Александр Казин Слово и мысль о войнеДоклад в рамках XXVIII Международных Рождественских образовательных чтений «Великая Победа: наследие и наследники», 29 января 2020 г.
История и современность Русская мысль основательно поработала над осмыслением явления войны вообще, В феномене войны для русского сознания сплетены два антиномических тезиса, совместить которые невозможно на плоскости явленного мира – требуется выход за его пределы. «Война есть основное явление нашего мирового эона» -- писал Н.А.Бердяев в 1915 году, имея в виду как социально-антропологическое, так и духовно-религиозное состояние падшего бытия, история которого началась грехопадением первых людей под влиянием Змея, продолжилась убийством Каином своего брата, и закончится, как известно, апокалипсической войной небесных сил накануне Страшного суда. С другой стороны, война есть пространство проявления высшей христианской силы – самопожертвования, ибо «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя» (Ин, 15.13).
За несколько лет до начала Первой моровой войны Л.Н.Толстой и В.С. Соловьев сформулировали две полярно противоположные позиции относительно войны – абсолютно пацифистскую и антиномически-христианскую, восходящую в отечественной традиции к известной формуле свт. Филарета Московского: «Прощай врагов своих, сокрушай врагов Отечества, гнушайся врагами Божиими». В дальнейшем большинство отечественных мыслителей примыкало ко второму направлению, за исключением, разумеется, социалистов-марксистов, для которых война есть революционное продолжение классовой борьбы. Наиболее фундаментальную концепцию войны между Россией и Германией предложил В.Ф.Эрн, согласно которому на её полях происходит сражение между православным Логосом и агрессивным духом германского феноменализма («От Канта к Круппу»). Так или иначе, явление войны осмыслялось в русской философии на религиозно-метафизическом уровне, связывая эту трагическую тему с противоборством основных действующих лиц мироздания. Новым здесь было установление связи мировых войн ХХ века с состоянием европейской цивилизации эпохи модерна, которая под лозунгами гуманизма и прогресса подотовила величайшие катастрофы в истории наиболее цивилизованных народов мира (саморазоблачение модерна и переход в постмодерн).
Вторая мировая война была непосредственным продолжением Первой. Первая и Вторая мировые войны суть одна и та же война, разделенная двадцатилетним версальским перемирием. Не случайно по настоянию Гитлера капитуляция Франции в 1940 году была подписана в том же железнодорожном вагоне на той же станции, где в 1918 году была подписана капитуляция Германии. Я убежден, что если бы у власти в России после октября 1917 года остались Керенский и керенщина (либерально-буржуазный модерн), то Россия (вернее, то, что от неё осталось) разделила бы в 1941 году участь французской «четвертой республики».
Однако вышло иначе. Начавшись как террористическая ленинско-троцкистская «Совдепия», Советский Союз (к изумлению самого Троцкого и возглавляемого им «четвертого интернационала»), унаследовав народную энергетику тысячелетней православной традиции, принес в середине ХХ века году плод победы над самой страшной антинациональной силой, когда-либо надвигавшейся на Русь в истории.
Говоря конкретно, Сталину пришлось (повторяю, вопреки большевистскому фетишу мировой революции — вот где Промысл Божий!) построить нечто вроде «самодержавной республики», и тем самым вытянуть Россию из болота, в которую её загнали в феврале 1917 года взбунтовавшиеся кадеты и социалисты. Как раз с этим и не согласны ныне, в начале ХХI века либералы (в том числе церковные) и националисты (в том числе языческие). Выпущена специальная резолюция ОБСЕ, уравнивающая фашистскую Германию и советскую Россию в качестве зачинщиков Второй мировой войны. Этим господам вроде бы невдомек, что если бы не советско-германский договор о ненападении 1939 года, отодвинувший границу СССР на Запад, немцы уже через несколько недель наступления взяли бы Ленинград, бросили все силы на Москву, и тогда исход Второй мировой войны мог быть совершенно другим. Кстати, Наполеон в 1812 году дошел до Москвы уже в августе, а немцы в 1941 – только в ноябре.
Несколько лет назад вышла в свет книга священника Георгия Митрофанова, в которой едва ли не главным героем Великой Отечественной войны провозглашается предатель Власов, а воины, победившие оккультный Третий Рейх и спасшие Россию (и всех русофобов заодно) ценой собственной жизни, оказываются «носителями лжи». «Наше общество – писал о. Георгий – состоит из людей, в подавляющем своем большинстве живших во лжи, служивших злу и сейчас упорно делающих вид, что вся их жизнь проходила в служении правде. Они «служили России» - называлась ли она Советским Союзом, называется ли она Российской Федерацией, – а на самом деле эти люди, не способные вот так честно и последовательно, как генерал Власов и его сподвижники, перечеркнуть свою прошлую неправую жизнь, служили не России и служат не России, а служат только себе». Г.Митрофанов даже изобрел чудовищный неологизм «победобесие» - это о празднике 9 Мая! Чем такой взгляд отличается от героизации бывших эсесовцев в Прибалтике и на Украине? Ещё более удивительно, что подобные мысли высказывает клирик русской православной Церкви!
Как видим, нигилистическая критика Отечества не ограничивается её прошлым, направляясь центральным своим острием в его настоящее и будущее. Суть подобных воззрений не изменилась со времен Достоевского, заметившего, что «вся наша либеральная партия прошла мимо дела, не участвуя в нем и не дотрагиваясь до него; она только отрицала и хихикала». Перечисляя темные пятна отечественной истории, эти господа не могут (или не хотят) понять, что русская история и русский народ (в том числе и в советский период) не сводятся к черноте и крови.
Развернутую оценку современным поклонникам Власова дал Cвятейший Патриарх Кирилл в своем выступлении в Архангельске 24.8.2009. Вот отрывок из него: «Мы называем эпоху, в которой мы живем, эпохой постмодерна - такое вот слово выдумали. И наибольшим достижением этой эпохи считается свобода человека, которая ориентирована на свободный выбор. Человек сам является автономным носителем окончательных решений, чтó есть добро, а чтó - зло. Время от времени у нас вспыхивают общественные дебаты по поводу значения Великой Отечественной войны, и некоторые утверждают, что выбор тех людей, которые стали сотрудничать с немцами, которые пошли во власовскую армию, вполне правомерен: «Это был их выбор, они свободны. Человек свободен определять, с кем он. Вот и выбрали эти люди не защиту Родины, а борьбу со своей Родиной вместе с оккупантами». Наивные люди, воспитанные в традиции, говорят: «Да как же так можно! Да постыдитесь вы греха, да ведь они же предатели!» А им отвечают: «А что такое предатели? Это свободный выбор человека. Сегодня у нас разные точки зрения, сегодня у нас плюрализм мнений, и свободный, самодостаточный человек и определяет, что такое добро, а что такое зло <…> Так постепенно размываются границы между добром и злом. А почему это происходит? А потому, что человечество утрачивает понятие греха. Сегодня, отталкиваясь от идеи человеческой свободы и альтернативного поведения, поддержанного современной псевдокультурой, мы укореняемся в сознании того, что любой человеческий выбор правомерен. Понятие нравственности исчезает: я сам себе голова, я сам определяю, что нравственно, а что безнравственно”.
Как видим, церковное осмысление этих событий – и вообще русской истории и культуры, включая советский и постсоветский периоды – решительно противостоит попыткам превратить Россию ХХ века в «черную дыру», отождествив её с красным ГУЛАГом. Все семьдесят лет отведенного ему исторического времени Советский Союз существовал как определенная (превращенная) социокультурная форма исторической России, со всеми вытекающими отсюда достоинствами и недостатками. При всей чудовищности обоих режимов – нацистского (гитлеризм) и советского (сталинизм), существовала объективная разница между ними: первый ориентировался на биолого-мистическое господство сверхчеловеческой «белокурой бестии», опираясь при этом на оккультизм гностического типа и приговаривая остальных «недочеловеков» к смерти - тогда как второй стремился в идеале к всеобщей солидарности людей труда. И Рузвельт с Черчиллем и Де Голлем очень хорошо отличали имперский проект Сталина от нордического мифа Гитлера, однозначно предпочитая советскую Россию и образовав с ней вместе Организацию Объединенных Наций И столицы Европы весной 1945 года встречали наши танки цветами.
Позиция современных власовцев – одна из знаковых (и в этом смысле закономерных) сторон русофобского неправославного сознания, навеки запечатленных тем же Достоевским в образе Ивана Карамазова. Этот литератор и в Бога вроде бы веровал («небесное гражданство», своего рода монофилизм), но только мира его – и прежде всего Россию -- не принимал, а потому общался с чертом. Подобно этому господину, наши либералы также по существу отвергают чуть ли не всю отечественную историю («уранополитизм») – зато уж идут в этом деле до конца, до оправдания войны на стороне гитлеровского фашизма: «хоть с чертом, но против Совдепии». Как тут не вспомнить роман А.Солженицына «В круге первом», герои которого рассуждают о том, следует ли подвергнуть сталинскую Москву американской ядерной бомбардировке…
Действительно, может, надо было?
Интересно, что ответил бы на это Василий Теркин?
Ответ бойца Поэма Александра Твардовского «Василий Теркин» – это художественно выраженная национальная энергия, воплощенный дух народа, который воздвиг в 1945 году над рейхстагом красный флаг, но зоркие люди уже тогда разглядели в небе над Берлином православный Крест. На последней странице «Василия Теркина» стоят даты его создания — 1941—1945. «Василий Теркин» — это подлинная энциклопедия войны со всем ее великим и малым, сверхчеловеческим, человеческим и античеловеческим смыслами. Книга начинается «на втором году войны» и заканчивается «на пути в Берлин». В нее вмещаются и переправа, и бой на болоте, и ранение героя. и его тяжба со смертью, и подбитый им фашистский самолет, и разговор с генералом, и баня, и яичница с салом, которой его угостили дед с бабкой, благодарные за починку часов, и многое другое. Сам автор прекрасно понимает, что его поэма не только о боях, — это поэма о народе-победителе, заплатившем за избавление мира от оккультного рейха огромную цену. На первой же странице своего сочинения автор говорит:
А всего иного пуще
Не прожить наверняка —
Без чего? Без правды сущей,
Правды, прямо в душу бьющей
Да была б она погуще,
Как бы ни была горька.
В чем же заключается эта правда? Она не совпадает с официозной национал-большевистской идеологией. Не сводится она и к «свирепому реализму» шолоховского «Тихого Дона». В первом приближении эта правда оказывается силой живой жизни. Жив — и в этом суть дела. Теркин живой весь, от макушки до пяток, и ведет за собой в бой других. Жизнь как бы концентрируется в Теркине, находит в нем свою середину, свое средоточие. Заметим, что Василий Иванович Теркин отнюдь не философ в абстрактном смысле этого слова, он не размышляет о концах и началах так, как будто их можно понять только умом, без того, так сказать, не пожить за них и посреди них. Он прекрасно знает, за что он льет свою кровь:
То была печаль большая,
Как брели мы на восток.
Шли худые, шли босые
В неизвестные края.
Что там, где она, Россия,
По какой рубеж своя!
Шли, однако, Шел и я...
У Василия Теркина даже не возникает вопроса — надо ли идти ему лично. Все идут — и он идет. Это вовсе не «стадное» сознание, не свидетельство какого-то недостатка развития личности — это впитанное с молоком матери качество русского национального характера, зародившееся в глубокой древности, когда надо было всем миром защищать Русь от набегов и татар, и немцев, и поляков, и наполеоновской рати... В советское время это качество было еще усилено — хотя одновременно и извращено — коллективистским складом жизни. Разве можно обвинять Теркина, скажем, за то, что на Карельском фронте ему не дали медали, хотя сражался он там герой-героем? («Может, в списке наградном вышла опечатка»). Да и спрашивать однополчане (а, значит, и автор с читателем) не стали, постеснялись. Стоит ли интересоваться, почему Теркин перед вызовом к генералу «Богу помолился бы в душе»? Тут, впрочем, он ответил:
Генерал стоит над нами, —
Оробеть при нем не грех.
Он не только что чинами,
Боевыми орденами, —
Он годами старше всех.
.............................................
И на этой половине —
У передних наших линий,
На войне — не кто как он
Твой ЦК и твой Калинин.
Суд. Отец. Глава. Закон.
Это в основе своей соборное, «хоровое» восприятие мира, которое в лице Василия Теркина способно на ответ за свою страну и органически не способно думать о праве на благодарность за все это. Даже сбив из винтовки немецкий самолет, Теркин идет к генералу как бы с половинной, а не за наградой. В самом деле, ему, может, и есть за что отвечать: половина России отдана врагу. Общая вина за поражение первых лет войны лежит и на нем, бесстрашном стрелке. Ничто — ни поединок врукопашную с немцем, ни возвращение вплавь в ледяной реке под огнем, ни почти гибель от «своего» снаряда на дне окопа — не спасает Теркина от изначального переживания того, что он (если воспользоваться словом Достоевского) за все и за всех виноват:
Мать-земля моя родная,
Ради радостного дня
Ты прости, за что — не знаю.
Только ты прости меня...
То, что у Шолохова в «Тихом Доне» рисовалось почти космической схваткой стихий, — у Твардовского в «Теркине» прошло проверку на человечность. Выдержит ли человек такое? — вот основной вопрос «Василия Теркина». Внимательно читая поэму, можно убедиться, что трагизма там не меньше, чем в «Тихом Доне», как не меньше и светлого порыва, прекраснодушия в глубоком смысле этого слова. Не забудем, что у солдата погибла вся семья:
А у нашего солдата, —
Хоть сейчас войне отбой, —
Ни окошка нет, ни хаты,
Ни хозяйки, хоть женатый,
Ни сынка, а был, ребята, —
Рисовал дома с трубой...
Выражаясь категориально, скажем, что идеал совпал у Твардовского с реальностью ценой подвижничества (и даже отчасти юродства) Василия Теркина — обычного русского человека. Теркиных много, они есть в каждой роте... Он и на гармони играет, и сто граммов не прочь выпить, но когда он услышит: «Взвод! За Родину! Вперед!..»
И хотя слова вот эти,
Клич у смерти на краю,
Сотни раз читал в газете
И не раз слыхал в бою,
В душу вновь они вступали
С одинаковою той
Властью правды и печали,
Сладкой горечи святой,
С тою силой неизменной,
Что людей в огонь ведет,
Что за все ответ священный
На себя уже берет.
— Взвод! За Родину! Вперед!
Заканчивая свое замечательное произведение, Александр Твардовский прямо обратился в главе «От автора» к тому умнику-критику, что «читает без улыбки, ищет, нет ли где ошибки, — горе, если не найдет». Нашлись такие критики, нашлись и ошибки. Если Иван Бунин, например, выразил безоговорочное восхищение «Василием Теркиным» («Вот стихи, а все понятно, все на русском языке...»), то Анна Ахматова обронила как-то фразу, что Твардовский, конечно, хороший поэт, но — без тайны... Я, со своей стороны, величайшую тайну и достоинство Твардовского-художника нахожу как раз в том, что он сумел соединить в своем герое земное и небесное, бытийное и бытовое. В истории русской литературы XX века «Книга про бойца» остается непревзойденным опытом выражения в слове соборных основ народного мироотношения, с которым ничего не смогли поделать ни либералы, ни Троцкий, ни Гитлер:
Бой идет святой и правый,
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле.
А.Л.Казин, доктор философских наук, профессорhttps://ruskline.ru/analitika/2020/05/05/slovo_i_mysl_o_voine
