Русская беседа
 
01 Ноября 2024, 04:30:37  
Добро пожаловать, Гость. Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.

Войти
 
Новости: ВНИМАНИЕ! Во избежание проблем с переадресацией на недостоверные ресурсы рекомендуем входить на форум "Русская беседа" по адресу  http://www.rusbeseda.org
 
   Начало   Помощь Правила Архивы Поиск Календарь Войти Регистрация  
Страниц: [1]
  Печать  
Автор Тема: Война. Рассказ из цикла «Сашка»  (Прочитано 7240 раз)
0 Пользователей и 2 Гостей смотрят эту тему.
Александр Васильевич
Глобальный модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 106335

Вероисповедание: православный христианин


Просмотр профиля WWW
Православный, Русская Православная Церковь Московского Патриархата
« : 21 Ноября 2017, 21:22:15 »

Война

Рассказ из цикла «Сашка»



21 сентября 41-го наши сдали Киев… До этого дня Сашка не уставал убеждать себя в том, что навалившееся на страну несчастье – явление, хоть и прискорбное, но временное; что родная Красная Армия, шуганувшая на Дальнем Востоке самураев, прошедшая победным маршем по Западной Украине, Белоруссии и Прибалтике; одолевшая тяжелой зимой 40-го финнов, – развернет свои могучие, мускулистые фронты, сожмет в стальной кулак танковые армады, исколесившие все киноэкраны СССР, поднимет в воздух стремительные И-16, и погонит наглую, слюнявую, с тонкими, волосатыми ручками, как на плакатах Кукрыниксов, немчуру – за Вислу, Дунай, а то и за Одер с Эльбой. Но шли дни, первые раненые, прибывавшие с «передка» и разом заполнявшие койки в тыловых госпиталях, рассказывали, потягивая самокрутки с едким табаком, что «танковые армады» они, как и Сашка, видели только в довоенном кино; а железные «мессеры» жгут фанерные И-16, как папиросы «Пушка» дореволюционной фабрики Миллера. О заученной каждым школьником наизусть стратегии, обещавшей, в случае чего, не уступив ни пяди родной земли, завершить боевые действия в короткий срок на территории врага, старались даже не упоминать, настороженно поглядывая вслед каждому военному, а уж тем паче – с кубиками НКВД.

Война застала Сашку в пути. Проехав Белгород и Курск с передвижным цирком-шапито, в программе которого аттракцион «Львы и львицы» был гвоздем, он застрял в Воронеже, всего-то 500 верст не дотянув до маленькой, пахнущей коммунальной кухней квартирки на Бережковской набережной у круглосуточно напоминающего о себе паровозными гудками Киевского вокзала столицы. Лето стояло знойное. Юг России, где колесил Сашка, срывая аплодисменты потного населения, изнывал от изнурительных солнечных щедрот. Зато вечера дарили горожанам утоляющую прохладу садов и парков, разбитых в 30-х годах по какому-то особому распоряжению Сталина. Дурманящий запах разбросанного по аллеям и клумбам цветущего табака пребывал в гармонии с вальсами Штрауса из репертуара духового оркестра местной пожарной команды, а недавние школьницы, то и дело одергивая старательно перешитые мамины платья, кружились с молодыми курсантами, только вчера узнавшими, что такое помазок и бритва…

Но 22 июня вся эта сказка, которую и за благополучие-то не держали, считая просто частью советского быта, с грохотом рассыпалась, обжигая огнем пожарищ безусых курсантов, так и не успевших поцеловать вчерашних школьниц в маминых крепдешинах…

 «Киев сдали… Вы слышали, немцы – в Киеве…» – переходило из уст в уста сообщение Совинформбюро, к сводкам которого за месяцы войны привыкли, как к сигналам точного времени. «После многодневных, ожесточенных боев наши войска оставили Киев…» – звучал из уличного громкоговорителя Левитан, умело модулируя голосом только ему удававшиеся ноты скорбного достоинства.

 Сашка зажмурился, присев на невысокий парапет ограды Детского парка. Он с точностью до мелких деталей воспроизвел в памяти висящую у него в унылом гостиничном номере школьную карту, размеченную карандашами, нитками и иголками под картину расположения фронтов и армий.

– Киев… Киев…, – бормоча себе под нос и рисуя обломком сухой ветки на квадратике садовой тропинки круги и полоски, Сашка передвигал линии обороны и стрелки наступлений, – Юго-Западный фронт катится… Это крыло поползет, скорее, на Юг, ближе к Кавказу… Что там по дороге? Ростов… А отсюда рукой подать – Курск…Не удержим… А дальше Воронеж…

 Сашка приподнялся, зашвырнув в кусты ненужный обломок, отряхнул полувоенные, выгоревшие до неопределенного цвета штаны с несколькими карманами, которые менял на расшитый стеклярусом костюм, только когда выходил вечером в манеж, и поплелся в сторону цирка. Спроси у первого встречного прохожего, сколько лет этому парню, Сашку легко определили бы в пенсионеры. Коротко остриженные русые волосы, покрытые поднятой с грунтовки пылью, гарантировали устойчивую седину, а виновато опущенная, крупная голова и несуразно втянутые куда-то под уши плечи, вдобавок к неуверенной, шаркающей походке выдавали персонаж, у которого хотелось спросить – «Вам воды или сразу проводить в больницу?» И никто бы не решился подумать, что по вечерам эта бредущая сейчас по улице озабоченная тень подчиняет своей воле дюжину хищников, а женщины берут билеты в первый ряд, чтобы полюбоваться его атлетической фигурой.

 …До цирка было рукой подать. Перед самой войной в центре города появилось сооружение, напоминавшее шатер шапито, обложенный кирпичом и увенчанный капитальной крышей. Поблизости присоседились конюшни, где обитало цирковое зверье и ночевали униформисты, экономившие на гостинице. Все это провинциальное великолепие, названное почему-то именем маршала Буденного, зимой отапливалось. И порой трудно было сказать, что больше привлекало публику – рискованные трюки в исполнении мастеров советского цирка или гардероб с номерками и теплый буфет, из которого каждый непременно старался прихватить гостинец оставшимся дома ребятишкам.

Сашка, для которого цирк уже много лет был родным домом, куда тянуло каким-то скрытым магнитом, откуда не хотелось уходить, несмотря на усталость и нервотрепку, в последние дни поймал себя на крамоле: ему требовалось усилие, чтобы переступить знакомый до каждого заусенца порог. И если еще вчера Сашкино сердце радостно меняло рабочий ритм только от одного неповторимого запаха циркового закулисья, то сегодня… Он не мог объяснить даже сам себе, что происходит где-то внутри, где колесики сознания, поскрипывая, цепляются за зубчики ощущений, рождая унылые всхлипы из страха, стыда и беспомощности. Сашка заметил, что изменился не только он. Цирк – уникальный мир, умевший вобрать в себя все оттенки человеческих страстей и помножить их на непредсказуемость животных инстинктов – как бы притих и замер в ожидании судьбы.

– Палыч! – голос ассистента надорвал дневную тишину спящего цирка.

 – Кормили? – вместо приветствия выдавил Сашка без надежды на положительный ответ.

– Наркомат гужевых войск прислал гостинцы, – из прохладного полумрака вынырнула крепкая фигура дяди Пети, которого, почему-то, чуть ли не с рожденья звали Петрович. Он опекал Сашку еще с группы воздушных гимнастов «ЭЛИАТ». Теперь вот состоял при хищниках.

 – Ты брось эти шуточки, – лениво огрызнулся Сашка, – прищучат за измену Родине путем оскорбления Красной кавалерии и пойдешь лес валить и сани делать.

 – Привезли падеж из конполка, у них тоже кормить особо нечем. Дохнет скотинка нашим на пропитание… По этой части мы не подрываем обороноспособность РККА? – не унимался «Петрович».

 – Тьфу, зараза, – устало выругался Сашка то ли на «Петровича», то ли на бескормицу в войсках. Ему еще перед войной удалось через Главк выбить директиву Наркомата, разрешающую скармливать по дешевке выбракованных или падших лошадей на подкорм цирковым хищникам. Но все равно, не доверяя распоряжениям «сверху» и штатным цирковым директорам– пройдохам, сменив точку на гастрольной карте, Сашка первым делом искал знакомства с командирами кавалерийских частей и председателями окрестных колхозов, возил всю их родню на представления, кормил мороженым, водил в антрактах к клеткам, где дети, тещи и любовницы ахали и охали от восторгов и испуга, а их чиновные отцы и покровители дружески хлопали Сашку по могучим плечам, слали некондиционное мясо и конский падеж, прикладывая справки досужих ветеринаров.

Первое время цирковые снабженцы горя не знали, еще и себе удавалось что-то прикарманить. Но война лавочку прикрыла. Как только загрохотали первые зенитки, мясо, которое Сашке с «барского» плеча бросали интенданты, не только выросло в цене, но и куда-то исчезло. Каждый килограмм давался после шквала телефонных звонков, служебных телеграмм, на которые армейские начальники все меньше и меньше обращали внимание.

 – Да пойми ты, Александр Палыч, мил человек, у меня каждая лошадь, хоть и в тылу, а на нужды фронта работает, а ты со своими львами! – звучал в телефонной трубке раздраженный бас, еще недавно гордившийся дружбой со столичным укротителем. – Ты льву голову в пасть кладешь и цел выходишь, а попробуй-ка нашему комдиву... Сожрет и не подавится! Не могу, Саша, прости, не могу… Забегай, водки выпьем вечерком под помидорчик довоенной засолки, а подкормить твоих львов нечем… Бывай...

 После каждого такого разговора Сашка хряпал телефонной трубкой об аппарат, стоящий в «приемном углу» циркового администратора, и упрямо набирал новый номер, чтобы услышать уже привычное «извини…бывай… забегай…». И когда список сашкиных знакомцев-кормильцев неумолимо подходил к концу, кто-то всемогущий, дежуривший на раздаче «горя и радостей», обрывал нить Сашкиного невезения и на другом конце провода раздавалось – «…подошли полуторку, загружу, уж так и быть…». Сашка понимал, что терпение того, «всемогущего на раздаче», не бесконечно: рано или поздно список кормильцев-отказников замкнется в кольцо. И что тогда?

 – Они ж ботву не едят, Петрович, – трагическим шепотом шипел Сашка.

 – А у нас и ботвы нет, Саш, – извинялся Петрович, выразительно выворачивая пустые карманы застиранных рабочих штанов.

 … В Москву Сашка не звонил, она объявилась сама с первыми холодами.

– Ну как вы там? – бодрым голосом плохого шпрехшталмейстера с сильным азиатским акцентом спросил Сашку начальник отдела Главцирка. Больше всего Сашка не любил разговаривать именно с ним. Когда-то тот работал в группе канатоходцев, потом показывал восточные фокусы, чудом вступил в ВКПб, возил в Главк из Ташкента первые цветы и фрукты пока не «довозился» до должности. А уж там развернулся! Взятки складывал прямо в партбилет. И все сходило с рук! Звали его Джалал ад-Дин Дост-Мухаммадович. Хозяин этого речевого богатства любил рассказывать, что его имя до прихода советской власти давали только большому мусульманскому начальству, а отчество означает вообще дружеские отношения с пророком. Редко кто сходу запоминал все буквы и порядок их расположения, стараясь на цирковой манер свести витиеватое словосочетание до короткой клички, вроде «Дин Махмудыч», но первые же «упрощенцы» сразу почувствовали на своей шкуре когтистую начальственную длань: о званиях и высоких ставках пришлось надолго забыть.

Сашка оказался в числе основных «лишенцев», сократив титул просто до «Махмудыч». А когда разговор с главком бестолково затягивался, Сашка переносил ударение в азиатском отчестве на последний слог, превращая и без того малопочтенное обращение в почти нецензурный позывной, и короткие гудки возвещали об окончании руководящего терпения.

 – Вам следует перемещаться в город Куйбышев… животных разместите согласно договоренностям с местными властями… на ваше имя выписана бронь НКПС, так что обратитесь к воронежским железнодорожникам, они вам выделят вагоны…– не торопливо, но без пауз произнесла по телефону Москва.

 – Желал Махму… – успел выдохнуть в трубку Сашка, а навстречу уже неслось телефонное «прощай». «Друг Пророка» не оставлял времени на вопросы от подчиненных. На них надо было давать ответы, а этого он делать не любил. Он просто не знал, что отвечать.

– Ну, что Москва? – с еле заметной издевкой спросил Петрович, посвященный в перипетии министерской грызни.

– Москва?!... – обернулся Сашка и на его губах застыла фраза, прочитать которую было под силу даже безграмотному….

– …Ну, конечно, мать – договорил за Сашку Петрович, – Москва – наша мать… Хотя некоторые утверждают, что это Одесса.

– Теперь это Самара, – поправил Сашка, – Главк туда билеты взял. Осталось найти свободные места и запастись на дорогу кипяточком.

 От цирка до вокзала было полчаса неспешной ходьбы. Сашка протоптал эту дорожку, как только стало ясно, что война в считанные месяцы доберется до донских степей и накроет Воронеж смрадом пожаров, выкашивая все живое косою голода и холода.

 «Укротителя» заприметили в станционных коридорах еще в разгар осени, где-то ближе к ноябрю. На робкие просьбы выделить цирку для перевозки купленных за валюту редкостных животных хотя бы пару железнодорожных платформ, хорошо знавшее Сашку транспортное начальство в высоких чинах со шпалами в петлицах, и гражданское – в велюровых шляпах и габардиновых пальто дружно отмахивалось от недавнего приятеля, как от угрозы эпидемии.

– Какие платформы, Палыч? Ты в своем уме! Эвакуируем на Восток материальные ценности…

– И мебель под брезентом вместе с тещиной посудой и фикусами? – огрызался Сашка.

– Вы это оставьте, товарищ артист, – круто меняли тональность вчерашние собутыльники, – и даже не пытайтесь бросить тень на партийно-хозяйственный актив, на жалеющий сил и энергии…

Дальше шли цитаты из газетных передовиц, напоминания о суровых законах военного времени, согласно которым Сашку в два счета можно было определить на передовую с минимумом шансов когда-то вернуться к мирной жизни.

Смерти Сашка не боялся. Она крутилась возле него уже не первый год, стараясь то сбросить из-под циркового купола, то порвать львиными клыками. Но словно какой-то Ангел-хранитель гонял «косую» с ее инструментом, не позволяя окончательно упаковать Сашку в деревянный ящик и отправить «малой скоростью» туда, откуда не возвращаются. Сашка с потаенной благодарностью относился к божественному промыслу, но как ни старался, не мог усмотреть логики в поведении небесного начальства: в церкви Сашка был всего один раз в момент собственного крещения, который он по малолетству не помнил. И все… Кражу яблок из приходского сада вряд ли можно было считать поклонением святыням. Тогда за какие такие заслуги провидение спасало его от, казалось бы, неминуемой погибели – Сашка объяснить себе не мог, только время от времени с улыбкой оглядывал ряды переполненного цирка в надежде однажды заметить где-то в районе оркестровой галерки белокурого паренька с неуклюже упрятанными под драповое пальто суставами ангельских крыльев.

 Война Сашку тоже не страшила. Те самые «колесики сознания», цеплявшиеся за «зубчики ощущений», временами меняли направление вращения, начиная отсчитывать обороты против часовой стрелки, нещадно и безостановочно множившей мгновения трагедии на шеренги потерь. И тогда в Сашке рождалось необъяснимое ощущение бесстрашия, присущее только цирковым артистам, ставящим «на кон» жизнь против… зарплаты. И так каждый вечер, а по воскресеньям еще по утрам и в обед.

 Сашка ни на миг не сомневался, что он сам определит свое место в огромном строю, растянувшемся от Кольского полуострова до Северного Кавказа. Не доставляя приятных хлопот по включению его, сашкиной кандидатуры в маршевую роту недавними «друзьями», считавшими еще вчера за честь прилюдно приобнять циркового дрессировщика.

 …Определит! Вот только, как быть с ними? Кадор…Таруэль…Султан…Эльфа… Двенадцать звериных душ. Если б там, за Доном, простиралась саванна, Сашка открыл бы клетки на волю вольную, не сомневаясь, что вчерашние кумиры манежа, тряхнув инстинктами, найдут себе и пищу, и уют. Но за Доном была степь с редколесьем, календарь как-то торопливо, не по сезону сразу определил эти места к морозам и снегопадам, напоминая, что лев в берлоге зимовать природой не обучен…

Надежда мелькнула, когдав октябре 1941 года в Воронеж переместились Главное командование Юго-Западного направления и Юго-Западного фронта во главе с заместителем наркома обороны СССР, маршалом  Тимошенко, сменившим главный кабинет в Наркомате РККА на менее просторный. Начальства понаехало! Тут тебе и командующий фронтом Баграмян, и член Военного совета Хрущев… Поговаривали вполголоса, что отсюда все и начнется… И покатится до западных границ…

А пока немец рвался к Москве, оставив на время в покое скованные заморозками черноземы. Чтоб не отстать от столицы, в Воронеже на годовщину Октября провели свой парад. По примеру Верховного, благословившего от кремлевской стены сибирские дивизии на разгром группы армий Центр, на трибуну перед местным обкомом ВКПбподнялись полководцы рангом пониже, провожая уральские полки перекрыть фашисту путь к каспийской нефти.

 Не по сезону снежный и морозный ноябрь 41-го запер людей по домам, сделав главной заботой после «поесть» желание «согреться». В гостинице было чуть теплее, чем за окном, и Сашка отправился на парад в надежде встретить кого-то из чинов, чтобы в сотый, а может, тысячный раз затеять разговор об отправке циркового зверья. Глядя на трибуну, сколоченную из довоенных, сбереженных от согревающего огня досок, Сашка увидел несколько знакомых, укрытых каракулевыми шапками. Он помнил их по столичному саду «Эрмитаж», куда они иногда заглядывали с женами отвлечься от партийно-хозяйственных хлопот. По цирковому закулисью сразу разбегался слух: «Сам… приехал…». И вся труппа по очереди приникала к щелке в занавесе, чтобы рассмотреть выражение причастного к управлению страной лица, а девчонки из кордебалета старались запечатлеть в памяти фасон платья его спутницы, пошитого дорогой, кремлевской портнихой. А потом, уже в манеже, прищуриваясь от света софитов, Сашка улучал момент бросить взгляд в директорскую ложу и, заметив полуоткрытые от восторга начальственные рты, крякал от удовольствия и шел на очередной трюк.

(Продолжение следует)
Записан
Александр Васильевич
Глобальный модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 106335

Вероисповедание: православный христианин


Просмотр профиля WWW
Православный, Русская Православная Церковь Московского Патриархата
« Ответ #1 : 21 Ноября 2017, 21:24:25 »

(Продолжение)

…Переминаясь с ноги на ногу в окутанной паром человеческого дыхания толпе, Сашка поймал себя на мысли, что война поменяла ролями артистов и зрителей, и сегодня он, цирковой акробат и укротитель, не в силах отвести глаз от заиндевевшего, разукрашенного кумачом помоста, на котором выстроился в рядок десяток не выспавшихся, совсем не атлетически сложенных, полноватых мужчин, от которых он, циркач Сашка, ждет уверенного «алле…ап!»,после чего и он сам, и миллионы других нещадно разобьют ладони аплодисментами и… кончится война.

 – Ты не в цирке, приятель, – в полголоса буркнул сам себе Сашка и, выбравшись из притопывающей на морозе, стремительно редеющей толпы, торопливо зашагал в опостылевший номер.

 

– Ну, а ты в Куйбышев торопился, – выпалил от порога залетевший с торжественного банкета к Сашке в гостиницу московский генерал, – Погоди, Палыч, наши бомбить Берлин уже летают! Скоро твои львы логово фюрера на лоскуты рвать будут!

– Могут и ошибиться. Политически малограмотные. Темный контингент: им бы только пожрать…А на запах и вкус, похоже, вожди все одинаковые. Хотя, если так и дальше пойдет, кроме газет мне им в клетку и положить нечего будет, пусть тогда разбираются, – усмехнулся Сашка.

– Не горюй, жди гостинца, – подмигнул генерал.

 И в самом деле, будто кто-то шепнул, кому надо, а тот, «кому надо» приказал, – за зиму зверье немного откормилось, даже шерсть заблестела.

 Но в мае 42-го все и рвануло. Сначала Крым, бездарно профуканный армейским комиссаром 1 ранга, начальником Главпура товарищем Мехлисом, который, вместо того, чтобы завозить в полки и роты гармошки, газеты и памфлеты, полез в «Потемкины», стал управлять войсками. Правда, по фронтовому телефону, не заглядывая в окопы. А когда враги перекусили провода, бросил армию на произвол судьбы. И через две недели немцы взяли Керчь. А потом – и все остальное.

 Тем временем отогревшиеся зимой в Воронеже «воеводы» Тимошенко с Хрущевым высидели план чуть ли не победы над гитлеровским фашизмом силами Брянского, Юго-Западного и Южного фронтов. Решено было рвануть на Киев-Николаев, но Ставка вовремя поставила на место фантазеров, хотя энтузиазма почему-то не пресекла. Воронежские «сидельцы» выдвинули еще пару инициатив, ограничив победные аппетиты взятием Харькова. Ставка на приманку клюнула, оставив «на авось» оголенные фланги. Когда, начавшись местечковыми победами, «наступление» наткнулось на заранее продуманную стратегию и обеспеченную резервами тактику германского супостата, трезвые умы запросили вовремя сыграть «отбой» бездумной авантюре. Но «полководцы» воспротивились: дескать победим и мама не горюй. Но не тут-то было… Людей положили… Потеряли позиционное преимущество, открыв немцам дорогу на Воронеж и Донбасс, а дальше – на Кавказ. Но при чинах и на свободе остались. А фронт – от Мурманска – до Грозного дрогнул. Поник. Пал духом. Трус и паникер стали править бал.


 

… Двухмоторные «Юнкерсы», разрывая протяжным воем июньское небо, стирали с лица земли старинный русский город в среднем течении Дона. Бомбили прицельно и точно. Асы «Люфтваффе» знали эти места, не хуже пригородов Берлина. В конце 20-х, когда Европа присматривала за проигравшей Первую мировую Германией, пресекая ее попытки снова нарастить стальные мускулы, питомцы фон Секта набирались летной практики на тренировочных аэродромах под Липецком, маскируясь под 4-ю эскадрилью авиационной части Красного Воздушного флота. А танкисты – в окрестностях Казани, в секретной школе «Кама». Да и снаряды с патронами шли рейхсверу с Урала. В знак искреннего доверия между нашими народами и их руководителями. Дружили мы с немцем. А куда было деваться двум «изгоям» в приличном обществе Британии и Франции?

Сашка тогда только начинал свою цирковую карьеру, гоняя на велосипеде по вертикальной стенке на провинциальных базарах, и помнил, как ему втихаря показывали «немецких красноармейцев» в том самом Липецке. Парни как парни… смеялись… хлопали…

Ухлопали…

 

– Саш! Да сделай же ты хоть что-нибудь, сходи к кому надо, попроси, на колени встань, сапоги оближи, – ворчал на грани крика терпеливый «Петрович», – Они ж нас сколько лет кормили-поили – показывал он на клетки со львами, – так хоть от смерти их спаси! Может, я, старый дурак, и несу непотребное, ты уж прости. Но они, живые души, не простят. Мы-то с тобой если не в убежище, так в подвале от фугаса укроемся. А им спрятаться куда? Да еще в клетке сидя… И не расскажешь ты им про Сталина и Гитлера, про мерзавца Петена и подлюку Черчилля, про дураков в Главцирке и полупьяное местное начальство… Они не поймут, у них законы джунглей.

Петрович перевел дух и добавил:

– А у нас еще хуже: нашим верить нельзя…

 И двенадцать пар звериных глаз не мигая смотрели на Сашку, как будто соглашаясь со своим опекуном, носившим им в клетки мясо. Их, по меркам мировой войны, ничтожная жизнь оказалась в руках человека, которому они доверяли и прощали: грубый окрик и хлесткие щелчки шимбарьера; бескормицу и декабрьские холода. Прощали и… щадили, лишь изредка для острастки цепляя Сашку когтистой лапой, способной одним ударом переломить мощные конские позвонки…

– Да хоть ты-то мне душу не рви, Петрович! Я уж не знаю, с кем воевать в первую очередь: то ли «Юнкерсы» из рогатки сшибать, то ли местную власть голыми руками душить: и от одних, и от других вред одинаковый.

 

 … К железнодорожному НКВДшнику Сашка продрался только благодаря атлетической подготовке. Коридоры и подходы к дверям кабинетов были облеплены плотной чешуей из человеческих тел, облаченных во все многообразие военно-гражданского гардероба: от лаптей до сверкающего хрома, от холстины до коверкота. Но даже наличие угрожающих нарукавных нашивок и обещающих массу неприятностей петлиц не давало никаких преимуществ перед тем же явно деревенским персонажем в яловых сапогах и выгоревшим на солнце макинтошем, покрытом россыпью масляных пятен. Кое-как уравнивало положение лишь одно: у каждого в руках мелькала какая-то бумага, приоритет которой ее обладатель пытался в голос доказать соседям по толпе, одновременно опровергая значимость предъявленных окружающими как близнецы похожих, завизированных кем-то клочков непонятного текста. Размахивая накопленной за время «ожидания войны» пачкой «разрешений», «отношений», «запросов» – «ответов», и то и дело козыряя именами и званиями авторитетных в округе чиновников, Сашка протиснулся в желанную комнатку и запер за собой дверь, быстро провернув торчащий внутри ключ.

Хозяин «комнатки» капитан госбезопасности Алексеев был знаком с «укротителем», поэтому к подобной вольности отнесся безразлично. Это было далеко не самое страшное нарушение кабинетных норм. Судя по лицу капитана, последние трое суток он только исполнял обязанности, забыв о праве на сон и миску супа.

– Александр Павлович, давай коротко. Люди в коридоре, дверь хлипкая, ворвутся – твои львы котятами покажутся. Что тебе? Платформы и погрузку? Нету! И не предвидится…

 Капитан встряхнул головой, отгоняя от себя назойливую дремоту, выдернул из коробки папиросу, чиркнул спичкой и, подойдя к окну, не глядя на Сашку, продолжил, слегка приглушив голос:

– Хочешь, скажу тебе, что предвидится, не опасаясь «тройки» за разглашение военной тайны и распространение панических слухов? Немцы предвидятся. Не сегодня – завтра… Вот не этой улице и на этой станции…А до того предвиделись военно-партийные идиоты из высоких кругов, которые, про…рав начало войны, решили про…рать и ее продолжение, обещая, как на духу, Верховному ее победный триумф. Имен не называю, ты их видел зимой на трибуне… Я тебя с этой трибуны тоже заметил, хотел позвать выпить по стакану, да ты куда-то исчез. Видать, речей наслушался… Пошел к берлинским гастролям штаны стеклярусом обновлять? Нечем помочь, Палыч, нечем. Даже рюмки не предложу, некогда…

– Я и на перекладных до Москвы к жене доберусь, а со львами что делать? Их двенадцать душ, как у Христа апостолов… – вырвалось у Сашки с отчаяния.

 Алексеев внимательно посмотрел на дрессировщика, затянулся едким табаком и с расстановкой, как бы проверяя на прочность слова, произнес:

– Мы в Бога не веруем… Не положено… Но отпущу тебе грех, хоть и не архимандрит какой, или как там у них…

 Алексеев подошел к столу, снял трубку полевого телефона, заменившего городскую связь, провернул ручку… На другом конце провода что-то прохрипело, заверещало и послышалось какое-то подобие человеческого голоса.

– Пилипенко! Пилипенко! Завтра с утра возьми полуторку или пару подвод…Доберешься до цирка, поможешь там московскому укротителю… Ну да, тому самому, который прошлым летом льву голову в пасть совал… Ты давай без шуточек, о своей голове подумай… Перед тем, как ехать, зайдешь ко мне…

Капитан положил трубку, крутнул «на вызов» ручку ободранного аппарата и как-то виновато посмотрел на Сашку.

– Прости, Палыч, в другое время сделал бы больше, а сейчас… прости…

Опережая сашкины вопросы, Алексеев шагнул от стола, отпер дверь и крикнул в коридор:

– Ко мне только с отметками ГКО и НКВД, остальные – и не ждите… Следующий…

 

 

… Палыч!... Палыч!... Да проснись ты, в конце то концов!

 Сашка, не меняя положения тела, открыл глаза и растерянно уставился на трясущего его за плечи Петровича.

 – 12 часов на конюшне спишь… Пришел, буркнул, что, мол, завтра жизнь изменится и завалился… – ворчал Петрович, подкладывая под сашкины ноги стоптанные ботинки, – Как «изменится», куда… перемен с вещами ждать, или они уже не пригодятся, вещи-то, так и не сказал. Рухнул и захрапел, даже львы притихли… И ведь трезвый… Аж обидно…

 Сашка пару раз тряхнул головой, отгоняя сладкие остатки сна, быстро влез в ботинки и, поеживаясь, вскочил с кровати.

 – Там «полуторка» приехала с какими-то солдатами… «из музея» что ли… Я б таких даже в плен брать постеснялся… Они, похоже, еще Наполеона от Москвы гнали…

– Это к нам, – встрепенулся Сашка, зачерпнув в ладони холодной воды из стоящего рядом с пустой клеткой ведра, обрызгал себя, щедро зацепив Петровича, – хорошие на фронте головы кладут, а тут, какие есть… Пошли…

 Пока пробирались через нагромождение циркового хлама, Сашка успел пересказать помощнику разговор с Алексеевым.

– И как он надумал нам помочь, если платформ-то все равно нет? – наморщил лоб Петрович.

– Вот и я прилег подумать «как», а проспал чуть не сутки, так и не сообразив, – признался Сашка.

 

 Облезлая, с грязными колесами «полуторка» стояла, упираясь в распахнутый коридор откинутым задним бортом. Два, судя по виду, ополченца в обмотках вместо сапог и застиранных почти добела гимнастерках, оперев на колеса трехлинейки с царских складов, пристраивали к кузову какое-то подобие наклонного пандуса, разобрав явно без спроса часть цирковой декорации. На ступеньке у водительской двери сидел мужичок в опрятных, не по размеру, но почти не ношенных офицерских галифе, заправленных в начищенные кирзачи, и, пожевывая мундштук «беломорины», пытался добыть огонь из самодельной фронтовой зажигалки.

(Окончание следует)
Записан
Александр Васильевич
Глобальный модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 106335

Вероисповедание: православный христианин


Просмотр профиля WWW
Православный, Русская Православная Церковь Московского Патриархата
« Ответ #2 : 21 Ноября 2017, 21:25:03 »

(Окончание)

Мужичок был явно из тех, про кого на деревне говорят «крепкий хозяин». Таких в общине уважали, перед такими немного заискивали, таких порой… сторонились. За внешней приветливостью крылось то самое – «себе на уме», позволявшее в сытные годы жить на зависть другим, а в пору лихолетья – выживать, не теряя лица.

– Пилипенко? – кивнув, спросил Сашка.

– Пилипенко и есть, – ответил мужичок, привстал и, приложив правую ладонь к фуражке с красным околышем, добавил, – сержант Пилипенко.

 Его глаза встретились в сашкиными и, заметив во взгляде дрессировщика понятную только ему, Пилипенке, тревогу, сержант окончательно выпрямился, бережно упаковал так и не раскуренную папиросу в коробку, поправил ремень с сохранившимся командирским тренчиком от портупеи и шагнул к Сашке.

– Да вы не беспокойтесь, товарищ артист, сделаем все в лучшем виде, – произнес Пилипенко и попытался улыбнуться.

 Сашка почему-то кивнул, поймал глазами Петровича, но тот неопределенно пожал плечами и занялся пуговицей на комбинезоне, готовой вот-вот оторваться…

 Ополченцы «из музея» отложили возню у кузова и тоже приняли участие в напряженной паузе…

 Тишину нарушил Пилипенко:

– Так это… Вы нас не корите, товарищи циркачи, нам еще много дел на сегодня приказано, так что давайте ближе к зверям, мы за ними приехали. Они по клеткам сидят?

– А вы думали, по парку гуляют, травку пощипывают? – хмыкнул Петрович.

– Ха-ха… Веселый у вас сотрудник, – фамильярно подмигнул Сашке Пилипенко, – Ну, идите, я догоню.

 Сержант нырнул в кабину полуторки, достал новенькую токаревскую самозарядную винтовку, смахнул со ствола невидимую пылинку, подтянул ремень и забросил оружие за плечо.

– А это зачем? – пугаясь собственной догадки, спросил Сашка.

– А как же, война ведь, – усмехнулся Пилипенко.

– А передовые части германского фашизма первым делом захватили цирк? – съязвил Петрович.

– Ха-ха, артисты, одно слово! – оценил шутку Пилипенко.

– Мы пришли, – сухо отрезал Сашка.

 Клетки со львами огибали закулисное пространство как раз напротив выхода в манеж. Дежурный свет пары маломощных лампочек позволял с трудом разглядеть недавнюю гордость труппы – аттракцион «Львы и львицы» – дюжину обитателей африканской саванны, чьи портреты еще красовались в городе на остатках довоенных афиш. Животные лежали, слившись с почерневшей местами соломой. И только хорошо знакомый голос Сашки заставил их повернуть головы. А из угла ближней клетки поднялась в рост Эльфа и с любопытством уставилась на незнакомого. Пилипенко.

 – Ну вот с него мы и начнем, – поплевал на руки сержант.

– Это ОНА… Львица… Эльфа… – поправил Сашка.

– Эльфа так Эльфа, жаль, конечно, но что поделать, – вздохнул Пилипенко и неторопливо снял винтовку с плеча, на ходу передернув затвор. Патрон с привычным лязгом вошел в ствол. Этот звук вывел Сашку из оцепенения, в котором он пребывал, сам того не осознавая, последние полдня.

 Только сейчас до Сашки дошло, что жить его питомцам остались считанные минуты, что похожие на мираж фигуры – сержант в просторных галифе, «музейные» ополченцы с «трехлинейками» – расстрельная команда; облезлая «полуторка» – катафалк для аттракциона «Львы и львицы», а вчерашние рассуждение капитана Алексеева о грехе, который он взял на себя – приговор двенадцати «апостолам» провинциального манежа, согрешившим только тем, что по вечерам они заставляли замирать от восторга людские сердца.

 «А ведь это в тебя, Палыч, сейчас будет стрелять Пилипенко, целясь в Теруэля, и вместе в Эльфой… Кадором… Султаном…уйдет и часть твоей, Сашка, жизни, которую не вернуть ни врачам таблетками, ни попам молитвами, ни генералам приказами. И 12 рыжих хищников, с которыми ты выходил на публику, уже не смогут подать тебе знак, кем ты был для них… Они прощены тобой или, наоборот, ты должен попросить прощения у них…За что? Не знаем…Но все мы дети одного промысла, и спрос с нас одинаковый…» – выстукивали те самые колесики сознания, цепляясь за зубчики ощущений.

 Пилипенко вскинул винтовку… Все остальное произошло стремительно.

 Петрович только увидел промелькнувшую в воздухе СВТ и начищенные до блеска кирзачи сержанта. Послышался звук упавшего тела и уместное в таких случаях «… твою мать!» Сашка стоял поблизости, потирая ушибленную руку. Петрович помнил, что в юности Сашке довелось служить «мальчиком на побегушках» у цирковых борцов, мотавшихся под звучными псевдонимами по ярмаркам, где регулярно устраивались «мировые чемпионаты французской борьбы». Понятно, что смышленый Сашка не только подносил водичку и отирал пот с усталых мускулов силачей манежа, но и подсматривал, как знаменитый Дядя Ваня проводит двойной нельсон. А мышечная память, она крепкая.

 …Бормоча что-то бессвязное, упираясь замызганными коленками в пыльный цементный пол, Пилипенко пытался принять вертикальное положение, разыскивая глазами фуражку и винтовку. Фуражку он увидел первой, старательно отряхнул ее, проведя пару раз рукавом гимнастерки по малиновому околышу, нацепил на макушку. Дошла очередь до винтовки. И тут сержант оторопел. Его «токарев» лежал, облокотившись на прутья решетки, из– за которой рыжая Эльфа лапой пыталась затащить его в клетку.!

 – Товарищ артист… Это как? Вы это того… зачем…

 В дрожащем голос Пилипенко смешалось все – недоумение, обида, злость. Но главное – в нем вдруг вскипело чувство оскорбленного и униженного превосходства: ему, сержанту НКВД, которому доводилось распоряжаться людскими судьбами, ставя порой в них последнюю точку, вдруг дали оплеуху в присутствии рядового состава, что можно было квалифицировать как публичное оскорбление власти. Да еще в условиях военного времени! И за что!? При попытке выполнить задание вышестоящего начальства – «ликвидировать мешающую эвакуации живность, не представляющую на данный момент государственного интереса». Примерно так по дороге к цирку Пилипенко определил для себя суть своей миссии, которую капитан Алексеев сформулировал коротко – «поезжай… пристрели…» И вдруг на тебе!

 Пилипенко не задумываясь начал бы исполнять «воинский долг» с отстрела цирковых дрессировщиков, а уж потом добрался и до питомцев… Ничего, с начальством объяснился бы… Не такое бывало… А этот случай ложился на статью «саботаж», как стихи Пушкина на музыку Чайковского… Еще бы медаль получил… Ну, в крайнем случае, благодарность.

 Так бы оно и пошло, но новенький «токарев»! Инструмент возмездия. Без него Пилипенко оставался только обладателем форменной фуражки без гарантированной полноты власти. «Токарев»! Эльфа вцепилась в него основательно, пережевывая добротный кожаный ремень и раздирая когтями свежее дерево приклада.

 – Товарищи артисты, вы это, того… Оружие верните… По вас и так трибунал плачет… Винтовка цела останется, глядишь, передовой отделаетесь. А так…– голос Пилипенко, поначалу дрожащий и жалобный постепенно обретал уверенность и командирские нотки.

– Отдай ружьё, Саш, – полушепотом пробормотал Петрович, продолжая теребить пуговицу на комбинезоне, – Нам оно ни к чему, а под горячую руку впаяют нам по первое число. И хорошо, коль поедем мы с тобой, как ты говоришь, лес пилить и сани делать… А то положат в одну могилу со львами вместе…

 

 – Отдай – Сашка повернулся к Петровичу и тот увидел в глазах укротителя… слезы. Они текли двумя ровными струйками, оставляя следы на серых, без малейшего следа волнения щеках. Казалось, что в Сашке сейчас живут два разных существа: одно, готовое оплакать потерю и устроить тризну по уходящим; и другое – принявшее волю провидения по имени «война», наносящему каждому, попавшему в его водоворот, удары в самые больные места: отнимая отчий дом, близких и родных…

 Сашкиным домом был ЦИРК, а самыми близкими – те самые двенадцать звериных душ, у которых он молча просил прощения, глядя в никуда плачущими глазами.

 …Петрович остался возле клеток, а Сашка забрался в 12 ряд над главным проходом, уселся на дощатую скамью и сжал виски руками. От каждого из двенадцати выстрелов он вздрагивал, поневоле представляя, кого в этот раз настигает пуля. Кадор… Теруэль…. Эльфа… Султан…

 PS. Сержант Пилипенко написал рапорт по всей форме, грозивший Сашке нешуточными неприятностями. Правда, ходу этому рапорту Алексеев не дал, отправил Пилипенко сопровождать обоз с каким-то хламом в тыл. Обоз расстрелял из пулеметов отбившийся от стаи шальной асс «Люфтваффе», Пилипенко среди убитых и раненых не нашли.

 После войны, во время гастролей с новым аттракционом в одном из городов Поволжья, в сашкину гримерку заглянул молодцеватый лейтенант с огромным букетом цветов:

– Александр Павлович, огромное спасибо за прекрасное выступление, а это вам от нашего начальника управления МГБ полковника Алексеева.

 Сашка пожал руку лейтенанту, даже не намекнув на факт давнего знакомства с его начальником. А закрывая гримерку, почему-то оставил букет на столе. Утром уборщица нашла ему место в наполненной водой трехлитровой банке, возле вахтера на служебной проходной, что Сашку не особенно и огорчило.

Евгений Толстых (Сазонки, Воронежская обл.)

http://www.voskres.ru/literature/prose/tolstih1.htm
Записан
Страниц: [1]
  Печать  
 
Перейти в:  

Powered by MySQL Powered by PHP Valid XHTML 1.0! Valid CSS!