Воистину Воскресе!Из повести «Княжна Дубровина»На Страстной неделе вершина поста венчается сборами к Светлой заутрене, к Великому торжеству встречи Великого дня Пасхи. Какие задушевные чувства овладевают благочестивой душой, какие незабываемые радости! Веселятся и стар и млад, и так повелось искони. Старинная московская писательница Евгения Тур в своей повести «Княжна Дубровина» трогательно поведала о волнениях и радостях ребенка в такие дни, о богатых и ярких переживаниях души.
…Наступил Великий пост. Уроки были прекращены, и Анюта с Лидией ездили в церковь по два и по три раза на день, а иногда, когда было не холодно, ходили пешком до приходской своей церкви. Все говели, и в доме воцарилось молчание, тишина и чтение священных книг. Варвара Петровна заботливо следила за Анютой и много с ней разговаривала. Старый священник, добрый и умный, приглашен был исповедовать Анюту, и так растрогал ее своими советами на исповеди, что она плакала. На другой день с великим сокрушением сердца и умиленною душою молилась она за обедней и причащалась со слезами. Тетки, видя ее сердечное чувство, были все с ней очень ласковы, а после обедни они все вместе пили чай с просфорами. Это было не лишнее, ибо Анюта строго постилась всю неделю и была очень голодна. Александра Петровна, причащавшаяся на дому, очень уставшая, но более, чем когда-либо, добрая, сказала Анюте:
– Анюта, когда ты ведешь себя хорошо, ты моя радость, и Бог послал мне тебя в утешение! Я так люблю тебя. Не огорчай меня и будь всегда умница, как в эти последние недели.
Анюта, тронутая, долго целовала тетку.
Однажды утром Арина Васильевна явилась наверх к Анюте и отперла киот.
– Что такое вы хотите делать с образами? – спросила Анюта.
– С иконами, княжна, – сказала Арина Васильевна, поправляя Анюту. – Наступила Страстная неделя, и их надо почистить и обтереть. Вишь, какие ваши иконы старинные, с богатыми ризами – только надо бережно, чтобы не попортить жемчуга.
– Разве они мои? – спросила Анюта.
– Конечно, ваши. Это те самые иконы, которые всегда стояли в спальне князя, вашего прадедушки. Их к вам и поставили; а там у меня в кладовой целый сундук с фамильными иконами, и их приказывала Варвара Петровна хранить до вашего совершенного возраста. Когда лета ваши преисполнятся, всё вам отдадут в сохранности. Да ведь и не одни иконы – у вас всего много. Ларец с бриллиантами и жемчугами – богатства всякого много.
Анюта слушала удивленная. Живя у теток, она совсем позабыла, что богата.
«Что мне в богатстве, – думала она, – если я не имею рубля в своем распоряжении. Папочка давал мне в праздники рубль на лакомства, а с тех пор, как я здесь, я и гривенника не видала».
– О чем вы задумались? – спросила Арина Васильевна, сняв все иконы.
– Вы говорите, я богата, а у меня ничего нет. Когда я жила у папочки, у меня водились деньги, а здесь у меня нет ни единого гроша.
– Вы маленькая, вы не сумеете тратить деньги. У вас есть всё. Вырастите большие, будут деньги все в ваших руках. Вот тогда-то вам следует тратить их по-Божьему.
– Я так и буду делать.
– Как так, вы, я думаю, и не понимаете, что значит – по-Божьему.
– Нет, понимаю, Арина Васильевна, это значит помогать бедным. Мне папочка говорил, что не надо тратить деньги на затеи и на одну себя, а Маша сказала: при таких-то деньгах можно сделать столько счастливых!
– Коли они это говорили, знать, они хорошие люди.
– Ах, Арина Васильевна, вы и представить себе не можете, какие хорошие!
– Наступают великие дни, – сказала Арина Васильевна, – а вы, княжна, я вижу, сидите за какою-то светскою книжкой. Успеете начитаться во весь-то круглый год, а вы бы взяли божественную.
– Я уже говела, – сказала Анюта.
– Ах, ах! Говели; да разве тем и покончили; вы подумайте только, дни-то какие, когда Господь Бог страдал, и за нас грешных, за грехи наши великие смерть принял. Вы о душе своей подумайте и Богу молитесь, к Великому Светлому празднику себя приготовьте. Господа платья себе заказывают к празднику, а надо думать не о суете, а о душе своей.
– Я не знаю, как думать о душе, – сказала Анюта, очень удивленная. – Скажите мне.
– Надо думать о том, кого мы обидели и о том, перед кем не смирились, кого ослушались, кому должного не отдали, кому не помогли, о чем роптали, за что гневались – и во всем этом раскаяться.
В эту минуту Арину Васильевну позвали, и она поспешно своими неслышными шагами сошла вниз.
Анюта давно уже повадилась в свободную минуту украдкой забегать к Арине Васильевне в ее маленькую, чистенькую, в одно окно комнатку, находившуюся близ гостиной Александры Петровны. Всегда после обеда в сумерки сидела старушка с зажженною свечкой и читала огромную книгу, которую Анюта едва ли могла поднять.
– Что вы читаете? – с любопытством спрашивала Анюта.
– Четь-Минеи, жития святых, – говорила старушка.
– Что это такое? – спрашивала Анюта.
– Вот вас учат многому, а настоящему-то не учат. Не знаете, как жили люди, любившие Бога паче всего и все ему отдавшие и самую жизнь свою; они умерли в муках, с радостью, во имя Его.
– Зачем в муках, кто их мучил?
– Злые люди, идолопоклонники. Да разве батюшка не учил вас этому?
– Батюшка учит меня катехизису и молитвы объясняет, литургию тоже, а об этом не говорил. Расскажите мне.
И Арина Васильевна принималась ей рассказывать о житии того или другого святого простыми словами, но с таким чувством, что, рассказывая, плакала. Анюта слушала с волнением и трепетом, и у нее на глазах блистали слезы.
От мисс Джемс не укрылись эти посещения и беседы с экономкой. Она уведомила об этом Варвару Петровну.
– Арина Васильевна женщина из ряду вон, – сказала Варвара Петровна; – она перенесла много несчастий, живет как монахиня, отдает все свои деньги бедным и, окончив свои хлопоты по дому, молится. Я ее считаю чрезвычайно почтенною и не вижу беды, что Анна с ней разговаривает. Она ничего не скажет ребенку дурного. Оставьте Анну в свободное от занятий время ходить к Арине Васильевне.
Всю Страстную неделю почти безвыходно, после церковных служб, так как уроки ее прекратились, провела Анюта с Ариной Васильевной, которая постилась, как монахини, и всю Страстную ела только одну просфору и выпивала одну чашку чая. Она читала с Анютой и ее заставила читать вслух и молитвы, и псалмы, и Евангелие и толковала с ней.
Настала Великая суббота, канун Великого праздника. Какое движение, какая ходьба взад и вперед – дом молчаливый и пустынный вдруг ожил. Все слуги наперерыв выказывали свое усердие; они мыли, скребли, чистили, не оставили мышиной норки без чистки: ковры и драпри выбивали, бронзы массивные окунали в щелок и в холодную воду и потом обтирали, серебро старинное вытаскивали из шкапов и чистили его заботливо порошком, и блестело оно при ярком свете дня новешенькое, будто вчера купленное. Анюту забавляло все это, она была свободна. Мисс Джемс ездила в свою церковь и заперлась у себя в комнате с Библией; Катерина Андреевна хлопотала за своим делом, тетушки были заняты, Лидия, впопыхах приехав от обедни, уехала в лавки, куда стремилась и Анюта, но Арина Васильевна покачала головой и сказала:
– Это грех большой!
– А тетушка поехала,– возразила Анюта.
– Она поехала для других, ее послали, и вы увидите, наша Лидия Петровна, душа добрая, бедных не забудет.
В эту минуту в залу, где Анюта вертелась около Арины Васильевны, вошла Варвара Петровна.
– Не забыли ли чего, – сказала она ей, – все ли приказали?
– Все, ваше превосходительство, и куличи, и пасхи, и жаркое, и хлебы, все заказано.
– Надо нынче же разослать.
– В десять часов все будет отвезено.
– Сестрица хлопочет особенно о Солдаткиной и Михуниной. Не забудьте послать им варенья; они до него охотницы.
– Будьте покойны, все будет сделано.
– Кому это? – спросила Анюта, когда тетка ушла.
– Кому же, как не бедным. Наши господа добрые, никогда не забывают бедных.
Варвара Петровна воротилась.
– Ах, забыла, – сказала она, – прикажите купить горшок желтофиоли и гиацинт и отправьте к старику Артемьеву, он цветы очень любит.
– Слушаю, – сказала Арина Васильевна.
– Это кто, тоже бедный? Зачем ему цветы? – спросила Анюта.
– А вы думаете, что бедный не должен любоваться делом рук Божиих. Да он любуется и радуется больше богатого, ибо эта радость ему доступнее, чем другим. Мало ли у вас удовольствий, а у него так мало.
– Но, быть может, у него нет необходимого? – спросила Анюта.
– Быть может, и от того излишнее ему так дорого и сладко. Впрочем, ваши тетки оградили его от нужды.
– Анна, – сказала Варвара Петровна, возвращаясь опять, – тебе пора идти спать. В одиннадцать часов ты должна быть одета, мы поедем в Кремль, в придворную церковь. Ты, вероятно, никогда не была у Святой заутрени?
– Ах, как не была, всегда была, ни одной не пропустила. Мы все всегда, какая бы ни стояла погода, ходили в приход к заутрене, и маменька всегда ходила с нами.
– Но такой заутрени, как нынешняя, никогда ты не видала. Торжественная, нарядная, светлая заутреня в Москве!
– Один звон Ивана Великого, – сказала Арина Васильевна как-то тихо, восторженно, – звонит не просто, а в душу звонит и сердце умиляет.
– Подите, княжна, почивать и не беспокойтесь, я сама разбужу вас вовремя.
Анюта ушла, Катерина Андреевна ее раздела и положила в постель, укрыла, спустила шторы и занавеси; Анюта очутилась в темноте и скоро уснула.
– Вставайте, пора, только что успеете одеться, как надо ехать в храм Божий, – сказала Арина Васильевна, стоя над постелью Анюты со свечой в руке.
Анюта вскочила и выбежала в уборную, где были зажжены все канделябры, и лежало на креслах пышное белое платье с прошивками на розовом чехле.
– Ах, прелесть какая, – сказала Анюта, обращаясь в Арине Васильевне, но ее уже не было, она ушла; Анюту одели, и она сошла вниз. Тетки ее, Варвара Петровна и Лидия, были тоже одеты. Варвара Петровна в богатом атласном платье, с наколкой на голове, а Лидия в белом с бантами. Без множества бантов Лидия никогда не обходилась.
– Ну, поедемте.
Они вышли на крыльцо, и вдруг раздался удар в колокол глухой, не громкий, медленный, а за ним еще удар и еще, а потом внезапно понесся со всех храмов Божиих Великой Москвы торжественный, гудящий, сердце захватывающий гул всех колоколов; везде зажглись огни, и горели в темном небе высокие колокольни, и летели в небеса их высокие очертания, точно и они возносили главы свои к высокому небу. Очарованная Анюта стояла на крыльце, а возле нее и лакей и швейцар отозвались на звон этот знамением креста. По их примеру невольно перекрестилась и Анюта.
– Иди же, пора, – сказала из кареты Варвара Петровна.
– Минуточку одну, – возразила Анюта, не будучи в состоянии оторвать своих взоров от чудного вида и жадно слушая торжественный гул колоколов.
– Мы опоздаем, – сказала Лидия.
Лакей помог Анюте войти в карету, и она помчалась. Везде горели плошки, в домах сверкали огоньки, пешеходы, опережая друг друга, стремились по улицам, кареты мчались во всех направлениях. При огнях улицы Анюта видела все радостные лица и разряженных прохожих. А колокола гудели, гудели, и их металлические звуки царили над проснувшимся великим городом. И вот въехали они в Кремль. Густые толпы стояли около соборов, и над ними продолжали гудеть призывавшие в храмы Господни торжественные колокольные звоны. А внизу под Кремлем расстилалось обширное Замоскворечье за черною лентой Москвы-реки, и оно блистало огнями, и его бесчисленные храмы с высокими колокольнями горели на небосклоне, вокруг церквей, тонувших во мраке, то здесь, то там появлялись живые, движущиеся кольца огней.
– Что это такое? – проговорила Анюта, показывая теткам на эти огни. – Точно гирлянды из огня вокруг церквей, будто огненные кольца! Вот, глядите, тут потухли, а здесь зажглись.
– Это крестные ходы вокруг церквей, – сказала Лидия Петровна, – все молящиеся идут со свечами в руках. Ночь тихая – свеч не задувает. Однако мы опоздали. Вот вышел крестный ход из Успенского собора.
– Кто это такой величественный старик идет, наверно, архиерей? Все расступаются пред ним.
– Митрополит Московский, – сказала Лидия. – Вот и проехать нельзя – надо подождать. Толпа-то какая – огромное стечение народа.
– Ах, – закричала Анюта, – христосуются, на площади целуются, как это прекрасно! Это все родные, знакомые.
– Нет, в Москве обычай древний: народ, когда пропоют: «Христос воскресе!», обращается к соседу, кто бы он ни был, и говорит: «Христос воскресе!» и целует его три раза.
Карета тронулась. По высокой лестнице, устланной коврами, вошла Анюта за тетками в небольшой, но дивный старинный храм. Он был посередине разделен очень массивными столбами, а иконостас его блистал золотом с почерневшими от времени ликами святых. Налево от царских дверей выходила из иконостаса позолоченная часовенка чудной работы; внутри нее сияла и камнями и золотом древняя икона Божией матери. Анюта была поражена прелестью и богатством этого храма. Стройный хор певчих громко гремел над нею, а она, полная благоговения и умиления, стала на колени и мольбы свои обратила к иконе Богородицы, она молилась всею душой, но вдруг вспомнила о папочке, Маше, братьях и сестрах, и слезы ее полились ручьем.
– Спаси и помилуй их, пресвятая Богородица, – прошептала она.
– Анюта, Анюта, что с тобою? – спросила ее Лидия, видимо смущенная.
– Анна, не чуди, – сказала ей Варвара Петровна недовольно, – молись, как люди, прилично.
Это была капля холодной воды, которая отрезвила и вместе с тем уязвила Анюту. Она стояла прямо, неподвижная, с холодным выражением лица. Долго длилась служба. Анюта устала, и Варвара Петровна, которая по-своему всегда о ней заботилась, сказала Лидии:
– Пока читают часы, отведи ее в зимний сад, пусть отдохнет, но надень на нее теплую мантилью. Там холодно и сыро.
Такого прелестного зрелища никогда еще не видала Анюта, хотя видела много богатых домов. Она вошла в пышный сад. Огромные пирамиды роз, рододендронов, гиацинтов, лилий подымались из клумб и закрывали часть стен. В середине этого сада большая клумба из пальм и широколиственных растений увеличивалась массами пунцовых, розовых и белых камелий, ярко отделявшихся от металлической зелени листов. Между клумбами извивались посыпанные мелким песком дорожки.
– Будто золотые дорожки в волшебном саду, – сказала Анюта, взяв тетку за руку. – Право, волшебный сад. Чей он?
– Царский, – сказала Лидия, – у кого же может быть такой сад, как не у Царя. – Сядем тут, отдохни.
Они сели на плетеную скамейку, окруженные цветами, напитавшими пронзающим, но восхитительным своим ароматом свежий воздух.
Усталая приехала Анют домой; но не столько от усталости телесной, как от сильных ощущений и впечатлений, и заснула глубоким детским сном.
– Княжна, вставайте. Христос воскресе! – и голова старушки Арины Васильевны любовно наклонилась над ней. – А вы скажите: Воистину воскресе!
– Воистину воскресе, – повторила Анюта, и они расцеловались.
– Ну, одевайтесь скорее, уж девять часов, тетушки ожидают вас, чтобы выйти в столовую. Там собрался весь дом; будут христосоваться. Вы, княжна, не смущайтесь и не брезгуйте, то грех большой. Последний дворник и прачка будут с вами христосоваться, и всех извольте поцеловать по-братски. Нынче такой великий день, все равны, и не пред Богом только, а между собой равны. За нас за всех, за бедных и богатых, принял Он муки, смерть претерпел и завещал нам любить друг друга. Мы бы всегда должны были жить по-братски, все делить, и горе и радость, но по греховодности нашей этого не делаем. По крайности в этот великой день соблюдем обычай христианский и, как поют нынче: обымем друг друга с любовию. Без любви ничто не угодно Господу. Так-то, дитя мое.
– Да я и у папочки всегда со всеми христосовалась – и с Дарьей-няней, и с дворником даже, – сказала Анюта.
– Ну, да там было два-три человека, а здесь вся дворня – их человек тридцать.
– Ах, как много!
– Да, много, и все вам служат, а вы будьте приветливы, ласковы к ним. Не брезгуйте никем.
– Как это можно, – сказала Анюта и сошла вниз.
– Христос воскресе! – встретили ее нарядные тетки и каждая из них одарила ее. Варвара Петровна дала ей прекрасное огромное позолоченное яйцо, и на нем был изображен Спаситель, взлетающий на небо; Лидия подарила ей рабочий ящичек с золотым наперстком и все, что нужно для шитья, а Александра Петровна, любившая сама золотые вещи, маленькое колечко с бриллиантом на золотом тонком ободочке.
– Кольцо такого фасона называется супир. Возьми его и помни, que je soupier toujours après toi, mon Coeur, – сказала сентиментальная Александра Петровна и прибавила: Пора, пойдем в залу, люди ждут.
В зале стоял ломившийся от куличей, пасок, всяких закусок стол, и посреди него красовался из белого масла барашек с палочкой, на которой был надет маленький красный флаг. У барашка рога были раззолочены. В глубине комнаты стояла вся многочисленная прислуга Богуславовых. Кресла Александры Петровны подкатили к хозяйскому месту. Подле нее стояла Варвара Петровна, за ней Лидия, а потом Анюта. У каждой под рукой стояла корзина с красными яйцами.
– Христос воскресе, – сказала Александра Петровна приветливо. – Поздравляю всех вас с праздником.
И первая подошла к ней Арина Васильевна и похристосовалась с ней, с ее сестрами и с Анютой, которой шепнула:
– Вот ваша корзина: всякому давайте яйцо, не обидьте кого-нибудь.
И за Ариной потянулась вся прислуга и до последнего дворника и судомойки христосовались с барышнями и княжной.
Эта церемония христосования со всеми не особенно понравилась Анюте, но она вспомнила слова Арины Васильевны и была очень приветлива и всех оделяла яйцами.
Вечером она, после долгих колебаний, сказала робким голосом, обращаясь к теткам:
– У меня большая просьба. Не откажите мне ради этого большого дня.
– Говори; если возможно и благоразумно, я не откажу, – сказала Варвара Петровна.
– Вы много сделали мне подарков, и все такие прелестные, и я очень рада, очень благодарю… но… позвольте… я не имею послать ничего папоч… дяде и Маше. Позвольте мне послать дяде яйцо, которое вы мне дали, а Маше рабочий ящик. А кольцо я сохраню всегда, супир, сказала тетя, и я буду считать, что получила его ото всех вас трех.
Тетки переглянулись. Лидия хотела что-то сказать, на Варвара Петровна сделала ей знак, и она не произнесла ни слова.
– Эти вещи твои собственные, и ты можешь ими располагать, как хочешь, – сказала Варвара Петровна.
Анюта расцеловала теток, и, когда ее увели спать, Александра Петровна сказала:
– У этой девочки нежное, любящее сердце!
– Да, но слишком пылкое, – заметила задумчиво Варвара Петровна, – и ужасно она настойчива.
Евгения Тур
http://www.voskres.ru/literature/prose/tur.htm
