Федор КондратьевНеисповедимы пути Господни, и мы не можем знать, где для нас финишная чертаСтранички из автобиографической книги «Перед уходом. Уроки жизни»
В 1956 году я, студент Первого Московского медицинского института, проходил на 6-м курсе практику по хирургии в Институте им. Склифосовского. Конечно, хирургия эффективна и сама по себе интересна, но эта медицинская дисциплина обезличена: больного привозят на операционный стол, бригада врачей и медсестер делают операцию, но, как правило, они не знают, что за человек перед ними, какая у него судьба и что значит для него результат операции. Они видят только объект своего профессионального вмешательства, и хорошо, если это вмешательство благополучно. Для врачей-хирургов этого достаточно, но для пациентов далеко не так.
Во время ежедневных обходов в больничных палатах обучающий нас ассистент говорил, даже не называя имени пациента, какая у того патология, и какая должна быть операция. Конечно, мы, студенты, не запоминали этих больных, воспринимая их только как учебный материал.
Но всё же ... Как-то, как обычно, проходя по больничному коридору, я заметил лежащего там на койке больного, который раньше вроде бы был в палате. Он заметил, что я обратил на него внимание, и каким-то просящим голосом спросил: «Вы очень торопитесь?». «Да нет» – ответил я – «А что бы Вы хотели?». Он попросил присесть к нему на кровать и прямым текстом, без каких-либо оговорок сказал: «У меня рак, мне сделали операцию, сказали, что уже поздно, зашили и вот выселили из палаты и положили в коридор, сказав, что жить мне осталось несколько недель, а может, и дней. Врачи все занятые, бегают как собаки, и никто не хочет со мной поговорить, а мне это перед смертью крайне необходимо. Вы бы могли меня выслушать?». К этому времени я уже три года как работал на кафедре психиатрии, был членом научно-студенческого общества и уже кое-что знал о психогенных состояниях и, конечно, заинтересовался возможностью выслушать исповедь умирающего человека перед своей смертью, тем более, что эта смерть уже темнела в его глазах. Я дал согласие Константину Ивановичу, так звали этого больного. В ответ он крепко пожал мне руку. Его рассказ затянулся на несколько вечеров и я, видя, что он при этом действительно «разгружается», сказал, что выслушаю до конца, полностью, и чтобы он не стеснялся и ничего не пропускал.
Константин Иванович был 1920 года рождения, в 1939 году его призвали на срочную военную службу, а там, в 41-ом, началась война, и он попал на фронт. Почти всю войну был на передовой, воюя сначала с немцами, а потом на Дальнем Востоке с японцами. Демобилизовался в 46-ом без единого ранения, сказал, что мать за него молилась. Поступил на юридический факультет. Молодой, красивый, как говорится «вся грудь в орденах», он был магнитом для девушек. Приглянулась и ему блондиночка с его студенческой группы, а она, делая, конечно, вид, что недотрога, довольно скоро без особых уговоров согласилась прийти к нему домой поужинать, а там и осталась ночевать, благо Костя после смерти матери жил в квартире один. Костю немного смутила такая её податливость, но любовь есть любовь. Даже тогда, когда в первую ночь оказалось, что возлюбленная уже совсем не девушка, это его не смутило, к тому же она сказала, что «такое» бывает не редко – это она знает достоверно от подруг. Что же, подумал Костя, раз бывает, значит, бывает, а может с ней было какое-то несчастье, и она просто не хочет об этом говорить, окончательно успокоил себя новоявленный мужчина, она же была у него первой. Так и стали жить. Жили хорошо, скоро устроили студенческую свадьбу, и они стали мужем и женой. Главной заботой Константина было сделать всё для того, чтобы жена чувствовала себя счастливой, он благоустраивал для неё квартиру, покупал всякие украшения, не жалел денег на её одежки-туфельки. И она была благодарна ему за это.
Костя, конечно, замечал, что молодая жена любит пофлиртовать с парнями, но гордился: она же моя жена, а раз кладут на неё глаз – значит, действительно, красавица. Всё бы хорошо, но у жены началась какая-то болезнь крови – внешне это вроде бы незаметно, но врачи сказали, что болезнь плохая. Костя был напуган больше, чем жена. Он стал расспрашивать у знакомых врачей, действительно ли эта её болезнь имеет плохой прогноз, читал Большую медицинскую энциклопедию. К этому времени Костя должен был выехать в дальнюю и длительную, на шесть месяцев командировку. Когда он возвратился, застал жену в слезах, она оказалась беременной на третьем месяце, врачи её строго предупредили, что при её болезни рожать ни в коем случае нельзя – она не вынесет сама, а уж ребенок и подавно. Это для Кости было тяжелым стрессовым ударом, он даже не спросил, от кого она забеременела: какая разница – от Вани, Вити или еще от кого. Она же даже не попросила прощения, хуже того, прозвучало что-то вроде оправдания: «Жизнь одна, и от неё надо брать всё, пока возможно». Вот так, такова любовь. Сделали аборт. А что делать дальше? Выгнать блудную жену – как-то нельзя, ведь она больная. Самому уйти, а куда? И почему я должен уходить из родительского дома? Так началась новая жизнь.
Видя, как я внимательно слушаю и действительно готов выслушать всё, Константин Иванович горестно вздохнул, взял меня за руку и продолжал свою исповедь уже не спеша.
– Жене становилось всё хуже, она не жаловалась, но было видно, как она страдает. Она не скрывала своего страдания и как она хотела, чтобы я это заметил и утешал её! Но я был «железный» и гордился этим. Мы не разговаривали, но она всячески хотела меня ублажить, как бы пытаясь искупить своё прошлое блудство: готовила исключительно вкусные обеды, буквально вылизывала всю квартиру, а когда я уходил на работу, снимала с меня каждую пылинку, а потом стояла у окна, провожая, пока я не скрывался за поворотом. Но я не мог забыть её кредо «Надо брать от жизни всё . . .» и уже по-другому вспоминал её флирты, которые мной теперь стали пониматься далеко не такими безобидными, как казалось раньше. Я для себя решил: «Как горбатых исправляет только могила, так и блудниц тоже. Это мой крест – надо терпеть» (я тогда про Марию Египетскую и не слышал). Как-то вернувшись с работы, я застал жену лежащей на полу без сознания. Тяжело вспоминать, но я подумал: «Как хорошо! Всё кончено, больше нет проблем», хотя она была ещё жива. Видя это, я не мог не вызвать «скорую» и стал пытаться переложить её на кровать.
Скорая приехала довольно быстро, но это была только одна врач. Быстро осмотрев жену, доктор, сделав ей какой-то укол, заключила: «Надо немедленно в больницу, в реанимацию, у меня нет санитара, чтобы отнести вашу жену в машину. Вы можете найти кого-нибудь, кто вам поможет? А вы сами должны сопроводить её до реанимационного отделения». Получив положительный ответ, доктор просила меня помочь ей принести домой из машины «скорой» носилки, чтобы положить на них жену. Всю дорогу жена была без сознания, и только тогда, когда реаниматолог в больнице сказал: «Всё, мы её забираем, вам дальше проходить нельзя», жена вдруг открыла глаза, а они были, как сейчас вижу, какими-то молящими, и еле слышно сказала: «Костик, родной, прости меня, поцелуй, если можешь» и потянулась ко мне, как это было прежде. Я ничего не ответил, но невольно подставился под её прощальный поцелуй. Ночью мне позвонили из реанимации и выразили соболезнование.
Но и после смерти жены я не мог перестроиться, всё же она была «горбатая» и своим блудством лишила меня счастья в лучшие годы жизни. Я не хотел как-либо участвовать в её похоронах, сославшись на тяжелое самочувствие, просил приятеля-адвоката организовать кремацию. После смерти жены у меня как-то обострилась обида на неё, и я, стыдно вспомнить, намеревался, получив её прах из крематория, спустить его в унитаз: «Пусть говно плавает среди говна, там ему и место». «Слава Богу, удержался от этого греха мести, а вот рассказал Вам самое потаенное и вроде легче стало» – сказал Константин Иванович и умолк, как бы обдумывая все рассказанное мне.
Мы помолчали, затем Константин Иванович продолжил: «Я всё же не стал брать прах жены из крематория – куда мне его девать, подкопать к могиле мамы не мог, это бы осквернило память мамы, да и вообще я ничего не хотел знать и видеть, что могло бы напоминать жену. Мне было как то мерзко в своей квартире – куда ни посмотри, всё напоминало мне, как я старался обставить и украсить «наше гнездышко». Все её одежки-туфельки и всякие украшения я просил сотрудниц по своей работе прийти разобрать и унести – ничего не хотел оставлять, что напомнило бы её. Всё так сделал, но всё равно настроение оставалось каким-то гнусным, ни с кем не хотелось общаться. Я замечал, что некоторые сотрудницы «кадрились» ко мне, одна из них была особо активна, но когда я узнал, что она замужем и у неё двое детей, то просто разочаровался, и не только в ней, но и во всём женском роде. На фоне этого мерзкого душевного состояния стал и физически чувствовать себя хуже. Появилась какая-то слабость, потерял аппетит, во рту постоянно чувствовал металлический привкус. К врачам обращаться не хотел, но тут подошло время обязательной диспансеризации и пришлось идти под врачебный контроль. Первый же врач, осмотревший меня, направил на рентген, затем хирург сказал, что у меня опухоль и надо срочно на операцию. Ну, а что дальше, вы знаете. Опухоль оказалась неоперабельной: вскрыли, посмотрели, зашили. Сказали: «на выписку», а поскольку я живу один и меня некому забрать из больницы, то решили пока выкинуть из палаты в коридор, и ждать пока я умру. Вот так, Федор Викторович, я и подошел к финишу, не могу сказать, что моя жизнь прошла по-пустому, всё же я неплохо воевал, был хорошим адвокатом, однако ухожу из этой жизни с чувством какой-то большой неудачи, а что-то подправить уже поздно: увы, финиш есть финиш. Только теперь, умирая, я понял, что должен был простить жену, умом понял, но сердце не прощает, вот такая штука . . .
Константин Иванович видел, что я проникся сочувствием к нему, и, помолчав, спросил меня, мог ли я сделать для него святое дело: в православном храме отслужить панихиду по жене, о прощении её грехов (и назвал её имя), а по нему молитву «за здравие». Я пообещал, что попрошу свою крестную мать организовать все это. Он еще раз сказал, что, выслушав его, я уже сделал для него «большое дело», ему теперь будет спокойнее умирать. Мы попрощались, я знал, что со следующего дня моя студенческая практика будет уже в другой больнице, и мы больше не увидимся.
Но пути Господни неисповедимы! Через 7 лет я спешу на работу, и вдруг меня останавливает моложавый мужчина средних лет. Что-то знакомое мне показалось в его лице, но вспомнить, кто это и где я его видел, не смог. «Федор Викторович, это Вы? а я Константин Иванович, помните, Вы в Склифосовском выслушали мою исповедь?». Признаюсь, я опешил, и хотя я опаздывал, но не мог не предложить присесть на скамейку, что на бульваре рядом, и рассказать про себя. Действительно, после проведенной мной психотерапевтической (а для него оказалось – духовной) разгрузки Константину Ивановичу потихоньку становилось лучше. Из Склифосовского он выписался на своих ногах, правда, с инвалидностью первой группы. Он чувствовал, что не так всё в жизни просто, что есть «какая-то Высшая Сила», которая регулирует нашу жизнь и стал искать «Источник» этой силы. Он помнил, что просил меня организовать «заупокойную» по его жене и молебен за его здоровье. Именно с этим он связывал свою душевную разгрузку и физическое выздоровление: через год после бесплодной операции его опухоль «рассосалась», а потом с него сняли первую группу инвалидности, оставив пока вторую, но разрешили работать, и он начал новую жизнь.
Мать Константина Ивановича была православной, он помнил её рассказы о той духовной поддержке, которую ей дала вера после ареста и гибели мужа в 30-ые годы, о том, как молитва укрепляла её, пока он был на фронте, и решил сам узнать и почувствовать, что это такое быть верующим.
Константин Иванович стал ходить в церковь, и хотя он ни слова не понимал в церковном богослужении, но сама атмосфера храма действовала на него благотворно. Он чувствовал, что где-то здесь тот Источник, к которому тянется его душа. Как-то по окончании утренней службы к нему обратилась церковная староста, которая уже видела в нем постоянного прихожанина, и спросила, не может ли он починить их настенные часы, а то они показывают одно время, а бьют – другое. Константин Иванович знал такие орловские часы с боем и, конечно, согласился. То был ремонт – не ремонт: просто надо было, придерживая минутную стрелку, поставить в нужное положение часовую. И всё. Староста была рада, сказав, что то, что было – просто путало прихожан и служащих в церкви. Она спросила, как зовут Константина Ивановича, и пригласила его в трапезную на завтрак. Он не отказался и даже был рад приглашению, поскольку соскучился по общению с людьми.
В трапезной было человек 20: дьякон, клирики, староста, кто-то из хора и другие, чьи лица он замечал в церкви. Познакомились. Константин Иванович рассказал, что не работает, поскольку инвалид после неудачной операции по поводу рака, а так он адвокат и собирается работать, если дело и дальше пойдет на поправку. Ему пожелали успехов и сказали, что будут молиться за него и пригласили обязательно приходить после богослужения в трапезную. И он стал приходить, ему нравились эти добрые, бескорыстные, никого не осуждающие, и в то же время красиво рассуждающие люди. Здесь он познакомился с Людмилой, врачом, вдовой, которая рано стала сиротой, а вскоре после замужества и вдовой. Людмила хорошо знала основы Православия и легко согласилась (после благословления настоятеля храма) стать его наставницей. Они вместе читали Святое Писание и Святое предание и при этом Людмила объясняла Косте их смысл, вместе посещали храмы Москвы и Подмосковья и другие исторические места. Дальше – больше. Возникла любовь, Людмила почти на 10 лет была моложе, но это не помешало им обвенчаться, и через два года после их знакомства она принесла Константину Ивановичу новорожденного Сережку. Так началась новая жизнь и настоящее счастье – вторая жизнь после нахождения на финишной черте. Нельзя было не видеть, как светились счастьем глаза Константина!
Я был искренно рад за Константина Ивановича, особенно помня его безнадежное состояние после операции в Склифосовском. Но, увы, я уже страшно опаздывал и буквально вскочил в такси, забыв впопыхах обменяться телефонами, и возможность дальнейших контактов была потеряна.
Урок такой: никогда не поздно прислушаться к зову Божьему и изменить свой путь к финишной черте, даже уже зайдя в предсмертную финишную зону. Еще раз вспомним разбойника, который умирая на кресте, воззвал к Иисусу и стал первым, кто удостоился вечного счастья пребывания в раю. Так и наш Константин Иванович, уже, когда его заверили врачи, что всё, никаких перспектив остаться среди живых нет, вдруг почувствовал потребность обратиться к Богу, о Котором ничего не знал, но помнил, как мама почитала Его. Только уже находясь в финишной зоне, испытав зов к Богу, он решительно развернулся к Нему, покаялся за свою месть жене, и обратился к Господу о поддержке его в последний час. И жизнь началась снова, на сей раз в красоте христианской духовности. Счастья Вам, Константин Иванович!
Сама реальность последовательности событий его жизни: А – уже видна смерть в глазах, Б – обращение к Богу и В – глаза засветились счастьем – стала для меня уроком истины.
http://ruskline.ru/analitika/2019/10/06/neispovedimy_puti_gospodni_i_my_ne_mozhem_znat_gde_dlya_nas_finishnaya_cherta
