Молитва НестероваЗаметки о выставке
Тихо струится свет от полотен Михаила Васильевича Нестерова, сдержанные, неброские и вместе пронзительные по глубине своей работы его надолго оставляют след в душе, удивительная тональность его живописи мало кого может оставить равнодушным. В прошедший четверг мы посетили замечательную выставку картин мастера, организованную в Третьяковской галерее к 150-летию со дня его рождения. Народу предостаточно, несмотря на летнее время отпусков и путешествий.
На выставке представлены полотна Нестерова из музеев Москвы и Санкт-Петербурга, Уфы, Саратова, Самары, Нижнего Новгорода, Астрахани, Полтавы, Киева, Минска, Твери, Церковно-археологического кабинета МДА, из частных коллекций; всего около 300 живописных и графических работ (24 музея, 10 частных собраний). Устроители стремились показать разные периоды творчества художника, практически охватить весь его жизненный путь. И надо сказать, задача выполнена очень достойно. Считаем своим долгом поблагодарить авторов этой замечательной юбилейной экспозиции.
Из ранних работ художника особенно хотелось бы отметить портреты родителей – отец Василий Иванович (1818-1904), мать Мария Михайловна (1823-1994), обе работы 1877 г. (ГТГ), созданные ещё только начинающим юным художником, но насколько мастерски они написаны; целомудрие, воля и доброта и любовь, благочестие, цельность, пожалуй, основные черты этих русских характеров. Главным «инструментом» портрета являются глаза: сосредоточенный, сдержанный, серьёзный, но без суровости взгляд оживляет лица, будто смотрят «старинные люди» на нас неразумных с некоторым укором… Всё это без труда читается на портретах. «Из всех рассказов Михаила Васильевича явствовало, — писал о. Сергий Дурылин, — что в образе матери запечатлен для него прекрасный облик русской женщины с тем старинным народным складом величавой красоты и спокойного достоинства, который так дорог был ему, как и Сурикову». А об отце сам Нестеров говорил, что это «был человек живой, деятельный, по общему признанию щепетильно честный… проявлявший, где надо, характер твёрдый, прямой».
Уроженец Уфы, выходец из купеческого рода, Михаил Васильевич Нестеров обнаружил склонность к рисованию ещё с детства, он говорил: «Я родился художником»; родители не препятствовали занятиям сына и даже способствовали его поступлению в Училище живописи, ваяния и зодчества. Вспоминая об этом времени, Нестеров писал: «Я благодарен ему (отцу), что он не противился моему поступлению в Училище живописи, дал мне возможность идти по пути, мне любезному, благодаря чему жизнь моя прошла так полно, без насилия над собой, своим призванием, что отец задолго до своего конца мог убедиться, что я не обманул его доверия».
Ученик знаменитого В. Г. Перова, Нестеров поначалу было принялся работать в традиции передвижников. Симпатичные, с мягким юмором три ранние жанровые сценки «Жертва приятелей» (1881), «Домашний арест» (1883), «Знаток» (1884) из собрания Третьяковки представлены на выставке. Они достаточно свежие, яркие, говорящие, перипетии жизни «маленького человека» суть их сюжет. Однако довольно скоро Нестеров пошёл своим путём, точнее путём преп. Сергия. Работа над «Видением отроку Варфоломею» (1889-1890, ГТГ, экспонируется на выставке) окажется важной жизненной вехой, после неё живопись художника станет молитвой о России, молитвой за Россию. Вера и благочестие, воспитанные в семье, будут путеводителем на тернистом жизненном пути. Удивительным образом и в советский период художник сумеет удержать эту главную линию своего творчества, сердцевиной которого останется вера в спасительный Промысл Божий, в Православие. И хотя после 1917 г. Нестеров в основном «уйдёт» в жанр портрета, всё же он не откажется до конца от «сергиевской» темы. В 20-е гг. он создаёт полотна «Пересвет и Ослябя» (частн. собр. СПб.), «Всадники» /эпизод из осады Троице-Сергиевой лавры/ (1932, ЦАК МДА), «Страстная седмица» (1933, ЦАК МДА).
Смысловым центром всей экспозиции представляется знаменитое полотно «Душа народа» (1914-1916, ГТГ). Замысел эпического размаха воплощен на сравнительно небольшом полотне (206,4 х 483,5 см). В одном из писем Нестеров заметил: «Скульптор Конёнков настаивает, что по такой теме размер нужно взять втрое?! (У меня семь арш.)». «Большая картина» была высоко оценена коллегами. Нестеров писал: «Все говорят одно — что она выше всего того, что мной сделано за последние десять-двенадцать лет». «План картины был таков, — вспоминал художник, — верующая Русь от юродивых и простецов, Патриархов, Царей — до Достоевского, Льва Толстого, Владимира Соловьёва, до наших дней, до войны с ослеплённым удушливыми газами солдатом, с милосердной сестрой —словом, со всем тем, чем жили наша земля и наш народ до 1917 года, — движется огромной лавиной вперёд, в поисках Бога Живаго. Порыв ветра, подвигов, равно заблуждений проходит перед лицом времени. Впереди этой людской лавины тихо, без колебаний и сомнений, ступает мальчик. Он один из всех видит Бога и раньше других придёт к Нему» (задумана картина была в пятом или шестом году).
Предтечею этой картины можно считать другие работы художника «Святая Русь» (1901-1905) и «Путь ко Христу» (1911), последняя написана для Марфо-Мариинской обители. Любопытен первоначальный 1906 г. эскиз к полотну «Душа народа» (1914-1916 гг.). На нём так же, как и на окончательном варианте картины, справа большая группа людей: царь, патриарх, представители разных сословий с хоругвями, иконами, крестами, но в центре композиции фигура Христа со склоненной главой, именно за Ним идет народ, Он пастырь добрый русского человека, Он водитель Святой Руси. Позже, однако, уже на других эскизах и на самой картине Нестеров все-таки изобразит на месте Христа отрока, ведущего за собой народ, образ его донельзя напоминает Варфоломея-Сергия с известнейшей работы «Видение отроку Варфоломею». Очевидно, исчерпывающий ответ на такое решение художника можно найти в известной речи В. О. Ключевского «Значение преподобного Сергия для русского народа и государства». А может, вспомнился художнику совет Л. Н.Толстого не писать Христа.
Именно с «Видения Варфоломею» и чудного, доброго «Пустынника» (1889, ГТГ в экспозиции выставки) еще в детстве началось наше знакомство с творчеством Нестерова. Странным образом врезались в память эти картины при первых посещениях Третьяковки, полюбились навсегда, кажется, без них просто невозможно представить не только знаменитое собрание П. М. Третьякова, но и вообще русскую живопись. Поэзия и задушевность, столь характерные для творчества художника в целом, сказались в этих полотнах в полную силу, определили вектор его дальнейшего творчества. Картины поступили в галерею почти сразу после 18 выставки передвижников. Тонкий ценитель живописи, человек высокого эстетического вкуса Третьяков, разумеется, не мог пройти мимо таких шедевров, несмотря на строгие критики идеологов реалистической социальной живописи. В общем, последние оказались правы — Нестеров не писал «всюду жизнь», но пошёл по пути исторического реализма в сочетании с символизмом, метода характерного именно для церковного искусства, и вместе работал в неоромантической манере. Художник проникал в скрытую духовную сущность темы: «искание живой души, живых форм, живой красоты в природе, в мыслях, сердце, словом, повсюду» — так определял Нестеров сущность нового искусства. «Отрок Варфоломей» станет первой работой из знаменитого Сергиевского цикла. Художник считал её большой творческой удачей, Очевидно, чарующая тайна картины сокрылась всё же в душе М. В. Нестерова; а сам он писал: «Жить буду не я. Жить будет “Отрок Варфоломей”. Вот если через тридцать, через пятьдесят лет после моей смерти он ещё будет что-то говорить людям — значит, он живой, значит, жив и я». Образ преп. Сергия на протяжении всей жизни волновал художника, ему удалось создать единственное в отечественном искусстве живописное «Житие преп. Сергия». На выставке представлены и картины «Юность преп. Сергия» (1892-1897, ГТГ), триптих «Труды преп. Сергия» (1896-1897, ГТГ), кстати, обе работы были принесены Нестеровым в дар собранию Третьякова, и др. К этому циклу примыкает и известный образ-картина «Св. Димитрий Царевич убиенный» (1899, Русский музей). Замысел воссоздать облик царевича Дмитрия возник у художника ещё в Киеве, в 1895 г. он посетил Углич, «Там я видел много икон с изображением убиенного, — вспоминал художник. — Они все, как одна, совпадали с тем, что мне мерещилось о нём».
Большое место в экспозиции занимают знаменитые нестеровские пейзажи (часто выступающие как фон сюжетов), прозрачные, полувоздушные, светящиеся, удивительно нежные, скуповато сдержанные и вместе передающие раздолье русской северной природы, её почти сказочную, загадочную красоту (много тут помогла и поездка художника на Соловки). Они удивительно освежают обремененную городской суетой душу, переносят в мир прекрасного, одухотворенного, созданного Творцом. Тут и несколько пейзажей реки Белой и «Речка Уфимка» (1935, Русский музей), «Пейзаж с лошадками» (1889) и «Вифания» (10-е гг.), обе работы из частных собраний, и застенчивая «Рябинка» (1887, ГТГ), и «Домик в Уфе» (1887, ГТГ), «Села далёкий звон (Молитва)» (1923, частн. собрание.)… И каждый пейзаж живой, дышащий, словно глядишь не на картину, но в открытое окно дорогого, минувшего. Удачно экспонируются три работы художника разных лет «Лисичка» (1914), «Молчание» (1903) и «Осенний пейзаж» (1906), расположенные кряду на одной стене, они формируют единый смысловой триптих, проникнутый духом созерцания. «Где-то на далёком Севере, на Рапирной Горе, у самого “студёного” моря живут Божьи люди. Сидят старцы, ведут тихие речи. — Лес, светлое озеро, голубая мгла далёких гор. Неспешно живут старцы. Кругом поют птицы. Здесь их не трогают. Вот лиса выбежала на опушку, смотрит на старцев, а старцы на неё улыбаются. Прекрасен мир Божий. Как не быть “в человецех благоволения…”», — вспоминал позже художник о настроении, владевшем им во время написания «Лисички» («Три старца»).
Нельзя не сказать и об итальянских пейзажах Нестерова, особенно разных видах о. Капри. Несмотря на южный колорит, эти работы также несут известную нестеровскую печать – трепета, воздушности, необыкновенной хрупкой красоты, нежности («Капри. Весна» 1908, Музей музыкальной культуры им. М. Глинки). Подобные пейзажи служат фоном и для евангельских сюжетов, например, эскиз «Христос у Марфы и Марии», созданный в период работы над росписями Марфо-Мариннской обители в Москве.
Портрет (этюд) вел. кн. Елизаветы Феодоровны (1914, ЦАК МДА), основательницы обители передаёт её словно неземное естество. Удивительный образ, созданный Нестеровым, оказался провидческим, он как будто проницал её святость. Тонкий, прозрачный лик в полупрофиль, почти бесплотная, парящая фигура в белом монашеском одеянии и апостольнике у стен храма, светлый колорит портрета — все говорит: перед нами небожительница; «… имея большое, умное сердце, она была в жизни больше Марией, чем Марфой. — писал художник в воспоминаниях. — <…> О ней, быть может, кто-нибудь, кто знал ее лучше и больше меня, расскажет людям ярче и ценнее, чем пытался сделать я. Но пусть знают, что все хорошее, доброе, что будет когда-либо сказано об этой совершенно замечательной женщине моего времени, — будет истинной правдой. И эту правду о ней знать людям надо...» Вот эта-то правда и сказалось в нестеровском портрете, большего, кажется, и не нужно.
Вообще портретные работы Нестерова достаточно широко представлены на выставке. Это и превосходный портрет Н. А. Ярошенки (1897) из Полтавского музея и, знаменитый портрет Л. Н. Толстого (1907, музей Л. Н. Толстого), конечно же, разные портреты дочерей художника (нпр., хрестоматийная «Амазонка», 1906), первой и второй жены.
(Окончание следует)
