(Окончание)Ахромеев, конечно, твердо стоял на своем, парируя все хитрые уловки американской стороны. Как всегда. Недаром имевшие с ним дело американские военные так уважали его за патриотизм и высочайший профессионализм. Вот и теперь в конечном счете им было предложено: что ж, давайте по-честному - запретим все ракеты в диапазоне не с 500, а с 400 до 1000 км. Тогда была бы поставлена преграда для создания модернизированной американской ракеты «Лэнс-2» с дальностью 450- 470 км. Паритет был бы сохранен.
Однако, приехав в Москву, госсекретарь США Шульц ставит вопрос перед Шеварднадзе о подведении СС-23 под понятие «ракеты меньшей дальности». И получает ответ: для нас это не будет проблемой.
На встречу экспертов, состоявшуюся в тот же вечер в МИД, представителей Генштаба даже не приглашают. А во время состоявшейся на следующий день беседы Горбачева с Шульцем о включении СС-23 в понятие «ракеты меньшей дальности» говорилось уже... как о решенном вопросе. Без всяких оговорок, что нижний предел дальности должен уменьшиться и для американцев!
Ахромеев в книге пишет: «На состоявшейся 23 апреля беседе М.С. Горбачева с Дж. Шульцем мое участие не планировалось, и та половина ее, в ходе которой была закреплена упомянутая договоренность о ракете «Ока», прошла без моего участия. Однако в середине их беседы я совсем неожиданно был вызван Генеральным секретарем для выяснения некоторых обстоятельств переговоров в Рейкьявике в составе рабочей группы Нитцке - Ахромеев. Я дал необходимые разъяснения и был оставлен на беседе, пошел разговор о конкретных вопросах будущего договора по сокращению СНВ. О решении же в ходе первого этапа этой беседы вопроса о ракете «Ока» я узнал только на следующий день из газет, прочитав сообщение о встрече М.С. Горбачева с Дж. Шульцем, да еще с указанием, что на беседе присутствовал начальник Генерального штаба».
Вот оно как! На вторую часть беседы его и пригласили-то, видимо, для того, чтобы дать именно такое сообщение в газетах. А по существу - обманули. И его, и всех.
«Военное руководство было возмущено случившимся»,- замечает Ахромеев. Он пишет предельно сдержанно, хотя чувствуется, что и спустя время в душе его клокочет. О непосредственной же реакции мне рассказывал Валентин Иванович Варенников, который был первым заместителем Ахромеева в Генштабе:
- Приехал я из Афганистана, где находился в длительной командировке, и сразу к нему. А он, как будто предвидя мой первый вопрос, буквально бросился мне навстречу: «Не думай, что это сделал я!» Видно было, сильно мучается.
Поводы для мучений возникали всё чаще. Однако и в конкретных ситуациях, подобных вот этой, и при оценке сложившегося положения страны в целом он еще долго не сможет прямо сказать: виноват Горбачев.
Ему уже ясно, разумеется, что дело не только в «межрегионалах», в так называемой демократической оппозиции. Он видит своих противников уже в руководстве страны. Называет уже поименно: Яковлев, Шеварднадзе, Медведев... А для Горбачева все-таки находит оправдания - наверное, его «подставляют».
Драма честного человека, живущего по совести и не представляющего, что совесть может быть эластичной, что можно думать одно, говорить другое, а делать третье. Драма доверия и верности!
Между тем, как я уже тогда почувствовал, а теперь совершенно отчетливо понимаю, для Горбачева и действительно близких ему людей Ахромеев не был «своим». И становился всё более неприемлемым.
Запомнился случай, происшедший где-то в конце 1989-го или в начале 1990-го. Главным редактором в «Правду», сменив «консерватора» Афанасьева, был уже прислан «прогрессивный» Фролов - полномочный и доверенный ставленник Горбачева. Однажды дает мне статью. С недовольным, каким-то брезгливо-кислым видом:
- Ахромеев написал. Поглядите.
- Готовить к печати?
- Я же сказал: поглядите!
Кричать на подчиненных Иван Тимофеевич умел - по поводу и без повода, а в данном случае причина раздраженности его стала мне абсолютно ясна, когда прочитал статью. Это был сгусток боли, резкий протест против того, что вело всё к большему и большему развалу страны.
Конечно же, статья не была напечатана, хотя я довел до газетного объема и сдал Фролову. Увы, это не раз бывало в связи с острыми статьями и других неудобных авторов, которые, без всяких объяснений, «заворачивались» главным редактором. Простите меня, Сергей Федорович!..
По-моему, он всё понял. Даже «Правда», которую считал самой своей газетой, переставала быть таковой. Что оставалось? «Советская Россия» и «Красная звезда»? Пожалуй, вот и все печатные трибуны, где он мог выступить.
А ведь так много нужно было сказать!
В дневниковых его заметках бьется напряженная мысль, и оценки происходящего - все резче, все определеннее.
«1. Люди потеряли перспективу - веру в Президента и КПСС.
2. Сломать все сломали - ничего не сделали. Бедлам, никакого порядка нет.
3.1985-1991 годы. Когда было лучше? В чем вы нас хотите убедить?!!
4. Нет сырья, нет комплектующих. Производство расстроено. Всё продано в Румынию».
Эта запись сделана, очевидно, после поездки в Молдавию, откуда он был избран народным депутатом СССР.
Начался уже 1991 год. И он не может больше уходить от прямого ответа на вопрос о вине Горбачева.
Задолго до августа, где-то весной, работая над выступлением в Верховном Совете, записывает:
«О М.С. ГОРБАЧЕВЕ. После 6 лет пребывания М.С Горбачева главой государства коренным вопросом стало: КАК ПОЛУЧИЛОСЬ, ЧТО СТРАНА ОКАЗАЛАСЬ НА КРАЮ ГИБЕЛИ? Какие причины создавшейся ситуации объективные, они должны были проявиться независимо от того, кто возглавил бы страну в 1985 году, а чему виной является политика и практическая деятельность Горбачева?
В 1985-1986 годах М.С. Горбачев, да и другие члены Политбюро вели себя как легкомысленные школьники.
И это делали серьезные люди?
Кто и почему организовал антиармейскую кампанию в стране?
Как нам сегодня относиться к нашему прошлому?
Словом, делалось всё, чтобы кризис доверия в стране наступил.
Кому и зачем он был нужен?
С чьей стороны имело место это легкомыслие или злой умысел?»
Ответ четкий: «Путь Горбачева не состоялся. Страна ввергнута в хаос».
Я вижу, что Ахромеев, как человек исключительной честности, в злой умысел до последнего поверить не может. Однако недопустимость дальнейшего пребывания Горбачева у руководства страной для него уже несомненна:
«О ЧЕМ НАПИСАТЬ М.С.? Остался один шаг до отставки. Виноват в первую очередь сам М.С. - его приспособленчество и компромиссность... Отставка неизбежна. М.С. Горбачев дорог, но Отечество дороже».
* * *
Написал ли он это Горбачеву? Наверняка. Или написал, или высказал. Упоминавшийся уже Энгвер, со слов самого Сергея Федоровича, так передает его кредо президентского советника: говорить не то, что хочет услышать Горбачев, а то, что есть в действительности.
Но почему не выступил с требованием отставки Горбачева публично?
Георгий Маркович Корниенко, работавший в то время вместе с Ахромеевым над книгой, вспоминает, что публично выступать лично против президента Сергей Федорович считал неэтичным, поскольку был «при должности»: советник же его!
Трижды писал заявления о собственной отставке. Ссылался на ухудшение здоровья, на последствия ранения и контузии, что было правдой. Но еще большая правда была в том, что должность советника при главном руководителе государства, на которой он надеялся для государства сделать немало полезного, теперь, в критической ситуации, не позволяла ему сделать, может быть, необходимое - во всеуслышание выступить против самого руководителя.
А Горбачев не давал ему отставки, думаю, именно тому, что знал: тогда-то уже он будет выступать без всяких «самоограничений». Кстати, следующую свою книгу Ахромеев собирался написать о Горбачеве. Представляю, какая это была бы книга!..
Но 19 августа ринется в Москву не против Горбачева лично выступать. За Отечество!
Ему, остававшемуся официально президентом, через три дня напишет:
«Дело в том, что начиная с 1990 года я был убежден, как убежден и сегодня, что наша страна идет к гибели, вскоре она окажется расчлененной. Я искал способ: громко заявить об этом».
И тут же, опять-таки как советник президента (не освобожденный от этой проклятой должности!), пишет о своей ответственности за участие в работе ГКЧП...
Мне давно хотелось услышать из уст Горбачева, что он чувствовал, когда узнал о трагической смерти Ахромеева, что чувствует и думает в связи с этим теперь?
Поймать в Москве бывшего президента страны, а ныне - личного фонда очень нелегко. «10 сентября Михаил Сергеевич улетает в Германию. Вернется только 25-го. Но 30-го опять улетит. В Америку. Это до 12 октября. А 19-го снова в Америку...»
И все-таки, после четырехмесячных настойчивых моих звонков, разговор состоялся. Что же услышал я?
Горбачев, по его словам, тяжело пережил смерть Ахромеева. Относился к нему с большим уважением и доверием. Он повторил это два раза: «Я верил ему». Назвал человеком морали и совести: «Покраснеет, но прямо скажет всё, что думает». А прилет его в Москву тогда, в августе, воспринял «как удар».
- Это была тяжелая ситуация для президента и Генсека. С одной стороны, близкие люди выступили против. С другой - набирала силу российская власть, российское руководство, они считали, что они на коне. Я должен был пойти на российский Верховный Совет...
Разговор всё дальше уходил от Ахромеева - Горбачев говорил о себе, и пришлось прервать его вопросом, который особо меня волновал:
- Скажите, а нет ли у вас хоть какого-то чувства вины перед маршалом? Ведь смерть его стала, так или иначе, следствием трагического положения, в которое была ввергнута страна. Написал же вам: «Вскоре она окажется расчлененной».
- У меня чувства вины не было и нет.
Гулом отдалось во мне это: «не было и нет», «не было и нет»!..
Он говорил, что собирался пригласить Ахромеева для беседы, но «был заверчен» - как раз встречался в Верховном Совете российском, тогда же делал заявление о снятии с себя полномочий генсека. А я подумал: кажется, в день его смерти Горбачев и делал это потрясшее меня заявление - отрекся от партии, объявив, по существу, о роспуске ее! Успел ли услышать Сергей Федорович? Каким же ударом для него это было...
Вряд ли нужно еще комментировать разговор с Горбачевым. Может, только одно слово, которое остро резануло меня:
- Ахромеев был переживальщик большой. Слово это, походя и небрежно брошенное, по-моему, выразительно характеризует и того, о ком сказано, и того, кто сказал.
Когда свой вопрос: «Самоубийство или убийство?» - с которым я обращался ко многим, задал генералу армии М. Гарееву, Махмут Ахметович ответил так:
- В любом случае это было убийство. Его убили подлостью и предательством, тем, что сделали со страной.
- Но ведь с этим не один он столкнулся! Если допускаете, что сам мог руки на себя наложить, почему именно он?
- Он наиболее совестливый из нас.
Что ж, такое поймет только совестливый. А для тех, в чьем представлении совесть - понятие абстрактное, останется странным «переживальщиком».
* * *
«Не могу жить, когда гибнет мое Отечество и уничтожается всё, что считал смыслом моей жизни, и прошедшая моя жизнь дает мне право уйти из жизни. Я боролся до конца».Принимал ли он смерть добровольно или насильно, в этих последних словах - главное: Отечество гибнет! Он отдал за него всё, что мог. В конце концов, окруженный врагами и преданный, отдал жизнь. Во время Великой Отечественной, храбрым бойцом которой он был, про героев так и писали: «Отдал жизнь за Родину».
Вскоре после его смерти, как он предвидел, Родина окажется расчлененной. Выходит, напрасными были его борьба и смерть? Думаю, нет.
Когда-то мы говорили о погибших наших героях, как о горьковском Соколе: «Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером...»
Сейчас редко звучат эти слова. «Поле боя после битвы принадлежит мародерам» - название одной из современных пьес довольно точно обозначает, кто сегодня хозяева жизни. В этом смысле надругательство над могилой Ахромеева (неслыханное, чудовищное надругательство!) стало зловеще-символическим - ознаменовало, так сказать, вступление в новую эру.
Только не будет же так всегда. Битву за Родину мы продолжим, дети встанут потом в этой битве на место отцов.
И они должны знать: в наше время были не одни лишь «герои» Фороса и Беловежья. Был маршал Ахромеев. Он был и навсегда останется Маршалом Великой Державы - Союза Советских Социалистических Республик, не предавшим свои идеалы.
Невозможно представить его вписавшимся в «новый режим». Не представляю, например, сидящим на каком-нибудь нынешнем официальном мероприятии - в советском маршальском мундире, но с нашивками из триколора и двуглавого орла.
На его могильном камне - три слова, выражающие самую суть этого человека: Коммунист, Патриот, Солдат. И недаром на могилу приходят борцы из оппозиции самых разных, порой несовместимых направлений - он как бы объединяет их всех. Так же, думаю, своим высоким авторитетом мог объединить в жизни, если бы остался жив. Может, именно поэтому не оставили его в живых?
Дмитрий Тимофеевич Язов, тоже Маршал Советского Союза, оказавшись в камере «Матросской тишины» и узнав там о гибели своего боевого друга, записал в тюремной тетради: «Появится когда-нибудь талантливый автор и создаст об этом удивительном человеке, настоящем человеке чести, достойную книгу, которая дополнит и украсит серию «Жизнь замечательных людей».
Замечу: сам Дмитрий Тимофеевич жизнью своей тоже заслужил право на хорошую книгу.
Да, сегодня честь не в чести. Но в нынешнем политическом и нравственном беспределе, когда правят бал корысть и чистоган, шкурнические интриги и бандитские разборки, светлый пример людей, для которых Родина воистину дороже собственной жизни, особенно необходим.
Давайте помнить, что у нас были такие люди. Давайте верить, что они обязательно будут.
Ими спасется Россия.
_________________________________________
Из книги Виктора Стефановича КОЖЕМЯКО
«Убийства в жертву "демократии"» ______________________________________________
http://www.za-nauku.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=1842&Itemid=39
