Вошедший в пантеон божественных Русских поэтов

[Cергей]

Памяти новопреставленного Глеба Горбовского …



Открываю Интернет. И на странице Валерия Хатюшина читаю: «Умер великий поэт – Глеб Горбовский. Но кто в мире заметит? Мир продолжает сходить с ума. И Россия сходит с ума с ним заодно. Публичный матерщинник С.Шнуров вошёл в Общественный совет при комитете Госдумы по культуре».

И далее один из комментариев. Пишет Александр Макаров-Век: «Год назад умер замечательный поэт – Николай Колычев! Кто заметил? А кому из верхов нужен был Прасолов, Рубцов, Тряпкин!».

Да, правда. Это был один из великих. С его смертью ушла некая грандиозная эпоха Русской поэзии. Одни «Фонарики» чего стоили. Никогда мне не забыть: идём мы с дружком моим Толичем вечером по тёмной аллее от танц-веранды в Филёвском парке, и он под гитару поёт:

Когда фонарики качаются ночные,
И черный кот уж выходит из ворот.
Я из пивной иду, я никого не жду,
Я никого уж не сумею полюбить.

Я из пивной иду, я никого не жду,
Я никого уж не сумею полюбить.

Мне девки ноги целовали как шальные,
Одна вдова со мной пропила отчий дом.
А мой нахальный смех, всегда имел успех,
И раскололась моя юность, как орех!

Сижу на нарах, как король на именинах,
И пайку черного мечтаю получить.
Сижу, гляжу в окно, теперь мне всё равно!
Я ни кого уж не сумею полюбить.

Когда фонарики качаются ночные,
А черный кот уже выходит из ворот.
Я из пивной иду, я никого не жду,
Я никого уж не сумею полюбить.

Я всегда очень внимательно слушал эти наши «шпанские», «воровские» и «тюремные» песни. Очень внимательно. Потому что чувствовал, что в них во многом выражается одна очень интересная, я бы сказал – «трагическая» сторона души Русского народа. Есть ещё одна песня, которую тогда тоже любил петь Толич. Вот она:

Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела
И в тихом парке музыка играла,
И было мне тогда еще совсем немного лет,
Но дел успел наделать я немало.

Лепил скок за скоком я, а на утро на бану
Швырял хрусты налево и направо.
А ты меня любила и часто говорила,
Что жизнь блатная хуже, чем отрава.

Но дни короче стали, и птицы улетали -
Туда, где вечно солнышко смеется.
А с ними мое счастье улетело навсегда,
И верил я - оно уж не вернется.

Однажды ты стояла со шпаком на углу,
Он был бухой; обняв тебя рукою,
К тебе лез целоваться, просил тебя остаться,
А ты в ответ кивала головою.

Во мне все помутилось, и сердце так забилось,
Что я, как этот фраер, зашатался...
Не помню, как попал в кабак и там кутил и водку пил,
И пьяными слезами обливался.

Однажды поздно вечером я встал вам на пути,
Меня увидев, вся ты побледнела.
Я попросил обоих вас в сторонку отойти,
И сталь ножа зловеще заблестела.

Потом я только помню, как мелькали фонари
И мусора на улицах свистели.
Всю ночь я прошатался у причала до зари,
А в спину мне глаза твои глядели.

Когда вас хоронили, ребята говорили,
Все плакали, убийцу проклиная.
Лишь я один сидел, на фотографию глядел,
С нее ты улыбалась как живая.

Любовь свою короткую хотел залить я водкою
И воровать боялся, как ни странно,
Но влип в исторью глупую и как-то опергруппою
Я взят был на бану у ресторана.

Сижу я в несознанке, жду от силы пятерик,
Но тут случайно вскрылось это дело,
Пришёл ко мне, седой, как лунь, защитник мой, старик,
Сказал: «Не миновать тебе расстрела».

И вот меня побрили, костюмчик унесли,
На мне теперь тюремная одежда.
Квадратик неба синего, и звездочка вдали
Сияет мне как слабая надежда.

А завтра мне зачтётся мой последний приговор,
И снова, детка, встретимся с тобою,
Ведь утром поведут меня на наш тюремный двор,
И там глаза навеки я закрою.

Но дни короче стали, и птицы улетали
Туда, где вечно солнышко смеётся,
А с ними моё счастье улетело навсегда,
И знаю я – оно уж не вернётся.

Тут вот что крайне интересно. Дело в том, что вторая песня, где, кстати, тоже упоминаются «фонарики»

Потом я только помню, как мелькали фонари,
И где-то в парке мусора свистели…

- эта самая «блатная» песня, в жанре жестокого воровского «романса», или лучше сказать, «баллады», она где-то, несмотря на свой крайне жестокий сюжет, чем-то напоминает «фонарики». Была такая версия, что её оригинальный, т.е. первый, текст написал Андрей Тарковский. Это, конечно, фантазия. Песня пользовалась популярностью в середине 40-х – начале 50-х годов, и Андрей Тарковский был ещё слишком юн, чтобы её написать… А вот Глеб Горбовский в то время из-за своей бродяжей жизни и общения, прямо скажем, с прямым «уголовным элементом» написал её мог вполне. Доказательством этому является то, что песня, несомненно, авторская, сама «братва» так не пишет. Да и фонари-фонарики из обоих песен выдают автора…

Но главное вовсе не это. Сам я родился в 1946 году, и очень хорошо помню московскую шпану конца 50-х – начала 60-х годов. Это были во многом жестокие и романтические типы, обычно смелые до отчаяния, совершенно бесшабашные, но живущие по своим строгим «воровским» законам. Тюрьмы никто из них не боялся. Даже наоборот, многие просто стремились в тюрьму и лагерь.

- В лагере романтика, - говорил мне Толич, - А здесь что, сплошная серятина…

Помню, он и мне всё время предлагал пойти на дело.

- Так заметут ведь, в тюрьму попадём! – отвечал ему я.

- Ну и что, в тюрьме весело! – парировал он.

- Нет, я уж лучше не в тюрьму, а в армию пойду… - отвечал ему я.

- Ну, тебе видней…, - философски заключил он.

Дело в том, что через несколько месяцев, в сентябре 1965 года, меня уже должны были забрать в армию. Так что мы гуляли последнее лето. И этими московскими летними вечерами мы все бродили по Кутузовскому проспекту, который называли Можайкой, и по аллеям Филёвского парка, недалеко от «Веранды», т.е. танцплощадки. У Толича был очень хороший слух, и тонкое, воистину артистическое, чувство образа. Вот он и пел тогда и «Фонарики» Глеба Горбовского, и «Когда с тобой мы встретились», с её опять же «мельканием фонарей»…

Почему же я думаю, что эту жестокую балладу тоже написал Глеб Горбовский? А вот почему. Он, как никто, знал самое суть народной, точнее даже, простонародной жизни. Ибо только человек, глубоко знающий Русский народ, несколько позже, уже зрелым поэтом, про этот народ мог написать такое:

Я пойду далеко за дома,
за деревню, за голое поле.
Мое тело догонит зима
и снежинкою первой уколет.
Заскрипит на морозе сосна,
под ногами рассыплется лужа.
Станет нежною сказкой весна,
Станет былью жестокая стужа.
Буду я поспешать, поспешать.
Будут гулко стучать мои ноги.
А в затылок мне будет дышать
Ледянящая правда дороги.

Или же такое:

С похмелья очи грустные,
В речах – то брань, то блажь.
Плохой народ, разнузданный,
Растяпа. Но ведь – наш!
В душе – тайга дремучая,
В крови – звериный вой.
Больной народ, измученный,
Небритый… Но ведь – свой!
Европа или Азия? –
Сам по себе народ!
Ничей – до безобразия!
А за сердце берёт…

Это, скажу я вам, братья и сестры, великое стихотворение. Истинно Русское. Читаешь, и так хочется взять кистень и пойти с ним погулять по Арбату, когда «фонарики качаются ночные»…

Но позже, как и у всех настоящих поэтов в душе начали прорастать иные мотивы. И Глеб Горбовский начал сильно задумываться над нашей историей – историей XX века:

Во дни печали негасимой,
Во дни разбоя и гульбы –
Спаси, Господь, мою Россию,
Не зачеркни её судьбы.

Она оболгана, распята,
Разъята… Кружит вороньё.
Она, как мать, не виновата,
Что дети бросили её.

1993 г.

Или такое стихотворение:

Вот мы Романовых убили,
Вот мы крестьян свели с полей,
Как лошадь, загнанная в мыле,
Хрипит Россия наших дней.

- «За что-о?! – несётся крик неистов. -
За что нам выпал жребий сей?»
За то, что в грязь, к ногам марксистов
Упал царевич Алексей…

И дальше совсем уже о наших сегодняшних днях:

В Кремле, как прежде, Сатана,
В газетах – байки или басни.
Какая страшная страна!
Хотя и нет её прекрасней…

Как чёрный снег вокруг Кремля
Витают господа удачи.
Какая нищая земля!
Хотя и нет её богаче…

Являли ад – сулили рай,
Плевались за её порогом…
Как безнадёжен этот край!
Хотя – и не оставлен Богом…

1999 г.

Или вот такое:

Русская церковь.

…Не иссякла в кровавой тьме,
Не изникла в бесовской смуте:
Вот она стоит на холме
В осиянной Господом сути.

Пусть одежда её проста,
Цель – подвержена злым наветам,
Свет негромкий её креста
Неразлучен с небесным светом…

В этой дороге от «Ночных фонариков» до «Небесного света» - вся Русская тайна поэзии Глеба Горбовского.

Удивительно Русский поэт. Гениально Русский. А ведь правду пишет Валерий Хатюшин, - что-то не слышно элевсинских рыданий наших культурных авгуров…

Да и не надо. Поэт Глеб Горбовский уже вошёл в пантеон божественных Русских поэтов.

Светлая тебе память, дорогой Глеб Яковлевич!

Царствие Небесное и Ве-е-е-чная па-а-а-а-мять!

Леонид Донатович Симонович-Никшич, глава Союза Православных Хоругвеносцев, председатель Союза Православных Братств, предводитель Сербско-Черногорского Савеза Православних Барjяктара