Как легко отвращать от БиблииНебезразличный взглядНа книжном рынке Беларуси появилось такое вот не совсем типичное для него издание: КушнереваЛ.А. Библейские образы и мотивы в школьном курсе русской литературы (Минск: Зорны Верасок, 2013).
И у всех, для кто считает жизненно важным сохранение русскости и веры православной, первая реакция на него была однозначно положительной. Тем более, что во вступительном тексте «От автора» без обиняков указывается: «Данная книга объединяет многолетний опыт преподавания предмета «Русская литература» и спецкурса «Детская Библия. Основы христианской нравственности»; «Учитель литературы – это и грамотный филолог, и опытный практик, и тонкий психолог, но еще и посредник, проводник между двумя мирами – художественным произведением и душой ученика». И при этом выделяются установки на «абсолют», на «обращение к Библии, к учению Христа», с ориентацией на «вертикаль – устремленность к Небу, к вечным истинам»…
Между тем, суть не только (само)характеристик, но и всех намерений так или иначе проверяется конкретными результатами дел. А в данном случае, увы, перед нами очередная иллюстрация того, как благими, вроде бы, намерениями вымащивается путь вовсе не по расставленным исходно указателям. Более того, основное содержание опубликованной разработки вынуждает сделать вывод, что ее автор в принципе игнорирует значимость избираемого направления пути.
Так, весьма противоречивое впечатление остается уже от предисловия, в том числе от недопустимой амбивалентности автора по отношению к вышеупомянутому «абсолюту». Ведь с «абсолютом», т.е. тем, что определяется критериями универсальными, вечными, не может сочетаться установка, игнорирующая вечность: «Учитель литературы, чтобы быть современным, идущим в ногу со временем…» (Причем следующая часть цитируемого предложения не меняет смысла установки именно на «дух времени», постоянно витающий и в преамбульной, и в основной частях рецензируемого текста). Опасна также перспектива устремления учителя «быть «власть имеющим», что акцентируется в предисловии.
Странным, по меньшей мере, является и навязываемое общее представление о русской словесности: «Думая о русской литературе, каждый из нас может образно представить себе прекрасный лес, в котором растут особенные деревья: могучий дуб – Лев Толстой, золотой клен – Сергей Есенин, жаркая рябина – Марина Цветаева… Они все разные, но «почва и судьба» у них одна – это христианская духовность, которая всегда вела и ведет незримую борьбу добра со злом». Даже если оставить без анализа частные элементы этой специфически «образной» картины, все-таки нельзя не обратить внимание на то, что все «изображенные» на ней представители русской литературы странно своеобразны по отношению «к Библии, учению Христа», а тем паче к Церкви Христовой. Соответственно, лишь этот аспект – взгляд на путь не к «учению Христа» и Церкви, а в обратном направлении», который для учащихся категорически нельзя рисовать в многоцветно– апологетических тонах, поскольку он пагубен – позволяет вести речь о том, что «почва и судьба» у них одна». Но даже при всевозможных оговорках недопустимо утверждать, что их «почва и судьба» – «это христианская духовность». Отнюдь. Такое заключение делать неправомерно при любых подходах. Особенно же – «соблюдая соизмеримость, очень бережно относясь к каждому утверждению», что декларирует «и грамотный филолог, и опытный практик, и тонкий психолог, но еще и посредник, проводник между двумя мирами», т.е. Л.А.Кушнерева. Так или иначе, уже после ознакомления с преамбулой-презентацией возникает множество самых разных вопросов, повергающих в недоумение. И недоумевать вынуждены все, кому адресуется издание – учителя и ученики средних школ, а также введенные в заблуждение люди, неравнодушные к теме, в связи с которой книга получила заголовок. А это уже не «штатная ситуация», а некая, пожалуй, провокация.
В связи с этим по крайней мере странными представляются общеметодические установки педагога с большим стажем: «Учитель знает, что по закону отражения только то способно взволновать учеников на уроке, что волнует его самого». Во-первых, вряд ли можно отыскать учителя, который бы знал такой «закон отражения». Во-вторых, доступные всем формулы общеизвестных законов, связанных с «отражением», не касаются того, как «взволновать учеников». В-третьих, каждого отдельно взятого мальчика или девочку, юношу или девушку, как и дедушку или бабушку, очень даже «способно взволновать» то, на что просто не обращает внимания учитель, даже самый склонный к «волнениям» (уже потому, что эмоциональные реакции индивидуальны).
В принципе, можно было бы и пройти мимо такой вот фразы: «Важно, чтобы урок литературы не копировался бездумно, а оставался авторским». Вместе с тем, нельзя не заметить, что ею провоцируется, опять же, критическое отношение именно к авторской концепции, а также к основному содержанию тиражируемой разработки. Ведь если не копировать бездумно автора данной рукописи, то и по названным, и по многим-многим другим позициям его просто вынужден будет перманентно оспаривать и каждый учитель, который возьмется давать «авторские уроки» на те же темы, и каждый ученик, способный «состояться человеком, который «построил дом свой на камне» (Мф. 7,24). Помимо всего, само по себе не столь «важно, чтобы урок литературы … оставался авторским», важнее – чтобы он не наносил духовного вреда с помощью безоглядно одобряемого «авторства».
Во избежание упреков, что такие утверждения голословны, а опасения безосновательны, остановимся опять же на конкретном примере – «авторском уроке» по драме «Гроза» А.Н.Островского. Нельзя не признать: как ученикам, так и учителям этот художественный текст весьма сложно постигать вследствие того, что подавляющее большинство его интерпретаций «разломного времени» было подчинено вульгарным социологическим и идеологическим стереотипам. Так что реальное содержание оказалось, увы, задрапированным, если не сказать извращенным. А оно, подчеркнем, имеет исключительную важность для воспитания современного юношества.
Не смогла уйти от упомянутых стереотипов и автор рецензируемой рукописи, т.к. ее исходная позиция предопределяется вот чем: «…Не увидели в нем того «луча света», о котором писал Н. Добролюбов, не приблизили это произведение к современности». Это обусловило и определенный угол зрения практически на все особенности глубокосодержательной (и потому универсально, вне всякой «современности» значимой) пьесы выдающегося русского драматурга. Поэтому как совершенно поверхностные, и даже вульгарно социологические, воспринимаются суждения такого рода: «Знакомство с драматическим произведением всегда начинается с «афиши» – списка действующих лиц. Открывая эту страницу, мы говорим, что автор соблюдает господствующую в патриархальной купеческой среде иерархию, когда во главе списка становится самый богатый человек, соответственно самое значительное лицо в городе, а во главе семьи – самый старший член её. При этом совершенно неважно, плохой он человек или хороший, – душа исключается».
Но главным камнем преткновения для уважаемой Л.А. Кушнеревой, как и для большинства учителей, дающих «неавторские уроки», стал образ жены-грешницы Катерины.
А в предлагаемой разработке ей дана самая что ни есть высшая аттестация. Цитируем:
«Имя Катерина в переводе с греческого означает «чистая, светлая»;
«…её нельзя судить по общим меркам, невозможно «применять на себя» её характер, поскольку она – тот редкий самоцвет, который всегда будет светить своим природным, особенным светом»;
«В евангельской Притче о талантах сказано, что всем людям при рождении дается талант, «каждому по его силе» (Мф. 25,15). Катерине дарована талантливая душа, а значит, душа поэтическая, способная обогащать собой окружающий мир»;
«Душа Катерины во многом подобна бескрайней русской реке...»;
«И, наконец, готовность броситься навстречу любви, несмотря ни на какие преграды. А преграды оказались непреодолимыми: «замки, да запоры, да собаки злые...» Не поняли этой любви чужеродные души: окаменевшая душа Кабанихи, слабая и трусливая – Тихона, изворотливая – Варвары, «загнанная и забитая» –Бориса»;
«Вера в Бога была и осталась в душе Катерины неизменной…»;
«Чтобы крылатая душа Катерины осталась неприкосновенной для «могущих ее убить», она просто подчинилась ее зову, «разбежалась, подняла руки и полетела». А земная оболочка осталась лежать на берегу «как живая», с одной капелькой крови на виске, все та же Катерина – чистая, светлая».
Мало того, именно такая характеристика, оказывается, подчинена «высокой воспитательной цели»: «Хотелось бы, чтобы в разгоревшемся в русской критике споре о Катерине наши ученики сердцем почувствовали правоту суждения Дорошевича: «Какая совесть! Какая могучая славянская совесть!» И вслед за Добролюбовым признали бы «врожденную доброту и благородство» души этой женщины, её «созидающий, любящий, идеальный» характер».
А ведь если изложить все это попроще, на более доступном для нынешних учителей и учащихся языке, то мораль сей антипедагогической «басни», адресующейся девочкам-старшеклассницам, такова: вот, еще полтора века назад критик-демократ Добролюбов на примере «светлой» Катерины призывал всех нас к бунту против «жестоких нравов» и ненавистных всему прогрессивному предрассудков «темного царства». При этом, увы, почему-то замалчивается, что раскрепощение этого якобы «созидающего, …идеального характера» привел Катерину сначала ко греху, а как последствие – к самоубийству.
Честно говоря, трудно поверить, что педагог, имеющий большой опыт и высокие намерения, как это указывается в самоаттестации, мог просто не замечать в своих интерпретациях апологии блуда и суицида. Но, увы, таково влияние неистребимых шаблонов в сочетании с распространенными сейчас тенденциями псевдорелигиозного суемудрия. Со всей наглядностью это проявилось в привлечении «истины» (!) сохраняющего популярность в определенных кругах флюгерного литератора: “…Усвоить истину, сказанную современным поэтом: «Есть лишь убийства на свете, запомните. Самоубийств не бывает вообще» (Евг. Евтушенко)».
Как ни парадоксально, в данном случае особую опасность для обучающих и обучаемых русской литературе с помощью такой разработки представляют весьма произвольные «ссылки» на Священное Писание, которые вставляются для затушевывания и оправдания грехов, тогда как игнорируется именно то, что однозначно определяет греховность помыслов, чувств и дел главной героини. Почему так? Остается только гадать. И в догадках предполагать, что главная причина – исходно декларировавшееся стремление идти «в ногу со временем», а ее усугубляет опора на сомнительные (в духовном плане) авторитеты.
В связи с этим не лишне, пожалуй, вспомнить заключение, по тому же поводу сделанное литературоведом-богословом: «Такие думы подчинены времени. О судьбе же человеческой перед лицом вечности кто помыслит?» (Дунаев М.М.Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература в ХУ11-ХХ вв. – М.: ИС РПЦ, 2003. С. 302). А не менее существенны также и вот какие его суждения, дающие правильный ключ к пониманию пьесы выдающегося русского автора: «В драме «Гроза» Островский дает подлинную анатомию страсти и греха, своего рода иллюстрацию к святоотеческой мудрости…» (Там же). Осмеливаясь затрагивать какие бы то ни было вопросы, связанные с «обращением к Библии, к учению Христа», все мы должны помнить о непреходящем значении этой мудрости. Именно ею, а не подчиненными злободневности мнениями Ленина и Луначарского, Белинского и Добролюбова, и уж никак не евтушенковскими игровыми «истинами», следовало бы выверять все наши суждения, а тем более – предложения и советы, касающиеся воспитательных функций великой русской словесности.
Кстати, неоднократно цитируемые Д.Мережковский, Д.Андреев и о. Александр Мень тоже вряд ли способствовали настоящему ее постижению.
Но в данном случае самым ошеломляющим для внимательного читателя/учителя/учащегося должно стать то, что в почти двухсотстраничной книге, которая посвящена русской (!) поэзии, сама автор ни разу (!!!) не использовала слово «Православие» и всего несколько раз, причем в косвенных определениях, употребила определение«православный»… Судя по всему, для нее такие категории важными не является. По большому же счету, все мы, декларирующие потребность в «обращении к Библии, к учению Христа», не смеем забывать, что «к окончательным выводам» нас ведет Благая Весть Господа и вера истинная.
К большому сожалению, нами высказанное относится ко всем материалам разработки. Понятно, в большей или меньшей степени, что обусловлено как «авторством», так и сложившейся традицией преподавания русской литературы в школе. Особенно это касается – помимо драмы «Гроза» А.Н. Островского – поэмы «Мцыри» М.Ю. Лермонтова, романа-эпопеи «Война и мир» Л.Н. Толстого, рассказа «Старуха Изергиль» и пьесы «На дне» М.Горького. Далеко не лучшим образом освещается содержание романов «Мастер и Маргарита» М.Булгакова и «Плаха» Ч. Айтматова. Правда, в этих случаях следует учитывать иной аспект: названные произведения вообще не стоило включать в школьную программу.
Тем не менее, от «итогов обсуждения» в целом очень уж разит «духом времени». А в связи с авторско-учительскими рефлексиями напрашиваются неизбежно вопросы: Стоит ли праздной риторикой и нарочитым пафосом прикрывать заведомо ложные суждения? А каков воспитательный эффект предвидится от подобного философствования? Кто в итоге будет нести ответственность за соблазны – если из деликатности не говорить о прямом духовном вреде – для «малых», т. е. школьников?
В любом случае, ознакомившийся с этой книгой имеет возможность убедиться, с какой легкостью современные педагоги отвращают подрастающее поколение от глубинной мудрости Священного Писания, подменив его своим суемудрием.
Иван Чарота, доктор филологических наук, профессор Белгосуниверситета (Минск)
http://www.voskres.ru/literature/critics/charota.htm
