Черный деньСвидетельство очевидца
Месяц назад мы съехали от родителей Лены, решившись, наконец, пожить самостоятельно, познать все преимущества и недостатки такой давно желанной жизни вне родительского дома. Перебрались мы в Камброд, один из старейших районов Луганска, наша квартира располагалась недалеко от старого автовокзала, за грязной пересыхающей речушкой, в честь которой и был назван город.
Перед моим мысленным взглядом проносятся первые дни лета 2014 года, уже такого далекого, совсем нереального. Я проживал свое драгоценное, ускользающее сквозь пальцы время, как будто не участвуя в жизни. Словно управлял своим астральным воплощением, однако четко ощущая связь с реальностью. Настолько прочную связь, какой никогда еще не чувствовал, был подвластен притяжению, державшему меня стальными тросами, руками и ногами привязанный к родному городу.
Мне приходилось посещать все митинги — пророссийские и заевропейские, освещая лозунги, выступления, мнения людей и их позиции на страницах газеты. Работа приносила удовлетворение, переполняло чувство значимости того, что делал. Со мной здоровались люди на улицах, меня пропускали в здание захваченного ополчением управления СБУ, за короткий период я познакомился со многими людьми, некоторые из них занимали не последние должности. Я не пропустил ни одного значимого события или штурма, у меня не было выходных, я пахал как вол и чувствовал… А что я чувствовал? Усталость, нервозность, которую старательно прятал, не показывая родным, вину перед любимой, потому что домой я последние месяцы попадал ближе к полуночи, а рано утром несся обратно, в гущу событий, понимая, что, по сути, постоянно подвергаюсь опасностям разного рода и заставляю близких людей непрерывно беспокоиться обо мне. И в то же время нужность и важность того, что я делаю, не давала мне остановиться, хотя многие коллеги после весенних событий перебирались подальше от злополучного региона. Я получал теплые и благодарные отзывы людей, поскольку в своих публикациях старался объективно освещать события. Банальность, но это так. Хотя журналистов все равно ненавидели и презирали. Лишний раз я старался не афишировать свою профессию, потому что на митингах уже случались провокации.
Все текущие события представлялись своеобразной компьютерной игрой, реалистичность которой не до конца понимаешь, потому что просто не можешь увидеть все то, что происходит вокруг. Нам все было в новинку, представлялось необычным, чуточку опасным, но таким увлекательным. Впервые за многие годы люди перестали быть инертной массой, обособленной друг от друга собственными шкурными интересами и вяло поругивающей существующий порядок. Все в те дни были охвачены жаждой справедливости, в толпе каждый чувствовал родство с другими. Во время митингов случайно встречались знакомые, не видевшие друг друга годами, близкие и дальние родственники, приятели. Они были рады встрече, с нетерпением высказывали одни и те же мысли и желания, и не было в тот момент людей ближе, чем стоявшие плечом к плечу посторонние люди, которые громкими криками приветствовали взмывающий под кровлю администрации триколор вместо желто-голубого полотнища, ставшего в те дни символом всех обид и несправедливостей. Все были охвачены лихорадочным нетерпением, ожидали, что ситуация решится окончательно в течение ближайших нескольких дней или недель.
А между тем в области уже шли боевые действия — Лисичанск, Северодонецк…
В один день для меня все изменилось.
* * *
Несколько дней до этого я просыпался от какого-то непонятного шума. Мне эти звуки казались выстрелами и взрывами, на деле оказываясь гулом самолетов, рокотом моторов и стуком колес поездов. Ожидание чего-то плохого нарастало с каждым днем. Война неотвратимо шагала в город.
2 июня я проснулся в четыре утра. Грохот явственно слышался даже сквозь тройной стеклопакет, который мы на ночь закрывали. Предчувствие вопило: ну вот и до нас докатилась беда. Что происходит в городе и где — непонятно. Разрывы снарядов ощущались на метафизическом уровне, неважно было расстояние до них, место битвы — душа. Звуки были настолько четкими и громкими, что мне подумалось: бои идут на железнодорожном вокзале, до которого рукой подать.
Я включил маленький нетбук, который купил себе на день рождения пару лет назад. Этой вещью я очень дорожу, для меня он — как щенок или котенок. Информационные сайты в такое время еще спят. Зашел на фейсбук, по оперативности намного опередивший любое агентство новостей — очевидцы уже выкладывали минимальную информацию, которой обладали. Бои шли в районе Луганского погранотряда на квартале Мирный. Это окраина Луганска, но очень оживленная и густонаселенная окраина. Мы с Леной переехали оттуда совсем недавно.
Моя любимая делала отчаянные попытки еще поспать, но я постоянно подскакивал и слушал возле окна, надеясь почерпнуть из грохота какую-то информацию, затем бормотал что-то, не давая Лене отдохнуть перед началом рабочей недели.
Быстро позавтракав около 7 утра, бросил в сумку фотоаппарат и диктофон, поцеловал сонную любимую. Я решил отправиться к месту боевых действий. Мне трудно представить, что чувствовала Лена: беспокоилась ли она или нет, а может, была просто сонная и не осознавала, что вообще происходит. Но, сказав, чтобы я берег себя, она со спокойным видом отпустила меня. За что я ей очень благодарен.
Общественный транспорт уже работал, но пришлось идти на ж/д вокзал, потому что от нашей остановки на кольцо Мирного не было ни одного прямого маршрута, только с пересадкой. Попутно убедился, что на вокзале полный порядок. На удивление, я не испытывал тревоги, не было такого состояния, как перед намечающейся дракой, когда нервы на взводе, когда постоянно прокручиваешь в голове варианты предстоящих событий. Я был совершенно спокоен, насколько можно быть спокойным в подобной ситуации.
На конечной остановке я встретил коллегу-журналиста, с которым еще в университете учился в параллельных группах. Он собирался ехать на работу.
— Ты куда? — спрашивает меня.
— Да туда же, — говорю.
— Оно тебе надо?..
Я прошел по извилистым дорожкам, миновав несколько несимметрично построенных дворов многоэтажек. Здесь грохот снарядов слышался замечательно. Проходя по дворам к погранотряду, я замедлил шаг, потому что точно не помнил расположение самого управления и не хотел попасть на линию огня за следующим домом.
Присел на лавочке возле одной из девятиэтажек и закурил. Почти год назад бросил, проклятая аритмия тогда замучила, но весной опять взялся за старое.
Люди шли на работу, дети выбегали играть, мужики выгуливали собак, прислушивались к звукам битвы. А лица какие-то спокойные, почти отрешенные, меня это очень удивило. Я не увидел никаких отличий от обычного дня, все просто шли по своим делам. Только немного в спешке. Наверное, так и надо.
Зазвонил мобильный телефон — представители одного радио хотели узнать про обстановку в городе. Я сообщил, что почти на месте боя и попросил перезвонить чуть позже, ведь сам я пока ничего не знаю, кроме того, что написали очевидцы в сети.
Продолжил свой путь и вскоре оказался во дворе, напротив которого, скрытый домами, располагался Луганский погранотряд. Разрывы снарядов били по ушам и душе. Внутри дворов стояли несколько машин и десяток повстанцев. Возле подъездов толпились местные, наблюдавшие за ходом конфликта. Я подошел к ним и начал расспрашивать.
— Да у меня пули холодильник пробили, — рассказывал невысокий парень. — Вон мой балкон, — он указал на свою квартиру на первом этаже. Угол дома выглядывал из-за другой девятиэтажки, погранотряд оттуда можно было хорошо разглядеть. Затем он показал мобильный телефон. В районе динамика корпус был поврежден: «В руке держал, когда попали».
Этот крепыш родился в рубашке. Что меня удивляет — он совершенно спокоен, не трясется, словно каждый день в него стреляют. Да, луганчане стойкий народ!
Я снова закурил, присесть негде, лавочек здесь я не нашел. Ежесекундно раздавались взрывы и выстрелы. С крыш стрелял снайпер или даже несколько. Мерзкие щелчки СВД, а, я думаю, это именно она, били по нервам сильней всего. Резкий короткий звук, от которого у меня шли мурашки по телу. После каждого противного выстрела из винтовки мне казалось, что стреляют именно в меня, потому что звук шел сверху прямо надо мной. С какой именно крыши вели огонь, непонятно. Я думаю, со всех близлежащих домов.
От сильных грохотов срабатывала сигнализация у всех автомобилей в округе, даже у стоявших через несколько дворов. В армии я не служил, поэтому не мог по взрывам понять, какое оружие применяется. Впоследствии выяснилось, что били минометы, подствольные гранатометы. Говорят, даже из РПГ стреляли.
Страх. Я приехал сюда именно из-за страха. Он витал рядом, брал в плен жильцов несчастных домов, пытался заполнить сердца бойцов на передовой с обеих сторон. Одно обстоятельство меня успокаивало — я на работе, я занимаюсь журналистикой, я освещаю событие. Если меня ранят или убьют, я не буду жалеть, потому что сам приехал сюда и знал, на что шел. Я просто люблю журналистику. Не настолько, чтобы отдать за нее жизнь, я предпочту не рисковать на все сто процентов. Но и струсить, просто сидеть в редакции, когда огненная чума мин и горячая сталь патронов начала уничтожать мой город, не имею права.
…Подъехала «скорая помощь», откуда-то вывели раненного в ногу ополченца и подтащили к медикам. Раненый — уже немолодой дядька, бодрый и веселый, с разорванной штаниной и залитой кровью ногой. Он присел на бордюр между двумя домами, где стояла «скорая», спокойно закурил, а врачи начали обрабатывать ему рану и бинтовать ногу…
Журналистика и журналисты. Я уже несколько лет работал корреспондентом и знал большинство своих городских коллег. Еще в университете я заметил одну характерную черту, которой страдают многие журналисты, да и вообще люди творческих профессий, — они считают себя гениями. Самомнение их о себе наимоверно велико, причем даже в самом начале, когда еще не написано ни одной статьи и не снято ни одного телесюжета. Но они гениальны по умолчанию и с этой позиции смотрят на окружающих. Высокомерие — одна из черт характера в человеке, которые я ненавижу. Но я даже смогу понять это высокомерие, если оно чем-то подкреплено, можно простить творцу его пороки, если он пишет талантливо.
И вот появилась возможность показать себя, приехать на место события и снять сенсацию о боях в городе. И что? И где? Местные журналисты любят тепло редакций. Я вовсе не хочу очернить всех, а себя выставить в лучшем свете или корчить героя. Мне просто не нравится, когда кто-то клепает сюжеты и статьи, сидя на жирной попе и попивая кофе с коньяком в офисе.
Здесь же бегали российские спецкоры: Первый канал, Рен-ТВ, ЛайфНьюс. Может, еще кто-то из печатных и интернет-изданий. Всех не знаю, далеко не со всеми знаком, но лица уже примелькались. Вот российский журналист выходит на простреливаемую территорию между домами и начинает работать в кадре, вести прямую трансляцию. Оператор и корреспондент в бронежилетах и касках с аббревиатурой TV. В тот момент я мечтал, чтобы у меня тоже была такая амуниция и я мог подойти ближе к позициям, где жизнь и смерть неразрывно сплелись, залезть на крышу и осмотреть подъезды домов, в которых, по словам жителей, выбиты стекла, на ступеньках пятна крови и бинты. Но мне приходилось довольствоваться тем, что есть.
К слову, и у некоторых российских журналистов уровень пафоса и высокомерия был на запредельном уровне. Эти плюнут в тебя, еще и денег попросят. Плюс был в том, что коллеги из соседнего государства не брали видео из Интернета для своих острых сюжетов, а выезжали на места и снимали, рискуя жизнью и иногда погибая. Вот за это их нужно уважать.
…Интенсивность перестрелки из стрелкового оружия и минометов настолько возрастала, что оставаться в самом ближнем к бою дворе стало страшно, и люди, в их числе и я, отошли за угол, к подъезду другого дома. Гремело — будь здоров. Душа уходила в пятки, внутри все напрягалось, организм мобилизовался, инстинкты начинали проявлять себя, при этом обычного страха не было, был животный инстинкт, тело и разум в таких ситуациях переходят на созданный творцом автопилот. Это был первый бой, свидетелем которому я стал. Мне трудно описать свои ощущения и состояние, слова только приблизительно передают то, что я чувствовал.
День был теплый, но пасмурный. Начался мелкий дождь, кто-то спрятался под козырьками подъездов, кто-то под раскидистыми деревьями. Обычных мирных жителей собралось довольно много, может, человек двадцать. В основном молодые парни и девушки.
Сигареты быстро кончились. Я подошел к мужчине, ему лет пятьдесят, на вид типичный советский слесарь или токарь. Спросил про курево, он угостил, и мы закурили вместе. Он нервничал, сразу видно. У остальных зевак, ради зрелища остававшихся тут, не такие лица — более спокойные, словно происходящее вокруг фильм или игра. Но для этого человека нахождение возле погранотряда сложно назвать развлечением.
Не помню, как я сформулировал вопрос. Наверное: «Живете здесь?»
— У меня сын там, внутри, — сказал мужчина. Глаза его повлажнели.
Я начал успокаивать его. Никогда в жизни я не успокаивал совершенно чужого человека. Мне показалось, что ему стало немного легче.
Чуть позже я услышал обрывки разговора по телефону одной женщины со своим сыном, который тоже находился в погранотряде.
— Сыночка, как ты? Что с вами? Где… вас закрыли и не выпускают? А с кем они тогда перестреливаются?..
Как рассказали ополченцы, огонь ведут военнослужащие из других областей Украины, местных же закрыли и держат, как заложников. Правда это или нет?
Сигареты купить негде, все магазины поблизости закрыты.
Наступило небольшое затишье, сильных взрывов нет, только автоматный огонь. Несколько человек, в их числе и я, снова подобрались ближе к домам на передовой. Все утро поблизости ошивался пьяный молодой парень. Я всегда удивлялся тем, кто с утра уже в стельку. Он подошел, глядя стеклянными глазами и пытаясь выговорить хоть слово. Начал махать руками, показывать на пограничное управление:
— Я… пошел.
— Давай, — говорю, — вперед!
На ступеньках сидела компания мужиков, они весело пили и обсуждали политику, кляли Америку, олигархов, хвалили Россию и Путина. После очередной выпитой бутылки пива, все менялось местами и претензий к главе РФ было больше, чем к ненавистным Штатам. Они умудрялись ссориться, обмениваться тычками, обвинениями, при этом не прекращали пить, а главное — дружить.
Сильных взрывов не было. Подъехал джип ополченцев и остановился на дорожке между домами, на бордюрах сидели бойцы и отдыхали. Привезли патроны, мне показалось, что для ружей. Я решил сосчитать, для интереса, сколько ополченцев во дворах. В зоне моей видимости был большой участок — целых два двора, иногда не ограниченных высотками. Всего двадцать человек бойцов я смог обнаружить на этой территории. Еще — на крышах, в подвалах и, наверное, в некоторых квартирах. Сколько же их всего? Думаю, не больше ста человек, да и это, пожалуй, слишком много.
К этому времени уже ходило множество слухов, распространяемых украинскими СМИ, о многочисленных кадыровцах из Чечни, участвующих в боях за ополчение. Многие «факты» были чистым вымыслом и провокацией, они накаляли обстановку. На Мирном были кавказцы. Я видел двоих.
Нескончаемым, но реденьким потоком из домов уходили люди. Многие покинули свои квартиры еще до моего приезда. Другие собирали пожитки. Они все шли мимо меня. Я глядел в их лица и сочувствовал им. Нагруженные сумками мужчины уверенно вели за собой семьи. Они воспринимали происходящее, как что-то закономерное. Женщины почти все на нервах, некоторых трясет, они останавливаются, пьют воду и на время дрожь затихает. У многих на руках дети. Детский пронзительный плач прорезал пространство летнего утра под грохот оружия. Именно в такие моменты понимаешь, насколько все вокруг противоестественно. Ополченцы прикрывают некоторых, когда проводят по зоне, где шальная пуля может попасть в мирных горожан. Повстанцы стараются помочь семьям с детьми.
Я не видел, чтобы кому-то не давали покинуть свое жилье. Даже если такие инциденты имели место, то, скорее всего, потому, что снаружи было просто опасно и людей просили временно переждать в здании. Странно, но я не заметил у окружающих ненависти к ополченцам, ведь именно они устроили незабываемое утро, которое многие запомнят до последних своих дней. Один из жильцов дома, что стоял поодаль, вынес бойцам пятилитровку воды и немного бутербродов. Повстанцы поблагодарили, разбирая еду.
(Окончание следует)
