О «еврейском столетии»

[Александр Васильевич]

Академик Игорь Шафаревич

О «еврейском столетии»



Беру в руки книгу Ю.Слёзкина "Эра Меркурия". Это очень интересная книга, начиная с ее названия, которое в английском оригинале звучит "The Jewish century", что значит, насколько я могу судить, "еврейское столетие". Так что я даже долгое время не мог понять, что я ту же книгу, но под другим названием уже читал по-английски. Такое изменение названия вызывает естественный вопрос: "Что же это за тема, для обсуждения которой Америка уже созрела, а нам ее можно подавать лишь под более осторожным и обтекаемым заголовком?". Ответ содержится во введении, где говорится: "Современная эра — еврейская эра, а XX век — еврейский век. Модернизация заключается в том, что все становятся подвижными, чистоплотными, грамотными, говорливыми, интеллектуально изощренными и профессионально пластичными горожанами… Модернизация — это когда все становятся евреями". Здесь и дальше я пользуюсь имеющимся печатным переводом, несмотря на отмеченное выше изменение заглавия. Дальше говорится: "У одних… получается лучше, у других — хуже, но никто не способен стать лучшим евреем, чем сами евреи". Еще одна цитата: "Эта книга представляет собой попытку рассказать историю еврейского века и объяснить его истоки и значение". И, только дочитав книгу (ее перевод), я осознал, что статья Радзиховского "Еврейское счастье", из которой мы узнали имена тех, кто тогда определял нашу судьбу, и была напечатана в американской же газете на русском, правда, языке.

Но еще более поразительным, чем изменение названия в переводе, является противоположность картины, которая вырисовывается в начале книги (первая глава) и в её продолжении (вторая-четвертая главы).

Книга состоит из четырех глав. Их названия такие: глава первая — "Сандалии Меркурия", подзаголовок — "Евреи и другие кочевники"; глава вторая — "Нос Свана: Евреи и другие европейцы"; глава третья — "Первая любовь Бабеля: Евреи и Русская революция"; глава четвертая — "Выбор Годл: Евреи и три Земли Обетованные". Смысл главы первой, как мне кажется, характеризуется уже её первой фразой: "В общественном и экономическом положении евреев средневековой и новой Европы не было ничего необычного". Дальше о концепции этой главы речь будет идти отдельно. Сейчас лишь отметим, что такая попытка доказать, что "исторически евреи ничем не отличались от других народов", не нова и обычно согласуется с "либерально-демократическими" взглядами. Наоборот, главы вторая-четвертая содержат достаточно аргументированных (т.е. снабженных ссылками) данных, чтобы объявить автора неполиткорректным или даже "экстремистом", "националистом" или "фашистом". Сейчас к этой категории относят обычно авторов, указывающих национальность тех или иных политических и экономических деятелей. А в отношении евреев это считается абсолютно недопустимым. Глава вторая именно посвящена фантастическому взлету еврейского влияния в Европе XIX-XX вв. Так, автор сообщает: "В Вене времен fin de siecle 40% директоров публичных банков были евреями. И все банки, кроме одного, управлялись евреями под прикрытием аристократических Paradegoyim". Другая цитата: "В Будапеште 1921 года 87,8% всех участников фондовой биржи и 91% членов Союза валютных маклеров составляли евреи". Следующая цитата: "В 1912 году 20% миллионеров Великобритании и Пруссии были евреями". Та же картина с образованием: "В 1880 году евреи составляли 3-4% населения Австрии, 17% студентов высших учебных заведений и треть студентов Венского университета. В Венгрии (5% населения) они составляли четвертую часть всех студентов и 43% студентов Будапештского технологического университета". Следующая цитата: "В Германии, Австрии и Венгрии начала XX в. издателями, редакторами и авторами большинства национальных газет, не являющихся специфически христианскими или антисемитскими, были евреи. (Впрочем, в Вене даже христианские и антисемитские газеты иногда издавались евреями)". Автор приводит мнение одного исследователя, Стивена Беллера: "В век, когда пресса была единственным средством массовой информации, культурным или не очень, либеральная пресса была по-преимуществу еврейской". Автор делает следующую оговорку: "Современный век начался не с евреев. Они вступили в него поздно и имели мало отношения ко многим из важнейших его эпизодов (таким, как научная и промышленная революции) и с трудом приспособились к его многочисленным требованиям. Приспособились они лучше всех, и в результате преобразили весь мир, но при акте творения и при раннем распределении ролей они не присутствовали".

С наиболее болезненной для нас (то есть русских) ситуацией мы сталкиваемся, судя по названию, в главе третьей. Тут автор полностью выкладывает наиболее болезненные как с русской, так и, вероятно, с еврейской, точек зрения известные факты. Так, он пишет: "Красная Армия была единственной (…) во главе которой стоял еврей. Троцкий был не просто военачальником или даже пророком, он был живым воплощением искупительного насилия, мечом революционной справедливости и — в то же самое время — Львом Давидовичем Бронштейном, чьей первой школой был хедер Шуфера в Громоклее, Херсонской губернии". Далее перечисляются вожди большевиков, стоявшие в годы Гражданской войны ближе всего к Ленину — Г.Е. Зиновьев (Овсей-Герш Аронович Радомысльский), Л.Б. Каменев (Розенфельд) и Я.М. Свердлов. Автор рассматривает участие евреев в Русской революции как революцию внутри еврейства, разрыв поколений, который, с точки зрения младших, был отцеубийством (несколько, как мне кажется, в духе Фрейда). Он приводит цитату из "Конармии" Бабеля, где по поводу "галицийских местечек" говорится: "Повсюду царил вековой запах гнилой селедки и протухшей кислоты испражнений". Мне кажется, что этим объясняется лишь одна сторона пассионарного участия евреев в Русской революции. Да и сам автор цитирует лишь еврейских авторов — Бабеля, Багрицкого и т.д. Привлечение авторов, видевших ситуацию иначе, например, Шульгина, могло бы прояснить её лучше. Врочем, в рассказе Бабеля "История моей голубятни" рассказывается, как Бабель поступил в гимназию. По этому поводу у него дома было устроено празднество, на котором его учитель Торы "мсье Либерман" "…произнес на древнееврейском языке тост. Старик поздравил родителей в этом тосте и сказал, что я победил на экзамене всех врагов моих, я победил русских мальчиков с толстыми щеками и сыновей грубых наших богачей. Так в древние времена Давид, царь иудейский, победил Голиафа и, подобно тому, как я восторжествовал над Голиафом, так народ наш силой своего ума победит врагов, окруживших нас и ждущих нашей крови". Так что отношение к окружающему народу как к врагам существовало и вне зависимости от проблем "отцов и детей". Тем не менее, в книге сообщается, что "В апреле 1917 г. 10 из 24 (41,7%) членов Бюро Петроградского Совета были евреями", что "На Первом Всероссийском съезде Советов в июне 1917 года по меньшей мере 31% делегатов большевиков (и 37% Объединенных социал-демократов) были евреями", и что "На совещании большевистского ЦК 23 октября 1917 г., проголосовавшего за начало вооруженного восстания, евреями были 5 из 12 присутствовавших. Евреями были и трое из семи членов Политбюро, возглавивших Октябрьское восстание (Троцкий, Зиновьев и Григорий Сокольников [Гирш Бриллиант])". Приводится и состав ВЦИК, избранного на II съезде Советов, ратифицировавшего захват власти большевиками. В него "…вошло 62 большевика (из общего числа 101). Среди них было 23 еврея, 20 русских, 5 украинцев, 5 поляков, 4 "прибалта", 3 грузина и 2 армянина. Первыми председателями ВЦИК (главами Советского государства) были Каменев и Свердлов. Свердлов также руководил административным аппаратом партии (как глава секретариата). Первыми большевистскими руководителями Москвы и Петрограда были Каменев и Зиновьев.

Зиновьев также являлся председателем Коммунистического Интернационала. Первыми большевистскими комендантами Зимнего дворца и Московского Кремля были Григорий Исаакович Чудновский и Емельян Ярославский (Миней Израилевич Губельман). Ярославский был также председателем Союза воинствующих безбожников. Советскую делегацию на переговорах в Брест-Литовске возглавляли Адольф Иоффе и Лев Троцкий". Следующая цитата: "В 1919-21 годах доля евреев в Центральном Комитете партии сохранялась на уровне примерно одной четверти. В 1918 году евреи составляли около 54% "руководящих" партработников Петрограда, 45% всех партийных чиновников города и губернии и 36% комиссаров Северного округа. В 1919 году евреями были трое из семи членов президиума Петроградского совета профсоюзов, а в 1920-м — 13 из 36 членов Исполкома Петросовета. В Москве в 1923 году евреи составляли 29% "руководящих кадров" партии и 45% губернского собеса. Их доля в московской партийной организации (13,5%) в три раза превышала их долю среди всего населения города. Почти половине из них было меньше двадцати четырех лет (43,8% мужчин и 51,1% женщин). 25,4% всех большевичек Москвы были еврейского происхождения". Следующая: "В ЧК большевики еврейского происхождения выделялись — и продвигались наверх — благодаря редкому сочетанию идеологической преданности с высоким уровнем образования" . В 1918 годы 65,5% всех сотрудников ЧК еврейской национальности были "ответственными работниками". Евреи составляли 19,1% всех следователей центрального аппарата и 50% (6 из 12) — следователей из отдела по борьбе с контрреволюцией. Ко времени создания ОГПУ (преемника ЧК) в 1923 году на долю евреев приходилось 15,5% всех руководящих сотрудников, 50% высшего руководства (4 из 8 членов Секретариата коллегии)". Дальше: "Революционное перерождение сопровождалось революционным переименованием. В одном только Петрограде Дворцовая площадь, украшенная Натаном Альтманом, стала площадью Урицкого; дворец великого князя Сергея Александровича стал дворцом Нахамкеса; Литейный проспект стал проспектом Володарского; Адмиралтейская набережная и Адмиралтейский проспект были переименованы в честь Семена Рошаля, Владимирская площадь и Владимирский проспект — в честь Семена Нахимсона; а Новый Коммунистический Университет трудящихся (наряду с целым рядом улиц и городом Елизаветградом) был назван именем Зиновьева. Царские резиденции Павловск и Гатчина превратились в Слуцк и Троцк соответственно. Вера (Берта) Слуцкая была секретарем Василеостровского районного rомитета партии". Автор предоставляет громадную информацию, обычно умалчиваемую (вероятно, ввиду возможных аналогий и вопросов в связи с современностью). Выясняется, что Андреев, Бухарин, Ворошилов, Дзержинский, Киров, Косарев, Луначарский, Молотов и Рыков имели еврейских жен. Интересно, что список этот можно дополнить, и он тянется до военных времен. Так, маршал Жуков первым браком был женат на еврейке, и только во время войны посмел сочетаться вторым браком с русской.

Продолжение следует

http://zavtra.ru/cgi//veil//data/zavtra/11/919/21.html

[Александр Васильевич]

Академик Игорь Шафаревич

О «еврейском столетии»

Продолжение

Юрий Слёзкин пишет: "Особые отношения между большевиками и евреями — или, вернее, между большевиками и еврейской революцией — стали существенной частью революционной войны слов. Многие враги большевиков отождествляли их друг с другом, представляя большевизм преимущественно еврейским движением. Сильной стороной этого аргумента была апелляция к очевидным фактам о роли евреев среди вождей партии… Слабой его стороной были не менее очевидные размеры и состав Красной Армии". Тут очень не хватает анализа явления заложничества среди родственников офицеров царской армии, служивших в Красной Армии, и колоссального размера дезертирства из Красной Армии (и из "белых" тоже).

Автор пишет: "И даже Н.А. Соколов… дал явно понять, что еврейским комиссарам Голощекину и Юровскому не составило бы никакого труда найти рьяных цареубийц (и убежденных большевиков) среди местных фабричных рабочих". Но ведь их не нашли и, возможно, и не искали. Это и загадочно и, насколько я помню, в связи с этим и стоит упоминаемая фраза в книге Соколова. Значит, был какой-то стимул личного участия в подобном преступлении, перевешивавший очевидные политические соображения. Тут автор, соблюдая беспристрастность, дает слово Шульгину, приводя цитаты из его книги "Что нам в них не нравится".

Читаем далее: "Как с этим быть? Возможно, впервые в истории русской политической публицистики Шульгин предложил развернутую недвусмысленную защиту принципа этнической вины, этнической ответственности и этнического раскаяния. Предвосхищая стандартную логику второй половины XX века, он утверждал, что, хотя юридически сыновья за отцов и не отвечают, морально они всегда за них отвечают, отвечали и будут отвечать… Но если принадлежность к нации дарует гордость, она должна по той же причине накладывать и ответственность. Гордиться Толстым, согласно Шульгину, значит, нести на себе вину за Распутина и за большевизм". Но точку зрения Шульгина поддержали авторы-евреи во главе с Биккерманом, белоэмигранты, составившие сборник статей "Россия и евреи", и Я.А. Бромберг, написавший книгу "Запад, Россия и еврейство". С ними-то автор и спорит. Он пишет: "Позиция эта оказалась непопулярной,.. поскольку подразумевала, что каждому есть в чем виниться, но не предлагала универсальной меры виновности; поскольку "честное признание" казалось невозможным без всеобщего отказа от лицемерия, поскольку ни Шульгин, ни "латыши" не спешили исполнять свою часть покаянного действа; поскольку погромы были специфически антиеврейскими, тогда как большевистский террор — гибко антибуржуазным; поскольку через десять лет в Германии придут к власти нацисты;.. и поскольку, наконец, нация не имеет возможности искупить свою вину". Автор намекает на то, что, согласно Шульгину: "Русским, кроме как перед самими собой, извиняться не перед кем". Этот аргумент, как мне представляется, несерьёзен. Книга Шульгина написана, в частности, о еврейских погромах, так что я его не берусь обсуждать. Слёзкин пишет: "Позиция авторов сборника по вопросу о "еврейской "коллективной ответственности" (термин Ландау ) ничем не отличается от позиции Шульгина. Ввиду того, что Бромберг называл "старой страстью периферии к выискиванию и превознесению евреев, прославившихся на разных поприщах культурной деятельности", и в особенности, ввиду "беззастенчивой кампании, ведущейся вокруг имени Эйнштейна", не оставалось ничего иного как объявить своими и палачей". С этой точкой зрения и спорит автор: "Язык Бикермана и его единомышленников есть христианский язык греха, раскаяния и покаяния, обращенный к смертным обладателям бессмертных душ. Люди, образующие нацию, могут испытывать стыд, но нации как таковые не в состоянии пойти к исповеди, совершить покаяние и предстать перед творцом своим. Требования национального покаяния не могут быть исполнены, потому что не существует законного источника искупительной епитимии…" Но тут возникает вопрос о немцах и "Холокосте". Вот, казалось бы, пример вполне конкретного покаяния, но когда автор говорит о Холокосте, то голос его звучит металлом, и тут не остается места для "гнилого объективизма". Он цитирует будущего Нобелевского лауреата Эли Визеля: "Освенцим невозможно ни описать, ни вообразить. Является ли холокост кульминацией или аберрацией истории, он выходит за ее рамки… Мертвые владеют тайной, узнать которую мы, живые, либо не достойны, либо не способны… Холокост? Уникальное событие, уникальная тайна, которая никогда не будет постигнута или описана". Однако он не цитирует и даже не упоминает так называемых "ревизионистов", оспаривающих размеры и концепцию уникальности жертв еврейства во время войны. Впрочем, мне-то грех жаловаться на недостаточно широкий взгляд автора на национальные вопросы в России, так как именно из его книги я узнал много подробностей об анкете по "еврейскому вопросу", организованной Горьким в 1915 г., или о том, что Малер, Поппер, Лукач и Кафка были евреями.

Автор приводит цитаты, дающие возможность почувствовать несовместность позиций меньшинства и большинства народа. Цитата: "Ребенок, росший в местечке, усваивал определенный набор противопоставлений и воспринимал одни типы поведения, как характерные для евреев, а другие, "противоположные", как гойские". Слёзкин комментирует: "При взгляде с противоположной стороны перечни эти выглядят также, но оцениваются иначе. Умеренность, ученость, рационализм и преданность семье (а также успехи по части предпринимательства) могли казаться лукавством, трусостью, крючкотворством, немужественностью, клановостью и жадностью". Причем, вся книга не оставляет сомнения (и в этом её интерес для нееврейского читателя), на чьей стороне симпатии автора.

У него явно есть своя концепция революции. Он пишет: "Русская революция была суммой крестьянских восстаний, крестовых походов, племенных войн, колониальных захватов и временных коалиций. Частью этой смеси стала еврейская революция против еврейства".

Конечно, автор не обходит молчанием, как он пишет, "кульминацию темы еврейских комиссаров". Он упоминает книгу о строительстве Беломорканала 1931-1934 гг. и приводит имена некоторых из числа 36-ти ее авторов, а также имена тех, кто занимал основные посты в этом строительстве. Это имена шести евреев и перечисляет их "достоинства", как он их называет: "Сознательность, безжалостность, подвижность, точность, четкость, проницательность и факультативное еврейство в качестве подтверждения, а, возможно, и объяснения всех прочих качеств". Почему еврейство "факультативно" — это неточный перевод этого слова? Непонятно. Автор говорит, что: "То были последние представители героического периода русской революции". И приводит цитату, вполне злободневную, из Гроссмана. Написано после смерти Сталина, но до "перестройки". Речь идет о большевике Льве Меклере: "Он в кротости своей был беспощаден к инакомыслящим. Революция казалась ему беспомощной, детски доверчивой, окруженной вероломством, жестокостью злодеев, грязью растлителей. И он был беспощаден к врагам революции". Большое количество еврейских имен среди представителей новой власти бросалось в глаза и требовало объяснения. Слёзкин цитирует книгу Луначарского, посвященную этому вопросу: "Когда революция победила и организовала государственную власть, значительное количество евреев вошло в органы государства. Они завоевали право на это своей преданной, самоотверженной службой революции". Автор рассматриваемой книги приводит цитаты из воспоминаний, передающие чувства восторга, которые испытывали эти завоеватели или их дети. Это чувство было особенно сильно на фоне общей нищеты. Например, такое воспоминание: "с 35-го года мы стали жить на Николиной Горе… Поселок… расположился в прекрасном сосновом лесу, на высокой горе, в излучине Москва-реки. Место изумительное по красоте, одно из лучших в Подмосковье... Участок был прямо над рекой, на высоком берегу. Дача была большая, двухэтажная, шесть комнат. Брат мамы, Вениамин, не без тайной зависти называл ее "виллой"... Около некоторых дач на реке были сделаны деревянные мостки для купания… Мы, девчонки, любили собираться у мостков под дачей Керженцева. Там было мелко и удобно купаться… Жизнь на даче была прекрасной". Характер этой жизни передает другое воспоминание: "…наша школа находилась в центре города, где, в основном, жили привилегированные слои бесклассового общества, и дети, конечно, соответствующие. Что же касается национально-процентного соотношения, то "еврейское лобби" — абсолютно превалировало. Все эти Нины Миллер, Люси Певзнер, Буси Фумсон, Риты Пинсон, а также Бори Фукс и другие доминировали по всем статьям над малочисленными Иванами Мухиными или Наташами Дугиными. Училась эта элита легко и славно, во всем задавая безоговорочный тон". Автор комментирует: "Они ходили в театры, читали романы XIX века и проводили лето на дачах или на море, примерно так же, как это делали герои романов XIX века. У многих были крестьянские няни, которые в последующих воспоминаниях превращались в подобие крестьянских нянь старых революционеров (и, в конечном счете, в подобие Арины Родионовны, бессмертный прототип всех крестьянских нянь). Инну Гейстер, отец которой был выходцем из черты оседлости и видным теоретиком коллективизации, воспитала Наташа Сидорина из деревни Караулово, Рязанской области". И далее: "Самым престижным советским вузом второй половины 30-х гг. был Институт истории, философии и литературы (ИФЛИ), возглавляемый сестрой Розы Соломоновны Землячки А.С. Карповой-Залкинд… Самые популярные преподаватели ИФЛИ (Абрам Белкин, Михаил Лившиц и Леонид Пинский) были профессорами литературы, а самые заметные студенты (также, в основном, евреи) поэтами, критиками и журналистами". Студенты ИФЛИ любили в своих разговорах, а позже в мемуарах, называть свой институт лицеем, а завязавшуюся там дружбу — лицейской дружбой. Атмосферу, в которой жила эта элита, передают воспоминания, в большом количестве цитируемые автором. Например: "Ох, уж эти подмосковные дали, подмосковные вечера, дачные поселки в перелесках, деревянные дома с открытыми верандами, садики, окруженные деревянным штакетником!.. А под окнами и вокруг — террасы, где романтические дачники сажали душистый табак, днем невзрачный, но вечером и ночью терпко-душистый… Вечером, после "трудового дня", мытье из ковша теплой, нагретой солнцем, водой, сандалии, после дневной бесшабашной босоногости, неторопливое вечернее чаепитие со старшими, но чаще всего длинные, до ночи разговоры с дачными подружками и мальчиками тоже… Постепенно все эти обязательные музыкально-дачные экзерсисы стихали, дачники укладывались спать. Наступала тишина, прерываемая паровозными гудками. Но долго еще то тут, то там слышались призывы мам и бабушек".

Цифры, которые приводит автор, поддерживают эти впечатления. Так, мы узнаем, что "в Ленинграде в 1939 году евреи составляли 69,4% всех дантистов, 58,6% фармацевтов и провизоров, 45%, адвокатов, 38,6% врачей, 34,7% юрисконсультов, 31,9% писателей, журналистов и редакторов, 24,6% музыкантов и дирижеров… Московская статистика была почти такой же". Новая цитата: "Чем выше в советской статусной иерархии, тем выше процент евреев. В 1936/37 годах в Москве евреи составляли 4,8% всех учащихся 1-4-х классов, 6,7% — 5-7-х классов и 13,4% — 8-10-х классов. Среди студентов вузов их доля равнялась (в 1939-м) 17,1%, а среди выпускников — 23,9%. В 1939 году евреи составляли… 19,6% всех врачей Советского Союза. В Ленинграде на долю евреев приходилось 14,4% всех продавцов и 37,9% директоров магазинов. В Красной Армии в 1926 году доля евреев среди слушателей военных академий (8,8%) почти в два раза превышала их долю среди командиров (4,6%) и в четыре раза — среди всех военнослужащих (2,1%). В РСФСР в 1939 году евреи составляли 1,8% школьных учителей и 14,1% — научных работников и преподавателей вузов". Конечно, все они были очень "идейными", в советском смысле этого слова. Это объяснимо и с экономической, и с националистической точек зрения. Так, говорит автор, "Как сказала в своем знаменитом — и, по-видимому, глубоко искреннем и горячо принятом — выступлении на вечере выпускников средних школ в Колонном зале Дома союзов 1 июня 1935 года одноклассница Раисы Орловой Анна Млынек, (…) Самая высшая точка на земном шаре — пик Сталина — завоевана нашей страной. Самое лучшее в мире метро — метро нашей страны. И самое высокое небо — над нашей страной; его герои — стратосферовцы. (…) Быстрее, дальше и лучше всех летают, бегают, учатся. рисуют и играют в нашей стране!.. Да, такими и должны быть мы, первое поколение, рожденное революцией". Конечно, высшей точкой земного шара является не пик Сталина, а Эверест, но такая ошибка только усиливала советский пафос речи. Именно так, судя и по моим воспоминаниям, должны были чувствовать дети тогдашней элиты.

Тем тяжелее было, когда террор ударил и по ней. Недаром этот эпизод (а не раскулачивание, например) известен в истории под названием "большого террора". Но таково основное противоречие любого тоталитарного режима. В данном случае — социалистического. В основе лежит утопия построения такого общества, которое подчинялось бы "хозяевам", как машина. Для этого необходимо, чтобы люди, составляющие это общество, были так напуганы, "что боялись пошевелиться". Это достигалось террором. Но террор должен для этого распространяться и на правящий слой общества. Он даже более подозрителен благодаря большим возможностям. Слёзкин так и пишет: "Члены политической элиты были непропорционально представлены среди жертв Большого Террора, но они не были большинством среди пострадавших. Евреи, не очень многочисленные среди неэлитных жертв, пострадали в пропорциональном соотношении много меньше других этнических групп. В 1937-1938 годах около 1% всех советских евреев было арестовано по политическим обвинениям — против 16% поляков и 39% латышей. В начале 1939 года доля евреев в ГУЛАГе была на 15,7% ниже их доли в советском населении. Причиной этого было то обстоятельство, что евреи не подвергались преследованию как этническая группа". Благодаря этому первые протесты, дошедшие до широкой публики, были написаны еврейскими авторами, но так как перед этим евреи служили опорой режиму, в частности, и авторы протестов, то эти протесты имели двусмысленный характер. В них (в частности, в воспоминаниях Евгении Гинзбург, о которых пишет автор) слышалась жалоба: "За что? Мы так верно служили этому режиму, готовы были и дальше служить ему опорой". В книге приводится характерный диалог между супругами Улановскими, вернувшимися тогда в СССР из Америки, где они "работали" советскими агентами: "Когда при очередном аресте я недоумевала: "Что же делается? Почему? За что?" — отец [т.е. ее муж, агент ГРУ] спокойно ответил: "Что ты так волнуешься? Когда я рассказывал, как расстреливали белых офицеров в Крыму, — не волновалась? Когда буржуазию, кулаков уничтожали — ты оправдывала? А как дошло дело до нас: Как, почему? А это с самого начала так было". Я ему резонно: "Я понимаю, что когда людей убивают — это ужасно, но раньше мы знали, что это нужно для революции. Но тут же не дается никаких объяснений!" И мы стали искать в прошлом — когда же началось". Действительно, можно понять, что количество еврейских имен среди осужденных заставляло настораживаться, но, с другой стороны, еврейство тогда было в такой степени опорой режима, что предположение об антиеврейском характере террора тех времен совершенно нереально. Так, автор пишет: "В самом деле, советская тайная полиция — святая святых режима, известная после 1934 года как НКВД — отличалась чрезвычайно высоким процентом представительства евреев. В январе 1937 года в канун Большого террора среди 111 "руководящих работников" НКВД насчитывалось 42 еврея, 35 русских, 8 латышей и 26 представителей прочих национальностей. Во главе 12 из 20 отделов и управлений НКВД (60%, в том числе — государственной безопасности, тюрем, лагерей, милиции и депортаций) стояли люди, назвавшие себя по национальности евреями. Самое престижное и секретное из всех подразделения НКВД, Главное управление государственной безопасности, состояло из десяти отделов: главами семи из них (тюрем, охраны, контрразведки, особого, иностранного, секретно-политического и учетно-регистрационного) были выходцы из черты оседлости. Дипломатическая служба была почти исключительно еврейской специальностью (как и шпионаж в пользу Советского Союза в Западной Европе и, особенно, в Соединенных Штатах). Начальниками ГУЛАГа с 1930 года, когда он был сформирован, по ноябрь 1938-го, когда Большой террор в основном завершился, были евреи. Как писал об одном из своих персонажей по прозвищу "Полтора жида" Бабель (сам когда-то служивший в тайной полиции, водивший дружбу с несколькими видными палачами и, в конце концов, признавшийся в терроризме и шпионаже), "у Тартаковского душа убийцы, но он наш. Он вышел из нас. Он наша кровь. Он наша плоть, как будто одна мама нас родила". Конечно, опираясь на такую опору, было бессмысленно планировать антиеврейскую кампанию. Но эти вопросы — в четвертой главе, а наиболее болезненные для нас содержатся в главе третьей.

Продолжение следует

http://zavtra.ru/cgi//veil//data/zavtra/11/920/61.html

[Александр Васильевич]

Академик Игорь Шафаревич

О «еврейском столетии»

Продолжение

Заголовок главы четвертой, как и вообще названия глав, есть просто проявление шутливости автора и имеют к содержанию глав отношение лишь частично. К примеру, глава третья посвящена роли евреев в революции, в революционном движении, в Гражданской войне и в 20-30-е годы вплоть до Великой Отечественной войны — "Первая любовь Бабеля", если предположить, что он такие чувства мог испытывать, к ней не имеет отношения. Хотя Бабель цитируется и упоминается в книге много раз, но, скорее, для характеристики дореволюционной жизни или в качестве бойца-чекиста. Оценка художественного произведения очень зависит от точки зрения. Я читал лишь "Конармию" Бабеля, и у меня сложилось от нее очень тяжелое впечатление. Мне кажется, что в ней проглядывает презрение к России и даже ненависть. Автор ее характеризует как "стадо платяных вшей". Как мне представляется, с таким отношением к русским мы сталкиваемся сейчас у ангажированных жителей Северного Кавказа. Оно, вероятно, было присуще Ленину, видевшему в русских и украинских крестьянах, если верить автору, "тупого, заскорузлого, оседлого и медвежье-дикого мужика", которого можно использовать как средство для достижения своих целей. В терминах самого Бабеля, цитированного автором, это смакование "умения убить человека". Начиная с цитаты Бабеля, автор проходит дугой по образам комиссара-коммуниста у советских писателей Фадеева, Лебединского, Тарасова-Родионова, Гроссмана, Аросева и, наконец, самого яркого из них — Багрицкого. В последнем случае автор цитирует самые типичные стихи — "Дума об Опанасе", "ТБЦ" и бестрепетно цитирует его предсмертную поэму "Февраль". Он заканчивает обсуждение поэмы и эту главу словами: "Согласно Станиславу Куняеву, речь идет об изнасиловании России, воспетом "поэтом открытого романтического, идеального сионизма, не делающего различия между идеями мессианства и практической жестокостью". Согласно Максиму Шраеру, это "сон о создании гармонии между русским и еврейским течениями, в еврейской истории…"

Оценка, как я уже сказал, очень зависит от точки зрения. В частности, очень трудно представить себе, что девушка, с которой всё это происходит, которую насилуют, взглянула бы на происходящее с точки зрения Максима Шраера. Да и мне это затруднительно.

Последняя, четвертая глава рассказывает о жизни евреев после войны в России, в Америке и в Палестине, то есть в Израиле. Ее название требует пояснения. Ее подзаголовок — "Выбор Годл: евреи и три Земли Обетованные". Годл — одна из многих дочерей Тевье в произведении Шолом-Алейхема "Тевье-молочник". В пьесе о дальнейшей судьбе после ссылки в Сибирь её и её мужа Перчика ничего не рассказывается, но автор предполагает, что они остались в России, и строит версии того, как сложилась их судьба и судьба их детей. Так что Годл символизирует русских евреев, а "три Земли Обетованные" — это три открывавшиеся перед ними пути: миграция из местечек в крупные города СССР, или в Палестину (Израиль), или в США. Первый путь в те времена был также миграцией, подчеркивает автор. "На него могло уйти почти столько же времени, и в первые послереволюционные годы он был гораздо более опасным". Что касается его результатов, то мы узнаем, что "К 1939 году 86,9% всех советских евреев жили в городах, около половины из них — в 11 крупнейших городах СССР. И почти треть всех городских евреев проживали в четырех столицах: Москве, Ленинграде, Киеве и Харькове. Как следствие этого "К 1939 году 26,5% советских евреев имели среднее образование (по сравнению с 7,8% по Советскому Союзу в целом и 8,1% — у русских граждан Российской Федерации). В Ленинграде доля выпускников средних школ составляла среди евреев 40,2%,.. Доля евреев-учеников двух старших классов средних школ в 3,5 раза превышала долю евреев среди населения СССР". Как ранее отмечал автор: "Это достижение облегчалось отсутствием хорошо подготовленных конкурентов". "В 1939 году на долю евреев приходилось в Москве 17,1% всех студентов, в Ленинграде 19%, в Харькове 24,6% и в Киеве 35,6%". Следующая цитата: "Евреи составляли 15,5% всех советских граждан с высшим образованием… Треть всех советских евреев студенческого возраста (от 19 до 24 лет) была студентами".

Между прочим, мы узнаем кое-что о судьбе поэта Павла Васильева. К сожалению, эта линия прослеживается автором только до момента появления статьи в "Правде", обвиняющей его в "антисемитском хулиганстве", его аресте и осуждении на полтора года тюрьмы. Но его смерть остается за пределами интереса автора. В результате всего обсуждения автор приходит к выводу: "Новоиспеченная, самоуверенная, жизнерадостная и страстно патриотичная советская интеллигенция 30-х годов содержала чрезвычайно высокий процент евреев и чрезвычайно незначительный процент их хулителей". Автор пишет: "А потом произошли сразу две подспудные революции. Во второй половине 1930-х годов, вслед за установлением развитого сталинизма и особенно во время Великой Отечественной войны, Советское государство, управляемое выдвиженцами из числа русских рабочих и крестьян, начало ощущать себя законным наследником российского имперского государства и русской культурной традиции. И одновременно с этим, вслед за приходом к власти нацистов и особенно во время Великой Отечественной войны, некоторые представители советской интеллигенции, недавно клейменные биологической национальностью, начали ощущать себя евреями". Эти "подспудные революции" надо было бы различать. О еврейской национальной речь будет идти подробнее позже. Сейчас остановимся на первой революции. Несколько позже автор, видимо, говорит о ней же: "К концу 30-х годов патриотизм победил мировую революцию". Такова действительно общепринятая точка зрения западных историков. Однако события последнего времени подсказывают совсем другую интерпретацию. Мы, действительно, видим в это время ряд действий советского руководства, рассчитанных на то, чтобы создать подобную точку зрения — апелляция к жестоко подавляемым до тех пор чувствам русского патриотизма, защите родной земли от захватчиков и т.д. Но сравнение с последующими событиями, мне кажется, делает очевидным, что это был довольно грубый обман, на который русский народ, к сожалению, довольно легко поддался. Сейчас положение очень похоже. Неужели нас можно вторично поймать на такую грубую приманку? Бросается в глаза, что все меры, принятые тогда, были чисто внешними или же были взяты назад после окончания войны. Так, введение золотых погон и старых воинских званий относится целиком к внешности, а вот возвращение из ссылки старых историков, академиков, арестованных по "делу Академии наук", конечно, переживших ссылку (самый значительный из них — академик Платонов скончался в ссылке), могло бы стать принципиальной уступкой. Но после окончания войны было проведено совещание в ЦК, в постановлении которого говорилось о проявляющихся ошибочных тенденциях, в числе которых было указано на тенденцию пересмотра концепции "Россия как тюрьма народов". Тем самым, уступка, которая могла вырасти в принципиальное изменение в отношении к истории страны, была взята назад. И так со всеми реальными действиями этой "революции".

Как и следовало ожидать, больше всего места занимает в книге вопрос об антисемитизме. И в то время, которое описывает автор, эта тема не требовала объяснения — это время процесса над ЕАК, то есть Еврейским антифашистским комитетом. Все изложение следует книге Г.В. Костырченко "Тайная политика Сталина: власть и антисемитизм".

Теперь можно перейти к рассмотрению второй "подспудной революции", о которой говорит автор. Власть надеялась на то, что так же, как и другие её пропагандистские мероприятия, будут развиваться ее отношения с еврейством. Еврейский антифашистский комитет (ЕАК) был создан как пропагандистская организация для сбора средств и мобилизации общественного мнения в США, но неожиданно он зажил совершенно самостоятельной жизнью.

Думаю, что образование ЕАК и одновременно провозглашение государства Израиль и начало его войны с арабами совершенно независимо от воли обеих сторон — власти и еврейства — превысили какую-то критическую массу во влиянии евреев на жизнь страны, вызвав те проявления еврейских национальных чувств, которые хорошо известны и описаны, в частности, в реферируемой книге. Многие евреи в СССР стали рассматривать ЕАК как еврейский эквивалент правительства, туда приходили письма от советских евреев с просьбой помочь им выехать в Израиль, чтобы участвовать в войне добровольцами. Иногда в этих письмах члены президиума комитета именовались "вождями еврейства в СССР". Как мне кажется, очень метко характеризует ситуацию Костырченко: "Члены комитета впали в эйфорию", — говорит он.

Результатом было письмо членов президиума Михоэлса, Эпштейна и Фэфера Сталину от 15 февраля 1934 года, в котором они предлагали создать в Крыму: "Еврейскую Советскую социалистическую республику". Это было кричащим нарушением неписаных законов советской жизни, где инициатива могла проявляться только "сверху вниз". Надо обратить внимание и на название предлагаемой республики. Очевидно, имелась в виду новая полноправная советская республика типа Белоруссии и Казахстана. Документ, как пишет автор, "умер медленной бюрократической смертью". Но само письмо демонстрировало наличие центра, который считает себя равновесомым правительству. Можно легко представить себе шок, испытанный властью, когда она осознала, что слово "жид" отнюдь не есть синоним с "святым великим словом", как утверждалось тогда во всем известном стишке Маргариты Алигер: "Недаром слово "жид" всегда синоним со святым великим словом коммунист". Власть реагировала обычным для нее образом. Тогда был организован процесс над руководителями ЕАК. Все 15 обвиняемых были приговорены к расстрелу. Пощадили женщину — Лину Штерн.

Автор набрасывает основные черты советской еврейской истории после войны. Его точка зрения характеризуется следующей оценкой: "Русская фаза еврейского века завершена. Родина крупнейшей в мире еврейской общины превратилась в отдаленную провинцию еврейской жизни". Или другая цитата: "Еврейская фаза русской истории тоже завершена". Приводимые им данные выстроены в том же ряду. Он считает, что оставшиеся в Российской Федерации евреи составляют 0,16% всего населения. Их общее число 230 тыс. чел. Поскольку автор ссылается на материалы переписи 2002 года, то, вероятно, национальность определялась заявлениями респондентов. Это число сильно отличается от примерно 3 млн. в "еврейской сфере", о котором говорит Леонид Радзиховский в статье "Еврейское счастье". Кроме того, в наше время все определяется деньгами. Автор пишет: "После введения рыночной экономики евреи быстро оказались непропорционально представлены среди частных предпринимателей, частно практикующих специалистов и тех, кто — если верить опросам — ценил профессиональный успех выше гарантированной занятости. Из семи "олигархов", построивших огромные финансовые империи на развалинах Советского Союза и сыгравших ключевую роль в российской экономике и средствах массовой информации в эпоху Ельцина, один (Владимир Потанин) вырос в семье высокопоставленного советского чиновника, а шестеро других (Петр Авен, Борис Березовский, Михаил Фридман, Владимир Гусинский, Михаил Ходорковский и Александр Смоленский) — евреи, соткавшие свои состояния "из воздуха".

Многие считают период 1991-1993 гг., создавший такое положение, революцией. А это в свете последней цитаты плохо согласуется с точкой зрения, что "еврейская фаза русской истории тоже завершена".

Окончание следует

http://zavtra.ru/cgi//veil//data/zavtra/11/921/31.html

[Александр Васильевич]

Академик Игорь Шафаревич

О «еврейском столетии»

Окончание

Сомнительно и то, что антиеврейская кампания была связана как-то с личностью Сталина. Юрий Слёзкин пишет, например: "После смерти Сталина антиеврейская кампания выдохлась". У меня такого впечатления не осталось. Мне помнится, что кампания (и протесты против нее) продолжались, пока существовал Советский Союз, во всяком случае, во все время правления Брежнева. Именно тогда появился термин "космополит". Этот термин был характерен для ситуации того времени. Советский режим осознал свою отделенность от еврейства. Но в то время, как противоположная сторона, не стесняясь, называла режим и тираническим, и колониальным, и вообще, "империей зла", публицисты режима явно опасались назвать противоположную сторону. До смерти Сталина был принят термин "сионист", после — "космополит". Но к этому времени (после смерти Сталина) относится кампания, которую при каком-то понимании этого термина можно назвать антисемитской. Евреи не допускались на определенные места и в качестве студентов некоторых институтов. При этом была использована система анкет, характеристик и т.д., разработанная первоначально как орудие борьбы с бывшими офицерами, чиновниками, "кулаками" или их детьми.

Надо сказать, что кампания касалась лишь самых "верхов" элиты. Так, евреи не допускаются в несколько самых элитных институтов и на избранные факультеты университета. Во всяком случае, я не слышал ни об одном случае, когда ребенок не получил бы высшего образования из-за того, что один из его родителей — еврей. В значительной степени это происходило на моих глазах. И я часто тогда задумывался над тем, что это такое — выполнение инструкций, спущенных "сверху", или инициатива "снизу"? И, наконец, я пришел к выводу, что и то, и другое. Выросла новая советская элита. Она думала о своих местах и о местах для своих детей и видела, что свободных мест остается маловато. Например, во время войны в партию иногда вступала целая воинская часть. Так многие люди оказались в партии, то есть в элите, не имея идейных коммунистических убеждений, или движимые патриотическими эмоциями. Потом это обрастало "идейными" соображениями. И часто людям казалось, что они действуют из-за идейных соображений. Характер этих "идейных" соображений можно представить себе на основании цитат, приведенных в книге. Например, автор цитирует М.С. Агурского: "Можно ли было ожидать, что народ, давший уже при Советской власти и политических лидеров, и дипломатов, и военачальников, и хозяев экономики, согласится на состояние сословия, высшей мечтой которого было получить должность заведующего лабораторией в ЭНИМСе или старшего научного сотрудника в ИАТе. Евреи были задавлены и унижены в гораздо большей мере, чем все остальное население". И автор комментирует: "На первый взгляд, это утверждение может показаться безнадежно неверным и, возможно, безнравственным. Некоторые депортированные народы по-прежнему жили в ссылке. Некоторые христианские конфессии были официально запрещены. У многих кочевых сообществ насильно отбирали детей. Большинству советских граждан не разрешалось жить в больших городах, не то что работать в элитных научно-исследовательских институтах. А большинство сельских жителей, независимо от их национальности, не имели паспорта и являлась государственными крепостными". Автор далее разъясняет: "Евреи не были задавлены в большей мере, чем остальное население, но они ощущали себя более униженными по причине их более высокого и более уязвимого положения в советском обществе. Надо представить себе и психологию народа, прошедшего Великую Отечественную войну под руководством своих, какими бы они ни были, политиков, лидеров и дипломатов, и военачальников, и хозяев экономики, когда он сталкивается с подобным, плохо скрываемым от зрителя, отношением, разлитым во всей тогдашней жизни". Мне кажется, что автор не прав, когда считает, что утверждение М.С. Агурского, "на первый взгляд, может показаться,.. возможно,.. безнравственным". Оно и было безнравственным. А таким настроением была проникнута большая часть тогдашней элиты. Это и давало почву для идеологии, питавшей антиеврейские меры "снизу".

Как ни объяснять это столкновение, но советский коммунистический режим разошелся с еврейством и был уничтожен как некогда режим царский. Вероятно, этот фатальный для коммунистического режима разрыв между ним и еврейством связан также и с подъемом чувства еврейского патриотизма, произошедшего под влиянием жестокостей, жертвами которых стали евреи, оставшиеся на оккупированной немцами территории. Того, что позже стали называть "Холокостом". Автор не раз цитирует воспоминания реальных лиц и художественные произведения, показывающие, что в атмосфере их господства в 30-е годы многим евреям казалось, что они забыли о своей национальности. Например, согласно воспоминаниям известного философа Виталия Рубина, он учился в одной из лучших московских школ: "Больше половины его одноклассников были евреями. Понятно, что еврейский вопрос там не возникал, и не только в негативном антисемитском его смысле. Он не возникал вообще. Все евреи знали, что они евреи. Но считалось, что все относящееся к еврейству, это дело прошлого". Эта же мысль высказывается очень многими авторами — от самого известного тогда журналиста Ильи Эренбурга до подсудимых по процессу ЕАКа. Но наиболее ярко это выражено в романе В. Гроссмана, герой которого: "…Виктор Павлович ("Пинхусович", но мать переделала его отчество) Штрум (…) никогда до войны не думал о том, что он еврей. Никогда мать не говорила с ним об этом — ни в детстве, ни в годы студенчества. Никогда за время учения в Московском университете ни один студент, профессор, руководитель семинара не говорил с ним об этом". Но вот он получает письмо от матери, последнее перед ее отправкой в гетто, где ее уничтожили немцы, в котором написано: "Я никогда не чувствовала себя еврейкой. А вот в эти ужасные дни мое сердце наполнилось материнской нежностью к еврейскому народу. Раньше я не знала этой любви. Она напоминает мне мою любовь к тебе, сынок". Следующая цитата, это уже текст самого автора: "Последнее письмо матери заставило его услышать "голос крови". Вид освобожденных территорий, "Украины без евреев", как назвал увиденное Гроссман, — мог придать его голосу новую силу". Так возник еще один источник трения евреев, проживавших в России, с окружающим населением. Оказывается, что, как вспоминал Виталий Рубин, "все евреи знали, что они евреи", но это чувство в некоторых случаях не проявлялось, а в других оживало; это загадочное чувство охватывало всех евреев мира при каком-то одним им известном определении понятия "еврей".

Например, Слёзкин пишет: "Был один вопрос, в котором все внуки Бейлки сходились, и вокруг которого можно было организовать их чрезвычайно значительные финансовые, интеллектуальные и политические ресурсы — благополучие их заграничных соплеменников". Как внуки Бейлки определяли, кто является их соплеменниками? Это свойство забывать о своей национальной принадлежности в период благополучия и вспоминать о нем в тяжелые времена, да во всем еще мире, и является, как мне кажется, коренным отличием евреев от других народов. Как же понимать это забывание в период благополучия? Ведь при другом "прочтении" это может быть охарактеризовано как сознательный обман.

Встает вопрос и о Левинсоне, герое повести Фадеева "Разгром", о котором написано, что он "беспощадно задавил в себе бездейственную сладкую тоску, все, что осталось в наследство от ущемленных поколений, воспитанных на лживых баснях". Не выдает ли автор желаемое за действительное? Ввиду того громадного напора, который автор описывает выше, внукам Бейлки кажется вполне реальным предположение, что изменение отношения советской власти к эмиграции евреев является следствием давления советских евреев, советского еврейства. Почему же предполагать, что внуки Бейлки принимают благополучие их заграничных соплеменников так близко к сердцу, а внуки Годл этого свойства лишены?

Таким образом, видно, что евреи в РФ вполне способны играть существенную роль в жизни страны и что есть вопросы, в которых их интересы отличны от интересов основной массы населения. Может быть, с точки зрения какой-то загадочной истории мирового еврейства, непонятной, видимо, и самим евреям, автор прав, считая, что: "Русская фаза еврейского века завершена". Но для русских этот вопрос далеко не утратил своей актуальности и еще долго не утратит.

Теперь можно вернуться к главе первой. Там автор высказывает мысль, что евреи ничего особенного не представляют, таких наций много. Он включает евреев в группу наций, живущих среди других "и выполняющих обязанности, которыми коренные жители заниматься не хотят или не могут". В качестве других примеров таких наций он приводит цыган, парси, китайцев — на Дальнем Востоке и др. Он приводит множество примеров племен в Африке и Азии, которые ведут аналогичную жизнь. Он считает, что черты таких общин воплощены в греческом (или римском) боге Меркурии, и называет членов этих общин "меркурианцами". Как пишет автор: "Они были потомками или прародителями Гермеса (Меркурия), бога всех тех, кто не пасет стада, не возделывает землю и не живет мечом, покровителя посредников, переводчиков и перебежчиков, защитника мастерства, искусства и хитроумия". Жителей окружающего народа он называет "аполлонийцы", видимо, имея ввиду известный в греческой мифологии рассказ о краже новорожденным Гермесом коров Аполлона, — есть такой гомеровский гимн. Мне представляется, что основное содержание книги, главы от второй до четвертой, является самым лучшим опровержением такой концепции. Ведь автор не приводит статистики немецких или венгерских банков, возглавляемых цыганами, парси или китайцами. Никому не придет в голову писать книгу о влиянии цыган или любого из названных автором африканских племен на русскую или какую-либо другую революцию. Если бы концепция автора была справедливой, то немедленно возник бы вопрос: чем же определяется особая роль евреев, а не других "меркурианцев" в русской, американской, немецкой и т.д. истории? Видимо, автором верно замечено свойство евреев быть, как он многократно говорит, "чужаками" в окружающем их обществе. Это одна из причин их влияния, но, вряд ли, она основная. Мне кажется, основная ценность книги Слёзкина "Эра Меркурия" в обилии фактических данных, которые в ней приводятся, а также в ненавязчивости изложения. Часто автор приводит две противоположные точки зрения, но сам воздерживается от того, чтобы высказать свою. Впрочем, симпатии автора книги очевидны. Он дает нам возможность почувствовать движущие силы и эмоции тех, кто, с точки зрения русского читателя, мог бы восприниматься как "противник" в драме, далеко еще не законченной.

http://zavtra.ru/cgi//veil//data/zavtra/11/922/52.html