Запрещается ненавидеть…Очерк
Иногда думаю о том, что напиши Николай Шипилов один-единственный рассказ «Игра в лото», он с тем бы и вошел в золотой список лучших писателей России. Но он написал куда больше, и почти все оценивается столь же высоко.
1982-й год, Новосибирск, Всесибирский семинар молодых литераторов. Он отличался от прочих подобных тем, что в руководителях, помимо маститых, были такие же молодые, как участники, литературные критики из Москвы. В какое-то утро наши руководители Владимир Куницын и Александр Неверов явились с опозданием и несколько помятые. Оказалось, они провели ночь, слушая никому тогда не известного исполнителя своих песен. Потрясенный Куницын, помню, сказал тогда:
– Он похож на бомжа. А песни куда сильнее, чем у Высоцкого.
Никогда не был поклонником знаменитого артиста с Таганки, но впоследствии, наслушавшись песен Шипилова, я узнал, что отличает их от других. Помимо честности и резкости оценок многого и многого из того, что мы видим в жизни, – нежность, любовь, боль и сострадание. Как мы там залихватски кричим – Родина-уродина? А Шипилов поет: «но только нет страшнее этой пытки – глядеть в окно на Родину свою».
Весной 2011– года ехал я поездом Барнаул-Москва. В век скоростей жуткое испытание! Несколько раз пытался делать записи в рабочей тетради – бесполезно, трясет, все время кто-то лезет с вопросами, цыгане, продавцы, дети… А ведь Коля Шипилов большую часть своих замечательных рассказов и повестей написал именно в поездах. Здесь для него была самая спокойная, размеренная и обеспеченная жизнь. За пределами вагонов ему постоянно приходилось прятаться, выкраивать у своего бездомного существования минуты для возможности поспать в тепле.
Когда дружишь с большим талантом, не думаешь о его способностях, просто дружишь и дружишь. Водку выпиваешь, хлеб переламываешь, девчонок «снимаешь» на Чистопрудном, встречаешься с шалыми писательницами вроде Нины Садур, чудишь с ними и с их друзьями. Весело. Мы были молоды, что со всеми когда-то бывает.
Эпоха. Из письма Владимира Куницына автору этих строк. «Дорогой Толя! Большущее спасибо за твое письмо. Такие письма заставляют вновь и вновь пристально всматриваться в свою работу, а главное, они поддерживают и укрепляют в мысли, что, может быть, не напрасно все. И еще – это большая радость ощущать, что где-то далеко в России-матушке живет твой товарищ по делу, который понимает тебя и думает о том же. Возникает дорогое чувство трудового братства. Нет расстояний, когда одна Родина. Я все же перешел на работу в «Литературную газету» и первое, за что я там взялся, стал организовывать дискуссию о прозе молодых. Считаю, что пора всесоюзному читателю знать о вашем существовании. Не хочется повторять тех ошибок, что привели в свое время ваших предшественников сразу на скамью «сорокалетних». На этот раз я хотел бы сделать разговор как можно более широким, с привлечением не только писателей и критиков, но и редакционно-издательских работников, а также вас самих. В той анкете, что я тебе высылаю (передай ее с той же целью Н. Шипилову) – вопросы, постарайтесь ответить на них умно, толково, а главное – откровенно. Пока я заказал статьи В. Кожинову, В. Бондаренко, А. Михайлову, А. Неверову, Л. Барановой-Гонченко... Эх, провернуть бы это дело! Было бы дело! Тираж-то у газеты миллионный. Страна должна знать своих героев...»
У Владимира Куницына свой ответ на сакраментальный вопрос – зачем? И он, уверенный в своей правоте, взялся за дело. Не стоит говорить, что Владимир Георгиевич несколько опоздал, не его в том вина. Да и при чем здесь вина вообще? Однако к тому времени Николаю Шипилову уже исполнилось сорок, мне – тридцать девять. Но что такое годы писателя, если читателю, открывшему книгу, абсолютно неинтересно, в каком возрасте автор текста, его интересует совсем другое. Вскоре Владимир Куницын публикует великолепную обзорную статью в журнале «Наш современник». Статья называется «Редкая птица долетит...» Недосказанная фраза Н.В. Гоголя – «Редкая птица долетит до середины Днепра...» Безо всяких натяжек многие назвали эту статью программной. В ней перечислялись имена, анализировались тексты, причем Куницын, как всегда, ни словом не погрешил против истины, ни разу не покривил душой.
Всесоюзное совещание молодых писателей 1984-го года в Москве. Новые знакомства, новые стихи, которые без устали вымогали у оренбуржца Геннадия Хомутова, охрипшего вконец. На второй день в гостинице «Орленок» появился Коля Шипилов. К тому времени он перестал быть оседлым новосибирцем, перемещался между Москвой, Питером, Новгородом, но все больше приближался к столице.
– Передовая проходит здесь, – говорил он не раз.
Речь, конечно же, шла о литературе. А почти десять лет спустя, я вспомнил эти его слова, когда узнал, что он на баррикадах защищал Белый дом... « Разве с таким холодным чувством уходил я в девяносто третьем году из окруженного Дома Советов! – напишет он потом в романе «Псаломщик». – Помню только, шел по битому стеклу, аки посуху. С тех пор не видел столько битого стекла. А поддержи нас тогда все эти бабкины дети с обрезами, глядишь – и бабка бы жила, и смрад не стал бы воздухом России, которую оседлали воры. Смерть смерти, как и жизнь жизни – рознь. Один загадочный попутчик рассказывал мне в поезде, что когда обыскивали карманы убитых у Останкинского телецентра, то у некоторых обнаруживались оплаченные квитанции на гроб. Однако на морозном рассвете их дровами наваляли в грузовики и свезли в крематорий. Все у нас записано, господа победители. И, сдается мне, что месть мертвых будет страшна, что она уже началась…»
Но все это позже, позже… Я забежал вперед, чтобы не возвращаться вновь к тем черным дням. Но замечу еще, что тема страшного падения страны и власти не оставит Колю до последних его часов. За год до своей кончины он напишет известное: «К особому пути России. Завещание поэта Николая Шипилова русской цивилизации». – Потрясающей силы документ! Прочтите, он доступен в Интернете.
А тогда, во дни известного совещания, к нам во временное жилище собравшихся со всей страны «молодых» писателей шли и шли гости. Пришли москвичи – Лариса Баранова, Владимир Куницын, Александр Неверов – критики, все те, с кем мы познакомились на семинаре в Новосибирске двумя годами раньше.
Совещание закончилось. Для каждого участника итоги его, наверно, определились по-разному. Новые друзья, единомышленники и противники, издательские контакты, обостренное ощущение себя как части поколения. Но более глубокое понимание события и всего связанного с ним придет позднее. Тот же Владимир Куницын пятнадцать лет спустя напишет: «Сейчас, во времена глобального предательства, обожают клеветать на годы, когда в литературу входило мое поколение, именно те, кто пытается оправдать свою личную подлость тогда и ныне. Не одному мне повезло набираться ума в разных семинарах, студиях и на больших «молодежных» совещаниях от И. Золотусского и А. Ланщикова, В. Гусева и М. Лобанова, Е. Сидорова и В. Дементьева, В. Огнева и Ю. Селезнева, Л. Аннинского и Ал. Михайлова. И я могу свидетельствовать, что все эти люди и многие еще, так или иначе, но разжигали в нас потребность в правде, свободе и воспитывали честь и достоинство не только в профессиональном смысле. Вот еще почему нынешний писательский раскол так драматичен...»
Не надо заблуждаться, думая, что все писатели, воспитанные тем временем, были вышколены под шаг в едином строю. Что верно – заряд на агрессию был куда менее ощутим, истеричность и отчаяние в доказательстве своего творческого «Я» не столь масштабны, желчь в описании своей Родины не так ядовита...
И еще. Практически все участники восьмого Всесоюзного совещания молодых стали просто писателями, теперь-то уж точно – не молодыми. Более удачливыми, менее, замешанными в политику или нет, плодовитыми или не очень... Большинство из них, как и раньше живет и творит не в Москве. Велика наша столица – но на всех не хватит. Да и надо ли? Во всяком случае, я знаю: несколько дорогих мне лиц в главном не изменились с тех московских времен, крепко стоят на ногах и вспоминают обо мне «где-то далеко, в России-матушке...»
Тот же Владимир Куницын напишет спустя десятилетия. «Очевидно – не время оподляет людей, а люди оподляют время. И они же выпрямляют его своим благородством».
Мы с Колей бродили по Москве, привлекая внимание милиционеров своими провинциальными физиономиями. Отметки о регистрации в паспорте нет – пошли в участок. Раз сходили, раз отболтались на словах, раз выручила верстка моей «современниковской» книжки, кстати оказавшаяся в сумке. Не помню адреса, но была некая двухкомнатная квартира некоего художника, где из обстановки был только старенький проигрыватель и пяток пластинок с древней китайской музыкой. Мы с Колей притащили с помойки спинку от дивана – вот и спальное место. А пластинки крутили без передыху, удивительное ощущение вызывали эти звуки, непонятно, какими инструментами извлекаемые. Улетаешь из реальности, будто под кайфом.
Но реальность была сильнее, бродяжничество все больше и больше досаждало Коле. Мне-то что – побродяжил и вернулся в свой Барнаул, на «зимние квартиры».
Вот письмо. Декабрь 1985-го.
«Здравствуйте, Галя и Анатолий!
Пишу в порыве тоски и паники. Вчера был в ЦДЛ, но Лариса Баранова не принесла гитару, чем очень меня обрадовала, потому что публика там была наискучнейшая. Но поговорили с Володей Куницыным. Коротко, определенно, и я сбежал, чтобы не предаваться гнетущему чувству никчемности происходящего, лишности своей. А сбегать-то, похоже, было нельзя: зачем-то же меня пригласили? Вон подходит Михайлов Ал. И говорит, что некие люди передумали помогать мне в жилищном вопросе. А почему? Да потому что в Новосибирске меня потеряли и ничего обо мне не знают, и вообще я в чем-то (неопределенно) сам виноват.
Ну, хорошо, виноват. Каюсь, не знаю в чем, правда. И что вообще, кроме сплетен знают обо мне в Н-ске? Сплетни самые экстравагантные, а чем я по образу жизни отличаюсь от ваганта? Пусть бы был суд, и на суде выступили мои товарищи, с кем приходилось действительно вместе ночи прожидать. Вот если б они сказали, что я – дерьмо, тут уж верёвка.
Галя, Толя! Все это похоже на травлю. Я им в Новосибирске бельмо на и без того бельмастых глазах. Ну, что они, сволочи, хоть сотую долю моего хлебнули?
Галя, Толя! Без дома я уже не могу. Тут какой-то кризис. Или я спекусь, или мне уже и заботы эти надо выбросить из головы и издыхать на ходу, бежать, как ниггеру, пока не собьют с ног.
Галя, Толя! Милый дедушка Константин Макарович! Заберите меня отсюда, а? Если есть возможность хоть мизерная, Галя, прошу тебя, постарайся. Все же Сибирь, свой край. Сил больше нет. Это же убийство или доведение до самоубийства. Сохраните это письмо.
Я устал объясняться с малозначащими людьми, устал от мелких одолжений и кровных расплат.
Понятно, что вы не волшебники, у вас своих забот хватает, но все же, если можно, поговорите с Гущиным. Неужели же моя проза никого ни в чем не убеждает? Неужели кто-то конкретно скажет, что я враг рода человеческого? Да, жил я самодеятельно, наломал дров, так за все уплачено здоровьем, самой кровной монетой. С моим пороком сердца я уже много лет не могу обследоваться у врача и лечусь, как могу, тоже самодеятельно.
Ах, как хотел бы крышу, окно да четыре стены, своих – и работать! Ну, не жаловаться же в ООН или куда еще жалуются? Да ведь и жаловаться-то не привык, потому и живу так.
Привет вам от Ленки. А вы, в свою очередь, – привет Стасу, Марии, если будет случай.
Обнимаю вас. Николай Шипилов.
Извините, ещё. Вчера получил верстку из «МГ» (издательство «Молодая гвардия»), там написано: Николай Шипилов, рассказы. А я, будь моя воля написал бы: кастрированные рассказы. Страх одолевает! Что творят – не ведают, сказал бы. Да ведь ведают, вот беда. До свиданья...»
Несколько пояснений. Ленка – подруга Колина тех лет. Стас Яненко – хороший знакомый Николая, Барнаульский поэт, романтик и путешественник, Мария – его жена. Евгений Гущин, известный российский прозаик из Барнаула, на то время – руководитель краевой писательской организации. Мы с его помощью нашли-таки для Коли комнату, но он не воспользовался ей, ситуация изменилась, и над Колей взял шефство Вячеслав Шугаев.
А комментировать письмо нет смысла, все и так ясней ясного.
(Окончание следует)
