Почему сооружён в Москве храм Христа Спасителя

[EVG]

Почему сооружён в Москве храм Христа Спасителя

Рассказ

26 мая (а по новому стилю - 7 июня) 1883 года в Москве был торжественно освящён Храм Христа Спасителя, строительство которого продолжалось почти 44 года.

В преддверии этого знаменательного для всей России события написала свой рассказ «Почему сооружён в Москве храм Христа Спасителя» замечательная русская писательница Екатерина Владимировна Новосильцева (1820-1885), свои сочинения она подписывала псевдонимом Т. Толычева. Рассказ впервые был издан отдельной брошюрой Обществом распространения полезных книг в 1882 году с подзаголовком: «Чтение для народа». И действительно, написан он увлекательно, простым языком, понятным любому русскому человеку – и взрослому и ребёнку, и учёному и малограмотному, чтобы каждый мог ощутить значимость предстоящего события – освящения Храма, ощутить свою причастность к героической истории России.

Рассказ Т. Толычевой был переиздан в 1903 году. К новой публикации подготовлен М.А. Бирюковой.

 

Уж верно, православные, ваши старики рассказывали вам не раз, на зимних посиделках, о двенадцатом годе, что называется в народе французским годом. Пришёл к нам тогда Наполеон Бонапарт с несметной силой, да помог нам Господь и одолеть. Лишь только прогнали мы врага, император Александр Павлович, - двоюродный дед нынешнего Царя, - обещался, в благодарность Богу за спасение родной земли, соорудить в Москве храм Христу Спасителю.

Недаром выбрал Царь Москву, когда у него Петербург и другие города. А выбрал он её потому, что погибла она тогда за матушку-Россию - выручила Россию собой. Дело вот как было.

Когда появились к нам непрошеные гости, Александр Павлович прибыл в Москву и приказал оповестить жителей, что будет держать речь всем сословиям в своём Слободском дворце. В назначенный день сошлись все во дворец. Стал говорить царь, что пришли на нас сильные враги, и что он положил всё своё упование на Бога и на верность своих подданных. И вдруг он прослезился, дрогнул его голос. Все вокруг него заплакали и крикнули: «Отец наш! Бери, что хочешь! Веди нас! Умрём или истребим злодея!» Тут же купцы обещали денежное пожертвование, а дворяне объявили, что составят ополчение из своей среды.

И закипели приготовления к войне. Сушили по деревням сухари для армии, заготовляли лошадей и телеги для перевозки раненых, был объявлен сильный рекрутский набор, и ополчились семнадцать губерний.

А Наполеон, лишь к нам вступил, так послал сильный отряд на петербургскую дорогу, - потому что думал и Петербургом завладеть, - а сам пошёл другим путём. Подступил он к Смоленску. Наши войска защищали грудью город, вышли из него, когда он уже был до половины разрушен неприятельскими ядрами, и отступили на московскую дорогу. Наполеон назначил своё начальство в Смоленске и пошёл за ними.

А мы всё разрушали на своём пути, чтоб ничего не оставить неприятелям и сокрушить их голодом. Крестьяне выносили нашим солдатам, что было под рукой, хлеба ли, квасу ли, и когда уходило войско, угоняли скотину в леса, спасали, что могли, из своего добра и зажигали сёла. И не одни только сёла истребили мы тогда сами на Смоленской дороге, а сожгли ещё два города: Дорогобуж и Вязьму.

Главнокомандующий наш, Барклай-де-Толли, был из немцев, а человек преданный, и своё дело знал. Однако царь должен был поставить на его место князя Михаила Илларионовича Кутузова, потому что войско бывало уже с ним в походах и любило его, опять же свой брат: русский. Князь приехал из Петербурга, нагнал нашу армию в полутораста верстах от Москвы и принял команду. Отступил он ещё немного и остановился в Можайском уезде, около села Бородина. Тут он сразился с Наполеоном в самый день Владимирской Божией Матери [1]. Целых пятнадцать часов бились не на живот, а на смерть. Не видно было солнца сквозь дым, а земля дрожала и стонала, что живая, вёрст на сто кругом. Что у неприятелей, что у нас легло тысяч по сорока на мать сыру-землю. Да мы-то были дома и могли пополнить наши войска; Бонапарту некем было заменить своих убитых.

Главнокомандующий дал вздохнуть солдатам и подвинулся ещё к Москве, а Наполеон пошёл опять за ним. Под самым городом князь собрал своих генералов на военный совет, как в сёлах собирается мирская сходка, и решили, что не будут отстаивать Москвы, что отдадут её врагам, на спасение России, потому что Наполеон попадёт в Москву, как волк в капкан. Но то и стало.

Давно уж говорили, что, может, Москва попадёт во вражьи руки, и как только прошёл этот слух, все стали из неё выбираться. Никому ведь охоты не было служить Бонапарту и оставаться в городе, где бы он распоряжался хозяином. А потом уж духовенство и чиновники получили от своего начальства приказание спасать всё казённое и церковное имущество. Поднялась везде суматоха: в домах, во храмах, в присутственных местах и в лавках. Иные зарывали в землю своё добро, другие своё вывозили. Столько потребовалось подвод, что под конец их нельзя было достать ни за какие деньги. По улицам тянулись день и ночь экипажи и обозы, и сновали пешеходы с узелками либо корзинами в руках.

Женщины несли детей. Все покидали город. Оставались в нём лишь бедняки, которым некуда было уходить, прислуга в господских домах, да часть братии в святых обителях. Около застав была страшная давка. У них стояли часовые и пропускали вперёд казённое добро, а уж потом частное. Многим приходилось ждать своей очереди по целым часам.

В Семёнов день [2] архиепископ служил обедню в  Успенском соборе, а после обедни молебен Владимирской Божией матери. Он увозил с собой икону. Когда он молвил: «Спаси от бед рабы Твоя, Богородице», народ зарыдал. Лишь только все приложились, вынесли образ в карету архиерея, и толпа бросилась его провожать по Красной площади. Тогда же увезли икону Иверской Божией матери.

На другой день, с утра, наше войско проходило Москвой, и солдаты плакали, когда шли с опущенными знамёнами мимо Кремля. К вечеру Наполеон вступил в город. Его французы стали голодать, лишь только перешли за нашу границу, и кормились одними грабежом. От границы до Москвы они шли около трёх месяцев, то и дело приходилось им отстреливаться от наших, и совсем изнурились солдаты. Но вспомнили они себя от радости, когда заняли Москву. Думали бедняки, что тут им готовый провиант и покойные квартиры, и рассыпались по пустым домам. Потаскали они из погребов, что было съестного, наелись досыта и улеглись спать. Да ненадолго привёл их Бог у нас отдохнуть. В ту же ночь вспыхнул в нескольких местах пожар, а гасить было некому. Отчего загорелось - неизвестно. Кто говорит, что мы сами жгли Москву, да жечь-то её нужды никакой не было: провизии в ней оставалось совсем мало, так и думать нечего было о том, чтоб прокормить целую армию, и пришлось бы французам погибать здесь голодной смертью. А скорей надо полагать, что солдаты, когда варили себе ужины, в разных концах города не позаботились об огне. На первых-то порах пожар никого не встревожил, ни французов, ни наших. Думали, что в Москве было много садов и пустырей, да на беду поднялся ветер, а на другой день превратился в бурю, так что огонь разлился настоящим морем и стал охватывать улицу за улицей.

Наполеон расположился квартировать в Кремлёвском дворце. Как уж очень разыгрался пожар, то посыпались головни градом на Кремль. Солдаты влезли на дворцовую кровлю, чтоб их заливать, а как они ни бились, становилось от часу не легче. Полопались все стёкла в дворцовых окнах, а жара так усилилась, что дышать трудно было. Пришлось Наполеону спасаться, а уж не было ниоткуда выхода. Ещё хорошо, что его генералы успели оглядеться в Кремле и вспомнили, что есть ход под горой. Бросились они к Тайницким воротам, да как вышли к реке, так и подумали, что настал их смертный час. На речном берегу всё горело, и летели со всех сторон головни. Мостовая так раскалилась, что обувь тлела. Наполеон и его генералы закрывали лица руками, а руки рдели и пухли. Опять же, никто дороги не знал, и шли на авось. Да вдруг наткнулись беглецы в каком-то переулке на своих солдат. Эти солдаты вызвались довести своего императора до безопасного места. И тогда провели они его Тверской заставой в Петровский парк.

Там он провёл трое суток, по ночам не спал, а всё смотрел на пламя, и вернулся в Кремль, когда стал пожар утихать, и уже выгорели три четверти города. Жутко было Бонапарту. Он воображал, что, как войдёт в Москву, наш царь попросит у него мира, а царь и не думал с ним мириться. Между тем, осень наступала, солдаты совсем износились, им нечем было прикрыться, а какая оставалась провизия в Москве - почти вся погибла во время пожара. Стал Наполеон посылать по окрестностям своих полковых начальников  отыскивать пищи людям и корму лошадям. Да наши крестьяне зарывали в землю свои запасы овса и ржи, а сами жили в лесах. Французы к ним захаживали и отбивали у них скотину, да этой малостью прокормиться было невозможно. Опять же, наши казаки показывались то и дело около Москвы, нападали зачастую на французов и истребляли их.

Говорили тогда в народе, что наш казацкий атаман, граф Платов, был у Наполеона в Кремле. Уж не знаю, православные, правда ли оно, нет ли, а что слышала от старых людей, то и вам передаю. Сказывали, что Платов надел зипун да лапти, пришёл в Москву и попался нарочно в руки французов. А Наполеон велел его допрашивать при себе через переводчика. Допытывались от него, где стоят казаки и где их атаман, а он им рассказал всякие небылицы. Наполеон говорил: «Попадись мне только в руки этот Платов, я его повесить велю». А Платов ему на это: «Не попадётся он вам, потому что больно хитёр, и как сокол - нынче направо летит, а завтра налево. Нынче он в одном виде, завтра в другом. Вы рядом с ним стоять будете, и то он вам в руки не дастся». Когда отпустил его Наполеон, да после узнал, что говорил с самими атаманом, так не вспомнил себя от досады и велел оповестить своему войску, что подарит бочку золота тому, кто возьмёт Платова в плен. А солдаты говорят: «Как мы его возьмём? Сам сказывал, что он нынче в одном виде, а завтра в другом. Ведь он с Дона пришёл и, должно быть, всякие заговоры знает, и глаза отводить умеет».

[EVG]

(окончание)

После об этом в народе песенку сложили:

Ворона ты, ворона,

Заморская простота,

Не умел ты, ворона,

В клетке сокола держать!

Где ж тебе, ворона,

На лету его поймать?

Немало натерпелись в Москве наполеоновские солдаты. Они с раннего утра отправлялись на добычу, обходили огороды, погреба, лавки, отыскивали в народе бедных москвичей и отбирали у них всё съестное и тёплые одежды. В богатых домах они грабили ценные вещи и предлагали, иной раз, нашим горсть золотых за кусок хлеба, да неоткуда было его достать. Часто из-за добычи они подымали между собой драку среди улицы, и начальники не могли их унять. Горемыки уж не боялись начальства, а боялись одного только голода.

Страшно было взглянуть на Москву. Везде лежали грудами горячие угли да почерневшие кирпичи, а под ними торчали обгоревшие столбы. На улицах валялись человеческие и лошадиные трупы. Во многих церквах устроены были бойни или конюшни. Над городом стоял такой густой дым, что выедал глаза, и оборванные, босые солдаты бродили всюду, чтоб отыскать себе пищи.

А наши бедняки, которые здесь оставались, приютились, куда попало: в погребах, в подвалах, даже в церквах. Тут сидели и спали, вповальную, больные, старики, женщины и дети. Ночью они ходили по соседним погребам или по огородам, чтобы вырывать мёрзлый картофель. Сотни людей сидели у Крымского брода, на Орловом лугу, где кипели постоянно самовары, да разогревались таганчики, и чего-чего тут не было! Стояли детские колыбельки, ящики, корзинки, сундуки, лежали узелки, подушки, и бродили собаки около своих хозяев. Французы приходили нередко и сюда на поживу. Эта бездомная толпа москвичей питалась тоже от соседних огородов и погребов. Кроме того, иные ходили на гостиный двор; он выгорел, но можно ещё было найти кое-какую провизию. А иной раз и то случалось, что наш и добудет, да повстречается на пути с неприятелями, и они его оберут.

Горемычные жители Москвы искали себе утешения в молитве. В нескольких церквах, где уцелели престолы, шло богослужение. Французские начальники не запрещали нам совершать службы. Они приставляли даже караул к храмам во время обедни и по просьбе священников присылали красного вина для литургии, а пшеничную муку на просвиры; ладан, свечи и масло мы добывали в погребах и лавках; лишь только раздавался благовест, москвичи, которые приютились по соседству, спешили в церковь. Бледные, исхудалые, они становились на колени и изливали своё горе перед Богом. Матери подымали детей на руках и восклицали сквозь слёзы: «Пресвятая Богородица, спаси невинных младенцев!» А когда на эктении дьякон молился «о царствующем граде», то рыдания раздавались во храме.

В иных монастырях стояли французы; другие погибли во время пожара. В Зачатьевском сгорели все кельи, и монахиням пришлось жить в одной из церквей, но в другой не прекращалась служба. Каменный соборный храм не был ещё достроен, и в нём укрывались более ста мирян. Нисколько человек из них ходили каждый день по огородам и собирали в общую пользу картофель и капусту. В это скорбное время делились всем, что посылал Господь. Монастырский священник молился с жителями обители и поддерживал их в горе. К нему приходили, что ни день, исповедники, и за каждой обедней были причастники. Все ожидали смерти и торопились исполнить христианский долг.

Французским солдатам становилось час от часу не легче, а Наполеон всё не решался оставить Москву. Не хотелось ему признаться перед всеми, что дела его плохи, и что пришлось ему на попятный двор. Зло его разбирало, так что генералы боялись к нему являться с докладами. Приказаний он никаких не отдавал, а его начальники тоже мало чем распоряжались, потому что в войске была страшная неурядица. Солдаты их не слушались и грабили, где только могли. Иной раз кто-нибудь из наших заходил в Кремль, и сердце его сжималось при виде поругания нашей святыни. Около Ивана Великого была устроена кузница, где французы переливали в золотые и серебряные слитки кресты, иконные ризы, сосуды и все драгоценности, которые мы не успели вывезти из соборов перед занятием Москвы. В Вознесенском монастыре была не достроена одна церковь; там устроили хлебню. В Архангельском соборе была кладовая, лежали мешки овса и ржи, в углах был навален картофель, и стояли бочки с солониной.

Уже больше месяца стоял Наполеон в Москве. Он боялся, чтоб князь Кутузов не напал на него врасплох, и послал своего зятя разведать, где стоит русская армия. Зять-то его наткнулся на наш лагерь по старой Калужской дороге, и один из генералов Кутузова напал на него, да так его разбил у села Тарутина, что французы бежали без оглядки. Как узнал об этом Наполеон, то увидал, что податься ему больше некуда, и тотчас же велел оповестить войскам, чтоб они были наготове, потому что на другой же день он выступает из Москвы.

И точно, вывел он сам свою армию из города. Которые из наших видели тогда его несчастных солдат, говорили, что больно было на них взглянуть. Изнурённые, в лохмотьях, они походили на нищих. Кто прикрывался женской юбкой, кто поповской ризой, у кого одна нога была в дырявом сапоге, а другая босая. За ними шли пушки, фуры и множество повозок с награбленным добром, так что армия и обоз тянулись на целых тридцать вёрст.

Весть об отступлении французов разнеслась, что молния, по городу, и обрадовались несказанно бедные москвичи. Но их ожидало новое ещё горе. Наполеону хотелось, со злости, истребить совсем Москву, чтоб не оставалось в ней камня на камне. Сам-то он ушёл, а оставил здесь несколько отрядов и приказал начальникам, чтобы они взорвали Кремль и все здания, что уцелели от пожара. И стали начальники всё приготовлять ко взрыву. Иные здания они наполняли соломой и втыкали в неё зажжённые свечи, а под Кремлёвские стены копали рвы, куда ставили бочки с порохом. Вдоль рвов протягивали канаты; один-то конец был воткнут в бочку, а другой неприятели зажигали и уходили, пока огонь не успел ещё добежать до пороха. Вся Москва и её жители должны были погибнуть. Да не без добрых людей на свете: у нас не поминают лихом французов: с голода да с холода они обирали наших, а не обижали их даром. Приказания своего императора они исполняли поневоле, но где только встречали русских, показывали им знаками, что Москва взлетит на воздух, и что надо поскорей из неё выбираться. Лишь только они ушли, наши бросились всё осматривать, и помог им Бог во многих местах затушить пожар.

Но Кремль сильно пострадал. В ночь с 10 по 11-е октября жители Москвы были пробуждены страшным взрывом. Все вскочили и выбежали на улицу. За первым взрывом прогремели ещё два других, и вспыхнул местами пожар. Да пошёл, на счастье, дождь  и не дал огню разыграться. Москвичи пробродили всю ночь по улицам или среди дворов, молились и ожидали смерти, а что ещё погибло в несчастном городе, того никто не знал. Когда начало светать, все взглянули на Кремль: золотая глава Ивана Великого блестела на солнце. Многие бросились к Кремлю и такое увидали страшное разрушение, что сердца их замерли. Повалились одни из крепостных стен; Москворецкую башню перебросило целиком на другой берег реки, дворец сгорел; Ивановская колокольня дала страшную трещину сверху донизу, а верх Никольской башни был оторван. Но икона Чудотворца, что стоит и теперь на ней, осталась невредима, и не разбилось даже стекло киота.

А наполеоновским солдатам выпали на долю неслыханные бедствия. Наша армия их преследовала с боков и с тылу. Они гибли тысячами, что от холода, что от голода, что от наших сил. Снег валил хлопьями, а приютиться было некуда на дороге, где не оставалось ни кола, ни двора. Несчастных сокрушили окончательно битва под городом Красным, а несколько дней спустя - переправа через реку Березину. Только успела она стать, тонкий лёд ломался под тяжестью обозов, и много, много трупов похоронила река. Вошли в Москву сто пятьдесят тысяч человек, а вернулись к нашей границе всего тысяч шесть. Из всей армии Наполеона уцелел лишь тот отряд, что он послал на Петербургскую дорогу. А сам Наполеон чуть не попал к нам в плен и спасся, переодетый, в санках, которые отнял на пути у какого-то помещика.

Лишь только проводили мы за порог незваных гостей, император Александр Павлович выдал в самый день Рождества грамоту, и было в ней сказано, что обещался царь соорудить в Москве храм Христу Спасителю. С тех пор на Рождестве служат у нас благодарственный молебен за спасение России от неприятельского нашествия.

Стала Москва отстраиваться, а государь повёл нашу армию во Францию, чтоб одолеть окончательно врага. А Наполеон уж успел набрать новое войско. Но мы его разбили и прогнали Наполеона с престола.

Не забыл царь обета, данного Богу, и лишь только вернулся в Россию со своей армией, заложил собор на Воробьёвых горах, и приступили к постройкам. Да оказалось, что не надёжен грунт Воробьёвых гор. После кончины Александра Павловича воцарился брат его Николай и в 1839 году перенёс закладку храма на другое место, к берегу Москвы-реки. Император прибыл тогда из Петербурга со своим наследником, с братом и иностранными принцами. Вся Москва съехалась на церемонию. К назначенному месту шли крестным ходом из Успенского собора сто дьяконов, двести священников и протоиереев в белых с золотом ризах, девять архимандритов и три епископа. Перед ними шли инвалиды двенадцатого года и гражданские чины, а за духовенством шёл митрополит Филарет, и около него царь со своим семейством и со свитой. Иконы Иверской и Владимирской Божией матери провожали ход. По всему месту, где он проходил, были расставлены полки.

После закладки начались работы. Теперь они окончены. Храм стоит на тысяче пятистах саженях, а вышиной он в сорок восемь слишком сажень. В нём могут молиться до десяти тысяч человек, и стоит он пятнадцать миллионов казне.

Он весь выложен снаружи белым мрамором, и горят на нём пять золотых глав. Храм в два яруса. Тридцать шесть столбов поддерживают его наружный карниз, а на карнизе высечены, из белого же мрамора, изображения святых. Внутренний купол отворяется на четыре громадных столба, соединённые наверху друг с другом. Между ними и наружной стеной идёт около всего здания широкий коридор. Так как собор сооружён во славу Богу и в память о том, как наши отцы ложились костьми за землю родную, то на беломраморных стенах коридора вырезаны золотыми буквами описания каждого сражения во время войны против французов и имена всех раненых и убитых воинов, которые в нём участвовали.

Как снаружи, так и внутри на иконах изображены всё больше святые русской церкви: князь Владимир, прозванный равноапостольным, потому что обратил наших предков в христианскую веру, преподобный Сергий Радонежский, мученики Борис и Глеб, святой князь Александр, который победил врагов наших на реке Неве, и называется потому Невским, и много ещё других. Все они послужили России, либо мечом против врагов, либо молитвой перед Богом, и молятся теперь в Господнем раю о своей земной родине.

Из коридора две лестницы ведут в другой ещё коридор, или вернее в галерею, устроенную в верхнем ярусе. Она огорожена вызолоченной решёткой и освещена шестьюдесятью окнами. С её высоты видна вся внутренность нижнего храма. Наверху два придела: один во имя Св. Александра Невского, другой во имя Чудотворца Николая, а главный, нижний престол посвящён празднику Рождества.

Москва готовится теперь к освящению собора. Мы помолимся за его завещателей и соорудителей, за воинов, что честно пали в бою, помолимся, да спасёт Бог Россию от неправды и крамол, да сохранит Он Белого Царя, да благословит его державу.

[1]26 августа.

[2] 1-го сентября, церковный Новый год.

Т. Толычева (Е.В. Новосильцева)

 http://www.voskres.ru/oikumena/tolicheva.htm