Никогда не теряйте надежды на Бога!Рассказы схиархимандрита Власия
Духовник Пафнутьева Боровского монастыря схиархимандрит Власий (Перегонцев) родился в подполе, куда его мать полезла за картошкой. Она думала картошки набрать, а раз – и родился сынок. Вся его жизнь прошла в подполье: большую часть долгого монашеского жития его гнали и преследовали за веру.
Он был келейником у иеросхимонаха Илариона (Рыбаря), научаясь от него монашескому деланию и умной молитве; в Великую схиму его тайно постриг архимандрит Серафим (Тяпочкин), предсказавший его духовничество в монастыре. Духовными друзьями были схиигумен Савва (Остапенко) – духовник Псково-Печерского монастыря и схиархимандрит Зосима (Сокур) – основатель Свято-Успенской Николо-Васильевской обители, с которыми он состоял в переписке и молитвенном общении.
К нему приезжают из Лондона и Тибета, из Екатеринбурга и с Сахалина. Православные и не православные. Католики, мусульмане, буддисты и протестанты. Верующие и неверующие. В 1990-х к нему приезжал писатель Александр Солженицын, а сейчас бывают многие известные общественные и церковные деятели. В дни приема его келья открыта с четырех утра до девяти вечера каждый день вот уже почти 50 лет подряд.
Предлагаем вниманию читателей высказывания и мысли отца Власия о своей жизни и вопросах, волнующих каждого современного христианина.О жизни в миру, первой любви и учебе в медицинском институтеЯ когда-то учился в медицинском институте, дружил с девушкой, с которой мечтал создать семью. У нас не было плотских отношений, мы хранили чистоту друг друга. Время было тяжелое, послевоенное, во всем себе отказывали, урезали.
В Смоленске собор, огромный, величественный, как орел, парит над городом. В то время было большой смелостью в храм прийти, многие боялись, ходили тайком. Я туда ходил, и меня никто там не замечал, потому что молодежь в храмы не ходила, молодые ходили по клубам культуры на танцы. Если молодого человека увидят в храме, сразу доложат в органы и будут проблемы. А я ходил на службы открыто, потом стал в храме помогать, прислуживал в алтаре. От девушки я свои убеждения должен был тоже скрывать: она меня бы не приняла с моими убеждениями. Не принято было об этом говорить. Но как говорится, шила в мешке не утаишь.
Девушка стала меня подозревать, что я постоянно где-то пропадаю. Она думала, что у меня появилась другая, стала за мной из ревности следить. И выследила, что я в храм хожу. Побежала в институт в ректорат и все доложила. Так, мол, и так, мой молодой человек в храм ходит! Таким способом она думала меня привязать к себе и от храма отвадить. В институте началась форменная травля меня. Виданное ли для советского института дело, чтобы студент открыто в храм ходил, да еще там прислуживал?! Со мной проводили беседы, устраивали собрания, призывали одуматься, но я уже сделал свой выбор. И ушел из института.
Черные времена хрущевской «оттепели»При Хрущеве советские власти закрыли монастырь Флора и Лавра в Закарпатье, нас, монахов, разогнали. Выгнали взашей и сказали: идите на все четыре стороны! Я вынужден был вернуться обратно к себе на родину. Там надо было выправлять все документы, идти на поклон к властям.
Мне говорят: «Про Церковь забудьте и живите нормально». А я не хотел нормально. Я хотел жить с Богом!
Мне уполномоченный по делам религий говорит: «Если хотите, мы вас восстановим в институте! Только вы про Церковь забудьте и живите нормально, как все советские люди!» А я не хотел нормально. Я хотел жить с Богом! Они этого не понимали, считали меня сумасшедшим. А я уполномоченному спокойно говорю: «Спасибо за добрые слова, но я халат свой поменял! Теперь он у меня не белый, а черный!» Он на меня глаза вытаращил: «Да вы в своем уме?! Поменять белый халат советского врача на черную поповскую рясу!»
С Божией помощью выправил я документы и пришел к управляющему Смоленской епархией епископу Гедеону (Докукину). Он поставил меня алтарником в храме, затем я был псаломщиком и регентом в Спасо-Коптной церкви, затем меня рукоположили во диакона. Когда владыку перевели в Сибирь, он взял меня с собой. Я был у него келейником и доверенным лицом. Был с ним в Новосибирской епархии.
Когда владыку Омского Мефодия убили, меня перевели в Тобольск, где я был принят в клир омской епархии. В Тобольске мне выпало ежедневно служить у мощей святителя Иоанна Тобольского. Народ ехал со всей страны! В то время в нашей стране можно было попасть только к преподобному Сергию Радонежскому в Троице-Сергиевой Лавре, и всё. В Киево-Печерской Лавре был музей, там туристов водили и поклониться мощам было большой проблемой. Еще ездили в Почаевскую Лавру, там были мощи преподобного Иова Почаевского. А у нас торжественные службы шли каждый день, и народ ехал отовсюду. У нас в храме пол был из металлических плит, под которым были калориферы, и пол был всегда теплый. Зимой паломникам расстилали матрасы, и люди могли спокойно спать прямо возле святителя Иоанна. Сначала я служил один, потом мне дали в помощь священника Бориса Храмцова.
Когда сердце поет хвалу Господу, уста не могут молчатьКогда я служил в Тобольске в Покровском соборе у мощей святителя Иоанна Тобольского и уже здесь, в Боровске, то, по окончании службы, подавая для целования крест, когда народу много, я любил петь псалмы. Некоторые слушали и удивлялись: уж не баптист ли он, раз псалмы поет?! А у меня сердце трепетало от любви и радости к Богу, и я не мог не петь! А я внимания на эти разговоры не обращал. Я смотрел и видел, как течет река народа Божия, слушал, как сладко поет хор, радовался и подпевал вместе с ним. Смотришь: лики на иконах как родные, дух вокруг объединяющий, и все в храме как одна семья – братья и сестры во Христе! Такая благодать!
Великая схима Лики на иконах как родные, все в храме как одна семья – братья и сестры во Христе! Такая благодать!
Схиму я принял, когда находился в разногласии с омским владыкой Максимом, он запретил меня в служении, написал на меня докладную патриарху Пимену, и вскоре пришла телеграмма, чтобы меня не было в Тобольске в течение 24 часов. Из вещей у меня были только старый подрясник, скуфейка и плащик, я собрался и уехал в Тюмень. Епископ хотел меня изгнать из сана, как он говорил: «Согну в бараний рог и сотру с лица земли, что никто и не вспомнит о таком!» А я направился к архимандриту Серафиму (Тяпочкину), с которым был в молитвенном и духовном общении – мы друг друга поздравляли с праздниками, переписывались.
Архимандрит Серафим (Тяпочкин) Отец Серафим жил в селе Ракиты в Белгородской области. Я приехал к нему со своими скорбями, пожаловался, поплакал на несправедливые гонения. Он меня выслушал, утешил, как мог, а потом говорит: «Я все это знаю, все, о чем ты мне рассказываешь, сам перетерпел, но ты же монах, а для монаха главное – послушание! Твоя правда откроется, ее и сейчас Господь знает и в свое время откроет ее людям. А ты не ропщи, не противься, не бегай скорбей, терпи, как претерпел за нас Христос!» Я ему говорю: «Батюшка, вы меня утешьте как-нибудь… не знаю, придется мне еще служить или уже нет!» И тогда он постриг меня в Великую схиму. Это было сделано тайно. Отец Серафим после пострига мне сказал: «Чтобы не было нареканий, чтобы было тихо, спокойно, ты как был Власием, так Власием и остаешься. Но в схиме ты Власий в честь Власия Кесарийского, а в мантии – Власия Севастийского!» Отец Серафим рассказал мне про схиигумена Савву (Остапенко), которого я тоже хорошо знал, что его главным покровителем был преподобный Савва Сторожевский, а в схиму он был пострижен в честь Саввы Освященного.
Когда я принял схиму, это меня укрепило и вдохновило. Теперь я был и Ослябя, и Пересвет, у меня теперь была духовная броня, и я мог идти на битву хоть с Челубеем, хоть с кем угодно!
Несостоявшееся игуменство
Пафнутьево-Боровский монастырьКогда владыка Климент (Капалин) назначил меня служить в Боровский монастырь, то сначала предлагал мне стать настоятелем, но я отказался. Когда я служил на приходах, занимаясь сугубо мирскими делами, необходимыми для храма, мне было тягостно ходить по мирским организациям, трудно находить общий язык с властями. Человек я прямой, откровенный: что на уме – то и на языке, а от этого пользы в наше время бывает мало…
Главное место служенияВ 1979 году я был назначен в Калужскую епархию на приход святого Димитрия Солунского на Рябушках, неподалеку от Пафнутьева монастыря. Обитель преподобного Пафнутия, которая хоть и была тогда разрушена, производила невероятное по силе впечатление. Я буквально ахнул от красоты этих мест и вспомнил сказку Ершова о Коньке-Горбунке: «За лесами, за морями, за дремучими лесами не на небе, на земле жил мужик в одном селе…» И я часто сюда к разрушенному монастырю приходил. Здесь был техникум, еще какие-то организации, музей был, еще что-то. Ходил на источник преподобного Пафнутия, молился возле стен монастыря. Я всегда с трепетом относился к преподобному Пафнутию и прикладывался к тому месту на стене собора, где был написан его святой образ.
В то время священникам нельзя было ходить в облачении, батюшки после службы ходили в мирском, за этим строго следили, был специальный человек – уполномоченный по делам религии, которому все такое докладывали, и он сразу принимал карательные меры против ослушников. И поэтому священники приходили в монастырь под видом мирских людей. А я – монах, поэтому открыто ходил в подряснике, хотя на меня косо смотрели.
Святые люди Я – монах, поэтому открыто ходил в подряснике, хотя на меня косо смотрели
В жизни мне довелось встречать людей святой жизни. Когда я служил в Новосибирске, помню одну женщину. Я ее раньше в нашем храме видел, она всегда в уголке на службе у подсвечника стояла, свечи поправляла. Немногословная, тихая, слова лишнего не скажет. Одевалась в храм всегда нарядно, чистенько, но видно, что вещи старые, заношенные. Она себе воротнички красивые делала. У нее платьишко одно, а она его то рукавчиками украсит, то цветочек приколет. Чистая душа! А я жил возле аэропорта, там была лощина, куда сбрасывали разный мусор. Как-то раз привезли с базы целую машину подмерзшего лука и вывалили туда. А я мимо в это время проходил. И увидел эту женщину, она ходила, палочкой лук ворошила и тот, что получше, в мешочек складывала. Я прошел, не стал подходить.
Другой раз вышел со службы, смотрю: она идет впереди. А на дороге грузовик с углем проезжал, уголь в колее валяется. И эта женщина уголь в газетный кулек стала собирать. Купить, значит, не на что, вот она и собирает. Я к ней подошел, спрашиваю: «Может, вам помочь чем?» Она головой покачала: «Нет, ничего не нужно, всё слава Богу, ты, главное, служи!»
Землянка без электричества, пол земляной… А в углу – Иверская икона!
А у нее не дом, а землянка без электричества! Пол земляной, и вещей меньше, чем в тюремной камере! Она шторку в углу отдернула – и вдруг я вижу большую Иверскую икону Пресвятой Богородицы! Вся золотом горит, аж смотреть больно! И вторая икона тоже Иверская. Оказывается, эта землянка досталась ей от монахинь, которые здесь жили и втайне спасались. В тридцатые годы ее семью выслали в Томскую область в ссылку. Она была образованной, и ее взяли в дом начальника колонии ухаживать за детьми. Потом его перевели в Новосибирск, и он ее взял с собой. И в конце концов она в этой землянке оказалась. Монахини умерли и после себя такое наследство ей оставили. У нее была пенсия 9 рублей 70 копеек, на эти деньги она и жила. Я тогда через знакомых дрова для нее достал, продукты покупал, помогал, как мог. И как-то раз она мне говорит: «Батюшка, я вам должна отдать иконы!» Показывает на иконы и говорит: «Эта икона отправит тебя на Афон, а эта – в Иерусалим!» И спустя 25 лет меня действительно отправили на Афон, а потом с делегацией Русской Православной Церкви я попал в Иерусалим. Когда она мне это говорила, я не верил и только в Иерусалиме понял, что эта женщина была воистину святой. Вот святость! В чем она заключалась? В простоте и чистоте жизни!
Отец Тихон
Архимандрит Тихон (Агриков) И еще про одного человека святой жизни хотелось бы рассказать. Его звали архимандрит Тихон (Агриков). Он был профессором, писал богословские труды, преподавал в Троице-Сергиевой Лавре. Это был настоящий подвижник, молитвенник, человек высокой духовной жизни. Люди шли к нему с самыми разными проблемами и духовными вопросами. Очень многим он помог найти свой путь к Богу. Враги это чувствовали и мстили, как могли. Он был всеми гоним: и светскими властями, и церковными. Каких только скорбей он не перенес! По наговорам и наветам его выгнали даже из Троице-Сергиевой Лавры. Власти с ним вели неприкрытую вражду любыми средствами и выбирали самые подлые. Куда он ни приезжал, его всюду доставали женщины-кликуши. И возле Ростова Великого, и в Сальских степях, и в Закарпатье всюду его порочили, буквально проходу не давали! Такая травля была, чтобы опорочить, смешать его доброе имя с грязью! Только он приедет, обоснуется, начнет служить, они тут как тут! Их специально подсылали по заданию уполномоченных по делам религии, чтобы устраивать провокации и отвратить от него людей.
А он всё благодушно терпел, не жаловался, никогда ни на кого не обижался, не роптал, и как бы трудно ни было, всегда говорил: «Все, что ни посылается, все – от руки Божией. Верю и надеюсь, что Господь меня не посрамит!» В конце жизни он принял Великую схиму с именем Пантелеимон. Господь его не оставил, он претерпел все скорби и испытания и сподобился праведной кончины с именем Божиим на устах.
(Окончание следует)
