Сбережение и преумножение народа в России

[Александр Васильевич]

Сбережение и преумножение народа в России

Исторический взгляд

Понятие о величайшем благе чадородия свойственны всем древним и новым народам, не утратившим здравый смысл. В сказках и преданиях всех народов земли бездетность трактуется как горчайшее из бедствий, постигающих человека.

Уже в библейские времена люди прекрасно осознавали важнейшее значение для благополучия народа его демографического состояния. Иегова обещал древним иудеям: «Если вы будете слушать законы Мои и хранить и исполнять их, то Господь Бог твой… возлюбит тебя, и благословит тебя, и размножит, и благословит плод чрева твоего и плод земли твоей… не будет ни бесплодного, ни бесплодной, ни у тебя, ни в скоте твоём…» (Второзаконие 7, 12-14). Ясна была и демографическая конкуренция между племенами как элемент в борьбе за место под солнцем, поэтому чужие народы Иегова рекомендовал крушить и избивать, по возможности, истребляя до корня и присваивая их земли и богатства, в том числе их демографический потенциал: «Убейте всех детей мужеского пола, и всех женщин, познавших мужа на мужеском ложе, убейте, а всех детей женского пола, которые не познали мужеского ложа, оставьте в живых для себя» (Числа 31, 17-18). То есть девушки, способные к деторождению и преумножению рода победителей, признавались ценнейшей добычей.

Русский народ сполна познал эту стратегию завоевателей во времена Батыева нашествия и двухвекового татаро-монгольского ига. Испепеление целых городов вместе с их обитателями, периодическое вырезание населения покорённых русских земель, часто бессмысленное, с рациональной точки зрения (ведь с живых людей можно взимать дань или продать в рабство), несомненно, преследовало цель не только терроризировать, закрепить ужас перед степным владыкой на генетическом уровне, но и подорвать демографические возможности русского народа, что должно было начисто лишить его не только морально-волевых, но и материальных, физических предпосылок к сопротивлению.

Но и после избавления от татаро-монгольского ига в конце XV в. войны за выживание для русского народа не закончились. В XVI-XVII вв. Россия вела непрекращающиеся войны то с Речью Посполитой, то со Швецией, то с Казанским, то с Крымским ханством, а часто и с 2-3 вражескими державами одновременно. Особенно опасными продолжали оставаться набеги степняков. Так, один только поход на Москву крымского хана Девлет-Гирея в 1571 г. стоил жизни 100 тысячам горожан, сгоревших в огне пожарища, зажжённого татарами. Огромные людские потери вследствие военной уязвимости России во многом определяли малочисленность её населения. Так, в конце XVI века, когда границы России в Европейской части практически совпадали с современными границами РФ, население России в насчитывало примерно 8 млн. человек, население Германии – 15 млн., Италии – 11-12 млн., Франции – 20 млн., Испании – 10-11 млн., Англии – 4-5 млн., Речи Посполитой – 11 млн., Османской империи – 25 млн.

При таком соотношении демографических потенциалов, Россию не ожидало ничего хорошего, что и показали события Смуты начала XVII в. Это понимали русские государственные деятели.  Иван Грозный, например, в известном послании к князю Курбскому (1564) отвергал его обвинения в массовых репрессиях, ссылаясь на очевидное безумие такой политики: «Чтобы охотиться на зайцев, нужно множество псов, чтобы побеждать врагов – множество воинов; кто же, имея разум, будет зря казнить своих подданных!..»[1].

Но иметь «множество воинов» при крайнем малолюдстве государства, обуславливавшем скудость средств казны, казалось делом невозможным, а слабость вооружённых сил, в свою очередь, не позволяла надёжно оборонить населения от истребления бесчисленных врагов. Выход из этого порочного круга Российское государство в XVI-XVII вв. нашло во введении крепостного права, путём раздачи ратным людям – дворянам – поместий с крестьянами, которым запрещён был свободный выход от их владельцев. Доходы от поместий позволяли ратным людям кормиться и являться в действующую армию «конными, людными и оружными». Такая практика позволила быстро нарастить численность войска почти без увеличения военного бюджета. Новая военная организация оказалась сравнительно эффективной и позволила постепенно не только избавить русское население от опустошительных нашествий, но и отодвинуть внешние границы государства от его жизненных центров. После Смуты и вплоть до Наполеоновского нашествия ни одна армия не вступала на территорию России (Карл XII в 1709 г. не смог продвинуть дальше приграничных областей Украины). Военное могущество крепостной России, ликвидация смертельных внешних угроз, гигантское расширение границ империи и максимальное отдаление их от сердца страны обеспечили безопасную и спокойную жизнь великорусскому центру, что очень быстро повлекло за собой демографический взрыв. За промежуток между 1750 и 1850 гг. население Российской империи выросло в 4 раза (с 17-18 млн. до 68 млн.). Учитывая, что примерно на 10 млн. это увеличение объясняется новыми территориальными приобретениями, тем не менее естественный прирост населения был огромен и превышал показатели любой европейской страны. Уже к концу XVIII века Россия сделалась самым многолюдным государством Европы.

Многие русские помещики прекрасно понимали, что их личное благосостояние (даже если они не думали о пользе государства) напрямую зависит от количества крестьян в их имениях. Если почитать письма помещика и великого русского полководца А. В. Суворова к управляющему своих имений, то мы увидим его неподдельную заботу о благосостоянии крепостных подданных, перечень действенных практических мер по увеличению их числа, которые могли бы служить образцом даже для современных руководителей государства. Так, Суворов настойчиво призывает он к «соблюдению крестьянского здоровья и особливо малых детей» с помощью лекарств, гигиенических и карантинных мер, которые и описывает в подробностях. Крестьяне плохо заботились о малолетних детях, иногда намеренно простужали их: чем меньше лишних ртов, тем легче и вольготнее им жилось. Суворов грозит таковым суровыми карами. Тем, кто имел маленьких детей, он приказывал выдавать продовольственную помощь. Важным, по его мнению, было следить за тем, чтобы между крестьянами не возникало сильного имущественного расслоения, не было обнищавших и отчаявшихся. Тем, кто попадал в тяжёлую жизненную ситуацию, начинал опускаться и спиваться, крестьянское общество должно помогать всеми средствами подняться, поправиться, наладить хозяйство, завести семью, детей. Конечно, Суворов радел и о собственной выгоде тоже. И эта выгода требовала, чтобы ни одно мужицкое домохозяйство не впало в нужду, не разорилось, не спилось, не вымерло с голодухи, при том что самим крестьянам часто было наплевать на соседскую беду. Помещик же, если он не хотел по миру ходить (а кто в здравом уме этого хочет?), был кровно заинтересован в том, чтобы его деревни были многолюдны, поля хорошо обработаны, мужики сыты, а их дети румяны, чтобы их куры неслись, а коровы телились. Это объективно способствовало росту населения в России.

М. В. Ломоносов в письме к И.И. Шувалову в ноябре 1761 г. составил целую программу государственных мер для обеспечения демографического роста и считал это делом чрезвычайной важности. «Полагаю самым главным делом: сохранением и размножением российского народа, в чем состоит величество, могущество и богатство всего государства, а не в обширности, тщетной без обитателей», – писал он и предлагал в целях увеличения рождаемости отказаться от некоторых освящённых церковной традицией порядков, как то, например, допускать 4-й и 5-й брак для мирян, а «молодым вдовым попам и дьяконам надобно позволить второй брак и не постригать прежде лет пятидесяти».

Ломоносов призывал предпринимать всё возможное для развития медицинского образования населения, здравоохранительные и профилактические меры, особенно для сокращения детской смертности, требовал хотя бы не крестить в младенцев в холодной воде. «Таких упрямых попов, кои хотят насильно крестить холодною водою, почитаю я палачами, затем что желают после родин и крестин вскоре и похорон для своей корысти».

Следовало, улучшить режим питания народа, сделать его не только обильнее, но и регулярнее, для чего Ломоносов даже предлагал отменить или существенно смягчить Великий пост. Обращаясь к духовенству, он говорил: «Вкорените всем в мысли, что богу приятнее, когда имеем в сердце чистую совесть, нежели в желудке цынготную рыбу… Посты учреждены не для самоубивства вредными пищами, но для воздержания от излишества». Никакое умерщвление плоти не искупят грешной жизни, считал Ломоносов, но лишь нравственное исправление: «Сохрани данные Христом заповеди, на коих весь закон и пророки висят: «Люби господа бога твоего всем сердцем (сиречь не кишками) и ближнего, как сам себя (т. е. совестию, а не языком)».

Чтобы уменьшить количество абортов и детоубийств внебрачных и нежеланных детей Ломоносов предлагал учредить по стране сеть детских домов («нарочные богаделенные домы для невозбранного зазорных детей приёму»). Современно звучит и следующий пункт в программе Ломоносова. Оказывается тяжелые экономические условия жизни и тогда вынуждали русских людей эмигрировать: «С пограничных мест уходят люди в чужие государства, а особливо в Польшу, и тем лишается подданных российская корона». Следовательно, надо принять меры к облегчению непомерного отягощения народа государственными налогами и повинностями, чтобы жизнь на родине не казалась каторгой[2].

Хотя эти инициативы Ломоносова не воплотились в государственные законы, но они показывают и уровень мышления государственных деятелей той далёкой эпохи, и ту в высшей степени этическую, гуманную его направленность, которая не только не противоречит государственному интересу, но только ею одною и может этот интерес достигаться в государстве с такими духовно-нравственными традициями, как Россия.

Эти высокие нравственные запросы, идущие от духа русского православного христианства, обусловили в XIX века резкое неприятие в России модных западноевропейских учений о народонаселении, важнейшее место среди которых принадлежит учению английского политэконома Томаса Мальтуса (1798). По утверждению Мальтуса люди плодятся в геометрической прогрессии (1, 2, 4, 8, 16, 32…), а производство пищевых продуктов растёт лишь в арифметической прогрессии (1, 2, 3, 4, 5, 6…). Из этого следовал железный закон обнищания народных масс, в котором никто не виноват, кроме их собственной кроличьей плодовитости. На основании этой якобы закономерности Мальтус призывал правительства принимать энергичные меры для сокращения и предотвращения деторождения в неимущих классах и считал безбрачие, проституцию, голод и особенно войну полезными средствами для решения проблемы «лишних ртов».

В.Ф. Одоевский в своей книге «Русские ночи» (1843) одним из первых в России критически отозвался о мальтузианстве как о бредовой и дикой теории: «Мальтус есть последняя нелепость в человечестве. По этому пути дальше идти невозможно». К чему приводит воплощение в жизнь общества подобных извращённых теорий Одоевский показал в рассказе «Последнее самоубийство»: «Каждый в собрате своем видел врага, готового отнять у него последнее средство для бедственной жизни: отец с рыданием узнавал о рождении сына… но чаще мать удушала дитя свое при его рождении, и отец рукоплескал ей. Самоубийцы внесены были в число героев. Благотворительность сделалась вольнодумством, насмешка над жизнию – обыкновенным приветствием, любовь – преступлением»[3].

В 1847 г. в ряде статей несостоятельность теории Мальтуса убедительно доказал талантливый русский социолог и экономист В.А. Милютин. Появление «лишних ртов» Милютин объяснял не размножением пролетариев, а тем, что кто-то стал слишком много есть. И сам стремительный рост пауперизма и числа голодных пролетариев происходит не от недостатка производства жизненных благ, которое увеличивается в Европе намного быстрее населения, а от несправедливого перераспределения этих благ в пользу имущих классов. «При нынеш­них отношениях, существующих между капиталом и трудом, промышленный прогресс совершается нередко в пользу одних капиталистов и в ущерб работников, так что почти везде на­родное богатство и нищета представляются между собой тесно связанными, развиваются в одно и то же время и в со­вершенно одинаковой прогрессии»[4], то есть насколько больше присваивается богатства капиталистами, настолько меньше достанется еды детям рабочих.

(Окончание следует)

[Александр Васильевич]

(Окончание)

Решительное неприятие теории Мальтуса и его последователей выражали в печати Н.Г. Чернышевский и Д.И. Писарев. Факты, по мнению Писарева, говорят как раз «противное тому, что утверждал Мальтус. Бедность происходит от малолюдства; если же бедность существует, то в таком случае надо искать причин бедности в ненормальной организации труда, а никак не в многолюдстве. Многолюдство есть обилие сил; если что-нибудь мешает приложению этих сил, то виновато, конечно, препятствие, а не существование сил». Тем не менее, мальтузианские идеи разделяли очень многие крупные западные экономисты и философы XIX века, в остальном весьма прогрессивные и либеральные. Писарев весьма метко и ядовито высмеивал их «прогрессивные» взгляды, обосновывавшие сокращение трудящегося населения: «Рикардо думает, что рабочие должны получать такую плату, которая позволила бы им существовать, не размножаясь и не уменьшаясь. Милль, тот самый Джон-Стюарт Милль, которого так уважают все наши разноцветные публицисты, говорит, что многочисленное семейство пролетария должно возбуждать в нас к отцу этого семейства такое же отвращение и презрение, какое возбудило бы безобразное пьянство. Ратуя за женщину и доказывая необходимость женского труда, Милль особенно напирает на то соображение, что труд в значительной степени отвлечет женщину от деторождения. Наконец, в своей знаменитой книге "О свободе"  Милль признает за государством право запрещать, по своему благоусмотрению, браки между людьми необеспеченных классов. Тут уж не знаешь, чем больше восхищаться: гуманностью ли или дальновидностью подобной идеи. Я посмотрю на нее с точки зрения дальновидности. Ну, прекрасно: государство запретило браки; тогда начинают рождаться дети вне брака у таких родителей, которым детей иметь не позволяется; чтобы быть последовательным, государство назначает за незаконные рождения уголовные наказания; тогда начинаются вытравливания зародышей и детоубийства; государство казнит преступников и преступниц… Я удивляюсь только, как это Миллю не пришло в голову подать государству следующий мудрый совет: пусть государство само назначает, сколько новорожденных младенцев мужского пола могут со временем пользоваться своими половыми способностями; затем, пусть остальные будут лишены этих антипрогрессивных способностей. При теперешнем состоянии хирургии такое лишение может быть совершено без малейшей опасности для жизни, и малютки вырастут, сохраняя на всю жизнь превосходный сопрано и не жалея о своей утрате. При таком образе действий государство всегда может сохранить контроль над размножением людей, а лорды и капиталисты, в пользу которых конфискуются половые способности пролетариев, могут с полною беспечностью наслаждаться своими замками, виллами, парками, миллионами, законными супругами и балетными танцовщицами»[5].

Русским авторам был предельно ясен классовый подтекст и причина популярности подобных бездоказательных измышлений. Мальтузианство и социал-дарвинизм под видом науки наилучшим образом пропагандировали буржуазную точку зрения на демографические проблемы, снимая с капитализма всякую ответственность за них. Один из видных идеологов народничества П.Н. Ткачёв писал по этому поводу: «С точки зрения неприкосновенности современного промышленного порядка Мальтус и его последователи имели полное право настаивать на необходимости и неизбежности бедности; только эта бедность, только постоянное несоответствие средств к существованию с потребностями рабочего населения могут обеспечить при господстве буржуазии экономический прогресс. Теория Мальтуса, следовательно, была самым полным и последовательным выражением истинных интересов, потребностей и желаний всех сторонников буржуазного эгоизма. Мальтус хорошо понял эти интересы, потребности и желания, он хорошо также понял, что для придания им необходимого веса и значения их нужно так изложить и формулировать, чтобы они казались не эгоистическими, своекорыстными интересами и требованиями одной партии, одного класса, а вечными, непреложными законами самой природы. Чтобы достигнуть этой цели, оп должен был, как мы видели, сделать грубую логическую ошибку и допустить несколько произвольных и ни на чем не основанных гипотез. И он это сделал – такова сила [воздействия] личного интереса на человеческое мышление»[6].

Показательно, что в России к мальтузианским и им подобным идеям контроля над рождаемостью и сокращения народонаселения крайне отрицательно относились одинаково как левые, «революционные демократы», так и консерваторы-традиционалисты. Так, обер-прокурор Святейшего Синода К.П. Победоносцев в статье «Новая вера и новые браки» критиковал социальные идеи Ч. Дарвина. В евгеническом духе Дарвин рассуждал о необходимости ограничений на вступление в брак и произведение потомства всех больных, слабых, неполноценных человеческих особей, которые только портят собой людскую породу. «И вот какие средства предлагает Дарвин законодательству для этой цели. Все существующие ныне в законе препятствия ко вступлению в брак должны оставаться в силе. Сверх того, закон должен, во-первых, признать решительным поводом к разводу появление у одного из супругов некоторых болезней. Каких? Дарвин приводит целую номенклатуру болезней, передаваемых по наследству; мы находим здесь болезни легких, желудка, печени, подагру, золотуху, ревматизм и т. п., так что всякому супругу, не обладающему геркулесовским здоровьем, приходилось бы трепетать ежедневно за целость своего брачного союза, тем более, что расторжение его по болезни было бы связано с государственным интересом, или, правильнее сказать, с интересом всего человечества. И можно думать, что Дарвин имеет в виду приложение к делам этого рода следственного процесса, потому что далее, во-вторых, предлагает он ввести общую систему медицинского осмотра для удостоверения упомянутых болезней, по образцу принятой в Германии системы осмотра для удостоверения способности к военной службе. В-третьих, Дарвин предлагает поставить следующее правило. Никто не может вступить в брак, не представив удостоверения в том, что он никогда в жизнь свою не страдал припадками безумия. Мало того. Он должен еще представить чистую свою родословную, т. е. доказать, что его родители и даже дальнейшие, восходящие и боковые родственники никогда не имели подобных припадков… Возможно ли вводить такие стеснения? – спрашивает сам Дарвин, и отвечает: пустяки! Такие ли стеснения существуют в разных брачных законах. В доказательство приводит он на трех страницах примеры из разных законодательств, больше всего из варварских, ссылаясь заодно и на Пруссию, и на Сиам, и на Китай, на Мадагаскар, и на остяков с тунгусами. Ему нравится, по видимому, всякое запрещение вступать в брак и всякий повод к разводу. В конце своей речи он даже не останавливается на самом простом вопросе, который можно было бы предложить ему: к чему послужат законные запрещения брака, когда помимо брака невозможно будет удержать натурального сожития и, стало быть, деторождения? Может быть, вопрос этот и приходил на мысль автору, достаточным на него ответом представлялся ему, приведенный в этой же статье, пример Японии, где проституция не толь терпима, но даже под рукою покровительствуется государством, так как ею задерживается чрезмерное нарождение людей!.. Так судит сам первоверховный апостол дарвинизма! Очевидно что основным законом бытия представляется ему "охранение сильных и истребление слабых". И это самое правило хочет он, по-видимому, возвести в положительный закон для гражданское общества. Вот образчик крайнего увлечения односторонней идеи собственного изобретения. Кроме нее будущий законодатель общества ничего не видит и не признает, по-видимому, в жизни развитии никаких иных мотивов, кроме физиологических. О нравственных мотивах не упоминает он вовсе…»[7]

Плотоядный эгоизм европейской буржуазии сказывался не только в стремлении идеологически оправдать насильственное сокращение числа детей у рабочих классов, но и в уменьшении количества детей в своих собственных семьях. Издатель консервативного журнала «Гражданин» В.П. Мещерский в статье с самоговорящим названием «Либеральное тихое безумие» (1882) указывал на резкое замедление роста населения в XIX веке во Франции, классической стране «сбережений» и «накоплений» капитала: «Как только у француза есть клочок земли, лавка, как только он собственник и хозяин, – у него один или два ребёнка, но не больше. Это, видите ли, ущерб сбережениям. Во Франции семьи с излишней расчетливостью определяют число детей, которое могут они себе позволить. Почти невероятно, каким извращением природы человеческой теперь покупается сбережение и процветание… Сумму, которую тратили бы на детей, француз прячет в сундуки или помещает в предприятия»[8].

В начале XX века в русской печати констатировали, что «мальтузианские меры» во Франции, самом либеральном государстве Европы, «ведут эту страну медленными, но верными шагами к вымиранию». «Когда Мальтус писал свой знаменитый трактат, то он приводил вымирающую ныне Францию, как пример – кто бы мог подумать! – плодовитости. Во времена  Мальтуса, т.е. в конце XVIII века население Франции составляло 27 % всего населения Европы; теперь оно составляет только 12 %». В эту гибельную воронку мальтузианского решения социальных проблем втягивались и другие европейские страны.

Но в России думали иначе: «Общее решение вопроса о размножении человечества и тесно связанного с ним вопроса о мальтузианстве мы можем ожидать только от более равномерного распределения богатства, а, главное, от быстрых успехов техники и науки»[9].

Именно на этих принципах строилось решение демографических проблем после социалистической революции в октябре 1917 г. Примечательно, что советская официальная идеология сохранила верность традиции неприятия русской культурой мальтузианства, социал-дарвинизма и подобных им теорий жёсткого демографического и евгенического контроля. В этом легко убедиться, почитав, например, советскую пропагандистскую книжку А.Я. Попова «Современное мальтузианство – человеконенавистническая идеология империалистов» (М., 1953). В ней разоблачаются «реакционнейшие» и «людоедские мальтузианские теории», а равно и «гнусные холуи буржуазии» и её «ученые лакеи», которые «приспосабливают теорию естественного отбора для обоснования незыблемости капиталистического строя и его волчьих законов».

В современной России, где произошла реставрация капитализма, «гнусные холуи буржуазии» снова навязывают нам «планирование семьи», «безопасный секс», советуют «не плодить нищету», хотя плодят её именно они, устроив вопиюще неравномерное перераспределение общественных богатств. Всё это уже 20 лет обусловливает стабильную убыль русского народа. Но он переживает эти времена именно как новое монголо-татарское иго и не принимает в свой культурный код мальтузианские и социал-дарвинистские принципы как естественный и правомочный образ мыслей. Это внушает надежду на то, что русские не исчезнут с лица земли, променяв богоугодное чадородие на мираж капиталистического процветания.

[1] Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. М., 1993. С. 136.

[2] Ломоносов М.В. Избранные философские произведения. М., 1950. С. 598-614.

[3] Одоевский В.Ф. Русские ночи. Л., 1975. С. 22, 55.

[4] Милютин В.А. Мальтус и его противники // Он же. Избранные произведения. М., 1946. С. 133.

[5] Писарев Д.И. Очерки из истории труда (1863) // Он же. Сочинения. Т. 2. М., 1955. С. 257-258.

[6] Ткачев П.Н. Мальтус. Опыт о законе народонаселения // Он же. Сочинения в двух томах. Т. 1. М., 1975. С. 285-286.

[7] Победоносцев К.П. Сочинения. СПб., 1996. С. 377-378.

[8] Мещерский В.П. За великую Россию. Против либерализма. М., 2010. С. 330.

[9] Мальтузианство в современном обществе. Очерки социальной патологии д-ра мед. О.А. Литинского // Новый журнал иностранной литературы, искусства и науки. 1902. Т. III. С. 113, 116.

Иван Дронов

http://www.voskres.ru/idea/dronov11.htm