреть на деятельность льотичевцев, столько сил тратилось и тратится до сих пор для того, чтобы «отмыть» владыку от неудобного политика.

Существует идеологическая схема, приемлемая как коммунистами, так и демократами: Павелич=Льотич. В рамках такой схемы Велимирович непременно занимал бы ту смысловую ячейку, которую занимает при лидере хорватских нацистов Анте Павеличе католический еписикоп Алозий Степинац. Таким образом, дабы разрушить демократическо-коммунистическую традицию отождествления Велимировича со Степинацем, многие искренние почитатели владыки - казалось бы из самых добрых побуждений - прилагают немалые силы для того, чтобы разрушить (в сознании уже очередного поколения сербов) память об идейной и духовной близости Льотича со святителем Николаем.

Стороннему наблюдателю - какими являемся мы, русские исследователи сербской истории - вполне очевидным кажется то, что стоило бы, наверное, попробовать разрушить тождество Льотича с Павеличем, а в экспортом (для нас, русских) варианте - с Власовым.

Совершенно очевидно то, что если некто бросает в адрес человека или движения оскорбление в предательстве (как это до сих пор имеет место по отношению к Льотичу и Недичу), необходимо конкретизировать: в чем именно заключалось это самое «предательство»?

Предавали ли эти люди веру, короля и Отечество? Использовали ли они иностранное вторжение, чтобы добиться власти или хотя бы то разбогатеть? Были палачами своего народа или представителей национальных меньшинств? Или, в конце концов, спасали собственные шкуры?

Ни на один из этих вопросов не может ответить утвердительно даже самый заклятый враг льотичевцев. Даже тот, кто унижает светлую память о Добровольцах полупрезрительной приставкой «так называемые...»

Нам, русским, тоже неплохо известно - что такое смута и гражданская война. Потому-то и дерзаем предложить своим братьям-сербам попробовать отказаться от бранных эпитетов, а признать ту простую вещь, что была своя правда и у четников-равногорцев, и у красных партизан, и у льотичевцев.

В нашей среде едва ли не само собой разумеющимся является антикоммунизм. Однако не стоит торопиться отождествлять всех, без исключения, бойцов из красных партизанских бригад с «коммуняками».

Из того, что в партизанских отрядах были откровенные провокаторы, которые, как сообщалось в предыдущей главе, пошли на немыслимое для сербского воина осквернение тел павших противников, что и спровоцировало свирепую и беспощадную месть немцев, вовсе не значит того, что среди партизан были сплошные подонки.

Из того, что идеологи марксизм-ленинизма были одержимы верой в вульгарный материализм, вовсе не значит того, что среди партизан были сплошные атеисты.

Да и революционная романтика питалась вовсе не одними лишь книжками с мечтами о справедливом обществе, но и вполне осязаемыми намордниками. Да, да, кожаными намордниками, которые помещики надевали на батраков, собиравших виноград. На намордниках были дырочки, которые позволяли дышать, но не давали возможности есть господский виноград во время сбора. И вот эти намордники и были для многих конкретным символом старого мира. Несправедливого и гнилого - рухнувшего в апреле 1941 за считанные дни.

О наморднике автор книги узнал не из классики коммунистической литературы, а от одного из уважаемых в сербской православной консервативной среде игумена. Которого уж никак невозможно заподозрить в симпатии к коммунистам.

(Окончание следует)

[Александр Васильевич]

(Окончание)

Вот именно понимание того, что же такое гражданская война, и не позволяет нам с легкостью навешивать на людей ярлыки. И это помогает понять то, что в 1941 сербские патриоты попали в лабиринт с тремя тупиками. И до сих пор не видать ни выхода из лабиринта, ни зачатков понимания и подлинного единства в среде сербских патриотов. Об этом говорил в своей работе «Три лествицы ценностей. Или о коммунистах, добровольцах и четниках» Марк Маркович [18] еще в 2003 году, но пока что, увы, такого мнения придерживается ничтожно малая часть сербского общества.

Вот и в тексте г-на Джомича эпитет «льотичевец» является лишь способом создания у читателя отрицательного отношения к сказанному. Когда же нужно упомянуть льотичевскую часть эмиграции в нейтральном ключе, г-н Джомич пишет так: «трагическое разделение выживших четников генерала Дражи Михайловича между собой и остальных национальных организаций».

Однако от методов эмоционального воздействия вернемся к рассмотрению фактов. Поскольку никто из нас не сможет найти ответ на вопрос об (не)отравлении святителя, то предметом разговора может быть лишь скандал, разразившийся в связи с приездом еп.Дионисия, и последовавшем вслед за этим:

1.                  Разорением кельи покойного и пропажи завещания, адресованного протоиерею Мийе Джуричу;

2.                  Непременного желания бальзамировать тело усопшего владыки, уже облаченного к погребению.

С тем, что именно еп.Дионисию пришла на ум идея бальзамирования тела усопшего святителя, Джомич не спорит:

«Из записей епископа Дионисия ясно видно, что он в то время был уже достаточно «американизирован». Из этого и крупнейшая его ошибка наибольший грех - как сам он отмечает «распорядился тело Николая бальзамировать - по практике погребальных контор Америки». Причины такого насилия над земными останками святого Николая находим в дате похорон. Епископ Дионисий распорядился похоронить святого Николая в монастыре Святого Саввы в Либертвилле 27 марта, т.е. спустя 10 дней после кончины. Что вообще не является ни сербским, ни православным обычаем. Однако в связи с тем, что всему Сербству в Америке было известно то, что их отношения с святым Николаем оставляли желать лучшего, он и хотел показать общественности, что его отношение к святому Николаю отличается от того, что ему приписывает молва. Одр с земными останками владыки представлялся в церквях Нью-Йорка, Лакаваны и, в конце концов, в монастыре Св. Саввы в Либертвилле. Без бальзамирования эта затея бы была неосуществима» [19].

Не смотря на пренебрежительное отношение прот.Велибора к свидетельству о.Драголюба Цокича, книга Цокича содержит некоторые крайне интересные подробности разгрома кельи почившего святителя, свидетелем которых был о.Драгольуб. На обвинение в разгроме и разграблении кельи свт. Николая прот.Джомич цинично отвечает: «Что же тогда опустошено, если сотни писем и газет - а говорят же, что их, якобы, интересовала корреспонденция владыки - было разбросано на полу?» [20]

Какая странная логика! Из того, что келья владыки была усеяна разбросанными бумагами, вовсе не следует того, что некоторые бумаги не были похищены.

После разгрома, все-таки, кое-что исчезло.

Исчезло Завещание.

***

Для того чтобы окончательно убедить читателей в том, что весь текст Маевского является пустой сплетней, а книга Цокича представляет собой злонамеренный подлог «острашħених льотиħеваца», Джомич «бросает козырь»: «...В оригинальном Тошовичевом издании текста Владимира Маевского отмечено, что в следующем номере будет опубликовано окончание этого «сенсационного» текста. Смятение усиливается объявлением Владимира Маевского о том, что о новых деталях буде сообщено в «другой раз». Но этого «другого раза» ничего не вышло. Почему? Дабы неизвестность не затягивалась, русский митрополит Леонтий запретил Маевскому писать об этом, а льотичевскому иеромонаху Арсению Тошовичу запретил продолжать публикацию такого недостойного, клеветнического и неаутентичного т.н. Свидетельства Владимира Маевского об упокоении Св. владыки Николая» [21].

Странно, элементарное нежелание - как у нас в России говорят «выносить сор из избы», да еще на потеху злопыхателям - преподносится Джомичем как неоспоримое доказательство того, что запрет был продиктован совсем другими мотивами.

***

Итак, выше мы обращали особое внимание читателя на то, что Маевский и Цокич раскрывают следующие вопросы:

1. Одиночество владыки и немилосердное отношение к нему еп.Дионисия;

2. Загадочные обстоятельства смерти владыки Николая;

3. Разорение и разграбление его кельи, пропажа завещания;

4. Скандальный приезд еп.Дионисия, требование им бальзамирования тела святителя, уже облаченного к погребению.

Из этих вопросов, лишь на вопрос о загадочных обстоятельств кончины святителя невозможно дать никакого ответа. Однако сам по себе факт (не)отравления свт.Николая ничего не добавляют, но и ничего не убавляют из того, что:

1.                  Свт.Николай был «изгнанником среди изгнанных», а еп.Дионисий относился к нему немилосердно;

2.                  Келья свт.Николая была разгромлена, а завещание пропало;

3.                  Вопреки традициям, именно по требованию еп.Дионисия тело усопшего было забальзамировано.

***

Авва Иустин Попович называл владыку великомучеником. Впрочем, о подробностях трагической кончины Николая Велимировича он ничего не говорил. Одному лишь Господу ведомо: что же тогда, на самом деле, случилось.

«...Осиротела, бескрайне осиротела земля наша. Отошел святой владыка Николай из этого мира в мир иной. Но неизмеримо обогатилась Сербия Небесная, за которую и жил, и умер, и бесконечное число раз умирал святой владыка. Умирал в земной Сербии за Небесную Сербию, дабы сквозь смерть дойти и навек остаться со святыми домочадцами небесной задруги Небесной Сербии...» (Из послания аввы Иустина ректору духовной академии св. Владимира в Нью-Йорке).

***

В народе ходит немало легенд о чудесах, творимых святым владыкой уже из того света. Но многие из этих бесхитростных историй, передаваемых благочестивыми горцами из уст в уста, отдают ветхозаветностью. Сюжет, как правило, прост: кто-то хулил покойного владыку, а потом с ним происходило то или иное злоключение.

Сейчас мы не станем занимать внимание читателя этими многочисленными историями.

Но есть, среди этих повестей необычайно яркая и чудесная история, которую рассказывают, наверное, каждому паломнику, приходящему в Лелич поклониться честным мощам владыки:

«Один парень из Валева, занимавшийся торговлей наркотиками, принёс как-то пожертвование в монастырь Лелич. Долго молился он у раки с мощами св.владыки, а после достал из кармана солидную сумму и положил её на раку.

Выйдя за монастырские ворота, дилер сунул руку в карман, чтобы достать сигареты. И тут сквозь кости его пролетел ледяной ветер: деньги вновь лежали в кармане.

Бегом вернулся он в пустой храм и увидел, что на раке нет никаких денег. Деньги, которые молодой наркоделец нашел у себя в кармане, были теми же самыми купюрами.

Это означало лишь одно: святой владыка не принимает его грязный, хоть и весьма внушительный подарок. Не принимает и ясно говорит о том, что беречь и защищать наркоторговца святой не будет.

Всю дорогу домой, в Валево, парня трясло. А через месяц он вернулся вновь в Лелич и исповедался. Там же в монастыре он обрёл духовного наставника, которого, несомненно,  послал покаявшемуся разбойнику именно святой владыка. Вскоре бывший дилер поехал на Афон, в монастырь Хиландар».

Произошла эта история в Леличе.

Но похоронен владыка был в Америке. С переносом мощей св.Николая Сербского связано ещё одно символическое событие.

Ещё в конце сороковых владыка предвидел то, что Сербская Православная Церковь в Америке отколется от Белградской Патриархии. В связи с этим он отправил синоду СПЦ предложение разделить американскую епархию владыки Дионисия на три части и прислать на образовавнные кафедры двух новых епископов из Сербии.

Епископ Дионисий замышлял отколоть церковь в Америке и святитель Николай прекрасно понимал, что потом воссоединить церковное единство будет весьма проблематично. А когда епархия будет поделена на три части, то тогда Дионисий будет в меньшинстве.

Предложение владыки Николая было проведено в жизнь лишь в 1963г.

Решением Патриарха СПЦ Германа и Св. Архиерейского Собора Американско-Канадская епархия Сербской Церкви была разделена на три части. Епископ Дионисий потребовал от Патриарха и Собора отменить это решение. Когда же его требование не было принято во внимание, он на заседании Собора, созванного им в ноябре 1963 года, провозгласил свою епархию автономной и прекратил общение с Патриархом Германом. 27 марта 1964 Собор в Белграде лишил епископа Дионисия сана. Дионисий этого решения не признал.

В настоящее время раскол прекратился и каноническое общение восстановлено.

А когда действительно дошло дело до раскола, то большинство сербов осталось в Белградской юрисдикции. Дионисий не мог не знать того, что владыка совершал упреждающие действия. И именно этим можно объяснить то, что вокруг святителя Николая была создана нездоровая атмосфера, вытолкнувшая его в русский монастырь.

Похоронен же он был, тем не менее, в Либертвилле, который после раскола отошёл к «сербским зарубежникам» [22].

Перенос мощей св. владыки Николая из Америки в Сербию был бы немыслим в ситуации неуврачеванного раскола. («Дионисиевцы» не хотели и говорить о том, чтобы отдавать мощи). Однако чудо свершилось - гроб Николая - то есть святой Николай Велимирович объединил Сербскую Церковь.

Дивен Господь во святых Своих.

 

Заключение

В книге Ходжи Владимира Радосавлевича приводится текст одного из завещаний владыки Николая, написанного им за два месяца до своей кончины:

«Согласно сообщениям из Югославии, сербский народ может в самом скором времени столкнуться с новой страшной трагедией. Все говорят: «Пусть скорее рухнет Тито!» Но никто не думает о том, а что же конкретно делать после падения коммунизма? Никто не планирует детально последовательность действий на этот случай.

Хорваты имеют план, разработанный папой и поддержанный итальянцами. Они не знают партий и демократий: они знают лишь то, что Срем и Боснию нужно у сербов отнять, а самих сербов - «на вербы». В момент падения коммунизма хорваты все будут вооружены, а сербы вновь останутся с голыми руками. И усташи, и оружие, - всё это ждёт своего часа у границ Югославии. За 24 часа все хорваты будут под ружьём. Папа опять благословит резню, а англосаксонцы промолчат.

А что мыслят себе сербские многопартийцы?

Они мечтают о том, чтобы вновь, как и в 1918 расписать выборы, дабы уважить волеизъявление масс. И больше ничего.

В этой мысли содержится суть всех сербских партий: правых, левых, демократических, патриотических, четнических...

Какая фантазия! Какое безумие!

Вопрос, таким образом, заключается не в том даже: что делать после падения Тито, а чем именно и как именно вооружить сербов, дабы они смогли устоять в противоборстве со своими вечными и гораздо более изощрёнными неприятелями».

***

Знаменитый четнический воевода Момчило Дьжюйич рассказывал, что епископ Николай часто проповедовал в церквях о союзе балканских православных христиан - Сербии, Греции, Румынии и Болгарии, которые могли бы утвердиться и опереться на Россию. При этом он всегда ударял жезлом о пол, если говорил это в храме, или же хлопал ладонью по столу, когда проповедовал это в обществе. Тем самым он подчеркивал важность сказанного.

Далее Дьжюйич твердил, что благодаря молитвам святого митрополита Амфилохия Черногория не отпадёт от Сербии. А Косово пропадёт из-за коммунистов. Воеводина - под вопросом. Что же касается задринских сербских земель Боснии и Герцеговины, то они, после мук и кровопролития, всё же воссоединятся с Сербией.

***

«В русских народных сказках всегда презренный Иванушка-дурачок в конце концов спасает своих разумных братьев. Так и православные славяне месте с другими православными народами, словно Иванушка-дурачок, будут спасать обе части света: и Восток, и Запад [23]».

Какой программой?

Насилием, завоеванием, насильственной теократией, абсолютистской монархией или демократией мегаполисов?

 -Нет, - отвечает святой владыка Николай, - служением Господу.
 

Николаев - СПб - Новозыбков,

 январь 2004 - февраль 2013.

Примечания:

[1] Владимир Маjевски «Смрт Владики Николаjа» // Свети Владика Николаj Охридски и Жички. Тексти и сведоченьа. Жича-Кральево, 2003, С.241.

[2] о.Драгольуб Цокиħ «Владика Николаj - моjа размишльаньа и сеħанья», New Jersey, 1996.

[3] Владимир Маjевски «Смрт Владики Николаjа»..., С.238-239

[4] Погостили три дня - и хватит! (сербск).

[5] о.Драгольуб Цокиħ «Владика Николаj - моjа размишльаньа и сеħаньа», С.78-79.

[6] Владимир Маjевски «Смрт Владики Николаjа»... С.245-249

[7] о.Драгольуб Цокиħ «Владика Николаj - моjа размишльаньа и сеħаньа»... С.100

[8] англ. displased person - перемещённое лицо. Употребляется в унизительном значении «понаехавшие»

[9] Владимир Маjевски «Смрт Владики Николаjа»... С.249-250

[10] о.Драгольуб Цокиħ «Владика Николаj - моjа размишльаньа и сеħанья»... С.104-111

[11] Редактор цитировавшейся книги воспоминаний о владыке («Свети Владика Охридски и Жички Николаj»), епископ бывший Захумско-Герцеговинский Афанасий, комментировал эту фразу следующим образом: «у редактора этого издания находится своеобразное описание (20 страниц рукописного текста) епископа Дионисия о междоусобных, не таких уж и простых, отношениях с епископом Николаем, которые мы собираемся в своё время опубликовать».

[12] о.Драгольуб Цокиħ «Владика Николаj - моjа размишльаньа и сеħаньа»... С.104-111

[13] Владимир Маjевски «Смрт Владики Николаjа»... С.251

[14] Предыдущие цитаты взяты оттуда, хотя на русском языке появилась статья В.Маевского в альманахе «За крест Честной...»

[15] Прот. мр Велибор Џомиħ. Права истина о смрти Владике Николаjа.Двери Српске №42, 2/2009.

[16] Ibid.

[17] Джомич употребляет термин «Осетльиве српске ствари». Т.е. «тонкие и чувствительные сербские вещи»

[18] Марк С. Марковиħ. Три лествице вредносте. Или о комунистима, добровольцима и четницима // Двери Српске №30, 2/2006

[19] Прот. мр Велибор Џомиħ. Права истина о смрти Владике Николаjа.Двери Српске №42, 2/2009.

[20] ibid

[21] ibid

[22] Предсмертным и посмертным нападкам на владыку посвящён 3-й том грандиозного исследования протоиерея Милана Янковича «ЕПИСКОП НИКОЛАЈ. ЖИВОТ, МИСЛИ И ДЕЛО», БЕОГРАД 2002.

[23] Српски народ као Теодул, Сабрана дела, кнь. V., C. 681

__________________________

http://ruskline.ru/analitika/2013/02/26/belye_pyatna_na_serbskom_kreste/