Старый орехСтарые добрые соседи
Как хорошо после дальнего похода вернуться домой и ничего не делать, не планировать, не спешить. А ещё лучше вернуться не просто домой, а на малую родину, к маме. И проснуться утром в старом доме, где ветхие стены пропитаны памятью.
Окна спальни выходят на восток, и ласковое утреннее солнце уже золотит оклад старой иконы. Его лучи задевают расположенные справа от скромного домашнего иконостаса фотографии, преимущественно мои, единственного сына, пионера, спортсмена, студента. Под иконами – стационарная швейная машинка «Веритас», в полированном корпусе на открытой металлической станине – гордость советского бытового машиностроения и моей матери. У стены – шифоньер, именно так, а не какой-нибудь «шкаф». В нём помимо считанных маминых платьев висят рубашки и галстуки отца, несправедливо рано приказавшего нам долго жить. Когда-то этот деревянный гардероб на два отделения с зеркальной дверью посередине казался мне огромным, ведь в нём помещалась вся наша одежда. Как мало нам было надо.
Тишина. В соседней комнате мерно отстукивают мгновения большие настенные часы «СЧЗ» Сердобского часового завода. Таких уже не выпускают, потому что выпускать некому, завода больше нет. Зачем утруждать себя производством дешёвых механических часов, если можно сделать лёгкие деньги на кварцевом ширпотребе, как это доказал швейцарский предприниматель Николя Хайек, владелец группы «Своч». Полмира, в основном молодёжь, носит его продукцию. Хотя сам он считает , что la montre méchanique est plus montre [1] .
За ночь стены, сложенные из «дышащего» камня – мергеля, остыли; в доме прохладно и светло. Но эта благодать ненадолго: через час палящее солнце раскалит пресный донбасский воздух, в котором повиснет сизая дымка из частиц пыли природного и промышленного происхождения. О ветре можно только мечтать, полный штиль. И ни одного водоёма в городе и окрестностях. Поэтому нужно пользоваться непродолжительной утренней свежестью и до завтрака пройтись по местам босоного детства и, в общем-то, сытой и благополучной юности. Подышать ими, навсегда оставшимися здесь вместе с дорогими сердцу домами, деревьями, тропинками.
Мама увлечена утренним сбором обильно уродившей малины, её щуплая фигурка в темно-сером рабочем халате – чтоб не кусались колючие ветки – и с солдатским котелком на шее затерялась в дебрях кустарника. Как же она разрослась, малина. Поглотила в свое зелёное море даже старую яблоню-пепенку, укрывавшую по осени двор своими всегда червивыми и невероятно сладкими яблоками. А вишен в саду уже не осталось. Жаль, хотя в детстве я их ненавидел из-за обязательной повинности собирать эти мелкие, сочившиеся и кислые ягоды, особенно в то время, когда друзья зовут играть в футбол. Спилили и шикарный высокий абрикос, который плодоносил поздно, в конце августа, и чьи огромные сладкие плоды больше походили на маленькие персики. У них был особый вкус, какой бывает у блюда, приготовленного опытным кулинаром, обладающим хорошим чувством меры в употреблении пряностей. Та же участь поджидает и старый, давно расколовшийся и с тех пор стянутый мощным тросом орех. Его разросшаяся густая крона легла на крыши нашего и соседского домов, угрожая в ненастную погоду повредить кровлю.
Многим моим знакомым, никогда не жившим на Украине, кажется удивительным то, что у нас в городских посёлках фруктовые деревья и кустарники растут прямо вдоль улицы, в палисадниках домов, а я всегда равнодушный к этим фруктам (потому, что для меня это данность) удивлялся их удивлению.
Под вишнями и сливами исхоженной за школьные годы дорогой я не торопясь дошёл до авиагородка. На проходной не было охраны, а вместо привычных лётных эмблем – «крылышек» на металлических голубых воротах желтели трезубцы. Только сейчас и только на мгновение я ощутил себя за границей. За трезубцами было мое детство, школа, футбол, драки, девочки. Там я получил свою первую зарплату, надел первые погоны. Там было много всякого первого.
Накануне над Донбассом пронёсся сильнейший ураган, и повсюду валялись его страшные следы: сорванные с крыш листы шифера, поваленные и кое-где уже распиленные ветки, даже стволы деревьев. На фоне этих следов природного лиха весьма гармонично и символично смотрелись бабушки из соседней Новоанновки, торговавшие молоком и овощами на территории режимного объекта, прямо за КПП (контрольно-пропускным пунктом). А это признак уже совсем другой катастрофы. Дальше – больше. Моя школа и Клуб офицеров были банально сожжены совсем не ураганом, и никто не озаботился тем, чтобы разобрать обгоревшие остовы зданий.
Вот и родной стадион с его некогда шикарным, одним из лучших в области – я видел разные – футбольным полем. Сейчас это просто поле, не футбольное. Бурьян вытоптан только у ворот, значит, мальчишки здесь ещё не перевились. Здравствуйте, родные штанги, немые помощницы-подружки вратаря, свидетели его силы и слабости.
Вдоль беговой дорожки, тоже бывшей, мужчина средних лет выгуливал собаку. Чёрный крупный пёс с игривым удовольствием носился взад-вперед по бровке, на месте крайнего полузащитника. Конечно же, хозяин из бывших офицеров, служивших здесь в штурманском училище. Может, был он пилотом первого класса, а теперь, после распада страны, уничтожения военной авиации, истребления лётного состава, подрабатывает на пенсии каким-нибудь комендантом или начальником банно-прачечного комбината.
Он первым узнал меня. Со времени нашей крайней встречи прошло лет десять. Тогда он был заместителем начальника училища по лётной подготовке, и ему прочили генеральское будущее.
– Какими судьбами?
– Здравствуй, командир!
Мы обнялись как старые близкие друзья, хотя никогда не были таковыми. Просто давно знали друг друга, имели общих знакомых, изредка встречались за одним столом.
Он был хорошим лётчиком, его научили летать советские ассы. После распада великой страны ему предлагали командные должности в украинской военной авиации. Но для этого надо было принять «новую» присягу. Вновь поклясться, и значит изменить уже однажды данной клятве. То же условие и для оформления украинской военной пенсии. Многие его подчиненные так и сделали, и он их не осуждает: советские ВВС кончились, а семья осталась со всеми её бытовыми составляющими и обязательствами. Сам он так не смог, и теперь ездил за «русской» пенсией в соседнюю Воронежскую область.
Он рассказывал об этом спокойно, без эмоций и уже утихшей, но навсегда оставшейся в сердце боли, изредка похлопывая подбегавшую к нам и вновь устремлявшуюся прочь собаку. Пёс резвился, лизал его ладонь тонким языком, выражая свою собачью благодарность за нежданно продлённую прогулку. Псу хотелось гулять, а хозяин был не прочь вдоволь выговориться. Спокойный тон его речи становился более эмоциональным по мере того как от дел личных он переходил к судьбам современной авиации. Он говорил об участившихся лётных происшествиях и предпосылках к ним, о нехватке лётных кадров и невозможности их готовить ни на земле, ни в воздухе, о плачевном состоянии авиационной техники и отсутствии инженерно-эксплуатационного контроля, о бессовестной распродаже аэродромного оборудования и навигационных средств, о многом другом наболевшем за годы «ненужности».
У меня перед глазами возникла картинка из каких-то теленовостей: чиновники лихо отчитываются перед наблюдателями из НАТО об уничтожении стратегических бомбардировщиков «Ту-22 М2», на фоне превращённых в груду металла «Бэк файеров». А ещё вспомнилась выставка-продажа старых часов в альпийском городке Лёкле, сердце швейцарской часовой промышленности. За авиационные часы АЧС местный торговец-старьевщик просил 500 франков. На любезный вопрос «где взял?» швейцарец ответил: «Партнёр на Украине снимает с разрезанных самолётов».
Из стен Луганской Военной Школы лётчиков, а затем Высшего Военного Авиационного Училища штурманов вышли 230 Героев Советского Союза, среди которых Николай Гастелло, Александр Молодчий, Георгий Береговой. Училище готовило специалистов для военно-транспортной, дальней, морской ракетоносной, противолодочной, фронтовой авиации. До недавнего времени здесь преподавали сотни высококвалифицированных офицеров и гражданских педагогов, доктора и кандидаты наук. В группе штурманов-инструкторов с курсантами в воздухе работали лучшие советские лётные кадры. Сейчас на месте училища расположился военный лицей «с усиленной физической подготовкой», в котором всего двадцать с небольшим гражданских преподавателей и полтора десятка офицеров на две сотни учащихся. Предполагается, что выпускники лицея продолжат учёбу в военных ВУЗах.
Он с досадой говорил о том, что сегодня стране нужны здоровые сильные парни, а не лётные интеллигенты, как в авиации называют штурманов. Мы оба понимали, что это не совсем так. Во-первых, стране штурманы нужны, но не в таком количестве. Во-вторых, тот мощный военный ВУЗ этой армии оказался не по зубам. А в-третьих, училище попросту разграбили, авиагородок разорили, школу и клуб сожгли, чтобы на этом месте (из 709 гектаров площади бывшего училища лицей занимает только 4,5) построить жилой массив. Но на бывшем лётном поле столкнулись интересы местных властей и военного ведомства, и состояние «ненужности» кусочка, точнее осколка авиации продолжается.
По старой аллее так хорошо знакомого мне скверика мы подходили к его дому. Вдруг что-то резануло глаз. Я осмотрелся – те же, но чуть постаревшие тополя, те же нестриженые кусты акации, та же асфальтовая дорожка с выбоинами. Но какая-то пустота и лишь вдали две фигуры в военной форме.
– Лётчики! – вскрикнул я от неожиданности (в авиационном-то городке).
Его взгляд выражал жалость. Ко мне, к себе, к любимому делу.
– Какие там лётчики! Это прапорщики из комендантского взвода, единственного оставшегося здесь воинского подразделения. Они следят за тем, как снимают бетонные плиты с ВПП, тоже на продажу.
Я усмехнулся, принимая сказанное за шутку. Эх, лучше бы он пошутил. Так умирал аэродром первого класса.
Дорога назад к дому через дыру в заборе авиагородка и посёлок Военстрой была короче, прямее, но унывней. Давало о себе знать не ведавшее пощады солнце, уверенно накалявшее застывший воздух. Да и сам поселок невыгодно отличался от нашего своими бедными домишками, натыканными как попало, без соблюдения правил градостроительства. Не было здесь и характерных палисадников с фруктовыми деревьями. По названию понятно, что строили посёлок те же, кто строил военный городок, аэродром, училище. Многие эти строители ушли раньше и, слава Богу, не знают о судьбе, постигшей их детище.
У дома меня встретил сосед. Вернее, его племянник. Старые добрые сосед с соседкой уже умерли, а в по-хозяйски перестроенном доме теперь живет их молодой и хваткий племянник.
– Привет, дядя Саша! Я говорю, надо бы орех спилить, не ровен час разобьёт крышу.
Ну, надо так надо. Ничто не вечно. Хотя ой как жаль!
Луганск – Москва
--------------------------------------------------------------------------------
[1] «Механические часы больше часы» (фр.)
Александр Токарев
--------------------------------------------------------------------------------
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"
http://voskres.ru/army/publicist/tokarev4.htm
