Сергей Николаевич ГлинкаМосквичи-герои 1812 год«В войну Отечественную воевали души:
а кто исчислит силу и порыв души?»
С.Н. Глинка. Записки о 1812 годе.
В плеяде героев 1812 года имя Сергея Николаевича Глинки занимает особое место. Он не находился в рядах сражающейся армии, но он, безусловно, принадлежал к ней своим воинственным пером. Его поприщем было народное просвещение. Он, по его собственному выражению, «духу народному давал направление». Князь П.А. Вяземский, оценивая общественную роль С.Н. Глинки, сказал о нем: «Глинка был рожден народным трибуном, но трибуном законным, трибуном правительства». Однако Глинка принял на себя эту роль самостоятельно, добровольно и бескорыстно, и она неоспоримо признавалась за ним всеми современниками как в высшей степени полезная и значимая. Он был первым, кто понял значение слова, обращенного к национальному чувству русского народа и к национальной памяти. Тогда, по выражению князя П.А. Вяземского, «Россия не была еще отыскана»; Н.М. Карамзин только еще писал свою «Историю», и С.Н. Глинка был первым, кто обратил внимание русских людей на достоинство русской истории, русской национальной жизни и русского характера. Причем, сделал это именно тогда, когда Россия более всего нуждалась в опоре на собственные силы, – в эпоху борьбы с Наполеоном.
Но сначала немного о самом С.Н. Глинке. Он родился в дворянской семье в 1775 г. (согласно надгробной надписи) или 1776 г. (согласно его «Запискам») в с. Сутоки Духовщинского уезда Смоленской губернии. Отец его, Николай Ильич, в молодости служил в гвардии и по выходе в отставку поселился в деревне. Здесь и началось первоначальное образование Сергея Глинки. Мальчик отличался хорошей памятью (Глинка и потом всегда много помнил из выученного и прочитанного и легко цитировал многочисленных авторов), учение шло легко. В 1781 г. Екатерина II во время поездки в Белоруссию остановилась в имении Глинок, деревне Холм. Н.И. Глинка был в то время капитан-исправником в Духовщинском уезде. В знак благоволения за оказанный прием Екатерина записала двух его сыновей, в том числе и Сергея, в Сухопутный Шляхетский корпус в Петербурге. Там в 1782 г. началось настоящее обучение С. Глинки.
Корпус был в те годы одним из лучших учебных заведений в России. Руководил им генерал-поручик и генерал-адъютант Екатерины II граф Ф.Е. Ангальт. Это был замечательный педагог. По свидетельству самого Глинки, граф Ангальт стремился приобрести доверенность своих воспитанников, пробудить в них интерес к знаниям, поощрял творчество. Развитию воображения и фантазии Глинки способствовали и занятия русской словесностью, одно время их вел писатель Яков Борисович Княжнин. Писать Глинка начал еще в корпусе, поощряемый наставниками (послания, стихи, посвященные торжественным датам, и т.п.).
Уже в это время в Глинке обнаружились те черты характера, которые сохранились в нем на всю жизнь: мечтательность и восторженность. Они выдавали в нем поэта. Когда, после смерти графа Ангальта, директором корпуса был назначен М.И. Кутузов, то Глинка приветствовал его торжественной речью. Выслушав ее, Кутузов сказал: «Не долго послужит солдатом; он будет писателем», – и оказался прав.
Глинка выходит из корпуса в 1795 г. и в звании поручика переезжает в Москву, где становится адъютантом князя Ю.В. Долгорукова. Через два года он был переведен в полк под командованием М. И. Кутузова. В 1799 г. полк был включен в состав дополнительных частей, направленных на помощь А.В. Суворову в Австрию и Италию. Но принять участие в боях Глинке не привелось – когда его полк прибыл к границе, война была окончена. В 1800 г., после смерти отца, Глинка в чине майора выходит в отставку и поселяется в деревне. В 1802 г., после смерти матери, Глинка отказывается от своей доли наследства (30 душ крестьян, движимое и недвижимое имущество) в пользу сестры и на три года становится домашним учителем у одного помещика на Украине. В 1805 г. он возвращается в Москву и состоит при театре в звании "переводчика и сочинителя". С этого времени Глинка целиком посвящает себя литературной деятельности. Одна из первых его постановок – "Наталья, боярская дочь" по повести Н.М. Карамзина, была представлена публике 30 августа1805 г., и любопытно, что того же 30 августа, но уже 1812 г., этой же постановкой и закрылся московский Новый Императорский театр на Арбате перед тем, как Москва была оставлена неприятелю.
В 1806 г. военные бури вновь призывают Глинку встать в ратные ряды – он бригад-майор сычевской дружины ополчения. Но опять ненадолго – последовавший в 1807 г. Тильзитский мир освобождает его от ратного подвига, но призывает к подвигу писательскому. Его литературное творчество отныне вдохновляется исключительно мотивами отечественной истории. Из-под его пера выходят пьесы: «Михаил князь Черниговский» (М., 1808); «Ольга Прекрасная», опера (М., 1808); «Боян» (М., 1808); «Минин», драма (М., 1809); «Осада Полтавы», драма (М., 1810) и пр., – а также поэмы и повести в стихах: «Пожарский и Минин, или Пожертвования россиян» (М., 1807); «Царица Наталья Кирилловна» (М., 1809) – и множество исторических повестей и анекдотов в прозе.
Но по-настоящему знаменательным явлением не только литературной, но и общественно-политической жизни Москвы, быстро перешагнувшим за ее пределы, становится журнал «Русский Вестник», который Глинкой начинает издавать в 1808 г. «По всей России, особенно в провинциях, – пишет князь П.А. Вяземский, – читали его с жадностью и верою; столицы вообще все, более или менее, придерживаются космополитизма. Преимущественно в первые года существования своего журнал имел историческое и политическое значение. Одно заглавие его было уже знамя. В то время властолюбие и победы Наполеона, постепенно порабощая Европу, грозили независимости всех государств. Нужно было поддерживать и воспламенять дух народный, пробуждать силы его, напоминая о доблестях предков, которые также сражались за честь и целость отечества. Дух чужеземства мог быть тогда в самом деле опасен. Нужно было противодействовать ему всеми силами и средствами. В таких обстоятельствах даже излишества и крайность убеждений были у места. Укорительные слова: галломания, французолюбцы, бывшие тогда в употреблении, имели полное значение. Ими стреляли не на воздух, а в прямую цель. Надлежало драться не только на полях битвы, но воевать и против нравов, предубеждений, малодушных привычек. Европа онаполеонилась. России, прижатой к своим степям; предлежал вопрос: быть или не быть, то есть следовать за общим потоком и поглотиться в нем, или упорствовать до смерти или до победы? Перо Глинки первое на Руси начало перестреливаться с неприятелем»[1].
В первом же номере нового журнала Глинка заявил его программные установки: «Издавая Русский Вестник, намерен я предлагать читателям все то, что непосредственно относится к Русским. Все наши упражнения, деяния, чувства и мысли должны иметь целью Отечество; на сем единодушном стремлении основано общее благо»[2].
Это «стремление более и более знакомить Русских с Россиею» было ново и оказалось созвучно общей потребности, пришлось как нельзя кстати, когда Россия была мучима унижением Тильзитского мира и нуждалась в источниках силы. Глинка показал, что такие источники содержатся в ней самой – в ее истории и в ее народе. Он нацеливал свой журнал на выполнение двух задач: "пробуждение народного духа" и "вызов к новой, неизбежной борьбе" – имелась в виду, конечно, борьба с Наполеоном. Неизбежность этой борьбы, по убеждению Глинки, вытекала из самой независимости русского народного характера.
Антифранцузское направление «Русского Вестника» не укрылось от бдительного ока Наполеона: его посол Коленкур в 1808 году жаловался императору Александру I на некоторые статьи «Русского Вестника» и в том числе на статью о Тильзите. Глинка «по политическим обстоятельствам был уволен от московского театра» (чем гордился потом всю жизнь как наградой), но журнал закрыт не был. Примечательно, что царь узнал о существовании «Русского вестника» только благодаря Наполеону. Это ясно указывает на то, что журнал был лишен какой бы то ни было ангажированности.
В Москве, в широких кругах читателей и даже среди университетской молодежи «Русский вестник» пользовался большой популярностью; из провинциальных городов Глинка также получал выражения восторженной благодарности за свое смелое выступление против французов и защиту русской чести.
Насколько вдохновляющим был пример «Русского вестника» можно судить хотя бы по словам историка М.П. Погодина: «Ваш "Русский Вестник" 1808 г., с портретами царя Алексея Михайловича, Дмитрия Донского и Зотова, – писал он Глинке, – возбудил во мне первое чувство любви к отечеству, Русское чувство, и я благодарен вам во веки веков».
Пробуждая в обществе интерес к отечественной культуре и истории, Глинка доказывал, что русская культура и до Петра I обладала высокой мощью и самобытностью, а потому не нуждается в каких-либо заимствованиях и должна развиваться по собственному пути. Глинка критиковал русское дворянство за галломанию, которая, по его убеждению, появилась в результате воздействия иностранных мод, роскоши и воспитания и, как он считал, являлась переходной формой к либерализму и прямой революционности. В результате галломании русское дворянство фактически составило «в недрах» отечества «область иноплеменную» (Русский вестник. 1808. № 4. С. 38.). Однако он убежден, что «чуждые обычаи, сколь бы глубоко ни укоренились, природного свойства Россиян уничтожить не могут» (1809. № 2. С. 235), ибо «коренное и первообразное свойство народов никогда совершенно не истребляется» (1810. № 9. С. 104).
Покончить с галломанией, по мысли Глинки, сможет лишь «русское воспитание», стержнем которого должно стать изучение русской истории, обращение к «старине» и русскому прошлому, отказ от французских мод и предметов роскоши, разорявших русское дворянство и приводивших к порче общественной нравственности. «Итак, замечая нынешние нравы, воспитание, обычаи, моды и проч., мы будем противополагать им, не вымыслы романтические, но нравы и добродетели праотцев наших». Именно с этой целью он обещает представить на страницах «Русского вестника» «новую отечественную историю; историю о добродеяниях и благотворных заведениях»(1808. № 1. С. 4, 6).
«Благотворение» занимает очень важное место в системе его мировоззрения. «О сила и могущество благотворения! ты везде смягчаешь сердца; тобою путь, заросший тернием, претворяются в стези цветущие!» (1809. № 3. С. 441). Это – величайшая добродетель, которая является для Глинки пробным камнем человеческого достоинства и реальным выражением его любви к Отечеству, которая, по мысли Глинка, есть прежде всего любовь к ближним. Журнал «Русский вестник» в каждом номере помещает известия о благотворителях и о благодетельных поступках людей самых разных сословий, сопровождая их обыкновенно рассуждениями о силе и пользе благотворения.
Отсюда естественно вытекает и понятие «общей пользы» как составной части любви к Отечеству: «Без стремления к общему благу частная выгода есть призрак, который обольщая мгновенно, навсегда повергает в нерачение о самих себе и о славе Отечества» (1811. № 7. С. 123). Любовь к родине, убежден Глинка, внушена человеку самим «Творцом Природы», и «кто не любит родины, то есть того места, где он насладился привязанностью отца и матери, тот не может любить ничего» (1812. № 8. С. 24–25).
Глинка порицал философов-материалистов XVIII в., обещавших «беспредельное просвещение, неограниченную свободу», отвергал «сии мечты воспаленного и тщеславного воображения» (1808. № 1. С. 6). В противовес атеистической и материалистической идеологии Просвещения, Глинка выдвинул триединую формулу «Бог. Вера. Отечество» (1811. № 8. С. 71). Его общественно-политические и философские взгляды базировались на христианском миропонимании, которое предполагало следование принципам православной морали. Для Глинки характерно уподобление всех социальных отношений семейным: Бога он рассматривал как отца человечества, монарха – как отца подданных, начальника (помещика, полководца, чиновника и т. д.) – как отца подчиненных. Государство представало в изображении Глинки как большая семья, в которой царит гармония и все члены бескорыстно служат друг другу. Отношения взаимного подчинения образовывали сложную общественную иерархию, когда каждый человек добровольно выполнял свои функции, видя в этом свой высший долг. При этом на монарха ложилась наибольшая ответственность по сравнению с его подданными.
Только свято исполняя свой долг перед Отечеством, дворянин достигает «имени благородного человека и удостаивается преимуществ и отличий, предоставленных ему Отечеством» (1809. № 3. С. 413).
Таким образом, Глинка выстраивает триединую программу конкретных действий: «отечественное воспитание», «деятельное благотворение» и «ревностное исполнение своей должности» – вот три элемента, которые могут способствовать исправлению нравов и сохранению самобытного развития России. Эта программа могла бы показаться нереалистичной, слишком идеалистической, если бы сам Глинка, личным примером не доказал, что она достижима.
Отечественная война была временем, когда силы и способности Глинки развернулись в полной мере и проявились с наибольшей пользой. «От 1808 до 1812 года мысль о судьбе Отечества обладала душою моею. Наступила година действия, и та мысль проявилась деятельным стремлением к Отечеству»[3].
Узнав о вступлении Наполеона в Россию, он написал стихи, взяв для них эпиграфом слова: «Да воскреснет Бог и расточатся врази его».
Глинка приветствовал назначение графа Ф.В. Растопчина военным губернатором Москвы, признавая в нем патриота, радеющего о благе Москвы и пользе Отечества, стал его добровольным, бескорыстным и искренним помощником в деле «направления духа народного» и до конца дней оставался защитником доброго имени графа Растопчина: «С именем графа Ф.В. Растопчина сочетался дух рвения московских поселян за родную Москву: вот памятник его в Московских летописях 1812 года»[4].
Галломания, не прекращающаяся, несмотря на открывшиеся военные действия, прежде всего обратила на себя внимание Глинки:
«Мы в войне с французами, и, несмотря на то, проходя некоторые московские улицы, оборачиваясь во все стороны, невольно подумаешь, что живешь в Париже, а не в Москве!» – пишет Глинка в «Русском вестнике». Во французских вывесках он видит враждебные действия, направленные против русских людей.
«Французские вывески можно по справедливости назвать вывесками образа мыслей нашей жизни, словом, нашего воспитания, сего первоначального источника мнений и дел. Продавцы и торговки французские знают, что по милости учителей и наставниц французских, слух, умы, души и сердца наши, так сказать, околдованы французским языком. Страсть наша к французскому языку произвела французские вывески, которые, блеснув в глаза, тотчас притягивают к себе мысли и сердца, приверженные от самой колыбели ко всему французскому»[5].
«Довольно гостили у нас французские дурачества; пора им отгостить; пора Кузнецкому французскому департаменту снять вывески, показывающие к несчастью, какими пустяками моды французские морочили умы русские. Желаем чистой отставки всем модам и вкусам парижским»[6].
И скоро Глинка, вместе с графом Растопчиным, могли с удовлетворением отмечать: «Кузнецкий мост обрусел, и вместо Викторины Пеш, Антуанетты Лапотер и лавок à la Corbeille au temple du bon gout, торгуют Карп Майков, Доброхотов, Абрам Григорьев, Иван Пузырев и проч.»[7]
Они как будто дополняли друг друга, и мы отмечаем полное единодушие в их деятельности.
Поимку Верещагина, о которой возвестила афиша графа Растопчина от 3 июля, Глинка расценил, как большой успех московского градоначальника и посвятил ему стихи, написанные в тот же день:
«Престола ревностный служитель,
Отечества усердный сын!
О пользе общества рачитель,
В Москве второй ты Еропкин.
Твои заботы, попеченье,
День каждый чувствует сей град;
Гласим тебе благодаренье,
Хвалу ж тебе – дела гласят.
Ты неусыпен дни и ночи,
В пример себе Монарха взяв,
Ты всюду простираешь очи,
Где есть источники отрав.
Открыл плоды ты развращенья,
Сплетенье вымыслов пустых;
Плоды не русского ученья,
Плоды бесед и обществ злых.
Ты слух и души ограждаешь
От всех смущений и тревог;
И ты делами подтверждаешь,
Что в сердце русском Вера, Бог!
Отца-Монарха прославляем
За дар, нам посланный в тебе;
Спокойствие мы ощущаем,
А ты – оставил труд себе.
Себе созиждешь ты делами
Нетленный памятник в сердцах;
Все истребляется веками;
Бессмертие живет в делах!
С. Г. 3-го июля 1812 г. Москва»[8].
11 июля 1812 г. в 5 ч. утра, прочитав воззвание Александра I к Москве, Глинка поспешил к московскому генерал-губернатору, чтобы немедленно записаться в ратники московского ополчения. Так как граф Растопчин, разговаривавший в это время с архиепископом Августином, не мог принять его, то Глинка оставил ему записку следующего содержания: «Хотя у меня нигде нет поместья; хотя у меня нет в Москве никакой недвижимой собственности, и хотя я не уроженец Московский, но где кого застала опасность Отечества, тот там и должен стать под хоругви отечественные. Обрекаю себя в ратники Московского ополчения, и на алтарь Отечества возлагаю на триста рублей серебра»[9]. Так Глинка стал первым ратником Московского ополчения, решение о созыве которого Московское дворянство примет лишь через несколько дней, и принес первую жертву усердия.
(Окончание следует)
