НА РОДИНЕ ВИШНИ
Не имею права не сказать еще и вот о чем. Год назад Вера Гринько вышла к главе администрации Бутурлинского района Николаю Чичкову с предложением:
– Давайте издадим несколько книжек для первоклассников об истории и памятных местах района. Пусть дети читают вместе с родителями и с ранних лет знают, в каких удивительных местах они родились и живут.
Глава поддержал идею, так появилась первая книжка «Про Глашу, про Машу и борнуковского мастера Пашу». Она о зарождении в районе борнуковского каменного промысла, равного которому нет у нас.
Накануне открытия фестиваля издается вторая книжка «Бакалдская кормилица». Это о селе большом – Больших Бакалдах, откуда родом родительская вишня. По ней и фестиваль назвали – «Вишневая метель».
На второй фестивальный день сюда и направились все участники: на знаменитое село посмотреть, себя показать, крестьян порадовать. Забегая вперед, скажу – порадовали.
– У нас отродясь такого не было. Из всех праздников – праздник, – говорили потом скупые на похвалу местные старухи.
Это было потом, пока же мы едем в Большие Бакалды, и Вера Владимировна читает отрывок из только что изданной книжки:
«Пробежала по Большим Бакалдам молва: Кащей с дочкой запропастились. Третий день пошёл, а ни девки, ни его самого нигде не видно. В поле не выходит. Лодка у бережка перевернутой лежит. Как воткнул топор в тесовину, так он воткнутым и торчит.
Дедушка-сосед сунулся было с расспросами к Кащеевой жёнке, а та только и сделала, что двуперстно перекрестилась. Молчит, словно воды в рот набрала.
Люди старика потом пытали, да он, отмахнувшись рукой, не произнес ни словечка. Ведать, мол, не ведаю, что содеялось.
А откуда было знать старику, как Кащей дорогу задумал. Вечером как-то, притушив лучину, достал холщовую сумку, с коей пришел в Бакалды, засунул в неё пару онуч да лапти новые, постоял, подумал и снял с гвоздя лапти другие – поменьше.
– Давай-ка, Аграфена, со мной собирайся.
– На Керженец? – радостно встрепенулась девчушка.
– Нам с тобой там делать нечего, в другую сторону отправимся.
Уж как хотелось Грушеньке правду узнать, но смолчала.
– И чего же ты дальше расспросы не ведёшь? Дорожка наша длинновата станется, только страшиться не стоит.
– А я и не страшусь, – Груша тихонько под одеяло забралась, прижалась к матери.
– Куда же это мы, маменька?
– Отец на лихое не позовет. А куда – сама не знаю.
Пошушукались, пошушукались в Больших Бакалдах, да ведь дела у каждого. То на господских полях, то на своих делянках. Огурцы да картошка, сенокос да дрова, нужда каждого одолела. До Кащея ли с его дочкой?
Один дедушка-сосед с утра до вечера просиживал на завалинке. Всматривался то в одну, то в другую сторону, к бакалдинам подходил: не потопла ли? Нет, не видать девчушки. Видишь вон, лодка как лежала перевернутой, так и жарится на солнышке.
Да порядочно так времени прошло – под утро снежок первый на землю упал, заприметил дедушка Макар следы на тропинке: одни большие, а рядом крохотные. Проследил слеповатыми глазами, как потоптались следы у Кащеева дома и на крылечке хилый снежок примяли.
– Никак возвернулись? – обрадовался старик. – Сходить ежели? Да не ровён час, погонят с дороги. Обожду чуток.
И сел у окошка. Да и чуток-то не прошёл, как выбежала из дома Грушенька и к дедову домику повернула.
– Живой ли ты, дедушка? – прямо с порога вскрикнула.
Подбежала к старику, обвила тонюсенькими ручонками пропахшую табаком дедушкину шею и, перегоняя себя саму, защебетала:
– Где мы только с батюшкой ни были. И в Киеве были, и во Муром ходили, в белом граде Владимире несколько ночей провели. Всяких людей видали, и лихих встренули, а только больше хороших. К святым мощам прикладывались, молились.
Я всё выпытывала у батюшки: почто мы в такую даль пустились? А он знаешь мне что однажды сказал? Хочу, говорит, землю нашу посмотреть да в святых местах угодникам поклониться. Были, молились, в Киев-граде в подземелье спускались. Страха я натерпелась!
– Да что же я всё о себе? А ты тут как без меня жил? Поди, соскучился? – И снова к старику прижалась, а тот закашлялся, слезы кулаком по лицу растирает.
– Ждал тебя, все глазоньки просмотрел, о худом надумался.
– Да что ты, дедушка, я знаешь, сколько раз тебя вспоминала. Да я же тебе подарок приготовила.
Грушенька из кармана цветастой кофты тряпицу достала, развязала узелок. В тряпице лежали три ягодки.
– Смотри-ка, дедушка, не сберегла. От самого белого града Владимира хранила. Мы как туда пришли, я остолбенела даже – по берегу реки невиданные деревья растут, а на них крупные-прекрупные ягоды. Сорвала одну, в рот положила, а из ягоды сок брызнул. А уж сладкий какой! Вот же, не сберегла.
На ладошке у Груши три махонькие ягодки лежат. Алый цвет они давно растеряли, сморщились. На тряпице от ягод пятнышки алеют, а запах сохранили.
– Да ты нюхни-ка, дедушка, нюхни. Видишь, как пахнут. Скукожились все, а полынной горчинкой отдают.
Прижался седой головой Макар к плечу девчушки, заулыбался.
– За подарок спасибо тебе.
– Смеёшься? – встрепенулась Грушенька.
– Да вот нисколечко. Если ягоды несла такую даль, значит, помнила обо мне, убогом… А про ягоды не горюй. Если в володимирской земле Господь их принял, поди, и нам не откажет. Пойдем-ка в огород.
Дедушка прихватил в сенцах лопату, к забору у крыльца подошёл и капнул землицу:
– Снежок ныне, правда, да он не холодный, вместо дождя осеннего.
В ямку Грушины ягодки положил, прикопал сырой землицей, с изгороди старое лукошко снял и накрыл ягоды сверху.
– Вот мы и знать будем, где они у нас покоятся. А весной вместе поухаживаем за ними. Как ты сказываешь это деревце прозывается во белом-то граде?
– Вишенкой зовут.
– Вишенкой, говоришь. Занятно.
Занятно, не занятно, а весной ягодки сквозь землю проклюнулись. Росточки хоть и жиденькие пошли, а крепкие, извилистые.
– Не иву ли мы с тобой посадили? – сумневается старик.
– Да вишня это, вишня. Сама же видела. Точь-в-точь такая, и листочки такие, только эти малюсенькие. Подрастёт, ей Богу подрастёт.
И ведь подросли деревца. Одну зиму прозимовали, другую, третью, а как четвертая весна на пригорки выскочила да тёплого ветерка из-за бакалдин принесла, да жёлтыми одуванчиками деревню украсила, три вишни и раскудрявились белизной.
Май прошмыгнул, июнь к закату стал подбираться, и заалели деревца крупной ягодой. Бордовая, с ночным оттенком, будто грозовая туча их красила, а уж сладкая какая да душистая.
– Ты поди-ка по соседям пробегись, – протянул дедушка девчушке целую горсть ягод. – Угости, не скупись. А коли по нраву придется наша с тобой вишня, пусть за побегами осенью приходят. Видишь, сколько росточков рядом появилось. Видно, к радости нашей общей. Хорошего завсегда всем хватает».
Вот сюда, на родину вишни, и спешили участники фестиваля. Не хвастали авторы книжки – Большие Бакалды оказались большими, интересными, ухоженными, если бы не главная российская беда по названию дороги.
Насколько хватает взора, везде открытые склоны и овраги, а по ним, без конца и начала, вишневые сады, да приветливые сельские домики, и нарядные местные жители. Спешат-торопятся поодиночке, с товарками, семьями целыми в центр села, к Дому культуры, где под вишневыми деревьями выросла сцена, где на лужайке идет бойкая торговля, а на обед артистам несут бакалдцы кто печеные яйца, кто вишневое варенье, кто творожные ватрушки, а еще пироги с вишней, топленое коровье молоко, самое-пресамое настоящее, и чугуны с пшенной кашей. А к ней – топленое масло, да еще самовары дымятся.
Дядя Веня, самая известная достопримечательность села, достал пятилетней выдержки собственной вишневки и угощает приезжих.
А приезжие уже выходят на сцену, аккурат напротив памятника Мичурину, что оберегается селом. А как по-другому? Колхоз носил имя ученого, три века почти консервный завод народ балует соками да вареньями, да в каждый дом зайди и услышишь:
– Приезжайте к нам за вишней. Не за деньги – просто подарим.
Напрасно волновался глава сельского поселения Герман Круглов – коллективы и солисты были довольны встречей, потому лилась, словно река, русская песня за песней, и не сосчитать, скольких сердец она коснулась, сколько душ обогрела.
Что ни говорите, а только сельский человек может оценить настоящее искусство.
– Вы ведь не песню поете, – низко кланялась старушка, поддерживаемая под руки внуками, обращаясь к певуньям, – вы нам жизнь возвращаете. Будьте добры, приезжайте еще, в численнике буду дни зачеркивать до следующего мая…
Меня не станет – солнце встанет,
И будут небо и земля.
И если кто меня вспомянет,
То это родина моя, – пела пророчески Зыкина.
Думали ли руководители Бутурлинского района Нижегородской области, собирая самодеятельные творческие коллективы на фестиваль памяти Людмилы Зыкиной, сколько радости прольется на людей в эти майские солнечные два дня? Уверен: думали. И в думе своей не государевыми людьми выступали, а государственными. Теперь настало время и российскому министерству культуры, и нижегородскому министерству культуры поддержать фестиваль в Бутурлине. Надеюсь, будет так, если мы воистину хотим сберечь нашу Родину, нашу зыкинскую Россию – не засоренную горечью, а великую, державную страну.
Иван Чуркин (Саров)http://voskres.ru/literature/library/churkin.htm