Внутренняя миссия В. М. Скворцова

[Владимир К.]

***

В. М. Скворцов начал службу свою в Святейшем Синоде при обер-прокуроре К. П. Победоносцеве, который будучи сам выдающимся ученым и профессором-писателем, отличал особо Василия Михайловича не только как опытного церковного сотрудника, но и как талантливого литературного деятеля; интересовался всегда его изданиями и покровительствовал их распространению. На той же должности старшего чиновника особых поручений, то есть ближайшего сотрудника, Скворцов служил при семи последующих обер-прокурорах, которые были люди разных характеров и направлений. Но к чести Василия Михайловича нужно отнести, что он, при быстро сменявшихся своих начальниках, сам не менялся и не изменял тому направлению, которое он выявил в своем печатном кредо при начале своей писательской деятельности, как сотрудник просвещенного консерватора-националиста, профессора Д. И. Пихно в его газете «Киевлянин»; как сотрудник М. И. Каткова [4] в «Московских Ведомостях»; как ближайший учение и сотрудник Победоносцева в Святейшем Синоде.

И все начальники Василия Михайловича, несмотря на свое различие в политических убеждениях и взглядах, ценили и высоко уважали его за определенность и стойкость убеждений и как исключительной подготовки, способности, энергии и знания миссионерского деятеля.

Когда В. М. Скворцов праздновал в Петербурге свой первый юбилей 25-летия церковно-государственной службы, то его праздник почтил Святейший Синод в лице члена его, митрополита Платона, совершившего молебен в редакции журнала «Миссионерское Обозрение» на Невском проспекте, № 153. присутствовали: обер-прокурор Е. М. Лукьянов, его товарищ сенатор Рогович, один архиепископ, два епископа, а также высшие чины Святейшего Синода, сотрудники издательства и почитатели. Говорились теплые, бодрящие речи, читались стихи и получены были со всех концов России приветствия в количестве нескольких сот телеграмм, в том числе едва ли не от всех епархиальных архиереев. Лилось и искрилось в бокалах шампанское и никому в голову не приходило всё то мрачное, что уже надвигалось на Россию и присутствовавших на юбилейном торжестве… Никто не предполагал, что следующий юбилей (1926 года) застанет В. М. Скворцова в тягчайшем из всех земных бедствий: в положении изгнанника родной страны, которой он отдал всю свою жизнь от юности до маститой старости. В положении многострадального Иова, у которого сатанисты отняли любимое дело и все состояние, которым Бог благословил юбиляра.

Государь Николай II, которому литературные труды В.М. Скворцова не раз подносились, а газета «Колокол» была в числе настольных, в изъятие из закона за отлично-усердную службу Церкви и Отечеству, наградил Василия Михайловича высоким чином тайного советника. А, кроме того, юбиляр имел все орденские знаки до Станислава первой степени со звездой включительно; также удостоен был благословенной грамоты от Святейшего Синода, крестом Иерусалимского патриархата и святыми иконами других восточных патриархов и глав поместных церквей.

Но совсем не так ценили его в левых и либеральных кругах: так, в кругах антинациональных и космополитических, имя В. М.Скворцова и как миссионера, и особенно как писателя и издателя церковно-национальной литературы, злобно критиковалось и поносилось. Он, как владелец печатного органа (и не одного) и усовершенствованной типографии, был мишенью злобных нападок не только личного характера… через него нападали на церковное ведомство и, в частности, на обер-прокуратуру… Но вся эта травля за его твердое отстаивание коренных начал, на которых покоилась историческая вековая мощь и слава Святой и Великой Руси, сделали имя юбиляра любимым и популярным в широтах патриотических и церковных кругах. В то же время надо отметить, что сам юбиляр, и его издания открыто отмежевались от реакционных крайностей во взглядах и неприличных резкостей в тоне критики.

В миссионерском деле подвергалось критике совмещение Скворцовым службы миссионера, чиновника генерал-губернатора, а впоследствии Святейшего Синода, когда он по долгу службы должен был принимать участие и ответственность за административные меры власти в деле пресечения пропаганды в виде высылки вожаков и проч. Либеральные круги не могли простить ему и роли судебного эксперта по сектантским судебным делам. Здесь за В. М.Скворцовым укоренилось представление, что где он экспертом выступает, там обязательно бывает обвинительный вердикт присяжных… А в либеральных кругах всякая кара закона по религиозным преступлениям почиталась посягательством на свободу совести.

И только теперь, в перспективе революционного преломления лучей истинного света и обманчивых огней, по достоинству оцениваются неподкупная честность и твердая убежденность деятелей национального консервативного лагеря, отстаивавших неприкосновенность основных исторических устоев русской государственности. А Василий Михайлович Скворцов принадлежал к числу таких именно деятелей и поэтому беспристрастная история несомненно отметит имя его на своих страницах, дав справедливую оценку его многогранной и долговременной, беспорочной и многополезной церковно государственной и писательской деятельности.

В связи с этим заключением о В.М.Скворцове как о человеке редкой искренности и терпимости, а также о его выдающихся заслугах на высоком поприще служения Церкви и народу, следует привести суждение известного русского религиозного философа В. В. Розанова [5] , который пи сал: «Не нужно напоминать читателю некоторых церковных явлений (определение Святейшего Синода об отпадении от Церкви Л. Толстого), чтобы указать, что одна тема, именно о свободе религиозных мнений получила тогда особый импульс. И вот я помню один летний вечер на даче в Териоках, когда три наших семьи собрались у почтенного священника П. Д. Городцева. Из них трое — М. А. Новоселов, В. М. Скворцов (редактор «Миссионерского Обозрения» и В. А. Тернавцев были упомянуты в газетных сообщениях, как участники двух миссионерских съездов… Сейчас же заговорили о некоторых статьях «Миссионерского Обозрения», редактор которого был с нами и несколько смущался, поступил ли он тактично или нет, опубликовав рискованные документы. Именно он опубликовал в полном виде «Ответ гр. Л. Н. Толстого Святейшему Синоду», только что отлучившему его от Церкви, с исповеданием веры этого писателя, из какого исповедания даже в официальных документах, где, как известно, «все должно быть изображено», были выпущены большие куски текста.

Все мы привыкли уважать этого редактора (Скворцова) и дружно принялись утешать его, говоря, что, оставляя в стороне вопрос о такте, в котором все мы не компетентны, — подаем ему руку как мужественному христианину, который всегда хочет бороться, потому что верит в свою правду… И я помню памятные слова старого нашего почтенного хозяина священника: «У нас в академии преподавал протопресвитер о. Иоанн Янышев… Что это были за лекции и какое тогда было время! Он первый устранил из чтений своих условность и схоластику, устранил деланный высокопарный язык и начал показывать нам суть всякого разбираемого вопроса. Мы, студенты, все были одушевлены… Вот раз мы собрались и говорим своему профессору: “Пусть откроют свободу мнений, пусть пишут все: мы победим! Неужели же мы не победим?”»

Меня это несколько удивило и я посмотрел на В. М. Скворцова: «Рано, рано, отец. Нет! Какое ведь наше время и общество? Разве возможен ныне честный спор? Вас не поймут, засмеют, вас оклевещут; мнения ваши извратят, затопчут — и вам негде защищаться… Тут — страсти; тут — литературная ловкость. Победителем окажется не человек честный, а человек ловкий. Рано, отец!»

Вот факт: мнение о свободе изложения религиозного мнения высказано священником и отпарировано редактором миссионерского журнала не по принципиальным основаниям, а по практическим соображениям… Сколько вечеров я сам беседовал с этим редактором. Когда-то учитель семинарии в Киеве; никем не нудимый, открыл прения с сектантами, и любитель-кустарь своего дела теперь перенес свою деятельность в Петербург, сохраняя те же приемы не академического высокомерия, а так сказать домашнего рукоделия в своей деятельности… Всё в нем открыто, твердо, и порядочно. Сколько вечеров я задушевно переговорил с этим редактором, при первом же со мной знакомстве спасшем от духовной цензуры одну ею не пропущенную мою статью («Замечательная еврейская песнь»). Мы почти непрерывно разговаривали о разных явлениях в церковной современности и вот образец его терпимости:

«Помилуйте, — говорил я. — Как перепутываются при непонимании мнения и меняются взаимно позиции. Уже в печати я обвиняюсь в том, что будто бы высказываюсь за гражданский брак, без религиозных форм, когда я стою здесь не за убавление религиозных форм, а за прибавление их; за дальнейшее, более глубокое и более последовательное освещение всех сторон и всех моментов супружества, отчества и материнства. Почему о путешествующих, воинствующих есть в ектении прошения, а, когда наши жены рождают и мучатся, и боятся смерти, и ищут помощи — нет о них простого и умилительного слова в ектении? А это возможно было бы и нужно было бы! И наши всемирные и прекрасные ектении о всем понят, а такой центральный факт как рождение — обошли молчанием… Теперь обращусь к разводу, который опять же должен бы вытекать из Таинства, то есть протекать религиозно-торжественно, а не в судебных протоколах, что соответствует гражданской сделке. Не находит ли дух гражданского брака себе опоры в вашей же церковной сфере, установившей для брачных людей, в случаях несчастия брака — судоговорения, свидетельства, документ, то есть сумму юридических форм?! Ведь если формы юридические, то предполагаемо — и зерно их тоже юридическое? Кто же наглядно учит о гражданском браке, кто его внушает обществу? Вы сами! Пусть бы священник, в епитрахили, выйдя после Литургии на амвон, объявил такой-то брак расторгнутым. А это я понимаю! Это — Таинство. Но теперь? Я вижу судей юристов; и даже, если вижу священников в Консистории, то без епитрахили, то есть не священствующих, а разбирающих житейское дело, как в Консистории же они разбирают разные жалобы на священников. И следовательно вот откуда идет, а не от моих статей воззрение и внушение другим, что брак есть вообще только житейское дело, юридическая сделка… Я-то — за Таинство, а мои оппоненты — против Таинства. Но этого никто не замечает»…

«Это интересно, — сказал В. М. Скворцов в ответ, — это совершенно ново и глубокой правдой дышит… Конечно, вся сумма не вашего, а нашего отношения — юридична, и тут много забыто из того, что «едино на потребу». Всё это было бы полезно изложить и напечатать».

Вот такое слово мне дорого. Никогда в этом человеке (в Скворцове) я не видел ни официала, ни официоза, а мужественного, прямого воина своего дела, хотя преданного, ревностного, желающего именно воинствовать… И речи с ним лились легко приятно и поучительно.

Однажды, под живым впечатлением только что произведенной ревизии, В. М. Скворцов рассказывал мне с негодованием, с горем, об одной семинарии, в которой ректор, обязанный следить за содержанием живущих в интернате учеников, одиннадцать лет не спускался в столовую. «Юноши заволновались, и их обвинили в либеральном духе и политической неблагонадежности, а они были только брошены и забыты, как свиньи».

Скворцов чистосердечно признавался в недочетах! [6]

18

Основание национальной

и церковно-политической независимой газеты

Широкая, разносторонняя и как будто поглощавшая все силы деятельность административная, писательская, миссионерская и редакторская — всё же казалась В. М. Скворцову недостаточной. Еще оставались силы и их нужно было отдать Церкви, народу и отечеству. А, из опыта глубокого изучения сектантства, В. М. Скворцов хорошо познал тайники народной жизни и опасности, угрожающие ей и государству.

Приближался 1905 год. Сверкали зарницы того ужаса, который на наших глазах принял форму большевизма и разорил дух и быт народа. В. М. Скворцов ясно понимал, что происходит и что должно еще произойти. В этом сознании, естественно, не мог он и замкнуться лишь в своей миссионерской деятельности. Теперь требовалось уже миссионерство в более общем значении и более широком масштабе.

И в 1905 году он кладет основание патриотической и национальной церковно-политической газете «Колокол»… Предприятие это, по тому времени, казалось безумным и дерзким. По всей России бушевала революционная непогода; голоса освободителей народа от всего исторического заглушали всё, что оставалось еще здравомыслящим: все средства и все симпатии на стороне тех, кто сильно поворачивал Россию на тот путь, на котором немного лет спустя разбилась ее вековая государственность. И вот в это время, неустрашимый церковно-общественный борец, В.М. Скворцов, смело подымает свой белый публицистический парус против революционного ветра, который уже переходил в бурю. Казалось, катастрофа была неминуема с первого шага. Однако этого не произошло, и «Колокол» делал свое дело — бил в набат и призывал к спасению Церкви и России; и делал это вплоть до самого дня общего крушения 1917 года.

До тех пор, пока обер-прокурором Святейшего Синода был К. П. Победоносцев, нельзя было и думать, чтобы синодальному чиновнику особых поручений и личному секретарю всесильного сановника, В. М. Скворцову, было бы разрешено издавать и редактировать ежедневную политическую газету. Вообще К. П. Победоносцев считал газету «великою ложью нашего времени» и не столько руководителем, сколько разрушителем здорового общественного мнения и здоровых начал в обществе. Он умел и любил писать. Был одним из просвещеннейших людей своего времени, но… уважал лишь книгу; готов был, в виде исключения, признавать толстый ежемесячный журнал, в котором всякое мнение как бы отстаивалось, и не терпел газет, в них не сотрудничал и к ним не обращался.

Зная такое настроение своего многолетнего патрона, В. М. Скворцов, несмотря на постоянные к нему настоятельные обращении я в том смысле, чтобы он взял на себя издание ежедневной церковной и патриотической газеты, отклонял всякое обращение по этому поводу к К.П. Победоносцеву. Но 20 октября 1905 года, вслед за изданием «освободительного» манифеста 17 октября, К. Победоносцев, после двадцатипятилетней министерской службы, ушел в отставку. Время победило этого стойкого защитника того, во что он верил всю жизнь, чему преданно служил и чему изменить не мог. Он не верил, что новый путь конституционных свобод спасет Россию и вырвет ее из кризиса революционной борьбы. А тому, во что не верил, К. П. Победоносцев служить не мог. Он понимал, где и в чем были корни русской революции. По его суждению, это — старый процесс еще от удельного времени; процесс развития того русского своеволия, которое побуждало бояр отходить к Литве, а народ бегать в дикое поле. Широта русской натуры не могла вместиться даже в границы бескрайной России.

Демона непослушания и самоволия нельзя было выпускать на свободу, но не было и сил держать его под спудом. Россия шла к своей судьбе. Это понимал и об этом говорил мудрый старец. Достаточно вспомнить хотя бы его знаменитый «Московский Сборник» с рядом блестящих и провиденциальных статей!.. и вот в тот момент, когда Россия, вопреки настойчивым предостережениям опытного государственного деятеля, все же вступила на роковой путь, К. П. Победоносцев с большой грустью и тревогой за будущее, но и с большим достоинством отошел в сторону от государственного руля.

Суровая атмосфера в канцеляриях Святейшего Синода изменилась. Пришли люди новых настроений и новых приемов работы. И, прежде всего, пришел новый обер-прокурор кн. А. Д. Оболенский [7] — беспечный барин, ничего в делах церковных не понимавший и своей министерской линии не имевший… Не разобравшись в чем дело, он быстро согласился и дал разрешение на издание В. М. Скворцовым ежедневной церковно-политической газеты «Колокол». И уже 24 декабря 1905 года, в самую «бурю и грозу революционного шквала», вышел первый номер этой газеты.

Но уже скоро либеральный князь А.Д. Оболенский с неудовольствием заметил, что «Колокол» отважно бьет в набат, но… внимание своих читателей привлекает не к либеральным церковным проектам легкомысленного обер-прокурора, а, наоборот, призывает их серьезно задуматься перед надвинувшейся опасностью и не торопиться отходить от вековых традиций родного Православия, на котором держится вся Российская государственность.

Уже в № 1 «Колокола» кн. Оболенский увидел вторую передовую статью за подписью Л. А. Тихомирова [8] и, отбросив газету, сказал своему помощнику: «Э, тут вот кто засел… Нам с Львом Тихомировым не по пути! Скворцову бухнул он в колокол, не справившись с политическими святцами… Жаль, не такого мы ждали звона от нового колокола». «Нам» и «мы, — надо разуметь графа С. Ю. Витте, которого князь Оболенский был ставленником, «прыгнувшим в Синод», — шутили тогда, — прямо из-за «прилавка министерской монопольки»: он был товарищем министра финансов, заведовавшим винной монополией.

Разочарованный в «Колоколе», новый обер-прокурор кн. А. Д. Оболенский поручил «по секрету» проф. В. А. Тернавцеву «покопаться» в Библии и попытаться составить «апологию конституции на основании Священного Писания». Как известно, принцип самодержавия русских царей и исконный русский самодержавно-монархический государственный строй, в течение веков освящались и властно поддерживались Православною Церковью, в ее богослужебных молитвах (царские ектении на всех службах) и в проповедях духовенства. Богословская литература царскую власть на Руси и монархический государственный строй догматизировала на основании Священного Писания и святоотеческих творений. И в этом отношении считаются классическим трудом проповеди знаменитого витии, московского митрополита Филарета (Дроздова), на царские дни.

Так вот, либеральный обер-прокурор кн. Оболенский считал долгом своей службы в начале новой политической эры поспешить с созданием богословской литературы, где бы «конституционный» строй русской государственности нашел бы себе обоснование также в Священном Писании! Но новая церковно-общественная газета «Колокол» и ее редактор-издатель В.М. Скворцов, — присяжный, так сказать, синодальный библеист-миссионер, — оказались безнадежными для этой цели. Тогда кн. Оболенский «ничтоже сумняшеся» дал секретное поручение известному поборнику выше помянутых «религиозно-философских собраний» В. А. Тернавцеву «покопаться» в Библии и постараться составить оправдание нового конституционного государственного строя тоже на основании Священного Писания.

Тернавцев обещал попробовать… Но его опередил профессор духовной академии Катанский, поспешивший придти на помощь гр. Витте и кн. Оболенскому, напечатав на данную тему статью в официальном органе Святейшего Синода «Церковных Ведомостях». А пресловутый и тогда уж, столичный викарный епископ Антонин в Казанском соборе «громыхнул» (как сам выражался) политической проповедью «о небесной конституции», когда Вседержитель пред созданием первого человека, держал совет во Святой Троице, сказав: «сотворим человека по образу нашему и подобию… Вот это и было первоосновой конституционного режима и для человечества», — закончил свою проповедь в 1905 году епископ Антонин [9] .

К удивлению Церкви подобные революционно-кощунственные и совершенно безумные глаголы нес тогда епископ. Правда, они не могли попасть тогда на страницы целого ряда даже либеральных газет, и конфузливо замалчивались всеми здравомыслящими людьми, независимо от их политической принадлежности. 
Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

Итак, любимцу и ставленнику тогда всесильного гр. С. Ю. Витте, не понравилось вообще все направление газеты «Колокол». Однако, молодой обер-прокурор хорошо понимал, что и В. М. Скворцов не такой человек, на которого можно оказывать давление, и даже не разделяя его идеологии, лучше иметь его у себя в Синоде, нежели противником на стороне. К тому же, хотя «Колокол» и шел против настроений большинства правительства, но его поддерживали маститые иерархи — митрополиты Владимир и Флавиан; также поддерживало его широко и православное духовенство.

Расходясь политически с большинством высших чинов Святейшего Синода, обер-прокурор кн. А. Д. Оболенский всё же сумел отделить политическую сторону от служебной и мудро не стал вступать в конфликт, боясь потерять в результате его такого ценного сотрудника, каким считался В. М. Скворцов. Да и опыт с журналом «Миссионерское Обозрение» наглядно уже показал, что В. М. Скворцов умеет защищать свою свободу и свои права, что в нем есть та общественная черта, которая делает его влиятельным и независимым от своего служебного положения.

Начиная новое и очень трудное дело издания ежедневной церковно-политической независимой газеты, В. М. Скворцов писал: «Приступая к тяжелому и ответственному пред обществом и Церковью новому издательскому труду, редакция глубоко уверена, что идет навстречу давно назревшему в обществе и Церкви желанию иметь печатный орган, который был бы правдивым выражением нужд гражданской жизни в христианском ее освещении; голосом людей Церкви и живой веры, где бы все пастыри и верующие миряне, православные и иноверные, кому близки жизненные начала евангельской правды и дороги интересы всецерковного единения, могли бы свободно, по-христиански откликнуться на быстротекущие события дня, освещая их вечным светом христианства; проводить в сознание общества идеальные начала божественной правды, христианского мира и любви; своевременно выявлять ложь и клевету, распространяемые в обществе и печати, с целью набросить тень неправды на ту или иную общественно-созидательную работу и церковную жизнь.

Не тревожный «набат», а мирный благовест, зовущий всех на путь христианского добра и правды как в области мысли, так и в политической, общественной и церковной жизнедеятельность — вот основной и единственный мотив нашего «Колокола», взявшего на себя задачу свято охранять богоучрежденный уклад Церкви и содействовать торжеству христианских начал жизни; звать к примирению и общей созидательной работе на пользу Церкви и родной отчизны разъединенные политические и церковные партии и группы, относясь с христианской терпимостью ко всем религиозным и политическим разномыслиям.

Основная христианская точка зрения «Колокола» на гражданские событии я современной жизни России и церковный отдел делают вашу газету пока единственной среди множества ежедневных публицистических прежних и нарождающихся органов печати.

«Колокол» не заменяет «Миссионерского Обозрения», хотя церковная задача того и другого нашего издания одинакова. Но в то время, когда «Колокол» будет следить за нуждами дня, отвечать на запросы момента, являясь таким образом органом церковно-публицистическим по преимуществу, — «Миссионерское Обозрение» в этой области будет давать материал, так сказать, фундаментальный и «настольный» (справочно-энциклопедический), научный, но не чуждающийся публицистической обработки.

«Миссионерское Обозрение» и при существовании газеты «Колокол» остается тем же единственным и незаменимым в области миссионерской полемики и православной апологетики, органов внутренней миссии, дающим пастырям и миссионерам всестороннее обследование доктрин и всех сторон современной жизни разноверных общин и церквей; указывающим все меры, способы и средства к успешному духовному воинствованию мечом Слова Божия, этого единственного орудия Церкви в защите Православия, обуреваемого со всех сторон враждебными ему течениями.

Но в своей церковной программе и суждениях по вопросам церковной жизни наш «Колокол» не будет узкоклерикальным (сословно-кастовым); наша газета поставляет себе задачею быть голосом всей Церкви, как тела Христова: «Колоколу» одинаково будут дороги как правовые и служебные интересы духовенства, так и справедливые церковные требования и нужды мирян.

Так как духовенство не имеет возможности в широкой прессе свободно заявить свой голос, открыто и искренне выразить свои чаяния и нужды, то редакция долгом считает широко раскрыть столбцы бесцензурного «Колокола» для духовенства на защиту его правового положения, особенно же в виду предстоящих Всероссийского собора и церковной реформы.

Имея в виду знакомить общество с религиозным миром, с бытовою и церковною жизнию старообрядчества и русского сектантства, с церковно-приходскою жизнию инославных церквей, редакция охотно откроет свои столбцы авторам и из этого лагеря для правдивого слова и справедливых заявлений о своих духовных нуждах и церковных делах. В этих видах, для обмена мнениями, расходящимися с принципами и направлением редакции, мы открыли особый отдел «Свободное слово».

Что касается политических идеалов «Колокола», то в этой области редакция будет строго проводить христианский взгляд на политику, защищая то, что одобряет «Слово Божие» и не нарушает интересов правды Христовой, не одобряя того, что противоречит вечным заветам Христа.

Непоколебимо веруя в самобытные творческие силы русского народа и мировое призвание великой России среди других народов, редакция в своем «Колоколе» будет стоять за русскую национальную политику во внутренней жизни России; за выработку самобытных государственных форм и строя обновленной жизни единой нераздельной России в живом единении царя с народом, представляемом в лице избранных представителей его, имеющих разделять царский труд по управлению великой и могучей России; за право и правду. Равную для всех, за порядок и обеспечение прав личности и собственности».

Вот всё в главных чертах «исповедание» новой газеты. И «Колокол» начал смело бить в набат.

Если «Миссионерское Обозрение» было средством борьбы с сектантством в народе, то «Колокол» выполнял свою задачу по оздоровлению церковного сознания в самых образованных классах. А этот образованный класс не был ни холоден, ни горяч. Он был «православным по паспорту» и снисходительно смотрел на сектантство народа, считая это чудачеством, и даже приветствовал сектантов постольку, поскольку они могли служить общим революционным делам.

Взамен этого мистического настроения народа, которое иногда завершалось диким самоистреблением, как в знаменитом Тираспольском деле, — интеллигенция устремлялась по существу к «новоязычеству». Этому служила та русская литература, которая не принадлежала к классикам. Классика — это русская гордость и она с полным правом входит в храм мировой культуры. Всё остальное — это русское несчастье, нездоровая пища того сумбурного времени, которое привело к русскому погрому этой самой культуры. И В. М. Скворцов смело поставил вопрос о борьбе с этим новоязычеством. В этом смысле весьма знаменательная статья его в «Колоколе» от 28.11. 1912 г. под заглавием «Православная Мисси я и церковная борьба с новоязычеством: «Строго стоя в последнее время на том положении, которое Миссией принято за основу деятельности, что “полицейские меры — не наши меры”, — как Киевский, так и Казанский съезды были далеки от того, чтобы колебать государственные начала о веротерпимости, кричать об отмене законов о свободе совести. Киевский и Казанский съезды деятелей Миссии стремились только к одному тому, чтобы изощрять и развивать свои собственные миссионерско-церковные меры. Встретившись с настоящим вопросом о современном опасном для Церкви языческом богоборном течении в литературе и жизни, съезд ответил на него чисто мнссионерски: постановлением о развитии своих, покоящихся на церковной дисциплине, мер пресечения разливающегося зла и вразумления его закоснелых главных проводников и представителей.

Предложенные съездом и в общем одобренные синодальным совещанием меры, заключая в себе целую систему, предусматриваемую канонами Церкви, являются мерами материнской любви Церкви, как к своим чадам, так и к лицам, ушедшим за ее ограду.

Православная миссия стремится в своих проектированных мерах единственно к тому, чтобы христиане не блуждали в неведении относительно истинной оценки понимания этого богоборного, опасного для церковной жизни движения, и желает, чтобы пастыри и мужи богословской науки не дремали, почивая в бездействии, на лаврах отвлеченной науки, а своевременно предупреждали верующих, что такое-то сочинение с точки зрения православного богословия представляют собою извращенное толкование христианского учения. Миссия не желает насиловать ничьей свободы. Она просто хочет, чтобы было своевременно, честно, открыто и авторитетно показано верующим, где огонь и где вода, и пусть каждый простирает руку куда хочет, куда совесть его тянет. От беспечности богословской критики и отсутствия благовременного церковного смотрении я за тлетворными течениями в области мысли и творчества происходит то, что зло пресекается уже после великого соблазна “сих малых”, через что люди менее виновные претерпевают ущерб, а главные виновники спешат вновь вовлечь легкомыслие и пагубное соучастие по распространению разрушительного потока зла. Так было с театром несчастной Комиссаржевской. Как известно, произведение Л. Андреева «Анатэма» долго и беспрепятственно ставилось в столичных и провинциальных театрах, пока не раздался справедливый архипастырский протест из Саратова, возвещавший православным чадам Церкви, что сочинение — ужасное по своему содержанию, что в нем и Христос и Его ученики подвергнуты богохульному и нестерпимому осмеянию.

Профилактивная задача Православной миссии и состоит в том, чтобы своевременно предупреждать и оберегать верующих от соблазна, распространяемого врагами христианства, от потрясения церковных устоев, при посредстве сочинений. Но, к сожалению, наша миссия всё еще не приспособлена к новым условиям современной общественной жизни и потому запаздывает в обличении явлений противохристианской жизни, не имея ни той искренности, ни той смелости, с какою, например, действует она в католическом мире, где давно применяются все те меры церковной дисциплины, о которых только ныне сговариваются, по-видимому, находясь далеко не в одной плоскости понимания существа вопроса о мерах церковной дисциплины. Отлучив Толстого, у нас едва дерзнули, под шум прогрессивных органов и общественных элементов, дотронуться до московских студодеев-братцев, а к другим все еще не решаются применить ту же меру, как например, к Чурикову. В католицизме же идут к цели открыто и без смущения. Всемирно известный писатель Золя умер в отлучении от Церкви. Внесение противохристианских сочинений в индекс отреченных изданий и отлучение самих авторов этих сочинений от Церкви — там, на Западе, никем не оспаривается.

Запаздывая и просто не радя о разборе зловредных сочинений, наше пастырство и церковная власть совершенно игнорируют отношение к Церкви самих авторов этих сочинений, предоставляя их самим себе или, вернее, языческим стихиям жизни. Знают ли, например, пастыри тех приходов, где живут авторы таких произведений, как “Анатэма”, “Черные вороны”, “У церковных врат”, “Воскресшие боги”— в Церкви ли эти авторы, или они давным-давно порвали с нею связи? Конечно, нет! А между тем важно, чтобы верующие знали: кто восстает на Господа Хрии ста, — находится ли в ограде Церкви или вне ее? Применялись ли по отношению к этим богоборцам какие-либо меры пастырского вразумления? Конечно, нет! А между тем не забудем, что ведь всякая искупленная честною кровью Христа душа представляет из себя драгоценность, и каждый пастырь обязан пещись о своих пасомых, а ведь здесь гибнут для спасения и Церкви все души первенцев нашей земли.

Сказано ли последнее слово от лица Церкви в отношении этих передовых и влиятельных писателей? Ничего не сказано. А между тем долг Миссии не только холодно разбирать с точки зрения учения Церкви эти сочинения, но и любовно обратить внимание на авторов этих сочинений, на их душу и совесть. Прежде в этом отношении играли важную роль основанные при моем живом участии Религиозно-философские собрания, ибо я убедил К. П. Победоносцева и митрополита Антония взять это учреждение на свою авторитетную поруку и в собраниях этих все богоискатели-философы и литераторы входили в живое общение в слове и убеждениях с представителями и апологетами Церкви, а теперь эти собрания сделались замкнутым кружком, огородившимся от церковников и впустившим к себе даже “голгофцев”.

Как тогда говорил я съезду Казанскому, так особенно глубоко убежден ныне, в виду тяжелого положения церковных дел, что осуществление Вов сей полноте церковно-дисциплинарных мероприятий по отношению к богоборцам должно быть делом авторитетного церковного учреждения, каким является Церковный Собор. Такая мера, как отлучение или анафема, орудие не только сильное и острое в руках правящей церковной власти, но единственное и исключительное, а потому надо бережно и осторожно им ратоборствовать. Применяя эту меру к еретикам и развратителям веры народной — одним простецам, и колеблясь в применении этого же орудия в отношении язычествующих боляр, сильных в мире, потрясателей веры и нравственности всего общества и народа — церковная власть легко может навлечь на себя подозрение в лицеприятии и бессилии и еще более уронить значение самой исключительной меры. Да, Церковный Собор безотлагательно необходим, ибо только он может восстановить авторитет, возродить церковность и авторизировать меры дисциплины во всей ее канонической полноте, как в отношении отдельных гнилых членов Церкви, так и всей язычествующей части нашего православного общества».

И в этом был прав В. М. Скворцов. Уже здесь, в эмиграции, на наших глазах Мережковский докатился до «Иисуса Неизвестного», изданного на средства и по недосмотру югославянского правительства, при попустительстве русских людей.

В. М. Скворцов правильно указывал, что борьба с сектантами из народа — при попустительстве этого же сектантства и язычества у «боляр» и сильных мира сего — создает впечатление в народе о бессилии и потворстве церковной власти «ученым болярам». И этот вопрос, по мнению В. М. Скворцова, должен был быть одним из важнейших на будущем Поместном Соборе.

Несомненно, Православная Русская Церковь в полной мере должна была восстановить свою дисциплинарную власть. И пред лицом ее все равны, и всякий нарушитель ее законов должен отвечать независимо от того положения, которое он занимает. Не должно быть и страха пред сильными мира сего — будь то сила власти или таланта. Осуждение и отлучение от Церкви гр. Л. Н. Толстого было таким же законным актом, как отлучение католической Церковью писателя Э. Золя. В этом не только право, но и священная обязанность духовной власти, которой поручено важное дело ограждения «малых сих» от соблазна.

А соблазн русской литературы конца XIX века (позже было еще хуже!), действительно, не встречал со стороны Церкви должного отпора, что тоже в значительной мере служило разложению России и подготовке печальной памяти 1917 года.

19

Трудность издания в 1905–1906 гг. церковно-политической газеты,

противоположной общественному течению политики и общественной мысли

Нужно ясно представить себе, что значило в 1905–1906 годах издавать ежедневную церковно-политическую газету, противоположную общему течению государственной политики и общественной мысли. Сколько нужно для этой веры в себя, уверенности в правоте своих убеждений, упорства, трудолюбия и риска, жертвы и средств! Но В. М. Скворцов в полной мере умел для общего дела жертвовать всем. Когда в 1895 году он приступил к изданию «Миссионерского Обозрения», то обратился не к правительству (и вообще ни к кому-либо) за помощью в своем идейном издании, а продал дом своей жены, что был в Киеве на Подоле. Правда, за десять лет умелой и полезной издательской работы, он упрочил положение журнала и своего издательства, но, приступая к рискованному изданию газеты «Колокол» в 1905 году, он снова всё ставил на карту.

Ежедневная газета способна поглотить огромные средства, она часто совершенно разоряла и более обеспеченных, чем был В. М. Скворцов. Кроме того, приступая к изданию «Колокола», он ставил под удар и судьбу уже налаженного издания журнала «Миссионерское Обозрение» и целого ряда книг, брошюр и листовок.

Но В.М.Скворцов пошел на это. Таково было требование долга перед страной в минуту тяжелых государственных переживаний, в которых нужно было оберечь главную опору родины — духовенство и дать ему правильный курс в страшную политическую и церковную бурю. И перед лицом этого долга всё остальное отошло на второй план.

Но в чем же была сущность того политического исповедании я, которому должен был служить «Колокол» и куда должен был призывать его тревожный, но сильный набат?

Сущность новой газеты заключалась в защите начала исторической власти на Руси. Но дело было не только в этом, а и в принципе государственного и культурного объединения и направления жизни шестой части света, еще не окончательно установившейся в формах своего быта и государства. Русская власть в лице Русского Царя была не только собирателем Русской земли, но и двигателем русской образованности, культуры и источником русской гражданственности и правопорядка.

Но все же не только в этом была глубина вопроса. Если на важном вопросе единоличия власти останавливались такие политические умы, как Лев Тихомиров, порвавший с революционерами, то В. М. Скворцов шел еще дальше и на вопрос смотрел еще глубже. Царская власть в России была началом, освященным Церковью: коронованный русский Государь, принявший Таинство Миропомазания, — по мысли Скворцова, — был носителем той благодати, которая через него связывала узами Христовой веры Русскую Землю, — этот дом Пресвятой Богородицы — с Богом. И дело вовсе не в пределах и характере управления. Могла быть принята всякая форма так называемого конституционного управления, но при одном только необходимом условии: признания Помазанника Божия единым высшим авторитетом народа и страны.

В сохранении Царской власти, как высшего начала, стоящего над людскими страстями и желаниями, видел В. М. Скворцов залог прочности и целости Русского государства, его опору и крепость. Подрыв не столько силы власти, сколько нравственного значения Царской власти в России — был подрывом самой сущности России, отказом от ее прошлого, которое было не только соединением последовательно исторических фактов, но осуществлением одной нравственной идеи служения Богу и Божьей правде всей Русской Земли, всего народа русского под водительством Царя, опирающегося на Церковь и в Церкви находящего источник нравственной силы для себя и народа.

«Поражу пастыря и рассеется стадо» — вот тот страшный факт евангельского повествования, который реально ощущал в числе немногих людей этого страшного времени исторических испытаний В. М. Скворцов. А пастырь овец мыслился связанным с ним не только чисто физической связью, но, что самое главное, глубокой нравственной связью. Разорвать такую связь — это значило оставить стадо народа на произвол судьбы в жертву того наемника-волка, который не входит дверями, честно и открыто, и которого овцы не знают. А что подпадание русского народа под власть наемника-волка, которого не знает стадо и который не знает своих овец, неизбежно, если пастырь России, ее Царь, будет поражен, — это с ужасом понимали такие люди, как К. П. Победоносцев. Это понимал и В. М. Скворцов.

Но особенность нравственной личности В. М. Скворцова и была в том, что он не оставался только созерцателем тех событий, которые, если их оставить так, как они есть, то ни к чему хорошему привести не могли. Он до конца своих дней оставался деятельным слугой своей страны и эта деятельность особенно проявилась в роковые годы, следовавшие за русской смутой 1905 года. 
Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

При обер-прокуроре К. П. Победоносцеве едва ли была возможна чисто политическая деятельность В. М.Скворцова, ибо это как бы накладывало бы некоторую тень на характер его миссионерской работы. Но вот Победоносцев ушел и многое вообще в политическом мире России переменилось; нужно было вести миссионерскую работу уже в ином масштабе и иной обстановке. Зараза проникала в широкие слои народа и общества: рядом с религиозным сектантством рождалось и развивалось чисто политическое сектантство. Подрывались не только Церковь, но и тысячелетние исторические устои всего государства. Россия придвигалась к той нравственной бездне, падение в которую на наших глазах приняло чисто апокалиптические формы. Ибо русская катастрофа по своим размерам, количеству жертв, одичанию власти и падению нравственного начала, вместе с безбожием, не только ни в чем не уступает, но во многом и превосходит образы Откровении я св. Иоанна.

Русская катастрофа — это те откровения в «грозе и буре», которые и предвидели предчувствовали такие церковно-политические деятели, как В. М. Скворцов.

Это предреволюционное время, по справедливости, может быть названо временем неудержимого наплыва к нам отовсюду, из чужих стран, разных учений, враждебных христианской религии и здоровой государственности. И безостановочного порождения среди нас самих, в так называемой просвещенной среде нашего общества, всевозможных бредней пошатнувшегося разума, противных духу христианской веры и здравого смысла.

Современное неверие, по-видимому, хотело дать решительную битву вере именно на российских просторах, напрягая все усилия и не пренебрегая никакими средствами к ее искоренению в сердцах русских людей. В этих видах какие только чудовищные мечтания болезненного разума не выпускала на свет Божий неверующая печать? Сколько кощунства, всякого рода издевательств, грубых и тонких насмешек над самыми священными и дорогими чувствами верующего, явных и скрытых подкопов под веру можно было встретить почти во всех родах и видах тогдашней русской светской литературы: в романах и повестях, исторических, естественнонаучных и философских исследованиях.

«Долой веру, нет Бога!» — вот был девиз на знамени полчища неверующих фанатиков, под которым они с лихорадочным рвением, достойным лучшего дела, работали, якобы, на пользу просвещения и блага русского народа.

При таком положении борьбы неверия против веры, достигшей в предреволюционное время крайней остроты, так и кажется нам, будто прямо для нас было написано предостережение великого апостола языков, Павла: «увлечениями различными и чуждыми не увлекайтесь, ибо хорошо благодатию укреплять сердца, а не яствами, от которых не получили пользы занимающиеся ими « (Евр.13:9).

Но было бы большим недомыслием сказать, что русские государственно-консервативные круги не давали себе отчета в том, что происходило в России и куда это ее влекло. И все их расхождение с либеральными кругами заключалось в том, что консерваторы были почвенниками и опирались на русский исторический опыт; либералы же опирались на опыт Запада, рассматривая его вне пространства и времени. И, во всяком случае, вне русского исторического процесса.

Глубокой тревогой были охвачены все просвещенные русские патриоты, вглядываясь в настоящее лицо Росси и задумываясь над последствием таких явлений, которые стали господствовать в жизни не только образованного класса, но и простого народа. Размывались чужестранными водами самые основы народной русской культуры: Церковь и вера. А что могло заменить эти исторические силы, на которых построена и русская культура и русская государственность? Никакого иного исторического фактора не было — ни римской, например, культуры и права; ни средневекового начала. Без Церкви и православия в России — всё повисало в воздухе и должно было рухнуть под своей собственной тяжестью.

В статье «Куда мы идем!» [10] В. М. Скворцов положительно с пророческой силой говорит, что «мирная жизнь переустраивается на новых началах, которые и должны привести человечество на край гибели в грядущем царстве антихристовом». Мировая война и циничное предательство союзниками России на поругание и растерзание — и было началом этого царства антихристова, но основы его были заложены. Фактом, который бросался в глаза всякому наблюдателю, было полное оскудение всякой веры и церковности во всем мире; своекорыстие поглощало всякое нравственное начало; все подвергалось тлетворному влиянию эпохи. А известно, что вера мира может утверждаться только на вечном начале Христа.

Лучше всего эти мысли В. М. Скворцова трактует его замечательная статья, которую в виду ее исключительного интереса и приводим ниже:

«Мы переживаем ужасное, кошмарное время напряженной деятельности сил тьмы; время всяких политических метаморфоз и государственных переворотов. Революционный дух времени потрясает царства, порождает всюду волнение и смуту.

Мировая жизнь переустраивается на новых началах, которые и должны привести человечество на край гибели в грядущем царстве антихриста. Даже такие консервативные государства, как Турция и Персия, и неподвижный инертный Китай увлечены общим революционным течением; вековые, пережившие тысячелетия, незыблемые основы рушатся… Остается Россия — хранительница Православия, хранительница той животворной силы, которая одна только может спасти мир от близкой гибели, возродить его к новой жизни. Что-то будет с нею? Устоит ли она пред всесокрушающим напором революционного и антихристианского течения?

Велика опасность, грозящая нашей Родине, очевидна; появились уже тревожные признаки начавшегося разложения народной жизни. Их разве слепой не заметит. Но велик Бог Земли Русской, и во время столь грозной опасности защитит и спасет ее, если не оскудеет вера ее, если при новом религиозном подъеме, сознав свои прегрешения и осудив их беспощадным судом совести, обратится она с горячей мольбой к Нему — своему Помощнику и Покровителю. О, тогда все силы ада не одолеют ее!

Приятно утешаться этою надеждою на новый религиозный подъем, на будущее укрепление религиозно-нравственных основ жизни, но страшная действительность — продолжающаяся эволюция преступности и падение веры — вызывают тревогу и опасения, наводят на тяжелое раздумье.

Что мы видим теперь в русской жизни?

Всеобщую растерянность, падение и оскудение веры. Всё это не содействует укреплению надежды на более светлое будущее. Если мы взглянем без предубеждения, не чрез розовые оптимистические Оки, а с христианской точки зрения на русскую действительность, то увидим, что тлетворный дух времени оказал уже свое губительное влияние на все классы общества, на все стороны нашей общественной и народной жизни.

Возьмем например нашу интеллигенцию. Она почти сплошь атеистична, оппозиционна по отношению к Церкви и государству и, по признанию ее же вождей, дошла до нравственного банкротства (см. сборник «Вехи»). Гоняясь за призраком лжеименной свободы, она пришла к бездне отчаяния и слагает гимны смерти и разрушению.

Если мы от нашей дряблой и больной интеллигенции обратимся к более здоровому физически и духовно народу и посмотрим на народную жизнь, отбросив предварительно все пристрастные слащаво-сентиментальные мнения о «мужичке» и всякие иллюзии, то невольно придем в содрогание. Расхищаются святыни народного духа, гаснет вера; увеличивается пьянство и распутство; традиции благочестивой старины быстро сменяются разнузданностью и хулиганским цинизмом; число преступлений возрастает… На смену старого более устойчивого нравственно и преданного Церкви поколения выступает новое, решительно порвавшее с прошлым, охладевшее к Церкви.

Тяжело теперь положение и пастырей церковных. Какая нужна вера, какая энергия, чтобы в столь мрачное время — время шатания умов и всяких соблазнов, пасти словесное стадо Христово! И вот в это-то тяжелое для Церкви время что же мы видим? Увы, мы видим, что лучшие силы уходят из духовенства. Уходят на распутия мира сего, а значительная часть остающихся оказывается как бы парализованной, неспособной к жизненной плодотворной работе. Явление это весьма знаменательно и показывает, что и в духовном сословии творится что-то неладное, что и оно отдает дань духу времени.

И сколько отсюда происходит нестроения и вреда для Церкви, сколько такого, отчего с болью сжимается сердце! Посреди всей этой разрухи идет вакханалии я печати, оплевывающей всё святое; отрицающей и попирающей те жизненные начала, те основы бытия нашего, без которых не может жить Русь Православная. Под влиянием левых газет у нас, как известно, составляется общественное мнение; они же политически воспитывают народные массы. Возрастающая дороговизна жизни, при обилии всяких соблазнов и всеобщей расшатанности нравственных основ жизни, сильно нервирует население, отсюда недовольство жизнью и бесчисленные самоубийства.

Как естественный результат такого стечения обстоятельств в русской жизни, наблюдается теперь отсутствие духовного единения и полная неразбериха. Никогда, кажется, не было такого разброда, шатания и разномыслия, как теперь; никогда понятия о правде и долге, о честном и бесчестном, о низком и возвышенном, о красивом и безобразном не перепутывались так, как теперь. Общество поделилось на партии, кружки и толки. Бесконечные партийные споры и происходящая отсюда взаимная ненависть, подобно густому туману заслоняет от людей лучезарный свет истины. И блуждают они в наступивших зловещих сумерках, суетятся, толкуют о многом, забывая единое на потребу, не зная, куда идут и к чему придут.

Невольно вспоминаются грозные слова приснопамятного великого пастыря Земли Русской о. Иоанна Кронштадтского, написанные им десять лет назад: «Если судить о мире по делам его, то невольно приходишь к заключению, что и люди и мир идут быстро к нравственному разложению и спешат к концу. Эти бесчисленные секты и расколы, это беспорядочное метание лжеучителей и лжеучений; это безумное противление словам и писаниям Церкви Божией и учению Христову; это крайнее умножение всяких пороков и свержение с себя всякой узды Закона Божия — ясно свидетельствуют, что люди лишились разума христианского и духа Христова и в слепоте своей вольной не знают, куда идут и к чему придут» («Пастырский Собеседник». 1901 г. № 1).

Это писалось десять лет тому назад. С тех пор в русской жизни совершился крутой поворот к худшему. Настали роковые дни свобод или, вернее, свободного развращения, и города наши стали очагами нравственной заразы, а деревня стала неузнаваема. И что будет дальше, если русские люди не стряхнут с себя это дьявольское наваждение?

Страшно становится за Русь Православную при виде того, как изменяется ее величавый прекрасный христианский образ и в пределах ее водворяется мерзость запустения, и томится душа тяжелым предчувствием, и невольно срывается тревожный, поставленный в заголовке нашей статьи вопрос: куда мы идем?»…

Этот роковой вопрос еще при жизни автора приведенной выше статьи, получил свое трагическое решение: Россия пришла к краю бездны и свалилась в нее… Среди христианского народа позорно поносились народные святыни, легион бесов вселился в сердце кроткого Христова стада и обратилось оно в стадо взбесившихся свиней; антихрист под видом правды, князь мира сего, стал владеть Русью… И не слыханные страдания пали на народ, отказавшийся быть верным Богу.

«Горьким смехом своим посмеемся» — мог сказать В. М. Скворцов, которого столько поносили гнилые либералы в России за глаголы его пророческой правды. А «Колокол» был не только честным прямым политическим органом, он был также и единственной церковной газетой, и в этом своем делании дополнял общую миссионерскую работу его редактора-издателя.

Издание «Колокола» совпало с началом работы по подготовке великого дела Всероссийского Поместного Собора Православной Церкви. И газета широко освещала как работы Предсоборного Присутствия, так и всё, что было связано с предстоящим Собором. На страницах газеты происходил всесторонний обмен мнений по этому важнейшему вопросу русской жизни и устанавливались здоровые церковные взгляды на всё, что было связано с этим начинанием.

В течение года печаталось с особым счетом страниц, в качестве приложения к газете «Колокол», особое издание «На каждый день православному христианину». Оно было еженедельное и заключало в себе задушевные беседы о жизни по Евангелию; беседы на дневные и праздничные евангельские чтении я; назидательные эпизоды из жизни дневных святых; религиозные стихотворения; религиозно-бытовые очерки; рассказы из жизни православных и мира раскольников. Это издание «На каждый день» служило прекрасным пособием для пастырей, для чтения в семье и школе. Оно составлялось с таким расчетом, что весь материал получался на местах за две недели до событий, о которых говорилось в статьях, и потому пастыри могли пользоваться необходимым материалом.

В числе сотрудников были такие выдающиеся лица, как архиепископ Антоний (Храповицкий), епископ Сергий (Страгородский), епископ Никон (Рождественский), Е. Н. Поселянин, Л. А. Тихомиров, проф. А. А. Бронзов, протоиерей Иоанн Восторгов и др. [11] Это было прекрасное издание, служившее с честью делу церковного и государственного обновления и укрепления.

«Колокол» имел несомненный успех. В. М. Скворцов выбрал ту линию, которая оказалась и здоровой и нужной. Газета стала на прочное основание и, защищая в новом строе его разумное начало, отважно боролась с крайностями обоих политических флангов, а, главное, верно служила и безбоязненно защищала непреходящие исторические ценности русской жизни.

Особенно существенна была роль «Колокола» в деле выявления здоровых государственных мыслей при прохождении через новые государственные установления и особенно при обсуждении в Государственной Думе законопроектов, связанных с церковным и школьным вопросами. Но особенно здоровую и сильную критику — и со стороны «Миссионерского Обозрения» и со стороны «Колокола» — встретили законопроекты о свободе совести, сначала носившие совершенно отвлеченный и чуждый русской жизни характер.

«Колокол» твердо отстаивал нерушимость неразрывной связи русской государственности с Православной Церковью, и эту связь ставил выше начала отвлеченного учения о свободе совести. По мышлению его редактора-издателя В. М. Скворцова свобода совести, как и вообще всякая свобода, не может быть выше интересов государства, ибо применяется она не в пустом пространстве, а именно в формах и толще государственной жизни. А так как Русская Православная Церковь имеет права на высокое государственное признание, то только под этим углом и должен рассматриваться вопрос о свободе совести и исповеданий.

Многое из того, что почти полвека тому назад так упорно защищал В. М. Скворцов и его «Колокол», теперь стало бесспорным. Но тогда всё это огульно отрицалось русской либеральной интеллигенцией со свернутыми в сторону революционными мозгами. А теперь после страшных испытаний иногда кажется совершенно непонятным, как вообще могли быть отвергаемы столь понятные вещи. И горькое удовлетворение мог испытывать В. М. Скворцов при крушении русской государственности, сознавая, что источник этого крушения он задолго предвидел и против многого предостерегал. 
Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

20

Революция и гибель всего Скворцовского издательства

Революция 1917 года разрушила издательство В. М. Скворцова, созданное неусыпными трудами почти всей его жизни. Выход в свет изданий запрещен был навсегда; собственная его прекрасно оборудованная типография «Колокол» была реквизирована; огромный склад книг и брошюр запечатан (а впоследствии большевиками уничтожен); богатейшая библиотека похищена. Помещение редакции заняла банда вольных милиционеров, состоявшая из молодых людей и солдат-дезертиров, которые упражнялись в стрельбе в святые иконы и в связки книг, простреливая их и приводя в негодность. А, скопленные десятками лет, ценнейшие рукописные материалы редакции, в том числе огромной ценности труды для целых книг, конфискованы и были отвезены в здание Государственной Думы, где помещался первый революционный комитет, а потом и расхищены.

Революционно-либеральные круги в первые же дни государственного переворота не забыли В. М. Скворцова и расправились с ним круто. После ареста и пребывания вместе с другими высокими сановниками в «министерском павильоне» Государственной Думы и затем, допросов в Верховной Следственной Комиссии, для него стало ясно, что революционное правительство крепко взяло его «на учет», а, следовательно и самое пребывание в Петрограде становилось все опаснее. Затем прошла еще более грозная волна октябрьских выступлений большевистской вольницы и всё, накопленное тяжелым трудом многих поколений, стало предаваться систематическому уничтожению.

В. М. Скворцов потерял все и, самое главное, возможность продолжать великое дело всей своей жизни. Да и сам он остался в живых лишь чудом по милости Божией. Предупрежденный почитателем-евреем о готовящемся новом аресте, Василий Михайлович бежал вместе со всей своей семьей в Крым, где в Гурзуфе была у него дача. Но скорбные и черные дни не миновали его и под ласковыми лучами крымского солнца, так как и здесь бушевала, охваченная звериной злобой большевистская вольница в лице севастопольских матросов, потерявших образ человеческий.

Осенью 1918 года столичные газеты сообщили, что В.М. Скворцов 4 сентября расстрелян по приговору красного трибунала, что дало основание многим его почитателям по всей России помолиться в торжественных панихидах о упокоении души крупнейшего церковного деятеля. Но позже оказалось, что был расстрелян не он, а московский миссионер, протоиерей о. Иоанн Восторгов [12] , который томился и был осужден вместе с несколькими министрами.

История пребывания В.М. Скворцова в Крыму полна тех совпадений, которые поистине можно назвать чудесными, так как эти обстоятельства ни в какой степени нельзя объяснить ходом событий.

Покорно с христианским смирением принимая ниспосланные России бедствия, В. М.Скворцов не мог не понимать своей личной обреченности. Его миссионерская и политическая работа пользовалась всероссийской известностью и, с точки зрения большевиков, — являлась «преступною» деятельностью в пользу «царизма», что могло повлечь за собою только одно воздаяние: пулю чекиста. Но не все совершается по мысли людей. Есть в жизни и то, что направляет людей помимо людей: есть Промысл Божий и он охранил В.М. Скворцова, как истинного слугу Церкви и правды ее.

Эта цепь чудесных случайностей так необычна и интересна, что на ней невольно хочется задержаться и сообщить читателю.

***

Итак, лишившись всего в Петрограде, В. М. Скворцов с многочисленной семьею проживал в Гурзуфе на собственной даче. И, докатившаяся до Крыма волна большевизма, едва не захлестнула здесь маститого Василия Михайловича: малограмотные властители Крыма, спутав его с адмиралом Скворцовым, обвинили в писании статей, призывавших Черноморский флот к борьбе с большевизмом. И группа матросов и солдат явилась арестовать его, чтобы отправить в Севастополь, конечно, на расстрел.

Только мужество и спокойствие духа спасли тогда В. М. Скворцова.

— Это ты… старый монархист, звонивший в колокол (указание на его газету «Колокол»)? — спросили старика прибывшие.

— Да, это я! Но в газетах больше не пишу и доживаю свой век в кругу семьи, — ответил Василий Михайлович.

— Первый раз видим монархиста, который не юлит, не отрекается…

К счастью, среди серых шинелей оказался бывший семинарист, очевидно, знавший Скворцова по его трудам. Он-то и стал на защиту старца, и отряд решил оставить его под домашним арестом, пока не последует из Севастополя нового приказа и разъяснения.

Прошло несколько жутких дней, пока не получился новый лаконический приказ: «судить местным судом». Во главе судей, явившихся на дачу Скворцова, который в это время был болен, опять к счастью оказался комиссар Вагуль, мастеровой из бывших баптистов.

— А, вот он какой Скворцов-то… старый, слабый! Я давно о тебе, товарищ миссионер, слыхал и иначе себе представлял.

Завязалась беседа. Комиссар похвалился, что он был пресвитером Владикавказской баптистской общины и мечтал когда-нибудь сразиться с синодальным миссионером.

— Вот, наконец, где мы, товарищ, встретились!

Не преминул большевик-сектант покощунствовать насчет своих бывших верований во Христа и причащения Его Кровию:

— Теперь я другою кровью причащаюсь… буржуев. Но вас, тов. миссионер, мы не можем считать буржуем, вы — человек труда. Давайте-ка на допрос ваших служащих, посмотрим: как они вас одобрят или осудят — таков и наш будет приговор.

Явились слуги. Комиссар заперся с ними в комнате и, наставив револьвер, потребовал говорить всю правду: каков хозяин, из одного ли котла с хозяевами вас кормят, хорошо ли платят и т. п. Вышедши затем, комиссар объявил Василию Михайловичу:

— Служащие вас любят и хвалят, а потому я вас должен оправдать и освободить от ареста. Мы боремся с молодыми, здоровыми, а вы больной, старый… умирайте своею смертью.

Позже Вагуль проникся к Василию Михайловичу симпатиями и пока комиссар этот был в Гурзуфе, Скворцов спокойно мог спать, без страха за новые репрессии. Но татары случайно убили Вагуля и началась кровавая расправа с населением этого малого курорта. В течение недели было убито более ста душ. Была приговорена к расстрелу вся интеллигенция и в ее числе В. М. Скворцов, его сын и зять, местный священник и др. Но промыслительная Десница Господня и здесь не оставила Василия Михайловича без своего чудесного заступления. Прибывший из Ялты отряд для совершения в Гурзуфе «Варфоломеевской ночи» предварительно посетил винодельню Денисова. Сметливый винодел угостил на славу прибывших, засидевшихся в погребах до глубокой ночи. А тут вдруг подоспел телефонный приказ: скорее возвращаться в Ялту, так как немцы вблизи и уходит последний пароход с большевиками в Новороссийск. Пьяные едва унесли ноги.

После этого своего чудесного спасения В. М. Скворцов боялся испытывать Божие к себе милосердие и при втором нашествии большевиков весною 1919 года эвакуировался на Северный Кавказ. Но после изгнания красных из Крыма, он с семьею снова вернулся к себе на дачу в Гурзуф, где и продолжал заниматься национально-общественной деятельностью.

И вот подошли грозные дни осени 1920 года, к Крыму стали приближаться волны красной армии, пытаясь захватить последний оплот русской государственности. Вторично испытывать судьбу и милость Божью — было просто неблагоразумно: В. М. Скворцов покинул родную землю и осенью 1920 года — эвакуировался в Константинополь, а затем в Сербию.

***

Вместе со скрывшимся в осеннем тумане последним клочком русской земли В. М. Скворцов, уплывая в неведомую даль эмиграции, оставлял за собой 40 лет неустанного труда крестоносного служения Церкви и Родине. Его совесть была спокойна. И обозревая поле прошлого напряженного труда, он с полным правом мог сказать, что не зарыл, а приумножил от Бога данные ему таланты. Традиция крепкой, родной семьи из священнической среды сказалась в нем сознанием того, что человек послан в мир для труда и осуществления того, что дало христианство и воплотила Церковь — этот источник человеческой силы.

Служба Церкви была в то же время службой Государю и стране, так как русская Православная Церковь являлась животворным источником русской моральной силы, основ русской культуры и государственности. Никаких других основ нет. И культура без Церкви на русской почве просто повисает, как засохшая ветка дерева, лишенного исторических питательных корней. 
Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

21

Уход с Родины

и временное пребывание в Константинополе

Уход народа, хотя и в сравнительно малом числе, в раскол и сектантство свидетельствовал, с одной стороны, о болезни русской души, а с другой — о злой воле, о том своеволии духа, которое исторически являлось оборотной стороной прекрасного русского народного характера. Болезнь эта требовала лечения и борьбы с своеволием и по этим двум путям шла работа рожденного и возглавляемого В. М. Скворцовым активного и практического миссионерского дела в России. Но рядом с этим требовалось пробудить и погруженных частично в лень и дрему пастырей господствующей Церкви, дабы они не допустили расхищения вековых церковных богатств в России.

Всё взятое вместе создавало то творческое оживление, которое для некоторых архипастырей и государственных деятелей являлось ненужной суетой и беспокойством. И сам В. М. Скворцов казался человеком, хотя и одаренным и полезным, но… беспокойным. Поэтому, когда со свойственной ему убежденностью и прямотой в 1915 году он разошелся во взгляде на задачу Православной Церкви и миссионерства в завоеванной Галиции, то он не уступил и ушел из Синода в отставку. Но не на покой! И в качестве уже не связанного служебными отношениями деятеля он хотел с еще большей свободой, силой и самостоятельностью продолжить дело всей своей жизни.

Судьба сложилась иначе. Налетевшая революционная буря сломала русский государственный корабль. И потерпевшие крушение гибли под развалинами того могучего здания, опору которого — Церковь и Трон легкомысленно и преступно расшатывали в течение многих лет.

Немногих это кораблекрушение выбросило на чужую землю и среди них на братской сербской земле оказался и В. М. Скворцов — деятель очень большого калибра даже по русским масштабам.

И вот для такого опытного церковного деятеля достаточно было беглого знакомства с новой организацией и жизнью Сербской православной Церкви, чтобы понять, что и здесь далеко не все благополучно и что нужно приложить свои силы, ибо и в этот мирный уголок Вселенской Церкви, если еще не дошли, то дойдут противоречивые течения… Он предложил, вместе со своим другом и выдающимся миссионером М. А. Кальневым [13] , свои услуги по организации внутренней миссии. Но они не были приняты, встретив классическое заявление, что … «у нас нечего делать миссии, так как нет у нас никаких сектантов»!?

Кальнев уехал в Болгарию, где получил место профессора Пловдивской духовной семинарии и продолжал плодотворно трудиться на поле миссионерства в братской Болгарской Церкви, издавая книги, брошюры и серьезный миссионерский журнал: «Православен Миссионер»; В.М. Скворцов… получил место в управлении одного секвестрованного лесного имения. Большего для него не мог сделать его старый приятель еще из Петербурга — великий сербский патриот и государственный муж, Н. П. Пашич.

Не мог не страдать и не скорбеть маститый Василий Михайлович Скворцов, оторванный от любимой церковно-общественной работы всей своей жизни. Но и в этой новой и непривычной работе он оказался все тем же добросовестным и честным тружеником, всеми уважаемым и любимым.

После Первой мировой войны Сербия в 1918 году стала Королевством сербов, хорватов и словенцев. И после военной грозы и разорения, озаренная лучами победы и овеянная легендарным геройством, — она строила свою жизнь уже в ином масштабе и на иных основаниях. Во всех областях требовались культурные силы и в эти годы русская эмиграция оказалась как бы исторической удачей Сербии. Защитники Сербии из 1914–1917 годов — явились участниками и работниками ее послевоенного возрождения.

Жатва была обильной, деятелей было мало… Но время шло, а услугами и богатыми знаниями В. М. Скворцова не торопились воспользоваться и он продолжал работать в глухой провинции, на чуждом ему поприще. И только в 1925 году высоко просвещенный и сердечный человек, тогдашний министр доктор Воислав Янич, в провинциальной глуши случайно обнаружил В. М. Скворцова и решил, что для такого человека есть другое поприще работы: старого и опытного церковного деятеля назначили профессором Сараевской Богословии.

Таким образом, заботами д-ра Янича маститому труженику пера и богословской миссионерской науки В. М. Скворцову удалось, наконец, на старости лет причалить к той пристани, откуда в пору молодости отплыла его жизненная ладья в широкое раздолье всероссийского деятеля Миссии.

Получив в новых условиях своего привычного труда досуг, Василий Михайлович, невзирая на свои преклонные годы, снова принялся за журнальный труд, сделавшись сотрудником варшавского журнала «Воскресное Чтение», румынского синодального, болгарского — «Православен Миссионер», сербского — «Црква и Живот» и «Гласника Патриаршие», а также русских газет и журналов. Кроме того, уже в эмиграции В. М. Скворцов издал отдельными книжками: «Евангельские беседы на каждый день», «Разговор православного с адвентистом», «Социализмът в светлината на историята му, пред суда на Свещеното Писание и учението на Православната Църква» и др.

Звали В. М. Скворцова и на широкую миссионерско-издательскую работу заграницу. Но он привязался ко второй своей родине и остался со всею семьею в Сербии.

***

Несмотря на свой преклонный возраст и на все пережитое, Василий Михайлович и в эмиграции оставался тем же сердечным, живым, всем интересующимся и все новое изучающим работником на церковно-общественной ниве. После М. В. Родзянко, он был долгое время председателем большой русской колонии (Панчево); организовал русскую церковную общину в Сараеве и был ее долголетним председателем; там же организовал Югословенско-Русскую Лигу и, состоя товарищем председателя ее, предложил ряд интересных докладов… Участвовал в Церковном Соборе 1921 года в Сремских Карловцах, и т. Д.

Постепенно В. М. Скворцова стали привлекать к своей работе в Священный Синод Сербской православной Церкви, благодаря вниманию заслуженных иерархов: митрополита Варнавы, епископа Досифея и др. А со времени вступления на Патриарший престол, блаженнопочивший святейший Варнава давал ему для разработки или заключения ряд церковных вопросов. И незадолго до своей кончины, Василий Михайлович представил Синоду обширный доклад по вопросу о борьбе с адвентизмом, который все больше тревожил Сербскую Церковь.

С годами он становился все более популярным, известным и любимым в сербских церковных и общественных кругах. И король отметил высоко полезную деятельность В. М. Скворцова пожалованием ордена Святого Саввы высшей степени [14] .

Когда В. М. Скворцов торжественно праздновал в Петербурге 25-летие своей церковно-государственной службы, его праздник почтил Святейший Синод в лице высших представителей Церкви, масса сослуживцев, сотрудников и почитателей. Говорились теплые речи; получены были со всех концов великой России приветствия; лилось шампанское и провозглашались бодрящие здравицы. Но уже 45-летний юбилей (1926 год) застал его в тягчайшем из всех земных бедствий: в положении изгнанника из родного Отечества, которому он отдал всю свою жизнь от юности до маститой старости; в положении многострадального Иова, у которого отняли заслуженный покой и состояние, благословленные Богом.

Теперь маститый юбиляр жил и трудился лишь для самого необходимого. Старость и слабость не были обеспечены ни на один день; душа не знала покоя. Но дух уныния и теперь не посещал Васили я Михайловича, и многочисленные друзья — русские и сербы — видели его неизменно бодрого в богословии, спешащего по улице, умиряющего в собраниях и по прежнему трогающего до слез… блестящего оратора.

Таков был В. М. Скворцов до последних дней… Но забота о «насущном» все больше ослабляла его и отнимала последний покой. Между тем и жизнь и свобода духа творчества маститого Василия Михайловича, как писателя, нужны были для истории. Он был одним из последних, уцелевших от террора, могикан эпохи трех десятилетий жизни русской Церкви и государства. Он — ближайший сотрудник семи обер-прокуроров, начиная с К. П. Победоносцева, и соратник целой галереи умерших и здравствующих еще иерархов Церкви — великих и малых; поле наблюдений Василия Михайловича, как искушенного церковного летописца и опытного журналиста — было огромное. И в этом отношении на В. М. Скворцове, как на летописце, лежал долг «завещанный от Бога»…

История не повторяется, но она продолжается и на путях ее продолжения прошлое давило на настоящее. И такой свидетель, как В. М. Скворцов, мог не только рассказать — он мог дать летопись наших роковых ошибок и заблуждений и осветить эту летопись своим громадным опытом жизни и службы. Стольких выдающихся людей он видел; в стольких исторических событиях принимал участие; с кем только не боролся и как добивался развития своего дела. Это была бы летопись самой русской жизни двух последних царствований; необычайного политического, духовного и материального роста России.

Если бы в этой «Летописи» оказалась только одна глава, посвященная воспоминаниям его общения с величайшими российскими государственными деятелями — Победоносцевым и Столыпиным, то она одна уже представляла бы огромный интерес и историческую ценность. Здесь следует упомянуть, что В. М. Скворцов в ранние годы уже «прозрел» в П. А. Столыпине выдающегося государственного мужа и горячего патриота и вступил с ним в переписку. Может быть, в этом вопросе было известное влияние и Победоносцева, который исключительно хорошо распознавал людей. Во всяком случае, в бытность Столыпина саратовским губернатором Скворцов ездил к нему и провел несколько дней в тесном общении с этим замечательным администратором. И впоследствии с особой сердечностью Василий Михайлович любил вспоминать именно об этой своей поездке, когда свободно мог вести беседу со Столыпиным, соучаствуя в его скорби по поводу бедствий, надвинувшихся на Россию… П. А. Столыпин чрезвычайно интересовался вопросом о сектах, которым явно симпатизировали левые круги: он сознавал их огромный вред не только для Церкви, но и для государства.

В своих газетных статьях В. М. Скворцов неоднократно возвращался к мысли, что спасительным кормчим российского государственного корабля может быть только Петр Аркадьевич Столыпин — муж великого разума и твердой воли, любви к Отечеству и огромного административного опыта. Поэтому и преждевременную смерть его оплакивал горячо, предчувствуя начало конца.

А скольких выдающихся иерархов Русской Церкви мог воскресить в своих воспоминаниях В. М. Скворцов, много лет проведший в центре высшего церковного управления и лично побывавший почти во всех епархиях! Сколько мог рассказать о высоком сотруднике своих изданий, о всероссийском молитвеннике, отце Иоанне Сергиеве (Кронштадтском)! 
Окончание в следующем сообщении

[Владимир К.]

***

Жизнь В. М. Скворцова была подвигом служения Церкви и Родине. И одно уже это давало громадный опыт, столь нужный нам, стоящим на разнодорожье. И силы его должны были быть бережно сохранены для выполнения этого долга пред историей и потомством, а возможности всемерно облегчены, застань Василия Михайловича эти годы старости в России, наверно ему была бы пожалована сверх-пенсия, а на чужбине пришлось растрачивать последние старческие силы на обеспечение текущего дня…

Уже в самые последние дни своей жизни В. М. Скворцов все же написал прекрасный труд: «Социализм пред лицом Священного Писания и учения Православной Церкви», изданный уже после смерти, в1934 году...

Узнав о тяжелом состоянии больного, Его Святейшество Патриарх Варнава послал по телеграфу благословение с сердечным пожеланием выздоровления Василию Михайловичу, которого знал, ценил и любил еще из России. А спустя несколько часов, когда пришла скорбная весть о кончине великого миссионера, Его Святейшество послал телеграмму с выражением сочувствия вдове и семье покойного.

***

Смерть Василия Михайловича Скворцова 2 мая 1932 года была, как и всякая смерть, неожиданной для его семьи и близких, но как бы всегда ожидаемой самим Василием Михайловичем. И глубоко прав был настоятель русской церкви в Сараеве, протоиерей Алексей Крижко, указывая в своем надгробном слове, что у Василия Михайловича нужно учиться не только тому, как нужно жить, но и как по-христиански умирать под кровом Святой Церкви, пред лицом ее служителя.

«Старая штука — смерть, — говорит герой Тургенева, — а для каждого она вновь». И это потому, что живем мы не по-христиански, и смерть нам, также не по-христиански, чужда и странна…

Сараево, которое почитало и любило Василия Михайловича, особенно торжественно проводило его к месту вечного упокоения. Четвертого утром тело усопшего было перенесено в собор. Гроб, прикрытый русским национальным флагом, утопал в живых цветах и венках. Собор не мог вместить всех прибывших к трем часам дня и часть их расположилась в ограде и на улице. Собралась вся Богословия, с профессорами, прибыл командующий армией, высшие представители города и различных обществ, а также иностранные дипломаты и многие другие. Отпевание совершал Высокопреосвященный митрополит Петр [15] в сослужении восьми священников. Пело два хора: русский и богословский сербский.

Этот великий труженик на Ниве Господней привлекал к себе сердца людей своею бескрайней отзывчивостью, готовностью всегда, всюду и всем служить.

После отпевания гроб вынесли сыновья и зятья покойного и торжественная процессия двинулась к кладбищу. Впереди несли крест, затем многочисленнее ордена и венки, а за всем этим два хора — русский и сербский, потом священство, траурная колесница, семья и многочисленные друзья, знакомые и почитатели.


[1] Вскоре—епископ Антоний (в миру Алексей Храповицкий). Родился он в 1863 году. Окончил в 1885 году Петербургскую духовную академию и пострижен в монашество; определен на должность пом. инспектора. В 1886 году—преподаватель Холмской духовной семинарии. В 1887 году назначен доцентом Петербургской духовной академии, а в 1888 году утвержден в степени магистра богословия. В 1889 году назначен инспектором той же академии. В 1890 году состоял ректором Петербургской духовной семинарии, возведен в сан архимандрита и назначен ректором Москов. Дух. академии. В 1895 году определен ректором Казанской дух. академии и с 1897 года—епископ Чебоксарский; в 1899—епископ Чистопольский, а с 1900—епископ Уфимский. В 1902 году определен епископом Волынским и в 1906 году избран членом Государственного Совета. В 1911 году удостоен степени доктора богословских наук и с 1912 года — член Святейшего Синода. С 1914 года — архиепископ Харьковский и Ахтырский, а с 1918 года — митрополит Киевский и Галицкий. На Всероссийском Церковном Соборе в Москве 1918–1919 гг., при избрании патриарха, получил большинство голосов.

В эмиграции проживал в Югославии (Сремские Карловцы), где и скончался 10 августа 1936 года и похоронен в Иверской часовне на русском кладбище в Белграде.

[2] Так наз. «Дело о Павловских сектантах» слушалось в Сумах выездной сессией Харьковской судебной палаты и защита была представлена харьковской адвокатурой. В помощь были приглашены из Москвы знаменитые адвокаты: Маклаков, Муравьев и Тесленко. Дело состояло в том, что толпа сектантов набросилась на православную церковь и разнесла ее вдребезги: поломала иконы, утварь и все священные предметы. Во избежание соблазна, дело слушалось при закрытых дверях, как полагалось по закону. И по высочайшему повелению были сделаны исключения только для четырех лиц: для председателя Сумского суда, для представителя Синода знаменитого Вас. М. Скворцова, представителя министерства юстиции И. Г.Щегловитова (впоследствии министр) и профессора-психиатра И. А.Сикорского (см. «Из воспоминаний» В.А. Маклакова. С. 250–255).

[3] Архиепископ Евлогий (в миру Василий Георгиевский) род. 1868 года и в 1892 году окончил курс Московской духовной академии. В 1895 году пострижен в монашество и назначен инспектором Владимирской семинарии, а в 1907 году — ректором Холмской дух. Семинарии с возведением в сан архимандрита. С 1903 года — епископ Люблинский, с 1905 года — епископ Холмский и с 1917 г . — член Государственной думы второго созыва. С 1912 г .— архиепископ, а с 1914 года — архиепископ Волынский. В эмиграции, в сане митрополита, управлял Западно-Европейской епархией (округом) и скончался в Париже 9 августа 1946 г .

[4] М. Н. Катков—редактор газеты «Московские Ведомости», а с 1856 г . издавал журнал «Русский Вестник», в котором печатались Толстой, Достоевский, Тургенев. В своем журнале Катков решительно высказывался против революционных и социальных влечений и на этой почве вел острую полемику с Чернышевским и Герценом. Это имело то особое значение, что вокруг К. тогда собрались крупные литературные силы. В так наз. «горячих» статьях он выступал с резкой критикой правительственных мероприятий и особенно внешней его политики, что привлекло к нему симпатии общества. Но с конца 70-х годов в его политическом настроении произошел резкий поворот и он восстал против русской интеллигенции; превратился в крайнего консерватора. Отличался публицистическим талантом и смелостью суждений.

[5] В.В. Розанов провел остаток своих дней в Сергиевом Посаде у «стен церковных», — вблизи одной из величайших святынь Православия, у ограды Троице-Сергиевой Лавры, — около своего друга о. Павла Флоренского. И он не только смирился, покорился, покаялся, но и припал ко Христу радостно, как Фома (с. 8384, Курдюмов: «О Розанове»). В ужасных условиях холода и голода умирал он.

[6] Розанов, В. В.: «Около церковных стен». СПб, 1906. т. 1.–С. 177–182.

[7] Князь Алексей Дмитриевич Оболенский, ближайший сотрудник гр. Витте, был автором манифеста 17 оетября 1905 г . умер в эмиграции в 1933 году.

[8] Тихомиров, Л. А. — один из крупных революционеров 70-х и начала 80-х годов, один из трех подписавших приговор смертный императору Александру II . Раскаялся, был прощен императором Александром III и вернулся в Россию. Писатель и журналист. Был редактором-издателем «Московских Ведомостей». Написал большой труд в трех томах по идеологии монархизма «Монархическая государственность». Скончался в полной нищете.

[9] Епископ Антонин (в миру Александр Грановский) род. 1865 году и в 1891 году окончил духовную академию. С 1913 по 1917 гг. управлял Владикавказской епархией.

Победоносцев, который хорошо определял людей, называл его «чучело гороховое»… Действительно, после революции этот епископ стал горе-митрополитом живоцерковников и апостатом. Потом он снял с себя сан, не желая, как он выразился, носить на голове «золотой горшок». В проповедях он жаловался своим немногочисленным последователям: «После съезда меня завалили ругательными письмами, угрожая в будущем повесить на Красной площади. Никого так не ругают в Москве, как меня»… Недовольный звоном, он решил сократить его до минимума и распорядился сломать колокольню над воротами Заиконоспасского монастыря. Отменил обряд благословения хлеба, елея и вина, под предлогом, что «применительно к русскому быту, надо бы было благословлять ржаной хлеб и квас». В Москве Антонин получил кличку «церковного Бим-Бома»,

[10] «Колокол» от 2 февраля 1912 года.

[11] В «Колоколе» принимали участие следующие авторы: Айвазов И. Е., миссионер; Аквилонов Е. П., профессор; Алексий, епископ; Алмазов А. И., проф.; Антоний, архиепископ; Апраксин С.А., врач; Богдашевский Д. И., проф.; Бердников И.С., проф.; Бронзов А. А., проф.; Болховецкий Н. М. (псевдоним); Буткевич Т. И., проф.; Восторгов И. И., прот.-миссионер; Глубоковский Н. Н., проф.; Голубев С. Т., проф.; Грацианский Д. И.; Гринякин Н. М.; Димитрий, архиепископ; Дроздов Н. М., протоиерей; Дунаев о. А., свящ.-миссионер; Евреинов К. Н.; Елишев А. И., публицист; Иннокентий, епископ; Ивановский Н. И., проф.; Кальнев М. А., миссионер; Карелин А., художник; Клевезаль В. И., врач; Козицкий П. А.; Кочергин М. В., военн. Писатель; Кутепов Н. П., протоиерей-миссионер; Литвин-Эфрон С. К., писатель; Нольде барон А.Э., писатель; Ольшевский И. Л., протоиерей-миссионер; Остроумов А. М., проф.; Попов К. А., свящ.-мисс.; Потехин С. М., свящ.-мисс.; Певницкий В. О., проф.; Розанов В. В., писатель; Савченко И. П., крестьянин-писатель; Сенатов В. Г.; Сергий, архиепископ; Скворцов В. М.; Смирнов П., свящ.-мисс.; Смолин И. В., диакон писатель; Таубе барон М. Ф.; Тихомиров Д. И., педагог; Тихомиров Л. А., писатель; Троицкий А. П., свящ.; Яцкевич В. И. и др.

[12] Восторгов Иоанн, протоиерей, известный миссионер и духовный писатель, быв. Настоятель храма Василия Блаженного в Москве. Выдающийся проповедник. Без высшего образования, но исключительно талантливый и просвещенный, замечательный оратор. Вдохновенные проповеди его богаты содержанием, а выступления на «злобу дня» отличались исключительной смелостью. Неустрашимый борец против социализма, он издал огромный двухтомный труд «Социализм при свете христианства», изобличая социалистическую доктрину. Закончил жизнь истинным мучеником и героем духа в начале 1918 г ., когда был расстрелян в Москве. Он запретил завязывать себе глаза и просил расстреливать его последним, чтобы иметь возможность напутствовать в вечную жизнь всех других расстреливаемых (мин. Щегловитова, мин. Хвостова, тов. мин. Белецкого и многих др.). Крепостью веры и мужеством он поразил убийц своих.

[13] Михаил Александрович Кальнев — известный епархиальный миссионер, противосектантский писатель и выдающийся исследователь многочисленных русских сект. Скончался в Болгарии в 1942 году.

[14] Сербский король Александр отлично знал Василия Михайловича по России. Когда юный Александр Карагеоргиевич учился в Петербурге, то В. М. Скворцову было поручено сопровождать его в Киев для поклонения святыням. И, после этой поездки, В. М. удостоился высокой награды: получил орден и портрет с трогательной надписью… но, после крушения России, прибыв в Сербию, В.М. Скворцов не нашел возможным напоминать о себе.

[15] Глубокий и благостный старец, 82 лет, сербский митрополит Петр (Симонич). Замучен в хорватском концентрационном лагере в 1941 году.

Владислав Маевский

http://voskres.ru/oikumena/maevskii1.htm