Московские празднества

[EVG]

Московские празднества

в честь Севастопольских моряков

В феврале 1856 года Москва торжественно встречала доблестных героев-севастопольцев. Беспримерную храбрость и силу русского духа проявили защитники Черноморской твердыни в борьбе против агрессивных держав, собранных со всего Европейского света для покорения нашей Родины и нашедших здесь достойный отпор военных моряков и рядовых граждан, сплочённых единым патриотическим чувством. Вся Россия всколыхнулась в ту кровавую годину горячим порывом отстоять славу русского оружия. И продемонстрировала всесословное единство русского народа. Полегли полчища поганых захватчиков на священной нашей земле, сделавшейся единым Малаховым курганом. Кроме огромных потерь враг ничего не получил, разве что одни опалённые огнём руины.

И вот мир наступил. Россия стряхнула недуги, связанные с войной, историческая страница перевёрнута. На троне новый Император Александр II. Страна готовится к переменам, чтобы усилить свои позиции в мире. А о том, как хлебосольная Москва встречала героев-севастопольцев тогда же взволнованно и достоверно поведал знаменитый русский учёный и писатель Михаил Петрович Погодин (1800 – 1875) в своём журнале «Москвитянин». Эти волнующие встречи Черноморских моряков с жителями древней столицы описаны так непосредственно и воодушевлённо, что без умиления и теперь их читать невозможно. Общенародное торжество в честь защитников Севастополя во многом сходно с тем, что переживает теперь наш народ, по миновании кратковременной разлуки Крымского края с исторической Родиной.

Повествование М.П. Погодина подготовлено к публикации библиографами Маргаритой Бирюковой и Александром Стрижевым.

 

 

Летописи сохранили нам драгоценные известия о народных празднествах в древности: Князья, бояре, духовенство, купцы, простолюдины, вои – составляли часто одно семейство, радовались одною радостью, тужили об одной печали, – и сидели за одним столом без всякого различия.

Мудрено было поверить, чтоб в наше время могло случиться что-либо подобное. Мы удалились так далеко от природы, столько возникло разных условных отношений между нами, такие стеснительные приличия узаконились, наконец, столько внешних обстоятельств в течение долгого времени укрепило и утвердило наш искусственный образ жизни, что казалось невозможным возвращение к первобытным явлениям Истории. Тяжёлые вериги, кои надели мы на себя, должны были непременно мешать, казалось, всякому естественному, свободному движению. Этого мало: мы так привыкли к ним, так срослися с ними, что уже их и не чувствовали, и нам ловчее, удобнее стало ходить согнувшись, или даже на четвереньках, чем по-человечески, с поднятою вверх головою, как постановил её Бог.

Каково же было общее изумление, какова же была общая радость, каково же было наслаждение для всех истинных друзей родной земли, когда они увидели, что всё искусственное, наносное, всё притворное, ложное, несмотря на мнимую свою затверделость, может, в добрый час, спасть ветхой чешуёю с нашей души, и мы, нисколько не отказываясь от Европейских изобретений, от успехов образования, от усовершенствований, произведённых временем, можем встрепенуться, как ни в чём не бывалые, можем развернуться, оживиться!

Исполнилось то, что слыхали мы в сказках: Русского духа во сне не было слышно, а ныне Русский дух воочию совершается!

Как же это случилось? Надо ведь произойти чему-нибудь особенному, совершенно новому и беспримерному, чтоб такое чудо с людьми хоть на минуту состоялося.

Да, надо было со всех концов Европы свезти нисколько армий в одно тесное место; надо было собрать там артиллерию, осадную и всякую, обезоружив даже главные Европейские крепости; надо было изобрести множество смертоносных снарядов, новые пушки, новые бомбы, новые пули, особенные ружья, особенные батареи; надо было окружить осаждённую крепость флотами, каких никогда и нигде ни видало никакое море; надо было с помощью всех вновь открытых газов развести такой огонь, какого от сотворения мира на земле не бывало; надо было грянуть вдруг тысячам орудий, и греметь почти безостановочно в продолжение целого года, чтобы земля дрожала, горы тряслись, нервы расстраивались, ум мешался... Вот когда Русский человек пробудился (крепко он спал!) и перекрестился, начал всматриваться, вслушиваться, вдумываться...

Ужасное и вместе умилительное зрелище представилось ему в его нечаянных просонках! Тысячи братьев ложатся поражённые, другие становятся спокойно на их места. На верную, очевидную гибель вызываются по стольку охотников, что надо выбирать из них тех, кто имеет более права умереть по своим прежним заслугам. На опаснейших местах прислуга не хочет сменяться: «Неприятель бьёт в день по 50 человек, так на три дня нас станет; а там что Бог даст, то и будет». Дети заряжают пушки, женщины подносят снаряды, бегают по бастионам и кричат солдатам: «Веселее!» Другие перевязывают раны под выстрелами; священники исповедывают и приобщают; и ни от кого не слышно ни малейшего ропота, ни малейшей жалобы, ни малейшего неудовольствия. «Господи помилуй, Господи помилуй нас грешных», – вот единственные слова, кои излетают из закрывающихся уст!

Из обыкновенной среды поднимаются вдруг люди на высоту чуть видную, – Корнилов, Нахимов, Истомин, Юрковской – поднимаются и поднимают нас вместе с собою. Другие, вдохновенные, как Хрулев, в минуту опасности являются для избавления. Тотлебен, в неистощимом уме своём, отыскивает беспрестанно новые средства обороны и нападения. Мельников под землёю проникает до самых траншей неприятельских. Удалые вылазки Бирюлева, Астапова и прочих молодцов не дают врагу покоя по ночам. Васильчиков, являясь везде, соблюдает порядок и содержит всё в исправности...

Очнулся Русской человек! Все чувства его приходят в движение; сострадание, негодование, радость, стыд, досада, гнев, оскорблённая честь, желание отмстить, горесть, народное самолюбие, воспоминание о прежней славе волнуют душу. Вся внутренность переворачивается. У окаменелых людей выжимаются слёзы, у одеревенелых бьётся сердце, и у потерявших понятие о стыде – краска выступает на лице.

К Севастополю обратились все сердца. Туда понеслись все молитвы. Там сосредоточились все желания. Ничего не существует в России, кроме Севастополя.

Между тем, смерть выхватывает одного за другим лучших людей... искупительные жертвы падают, молясь за отечество… слова их разносятся с быстротою молнии по всему пространству России и пронзают сердца.

Наши потери, ошибки, бедствия, недостатки волнуют народное чувство и увеличивают силу нравственного сопротивления.

Две смены неприятельского войска легли под живыми стенами Севастополя. Отчаянные приступы отражены... Борьба увеличивается. Для врагов не остаётся также никакого выбора: или умереть или взять город.

Что же будет? Чем всё это кончится?

Новые тучи заходят над Россиею с других сторон. Число врагов увеличивается. Грозят иные предатели. Надежда сменяется страхом, страх сменяется надеждою...

Так проходит целый год в душевных пытках, в мучительных ожиданиях.

И не остается никакой возможности, или лучше сказать, не остаётся никакой пользы удерживать Севастополь, превращённый в развалины!

Велено было отойти, оставить Южную сторону, – и отошли храбрые, плача и рыдая, приводя всех нас по всей России в слёзы, «на Северную».

Но вот новое в судьбах человеческих – не думанное, не ожиданное. Ангел мира ниспосылается на усталую, дымящуюся кровью землю...

Вдруг известие, что Севастопольские моряки скоро явятся в Москве, переведённые на службу в Архангельск и Кронштадт.

Москва взволновалась. Все чувства, испытанные ею в продолжение рокового года, возобновились в сердце. Севастопольские моряки, что стояли одиннадцать месяцев в адском огне, что принимали за нас на свою грудь все вражьи удары, что спасли Русскую честь, – они идут, они идут, – мы их увидим, обнимем, мы им поклонимся.

И произошла удивительная встреча, устроилось небывалое угощение!

Веселие, удовольствие, радость на улицах, в домах, в собраниях, в обществе; забилось сердце, раздались искренние слова, вырвались задушевные крики. Позабыты все противные мелочи, оставлены все неприятные частности, отброшены все досадные дрязги. Заговорили старики и молодые, женщины и дети, знатные и убогие, бритые и бородатые, тихо и громко, без всяких задних мыслей, без всяких тягостных ощущений, без всяких низких опасений, в чувствах взаимной дружбы, в чувствах искренней, неограниченной преданности к Государю и его детям, ко всем членам царского дома, в чувствах горячей любви к отечеству, с полною верою в будущее.

Прекрасные минуты, высокие минуты, когда все люди разделяют одно чувство, живут одною жизнью, когда всякий принимает сердечное участие в общем деле, сознаёт себя членом, неразрывною частью целого, единицею общего количества, и действует по доброй собственной воле, а не по чужому постороннему указанию, всегда противному для человеческого самолюбия.

Прекрасные минуты! Высокие минуты! Сколько в них силы, сколько в них жизни! Как они ободряют, укрепляют, освежают дух?

[EVG]

(продолжение)

********

Но не смешно ли, скажут некоторые, придавать такое значение празднествам, очень простым и обыкновенным? Это всё преувеличения, мечтания, грёзы! В чём можно было видеть и слышать такие чудеса?

В чём? В земных поклонах толпы Севастопольским морякам, в целованьях мужиками Егорьевских крестов, в чарках вина, выпитых барынями на площади за здоровье матросов, в задушевных голосах, которыми пелся царский гимн, в искренних речах простых людей между собою, в весёлых напевах плясовых песен, в разбитых бокалах, в бессмысленных словах, в нелепых телодвижениях, в незнакомых поцелуях... Вот в чём можно было видеть и слышать такие чудеса тому, кто хотел и мог их видеть и слышать; вот по каким образчикам, примерам и выходкам можно было судить и о том, чего не было, – но оставим общие рассуждения, оставим мечтания, и перейдём в область действительности, расскажем всё, что было, по порядку.

Начало всего яснее видно в следующем отношении Инспекторского Департамента Морского Министерства по дежурству от 12 февраля, за № 2673, которое мы здесь и сообщаем:

«Общество города Москвы, желая ознаменовать прибытие в Москву флотских экипажей, идущих из Николаева, делает им торжественный приём, приглашая к этому всех морских офицеров, участвовавших в защите Севастополя».

«Коммерции советник Василий Александрович Кокорев предлагает к услугам гг. офицеров приготовленные им заблаговременно вагоны для поезда в Москву и обратно, а также в самой Москве, на всё время пребывания гг. офицеров, дом, прислугу, стол и экипаж».

«Его Императорское Высочество Генерал-Адмирал, приняв всё это благосклонно, изволил разрешить: желающих из вышесказанных офицеров уволить в Москву на 7 дней».

«Поезд по железной дороге из С.-Петербурга отправится в четверг, 16 февраля в 11-ть часов утра. – Остальные затем подробности, по этому приглашению, можно узнать у флигель-адъютанта Бирюлева».

Московские граждане, предуведомлённые о прибытии дорогих гостей, ожидали их на станции железной дороги. Лишь только показались вагоны, грянуло ура, отдалось на дворе, повторилось на площади... Вот растворяются дверцы, высыпают морские мундиры, блещут знаки отличия на фуражках... сердце забилось. Раздаются восклицания: «Здравствуйте, здравствуйте, добро пожаловать! Милости просим, милости просим!» Начинаются поцелуи, объятия. Ура не умолкает.

У крыльца давно дожидаются тройки в раззолоченных дугах, в праздничной упряжи, с заплетёнными в гривах разноцветными лентами, с звенящими бубенчиками. Лихие кони ржут и роют копытами землю. Офицеры рассаживаются. Впереди едет Кокорев с Бирюлевым, уже известным Москве. За ними несутся в порядке тридцать троек. Необыкновенный поезд направлен по Мясницкой, Ильинке, Царской площади, Тверской.

Прохожие по улицам останавливаются и спрашивают друг друга: «Кто едет? Моряки. Какие? Севастопольские. Кто везёт? Кокорев». И понёсся первый гул по городу...

B гостинице Шевалье самовары уже кипели, приготовлен чай с Московскими калачами и сайками.

Здесь представлен офицерам список 80 покоев, из всех лучших гостиниц, кому какие выбрать угодно.

Тотчас последовало размещение по бастионам, как прозваны выбранные покои.

Между тем, отдано приказание исполнять все требования дорогих гостей с поспешностью и точностью, угадывать, сколько можно, все желания. Посланы благонадёжные люди во все гостиницы для наблюдения за порядком угощения. Предоставлено в распоряжение офицеров по 50 билетов во все спектакли, концерты и маскарады. К каждому крыльцу поставлено по нескольку карет и саней, парных и одиночных.

В 2 часа офицеры представлялись генерал-губернатору, который принял их всех в кабинете, расспрашивал об их службе, и напомнил подвиги, ему известные; потом были они у коменданта, Севастопольского своего знакомого.

Первый обед назначен был в Новотроицком трактире, знаменитом произведениями Русского поваренного искусства.

Офицеры съехались туда на утренних тройках. Ильинка усыпана уже была народом, по обе стороны. На биржевой площади перед крыльцом стояли толпы. Народ снимал шапки и раскланивался с наезжавшими. Многие ожидали их с открытыми головами. Мудрено было пробраться до крыльца...

Стол приготовлен был в пяти комнатах, соединённых между собою посредством проломанных стен, открытых дверей.

Всё, что можно было найти лучшего, вкусного, дорогого, всё, чем славится исстари хлебосольная Москва, – всё явилось дорогим гостям на угощение: отличная рыба всех родов, свежая зернистая и паюсная икра, сочная ветчина, белая и нежная телятина, блины красные и гречневые, животрепещущие стерляди, Можайске поросята под сметаной с хреном, кулебяки, расстегаи. Одним словом, исполнилась пословица: что ни есть в печи, всё на стол мечи! Тридцать проворных ярославцев, в белых, как снег, рубашках, подпоясанных шёлковыми кушачками, – кваском приглаженные, и маслицем примазанные, с вывертом и подходцем, так и сновали между столами и подавали, приговаривая: «Пожалуйте-с, пожалуйте-с».

За каждым столом сидело по два и по три обывателя, на которых возложено угощение; в первой зале Кокорев и Погодин, во второй – Жеребцов и Топоров, в третьей – Нарышкин и Клипин, в четвёртой – Мамонтов и Геер, в пятой – Богданов и Севастьянов и проч. Бокалы поднимались одни за другими; беседа шла живее и живее. Говорено было от души, и теперь всё перезабылось, – значит было очень хорошо, то есть, гораздо лучше того, что пишется и сочиняется.

«Здоровье морских офицеров», «В честь погибших», «Во славу Русского Флота», «Здоровье Генерал-Адмирала», «В память о первой минуте, когда решено было защищать Севастополь во что бы то ни стало, и спасена русская честь». О. О. Федорович в нескольких тёплых словах благодарил общество от лица всех офицеров.

«Здоровье трёх героев – кто они?» Хрулев, Тотлебен, Васильчиков! Восторженное ура не прерывалось, гремело и отзывалось на улице...

Народ поглядывал друг на друга с удовольствием и улыбался. В продолжение всего обеда часа четыре не сходил он с площади, и одни толпы сменялись другими, гуще и гуще. Всем хотелось увидеть любезные черты молодцов Севастопольских, и поклониться им в знак своей усердной признательности.

*********

18-го числа вступали первые два экипажа, 32-й и 29.

В Чудове монастыре совершена была в этот день панихида по покойном Императоре Николае Павловиче.

По окончании панихиды офицеры отправились на вчерашних тройках к Серпуховской заставе. Поезд остановился за покупками на площади пред памятником Минину и Пожарскому.

Купцы высыпали из рядов, и узнали о близкой встрече. Множество помчалось на извозчиках вслед за тройками. Впереди ехал лейтенант Дистерло, привезший по распоряжению Генерал-Адмирала вновь назначенные медали всем чинам морского ведомства, которые принимали участие в беспримерной обороне Севастополя.

Заехав несколько вперёд, он передал их ведшему офицеру, медали тотчас были розданы и привешены; матросы вступали в Москву новыми кавалерами.

Лишь только показался их длинный строй, спускавшийся с пригорка, в серых истёртых шинелях, из-за которых виднелись бараньи околыши – сердце затрепетало у встречавших, слёзы прошибли. Бог знает, что почувствовалось – сладко ли, горько ли, страшно ли, весело ли? Только горячо! Кокорев с Мамонтовым, сняв шапки, несли на большом серебряном блюде хлеб-соль, какую-то испечённую гору, для которой чуть ли не складена была особая печка. Поравнявшись с гостями, Кокорев передал поднос старшему офицеру. «Други и братья, – сказал он им, едва сдерживая слёзы, – благодарим вас за ваши труды и подвиги, за пролитую вами кровь для нас, в защиту родной земли. Примите наше сердечное спасибо и наш земной поклон». С этим словом он повалился им в ноги. За ним поклонились в землю следовавшие. Минута была торжественная! Все плакали. Очевидцы чрез долгое время не могли без слёз рассказывать об этой минуте.

Один старик из задних рядов бросился вперёд и закричал: «Батюшки, где тот, что благодарил-то за нас... Дайте мне его поцеловать!»

Матросы выстроились и двинулись в путь. У заставы ожидали их не толпы, а тучи народа. Они закричали «ура» навстречу. «Ура» грянуло им в ответ. Клики не умолкали, покуда не подошли матросы к заставе. Там встретил их Московский комендант И. И. Кизмер, и поздравил с благополучным приходом. Купечество, мещанство, цеховое общество поднесли свою хлеб-соль. От заставы потянулось уже целое бесконечное войско, беспрестанно умножавшееся, к Серпуховским воротам, между двумя стенами народа; третья стана шла впереди, четвёртая позади. «Ура» гремело со всех сторон. Шапки летели вверх.

На Серпуховской площади приготовлено было откупом и купечеством угощение. Площадь вся покрыта была народом. В домах выставлены окна. Женщины громоздились на скамейках, ребятишки торчали на крышах, около труб. Строились тут же подмостки, и везде толкались люди. Соседние улицы запрудились экипажами.

Матросы составили четвероугольник. Военный генерал-губернатор поздоровался с ними, обошёл все ряды, поздравил, и спросил себе чарку водки выпить за здоровье славных моряков.

Как хороши они были в дорожном своём платье, с Егорьевскими крестами и медалями, в рубцах и царапинах, загорелые, почернелые, заскорузлые. Много, много читалося на этих грубых лицах! Много, много говорили эти мозолистые руки! Некоторые из народа прикладывались к Егорьевским крестам!

Матросы, по данному знаку, начали один за одним подходить к столам, брали по стакану, выпивали, и покряхтывали, откашливались: с других сторон сыпался дождь калачей и саек.

Какие-то знатные дамы, стоявшие вблизи на скамейках, вдруг закричали: «Дайте нам чарку, мы хотим пить за здоровье Севастопольских матросов. Ура! Ура!» Офицеры сбежались благодарить за прекрасное движение. «Здоровье Черноморских офицеров!» Общий крик: «Здоровье всех защитников Севастополя, их жён и детей! Ура! Ура!»

[EVG]

(продолжение)

***

Матросы размещены в двух соседних частях города. Купцы рвали к себе матросов наперехват, кто спрашивал 20, кто 30. К.Т. Солдатенков взял себе сто. Особые харчевники наняты были некоторыми хозяевами угощать гостей «по вкусу».

За матросами тянулись повозки с их семействами. На каждое семейство роздано по 50 руб. сер.

Офицеры, пришедшие с экипажами, приглашены В.А. Кокоревым в гостиницу Шевалдышева, где было приготовлено для них помещение. К ним присоединились офицеры, съехавшиеся из соседних губерний: Новгородской, Тверской, Рязанской, и проч., так что всех гостей собралось к 19 числу около ста.

Обед приготовлен был по гостиницам.

18 февраля день кончился в подобающей тишине.

***

В воскресенье 19 февраля, день всерадостного восшествия на престол Государя Императора, торжественная литургия и молебен о здравии и благоденствии Его Императорского Величества в Чудове монастыре.

Поздравления городского начальства.

От генерал-губернатора офицеры в полной парадной форме, длинным поездом, отправились засвидетельствовать глубочайшее своё почтение нашему славному, нашему достойному... мудрено прибрать настоящее имя этому, что получил Егорьевский крест из рук Суворова, что был начальником штаба в 1812 году у Барклая и Кутузова, что принял команду под Кульмом после раненого Остермана... этому ещё мощному, белому льву, с соколиными глазами, которого имя стоит целой армии, и производит во всяком русском сердце какой-то особый трепет... Алексею Петровичу Ермолову. К нему, в его военную лавру, на Пречистенке, являются на поклон все военные люди, проезжающие Москву, смотреть, слушать, думать... Нечего рассказывать, как принял молодых Русских бойцов боевый Русский старец.

Обед у г. генерал-губернатора для высших чинов.

Обер-офицеры обедали в гостинице Шевалье, у В.А. Кокорева. Весел, шумен и радушен был этот обед.

Много было говорено, много прочувствовано, много передумано! В средине обеда М.П. Погодин встал и провозгласил: «Мм. Гг.! Ныне день восшествия на престол Государя Императора. Дай Бог ему царствовать долго, счастливо, милостиво, любовно! Сила не в силе, сила в любви. Да здравствует возлюбленный Государь наш Император Александр Николаевич!»

Громкими рукоплесканиями покрылась эта задушевная здравица!

Второй бокал поднят в честь Севастопольцев. Н.А. Жеребцов произнёс приветствие, выразив чувства общей к ним признательности, за их подвиги и вместе отдав честь их скромности, благородству, их образу действий сравнительно с поступками наших врагов.

«Позвольте мирному гражданину, – сказал он, – когда-то участвовавшему в боях отечественных, сказать вам от глубины русской души приветное слово….................

Прославить громко и во всеуслышание геройство Черноморских моряков наших, и уверить вас, что каждый Русский гордится тем, что он соотечественник с вами, и что не только теперь, когда ваши подвиги так свежи у всех в памяти, но и тогда, когда юнейший из вас будет преклонным старцем, – всякий Русский человек почтит этого старца и укажет его своему сыну, как пример доблести, сказав: «Поклонись ему, он участвовал в знаменитой защите Севастополя», – и пылкий юноша преисполнится тогда благоговения к войску, которого этот старец будет представителем, и воспламенится живейшею любовью к славному своему отечеству. Теперь же заключим историческим «Ура!» в честь славных защитников Севастополя».

С.П. Шевырёв прочел стихи, в честь их сочинённые. Выписываем некоторые строфы:

…Вам привет Москвы державной,

Вам народа общий глас:

В сердце Руси православной

Горячо мы любим вас.

 

Гости! В вас, покрытый славой

Из пучины бед и зол,

Сам великий, сам кровавый

Севастополь к нам пришёл!

…

Расстилай же скатерть брану,

Ты во все концы, Москва!

Наливай же брагу пьяну,

Осушай ковши до дна!

Лейся море, брызгай пена

Из бокалов в добрый час!

Будет море по колена

Нам на радости о вас».

 

«Не знаем, как благодарить вас, мм. гг., – отвечал один из моряков, – но что мы сделали? Мы исполняли только долг свой!»

«О, если бы все исполняли долг свой, – воскликнул Кокорев, – России желать не осталось бы ничего! Мм. гг. во славу исполнения долга!»

«Исполнение долга!» – воскликнуло с шумом всё собрание!

Перед окончанием обеда явился Бутаков, капитан 2 ранга, описавший Аральское море и течение рек Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи, которому Гумбольд отдал полную справедливость. (Замечаю это обстоятельство потому, что мы любим чужие рекомендации. Как-то не верится без них ни в какое достоинство: ну где же нам, что мы за люди! Так рассуждаем мы обыкновенно в припадке своей скромности или другой какой добродетели, сходной с пороком).

«Здоровье Алексея Ивановича! Здоровье Григорья Ивановича», – раздалось между моряками.

М.П. Погодин сказал: «Господа! Враги хотят запереть вам Чёрное море, а вот ваш товарищ, прибывший с Аральского. Да развернётся ж Русский флаг и развевается на всех морях – на Аральском и Чёрном, на Немецком и Средиземном, на всех Океанах – Тихом, бурном... (кто-то произнёс имя Сыр-Дарьи), на всех Сыр-Дарьях и Аму-Дарьях! Ура! В честь и славу Русского флота!»

Новый тост в честь Генерал-Адмирала.

М.П. Погодин сказал: «Господа, мы пили за флот, за моряков, – этот бокал в честь вашего Генерал-Адмирала. Он славно начал! Дай Бог продолжать ему с большей и большей силою. Здоровье Великого Князя Константина Николаевича!»

Какое грянуло ура – мудрено передать: все офицеры бросились чокаться между собою и целоваться и поздравлять друг друга и провозглашать имя Генерал-Адмирала, как будто б он был между ними.

Потом обратились они к выражателям общих чувств, предложили здоровье Жеребцова, Кокорева, Шевырёва, Погодина. Те благодарили, у кого сколько слов нашлось. Началось качание. Шевырёв отвечал:

...«Скромность ваша видит в вашем подвиге только исполнение долга. С вас мы все должны брать пример. У каждого из нас, на всех поприщах жизни есть свой Севастополь: Севастополь правды, Севастополь истины, Севастополь всякого добра в России! Отстаивать эту святыню против всех врагов внутренних, есть долг каждого из нас. Если всякий будет думать об исполнении долга, как вы думаете, счастлива будет Россия, и этим счастьем будет утешаться вполне Государь её!»

Вечером великолепный бал в благородном собрании.

***

20 февраля: в понедельник, обед давал опять В.А. Кокорев в залах купеческого собрания, потому что общественные обеды ожидали генерал-губернаторского, а этот не мог быть назначен прежде 21 числа!

Оркестр Сакса разыгрывал русские песни, с трудом отысканные, и отрывки из итальянских опер.

После обеда все присутствовавшие дружным хором пропели песнь во славу Царя, стоя полукругом, перед Его портретом.

Из тостов примечательные были за сестёр милосердия и за сирот Севастопольских. С.П. Шевырёв между прочим сказал:

...«Святы все сироты мира, но сироты падших защитников Севастополя ближе к нашему сердцу, потому что это дети людей, за нас положивших животы и души свои. Да здравствуют сироты Севастопольские! Память их падших отцов да не умирает в них никогда! Да растут они и воспитываются, имея пред собою живые образцы славных героев Севастополя, нас окружающих».

Слово так пришлось по сердцу морякам, что они принялись качать говорившего. Отвечая объятиями на их дружеский привет, он благодарил их за то, что они напомнили ему волну морскую, но без её неприятностей: Что он хотя на море и подвержен его болезни, но от такой качки и больной бы выздоровел.

Вечером благородный спектакль в пользу Черноморских экипажей.

***

21 февраля встреча второго отряда, взвода (не хочется называть его эшелоном), состоявшего из экипажей (не худо бы перевести на православный язык и это дикое название с прочими) 38-го (бывшего Корниловского) и 40-го. Кокорев, Мамонтов и Погодин поднесли хлеб-соль перед Серпуховскою заставою и передали их начальнику, знаменитому Винку (стоявшему в Севастополе целый год на самом привольном для неприятельских выстрелов месте).

Московские головы представили другую хлеб-соль. Комендант поздравил их также, как и предшественников.

Народу было множество. Толпы валили одна за другою. Шествие было живо, весело и шумно. Музыка играла военные марши. Вдруг матросы грянули плясовую.

Они кончили, раздалось ура, и начали перекликаться этими кликами провожающие с ожидающими и встречными. Потом опять заиграли марш, потом опять песни и ура!

В пятьдесят третьем году,

Объявил Хранцуз войну

На матушку на Москву,

На Россиюшку на всю,

А на Севастополь городок

Англичанский сильной флот,

Сильну армию грузил,

В Чёрно море выходил.

 

На площади устроено было угощение, как прежде.

Нашлось между матросами три мальчика, из которых один был под Синопом, другой весь год прожил на каком-то переднем бастионе, третий служил у Винка. Их совсем было затормошили, да уж нашёлся добрый человек, и увёз их в фотографию.

Какой-то старик из толпы бросился обнимать Бирюлева и целовать за удалые его вылазки. Другие кланялись.

Роскошный обед у генерал-губернатора графа Закревского.

Не о хлебе едином жив бывает человек, и у нас теперь за всяким обедом требуется слово, которое даёт смысл празднеству.

Заслуженный хозяин произнёс следующее приветствие своим славным гостям:

«Радушный приём, который вы встречаете на пути по родной земле – есть сердечный отголосок того сочувствия, которое возбуждено во всех геройскою защитою Севастополя, несокрушимою твёрдостью, блистательным мужеством и самоотвержением Севастопольского гарнизона. Это вместе и голос глубокой народной признательности к вашим доблестным начальникам и всем боевым товарищам, которые погребли себя под развалинами Севастополя, но вечно будут жить в летописях Российской славы. Провидение сохранило вас, дабы вы передали новому поколению Русского флота, во всей чистоте, те воинские доблести, которыми отличаются Черноморцы от адмирала до матроса».

«Господа! За славу Русского оружия! За здоровье храбрых защитников Севастополя и за ваше здоровье!»

Дружное ура огласило залу в ответ на приветствие графа. Контр-адмирал П.И. Кислинский выразил от лица всех моряков чувство искренней благодарности.

Речью профессора Шевырёва заключился обед.

Вечером маскарад в Купеческом собрании.

[EVG]

(продолжение)

**

В среду 22 февраля, катанье под Новинским, на тридцати тройках, с которыми познакомилась теперь уже вся Москва. Офицеры объехали весь Кремль, Новинское гулянье, и около часа собрались в дом М.П. Погодина на Девичьем поле, где в обществе московских литераторов встретили их масленичные блины, песни, пляски.

Подняв бокал за здоровье своих дорогих гостей, М.П. Погодин сказал:

«Вам угодно было удостоить благосклонным посещением мою рабочую, смиренную келью.

Примите искреннюю мою благодарность! Дорого ценю я честь, вами мне оказанную; она останется лучшим наследством моим детям.

Если в продолжение последнего времени мне удавалось выражать некоторые Русские чувства, – поверьте, что я не выразил и сотой доли того, что чувствовала Москва, что чувствовала вся Россия, следя воображением за вашими опасностями, трудами и подвигами. Позвольте мне здесь, у себя в доме, ещё раз предложить тост за ваше драгоценное для отечества здоровье. Многие лета вам, славные защитники Севастополя!»

Затем хозяин предложил выпить за здоровье В.А. Кокорева, и сказал при этом:

«Есть русская пословица: хорошо тому, кто добро делает. Но хорошо и тому, кто добро помнит! Позвольте, господа, предложить вам выпить за здоровье того Русского человека, который от искреннего сердца выражает так прекрасно общую нашу вам благодарность, и напоминает старинное Русское гостеприимство. В качестве летописателя я должен занести в летопись этот мирный, гражданский почтенный подвиг. За здоровье Василия Александровича Кокорева!»

Третий бокал посвящён В.Ф. Тимму, М.П. Погодин сказал: «Выпьем за здоровье того любезного художника, который бойким, мастерским своим карандашом увековечивает и распространяет в народе ваши драгоценные черты и изображает ваши подвиги. Здоровье Василья Фёдоровича Тимма!»

Раздались народные русские песни, под звуки гитары. Лазарев, отличный наш певец, превзошёл сам себя. Моряки слушали его песни, и не наслушивались. Особенно переходы его от звуков протяжных и заунывных к быстрым и весёлым приводили их в восторг. Садовский насмешил купеческими рассказами о Венском Конгрессе, об истории ста дней и кончине Наполеона. Щепкин выскочил вдруг отчаянным охотником, и рассказал со всем жаром молодости пoxoждeние своего налёта. Лазарев затянул «Лучинушку». Садовский передал повествование купца о Февральской революции 1848 года. «Рассказ капитана Копейкина», – закричал кто-то. «Нет, господа, – сказал хозяин, – Копейкина не может быть в наше время. Это старый миф! Зачем тревожить его кости!»

Студент Потехин прочёл стихи, только что им сочинённые, в честь защитников Севастополя.

Бог послал нам испытание

В Севастополь родном:

Тяжело было страдание —

Не покрылась Русь стыдом!

 

И развалины кровавые,

На позор Европе всей,

Вновь восстанут, величавые,

С громкой славою своей.

В хартиях бытописания

Черноморец жив во век:

Славные его деяния

Вспомнит Русский человек.

 

Вам, защитники-воители,

Здесь в отчизне торжество.

Падших к Господу в обители

Вводят ангелы его!

Если ж снова вас отечество

К свежим лаврам позовёт -

Вновь увидит человечество,

Что в вас Русский дух живёт!

За ним студент Татлин явился со своими. А блины стыли. Молодёжь звала плясать. Времени не доставало...                                                                                                           

С Девичьего поля [1]поезд отправился по новым улицам на поле Воронцово к И.Ф. Мамонтову, и оттуда в Сокольники к О.Н. Гееру: Мамонтов и Геер: по письмам Кокорева, занимались преимущественно приготовлениями к принятию в Москве наших дорогих гостей.

У И.Ф. Мамонтова была дополнительная перекусочка. Какой-то зверь морской протянулся чуть ли не во весь стол, а около него расположилась всякая челядь помельче: стерлядки, рябчики, куропатки и прочее. Шампанское запенилось. Лазарев запел: «Не белы снеги в поле забелелись... Цвели, цвели цветики, цвели да поблекли!» Садовский рассказывал похождение по судам Симбирского татарина, который должен был давать во всех инстанциях по рублю серебром, историю крестьянина, который овдовел и женился в другой раз. Наконец, рассказан был им задним числом и блаженныя памяти капитан Копейкин.

У О.Н. Геера, в Красном селе, устроен был вечерний чай с новыми тостами за здоровье Черноморцев.

Вечером благородный спектакль в пользу Черноморских Экипажей (сыгран был Гоголев «Ревизор») и блестящий бал у Домны Павловны Веселовской.

***

«В четверг 23 февраля, утром, (извлекаем из описания, сообщенного в газетах), моряки кланялись святыням Московских соборов. Главным вожатым был наместник Чудова монастыря архимандрит Иоаникий, вместе с профессором Шевырёвым. Протосакеларии Соборов Успенского и Архангельского показывали им исторические памятники и все драгоценности, объясняя их значение. В Чудове, поклонившись мощам святителя Алексея и приложившись к рукописному его Евангелию, они прошли прямо из соборной церкви в малый Николаевский Дворец, где видели комнату, в которой родился ныне царствующий Государь Император, и другую, где он покоился в колыбели ещё новорождённым младенцем, тогда надежда, а ныне царь-надежа и любовь своего народа.

В Оружейной Палате Директор А.Ф. Вельтман показывал и объяснил морякам все её древности с теми подробностями, которые доступны только знатоку и хозяину своего дела.

Историческая прогулка по Кремлю заключена была во дворце и в теремах царских. Виды на Замоскворечье, озарённое солнцем из дворцовых окон, приводили их в восторг. Родное говорило их сердцу в златоглавой Москве».

Великолепный обед в честь Черноморских защитников Севастополя давал в этот день В.А. Кокорев. Залы Купеческого собрания были убраны великолепно.

Лестница усыпана цветами. Число приглашённых особ простиралось до 300. Московские сановники, дворяне и купцы, учёные и художники, несколько студентов – составляли избранное общество.

При первом тосте за здравие Государя Императора моряки и все присутствующие пропели гимн: «Боже Царя храни!»

Второй тост провозглашён за здравие Великого Князя Генерал-Адмирала. Далее – всех Адмиралов Черноморского флота, Экипажных Командиров и Командиров судов Черноморских офицеров.

Все слова и речи, стихи и приветствия, произнесённые на этом весёлом, живом, смею сказать, восторженном обеде, пришлись так всем по сердцу, составляли такое слитное целое, что мы изменяем здесь своему правилу описания, и помещаем их сряду, а не отлагаем до приложений. Казалось, никто именно не говорил, а думалось, чувствовалось всеми одно и то же, и потом произносилось кем-то случайно за всех.

Пред возглашением здоровья защитникам Севастополя М.П. Погодин сказал:

«Что сказать мне нынче нового в честь славных защитников Севастополя? Я говорил в пятницу, в субботу, в воскресенье, я говорил вчера, в среду, – но ныне четверг! Что ж сказать мне в четверг? В четверг, как и в пятницу, в субботу, в воскресенье, во всю неделю, всегда и везде, я и все мы будем говорить одно и то же, повторять одно и то же, твердить одно и то же, – одно и то же глубокое уважение к вашим подвигам, одну и ту же горячую благодарность за ваши труды! А разве одиннадцать слишком месяцев, круглый почти год, вы делали не одно и то же? Разве не всякий день, не всякую ночь вы несли одинаково на жертву вашу жизнь? Разве не всякий час подставляли вы под удары вашу грудь? Разве не всякую минуту проливалась, щедро проливалась ваша кровь? Одно ли это и то же? Разбитые головы, оторванные ноги, простреленные руки, испорченное зрение, повреждённый слух, выхваченный бок, – раны, раны и раны, одни и те же! Не думаете ли, мм. гг., что я прибегаю к риторическим фигурам? – Смотрите, вон сидит лейтенант Поль, у него часть бока накладная. А вот разбитая голова у контр-адмирала Кислинского. А вот капитан Попандопуло: у него в обоих ушах по инструменту, без которых он слышать не может. Меньший его брат, мичман, вот он сидит на краю, был засыпан землёю. Вчера я слышал этот рассказ: они сели обедать трое в блиндаже. Вдруг бомба. Одного Повало-Швейковского повалило наповал, у другого офицера оторвало руку и ногу, а его засыпало землёю по самую грудь. Матросы пришли проведать о своих офицерах, и успели откопать живого покойника из новой могилы. Одним словом, изо ста офицеров, которых вы здесь видите, не наберётся пяти, которые были бы не ранены. Какие же это не раненые? А вот какие. Смотрите, вот там молодой офицер с Егорьевским крестом, с Владимирским крестом, с Анненским крестом. Фамилия его уже прославилась: это Белкин. Он все одиннадцать месяцев стоял впереди на шестом бастионе, командуя батареей. У него переменились три прислуги, тысячи две человек было перебито около него, а его ни разу не задело, и он остался без царапины. Вы знаете из священной истории сказание о трёх отроках, которые ввержены были в пещь огненную при царе Навуходоносоре, и вышли из неё целые и невредимые, хваля и славя Бога. Севастопольский огонь пожарче Вавилонского, который ведь разжигался без всяких газов, вновь открытых. Так и эти не раненые отмечены были, видно, наверху; на звёздах, видно, было написано, чтоб их не касалась никакая язва. Они к смерти, а смерть от них, они вдогонку, а та шибче, – ну вот и остались они чудом, как бы для образчика Божией охраны. Таких уцелело во всём флоте не больше десяти человек!

Мм. гг. Я так взволнован, и так кружится у меня голова, что я боюсь замешаться. Позвольте мне прочесть вам привет, написанный мною для нынешнего дня. Мне это очень жаль, потому что прочтённая речь совсем не то, что живое слово; но такова несчастная наша привычка: мы все боимся, чтоб не сказать чего-нибудь неприличного, чтоб не вставить чего-нибудь лишнего, чтоб не позабыть чего-нибудь нужного. Если почаще будут у нас встречаться подобные случаи, так и мы выучимся говорить без приготовления, не стыдиться никаких недостатков, не бояться никаких кривых толкований, – от сердца прямо к сердцу, и от души прямо в душу.

Нет, не могу я и читать мою речь! В эту минуту противны всякие писанные строки, даже собственные, всё, что напоминает наше бумагобесие и чернилонеистовство. Душа заговорила. Мы видим глазами то, что ни пером написать, ни в сказке сказать. Я лучше перескажу вам, насколько поворотится уставший язык, что я слышал нынче же, вчера и третьего дня.

Был у меня вчера отец Вениамин, служивший во время осады в Севастополе. Он исповедовал и приобщил святых тайн на перевязочных пунктах и в походных госпиталях 11800 человек. Я попросил его сказать мне, по чистой совести, как вообще умирали люди, в каких чувствах. «А вот в каких чувствах, М.П., – отвечал он мне, – что я не могу припомнить вам ни одного примера ропота, даже сожаления, неудовольствия. Решительно все кончали жизнь с тёплой верой, раскаиваяся в грехах своих, предавая себя в волю Божию. Иной умиравший был так хорош, что не отошёл бы от него, да другие зовут. (Заметьте, мм. гг., последнее выражение трогательное, высокое). Если хочешь, бывало, ободрить иного, протянуть ему жизнь, так скажи только: «А наши пошли там-то вперёд», или «А ваши прогнали, взяли верх», – и он тотчас привстанет, перекрестится, и видишь, как радость блеснёт у него в потухающих глазах».

К таким свидетельствам, мм. гг., что нам прибавлять теперь, что сочинять?

Расскажу вам ещё быль, самую новую. Этот же отец Вениамин в конце нашей беседы сказал мне вчера: «А что, М.П., если бы офицерам доставить случай съездить помолиться к угоднику нашему Сергию Чудотворцу? Я знаю, что многие желают. Ну – масленицу они погуляли, повеселились, а пост хорошо бы начать молитвою». Я передал тотчас слова отца Вениамина одному Русскому человеку, вот он стоит, посредине, большая голова: так и так. Не успел я договорить последних слов, как он оборотился и громким голосом воскликнул: «Не угодно ли, господа, ехать вам к Тройце, отслужить благодарственный молебен, панихиду?» Рады, рады, – я, я, я! «Тридцать троек приготовить в Братовщине, тридцать взять от креста. Едем в ночь с воскресенья на понедельник!» – Хорошо ли?

Позвольте предложить вам вот какой тост, мм. гг.!

За всё доброе, прекрасное, высокое, что таится в наших душах, как бы глубоко и далеко оно у кого из нас ни опустилось и ни спряталось. За всё хорошее, что уберёг в нас Русской Бог, по неизреченной к нам своей милости, молитвами Московских и всея России Чудотворцев, сколько мы, грешные люди, ни старались себя портить и иностранить. Мы все – одна семья. Вот наш отец добрый, любезный, милостивый, украшенный цветами. Да здравствует Святая Русь! Да живёт в ней и процветает всякое добро! Да здравствуют достойные сыны её, наши други, наши братья, славные защитники Севастополя!

***

Вслед за ним С.П. Шевырёв прочёл следующую песню-сказание об озере Плещееве.

Как не бель вдали забелелася,

Как ни синь вдали засинелася,

Засинелося озеро Плещеево,

Заплескали струи его белыя.

Как на тех струях яхта малая,

Яхта малая разубраная,

Разубраная всё качается,

Белым парусом повивается

Да в глубь озера подвигается,

Рулевым сидит сам Голландец брант;

Гребет вёслами удал молодец,

Государь сам Пётр Алексеевич.

Кудри чёрныя по плечам летят,

С ветром озера разговаривают;

Очи зоркия далеко глядят,

Далеко глядят, думу думают:

Что же Русской люд? Аль к земле прирос?

Что ж морской волны не попробует,

На кораблике не потешится?

Ведь захочет же, рыбкой плавает.

Ах! Недаром же моря синия

Облегли у нас землю дальнюю.

Озера, лежат, что моря глядят,

Реки движутся полноводныя,

Полноводныя, судоходныя».

Думу думал Царь – всё качалася,

Всё в глубь озера подвигалася,

Белым парусом повивалася

Яхта малая, разубраная,

Рай-игрушечка Петра Первого,

Колыбелочка моряков родных,

Зерно малое флота Русского.

Вот росло зерно в дуб раскидистый.

Дало веточки круго-светныя,

С Чесму выросло, с Наварин, с Синоп,

Но завистлив люд на земле живёт!

За беду ему красота дубка,

Обрубил ветки, да с одной стороны,

Опалил листы многошумные.

 

Но тебе ль унывать, сила Русская?

Ты расти, зерно, назло зависти,

Собирай в себе соки здравые,

Укрепляйся силой Божьею,

Даром разума, да наукою.

Помня Первого, кто любил тебя,

На лазоревом своём озере.

А в том озере вода светлая,

Вода светлая, всё хрустальная,

Вся насквозь видна, небесам равна,

Что душа моря не порочная,

Что Корнилова, аль Нахимова,

Всё нечистое вон выплескивает:

Потому оно и Плещеево.

Сложил песню я: в ней сказание

О том озере, о Плещееве,

Славным молодцам на послушанье,

Дорогим гостям на потешенье,

На честном пиру у Василия,

У Василия свет Александровича,

У хозяина хлебосольного,

У любителя славы Русския,

У ценителя Русских доблестей!

[EVG]

(продолжение)

Флигель-адъютант П.А. Бирюлев объявил присутствующим, что славный живописец Айвазовский подарил Черноморским офицерам картину, изображающую Севастополь, и что они, в знак благодарности за радушный приём Московских граждан, дарят её купеческому клубу.

Картина была принесена и поднята на стене пред всеми гостями. С Чёрного моря виден был Севастополь, город страданий и жертв, крепость любви и славы Русской, колыбель Черноморского флота. Перед Севастополем пароход «Владимир» вёл на буксире взятые с бою у Турок пароходы: «Перваз-Бахры» и «Медари-Тиджарет».

Один из старшин клуба, С.И. Сазиков отвечал:

«Позвольте мне от лица всех членов купеческого собрания выразить вам искреннейшую благодарность за ваш подарок. Картина эта будет составлять лучшее украшение нашего собрания и напоминать нам храбрых моряков!

Ваша беспримерная защита Севастополя будет всегда служить примером храбрости, а мы купцы, возьмём пример с Василия Александровича Кокорева, как должно ценить и уважать храбрых.

Многия лета храбрым Черноморцам!»

Провозглашено здоровье славного Русского художника И.К. Айвазовского, увековечившего в своих художественных произведениях Чёрное море с его бурями, крепостями, сражениями, берегами и прелестями.

Вдруг получается телеграфическая депеша с известием, что Генерал-Адмирал разрешает офицерам пробыть ещё четыре дня в Москве.

Флигель-адъютант Бирюлев прочёл депешу. Всё собрание воскликнуло в один голос новый тост за здравие Великого Князя. Благодарственное ура раздалось в залах.

К.С. Аксаков произнёс речь:

«Обращаюсь к вам, храбрые Черноморцы! Не в первый раз слышите вы тост, провозглашённый в честь вашу. Этот тост, этот привет, нет в том сомнения, дорог для вас, как выражение глубокого сочувствия и уважения соотечественников ваших к славным вашим подвигам. Но для человека то, что он любит, дороже его самого. Вы любите Чёрное море, вы любите славу Русского Черноморского флота, вы любите Севастополь, за который бились вы с врагами, где прославили вы Русское имя, где легли Нахимов, Корнилов, Истомин и много других, – Севастополь, который вашею кровью укрепили вы навеки за Россиею. Можете ли вы, может ли вся Россия забыть Чёрное море, Чёрное море, которое покрывали ладьи первых наших князей. Чёрное море, которое недаром называлось в старину Русским морем? И так, я предлагаю тост за Чёрное море, за его священные берега, за будущее могущество Русского флота».

Мы не говорим здесь о рукоплесканиях, раздававшихся после этой речи, как и при прежних, при следующих.

После К.С. Аксакова говорил С.М. Соловьёв, обратившийся к отечественной истории и назвавший Севастопольскую службу великим праздником. «Вы славно отпраздновали, – сказал он, – великий праздник, на котором были почётными гостями. И весело мне, человеку, погружённому в изучение родной отчизны, весело мне приветствовать вас словами, столь дорогими для предков наших, столь дорогими и для нас, весело мне приветствовать вас добрыми страдальцами за Русскую землю, славно постоявшими на страже родной земли».

Речью В.А. Кокорева кончился обед:

«Присутствие ваше, доблестные Черноморские моряки, одушевляет меня желанием высказать вам простые чувства Русского человека. Ваши достославные имена принадлежат уже Русской Истории: она присоединит их к тем именам, в жизни коих были минуты, оживотворяющие собою целые столетия.

Все подвиги князя Пожарского, Минина и Сусанина истекали от минут, породивших первую мысль.

Русские люди понимают, что мысли, возводящие отечество к пользе и славе, происходят не от холодных справочных соображений, а от необъяснимого прилива к сердцу какой-то особенной крови, крови Русской. В эти минуты чудодейственная благодать касается сердца, от него зарождается мысль и обращается в слово, слово в дело, а дело в неизживаемую жизнь.

Таковы были минуты Мининские и Сусанинские, которыми мы живём и доднесь.

В наше время подобная торжественная минута была в Севастополе, когда вы, храбрые моряки, окружённые с моря и суши неприятелем, вдесятеро сильнейшим против вас, решились защищаться и умереть. Сегодня решили, а завтра все пловцы обратились в витязей, изумлявших своею храбростью и искусством старые боевые войска целого света.

В начале дела, днём вы стояли на страже в ожидании приступов, а ночью сооружали дополнительные бойницы, обставляя их орудиями с кораблей. Потом, под градом неприятельских бомб и ядер, воздвигали новые укрепления, изобретаемые гением Тотлебена, и исправляли повреждённые, облитые кровью ваших братьев. Удаль морская перенесена вами с палубы на батарею, и смелое крейсерство и вырезки судов заменились отчаянными вылазками, тревожившими и ослаблявшими неприятеля каждую ночь.

Все эти чудеса сотворились от воспламенения ваших сердец огнём отчизнолюбия. Сила воспламенения была так велика, что в каждом из вас воскресал дух истых Русских людей Минина и Сусанина. Воскресением этого духа задержаны первые натиски неприятеля и спасена Русская честь.

Нечего говорить о том, какое бы изменение произошло в войне, если бы не был остановлен успех нападающих до прибытия в Севастополь храбрых подкреплений с их славными представителями, Хрулевым и князем Васильчиковым.

Верные обету умереть, вы целый год хладнокровно смотрели в очи смерти, и не содрогнулся душою никто, ни офицер, ни матрос.

Смерть громоздила около вас груды трупов, ваше тело раздроблялось на части, а дух храбрости постоянно, постоянно возрастал; умиравшие завещавали силу воли живым, и она переходила у вас из одного в другого, по закону тесного единодушия, издавна соединявшего Черноморский флот союзом братской любви.

Так понимает вас и ваше великое дело всё Русское купечество, вся Русь. Единство понятий привело тысячи Москвичей к Серпуховской заставе навстречу славных Черноморских моряков. Мы стремились без предварительных извещений; сердце сердцу весть подавало и стуком своим говорило: «Они идут, они идут!»

Теперь избранники Божии, уцелевшие от тысячи смертей, водворяются в домах наших, и с ними невидимо сообитает великий Севастопольский дух. Станем молиться теплее, чтобы дух сей осенил наших детей, и усвоился хотя некоторым из них.

Не чувствуете ли, мм. гг., как все мы наполняемся какою-то особенною любовью к Царю и отчизне от присутствия трапезующих с нами дорогих гостей, язвы коих обратились нам в исцеление?

Так чем же за всё это можно возблагодарить вас? И как определить ваше великое значение, когда мы видим в вас не только исполнителей славных подвигов, но и вместилище духа Корнилова, Нахимова, Истомина, Юрковского, и всех неустрашимых моряков, положивших живот свой при обороне Севастополя?

Сам Государь, среди своих царственных трудов и особых забот нынешнего времени, поехал в Крым, и там, в соприкосновении с вашими славными ранами и язвами, вымолвил вам, со слезами благодарности в очах, своё Царское и Русское спасибо. Всё царственное семейство на месте брани и дома, со всею силою сердечного участия, неутомимо заботилось об вас мыслью и делом.

Теперь мы находимся в чаянии мира и созерцаем в будущем общее благоденствие, истекающее из правильного развития производительных сил России. Если Европа достигнет мира, то конечно от того, что обе стороны убедятся в бесполезности войны между равно храбрыми противниками, и в основании этого убеждения будет лежать всё-таки та минута, в которую вы решились умереть в Севастополь.

Многие из ваших собратий принесли свою жизнь в жертву отечественной чести и славы, а вас, немногих, Бог сохранил на радость и пользу России. Да поддерживает ваш вид биение Русского сердца, необходимое для одушевления человечества в его постоянной борьбе со всякою неправдою. Дай Бог нам способность восприять хотя часть вашего самопожертвования и забвения о самих себе, и тогда, по приложении сих добродетелей к делам общей пользы, мы нашли бы скорую возможность возвеселить нашего возлюбленного Монарха плодами внутреннего преуспеяния.

Возвышаемые сим духом, произносим к вам, достославные моряки-витязи, задушевные слова: примите от нас, Русских людей, Русское спасибо; мы не позабудем вашей службы святой Руси, покуда живы, и память об вас завещаем нашим детям на сохранение в роды родов!

Мм. гг. за здравие всех доблестных моряков Черноморского флота!»

***

Русский скрипач Григорьев, приглашённый В.А. Кокоревым, доставил некоторое развлечение и успокоение посетителям очаровательными звуками своей скрипки.

По окончании обеда все гости отправились в соседнюю залу, где находился портрет Государя Императора во весь рост. Портрет украшен был цветами. С бокалами в руках, громким хором, пропета была заветная песнь: «Боже, Царя храни». После песни, М.П. Погодин должен был повторить свое благожелание, выраженное им на обеде в день восшествия на престол Его Императорского Величества. Каждое слово подхватывалось присутствовавшими и громко повторялось всем собранием по нескольку раз в один голос:

Дай Бог ему царствовать долго... долго! долго! долго!

Счастливо... счастливо! счастливо! счастливо!

Милостиво... милостиво! милостиво! милостиво!

Любовно... любовно! любовно! любовно!

Сила не в силе... не в силе! не в силе! не в силе!

Сила в любви... в любви, в любви! в любви!

Да здравствует возлюбленный Государь наш Александр Николаевич! Да здравствует! да здравствует! да здравствует!

Бокалы все были разом выпиты, ударены по какому-то общему единодушному непонятному движению о землю и разбиты вдребезги.

М.П. Погодин примолвил: «Да расточатся так все враги его...»

Загремела снова песнь: «Боже Царя храни», за которою полились весёлые русские звуки.

– Дорого бы дал Государь и Великий Князь, если б они могли, невидимками, попировать теперь с нами, – сказал кто-то.

– Да зачем же невидимками? – отвечал другой.

Славные Русские минуты! Такими минутами бывает силён Царь, бывает силён народ. Дай Бог нам никогда не иметь в них недостатка! Дай Бог нам иметь всегда для них свободное побуждение.

Вечером великолепный костюмированный бал, или лучше – наряженное игрище, (слово в настоящем смысле) празднество, у графа А.А. и графини А.Ф. Закревских. Две кадрили (надо бы перевести и это слово, на первый случай, хоть вереницею), Венгерская и Малороссийская, отличались своими богатыми и изящными костюмами, т. е. нарядами, убранствами.

***

Пятницу 24 февраля можно назвать днём отдохновения и успокоения. Это не значит, чтоб не было в этот день роскошного и великолепного обеда, но на этом обеде всё было чинно, тихо, скромно и умеренно, как и подобает залам Благородного собрания.

При возглашении здоровья Черноморских гостей С.П. Шевырёв сказал:

«Мм. гг. Г. Московскому губернскому предводителю угодно было возложить на меня теперь же поручение – быть органом от лица московского дворянства в выражении чувств его любви и благодарности к славным защитникам Севастополя. Я не готовился к слову: но душа моя так полна событием, так проникнута этими чувствами, что готова всегда до бесконечности изливаться в их выражении, и могу ли я устранить от себя высокую честь быть выразителем их от лица Московского дворянства?

Московского дворянства! При мысли о нём невольно приходит на ум историческая причина, на основании которой Москва называется сердцем России. В ней, как жилы, срослись в одно государство все древние уделы и города Русские. Так и Московское дворянство в новое время, как и в древнее, по силе притяжения жизни к сердцу России, соединяет в себе дворян всех губерний русских. А потому я имею право сказать, что в лице Московского дворянства приносит любовь и благодарность свою защитникам Севастополя дворянство всей России, – и уверен, что если бы это было возможно, оно откликнулось бы нам в эту минуту со всех концов земли Русской и слилось бы с нами теперь в одно полное единодушное чувство, в одно слово, в один голос...

Здоровье Черноморцев и Русской армии!»

Капитан-лейтенант Кузмин-Караваев отвечал:

«Мм. гг. Не удивляйтесь молчанию нашему на неслыханный ещё доселе привет, которым вы нас удостаиваете. Что можем сказать мы вам? Что можем вам ответить? Что может сказать сын, возвратившийся в объятия нежно любимой им матери? Что может ответить он ей, когда она с материнскою нежностью увеличивает его достоинство, труды и опасности им претерпенные, и тем придаёт ещё больше цены его возвращению».

…

В заключение обеда С.П. Шевырёв провозгласил здоровье морскому корпусу, к которому многие из присутствующих, с особенным чувством, про себя присоединили здоровье Черноморской гардемаринской роты в Николаеве.

Поутру офицеры осматривали библиотеку и музей университета, и потом завтракали у старого своего сослуживца, сочинителя Истории морского кадетского корпуса, инспектора студентов Ф.Ф. Веселаго.

Вечером благородный спектакль в пользу Черноморских экипажей.

[EVG]

(продолжение)

***

В субботу, 25 февраля, утренний бал в залах Благородного собрания, который всегда отличался в Москве особою живостью и весельем: ныне украшенный присутствием дорогих гостей, он получил новую занимательность и прелесть.

Почётный обед Черноморцам в этот день давали в доме генерал-губернатора Московские дамы, приглашённые к устройству праздника графинею Аграфеной Фёдоровной Закревской. Занесём в нашу летопись имена их.

Великолепная зала освещена была ярко. Столы украшены в обилии лаврами, миртами, камелиями, гиацинтами. Музыка гремела.

В 5 часов дамы взяли своих гостей под руки, и повели торжественно за стол.

Председательствовала графиня А.Ф. Закревская. Когда она подняла бокал за здоровье Государя Императора, громкое ура! огласило залу и умолкло только перед гимном: «Боже царя храни».

М.П. Погодин воспользовался правом, данным ему дамами, чтоб закрепить и утвердить их свидетельством истину своего положения о силе любви, выраженного прежде. Он сказал:

«Назначенный дамами быть их глашатаем на нынешнем празднике, я присоединяю к этой драгоценной для нас песни Жуковского, которая удостоилась уже давно чести сделаться народною, и которой сейчас мы от всей души вторили, я присоединяю для нынешнего Государя следующее желание: Дай Бог Ему царствовать долго, счастливо, милостиво, любовно. Свидетельствуюсь дамами: сила не в силе, сила в любви. Да здравствует возлюбленный наш Государь Император Александр Николаевич!»

За тем провозглашены были тосты: первый за здравие Государынь Императриц, второй за здравие Великого Князя Генерал-Адмирала.

Наступил тост за здоровье героев Севастополя. Едва удерживая слёзы, начала говорить графиня, но заключила своё слово твёрдым голосом:

«Господа! Прежде всего прошу вас выпить этот круговой кубок в достославную память героев, падших за Святую Русь!

Теперь скажу от души, что пока вы сражались, мы здесь, сочувствуя вашим богатырским подвигам, гордясь вашей бессмертной славой – мы женщины молились о вас. Теперь в час отдыха вашего, мы сердечно радуемся, что нам удалось первым встретить храбрых защитников Севастополя, как встретит их и вся Православная Россия, – с благоговением, с восторгом и с благодарностью. Хвала и честь славным Русским морякам и всем защитникам России. Ура!!!»

Лейтенант Белихов, отвечая от лица моряков, сказал:

«…Счастливы мы, что Провидению угодно было сохранить нас под Севастополем и привести в Москву! О как весело на душе, и как трепещет сердце, видя то патриотическое чувство, которым соединено здесь это прекрасное общество! Эта минута принадлежит не нашим достоинствам, но нашему особенному счастью. Позвольте мне уверить вас, что день 25 февраля никогда не будет забыт в сердце каждого из моряков Черноморских, день, – когда мы соединились с вами в пламенных желаниях блага отечеству, благоденствия Монарху.

От души осушим мы этот поднятой заздравный бокал в знак того, что чувствуют теперь, но чего не могут выразить признательные сердца наши. За здоровье Московских дам. Ура!!!»

Графиня Е.П. Ростопчина приветствовала моряков своими звучными строфами:

Ура! защитники России,

Добро пожаловать в Москву!..

У ней вы гости дорогие;

Про ваши подвиги святые

Давно уж чтит она молву.

 

Герои верности и Веры,

Вы наши чудо-молодцы,

Затмили удалью без меры,

Все древних доблести примеры.

Всe бранной чести образцы.

 

Что Данциг, Сарагосса, Троя

Пред Севастополем родным?..

Нет битв страшней, нет жарче боя.

Дыша в огне, вы гибли стоя

Под славным знаменем своим!..

…

Четыре смены вражьей силы,

Четыре войска там легло,

И даром ранние могилы

В волнах морских, в степи унылой,

В борьбе безвыходно нашло.

 

У них, у нас, вождей любимых

Косила смерть, недуг сражал;

И много славных, много чтимых

Исчезло там, незаменимых,—

А Севастополь всё стоял!..

Но Господу угодно было

Свою Россию испытать.

Не мощь врагов нас победила,

Не длань их город сокрушила,

А нам пришлось его отдать.

 

Честь спасена, а с ней и слава;

И вам та честь принадлежит!

Своею памятью кровавой

Ваш Севастополь величавый

В скрижалях родины блестит.

 

Ура! защитники России,

Хлеб-соль вам наша будь в почёт,

От сердца мы слова простые

Вам скажем, гости дорогие:

Да здравствует Российской флот!

 

Княгиня Наталья Борисовна Шаховская с чувством произнесла:

«Не обладая даром слова, господа, не сумею выразить так красноречиво, как графиня, моих чувств. Но что слова? Они более изречение мысли, нежели сердца. Слава ваша известна не в одной Европе. Лучом светлым разнеслась она по свету, и сияет ныне пред нами в ранах ваших, в крестах и в венках бессмертных, коими увенчали вы главы свои, храбрые защитники Севастополя и честь Русского православного народа. Не словами нам благодарить вас; с тех пор как Москва с хлебом-солью и шумным торжеством встречала вас у Серпуховских ворот, вы уже привыкли к громким восклицаниям! И так в сердцах детей наших лишь осталось нам, признательным матерям, запечатлеть, с Русской Историей, и священные имена почивших героев, начальников и товарищей ваших, сложивших славно на поле ратном геройские главы свои.

Вечная им память, а вам, господа, многие счастливые лета!»

 

В заключение, произнёс речь М.П. Погодин:

«Дамам угодно, чтобы я выразил их чувства дорогим нашим гостям, славным защитникам Севастополя. Сейчас от них самих вы слышали, мм. гг., столько прекрасного, столько для вас сладостного, что всякое моё слово кажется мне лишним. Но они требуют, и я должен повиноваться их воле: мудреную задачу получил я – передать, что чувствует нежное женское сердце в минуту своего лучшего одушевления, в минуту своего благородного восторга! Позвольте мне говорить, как историку: Русская женщина, когда случится ей возвыситься над обыкновенною жизнью, когда какие-нибудь обстоятельства или несчастья унесут её из ежедневного вихря, где она иногда кружится, Русская женщина представляет собою, надо отдать ей справедливость, высокое явление. В прошедшее царствование мы видели много примеров самоотвержения Русских женщин. Как свято исполнены были ими обязанности жён, дочерей, матерей! А в наше время сёстры милосердия? На перевязочных пунктах, в самом жарком огне, под градом пуль, картечей и бомб, он являлись ангелами-утешителями, – промыть запекшиеся ваши уста, освежить каплей воды пересохшее горло, остановить текущую кровь. С каким нежным участием они совершали эти подвиги Христианской любви в походных госпиталях, – и между тем им незнакомы были никакие опасности, они не имели понятия в мирных своих жилищах, что значит смерть на поле сражения...

А присутствующие здесь не готовы ли они сделать того же завтра, если потребуют обстоятельства? Они и теперь завидуют сёстрам милосердия... нет, они не завидуют, потому что носят в себе твёрдое сознание своей готовности, и убеждены в нашем к ним доверии. Где же найду я слов, чтоб обнаружить, выставить эти тончайшие, глубоко затаенные фибры их сердца, а говорить общими местами мне противно! Не лучше ли прервать начатую речь, мм. гг.? На этих лицах, в этих глазах и улыбках, читайте сами похвальное себе слово, самое трогательное. Вам верно приятнее смотреть на них, чем слушать меня. А они будут любоваться вами – обожжёнными, опалёнными, избитыми, простреленными, изувеченными! Ваши повязки, ваши перевязки, ваши костыли и эти кресты, сияющие ярче всяких алмазов на вашей груди, – это самая привлекательная для них, мужественная красота. Пусть сердце сердцу весть подаёт – такое молчание сильнее всякого красноречия. Позвольте же мне не говорить ныне ничего ни о ваших трудах, ни о ваших подвигах, ни о беспримерной обороне Севастополя...

Вы сослужили славную службу Отечеству, вы сделали много, мы все это знаем и чувствуем, но вы сделаете ещё больше; пусть потоплены наши корабли, взорваны доки, разрушены крепости, жив Русский дух! Он не упал, он возбудился, возвысился, он в это тревожное время чует в себе силу. Враги хотели запереть вам путь в Чёрное море – вы найдёте путь к Океанам, и славный Русский флаг развернётся и будет развеваться постоянно на всех морях, где являлся прежде только по временам и случайно. Из этого славного гнезда, из этой умалённой семьи воспитанников Грейга, Лазарева, Корнилова, Нахимова, Истомина, вылетит ещё много орлов, вслед за молодым орлом, Генерал-Адмиралом. Кислинский, Зорин, Попандопуло, Шкот, Керн, Астапов, Перелешин, Юрьев, Голенко, Чебышев, Винк... Все, все вы прославите Русское имя, и дети наши, а может быть, и мы успеем ещё, по милости Божией, забыть наши настоящие потери, наши прошедшие бедствия; но ни мы, ни дети наши, ни внуки, ни правнуки, ни самые отдалённые потомки во веки веков не забудут ваших трудов и ваших подвигов.

Московские дамы провозглашают здравицу в честь славных защитников Севастополя. Ура!»

Молодой воин на костылях, поручик Лейб-Гвардии Волынского полка А.Е. Станкевич, выразил общую благодарность словами:

«Благодарим вас, ваше сиятельство, за выраженный вами привет, благодарим вас, представительницы Московского благородного сословия, вас, графиня, за звуки вашей патриотической лиры; наконец, вас, представители учёного Московского сословия. Вполне сочувствуем и ценим ваше высокое участие к нам...

Если мы, по мере наших сил, служили делу и отечеству, то мы достойно награждены участием и тёплыми молитвами отечества за нас. Как в славный идеальный век рыцарства дама венчала подвиги рыцаря, и тем поощряла его на новые, так и мы, счастливые вашим искренним приветом и задушевным радушием, поспешим на новые подвиги, если необходимость потребует, зная, как ценит отечество наши труды. Если воины с гордостью и самоотвержением умирали на батареях Севастополя, и если история достойно оценит их, то тем не менее с любовью запишет она на страницах могучее проявление патриотизма и других сословий: дворянство, купечество сыпало миллионы на пользу отечества, простолюдин нёс посильную лепту своих трудов, и вы, милостивые государыни, явились достойными имени Русских, служа по своему званию достойно нашей славной России.

Кто не знает на Руси святых подвигов любви и милосердия семьи сестёр, под градом пуль и картечи служивших любви к ближним на перевязочных пунктах Севастополя, подавая пример высокой нравственной силы? И сколько храбрых возвращено в ряды славной армии помощью и словами утешения этих героинь самоотвержения, и сколько пало с простой молитвою к Всевышнему за своих матушек! Ещё раз благодарим вас за ваше родное Московское радушие. Благодарность никогда не умирала и не умрёт в простом сердце солдата.

За здоровье её сиятельства и представительниц Московского благородного сословия!»

Поздно уже было, когда разъехались гости, унося в сердцах своих прекрасное, благородное удовольствие.

Моряков ожидали на Тверской площади тридцать троек, которые с шумом и криком помчали их в сад Корсакова. Там устроен был В.А. Кокоревым увеселительный вечер: катались с гор в память о старинной Русской масленице, пели и плясали цыгане, теряющие, впрочем, со всяким днём свой характер, гремела музыка, горели потешные огни. В заключение открылся бал в калошах и ботинках, салопах и шубах. Званных билетов разослано было 500, а избранных собралось без счёту.

***

В воскресенье, 26 февраля, поутру, офицеры засвидетельствовали глубочайшее своё почтение Московскому Митрополиту, и имели счастье получить его благословение, услышать из уст его слова жизни и любви.

Обед давали в честь их некоторые Московские купцы в залах Купеческого собрания.

Назовём старшин, которые озаботились прежде всех устройством праздника в честь моряков, употребили все усилия, испытали многие неудачи, и достигли, наконец, своей цели, т. е. получили день, (вот о чём на Руси бывают хлопоты), и за то были награждены таким успехом, какого и не запомнят летописи Московского гостеприимства: С.И. Сазиков, А.Н. Колесов, А.С. Кампиони, И.В. Борисовский, С.С. Кашаев, М.М. Варенцов, В.И. Готье.

Все залы были украшены цветами, кустами и деревьями. Портрет Государя Императора сверху донизу убран лаврами и цветами. Картина Айвазовского, подаренная собранию, изображающая Севастополь, красовалась на самом видном месте, в столовой комнате.

(Надпись над нею положено было выложить изумрудами).

Приготовлен огромный, изящный, Сазиковской работы, позлащённый кубок, украшенный Всероссийским орлом, для поднесения славным защитникам Севастополя.

Надпись на крышке славянскими буквами: «Доблестным офицерам Черноморского флота от Московских купцов, 1856 года, февраля 26 дня». На поддоне вырезаны имена приносителей.

В три часа начали собираться гости и были встречаемы старшинами в первой зале. Многие почтенные особы в городе искали чести приглашения, наслышавшись о задушевных Русских праздниках Купеческого собрания. К четырём часам несколько обширных зал наполнились посетителями; на хорах поместились дамы.

Тосты начались чуть ли не с первого блюда. Прогремел первый тост за здравие Государя Императора, Государынь Императриц и всего Августейшего дома. Звучно раздался третий за здравие любимого и чтимого Генерал-Адмирала. Здоровье всех адмиралов, начальников экипажей и судов, офицеров и матросов, Черноморских, Беломорских, Балтийских, Камчатских. Старшины просили М.П. Погодина выразить торжественно их чувства дорогим своим гостям, доблестным офицерам Черноморского флота.

М.П. Погодин с поднятым бокалом, сказал:

«Мм. гг. И сословия, и частные лица, наперерыв друг перед другом, стараются засвидетельствовать вам своё глубочайшее уважение, свою горячую благодарность. Восторженные клики народа не умолкают по пути вашего следования. Где вы не показываетесь, прохожие останавливаются, снимают шапки, передают один другому ваши имена. По домам, наши дети пересказывают между собою ваши подвиги и заучивают ваши биографии. Никогда наша масленица не праздновалась с таким весельем, движением, с таким прекрасным настроением народного духа, как ныне, благодаря своим дорогим гостям! И если б вы проехали вдоль всю Россию, от Москвы до Нерчинска и Якутска, и поперёк от Архангельска до Астрахани, от Петербурга до Эривани, вы услышали бы везде, в городах и деревнях, в палатах и избах, одно и тоже радушие!

Ныне Московские купцы желали воздать вам подобающую вам честь. Они поручили мне передать вам следующие их слова и мысли:

Вы сослужили славную службу отечеству, вы исполнили свято гражданский свой долг. Десять отчаянных приступов вы отразили, и оставили Южную часть Севастополя только в исполнение высшей воли Главнокомандующего. До Северной стороны, до бухты, неприятели до сих пор не смеют прикоснуться. Ни одной пяди Русской земли вы им не уступили, и они не смели нигде отойти от берегов, из-под защиты бесчисленного своего флота, какого до сих пор не видало ни одно море. Европа призадумалась, размышляя о беспримерной обороне Севастополя, и на весах Парижских негоциаций ваша стойкость, без сомнения, составляет одно из самых тяжеловесных доказательств, без всякого сравнены с паутинным плетеньем дипломации иностранной. Самый мир, если он состоится, с приобретением человеческих и гражданских прав нашим Славянским братьям, православным христианам Востока, за которых начата была война, имеет ближайшее отношение к Севастопольским одиннадцати месяцам.

Да, вы сделали много, но вы сделаете ещё больше, позвольте мне повторить, в исполнение общего требования, мои вчерашние желания, которые от души разделяет наше нынешнее общество. Пусть потоплены наши корабли, взорваны доки, сожжены арсеналы, разрушены крепости, – жив Русский дух! Он не упал, он возбудился, он возвысился, он чует в себе силу. Неприятели хотели запереть нам Чёрное море – вы найдёте путь к океанам, и славный Русский флаг развернётся на тех морях, где он прежде показывался только временно и случайно. Из этой умалённой семьи воспитанников Грейга, Лезарева, Корнилова, Нахимова, Истомина, из этого славного гнезда вылетит ещё много орлов, вслед за молодым орлом, своим любезным Генерал-Адмиралом: Новиков, Ильинский, Гедеоновы, Стеценко, Рябинин, Бирюлев, Свешников, Шумов, Давыдов, Белкин, (мне представляются теперь другие имена...) все, все вы прославите Русское имя, и дети наши, а может быть и мы, успеем ещё забыть настоящие наши потери, прошедшие бедствия, но ни мы, ни дети наши, ни внуки, ни правнуки, ни самые отдалённые потомки во веки веков не забудут ваших трудов и ваших подвигов.

Да здравствуют славные защитники Севастополя!»

[EVG]

(окончание)

отчас по окончании речи поднесён был приготовленный кубок, и представлен старшему из бывших по обеде, гостей контр-адмиралу Кислинскому. В.П. Буркин, передавая кубок, сказал:

«В воспоминание того, что мы имели счастье угощать вас, доблестные Черноморские моряки, попросту Русским хлебом-солью, просим вас, вместе с нашею душевною благодарностью за Вашу беспримерную службу святой Руси, принять подносимый нами кубок.

Мы почтём себя счастливыми, если это малое приношение будет напоминать вам о московском Купеческом собрании, украшенном подаренною вами картиною славного русского художника Айвазовского».

П.И. Кислинский и все офицеры воскликнули в один голос: «Великому Князю! Великому Князю!»

Кубок принял адъютант его капитан-лейтенант В.А. Стеценко, тот, который после знаменитого флангового движения князя Менщикова на Бахчисарай, пробрался сквозь неприятельские войска в Севастополь и ободрил гарнизон доброю вестью; тот, который после приплывал на лодке из Очакова в Кинбурн, окружённый неприятельским флотом, перед самой бомбардировкою, и доставил коменданту нужные сведения, подобно Шеншину, проникавшему в Бомарзунд.

Предложено было выпить за здоровье всех присутствующих офицеров поодиночке. Написаны их имена и положены в кубок. Лейтенанту Белкину поручено вынимать свернутые записки, а В.А. Кокореву читать.

Всякое вынутое имя сопровождалось рукоплесканиями и другими знаками одобрения. Кому вынется, тому сбудется.

Первое здоровье вынулось Кузмина-Короваева.

Все гости стояли с бокалами в руках, прихлёбывали и пили. Кравчие подливали.

По окончании переклички М.П. Погодин сказал:

«Господа! Здесь есть молодец из-под Карса с тремя пулями, пулей в руке, пулей в ноге, и пулей в шее. Неужели мы обнесём его чаркой?

«Кто? Кто?» Раздалось множество голосов.

Капитан Генерального Штаба Казначеев!

Казначеева! Казначеева!

Где он? Где он? Загремела вся зала.

Когда он был отыскан и подведён к столу, с перевязанной головою, М.П. Погодин воскликнул: «За здоровье Кавказских братьев!»

Капитан Казначеев сказал: «Благодарю вас, мм. гг. Я самый меньшой, слабый представитель славных Кавказских войск, служащих под начальством генерала Муравьёва!

Здоровье генерала Муравьёва, твёрдого, мужественного!»

Ура, ура, гремело и не умолкало.

С.П. Шевырёв произнёс прощальные стихи.

Черноморцы! кубок вам

В знак души привета:

Вам, морским богатырям,

Золотые лета!

 ***

Подвиг ваш из рода в род

Перейдёт в преданье,

Сохранит его народ

И бытописанье.

 ***

Только тёплую любовь

И хлеб-соль родную

Принесли мы вам за кровь,

Вами пролитую.

 ***

Вот настал конец пирам!

В Русской день прощанья,

Расставаясь, скажем вам:

Братья! До свиданья!

Каждая строфа сопровождалась единогласным откликом всеобщего сочувствия. Строфы прочтены три раза.

И дамы с хор подали свой голос. И.Ф. Мамонтов явился там их представителем, и от имени их сказал:

«Дамы Московского купеческого сословия, свидетельницы торжества настоящих минут, поручили мне, голосом их сердца, сказать вам их задушевное слово.

Вы явили свету подвиги беспримерной храбрости, неустрашимости и самопожертвования; вы показали, как должен любить всякий Русский человек своё отечество. Да послужит же этот пример ваш, примером всем юным сыновьям нашего сословия: чтобы они были также преданы нашему отечеству и с таким же самоотвержением жертвовали для него трудами, умом, капиталами и всеми силами, с каким вы жертвовали своею кровью, забывая себя, своих жён и детей.

Здоровье доблестных храбрых моряков!»

В ответ на приветствие дам, выраженное г. Мамонтовым, раздались новые клики восторга.

За сим следовали стихи студента Потехина, которые также были повторены и покрыты рукоплесканиями.

На юге свершили вы честное дело,

Там памятник вечный оставили вы;

Гордится им Русский народ также смело,

Как славным пожаром родимой Москвы.

На Север далёкий зовётесь вы снова,

Быть может, к тяжёлым, кровавым трудам.

О, скоро ли скажем опять вам здорово,

Помолимся вместе Святым Небесам!

И взором, и мыслью, и чувством мы с вами!

В тревогах военных, в веселье побед,

Не розной душою живёте вы с нами, -

Везде вас найдёт наш сердечный привет.

Святая минута для сердца настала,

Где Русское чувство сказалось вполне;

Любовью высокой Москва вас встречала,

И земно вам кланялась, – по старине.

С Богом, в добрый час, родные,

Путь счастливый, дорогие!

Выпьем же в прощальный час

За Царя, за Русь, за вас!

 

М.П. Погодин по прочтении их предложил тост:

«Мм. гг. За здоровье молодого поколения: да здравствует оно, учится и учится, развивается и преуспевает в чувствах преданности и любви к отечеству, к престолу, к церкви, на пользу и славу России».

Старшина Купеческого собрания, С.И. Сазиков, произнёс следующую речь:

«Всем нам от души хотелось произнести вам, доблестные моряки Черноморского флота, речь, чтобы выразить вам те чувства, которые находятся в сердце каждого из нас; но так беспримерна ваша храбрость и подвиги на славу отечества, что всякое красноречие слабо и бессильно, и нет слов для передачи наших чувств.

При виде вас, храбрых моряков и витязей, при виде вас, чудо-богатырей, заговорило наше Русское сердце, и нам хотелось бы, вместо всякой речи, обнять вас, как лучших детей Царя Всероссийского, как родных братьев всей Руси, и, крепко прижимая вас к сердцу, сказать:

Да здравствуют наши други, наши братья защитники, да здравствуют храбрые Черноморские моряки, и да процветает наш Русский флот!..»

Капитан-Лейтенант Кузмин-Короваев, от лица моряков, произнёс следующее приветствие московскому купечеству:

«Мм. гг. Чувства, возбужденные в нас высоким почётом, который вы нам оказываете, выше всяких слов. Лестны, много лестны для нас и ваша хлеб-соль и ласковые речи. Что же сделали мы, чтоб удостоиться такой беспримерной чести? Несколько дней из жизни нашей подвизались на пользу и славу нашей родины. Но не долг ли наш, не самая ли священная и вместе с тем высоко-приятная обязанность – все дни, часы и минуты нашего существования отдать стране, нас родившей? Но вы сами, высокопочтенные граждане земли Русской – на пути, вами избранном, не посвятили ли всех мгновений своей жизни на пользу отчизны? Но вы сами, торговлею своею, презирая разнородные препятствия и даже опасности, встречаемые вами, не увеличили ли благосостояние и богатство государства нашего? И, наконец, вы сами, скромно-высокими трудами своими способствуя силе и славе Царя и России, не возбудили ли зависти даже в самых отдалённых соседях наших?

Да здравствует же и благоденствует Русское купечество на славу Царя и России и на зависть завистникам!»

 

Всё собрание пожелало засвидетельствовать своё уважение хозяевам пира. М.П. Погодин сказал:

«Перехожу на другой крилос, и прошу позволения сказать несколько слов в честь знаменитого Московского купечества. Оно служит верно отечеству своими трудами, и приносит на алтарь его беспрерывные жертвы. Ни один торговый город в Европе не может сравниться в этом отношении с Москвою. Но наши купцы не охотники ещё до истории: они не считают своих пожертвований, и лишают народную летопись прекрасных страниц. Если бы счесть все их пожертвования за нынешнее только столетие, то они составили бы такую цифру, какой должна поклониться Европа. И не бывает в Москве никогда промежутка, чтоб переводились даже частные благотворители между купцами. Скончается один, является другой. Свято место не бывает пусто. Каков был Крашенинников? До 10 миллионов простиралось количество его пожертвований. Колесов, Лепёшкипы, оставили завещания, изукрашенные делами благотворительности. Сколько назначил для добра Рахманов, нашедший себе достойного душеприказчика в Солдатенкове. А сам Солдатенков, а Набилков, Лобков, Гучковы, Прохоровы, Куманины, Алексеевы! Всех и не перечтёшь! Да здравствует и успевает во всех своих добрых делах знаменитое, благотворительное Московское купечество!»

Достойным венцом пира была речь В.А. Кокорева, которая произвела совершенный восторг. Вот она:

«Среди тёплых задушевных торжеств Москвы в честь доблестных моряков, невольно приходите на мысль, что Русская сила редко имела постепенное развитие, а всегда вдруг, скачками. И эти скачки бывали только в годы общего горя. И в эти годы мы особенно крепко прилеплялись к нашим Царям, прирастали к ним всем своим существом. В эти годы открывались в нас новые достоинства, коими мы возвышались в собственных наших понятиях и узнавали самих себя. Вот где наш всероссийский рост!

Все войны на Россию что значили? Это были, от самого Провидения, поверки Русских сердец и общие нам переклички. Как только слышалось в ответ: все любим Русь, все станем за неё, – как только это подтверждалось делом, война утихала, а могилы павших твердили нам во время мира: любите, любите Русь, как мы её любили.

Недаром же Русская пословица говорить более пятисот лет устами всего народа: «Вынеси ты меня, моё горе!» Оно ведь и на деле так. Разве не вынесло нас горе Нарвское, Московское и все прежние горя, наши славные будильники, наши возносители на ту высоту, которая может удовлетворить нас по объёму нашей земли. Никогда ни разу не изменял нам наш верный союзник – Русское горе. Это наш двигатель, положенный судьбою на крест России при её рождении. А какой он могучий, какие придаёт крылья, как освежает, обновляет, развивает мысль, нагревает сердца, соединяет всех к единодушию, и толкает вперёд!

Доказательством единодушного соединения служат десять дней, проведённые вами в Москве, доблестные моряки Черноморского флота.

Мощь Русского горя понятна в одной Руси: у нас оно никогда не производит уныния, а только одну кручину.

Не напрасно ты, кручинушка, воспеваешься в Русских песенках! Не случайно же в звуках их тянет нас что-то за сердце!

Доказано, что жизнь государств похожа на жизнь человека. Не лучшая ли пора в жизни нашей та, когда коснётся сердца кручина любви? Тогда мы и плачем и радуемся, восхищаемся, стремимся, хитрим, да так хитрим, что никто нас не проведёт; тогда мы очищаемся, возвышаемся, вдумываемся и тоскуем, но тоски своей не уступим никому. Представляя собою семью влюблённых в Россию людей, мы дорожим нашей кручинушкой, мы чувствуем, как много в ней любви к отечеству, душевной силы и сладости.

Дай Бог мира, – мы все того желаем, – желаем мира, согласно с намерениями и будущими видами нашего батюшки-Царя. Но во всяком случае мы готовы ныне, впредь и всегда, на то жертвоприношение отечеству, которое показали вам вы, храбрые Черноморские моряки!

Тост в честь славного и могучего Русского горя!»

Все бросились обнимать, целовать и благодарить оратора за то, что умел он задеть за живое своим словом Русских людей.

После речи все собрание отправилось в залу к портрету Государя, и пропело в один голос: «Боже Царя храни», как бы передавая Ему на руки своё спасительное сознанное горе, да преложит его на радость, согласно с общими Русскими желаниями, надеждами и молитвами!

Торжественна была эта минута, за коей последовало какое-то торжественное молчание.

Моряки принесли кубок, в который влито восемь бутылок шампанского, – и пошёл он вкруговую за здравие святой Руси!

***

Начались пляски под звуки Русских песен, хромые офицеры на костылях пустились вприсядку. Зрители вторили им своими движениями. Все плеча, руки, ноги, говорили. Дамы с хор бросали цветы, букеты, венки. Старик Энгельгард с Прейш-Ейлавским Георгием, старик Жерве, на деревяшке, с сыном, по имени которого называется знаменитая батарея, ходили в толпе; купцы с бородами, студенты, офицеры, обнимались и целовались.

Пир кончился в 10 часов вечера.

В дверях стояли старшины с огромными подносами и потчевали на прощанье уезжавших гостей.

***

Во втором часу за полночь офицеры собрались к В.А. Кокореву, в гостиницу Шевалье, где у крыльца готовы уже были тройки, помчавшие их в крытых возках на богомолье к Тройце-Сергию.

В восемь часов приехали они в Лавру. Там ожидал их Севастопольский товарищ, о. Вениамин, – уехавший заранее предупредить отца наместника Антония о прибытии Черноморских гостей.

Трогательная была минута, когда, собираясь в церковь, они начали записывать имена павших своих товарищей для поминовения. Лист скоро был исписан. Любезные образы один за другими вставали пред ними в воображении, и грусть овладевала их сердцем...

«Довольно, довольно, господа, – воскликнул один, – напишем лучше: всех православных убиенных и умерших от ран под Севастополем!»

Архимандрит со всем собором отслужил по них торжественную панихиду, и клир провозгласил им вечную память. Потом принесено было благодарственное моление, и пропеты многая лета Христолюбивому воинству. Офицеры приложились к мощам великого Русского молитвенника чудотворца Сергия, и потом осмотрели все соборы, ризницу и прочие достопримечательности монастыря, в сопровождении отца Вениамина. После обеда они ходили благодарить отца наместника за оказанное внимание, и получили от него в благословение по образу Св. Сергия и описанию лавры.

Во вторник поутру, в особом поезде, отправились наши дорогие гости в обратный путь. В.А. Кокорев повёз их тем же порядком в Петербург, как привёз из Петербурга. Москвитяне всех сословий с хлебом и солью проводили дорогих гостей на станции железной дороги, и пожелали им благополучного путешествия. Купцы поднесли хлеб-соль на серебряном блюде с надписью славянскими буквами: «Блюдо с хлебом-солью поднесено доблестным офицерам Черноморского флота от Московских купцов, 1856 года, февраля 28 дня».

Так кончились Московские празднества, которые оставили благотворное семя во многих душах, и долго, долго, будут воспоминаться с удовольствием не только в Москве, но и во всей России.

[1] На другой день поутру М.П. Погодин разослал любезным посетителям вместо визитных карточек по портрету Нахимова, со статьёю в память о нём, и брошюрою о прибытии Государя Императора в Москву в прошедшем сентябре месяце.

Михаил Погодин

http://www.voskres.ru/history/pogodin.htm