Историк, писатель, этнографист. На 200-летие Н.И. Костомарова

[Александр Васильевич]

Историк, писатель, этнографист

На 200-летие Н.И. Костомарова



Имя Николая Ивановича Костомарова – историка, писателя, этнографа XIX века – стоит в одном ряду с такими столпами отечественной исторической науки, как Николай Михайлович Карамзин, Сергей Михайлович Соловьёв, Василий Осипович Ключевский.

Редкое сочетание исследовательского и литературного талантов с богатой творческой фантазией привлекло общественное внимание к его трудам. По единодушному мнению современников, Костомаров распространил исторические знания так широко, как никто до него: работы учёного «читали с увлечением даже и те, кто никогда на своём веку не развернул ни одной книги по русской истории».

Своей задачей учёный ставил не скупое изложение найденных в архивах сведений, но воссоздание яркого, образного, «живого прошлого», доступного и понятного каждому читателю.

Настольной книгой многих стал труд «Русская история в жизне­описаниях её главнейших деятелей». Представленные в ней очерки о жизни царей, духовных и светских мыслителей, народных вождей и даже разбойников написаны автором на основе подлинных документов, но настолько захватывающе, что кажутся готовыми сюжетами для исторических романов.

Василий Осипович Ключевский зачитывался исследованиями Костомарова о Богдане Хмельницком, крестьянской войне Степана Разина. Смуте в Московском государстве, о Речи Посполитой. Он подчёркивал уникальное своеобразие мастерства своего предшественника, прозорливо замечая, что «его много и с увлечением читали, пока он писал: но можно опасаться, что его слишком строго будут критиковать с той минуты, как он перестал писать. Но по характеру своему Костомаров не мог жить и не писать...»

Костомаров всегда следил и за событиями современности, отстаивал свои взгляды и убеждения, стремился содействовать общественному развитию, представления о котором строил на основе обширной базы знаний в области истории. С детских лет и до глубокой старости был верующим, православным человеком, убеждённым гуманистом, не приемлющим жестокость, насилие, кровопролитие. Выступал активным противником постулата: «цель оправдывает средства». Ратовал за равноправие всех народностей и рас, за свободное и независимое развитие всех славянских народов.

Детство будущего историка прошло в воронежской слободе, где украинские и русские народные традиции тесно переплелись. В зрелом возрасте он вполне мог видеть в своём рождении в русско-украинском пограничье Божий промысел, предопределивший связь дальнейшей его судьбы, как с Россией, так и с Украиной.

Творческое наследие Николая Ивановича Костомарова велико и разнообразно. Это, прежде всего, исторические монографии и исследования. Важную часть в трудах не только историка, но и писателя составляют литературные произведения – поэзия, проза, драма. Их дополняют критические, полемические и публицистические статьи, переводы, записи народных песен, этнографические очерки, мемуары, письма. Его сочинения преодолели рубежи Российской империи, снискали общеславянское признание, вошли в сокровищницу ценнейших достижений мировой культуры. В 1967 году 150-летие со дня рождения учёного по решению ЮНЕСКО широко отмечалось во всем мире. В России в последнее десятилетие издано наиболее полное собрание сочинений историка (в 18 томах). В Украине вышли две обширные энциклопедии жизни и творчества Н.И. Костомарова (на русском и украинском языках), где представлено несколько тысяч статей. Составлен подробный библиографический указатель произведений Костомарова.

О талантливом воронежце украинский историк Михаил Сергеевич Грушевский в своё время сказал: «Такой выдающийся деятель, что наложил свою печать на целую эпоху, и такой яркий представитель своего времени, что его надо знать...»

* * *

Николай Иванович Костомаров родился в слободе Юрасовке Острогожского уезда Воронежской губернии 5 мая 1817 года (дата установлена по метрической выписке, сохранившейся в фондах Го­сударственного архива Воронежской области).

Его отец Иван Петрович Костомаров был военным, участвовал под командованием Александра Васильевича Суворова во взятии турецкой крепости Измаил. Выйдя в отставку, он поселился в Юрасовке. Будучи состоятельным помещиком «заразился» модным в ту пору «вольнодум­ством» – вольтерианством.

Семьей Иван Петрович обзавелся довольно поздно. Женился на крепостной крестьянке, которая была моложе его почти на тридцать лет.

Спустя более полувека Костомаров по-своему объяснил причины, побудившие его отца вступить в «неравный брак». Шутка ли: потомок старинного великорусского дворянского рода, крепостник-помещик венчался с крепостной малороссиянкой. «В характере моего отца не было никакого барского тщеславия; ... он ни во что не ставил дворянское достоинство и терпеть не мог тех, в которых замечал хотя бы тень щегольства своим происхождением и званием. Как бы в доказательство этих убеждений, он не хотел родниться с дворянскими фамилиями и уже в пожилых летах, задумавши жениться, избрал крестьянскую девочку...».

У исследователей встречаются разночтения в фамилии матери историка Татьяны Петровны: в большинстве научных работ она -Мыльникова, но приводится и другой вариант – Мельникова.

Н.И. Костомаров родился до официального венчания родителей и по закону считался крепостным отца. Но Иван Петрович признал сына и дал ему свою фамилию.

Рос и воспитывался Николай в барской усадьбе без завозных гувернёров, под опекой родителей.

На всю жизнь запомнятся Николаю Ивановичу родные места. Много позже он напишет. «За рекою, тёкшею возле самой усадьбы, усеянною зелёными островками и поросшею камышами, возвышались живописные меловые горы, испещрённые чёрными и зелёными полосами; от них рядом тянулись чернозёмные горы, покрытые зелёными нивами, и под ними расстилался обширный луг, усеянный весною цветами и казавшийся мне неизмеримым живописным ковром».

Иван Петрович охотно встречался с соседями-помещиками, брал с собой и сына. Бывая в соседней Удеревке (ныне Алексеевский район Белгородской области), Николай играл со своим тёзкой Николаем Владимировичем Станкевичем, который позже откроет поэтический дар Алексея Кольцо­ва, поможет издать первый сборник его стихов.

Позже свои литературные произведения Костомаров станет подписывать псевдонимом Богучаров. Из детства запомнился ему уездный городок на юге Воронежской губернии – Богучар, где бывал с отцом у родственников.

В десятилетнем возрасте Николай попадает в Москву в пансион, который содержал лектор французского языка Ге при университете.

Но учёба в этом пансионе продолжалась недолго. Как только учение стало «охватывать» Николая и тоска по дому улеглась, он заболел. Отец решает забрать его домой с тем, чтобы он продолжил обучение после летних каникул.

Но летом случилось несчастье: 14 июля 1828 года Николай потерял отца. По первоначальной версии, он погиб вроде бы случайно.

На прогулке в лесу лошади напутались и понеслись вниз по крутогору. Дрожки перевернулись. От удара копытом, так что в голову «впечаталась» лошадиная подкова, Иван Петрович скончался.

Произошло это поздно вечером. В ту же страшную для семьи ночь в доме пропали деньги, которые Иван Петрович Костомаров собрал для поездки в Петербург и «узаконения сына». Земская полиция, расследовавшая дело, признала гибель помещика несчастным случаем, о пропаже денег следствия «почему-то не произвели».

Лишь через пять лет открылась истинная причина гибели отставного капитана. Кучер Савелий Иванов на могиле Ивана Петровича принародно покаялся, что убил его и вместе с сообщниками выкрал деньги. Злодеев судили, на допросах кучер сказал: «Сам барин виноват, что нас искусил; бывало, начнет всем рассказывать, что Бога нет, что на том свете ничего не будет, что только дураки боятся загробного наказания – мы и забрали себе в голову, что коли на том свете ничего не будет, то, значит, всё можно делать». Убийц сослали в Сибирь. Были привлечены к ответственности и члены земской полиции, за взятку прекратившие дело.

Иван Петрович Костомаров не успел официально признать сына, и вскоре появились иные законные наследники – племянники Ровневы, потес­нившие Татьяну Петровну. Ни о какой выдаче законной вдовьей доли имущества не могло быть и речи.

Покойный имел 609 крепостных и около 7 тысяч десятин (по другим источникам – до 14 тысяч десятин) земли с богатыми сенокосами, лесами и два билета сохранной казны на 75 тысяч рублей ассигнациями. Татьяне Петровне досталось 50 тысяч рублей ассигнациями.

Но она оказалась женщиной деятельной и надежно обеспечила будущее единственного сына. Выселилась из господского дома, купила небольшое именьице в Юрасовке у помещицы Н.А. Михайловской и обустроила его. Сына приписала в купеческое звание.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Татьяна Петровна определила Николая в Воронеж в частный пансион Павла Кондратьевича Фёдорова. В почтенном возрасте Костомаров вспо­минал с недовольством учителей пансиона, подчеркивал их грубость и некомпетентность. Но, видимо, и сам он доставлял немало хлопот наставникам. Пример из его автобиографии – тому подтверждение: «Однажды гувернёр Guillaume в рисовальном классе, заслышав шум в том месте, где я был, вообразил, что непременно шалю я, а никто другой, так как я был из самых задорных, не разобрав, в чём дело, подскочил сзади и рванул меня за ухо до крови. Ничего не ожидая, я вспылил, пустил в лицо гувернёру толстейшую грамматику Ломонда и подшиб ему глаз. За это решено было меня высечь, но часть учителей, и в том числе содержатель пансиона Фёдоров, восстали против этой меры: меня заперли в карцер, а гувернёра удалили».

Несмотря на заступничество Павла Кондратьевича Фёдорова, Николай Костомаров не изменил своего отношения к нему. Считал его ленивым «до невыразимости, указывал, что от Фёдорова, как от учителя математики, «ничему нельзя было научиться», и то – «как за нарушение тишины он бил виновных по щекам».

Биограф Николая Владимировича Станкевича Павел Васильевич Анненков описывает характер директора и хозяина пансиона иначе: «Обладал искусством управлять детьми без насильственных средств.... умел затрагивать самолюбие мальчиков, стыдить их без унижения, употребляя иронию». По мнению Анненкова, Фёдоров казался «глубоко огорчённым, расстроенным и даже больным, когда приходилось разбирать школьнические проделки и изрекать осуждение».

Николай Костомаров курс пансиона не окончил. Его выгнали «за знакомство с винным погребом», куда он с товарищами пробирался по ночам «за вином и ягодными водицами». Товарищи не пострадали, так как Николай всю вину взял на себя.

В августе 1831 года Татьяна Петровна определила сына в Воронежскую гимназию. Его приняли сразу в третий класс, «оказав большое снисхождение». Костомаров, по собственному признанию, был очень слаб в математике, а в древних языках совсем несведущ.

Гимназическое образование продолжалось четыре года, изучали Закон Божий и Евангельскую историю, греческий, латинский, немецкий, французский языки и российскую словесность, физику, математику, историю и рисовальное искусство.

Большую часть учеников составляли дети дворян и обер-офицеров. Получали образование в гимназии и выходцы из других сословий – из семей «свободного состояния». В начале 1830-х годов гимназия наполнилась детьми мелких чиновников, небогатых купцов, мещан и разночинцев. По подсчётам Костомарова, число учащихся в то время «едва ли простиралось до двухсот человек во всех классах».

На каникулах Николай Костомаров ездил к матери в родную слободу. Любил верхом на лошади скакать «и по своим, и по чужим полям». Вспоминая юношеские годы, учёный откроет для себя, что больше никогда в жизни он «до такой степени не сближался с сельскою природою... Меня занимала каждая травка, каждый цветок...»

Воронежскую гимназию в то время возглавлял ветеран Отечественной войны 1812 года Владимир Иванович фон Галлер. В описании Костомарова фон Галлер из лихого вояки с обширным послужным списком превращается в «тип мерзавца и взяточника». «Он радовался, когда ученики плохо учились, так как это был отличный случай для получения взяток. Он завладел почти всем домом гимназии, а классы перевели во флигель и мезонин...».

Николай Костомаров квартировал с несколькими другими учениками у преподавателя латыни Андрея Ивановича Белинского. «Он кормил и содержал нас хорошо, но всё старался обращаться с нами построже и беспрестанно говорил: «Нужно посечь!». Но сёк редко, не больно...»

Учившийся в Воронежской гимназии будущий собиратель и издатель великорусских народных сказок Александр Николаевич Афанасьев описал А.И. Белинского, как почтенного старика с грубым голосом и с большими странностями. Незлобный, знавший основательно свой предмет, педагог был постоянным объектом детских шалостей. «Сколько раз, бывало, весь класс сговорится, и мы писали урок мелом на доске, стоявшей позади учительского кресла, и на вопросы учителя отвечали по доске. Пристально следя по учебнику за ответом, он ничего не замечал. Бывало, несколько лекций сряду показывали ему один и тот же урок или перевод, и всё обходилось без шума». Но в то же время Афанасьев считал, что «латинский язык был единственный, который преподавался в гимназии ещё сносно».

Новым языкам во времена Костомарова и Афанасьева учили гимназистов немец Карл Иванович Флямм и француз Карл Иванович Журдан. «Наши Карлы Ивановичи, – замечал А.Н. Афанасьев, – были люди жалкие; видно было, что они не получили никакого образования и никогда не думали поучать юношество; но коварная судьба, издавна привыкшая всякого рода иностранца превращать на Руси в педагога, разыграла с ними ту же старую комедию».

Учитель немецкого языка Флямм плохо понимал по-русски, и гимназисты его нисколько не уважали. На уроках он часто ошибался и путался в русских словах и выражениях. Вместо того чтобы сказать «поставить ударение», говорил: «сделайте удар». И ученики, потешаясь над ним, все залпом стучали кулаками о тетрадь. Немец выходил из себя, но никак не мог объяснить того, что хотел, и весь класс хохотал над ним.

Русской словесности Николая Костомарова и Александра Афанасьева учил Николай Михайлович Савостьянов, который ценил свою работу высоко: «У тебя учатся, – писал он в дневнике, – или лучше сказать, ты имеешь счастье учить ... 97 учеников: сколько тебе трудов стоит каждому из сих детей передать драгоценные познания; вникнуть в их способности, раскрыть их. украсить; образовать характер, напитать душу любовью к Богу, Царю и Отечеству».

Этот педагог пытался привить воспитанникам любовь к Ломоносову и Державину, Муравьёву и Жуковскому. Но гимназисты не могли простить его неприязни к Пушкину.

Гимназия, несмотря на все её недостатки, дала Николаю Костомарову определённую базу знаний, необходимых для поступления в университет, и, что главное – сохранила желание продолжать учиться. Он принял решение поступать на историко-филологический факультет Харьковского университета.

Воронеж-город Николай Иванович Костомаров никогда не забывал. Собирателю автографов И.Т. Полякову за пять лет до смерти он писал: «Вы делаетесь мне близкою личностью ещё и потому, что Вы живёте в Воронеже, местности, которую если я и не имею права назвать моею родиною, но которая была мне близкою вотрочестве: там провёл я свои юные лета... И навсегда останется мне памятным, как я мерил ещё не выросшими ногами песчаную улицу, идущую от Попова рынка к Девичьему монастырю, на которой, не доходя Введенской церкви, находилась тогда гимназия... Всё это – воспоминания юности, образы, запечатлевшиеся навсегда в воображении. И теперь бы на старости лет не отрёкся я от удовольствия побывать там, если бы судьба туда привела! А до того – дай Бог процветания этому благословенному краю и всем живущим в крае этом...»

В первый год студенческой жизни в Харьковском университете Костомаров усиленно занимался изучением древних языков, пробовал силы в «стихотворстве» – сочинял идиллии. Эти литературные опыты остались ненапечатанными, а увлечение историей прервало поэтическое творчество. Во многом под влиянием профессора всеобщей истории, прекрасного лектора Михаила Михайловича Лунина Костомаров «полюбил историю более всего». Он пытался реализовать желание «знать судьбу всех народов», проводя дни и ночи за чтением исторических книг.

На Рождественских святках 1836 года Костомаров отправился в Юрасовку. Там заболел оспой и пролежал более месяца. «Болезнь моя была так сильна, что несколько дней боялись смерти или, что ещё хуже, слепоты». Современник историка в своих воспоминаниях отмечает: «Оспа оставила Костомарову едва заметные следы на нижней части лба. Конфузясь этого, миловидный юноша надел очки, чтобы оправою закрыть рябинки... Но неопытный юноша не обратился с этим делом к окулисту, сам выбрал очень сильные стекла и тем навсегда повредил себе зрение».

Лишь 25 марта он смог вернуться в Харьков. Оказалось, что в университете разнеслась весть о его смерти, и один из профессоров даже перечеркнул в списке его имя.

Перенесённая болезнь не помешала Николаю Ивановичу в июне успешно сдать выпускные экзамены. Он оканчивает курс Харьковского университета «действительным студентом». Получить степень кандидата, дававшуюся за отличную успеваемость, ему помешала единственная оценка «хорошо» по богословию. В январе 1837 года он успешно сдаёт специальный экзамен на получение этой степени и определяется юнкером в Кинбурнский драгунский полк, расположенный в Острогожске. Причиной такого решения было желание узнать военное общество, к которому когда-то принадлежал его отец и «совершенно неизвестное» ему самому.

Уездный городок Острогожск считался одним из культурных центров Воронежской губернии. Проживавший там несколько лет будущий ученый-литературовед Александр Васильевич Никитенко воспоминал: «На расстоянии многих верст от столицы, в степной глуши, Острогожск проявлял жизненную деятельность, какой тщетно было бы тогда искать в гораздо более обширных и лучше расположенных центрах Российской империи. И материальный, и умственный уровень его стоял неизмеримо выше не только большинства уездных, но и многих губернских городов. Недаром Острогожск прозывали в краю «Воронежскими Афинами».

Костомаров увлёкся изучением архивов уездного суда. Это была его первая практика работы с первоисточниками. Он настолько пристрастился к исследовательской деятельности, что совершенно забыл о воинской службе и вскоре был уволен «по неспособности». В результате научного поиска им было найдено множество дел о казацкой старине и рукописная история Острогожского слободского полка. На основе этих источников появилось историческое «Описание Острогожского слободского полка» с приложением мно­гих интересных документов. В будущем исследователь намеревался перебрать таким же образом архивы и других слободских полков, будучи убеждённым в том, что «нет в Европейской России края, которого судьба менее нам известна и исследована, как Слободской Украины».

Написанная в Острогожске рукопись пропала в 1847 году во время ареста историка но делу Кирилло-Мефодиевского общества. Костомаров неоднократно пытался разыскать свой труд, но безуспешно. Судьба рукописи продолжает оставаться неясной и поныне.

Работа в Острогожском архиве пробудила у Костомарова интерес к самостоятельной исследовательской деятельности, к расшифровке старинных рукописей и документов, повлияла на дальнейший жизненный путь молодого человека, неразрывно связав его с историческим поиском. В Острогожске он пробыл около полугода и осенью 1837 года возвратился в Харьков.

В течение года работал учителем истории в мужском частном пансионе швейцарца А.И. де Роберти. Один из учеников преподавателя Е.Г. Гвоздиков вспоминает о своём наставнике: «Из своего двухчасового урока он обязательно посвящал полчаса для дружеской беседы с учениками... Нужно было видеть, – с каким вниманием мы, тогда мальчуганы, слушали его интересные рассказы, которым Н.И. умел придавать какой-то особый юмор, свойственный его мягкой, южной натуре... Он, кроме нашего развития умственно, имел благотворное влияние и на нашу нравственную сторону, – за что будет память о нём вечно жить в сердцах его признательных и благодарных учеников».

Желая расширить образование, Костомаров посещает лекции Михаила Михайловича Лунина, Альфонса Осиповича Валицкого. Задаётся вопросом: «Отчего это во всех историях толкуют о выдающихся государственных деятелях, иногда о законах и учреждениях, но как будто пренебрегают жизнью народной массы? Бедный мужик земледелец-труженик как будто не существует для истории: отчего история не говорит нам ничего о его быте, о его духовной жизни, ... способе проявлений егорадостей и печалей? Скоро я пришёл к убеждению, что историю нужно изучать не только по мёртвым летописям и запискам, а и в живом народе».

В 1839 году Костомаров сдает магистерские экзамены и выбирает тему диссертации «О причинах и характере унии в Западной России».

Центральное место в работе занимало рассмотрение событий 1596 года в Брест-Литовске. Поляки, инициаторы унии, тогда предложили православным сохранить их обряды и привычный богослужебный язык, но признать догматы католицизма и подчиниться в вопросах церковного управления католической церкви с Папой римским во главе. По мнению Костомарова, «уния, какою приняли её депутаты, ...была не только соединением с католическою, а просто принятием римско-католической веры; ... а что обряды греческие оставлены, так это только для того, чтоб народ постепенно сблизился с католицизмом».

29 ноября 1841 года диссертация была одобрена профессорами университета. Но её защита, назначенная на 23 марта 1842 года, так и не состоялась. Причина тому – нетрадиционные выводы молодого историка, расходящиеся с официальной историографией.

Через всю диссертацию проходила мысль исследователя о том, что историю делают не личности, а народные массы. Большое внимание уделялось борьбе угнетённого малороссийского крестьянства с помещиками-поляками. Кроме того, в научной работе содержались критические замечания в адрес православного духовенства в Западной России до принятия унии.

Костомарова обязали собрать все розданные профессорам, друзьям, знакомым экземпляры диссертации. Главным инициатором снятия диссертации с защиты был харьковский архиерей Иннокен­тий (Борисов Иван Алексеевич).

Следуя предписанию министра народного просвещения Сергея Семёновича Уварова об «истреблении» диссертации, её экземпляры сожгли в присутствии автора.

Можно представить, какие чувства испытал молодой историк, глядя, как сгорают его труды. Далеко не каждый начинающий исследователь смог бы оправиться от такого удара. Но Костомаров нашёл силы перешагнуть через «диссертационное аутодафе» и продолжить научные изыскания.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Спустя годы он смог понять и оправдать действия властей. Давняя брошюра об унии, отмечал историк в 1864 году, была «писана с целью быть магистерскою диссертацией, но по справедливости не удостоилась этой чести. Я был тогда ещё очень молод и взялся за предмет, требовавший многолетнего изучения и знакомства с источниками, до которых я не мог иметь и доступа».

Хорошие отзывы о Николае Ивановиче Костомарове людей, его знавших (в том числе и самого архиепископа Иннокентия), повлияли на реше­ние университетского руководства: ему разрешили писать вторую диссертацию.

Новая, безобидная на первый взгляд тема: «Об историческом значении русской народной поэзии» у многих харьковских учёных сразу вызвала неодобрение. Профессор философии Матвей Николаевич Протопопов первым из них заявил, что «такой предмет, как мужицкие песни, унизителен для сочинения, имеющего целью приобретение учёной степени», считая «даже неприличным ходить на защищение такой диссертации».

Неприятие университетской интеллигенцией изучения поэтического творчества малороссов-украинцев (а именно этому в основном и была по­священа вторая диссертация Н.И. Костомарова) было связано с новизной и необычностью проблемы. Отношение тогдашней образованной элиты к вопросам истории и культуры украинцев было крайне не устоявшимся, переменчивым и противоречивым. Украинцы и белорусы не дискриминировались в Российской империи на индивидуальном уровне. Им была открыта любая карьера – при условии владения русским языком. Не этнографические особенности, но вера в большей степени определяла национальность жителя империи в то время. Поэтому интерес к языковым, бытовым, культурным особенностям украинцев у многих учёных вызывал недоумение и даже раздражение от бессмысленности, бесперспективности и ненужности подобных исследований.

Кроме того, изучение текстов песен простонародья (даже вели­корусского) большинством учёных ещё не признавалось за достойный объект научных исследований.

В своей новой диссертации Костомаров постарался доказать не­обходимость и важность изучения памятников народного творчества.

Тринадцатого января 1844 года диссертация была успешно защищена. Однако степень магистра не открыла историку доступ на университетскую кафедру. Он продолжает работать в пансионе. Научные интересы ис­следователя расширяются. Молодой учёный начинает изучать историю Богдана Хмельницкого, в связи с чем появляется желание посетить места, где происходили события той эпохи. Костомаров просит направить его на работу в Киевский учебный округ. В конце сентября он получает назначение в Ровенскую гимназию. А 7 октября вечером – на почтовых лошадях, провожаемый матерью и друзьями, уезжает из Харькова – города, где с небольшими перерывами прожил почти десять лет.

Связь с этим городом он поддерживал до самой смерти, переписываясь с харьковскими коллегами, принимая их в Петербурге. На склоне лет он писал одному из авторов знаменитого «Энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона» Александру Фёдоровичу Селиванову: «Совестно мне, если не удастся чем-нибудь возблагодарить за такое отношение ко мне родного дорогого города, где протекла моя юность. Пусть этот край цветёт и цветёт. Пусть возрождается, пусть воскресает в нём то, что убито было не­умолимым временем и непогодами. Пусть поколения, одно за другим, высказывают более и более благородства, энергии, любви к общему добру, просвещению и привязанности к своей народности... Начавши своё воспитание и первую деятельность в Слободском крае, пребыл и, конечно, до могилы пребуду верен любви к этой своей народности!»

В Ровно (уездном городе Волынской губернии) Костомаров прожил почти год. Работал в должности старшего учителя истории. Особое внимание уделял преподаванию русской истории, признавал за ней особенное значение «в кругу образования юношества Западного края империи». Костомаров был убеждён, что для закрепления западных областей за Россией «необходимо бороться не только насилием против насилия, но путём убеждения и воспитания юношества на началах русской государственности».

Учительствуя в Ровно, историк продолжал собирать произведения народного фольклора, подмечал особенности жизни населения, знакомился с историческими достопримечательностями края. В свободное от работы время он совершал полевые экспедиции по местам былых сражений. Осмотрел Острог, Несвиж, Почаевский монастырь, Вишневец. Берестечко, где сохранились остатки укреплений, лагерей, переправ. Беседовал со старыми поселянами, сверял свидетельства участников с данными хроник. По собственному признанию, без этого он не мог бы во всей полноте воссоздать картины прошлого на страницах своих монографий и очерков. Этому творческому приёму Костомаров остался верен и в дальнейшем, чем и объяснялись его постоянные разъезды и командировки.

Путешествуя по Волыни, он изучал быт простого народа. Костомаров писал одному из друзей: «... я с жадностью на каждом шагу расспрашивал о быте здешнего народа (признаюсь, это меня более занимает теперь, чем даже народная поэзия) и получил ужасающие сведения. Каторга лучше была бы для них!»

В Ровно Николай Иванович основательно занялся польской литературой, в частности творчеством Адама Мицкевича. Постепенно его научные интересы простираются от истории Слобожанщины и Левобережья до истории Малороссии (Украины) в целом.

В августе 1845 года Костомаров получил известие о переводе его в Киев, куда стремился всей душой. Там годом ранее он познакомился с писателем Пантелеймоном Александровичем Кулишом, учёным историком и фольклористом, первым ректором Киевского университета Михаилом Александровичем Максимовичем. Их сдружил общий интерес к истории и культуре украинцев.

В отпуск из Киева через Глухов и Курск Костомаров едет в Юрасовку. О своём пребывании в родном краю, «где великорусские и малорусские народности сходятся между собою рубежами», в автобиографии сообщает: побывал в Дивногорском монастыре у Дона – это «одна из живописнейших местностей, которые мне случалось встречать в России».

В Юрасовке продолжал вести исторические поиски. Воронежский краевед Григорий Михайлович Веселовский свидетельствует, что известный учеёный неоднократно поднимался на заречную гору и оттуда любовался соседним с Юрасовкой селением Караяшник. сравнивая его с Назаретом. В Караяшнике Костомаров занимался раскопками курганов. В слободе говорили, что он ищет клад, и к его археологическим изысканиям относились с недоверием и даже страхом.

В декабре 1845 года Костомаров продаёт родное имение. Мать, жалуясь на нездоровье, решает переехать к нему в Киев. «Я попрощался с углом, который считал своим много лет»,– позже напишет историк.

В дальнейшем он не раз вспоминал покинутую родину. Журналист, переводчик и помощница историка, Надежда Александровна Белозерская отмечает, как Костомаров при ней один раз не сдержался – заплакал и «выразил мгновенное желание все бросить, поселиться в хуторе и «доживать віку» среди вишневых садов и «рідных песен...»

В Киеве Костомаров работал старшим учителем истории в 1-й гим­назии и параллельно читал всеобщую и русскую историю в частных пансионах, а затем в Институте благородных девиц. По воспоминаниям ученика Киевской гимназии, уроженца Воронежа, будущего известного живописца Николая Николаевича Ге, «Ник. Ив. Костомаров был любимейший учитель всех. Не было ни одного ученика, который бы не слушал его рассказов из русской истории... Николай Иванович никогда никого не спрашивал, никогда не ставил баллов – даже месячные баллы ставили мы сами – и – надо правду сказать – добросовестно. Уроки Николая Ивано­вич были духовные праздники. Его урока все ждали». Кстати, Н.Н. Ге не забудет своего учителя, будет поддерживать знакомство с ним, и в 1870-е годы напишет портреты историка и его матери.

В июне 1846 года после прочтения пробной лекции «Изложение истории русских славян от древнейших времен до образования гуннской державы» совет Киевского университета избирает Костомарова профессором по кафедре русской истории. «То был один из самых светлых и памятных дней моей жизни»,– отметит он в автобиографии.

Он отказался от уроков в гимназии и пансионах, «оставивши за собою только один из уроков в Образцовом пансионе г-жи Де Мельян». Ученица Алина Крагельская влюбилась в молодого педагога, и он ответил ей взаимностью. В феврале 1847 года они обручились. Свадьбу назначили на 30 марта.

В этот период Костомаров продолжает заниматься историей Богдана Хмельницкого, работает над «Славянской мифологией», пишет «Мысли об истории Малороссии».

В Киеве постепенно расширяется круг его знакомств с местной интеллигенцией. Близкими его друзьями становятся чиновник канцелярии киевского, подольского и волынского генерал-губернатора Николай Иванович Гулак, учёный и педагог Василий Михайлович Белозерский, известные нам историк и этнограф Михаил Александрович Максимович, пи­сатель Пантелеймон Александрович Кулиш. Происходит знаменательная встреча, перешедшая в дружбу с поэтом и художником Тарасом Григорьевичем Шевченко, о котором учёный впоследствии писал: «Шевченкову музу поймет и оценит всякий, кто только близок вообще к народу, кто способен понимать народные требования и способ народного выражения. Не поймет и не оценит его только тот, кто смотрит на народ в лорнет, ...кто думает дерзко воспитывать народ, забывая, что для этого прежде надобно самому поучиться от народа, быть им избранным и признанным для такого важного дела».

В конце 1845 года Н.И. Костомаров с Н.И. Гулаком. В.М. Белозерским. П.А. Кулишем и некоторыми другими деятелями, преданными идее народности и славянской солидарности, создаёт тайное общество, названное Кирилло-Мефодиевским в честь апостолов-просветителей славянства. В сфере интересов членов братства наряду с историей и литературой оказывается политика. Они разрабатывают свой план переустройства славянского мира. В марте 1847 года по доносу студента Алексея Михайловича Петрова основатели общества были арестованы. Петров выдвинул серьёзные обвинения: члены братства стремятся «как к соединению всех славян, так и к учреждению в России республиканского правления».

Многие исследователи занимались вопросом об идейных пред­шественниках Кирилло-Мефодиевского общества. Тайное братство в Киеве могло возникнуть под влиянием как внутренних имперских явлений: идеологии декабристов, польского восстания 1830-1831 годов, появления кружков недовольной интеллигенции в Малороссии («Малороссийское тайное товарищество», «Киевская молода»), так и революционно-националистических тенденций, потрясших Европу в XIX веке.

Эта проблема рассматривалась в III отделении собственной Его Императорского Величества канцелярии (органе политического сыска и управления жандармской полицией империи, проводившем следствие по делу «кирилло-мефодиевцев»).

Важной уликой, попавшей в ходе следствия в руки властей, стал «Устав Славянского общества св. Кирилла и Мефодия», представлявший собой краткое изложение главных идей и правил тайного братства.

«Главные идеи» содержали следующие положения.

Славяне должны стремиться к духовному и политическому со­единению. При этом соединении каждое славянское племя должно иметь самостоятельность и народное правление при совершенном равенстве сограждан. Условия участия в народном правлении – образованность и чистая нравственность. Образ жизни во всех сферах должен основываться на христианской религии.

«Главные правила» определяли цель общества – распространение вышеизложенных идей через воспитание юношества, литературу и привлечение новых членов.

Члены общества решительно выступали против крепостного права и за повсеместное распространение грамотности. Они отрицали насилие, руководствуясь мирной пропагандой своих идей в духе христианской морали. Подчеркивалось, что положение «цель освящает средство» общество признает безбожным.

Последнее правило общества гласило: «Никто из членов не должен объявлять о существовании и составе общества тем, которые не вступают или не подают надежды вступить в него».

Возможно, руководствуясь последним положением, Костомаров скрывал существование братства даже от своей невесты. Его арестовали накануне венчания. Молодые люди тогда и не подозревали, что свадьба отложится на долгих двадцать восемь лет.

В руки следствия попала написанная рукой Николая Ивановича Костомарова «Книга бытия украинского народа». В решении судебного дела он обвинялся не как автор, а «как давший ход преступной рукописи». Возможно, следователи ограничились подобной мягкой формулировкой в обвинении, не желая привлекать жестокими расправами (ведь автора крамольного документа действительно пришлось бы сурово наказать) внимание общества к делу тайного братства. Возможно также, следователи учли, что автором идей, вложенных в рукопись, являлся явно не один Костомаров. В рукописи чётко прослеживаются мысли Т.Г. Шевченко. Н.И. Гулака. Костомаров мог обобщить и воплотить их в литературно-художественной форме, уточнить и расширить на основе собственных представлений о ходе мировой истории.

«Книга бытия украинского народа» в доступном для широкого читателя стиле излагала взгляд автора (или авторов?) на историю от сотворения мира до современных событий. Более того, содержала в завуалированной форме призыв к «братьям-славянам» объединиться, сбросить царскую власть и ликвидировать общественное неравенство. Идеализировалось украинское казачество, которому противопостав­лялось русское самодержавие.

Официально за участие и идейную близость к Кирилло-Мефо-диевскому обществу понесли наказание в административном порядке десять человек. Наиболее суровая кара постигла Н.И. Гулака (трёхгодичное заключение в Шлиссельбургской крепости и последующая ссылка в «отдалённую губернию под строжайший надзор»), Т.Г. Шевченко (определение рядовым в Отдельный Оренбургский корпус «с правом выслуги под строжайший надзор, с запрещением писать и рисовать») и Н.И. Костомарова.

Костомаров, подавленный арестом, пишет признание, в котором настаивает на том, что общество не несло в себе угрозы «для потрясения или нарушения существующего порядка».

Приговор ему был вынесен 30 мая 1847 года. В нём говорилось: «Высочайше утверждённым решением определено Костомарова, хотя впоследствии откровенно сознавшегося, но тем более виновного, что он был старее всех по летам, а по званию профессора обязан был отвращать молодых людей от дурного направления, заключить в Алексеевский равелин на один год и потом отправить на службу в Вятку, но никак не по учёной части, с учреждением за ним строжайшего надзора; изданные же им под псевдонимом Иеремии Галки сочинения «Украинские баллады» и «Biткa» воспретить и изъять из продажи».

В то же время Николаем I было определено «выплачивать жалование Костомарова его матери во время его заключения в крепости. Невесте Костомарова дать 300 рублей серебром на обратный путь в Киев».

Условия содержания узников были тяжёлыми, хотя для Костомарова режим в крепости был сравнительно щадящим: его еженедельно посещала мать. Ему разрешили писать (карандашом), изучать греческий и итальянский языки. Но головная боль и слуховые галлюцинации заставили его отказаться от занятий. Пытаясь вылечиться, он предпринял «гидропатическое лечение холодной водой»: во время прогулок раздевался и становился под водосточный жёлоб.

К весне ему стало лучше. Кроме того, приближался срок окончания годичного заключения – 30 мая 1848 года. Стараниями матери Костомарова место ссылки было заменено Саратовом, куда она приехала вслед за сыном.

Николай Иванович получил должность переводчика при губернском правлении. Переводить было особенно нечего, и губернатор поручил ему ведать уголовным, а затем и секретным столом канцелярии, где, кстати, хранилось и дело самого историка.

Вскоре освободилось место редактора «Саратовских губернских ведомостей». Николаю Ивановичу была поручена эта должность. Пред­шественник его исполнял одновременно должность начальника газетного стола, и Костомарову в «наследство» досталась эта обязанность.

Работа начальника газетного стола предполагала публикацию и рассылку в большом количестве сыскных статей. Натуре, не ли­шённой творческих порывов, ведение переписки, изобилующей уны­лыми канцеляризмами, наподобие: «От такого-то числа...», «за таким-то нумером...», эта должность вряд ли приносила удовлетворение. Поэтому неудивительно, что ссыльный историк по возможности уклонялся от возложенной на него рутины. Он часто, «отзываясь болезнью», просто игнорировал свои обязанности, отчего делопроизводство газетного стола «отправлялось не с надлежащей быстротой». Забавный эпизод стал причиной увольнения Костомарова. Он не знал значения слова «подчалки» (подчалок – на диалекте многих поволжских губерний – грузовое судно без вёсел и паруса, которое берётся на буксир пароходом). За долги продавались подчалки какого-то саратовского купца. Историк, не предвидя конфуза, дал объявление, что «торг будет производиться в губернском правлении, и там можно видеть подчалки во всякое время». В результате его «отставили от должно­сти редактора за неспособность».

Жизнь в Саратове для Костомарова и его матери не была лёгкой и безоблачной. Свидетельство тому – письмо Татьяны Петровны к старшему Белозерскому: «Добрейший Виктор Михайлович. Покорнейше вас прошу, пришлите мне денег, не откажите в моей просьбе. Я больна целую зиму: ревматизм в обеих руках, нарыв на правой руке, на ладони – два раза резали, теперь едва пальцы перо держуг, свело пальцы, никуда не гожусь. Николай теперь без жалованья, больной, постарел, поседел...»

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

В воспоминаниях Николая Ивановича Костомарова жизнь в провинциальной глуши рисуется не столь мрачно: «Моя квартира вся была заставлена превосходными тепличными растениями: бананами, спарманиями, пальмами и другими: всё это я купил в прекрасной оранжерее и до­вольно дёшево, как и вообще жизнь в Саратове отличалась чрезвы­чайною дешевизною. Ассигнуя какой-нибудь рубль, можно было иметь отличный обед с ухой из свежих стерлядей, с холодной осетриной, жареными цыплятами и фруктами для десерта. Стерляди и осётры продавались живыми».

Постепенно Костомаров знакомится с интеллигенцией города, в частности с будущим известным демократом, писателем Николаем Гавриловичем Чернышевским. Между ними установились довольно дружеские отношения, продолжавшиеся всю жизнь, хотя и не переросшие в идейную близость. «Видя свою карьеру расстроенною, видя себя оторванным от своих любимых занятий, лишившись на время, по крайней мере, цели в жизни, – отмечал Чернышевский. – Николай Иванович скучает, тоскует: он пробует заниматься: но невозможность видеть свои труды напечатанными отнимает охоту трудиться». Чернышевский пытается ему помочь: ищет для него нужные журналы, уговаривает посещать музыкальные концерты, побуждает бывать в обществе, а главное – горячо уверяет в необходимости во что бы то ни стало продолжать научные исследования.

Что касается идеи Костомарова о славянской федерации, то Чернышевский считал результаты её воплощения на практике вредными «для русских и для других славян». Однако в пропагандируемых Костомаровым мыслях о славянском государственном единстве не было, по мнению, Чернышевского, «племенных эгоистических мотивов». Костомаров не выговаривал для украинцев каких-либо особых привилегий и стоял за безусловное равенство больших и малых наций в будущей федерации. Видя в этом «честный образ мыслей», Чернышевский, несмотря на жаркие споры по поводу «ненавистной» ему мысли о славянском единстве, не разрывал отношения с ним.

Историк, в свою очередь, не разделял многое из идейных убеждений Чернышевского. Его религиозное чувство было оскорблено нигилистическим отношением к религии как к «слабости суеверия и источнику всякого зла и несчастья для человека». Заявления Чернышевского о том, что «бессмертие души есть вредная мечта, удерживающая человека от прямого пути главнейшей цели жизни – улучшения собственного быта на земле», – Костомаров решительно отвергал.

Чернышевский довольно трезво оценивал политические взгляды друга. На вопрос своей невесты Ольги Сократовны Васильевой: будет ли Косто­маров участвовать в революционном перевороте, Чернышевский высказал сомнение: «Он слишком благороден, поэтичен; его испугает грязь, резня».

В Саратове Костомаров организует сбор и обработку народных песен, сказок, легенд, благодаря чему знакомится с народной великорусской поэзией, которую до того времени знал только по книгам. Он публикует собранный материал в местной прессе.

В 1854 году Николай Иванович становится делопроизводителем Саратовского статистического комитета, занимается изучением и обобщением статистических данных. В «Саратовских губернских ведомостях» публикуются его исследования. В них учёный предстаёт как мастер философско-аналитических, экономических выводов, сделанных на основе скрупулёзного изучения источников, а также, что не менее важно, как талантливый литератор, умеющий преподнести эти выводы в художественной форме.

Он увлечённо пишет монографию «Богдан Хмельницкий». Над ней историк продолжал работать до последних дней. При жизни автора с исправлениями и дополнениями она публиковалась четыре раза.

В этой фундаментальной работе наряду с детальным анализом событий прошлого встречаются и политологические размышления о власти, государственном устройстве. Так, по мнению Костомарова, «монархическое правление, при всех случайных проявлениях рабства, бесправия, произвола и невежества, имеет то важное достоинство, что если верховная власть попадётся в руки благомыслящих лиц, то появляется возможность полезных изменений и преобразований. Дурной республике нет никакого спасения. Республиканское правление, бесспорно, есть наилучший, желаннейший строй человеческого общества, но оно совместно только с тем. что есть наилучшего в человечестве – с равноправием, общественной энергией, честностью и стремлением к просвещению. Если этого нет – республиканское правление ведёт государство к погибели, и рано ли поздно – это государство или перестанет быть республикою, или достанется другим...»

В связи с коронацией Александра II в августе 1856 года Костомаров был амнистирован. С него сняли полицейский надзор, но запрещение служить «по учёной части» оставили в силе. Он по-прежнему жил в Саратове, где готовил к печати свои работы.

Из-за серьёзного ухудшения зрения по рекомендации врачей он едет на лечение в Германию. Поездка затянулась. Костомаров посетил также Швецию. Италию. Францию, Швейцарию. Австрию. Сделал остановку в Праге, которая показалась ему «совершенно немецким городом», где «по-славянски никто не отваживался говорить, и большинство считало это признаком невоспитанности». В Праге он был тепло принят «патриархом чешского славянства» Вацлавом Ганкой, который подарил ему свои книги.

По возвращении «первой и отрадной вестью, приятно поразившею» его, был слух о том, что готовится освобождение крестьян от крепостной зависимости.

По приглашению саратовского губернского предводителя дворянства князя В.А. Щербатова Костомаров с сентября 1858 года семь месяцев работал делопроизводителем в губернском дворянском комитете по улучшению быта крестьян. Итог работы комитета сводился, по словам Костомарова, к постановлению: «отпустить безвозмездно всех дворовых людей и не удерживать крестьянского имущества в пользу дворянства». За работу в Саратовском комитете учёный получает первую в своей жизни государственную награду – серебряную медаль на Александровской ленте.

В течение 1857-1858 годов публикуются три крупных, написанных им Саратове труда: «Богдан Хмельницкий и возвращение Южной Руси к России», «Очерк торговли Московского государства в XVI и XVII столетиях» и «Бунт Стеньки Разина».

В октябре 1859 года Александр II разрешил Костомарову служить по учёной части. Он получает предложение занять кафедру Петербургского университета. К этому времени завершилась деятельность губернского комитета, и ничто не удерживало его в Саратове. Уже в первый год пребывания в Санкт-Петербурге судьба вновь сводит Костомарова со старыми знакомыми – Тарасом Григорьевичем Шевченко, Василием Михайловичем Белозерским, Пантелеймоном Александровичем Кулишом, По вторникам бывшие кирилло-мефодневцы собирались у Костомарова для литературных чтений. Частыми гостями здесь были также литераторы Николай Гаврилович Чернышевский, Николай Александрович Добролюбов, Иван Сергеевич Тургенев, друзья-земляки Шевченко братья Лазаревские – Михаил, Александр, Иван Матвеевичи, историк и поэт Пётр Петрович Гулак-Артемовский, художник Николай Николаевич Ге, литературовед Александр Николаевич Пыпин. Польский поэт и философ Эдуард Желиговский и многие другие. Квартира Костомарова стала своеобразным клубом, в котором общались люди разных профессий и социального положения, обсуждались проблемы истории и современности. Мысли присутствующих часто расходились, однако, это никоим образом не мешало им собираться вместе.

20 ноября 1859 года состоялась первая вступительная лекция Николая Ивановича Костомарова в Петербургском университете. Она завершилась триумфом 42-летнего профессора: восторженные студенты на руках вынесли его из здания университета к экипажу.

По воспоминаниям одного из студентов, в будущем известного историка Петра Николаевича Полевого, для лекций Костомарова «назначались самые большие университетские аудитории, да и в тех места приходилось занимать заранее – часа за два... Все студенчество конца 50-х годов привязалось к нему, как к профессору, всею душою», хотя сам профессор сближения со студентами избегал, даже «несколько опасался» и никогда не стремился вызвать у слушателей «бурные проявления сочувствия в форме восторженных криков и бешеных рукоплесканий». «С огнём, – говорил он, – играть не годится». Подобная позиция Костомарова вполне понятна и объяснима: после расплаты за участие в Кирилло-Мефодиевском обществе он опасался вновь навлечь на себя недовольство властей.

Однако успешные лекции быстро сделали его «одним из попу­лярнейших людей в столице». Чернышевский отмечал, что Костомаров в Петербурге пользовался «такою славою, какой не имел ещё никто из здешних профессоров от основания университета».

Лекционный курс разрабатывался учёным как монографические исследования. Он стал практиковать публикации отдельных завершенных частей, тем более что журналы охотно их печатали. Его статья «Начало Руси» вызвала бурную реакцию известного и авторитетного историка Михаила Петровича Погодина. Он срочно приехал из Москвы в Петербург и предложил Костомарову публичный диспут по этому вопросу. Костомаров сгоряча согласился, хотя впоследствии и не вполне был доволен тем, что «позволил себе выставить такой специальный предмет на праздную потеху публики». Поскольку доход от продажи билетов шёл на помощь нуждающимся студентам, ему было неудобно отказаться от диспута. Билеты ведь «продавались по цене больше, чем овчинный полушубок или пуд осетрины».

Публичный спор учёных состоялся в большом зале университета 19 марта 1860 года. Погодин отстаивал теорию о норманнских корнях первых русских князей. Костомаров предположил возможность их происхождения из прибалтийских славян. Оба историка остались при своём мнении, хотя большинство публики и печать склонились на сторону Костомарова.

Диспут вызвал широкий научный и общественный резонанс. В письме к Погодину Костомаров констатирует: «Вообще неприятно, что к нашему спору присоединились ловкие спорить люди, которые смотрят на нас как на врагов и бранят нас под знаменем одного из нас». Костомаров предлагает Погодину безобидный выход из сложившейся ситуации: «Признайте, что происхождение Руси из норманнов не претендует на область единственно верного, а я, с своей стороны, признаю, что и жмудское происхождение только серьёзно, но не имеет признаков несомненности».

Публичные дебаты способствовали росту популярности Костомарова. Через месяц после диспута он получил приглашение Петербургской археографической комиссии стать её членом и начать издание актов, относящихся к Южной и Западной России. Под редакцией историка с 1861 по 1885 год будут изданы 12 томов документов.

Костомарова избрали членом Виленской Археологической комиссии, действительным членом Русского Археологического и Императорского Русского Географического обществ.

Двадцать шестого февраля 1861 года умирает Тарас Григорьевич Шевченко. Костомаров тяжело переживал потерю друга. Через полтора десятка лет после кончины Тараса Григорьевича он вспоминал: «Бедный Шевченко несколькими днями не дождался великого торжества всей Руси, о котором только могла мечтать его долгострадавшая за народ муза: менее чем через неделю после его погребения во всех церквах Русской Империи прозвучал высочайший манифест об освобождении крестьян от крепостной зависимости... Россия свергла с себя постыдное бремя, висевшее на ней в продолжение веков, и вступала в новую жизнь свободной христианской нации».

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

В апреле Костомаров завершил чтение лекционного курса и отправился вместе с П.А. Кулишом в путешествие по странам Европы. По возвращении 20 сентября в Петербург профессор застал бунтующее студенчество. Основной причиной волнений послужила выработка новых правил университетской жизни, имевших целью «приведение всей корпорации студентов к подчинению и порядку».

Историк предложил свой вариант преобразования университетов, считая, что это образовательно-учебное заведение должно выполнять воспитательную функцию. Профессора должны назначаться не высшим начальством, а советом профессоров факультета. Университетское образование должно быть доступным для лиц «всех возрастов, всякого звания, всякой специальности», причём, не только для мужчин, но и для женщин. «Студенчество как корпорация с особыми правилами, обязательствами, формой одежды и сроками сдачи экзаменов должно быть упразднено. Посещение лекций сделаться свободным».

Возможно, выступая против студенческой корпорации, Костомаров стремился не только сделать научные знания доступными для всех желающих, но и предотвратить саму возможность повторения студенческих волнений. Он был искренно уверен, что защищает интересы науки, а студенческая организация может породить беспорядки, нарушающие «нормальный ход академической жизни».

В начале 1862 года петербургские студенты предложили план пуб­личных лекций, идентичных университетскому курсу. С их инициативой согласились несколько известных профессоров – Дмитрий Иванович Менделеев. Иван Михайлович Сеченов, Андрей Николаевич Бекетов и другие. В их числе был и Костомаров. Деньги, полученные от слушателей, шли в пользу необеспеченных студентов.

Первый месяц работы «свободного университета» прошел спокойно. Но за выступление 5 марта на литературном вечере с лекцией «Тысячелетие России» был арестован профессор Платон Васильевич Павлов. Костомаров совместно с другими профессорами подал адрес, им написанный, на имя министра народного просвещения о снисхождении к Павлову. Это ходатайство успеха не имело, хотя министр отнесся с большим сочувствием к судьбе осуждаемого профессора. Павлов был отправлен под надзор полиции в Кострому.

Студенческий комитет постановил в виде протеста прекратить чтение публичных лекций. Костомаров не согласился с этим: «я энергически доказывал, что прекращение лекций не имеет никакого смысла, что делать демонстрации вообще нелепо». На лекции 8 марта между студентами и профессором возникает конфликт. Лекция была сорвана. После ухода Костомарова происходят «беспорядки в зале».

Расследованием инцидента занялось III отделение. Костомаров в беседе с шефом жандармов Василием Андреевичем Долгоруким рассказал о случившемся, но отказался назвать фамилии зачинщиков и просил не наказывать молодых людей за нанесённые лично ему оскорбления. Просьба профессора была удовлетворена.

Костомаров подал в отставку. Он не мог смириться с обвинениями студентов в свой адрес в намерении «подделаться к правительству в милость и получить орден».

Ученый увидел, что большинство молодых людей, в научные силы которых «простодушно верил», «легко могло быть увлекаемо трескучими фразами, шумихой, но мало ценило посвящение себя науке». Костомаров не принял идеалов распространявшегося в то время в среде молодежи течения нигилизма. Возмутительной называет он мысль о том, что «для благой цели общественного преобразования не нужно стесняться ни в каких средствах». По мнению Костомарова. убежденные нигилисты «нравственно произвели поколение безумных фанатиков, отваживающихся проводить свои убеждения кинжалами и пистолетами».

С отставкой из университета навсегда закончилась педагогическая деятельность Костомарова. Советы Харьковского и Киевского университетов единогласно избрали его профессором, неоднократно приглашали занять кафедру, но Министерство народного просвещения приняло решение не допускать историка к преподаванию, соглашаясь при этом платить ему профессорское жалование.

Впрочем, это никак не сказалось на научном признании Костомарова. В дальнейшем он избирался членом (или почётным членом) Московского Археологического общества (1866). Сербского ученого «Друшства» (1869). Санкт-Петербургского университета (1869). Юго-Славянской академии (1870), Московского музея имени Наследника Цесаревича Александра (1873), Общества истории и древностей российских при Московском университете (1876), Санкт-Петербургской академии наук (1876), Исторического общества Нестора-летописца при Киевском университете (1879). Совет Киевского уни­верситета 10 апреля 1864 года удостоил Костомарова степени доктора русской истории без защиты диссертации «во внимание к его учёным трудам», а в 1884 году избрал почётным членом.

Посвятив жизнь науке, с момента прекращения чтения лекций и до своей кончины учёный написал и издал более двухсот работ. И почти каждая новая публикация вызывала заметный общественный резонанс.

Он становится одним из издателей первого южнорусского лите­ратурно-научного вестника «Основа», который выходил ежемесячно с января 1861 по сентябрь 1862 года в Петербурге. Произведения печатались в нём на украинском и частично русском языках.

В статьях Костомарова, опубликованных в «Основе», центральной являлась мысль о существовании в империи самобытной малороссийской (украинской) народности, отличной от великорусской и польской, но по своей значимости не уступающей им. В признании украинцев учёный не видит угрозы внутреннему спокойствию империи, доказывая, что «малороссийская и великорусская народности соединены не только по принципу государственной необходимости, но связаны и духовным родством веры и происхождения. Только при глубоком незнании смысла нашей прошедшей истории, при непонимании духа и понятий народных, можно дойти до нелепых опасений расторжения связи двух русских народностей при их равноправности...

Судьба связала малорусский народ с великорусским неразрывными узами, между этими народностями лежит кровная, глубокая, неразрывная связь, которая никогда не допустит их до нарушения политического и общественного единства... Не великоруссы без малоруссов. ни последние без первых не могут совершать своего развития. Одни другим необходимы; одна народность дополняет другую: и чем стройнее, уравнительнее, взаимодейственнее будет совершаться такое дополнение, тем нормальнее пойдёт русская жизнь».

Ключевой, часто затрагиваемой темой в «Основе» был вопрос об украинском языке и литературе. «Литература есть душа народной жизни, – есть самосознание народности», – отмечает Костомаров.

По его мнению, в первую очередь необходимы буквари и книги религиозного содержания на украинском языке. Он считал, что для создания на нём «высокой» литературы «ещё не пришло время».

С резкой критикой инициативы Костомарова по изданию книг для народа на украинском языке выступили «Московские ведомости». Редактор газеты Михаил Николаевич Катков рассуждал о том, что Украина «никогда не была особым государством», украинский народ есть «существенная часть русского народа», общепринятый русский язык является не племенным, а историческим, в образовании которого «столько же участвовала Северная Русь, сколько и Южная, и последняя даже более». По мнению Каткова, логическое следствие развития местного языка – расторжение народного единства. Он провозгласил украинофильство угрозой внутреннему единству русского народа и внутреннему спокойствию империи.

Костомаров в то время писал: «Жестокие на меня гонения отовсюду. Составилось какое-то нелепое мнение, будто я – кто говорит – главный заводчик, кто говорит – орудие тайной партии, которая стремится к отложению Малороссии, и прочие сумасбродства. В газетах и журналах невыносимые подлости; люди, игравшие прежде в либерализм и нигилизм, не воздерживаются, чтобы не затронуть ни с чего, ни с того Костомарова с его хохлословием. Хотя никто не был умереннее меня в этом вопросе».

Хорошо знавшая историка Надежда Александровна Белозерская по этому поводу замечает: «Вообще упрек в крайнем украинофильстве, политическом сепаратизме и тому подобных стремлениях ни в каком случае не мог быть применим к Николаю Ивановичу, так как он был менее всего способен к каким-либо предвзятым, упорно проводимым тенденциям. Его широкая и богатая натура историка и поэта не могла уложиться в тесные рамки национализма. При этом он слишком хорошо знал условия настоящей и прошлой жизни Малороссии, чтобы мечтать об её самобытном существовании. Я никогда не слыхала, чтобы он отделял судьбу Малороссии от остальной России, хотя имела полную возможность слышать это, если бы им было высказано что-либо подобное».

Схожей точки зрения придерживается ещё один знакомый историка педагог Франц Карлович Неслуховский, который отмечает, что Костомаров «любил южнорусскую народность, но никогда не мечтал о каком бы то ни было сепаратизме. Друзья и враги из-за различных побуждений хотели видеть в нём какого-то узкого малороссийского патриота, но Костомаров им никогда не был. К историку вполне шло изречение: я человек, я русский, я славянин и всё человеческое, русское и славянское близко моему сердцу, на великороссов он смотрел, как на разумную, могучую политическую силу в грядущих судьбах славянства».

За труд «Последние годы Речи Посполитой» Костомаров был удостоен премии Академии наук. В исследовании он приходит к выводу о закономерной логической предопределённости падения Речи Посполитой.

Семнадцатого апреля 1870 года Николай Иванович за долголетнюю, безупречную службу получил звание действительного статского советника. По Петровской табели о рангах этот чин пятого класса соответствовал воинскому званию генерал-майора и придворному званию камергера, одновременно являясь и пожалованием в потомственное дворянство. Возможно, в глубине души Костомаров испытал чувство гордости, ведь удостоен был того же чина, что и Николай Михайлович Карамзин за созда­ние «Истории Государства Российского». В жизненных передрягах, в частых разъездах высокий чин неоднократно выручал профессора.

В первой половине 70-х годов Костомаров создаёт «Русскую историю в жизнеописаниях её главнейших деятелей», которая станет одним из самых известных его трудов, пишет «для популярного чтения», излагая материал доступно и понятно широкому кругу читателей. «Задачею этого сочинения, – отмечает учёный, – было показать, по возможности в кратком виде, влияние и значение личностей в нашей отечественной истории, бывших главнейшими её деятелями и двигателями. Я выбирал такие личности, которые бы как по их действительному значению в своё время, так и по степени богатства источников, сообщающих о них сведения, давали возможность соединять в их биографиях важнейшие события в истории и более выпуклые и знаменательные черты века и народной жизни».

В ответ на обвинения Михаила Петровича Погодина в желании очернить в исследовании героев русской истории Костомаров замечает: «Если какие-нибудь лица прошедшего и представляются нам безупречными, то оттого только, что у нас не достаёт о них сведений: без всякого сомнения, за ними были недостатки, слабости и, может быть, пороки. Личность вполне безупречная – личность не вполне живая. Когда мы знаем тёмные стороны за какой-нибудь исторической личностью, только тогда и можем себе ясно её представить».

Костомаров призывает историков к объективности в исследованиях. Все исторические персонажи независимо от их ролей в минувших событиях, по его мнению, должны оцениваться исследователями одинаково непредвзято: «Дело историка не курии, фимиам перед народными кумирами, а разбивать их».

В 1873 году Костомаров приезжает на пару дней в Киев по делу о проведении Археологического съезда. Один из приятелей сообщил Николаю Ивановичу, что его бывшая невеста тоже находится в Киеве. Ему захотелось «ещё хотя раз в жизни увидеть Алину Леонтьевну Кисель и узнать о её судьбе». Николай Иванович написал письмо и получил приглашение навестить её. Встреча состоялась после двадцати шести лет разлуки. К тому времени Алина Леонтьевна овдовела. Николай Иванович всё так же был холостяком. «Вместо молодой девушки, как я её оставил, – позже напишет он, – я нашёл пожилую даму и притом больную, мать троих полувзрослых детей. Наше свидание было столь же приятно, сколько и грустно: мы оба чувствовали, что безвозвратно прошло лучшее время в разлуке». После этой печальной встречи между ними возобновилась переписка.

В начале 1875 года Костомаров тяжело заболел тифом. Его мать заболела той же болезнью, к которой присоединилось крупозное воспаление лёгких. Татьяна Петровна Костомарова скончалась 1 февраля 1875 года. Николай Иванович в те скорбные дни был в беспамятстве. Врачи опасались за его жизнь и не решились сообщить о постигшей утрате. Узнав о болезни Костомарова, Алина Леонтьевна немедленно приехала в Петербург. Больной поправлялся медленно. Зрение его значительно ослабело. Врачи предписали ему полный покой и отдых. В апреле выздоравливающего перевезли в имение А.Л. Кисель в село Дедовцы Полтавской губернии. Алина Леонтьевна считала себя обязанной разделить горькую участь слепнущего Николая Ивановича: 9 мая они обвенчались в маленькой церкви Святой Параскевы-Пятницы в Дедовцах. Алина Леонтьевна и Николай Иванович проживут вместе десять лет.

А.Л. Костомарова стала деятельной помощницей мужа: писала под его диктовку, вместе с ним работала в архивах и библиотеках, вела корректуры. Она сумела оградить историка (так же, как и Татьяна Петровна в своё время) от обыденных жизненных хлопот, дала возможность заниматься неотрывно любимым делом. Её постоянная помощь и поддержка, забота и внимание, несомненно, продлили жизнь Николая Ивановича и самым благотворным образом сказались на его творчестве.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

В последнее десятилетие жизни историк участвовал в издании множества журналов и газет. Его статьи печатались в «Вестнике Европы», «Порядке», «Древней и Новой России», «Русской старине», «Новом времени», «Газете Гатцука», «Северном вестнике», «Русской мысли», «Историческом вестнике», «Киевской старине», «Южном крае», «Нови», «Книжках недели». Наряду с переизданием его монографических трудов печатались и новые крупные работы: «Руина. Историческая монография. 1663-1687. Гетманство Бруховецкого, Многогрешного и Самойловича», «Мазепа. Историческая монография». «Южная Русь в конце XVI века».

В связи с ухудшением здоровья учёный диктует жене свою биографию, дополняет и редактирует её. Историк описывает не только свою жизнь, но и общественно-политические явления, характеризует людей, имевших отношение к нему или к его деятельности.

В то же время Костомаров не упускает из виду и события совре­менности. Национально-освободительная борьба народов Балканского полуострова против гнёта Турции во второй половине 70-х годов вско­лыхнула все русское общество. Из России в Сербию и Черногорию направились до пяти тысяч добровольцев. Сербскую армию возглавил отставной русский генерал, участник обороны Севастополя Михаил Григорьевич Черняев. Активно собирались пожертвования в помощь сербам и черногорцам. Жертвовали все слои населения, включая императора.

В прессе развернулась активная кампания в защиту «братьев-славян». Как отмечает Костомаров, даже те газеты и журналы, «которые не могли по своим убеждениям и симпатиям отрешиться от давно усвоенного «западничества», только несмелыми намеками дерзали высказываться в антиславянском духе, да и то не избегали нареканий... со стороны всего общества». Его знакомый Н. Подорожный вспоминает, что во время балканских событий Костомаров, «несмотря даже на только что перенесённый тиф, вдруг как бы ожил, встрепенулся».

Он был уверен, что на Балканах решается вопрос о будущей судьбе всего православного славянства, потому искренне надеялся, что «власть не оставит этого дела до тех пор, пока южные славяне не приобретут политической автономии, которая одна сможет спасти православие за Дунаем».

18 мая 1876 года в немецком городе Эмс Александр II подписал указ, в котором вводился запрет на публикацию в империи и ввоз из-за границы книг на «малорусском наречии», (исключение составили исторические памятники и при определенных условиях произведения «изящной словесности»). Но этот указ не запрещал заниматься проблемами украинцев, которые по-прежнему находят живой отклик в трудах Костомарова. Учёный, как и раньше, проводит мысль о том, что «малорусский народ принадлежит к русской ветви славянского племени». В одной из своих статей он цитирует высказывание известного славянофила философа Юрия Фёдоровича Самарина: «Пусть же народ украинский сохраняет свой язык, свои обычаи, свои песни, свои предания. Но в то же время пусть он помнит, что историческая роль его – в пределах России, а не вне её, в общем составе государства Московского». «Какие золотые слова, как много в них выражено правды и гуманности!» – комментирует данное утверждение Костомаров.

Историк считает, что сама мысль об отделении Малой Руси от империи – «нелепа, как мысль о самобытности всякого удельного княжения, на которые когда-то разбивалась Русская земля в удельно-вечевой период нашей истории».

Его идеалом является воспитание образованного, усвоившего «общерусский интеллигентный язык» украинца, который «не станет относиться с пренебрежением к своей народности, а. напротив, станет сердечно желать её сохранения и развития». «В наше время, к сожалению, – замечает Костомаров, – попадаются грамотные, полуобразованные люди, которые смотрят на своих безграмотных собратий так же свысока, как, бывало, прежняя интеллигенция. Из таких лиц обыкновенно вырабатываются кулаки – зловредный класс в народе: умножение этого класса отнюдь не желательно. При действительном образовании такого взгляда на народ быть не может».

Главную роль в этом он отводит этнографии, которая, став «одной из важнейших наук нашего времени», раскрыла интеллигентным людям, «что в запачканном чёрной работой мужике – основные силы общества, что это – корень, без которого не могут существовать дерево с его листвой и цветами». А так как «малорусский простолюдин» любит свою народность, учёный надеется, что эта любовь постепенно привьётся к интеллигентам.

Костомаров и на склоне лет продолжал интересоваться новыми литературными сочинениями. Высоко ценил романы и повести Ивана Сергеевича Тургенева. Читал тогда ещё мало распространенные новейшие произведения Льва Николаевича Толстого. Они отвечали «до известной сте­пени» религиозному настроению историка, но «он никогда не разделял безнадёжного отношения к земному будущему человечества».

Одним из его любимых писателей оставался Николай Всильевич Гоголь. Из его произведений Костомаров мог цитировать целые страницы. Однако он признавал, что «как ни велик был талант Гоголя, но в его изобра­жениях малорусов знатоки открывают нимало черт, обличающих недостаток правды». Оценивая украинскую литературу, «жаловался на оскудение талантов после смерти Шевченко». Из зарубежных писателей выделял Гейне. Шиллера. Шекспира. Байрона.

По свидетельству современника, педагога, составителя и издателя шевченковского «Кобзаря» Вильяма Людвиговича Беренштама в последние годы жизни историка были минуты, когда «Николай Иванович отрицал всякое значение за своими многолетними трудами, и это самоотрицание сопровождалось в нём такими нравственными страданиями, что даже присутствовать при этом «миллионе терзаний»... было мучительно». Но учёный превозмогал себя и вновь садился за работу.

Он жадно искал «явлений, которые помогли бы ему унести в близкую могилу надежду на лучшее будущее». Все свои упования возлагал на молодёжь, даже в огорчавших его увлечениях и ошибках которой он замечал благородные порывы и стремление к истине – «залог усовершенствования в будущем».

Костомаров до последней минуты своей жизни держал перо в руках, как летописец. В одной из последних статей он высказал свой взгляд на призвание исследователя прошлого: «Всё, что говорит историк, должно быть истинно, и никогда не должен он давать повод к возбуждению к себе подо­зрений в лести». Учёный выступает против обвинений, выдвинутых ис­ториком Михаилом Осиповичем Кояловичем в его адрес: «Где и как могли подметить у меня какое-то «племенное малороссийское тщеславие», побуждавшее меня возвеличивать малороссиян пред великорусами и утверждать их превосходство в цивилизации?». Костомаров подчеркивает, что единство России есть «священная вещь для каждого верного русского сына отечества». Не вызывает сомнения, что таковым историк считал и себя.

Два несчастных случая роковым образом повлияли на и без того слабое здоровье историка, ускорив трагическую развязку. Осенью 1881 года при переходе улицы на Васильевском острове Костомаров был сбит ломовым извозчиком. И хотя он усилием духа, заботами жены и друзей превозмог недуг, поправился, но последствия удара долго ощущались. А двадцать пятого января 1884 года, возвращаясь из архива, Костомаров, погружённый в размышления о найденном и прочитанном, вновь был сбит, на этот раз «лихачом», под аркой Генерального штаба...

О последних днях учёного современники вспоминают: «Больной ожидал смерти совершенно спокойно и всякую попытку утешать его, подавать надежду останавливал строгим укоряющим взглядом. Даже когда он уже не мог двигаться без посторонней помощи, его не переставали интересовать все вопросы дня. Он желал знать, о чём говорят в газетах, что делается в Петербурге, и просил читать ему и рассказывать. До последних дней, даже среди сильных страданий. Костомаров с живым интересом следил за всеми новыми сочинениями не только по своей науке, но и за выдающимися успехами знания вообще. Совершающиеся события находили в нём живой отклик. Историк в Николае Ивановиче всегда шёл рука об руку с гражданином. Живо интересуясь всеми явлениями современной политической и национальной жизни, он в качестве историка старался разъяснить происхождение этих явлений настоящего, добраться в прошлом до их зародыша; изучая факты прошлого, он стремился указать их со­временные нам последние отпрыски».

Шестого апреля 1885 года, в день памяти святых Кирилла и Мефодня, врач сделал заключение: жить Костомарову осталось несколько часов. Так оно и случилось: утром седьмого апреля в возрасте 68 лет он умер в своей квартире на Васильевском острове, в доме №4.

Одиннадцатого апреля его похоронили на Волковом кладбище у знаменитых «Литературных мостков». Похороны Костомарова отличались необычайной торжественностью и, по словам очевидцев, напомнили похороны Тургенева.

Студенты, несмотря на одиннадцативёрстное расстояние, всё время несли тяжелый металлический гроб и никому не хотели уступить права доставить останки дорогого им человека к его последнему, вечному пристанищу.

В многочисленной траурной процессии петербуржцев приняли участие депутации из Казани, Киева, Одессы, Харькова и многих других городов. В головах Костомарова был положен главнейший труд его жизни – книга «Богдан Хмельницкий».

Историк завещал право на издание своих сочинений «Обществу для пособия нуждающимся литераторам и учёным», собственную ценнейшую библиотеку – Киевскому университету, часть денег распорядился израсходовать на строительство школы для детей из простонародья в родной Юрасовке (и школа была построена).

На смерть историка откликнулись публикациями некрологов множество газет и журналов.

Освящённый именем Карамзина журнал «Вестник Европы» (1885. – № 5. – С. 411-426) утверждал, что «в Костомарове русская литература потеряла многое: прежде всего – талантливого историка, …потеряла деятеля, который был живой связью нашей литературы с местной украинской и был убеждённым и компетентным защитником последней от окружающей её вражды и нетерпимости; потеряла писателя с большим этнографическим лич­ным опытом, оригинального поэта и исторического беллетриста, на­конец, замечательного профессора – с дарованием, которое до сих пор остаётся единственным в своём роде».

В журнале «Русская старина» (1885.– № 5.– С. 11-111) о нём писали: «Выдающегося деятеля науки можно уподобить светильнику, озаряющему более или менее ярким пламенем среду его окружающую. Прекратилось земное существование; но вместе с ним ещё не погас светильник. Его отрадный свет ещё долго будет разливаться посредством его учёных трудов, его учеников и последователей».

В хранящемся в отделе письменных источников Государственного Исторического музея (ОПИ ГИМ. Ф. 37. Оп. 1. Д.437 Л. 55-56) журнале «Всемирная иллюстрация» отмечалось: «Увлекая публику живостью и простотой изложения, Костомаров приучал её не только читать, но и изучать родную историю. Это заслуга огромная».

В московской «Газете Гатцука» (1885. 20 апреля) указывалось, что Костомаров «глубже заглянул в историю духа славянских народов, нежели славянофилы и российские историки».

В «Русской мысли» подчёркивалось, что «до конца дней своих Н.И. Костомаров работал, не покладая рук, оставаясь верным служению истине и справедливости. Горячо любил покойный свою прекрасную Украину и стоял за её самобытное развитие в неразрывной и великой семье русских племён». Эта мысль прослеживается и в некрологе, опубликованном в журнале «Дело» (1885. – № 4. – с. 12): «Разнообразие в единстве и единство в разнообразии – так понимал Костомаров смысл русской истории и русской жизни, и это понимание завещал русскому обществу, как лучший вывод своих многолетних трудов и исследований».

* * *

Так сложилось, что на родине, в Воронеже, труды нашего знаменитого земляка отдельной книгой издали впервые только в 2007 году. Называется сборник «Русские нравы». Правда, мне хотелось озаглавить его иначе – «Тысячелетие». Ведь творческое наследие учёного охватывает многовековую историю Руси, России, Российской империи. Составляя сборник, старалась ознакомить читателя с Костомаровым – историком, писателем, публицистом и этнографом.

Популярность исторических работ учёного, как в XIX веке, так и сейчас связана с оригинальностью его научных взглядов, с доступностью, лёгкостью изложения материала, своеобразием стиля «историка-художника». История была для него не отжившим миром археологических обломков, преданий и хартий, а реально переживаемой действительностью прежних веков.

(Окончание следует)

[Александр Васильевич]

(Окончание)

В послесловии к повести «Сын» Костомаров отчасти объясняет, почему он обратился к художественной исторической прозе. «Цель настоящего рассказа... представить, в повествовательной форме, черты нравов, понятий, обычаев и домашнего быта в XVII веке. Для этого избраны историческая эпоха и частные события такого рода, где бы удобно было связать поболее разных явлений старинной жизни».

В историю отечественной литературы Николай Иванович вошёл как писатель-романтик. Главной основой его художественной прозы являются народные предания, сказания, поверья, их легендарные, порой загадочные мотивы, фольклорные образы и символика. Особенность произведений Костомарова – захватывающие сюжеты, простота, образность изложения, переплетающиеся с исторической точностью, достоверным изображением эпох, бытовых и этнографических деталей. Морально-этическая проблематика его очерков, рассказов, повестей взаимосвязана с гуманистическими, христианскими и просветительскими идеями.

Для творчества историка характерно усиленное внимание к проблемам этнографии. Он мастерски подмечает особенности народного быта, красочно описывает обычаи и традиции, скрупулёзно анализирует определяющие черты национальных славянских характеров.

Костомаров – автор актуально звучащих и в наши дни статей, рецензий, заметок. Статьи [«Святые Кирилл и Мефодий»] и «Тысячелетие» напечатаны были сто пятьдесят лет назад, а кажется, что они написаны сегодня.

Воронежская книга открывается небольшим журнальным очерком [Святые Кирилл и Мефодий], который можно было бы озаглавить как слово о великих святых апостолах. История его написания такова. В конце 1865 года историк Михаил Матвеевич Стасюлевич пригласил Костомарова к участию в издании нового журнала. Название воскресили в память о «корифеях русского слова» Николае Михайловиче Карамзине и Василии Андреевиче Жуковском, уже выпускавших в начале века «Вестник Европы». В первые номера учёный внёс свой «собственный капитал» – историческую монографию «Смутное время Московского государства». Николай Иванович на страницах журнала представлял текущую литературу. В «Обзоре книг и статей по русской истории в 1866 году» он особое внимание обратил на работу «Проповеднические подвиги апостолов славян, святых Кирилла и Мефодия». Что значили в личной судьбе Костомарова «первоучителя» и «первовиновникн нашей цивилизации», хорошо известно. Их именами было названо тайное общество, в котором вынашивались идеи славянского «единения и братства».

Историк со страстью проповедника пишет о том, что Кирилл и Мефодий имеют право «на полное всеобщее чествование» всеми славянами. «Церковное богослужение, школьное учение, наша письменность, сама наша повседневная речь – всё должно напоминать об этих великих личностях». Он печалится о невнимании к памяти святых угодников и поддерживает «желание» утвердить праздник, посвящённый просветителям. Ибо «вместе с благовением перед изобретателями азбуки будет укрепляться в народе уважение и охота к самой грамотности и вообще к книжному просвещению».

Такой единственный церковный и государственный праздник теперь существует. Ежегодно 24 мая в память святых равноапостольных братьев отмечается в нашем Отечестве как День славянской письменности и культуры.

«Повесть об освобождении Москвы от поляков в 1612 году и избрание царя Михаила» впервые была издана Товариществом об­щественной пользы в Санкт-Петербурге в 1866 году. В нем автор воссоздаёт время Смуты и избрание на престол Московского государства родоначальника династии Романовых – царя Михаила Фёдоровича. Очерк предназначался для широких слоев населения, потому написан доступно, живо, образно. В числе других работ учёного он пользовался популярностью и оказал большое воздействие на общество, которое в трудах Костомарова услышало «голос живого народа».

«Сорок лет. Народная малороссийская сказка» впервые напечатана отдельной книгой в 1881 году в Москве. Произведение выделяется из творческого наследия Костомарова – это своеобразная религиозно-философская притча о неминуемой расплате за тайные грехи. Костомаровская легенда имеет эпилог, в котором автор, раскрывая её сюжет, отмечает: «Сорок лет прожил преступник в полном довольстве и благополучии, и только временами тревожило его опасение кары, которая должна была постигнуть его в срок, указанный в видении. Дожил он, наконец, и до этого срока, а кара не пришла. Не знал он и не уразумел, что началом обещанной кары было его многолетнее земное благополучие, а её завершением – потеря Бога». Повесть Костомарова, направленная против атеистических представлений и нигилизма, была по достоинству оценена Львом Николаевичем Толстым. Великий русский писатель предлагал «печатать эту прелестнейшую вещь в дешёвом издании для народа». Позже на основе костомаровского текста, сократив изложение и изменив окончание, он дал свою собственную обработку этой народной легенды. Рассказ в редакции Толстого был опубликован в журнале «Образование» (1902, №2).

«Рассказы И. Богучарова» Костомаров пишет в 1880-е годы. Основа сюжетов – детективные или таинственные происшествия. Автор стремится рельефно, художественно красочно изложить необычные события, увлечь читателя загадкой непознанного, показать, что не всё в жизни можно объяснить с позиций науки и здравого смысла. Рассказам присуща также обстоятельность в изображении обычаев, быта, исторических реалий, в них осуждаются крепостничество, произвол помещиков и злоупотребления правящей бюрократии.

«Приключение по смерти (рассказ одного слобожанина)» впервые напечатан в «Газете А. Гатцука» (1880, №41). Автор описывает трагический случай, который произошел на территории Слободской Украины, населённой войсковыми обывателями.

«Больная (рассказ врача)» впервые опубликован в том же номере «Газеты А. Гатцука». Он посвящён судьбе женщины, которая страдала галлюцинациями, перешедшими на её лечащего врача, не верившего ранее в привидения. В результате врач-рассказчик пришёл к убеждению, что «правда, привидения есть, во всяком случае, явление субъективное, но всегда ли мы в состоянии провести границу между субъективным нашим и объективным?»

В основу рассказа «Фаина», впервые напечатанном в газете «Новое время» (1880, №17-35), автор положил письмо отставного майора Василия Варфоломеевича Зотнкова о сверхъестественном факте, случившемся с ним в жизни, и неудачной первой любви.

«Ольховник (рассказ из воспоминаний воротившегося на родину из Сибири)» написан в 1880 году, опубликован в газете «Новое время» (1883. № 2687-2694). В нём повествуется о месте Ольховец. или Ольховняк, получившем такое название потому, что там растёт ольховый лес, который «слывёт, как бы заклятое!».

«Незаконнорожденные (из моих воспоминаний)» созданы на основе собственных впечатлений историка о поездке в Славяно-сербский уезд Екатеринославской губернии (часть нынешней Днепропетровской области Украины). Впервые опубликованы в издании «Книжная неделя» (дополнение к газете «Неделя. – 1S85. – №12).

Литературно-художественный очерк «Скотской бунт» написан в начале 1880-х годов. При жизни автора он напечатан не был. Впервые произведение увидело свет после Февральской революции 1917 года в журнале «Нива» (1917. № 34-37). В очерке Костомаров метафорично изобразил народную революцию в виде бунта домашних животных.

Действие очерка отнесено к 1879 году. Эта дата, видимо, была выбрана не случайно. Она подчёркивала политическую направленность произведения против деятельности революционной партии «Народная воля», которая именно в этом году объявила террор методом борьбы против власти.

События «Скотского бунта» развиваются в одном из украинских поместий, где среди домашних животных зарождается «революционное брожение». «Зажигательная речь» быка-бугая с призывом к восстанию против власти над животными физически слабого, но хитрого человека, находит отклик у обитателей скотного двора. «Революционная идея» заражает всех, и при первом удобном случае вспыхивает бунт. Животные, возглавляемые бугаём и жеребцом, штурмуют поместье и одерживают победу. Первыми её плодами пользуются свиньи, разоряющие цветник. Однако без руководства человека домашние животные не способны обеспечить даже своё пропитание. Постепенно они «отрезвились от обольщения суетною надеждою вольности» и добровольно стали воз­вращаться в свои загоны. Власть «тирана-человека» восстановлена.

Современные исследователи обратили внимание на схожесть сюжетов этого произведения Костомарова и известной антиутопии английского писателя Джорджа Оруэлла «Скотный двор», опубликованной в 1945 году. Они задаются вопросом: мог ли Дж. Оруэлл знать об очерке Костомарова и использовать его при написании своего сочинения. С одной стороны, сюжеты произведений, обороты речи их главных персонажей удивительным образом соотносятся, в текстах содержится большое число «формальных и содержательных» совпадений. С другой стороны – верится с трудом в го, что Оруэлл мог воспользоваться текстом произведения, но существу, канувшего в Лету сразу после того, как оно было опубликовано. Хотя журнал «Нива» вполне мог попасть на книжные развалы Лондона в 30-годы ХХстолетия, когда английскому писателю пришлось работать продавцом в книжном магазине. Но вывод в дискуссиях на эту тему, как правило, нейтрален: «возможно, Костомаров и Оруэлл пришли к одной метафоре просто потому, что оба были гуманистами, оба понимали, что высокая идея справедливости не должна попадать в нечистые руки людей, движимых тёмными инстинктами».

Написанию «Очерка домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях» Костомаров посвятил несколько лет. В автобиографии он вспоминает, что в 1853 году, когда принялся за очерк, «перебрал всё, что мог найти печатного из актов и документов, касающихся внутреннего русского быта прошедших времен». Работа увлекла и затянулась. После окончания ссылки, поселившись в 1855 году в Петербурге, историк продолжал трудиться над «Очерком...», пользуясь богатыми фондами Публичной библиотеки.

В 1860 году работа была опубликована в журнале «Современник» (№ 3,4,9,10). Однако и после этого автор продолжает кропотливо собирать всё новые и новые материалы к ней. Обилие привлечённых к «Очерку...» источников впечатляет. Здесь и записки иностранных путешественников, и документы Археографической комиссии, и рукописи Кирилло-Белозерского монастыря и многое другое.

Однако, несмотря на серьёзность и глубину. «Очерк...» всё-таки задуман автором не как труд для учёных мужей, а как общедоступное сочинение о древнем быте. Историк, словно экскурсовод, проводит читателя по площадям и улицам древних русских городов, заглядывает в усадьбы государей и простолюдинов, рассматривает их жилища, домашнюю утварь, одежду и другие предметы средневекового обихода, приглашает побывать на родинах, крестинах и свадьбах наших далёких предков, рассказывает об их нравах, обычаях и традициях.

Сразу же после выхода в свет «Очерк...» привлёк к себе внимание читающей публики и в 1862 году был отмечен почётным отзывом Академии наук.

Статья Костомарова «Тысячелетие» была опубликована в «Санкт-Петербургских ведомостях» в начале января 1862 года. В ней учёный, вспоминая события в истории России тысячелетней давности, обращается к современности и задаётся вопросом: «Какие задатки можем мы, теперь живущее поколение, оставить для будущего?» Размышляя, приходит к выводу о том. что заветные для современников слова «вперёд, прогресс, развитие, свобода, гласность, …приводящие в движение нервы того, кто хочет быть общественным деятелем», не осознаются обществом до конца и являются лишь данью моде. Там, где в формировании убеждений не участвует сердце, «холодная пустота и бесплотное воображение, творящее... неясные тени, облачные призраки».

Обществу для исторических свершений необходимы взаимодействие, единодушие и конкретные цели. Николай Иванович Костомаров призывает современников не стремиться слепо за отмеченными понятиями и идеями, а задуматься о мудрости предков. По его мнению, «так и нам следует обра­титься к главным целям, около которых должны сгруппироваться, сложиться и им подчиниться все наши многообразные вопросы».

Татьяна Малютина (Чалая), доцент Воронежского государственного аграрного университета

http://www.voskres.ru/history/chaliy.htm