«А я все-таки буду звонить, потому что надо звонить...»

[Александр Васильевич]

Виктор Аскоченский

«А я все-таки буду звонить, потому что надо звонить...»

Записки звонаря. Часть 1



Ниже мы впервые (после 1873 г.) переиздаем повествование, написанное церковным историком, публицистом, писателем, журналистом, издателем, поэтом, искусствоведом, церковным композитором и дирижером (1813-1879) В.И. Аскоченским.

Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии (по первому изданию: Аскоченский В. И. [Без подп.] Записки звонаря // Домашняя беседа для народного чтения. - 1861. - Вып. 6.- С. 109-111; Вып. 7.- С. 133-135; Вып. 8.- С. 151-152; Вып. 9.- С. 169-171) подготовил профессор А. Д. Каплин. Постраничная сноска автора заменена концевой. Название и деление на 2 части - составителя.

+ + +

«А ужасно скучно, должно быть, жить этому старику в колокольне!» - сказал кто-то, проходя мимо моей кельи. - Мало, что скучно; одному даже страшно! - прибавил другой голос.

Вот притча-то, думал я, - как же это мне доселе не пришло это в голову? Дай-ка в самом деле поразмыслю, уж впрям не скучно ли мне, не страшно ли?- Сел я себе на пенек, или то бишь, на стуло, потому что пеньки бывают в лесу, а это, что у меня стоит в келье, стуло называется. Сижу себе, знаете, да и думаю и никак не думаюсь, почему ж бы это ыадо быть мне скучно и даже страшно. Думаю еще, и вижу, что мне становится как будто веселее и не в пример покойнее прежнего. А помню, точно помню, что на первых порах я скучал и боялся чего-то: стукнет в углу - я вздрогну; затрещит в печке - оглянусь, даже стоя на молитве; а бывало и так, что ничего нет, тишь такая, что даже слышно, как мысли в голове бродят, а сердце. так и сжимается, так и сжимается какою-то боязнью. Но это было давно, очень давно. Теперь мне даже непонятно, от чего тогда нападало на меня страхованье такое. Люблю, сердечно люблю уединенную мою келью в колокольне: тихая, спокойная и преудобная-удобная. Вот скамейка, на ней и полежать можноо; вот стол сосновый, а это полочка, на полочке горшечек и ложка - чего ж еще не достает мне? Не знаю, можно ли найти где-нибудь место удобнее для житья. До гроба не оставлю моей кельи, разве уж по грехам моим лишат меня ее. И чего это люди жалеют обо мне? И я ведь не обделен Господом Богом. Не всем одно, а всякому свое: овому талант овому два, иной полки водит, другой суд судит, тот градом правит, а такой, как я грешный, на колокольне звонит,- что ж, все, стало быть, при месте. Нужно только приспособиться, как исправлять его по Божьему, - ну, и хорошо будет, и спокойно и не страшно. Право, премудро устроен мир Божий! Как птички на большом дереве - одна выше, другая ниже, а все могут подняться на высоту небесную; иная, нижняя-то, глядишь, опередит еще верхнюю...

Я один, говорят они: как один? Со мною - я сам, а сам я - целый мир. Я разсуждаю сам с собою, разговариваю, да чего?-даже сожалею иногда, что я не один, что во мне как будто много людей: один человек во мне хочет того, другой другого. Господи! как хорош кантик, который у нашего настоятеля пели как-то маленькие певчие. Я нарочно списал его у Миши - добрый мальчик! - перепишу и в эту тетрадку.

Какой во мне внутрь спор ужасный!

Двух человеков зрю в себе:

Один, к добру любовью страстный,

Влечет меня, Творец, к тебе;

Другой зло любит, зло творит,

Твоих законов не хранит.

Один, дух чистый, устремляет

Все чувства, мысли к небесам;

В ничто земное все вменяет,

Свое блаженство ищет там;

Другой же к суетам манит,

Грехами душу тяготит.

Один, как херувим Эдема,

Мое блаженство стережет,

И от погибельного плена

Меня тревожно бережет.

Другой же, как прельститель змей,

Готовит плен душе моей.

Один в молитве и терпеньи

Судьбе покорным быть велить,

И сладким гласом примиренья

С душою часто говорит;

Другой же горд, непримирим,

Злопамятен, неукротим.

Один мне веру показует,

Безсмертье в Господе сулит,

Сомненье всякое врачует,

Про жизнь загробну говорит;

Другой ничтожеством грозит,

Надежду с верою мертвит.

В борьбе всечасно изнывая,

К тебе, о Боже, вопию,

Услыши, Тройце преблагая,

Молитву грешную мою,

Да обрету моей душой

В Тебе ослабу и покой!

Гм,- один: а Бог-то разве не со мною? Без Вездесущего разве можно где-нибудь быть? А ангел-то хранитель, а угодники-то Божии?... Люди думают, что они когда-нибудь бывают одни: неправда. Бог с ними на всяком месте вла-дычествия Его. Вот от того мне и не страшно. Кого мне бояться? Людей не из чего; на диавола есть у меня крестная сила. Не я его, а он меня должен боятьяя. Он хоть и злобен, но безоружен: а я имею оружие, которое сильно дать мне всегда непобедимую победу. Поди-ка, подступись!..

А как весело-то мне на колокольне! Дальше от земли и ближе к небу; над головой лазурь небесная, а под ноги и взглянуть не хочется. Бывает, правда, что у добрых моих колоколов меня и гроза Божия застанет, и колокольня пойдет ходить ходором: ну что ж, лишний раз перекрестишься, лишний поклон положишь да лишний раз воздохнешь о грехах своих тяжких. Душе польза.
 

II.
 

Вчера у нас - православных был целодневный звон, ради торжества высокого.

Назвонившись, сколько сил моих достало, присел я на кирпичике тут же, около моих говорунов-колокольчиков, и стал глядеть на галок-чернушек, что сидели себе рядышком по карнизу. «Ахти, кумушка, сказала одна, звонарь-то наш никак жениться хочет. - Провались ты окаянная! сказал я, - И то жениться, говорила другая. Вишь ты-какую мягкую постель себе приготовил. И сиденье-то какое роскошное! прибавила третья. То-то слышу я, сказала прилетевшая галка, оправляя крылушки и прохаживаясь меж подругами, трезвон такой свадебный: что бы это такое? подумала я, да и прилетела к вам, подруженьки. Ан видишь что: звонарь женится. Этакое диво!- Ах, вы щекотухи этакие, пусто б вас было! крикнул я с досадой, чуть не свалясь с покойного кирпичика. Чу, что это такое? Звон, право же, звон, да какой! Отродясь такого не слыхивал. Словно и в самой вещи галки затеяли играть бесовскую свадьбу. Протираю глаза, крещусь - глядь, точно звонят, и кто ж бы вы думали? Наши таки студентики. Не понравился, видите, им уставный звон, так они выдумали это потрезвонить по своему, по модному. Вот они галки-то свадебницы! подумал я, и таково мне кручинно стало. Огорчился я маленько, да и говорю: ну, не стыдно ли вам, люди ученые, наругаться так над церковным звоном? Ведь у вас, говорю, что это такое выходит? Плясовое какое-то дело, бесам на потеху. Как же это можно? Вы поглядите-ка, кто изображен на колоколах-то. Вверху вон Спаситель благословляющий, а по другую сторону Братская Божия Матерь; внизу со всех четырех сторон угодники Божии, святые Петр, Алексей, Иона и Филипп: так как же вам не грех такую святыню обращать в цымбалы? Целомудренный звон, коли хотите знать, есть продолжение того молебна, который служили в церкви Божией, и который заключили молитвою: подаждь, Господи то, и то Благочестивейшему Государю нашему и всему царствующему Дому; стало быть, когда звонят до самых вечерен, то, значит, внушают, чтобы мы из ума не выпускали этой молитвы, по заповеди Апостола.- «Завирается старик», сказали молодые люди, и однако ж ничего, не больно разгневались на речь мою смелую, а пошли себе тихохонько с колокольии.

Проводив их, я позвонил как следует, по уставному, а далее стал этак опершись об стенку да и задумался. «Завирается, сказали они; ну, положим, завирается; на то он старик, и еще неученый старик; да и от завиранья-то его стариковского беды еще не Бог знает сколько; а вот это как назвать, спрошу я вас, господа ученые, это как назвать, коли человек берется за дело не умеючи, отталкивает от него других умелых и делает его как попало, или для собствен-ного прибытка, или из-за тщеславия, или, просто, для своего удовольствия? Иному лишь бы забраться повыше, на колокольню, чтобы все его видели, а чтобы приспособиться к делу, об этом и горюшка мало, и в помышлении того нету. Только бы позвонить как-нибудь почуднее, чтоб, знаете, проходящие подняли головы к верху да сказали: «вишь он какой! звонит-то не по старому, а как-то другим манером; дока, должно быть!» А этот дока только и умеет, что чудасийные вещи строить, да ломаться и коверкаться, на колокольне стоячи.

Крепко не люблю я, когда кто берется звонить у меня на колокольне, не приспособившись к этому делу. Грешный человек, - так таки и гоню! Эх, когда бы и с других колокольней гоняли этих незваных звонарей: складу и ладу не в пример было бы больше, да и народушко-то православный не соблазнялся бы неуставным звоном.

Пробило девять. Пора звать людей Божиих и к обедне Господней.
 

III.
 

Иду я себе как-то раз по нашему-то таки монастырскому двору, нагнувшись, по обычаю: обычай-то этот уменя не так давно стал обычаем, а то я, как и все грешные люди, смотрел прямо всем в глаза, а под час и с усмешечкой, когда повстречаешь бывало, примером, человека в каком-нибудь безобразии, да отучила одна - и пусть бы какая подвижница, а то, не в осуждение ей будь сказано, женщина, каких много в нашем граде. Идет, знаете она себе, такая разряженная, что... фу, ты пропасть! Шляпка чуть на затылке держится, платье широты невообразимой... видите ли, все разглядел!- я зирк на нее, да и уставил мои дурацкие глаза. Она тоже глядит на меня, очей не спускаючи. Таково мне досадно стало!- Чего ты, говорю, уставилась на меня? - А ты, говорит, чего, тряпица этакая?- Право, так таки и сказала, и тряпицей обозвала. Я маленько присмирел. «Твое дело, говорит мадам, глядеть в землю, ради того, что ты от земли взят, а мне можно и на тебя смотреть, потому что жена от ребра мужняго взята есть». И пошла. Вот тебе раз, подумал я, да с тех пор и положил себе зарок ходить потупясь. Ну их! А то, пожалуй, еще и не так выбранят.

Только раз, говорю, иду этаким манером по двору монастырскому; захватило мне дыхание; вот я и приостановился, чтобы вздохнуть посвободнее. При этом поднял я голову; в глаза мне бросилась колокольня моя. Не в первой мне ее видеть, да в первой пала на сердце дума такая. Стоит она - моя голубушка, такая стройная, такая белая, словно невеста под венцом, и чем выше, все ýже, ýже. Вот это меня и заняло. Ради чего это, думаю я, поставлена она так, что внизу шире, а к верху все ýже? Сказал я сам себе ответ на это, а записать его поудержался на ту пору: погожу-мол, с людьми умными наперед посоветуюсь. Раз это, по вечеру, вижу - ходит по дорожке, вон той, где рябина-то стоит большая, студентик нашей академии; я знаю его: сурьезный да богобоязливый; идет в ученье, непременно остановится насупротив храма Божия и помолится. Я к нему. Прости-мол, Бога ради, голубчик; вразуми ты меня говорю, на счет колокольни, от чего это... ну, и положил, знаете, на его разсуждение все, что надо. Стал он это мне объяснять, - ну, хоть убей, ровнешенько ничего не понял! Не даром называют меня безтолочем. А говорил студентик все про законы, да такие, что я и не слыхивал, падения да тяготения, да сим... сем... нет, не выговорю. Поклонился я, выслушав его, да и пошел к себе. Нет, думаю, мудрено больно, а по моему, так это делается просто для того, чтобы и постановкою-то колокольни вразумить нас грешных жизни духовной. Широк человек перво-на-перво, когда только приступает к богоугодному житию: тут у него и фундаменты разные, прикрепляющие к земле, и камни тяжелые, естество его облегающие, а поднимется маленько в подвиге молитвенном,- станет потоньше и полегче, и чем выше. все тоньше, все легче, так что к концу-то делается стрелка стрелкой, вон как шпиц, сияющий с крестом Господним. И уносится он в лазурь небесную, и стоит там, не касаясь земли. Вот она притча-то какая! А все колокольня моя навела меня на такое разсуждение. Справедливо разсуждает Каллист Катафугиот в Добротолюбии: «всяко помышление яве яко от вещи бывати естество имать; а идеже вещь не зрится, помышление ниже раждается, ниже убо обретается».
 

IV.
 

Мудреный народ эти студенты! Вчера вечерком сижу это я на пороге моей кельи, гляжу,- подходят ко мне двое веселые-развеселые.- Старина, говорит один, откуда происходит колокольный звон?

- Как, откуда,- отвечаю я, вестимо с колокольни и от колоколов

Они засмеялись.

- Что ж тут смешного? Вы сами, я думаю, званивали у себя в деревне, ну так знаете, как дело это бывает: ударишь языком о бок колокола, он и загудит.

Они еще пуще засмеялись. Такие проказники!

Я не о том тебя спрашиваю, заговорил все тот же юнош.

- О чем же?

- О том, когда и где впервые начали звонить в колокола; кому пришла в голову мысль употреблять колокол, как средство, для собирания верующих в храм Божий.

Я молчал.

- Что ж, старина, не знаешь?

- Не знаю, говорю, простите, Бога ради!.

Вошедши в свою келью, я начал думать: в самом деле, по каким это побуждениям люди ввели в употребление колокола? В первые времена христианства, конечно, не звонили,- еще бы! Тогда было не до звона; нужно было в тихомолку собираться на молитву, даже своим языком не звонить о том, куда идешь, чтоб не попасться в руки гонителей и не наделать беды всему обществу христианскому. Когда гонимые поклонники Христовы расходились по лесам и пустыням, - колоколов опять не было и быть не могло, а били, должно быть, дерево об дерево, али в доску какую-нибудь. Откуда ж колокол-то? Ужасно мудреный вопрос!

А между тем как в старину не было ни бил, ни колоколов -усердствующих к службе Божией, пишут, не в пример было больше. Странное существо этот человек! Запрети ему что нибудь,- сделает, непременно - сделает; вели,- не сделает. Древних христиан гнали, били, жгли, мучили, смерти предавали: «не ходи, говорили мучители, в храмы христианские, не покланяйся Распятому; ступай с нами в капища, кланяйся нашим богам, вот тебе за это и почести и золото», - нет же, христиане и знать ничего не хотели, шли себе, не дерзая иногда думать даже о том, чтоб воротиться домой по добру по здорову. А теперь... Господи Ты Боже мой! - колокольный звон стоном стоит, призывая верных на молитву; храмы Божии отверсты; служители олтаря вопиют в слух всех: «идите, православные, будем вместе молиться Господу Богу, Спасителю нашему и Пречистой Его Матери; сонм угодников и святых Божиих ждет, чтоб принести вашу молитву Отцу небесному», - ни ответного гласа, ни послушания. Точно, Господи прости, уши заткнуты!

Сегодня и я таки спросил нашего отца диакона: для чего это звонят в церквах?- Для порядка, отвечал он мне, чтоб люди знали, когда идти в церковь. Может быть, и так; кто его знает! Только вот что я в толк не возьму: в древности, когда не было раз навсегда определено время богослужения, христиане знали его очень хорошо: от чего ж теперь-то нужно напоминать им об этом? Узнал бы время человек, когда бы почаще ходил в церковь Божию да был повнимательней к богослужению, а то заглянет в месяц, а иногда и в два месяца один раз, вот тебе и все! Слышал я, что даже есть такие, что и по полугоду и по году в церковь не заглядывали: как же они будут знать время? Да и звонишь-то иногда понапрасну, особенно в будни. Так и представляется мне живою притча Спасителя; один говорит - волов купих, иду искусити, другой на село отправился, а третий жену, говорит, поях,- всем, стало быть, дело есть, как будто служение Богу меньше другого дела. О-ох, ох, ох! То-то и есть-то! Если б погромче звонила в человеке совесть, то, может быть, и колокола были бы не нужны. «Молись, пишет преосвященный Михаил митрополит, не только тогда, когда услышишь колокольный звук, но и тогда, как совесть твоя позвонит в сердце твое и произведет мысль о вездесушем Боге». А я все-таки буду звонить, потому что надо звонить, потому что звон может быть полезен человеку. «Благовестят того ради; напечатано в книге, нарицаемой Пращицею, которые люди за каковым кому случится недосугом и непраздностию во обдержании Приказом и прочая, не быти при Божественной литургии, и тии вси да будут оным благовестом известни о оном Духа Святаго пришествии, и да услышавше упразднятся от дел своих и да отдадут благолепное поклонение Господу нашему Иисусу Христу, в таинствах оных сущу». Матушка моя (дай ей Бог царство небесное!) всякий раз, как бывало услышит благовест «к достойну», и сама станет перед образами и нас малых детей поставит на коленки: «молитесь, скажет бывало, в эту минуту тайна великая совершается; ангелы небесные славят Бога, поюще вопиюще, взывающе и глаголюще: свят, свят, свят Господь Саваоф, исполнь небо и земля славы Твоея!»

Гудите ж, мои колокола, громче и звонче, будите уснувшую совесть и грешника; благовествуйте ему тайну велию, совершаемую в Божественной литургии!
 
______________________________________________

_{Эти стихи слышаны и записаны мною еще в 20-х годах в г. Воронеже.}

https://ruskline.ru/analitika/2013/04/27/a_ya_vsetaki_budu_zvonit_potomu_chto_nado_zvonit

[Александр Васильевич]

Виктор Аскоченский

И возвещу всему народу православному, что Христос воскресе!

Записки звонаря. Часть 2



Ниже мы впервые (после 1873 г.) переиздаем  повествование, написанное церковным историком, публицистом, писателем, журналистом, издателем, поэтом, искусствоведом, церковным композитором и дирижером (1813-1879) В.И. Аскоченским.

Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии (по первому изданию: Аскоченский В. И. [Без подп.] Записки звонаря // Домашняя беседа для народного чтения. - 1861. - Вып. 10.- С. 194-195; Вып. 12.- С. 233-234; Вып. 13.- С. 253-255; Вып. 15.- С. 323-325; Вып. 16.- С. 347-350)  подготовил профессор А. Д. Каплин. Постраничные сноски автора заменены концевыми. Название и деление на 2 части - составителя.


+   +   +


V.


Бом-м,- ударил я один раз в колокол и прочитал: Блажен муж;  бом-м,- ударил я в другой и прочитал: Вскую шаташася, бом-м, - ударил я в третий, и прочитал: Господи, что ся умножишася, и так до тридцатаго псалма, неспешно, медленно, с трезвением и вниманием, как положено делать это дело во дни св. четыредесятницы. Положил я потом три земных поклона и стал размышлять: от чего это в Великий Пост и благовестить-то заповедано не так, как в прочие дни? Зачем этот печальный, медленный, заунывный звон, словно будто где-нибудь случилось несчастие какое, примером, пожар всеистребляющий, али человек умер? От чего, на что, для чего это? Уж и впрям нет ли несчастия какого? Ох, есть, да и какое еще! Великое, шире пламени, за один раз потребляющего палаты и хижины, леса и поля,- неогляднее разлива водного, потопляющего все живущее на земле. Загорелись души человеческие, души христианские, охватил их со всех сторон пламень греха и нечестия, пламень похоти мирской, и гибнут, гибнут они - бедненькие, испепеляясь и падая на дно адово обгорелыми остовами. Видит это Церковь Христова с высоты своей, и речет гласом колокола к душам, объятым пламенем, чтоб они спешили, пока еще есть в них дыхание, к живоносному источнику покаяния, чтоб они погружались в водах его, текущих в живот вечный, чтобы спасались от конечного погубления. Видит Церковь Господня и умерших уже духовно и болезнуя об них, возвещает о таком своем несчастии миру Божьему: слыши, небо, внуши, земле; сыны родих и возвысих, тии же отвергошася мене. Рахиль плачущися чад своих, и не хотяше утешитися, яко не суть. Вот в чем горе ее тяжкое и скорбь неутешная! Дети, духовно порожденные ею, воспитанные и взлелеянные не суть, умерли, - и велит она - Мать сиротеющая колоколам своим говорить небу и земле о такой великой своей потере: сыны родих и возвысих, тии же отвергошася мене... Знает она и о праведном прещении Божием еще на живых, но грешных, и все-таки дорогих ей детей, видит вдали и тучу гнева Господня, грядущую на нераскаянных, и томным, заунывным звоном колокола возвещает чадам своим находящую беду. «Ко мне дети мои, ко мне, дорогие мои! - говорит она, широко распростирая крылья свои, словно кокош, собирающий птенчиков своих. Я вас спрячу, я вас укрою от тучи-грозы. Сильней меня в мире нет! Слышите ли, дети мои, что Господь говорит: се гряду скоро и мзда Моя со Мною воздати коемуждо по делом его...»

Да, да, да! Если когда, то вот именно в эти великие дни св. Четыредесятницы звон колокола «означает будущий суд и трубу ангельскую из гробов созывать к общему суду имеющую»...

Ох, Господи, Господи! Аще беззакония назриши, кто постоит? Помилуй же нас по велицей милости твоей, и по множеству щедрот твоих очисти беззакония наша. Не уничижи Господи сердца сокрушенна и смиренна!
 

VI.
 

- Старик! сказал мне сегодня тот господин, которого вижу я всякое утро на дворе нашем монастырском.

- Что, батюшка? сказал я с низким поклоном.

- А как называется то, чем ты ударяешь о бока колоколов?

- Язык, батюшка.

- Язык?

- Язык, говорю.

- Тото ж и есть-то!

С тем и пошел он от меня.

Что бы это за притча такая? думал я, провожая его глазами. С какой стати вопросил он меня об этом и ради чего промолвил под конец: тото ж и есть-то? Человек он, сказывают, добрый и умный, всякими науками занимается и о природе человеческой разсуждает: так может ли быть, чтоб он это сказал так только, чтобы позабавиться надо мной и затуманить меня простака. Не может, никак не может быть!» - Вот я, знаете, этак стою себе да и думаю, - что ж, хоть мозги все вывороти, ничего нету, да и полно. Господи ты Боже мой! сказал я под конец с сокрушением сердца. Уродится же такой безталанный человек, как я грешный! - На ту тору слышу тара-та-та-та, тарата-та-та. А это, знаете, идут две бабы-торговки, да так-то перебраниваются с собою, так-то обносят одна другую нечестными словами! Тут меня как будто светом осияло. Вот оно, думаю, что означает притча-то того господнна! Колокольный-то язык, батюшка мой, только и делает, что поведает славу Господню, да воззывает нас грешных к покаянию и памятованию часа смертного: а человеческий-то на какие-на какие речи не употребляется. Колокольный-то перестал раскачивать, ну он и угомонится; а человеческого иного не уймешь ни добром, ни уступчивостью, - знай себе болтается и трезвонит дробь какую-то неподобную.. Всяко естество, говорит апостол, зверей же и птиц, гад же и рыб укрощается и укротится естеством человеческим: языка же никто же может укротити, неудержимо бо зло, исполнь  яда смертоносна. Тем благославляем Бога и  Отца, и тем кленем человеки, бывшия по подобию Божию; от тех же уст исходит благословение и клятва . Вот для чего и поется в Пост Великий: положи, Господи, хранение устом моим и дверь ограждения о устах моих.

Дай же Бог здоровья доброму господину, что он навел меня на душеполезную мысль. Чудно, право, устроено все на белом свете! Поглядишь на иное дело, и покажется оно тебе так, ничем, даже меньше нежели ничем; а как вдумаешься вплотную, так и скажется оно тебе и уроком и назиданием. Не нужно только по верхам глядеть да ворон считать.
 

VII.
 

Часто приказывают мне звонить по покойникам; ну, я и звоню, и думаю в это время про себя: что такое покойник? Спрашивал однажды я об этом знакомого мне студента; как принялся он мудрить да хитрить, так я и голову повесил. Вопрос, кажись, простой, чего тут мудрить? Из всего мудрованья его вышло только то, что покойником называют человека умершего; да я об этом и прежде знал. Да почему ж так называют - то, вы мне скажите? И можно ли всякого умершего человека назвать покойником? Тело умершего кладут в гроб, относят на кладбище, зарывают в могилу; через несколько времени оно там истлевает: неужели ж тело это называется покойником? Нельзя, никак нельзя! Конечно, оно само не двигается, ну так его двигают черви и тление. Какой же тут покой? Оно и то сказать, что для тела нет ни покоя, ни безпокойства. Стало быть, другое что-нибудь в умершем называется покойником. Должно быть, душа. Но хорошо, если она угодила Господу Богу и заслужила себе место в обителях райских, где святые покоятся; там действительно можно найти покой, о чем мы и молимся: со святыми упокой, Христе, души раб твоих. А если чья душа не угодила Богу, что ж она за покойник? Какой ей покой? Где она возьмет его, и кто ей даст его? Нет, грешной душе нет там покоя ни внутри, ни вне себя. И на том свете не свободна она, бедная, от работ житейских, от земных привязанностей, которые вросли в нее и останутся при ней на всю вечность, разростаясь все более и более, словно огонь в сухом валежнике. Совесть покоя не даст, снедая ее, как червь могильный; демоны начнут потешаться над нею, терзая ее неистовыми своими восторгами и адским хохотом, играя ею, как перышком, и увлекая туда и сюда, как вихрь увлекает собою легкую пылинку. А там с земли вопиет к небу кровь неповинных, несутся слезы и вздохи оскорбленных, падая на нее свинцовым дождем и огненным туманом; а там Божие Правосудие гремит ей вечным проклятием, невозвратным отчуждением от божественного света и блаженной жизни. Что ж она за покойник?

О Господи! Прости моя согрешения вольная и невольная! Избави вечных мук мою грешную душу! Боже очисти мя и помилуй!...

Читал я в Житиях святых, что угодникам Божиим уготованы обители светлые, преукрашенные, - то-то, должно быть, покой-то там!... А грешникам что? Будет, конечно, и для них обитель, да лучше б ее не было, лучше бы и их самих не было...

Упокой, милосердый Господи, души усопших рабов Твоих, братий наших! Упокой и мою грешную душу, когда тебе угодно будет взять ее от земли!

Так думаю я, когда мне велят звонить по покойникам, и медлен, крепко медлен становится звон мой...


VIII.


Сей час говорили мне какие-то светские люди: «зачем ты, старик, не даешь нам покоя твоим погребальным звоном? Ведь это тоска, это напоминает смерть.

- А дозвольте спросить, сказал я, вы - смертны или безсмертны?

- Безсмертны, отвечал один с усмешкой.

- Ну, так чего ж вам бояться смерти?

- Да скучно, старик.

- Что ж для вас скучного в погребальном звоне? Это благовест о преселении человека из временной жизни в вечную.

- Не то, старик, перебил другой, потому скучно и тоскливо, что мы все - смертны.

- Смертны? А, это другое дело! От чего ж вы боитесь думать о смерти? С нею ведь, друзья мои, не с своим братом,- на лыжах от нее не уйдешь, в темном лесе не спрячешься. Чем меньше об ней будешь думать, тем она страшней покажется. Св. Иоанн Лествичник, знаете, что говорит: «молись часто при костях мертвецов и впечатлевай в сердце твоем неизгладимое об них воображение». А Премудрый так повелевает: помни последняя твоя, и во веки не согрешиши. Простите однако ж мне, други мои, не мне вас учить. Вы люди ученые, а я - только звонарь.

Они сказали мне спасибо, поклонились и пошли.

Бедняжки!... Им несносен звон погребальный; им страшно одно воспоминание о смерти: что ж будет с ними при самой смерти? Каково-то будет душе их, когда я позвоню и над их гробом!...
 

IX.
 

- Здорово, старинушка! сказал мне сегодня знакомый господин. Я сердит на тебя.

- За что, батюшка? спросил я.

- Да как же за что? Я только что собрался было уснуть этой ночью, а ты поднял такой трезвон, что в ушах затрещало.

- Простите, Бога ради, сказал я, поклонившись. Это я к заутрене звонил.

- Бог простит! сказал он и пошел от меня.

Вот искушение-то! Без вины виноват оказался. А вольно ж им - этим господам извращать Господом Богом положенный порядок! Вон и птица Божия и зверь лесной наблюдают его, а человек, лучшее творение Создателя, умаленный малым чим от ангел, и думать об нем забыл: день у него делается ночью, а ночь днем,- Бог знает что такое! И диви бы такие люди, как богоотец Давид, проводили ночи без сна за молитвой и исповеданием Господу Богу, а то ... сказывал мне как-то студент нашей академии, что в этих напролет целую ночь освещенных домах люди молодые пляскою занимаются, а те, что постарше, в карты играют, а то театры представляют и всякое такое,- нечего сказать, нашли дело! Но да не возлаголют уста моя дел человеческих; лучше буду яко глух и яко нем не отверзаяй уст своих, буду яко человек не слышай и не имый в устех своих обличения; лучше возвещу беззаконие мое и попекуся о гресе моем. Но звонить, как там они себе хотят, не перестану, даже еще громче, еще больше буду звонить. Авось проговорит в ком-нибудь совесть, дремлющая до святой заутрени; авось перекрестится мирской человек, спешащий в дом свой после безпутно проведенной ночи и воздохнет о душе своей окаянной. Звон церковный на то ведь и учрежден, чтобы пробуждать человека от дремоты духовной и прогонять от одра врагов нашего спасения. «Когда, говорит св. Иоанн Лествичник, звонят в колокол, то невидимо стекаются враги душевные, кои, становясь у нашей постели, по востании нашем от сна, паки на постелю лечь нам советуют: помедли, говорят они тебе, пока еще начнется пение, успеешь еще придти в церковь».

Господи Вседержителю Боже сил! даруй нам бодренным сердцем и трезвенною мыслию всю настоящаго жития нощь прейти, да не падше и обленившеся, но бодрствующе и воздвижени, в делание обрящемся готови.
 

X.
 

- Что это ваши часы замолчали? спросил меня сегодня какой-то молодой человек, должно быть, студент нашей академии. Я страх как люблю бой часоваго колокола.

- Хорошее дело, радость ты моя, сказал я. Верно, вы любите думать при этом о вечности.

- Вовсе нет! Звон часового колокола возбуждает во мне мечтательность.

- Что, батюшка?

- Мечтательность; да ты не поймешь этого, старик; ты уже отжил свое время.

И пошел он от меня, напевая что-то. Я разобрал только первые слова: «вечерний звон, вечерний звон».

- Надоели мне ваши проклятые часы! сказал мне тоже сегодня другой, уже пожилой, господин. Я рад, что они наконец замолкли.

Сказав это, он пошел от меня.

Господи, прости мое согрешение! Не в осуждение будь сказано, а ведь оба эти господина, даром что один из них скучает без часового колокола, а другому он надоедает, вряд ли лучше один другого. Первый, вместо воспоминания о вечности, гонит его от себя прочь какою-то пустою мечтательностью; а другой прямо сердится ради того, что память-то часа смертного сама лезет ему в голову. Да колокол для того и гудит, чтоб говорить о времени, пропадающем в вечность. Певчий Миша пропел мне как-то раз, а я записал:

Лишь ударяет

Колокол час,

Он повторяет

Звоном сей глас:

Смертный, будь ниже

В жизни ты сей,

Стал ты поближе

К смерти своей.

А в книге, именуемой Новая скрижаль, сказано вон что: «бываемое ударение в железное или медное било будущий нам суд и трубу ангельскую, из гробов созывать к общему суду имеющую, означает».
 

XI.
 

Слава Тебе, Господи! Вот я грешный и до Пасхи дожил! А боялся, крепко боялся умереть, не дождавшись этого дня. Уж стар стал, дряхл, немощен; вот и ноги не ходят, и глаза плохо видят, и в руках силы нет, совсем таки ни к чему не гожусь,- так по тому самому и боялся умереть до праздника Христова. Конечно, умереть нужно же когда-нибудь, да хотелось еще послушать божественного, любезного и сладчайшего гласа ликующей Церкви, Матери нашей. Господи, как хорошо мне теперь! И на небо не хочу, потому что Воскресший Господь и Бог мой, в день Своего восстания, и землю делает небом...

А умереть все-таки придется. Боже мой! Сподоблюсь ли я там-то со святыми Твоими в вечной славе Твоей царствовати! Ох, грехи наши тяжкие! О немощь человеческая! Вот хоть бы о себе сказать: не в похвалу кажучи, стараюсь звонить во-время, исправно и в такту: а, - грешный человек, иногда проспишь уреченный час, в другой раз кусок лишний съешь, ну и лезешь на колокольню-то, словно с кулем осмипудовым да и звонишь-то торопясь, скороговоркой произнося затверженные мною псалмы на всякий час и потребу по моей должности. А ведь все это грех, все это от лукавого; Богу за все надо ответ дать. К чему ты приставлен, то и исполняй, да поусердней исполняй, имея в виду славу Божию. Исполнишь,- спасешься; не исполнишь,- пропала душа твоя на веки! Оно и то сказать: усердие усердью рознь. Иной усердствует и добрыми, кажись, делами: часа по два на молитве стоит, по святым местам ездит, богадельни устраивает, книги читает все душеспасительные, а других-прочих терпеть не может, благотворит неимущим и благодетельствует странным, а после всего того и звонит о своих добродетелях во вся тяжкая, вот точно как и я о моем усердии к звонарству. Все это непорядок, не угодно Богу, не хорошо. Помилуй нас Господи, помилуй нас, всякаго бо ответа недоумеюще, сию Ти молитву, Господи, приносим: помилуй нас!

Двенадцатый час. Хотелось бы соснуть немного; сон так и клонит, так и клонит. Непостижимое дело! В другое время сидишь себе вплоть до поздней заутрени, - ничего; а тут, словно сила какая, так и тянет тебя вздремнуть. Душа ждет - не дождется благовестия о воскресении Христовом, а плоть спать хочет, как будто ей и дела нет до праздника, как будто ей не нужно ни Христово, ни свое воскресение. Не даром сказал св. апостол: не живет во мне, сиречь, в плоти моей доброе[ii ]. Нет, уж, как ты себе хочешь, лукавая плоть,- не послушаюсь тебя! Не послушаюсь,- легко сказать, не послушаюсь,- а чуть пера из рук не выронил. Помоги моей немощи, ангел мой хранитель!

Скоро двенадцать часов. Теперь почти все в эту пору не спят, а кто и спит, тот поднимется. Святые жены мироносицы пришли зело рано к гробу Господню, даром что не знали, что Господь воскрес, а пришли зело рано и, уж конечно, без звона.

Две минуты до двенадцати. Пойду на колокольню. Ну, мои милые колокольчики! Давайте поговорим на великий праздник. У вас и звон-то как-то веселей в эти дни: словно, музыку играете. Вы ведь иногда звоните у меня целодневно в дни высокоторжественые и победные и звоните так весело и звонко: как же не звонить вам теперь в этот праздников праздник, торжество торжеств?

Пойду звонить, и возвещу братии моей и всему народу православному, что Христос воскресе!

_________________________________________________

<sub>Иаков. 3, ст. 7-19.

[ii] Римл. 7, ст. 18.</sub>

_________________________________________________

https://ruskline.ru/analitika/2013/05/03/i_vozvewu_vsemu_narodu_pravoslavnomu_chto_hristos_voskrese