(окончание)«Ленинградский институт
усовершенствования учителей
Ленинград, Фонтанка, 10
25 августа 1941.
СПРАВКА
Выдана из Ленинградского Городского Института Усовершенствования Учителей т. Высоцкой П. Ф. в том, что он направляется на оборонные работы с 25 августа 1941 года.
Выдана для получения продуктов.
Директор Гинесин».
Туда, через весь город, я ходил к маме, и она выносила мне кастрюльку, на дне которой плескался соевый суп. Я написал: плескался, но это большое преувеличение. Суп едва закрывал донышко кастрюли.
Когда я выходил с кастрюлькой из института, баланда была еще теплая. Но пока проходил через весь город до 10 Линии, иногда замерзала. И я приспособился съедать баланду по дороге, пока еще теплая.
Хорошо помню, как перейдя Фонтанку, остановился около летнего сада и достал из кармана ложку. Но не успел зачерпнуть суп, как услышал тихий голос:
– Мальчик, а дома, наверное, ждет голодная мама или братик?
Мне стало так стыдно. Так отвратительно на душе, что я не нашел слов в свое оправдание. Так и стоял молча с большой ложкой в руке. Мужчина, закутанный в шаль ушел, а я так и не смог сделать даже глотка. Комок стоял в горле. С тех пор я съедал суп в мамином институте, под широким пролетом лестницы.
***
Умерла наша соседка. Диагноз в те времена писали один: «недостаток питания». Комната, в которой она жила с дочерью, была через стенку. Но я ее почти не знал. Иногда встречал в коридоре. А, вот. С дочерью познакомился хорошо. Звали ее Зоя, фамилия – Лапина. Так написано в нашей эвакуационной справке. Такая ли фамилия была у матери – не знаю. И ничего не знаю об отце.
А у Зои даже отчество совпало с отчеством моей будущей жены: Зоя Николаевна. Правда, в другом документе, у Зои отчество Павловна.
Зоя осталась одна и мама даже не раздумывала, удочерять ли ее. Конечно, удочерять. Тем более, что девочку надо было спасать. Еще день – два, и она последовала бы за своей мамой. Для меня это было непостижимым! Когда я впервые вошел в комнату Лапиных, то обомлел: шкафы с дорогими книгами, картины на стенах, прекрасная мебель… Мы радовались каждой плитке столярного клея, пакетику семян. Мама променяла на буханку хлеба маленькое золотое колечко и сережки… Но не будем об этом. Они сделали выбор, и это их выбор.
Мама сразу же отнесла на рынок несколько дорогих мелочей и обменяла на еду. Я даже не знаю, на что. Мне она не показывала, поднимала на ноги девочку. А девочка, между прочим, была моей ровесницей.
Наверное, Лапины смирились с судьбой. Мать уже не могла встать с постели, а Зою не выпускала из квартиры. Боялась. Пайки хлеба приносили по очереди оставшиеся в живых соседи. Хотел написать – жильцы, да какие же они были жильцы.
Второй раз я зашел в соседнюю комнату, когда мамы не было дома, а Зоя спала. Я сел в хозяйское кресло за письменный стол и открыл ящик. Первое, что я увидел, был револьвер в замшевом чехле. Какой он был марки, я не знаю. Не разобрался. А ведь папа у меня был охотник, и я немало повидал на своем «веку» охотничьих ружей. Папа даже подарил мне «монтекристо», но ружье осталось «под немцем», у дяди Пети. Мы привезли его, что бы умелец Петр Иванович выбил из одного из стволов крепко засевшие в нем тряпки. Свидетельство моей неумелой чистки.
Но суть не в этом: все столь любимое мною оружие, которое я находил и перепрятывал, исчезало. Не таинственным образом, конечно. Или мама или тетушка его находили – не пойму, как? – и «утилизировали». Выбрасывали в реку или куда подальше.
***
В начале апреля нам дали – о счастье! – талоны в баню. Это была первая «помывка» за много-много месяцев. Помню, что баня находилась где-то во дворе на 2 Линии, между Средним и Малым проспектами. Мама не отпустила меня одного в мужское отделение.
– Ты и помыться, как следует, не сумеешь!
Таким образом, я очутился в женском отделении. Не могу сказать, что голые женщины меня смущали. Да, собственно, какие женщины? Неимоверное скопление доходяг женского пола, клубы пара. Лишь иногда в этом пару возникала фигура, у которой были не только кожа и кости.
Какая – то старушка проскрипела:
– А, почему здесь мальчик?
Никто не обратил на вопрос внимания.
Остальные женщины меня просто не замечали. Наслаждались теплом, горячей водой, почти забытым позвякиванием шаек. На лицах женщин светились улыбки, наверное, первые за прошедшие месяцы. Они подходили друг к другу, протягивали молча намыленные мочалки и подставляли спины. И кряхтели от удовольствия во время этого короткого священнодействия.
Зоя уже не выглядела такой худышкой, как месяц назад. В мою сторону она старалась не смотреть, отводила взгляд, как будто я был совсем чужой. Но меня это совсем не задевало. Все в этом парном отделении были как бы единым целым. Все радовались, наконец – то наступившему обновлению! А баня была, именно, таким обновлением. Страшное прошлое позади – это чувствовало тело, не голова, не разум, а, именно, тело. Наверное, тело заблуждалось – впереди были еще годы лишений, но обновление так много обещало….
У мамы появился постоянный покупатель Зоиных раритетов. Дядя Коля. Наверное, она познакомилась с ним на толкучке, продавая разные мелочи, которые отбирала Зоя. Но с некоторых пор, дядя Коля потребовал, чтобы мама привозила ему домой книги и картины.
Дом, в котором жил этот дядя, стоял на углу Среднего проспекта и 6 Линии. На самом углу дома, на втором или третьем этаже находился большой эркер. Там жил дядя Коля. К нему приходило много посетителей и нам иногда приходилось ждать, когда и до нас дойдет очередь.
С этим домом у меня связано много воспоминаний последних лет: я написал рассказ «Неизвестный голландский мастер». Чтобы пощадить дядю Колю, этого «собирателя» раритетов, я немного изменил адрес. Дом у меня расположился между 6 и 7 Линиями. А между ними, – каждый житель Васильевского острова это знает, – проходит бульвар!
Но место обитания дяди Коли узнали. Видимо, многих во время блокады он ограбил.
Стены лестницы, которая вела в его квартиру, разрисовали красками и позорящими надписями. В редакцию «Огонька» и мне домой писали разгневанные ленинградцы, клеймили проходимца. И ко мне были претензии: почему так снисходительно отнесся я (герой моего рассказа к дяде Коле)? Требовали, чуть ли не вынесения ему смертного приговора! А ведь со времени блокады Ленинграда прошли десятилетия.
Крепко укоренились в людях холодные и голодные дни. Навсегда.
Только одно письмо – в газету «Правда» – оправдывало этого урода.
Начиналось оно так: «Известных дел мастер Сергей Высоцкий…..» А дальше шли сплошные панегирики дяде Коле. Он, как «честный коллекционер», сохранил для будущего шедевры живописи, уникальные издания, редкие произведения скульпторов. И все – отдавая последние крохи хлеба, умирая от голода! Это, он то, у которого в шкафах стояли банки со сгущенкой, пакеты с крупами!
«Правде» пришлось отвечать. Мой коллега Владимир Николаев написал письмо, в котором указал, что «известных дел мастер…» пережил блокаду и вместе с матерью отдавал этому «коллекционеру» за пакет гречки, за несколько кусков сахара дорогие произведения искусства.
Ответа не последовало.
***
Весной 1942 года к нам в квартиру постучал худой до неузнаваемости, знакомый мальчик, мой соученик. Но глаза у него были веселые. И новость он принес хорошую. Наша школа собирала оставшихся в живых и не уехавших в эвакуацию детей, чтобы раз в день подкармливать их супом. Тоже соевым. Но главное было в том, что мы собирались вместе и с трудом узнавая друг друга, строили планы на будущее. Надо же! Строили планы на будущее! А люди, которые задумываются о будущем обретают волю к жизни.
Обеды проходили на 10 Линии, в полуподвальном этаже старинного здания. Напротив, на 11 Линии высился корпус Военно – морского училища.
Полуподвальный этаж однажды сослужил нам хорошую службу. Спас от смерти. Немцы целились в Училище и снаряд разорвался посреди улицы. Соевый суп был испорчен осколками снаряда и битым стеклом. Но мы остались живы. Плачущая учительница бегала по рядам и ощупывала наши головы, проверяя, не задело ли кого осколком.
Уже было три прибавки хлеба по карточкам, но погибнуть у нас было много возможностей.
Летом ко мне подошел один мой приятель и сказал, что они с матерью эвакуируются в Армению. Я никуда дальше Сиверской не ездил и возможность попасть на Кавказ, в Армению, представлялась мне большой удачей. А в географии я разбирался плрхо, не знал, что немцы рвались на Кавказ. Хотели отрезать страну от нефти.
Я стал уговаривать маму поехать в дальние края.
«Московский вокзал. Посадка 19 ч.
Р.С.Ф.С.Р.
Василеостровский
Районный совет
Депутатов трудящихся
г. Ленинград
исполнительный комитет
РАЙОННАЯ ЭВАКОКОМИССИЯ
7 июля 1942 г.
№ 2074
УДОСТОВЕРЕНИЕ
Предъявитель настоящего удостоверения
Гр. Высоцкая Прасковья Филипповна.
С членами семьи:
1.Лапина Зоя Дмитр.
2.Высоцкий Сергей Ал ров
Армянская
Эвакуированы из гор. Ленинграда
Подпись( нер.)»
Сбоку – посадочный талон на три человека. На обороте справки –штампики с разных станций о выдаче талонов на питание, обедов, горячей воды.
Покормили нас и на Московском вокзале. Как сейчас, помню, макоронами по-флотски. Но я их съесть не смог. И не мог ничего взять в рот неделю. Это меня и спасло. Нынче такое состояние называется энурией. Но мы этого не знали и мама уговаривала меня:
– Сереженька! Ну, съешь хоть ложечку супа!
Но это уже другая страница моей жизни.
Сергиев Посад – Москва.
Ноябрь – декабрь 2013.
Сергей Высоцкий
http://www.voskres.ru/army/library/visotskiy.htm
