Гиржавский монастырь в Бессарабии

[EVG]

Гиржавский монастырь в Бессарабии

Очерк

Путешествуя по Бессарабии в 1842 году, Николай Иванович Надеждин (1804 – 1856) не мог не посетить Гиржавский монастырь, уединённый среди лесов и крутых гор, в долине реки Гиржавки – отсюда и название обители. Всего четверть века, как начал созидаться этот монастырь, но как он разросся и как стал благолепен, крепнущее хозяйство здесь процветало. И храм Божий высоко вознёс золотой крест в лучезарное небо Бессарабии. История монастыря и его благоденствие целиком связаны с деятельностью настоятеля архимандрита  Спиридона. В долгих беседах с ним Н.И. Надеждин  многое узнал о том, как неослабно усилиями братии и трудников укреплялась и полнела православная жизнь обители в некогда диком и непривлекательном краю.
Очерк «Гиржавский монастырь в Бессарабии» весьма интересен и назидателен. Это одно из лучших произведений о замечательной монашеской обители края. Впервые очерк Н.И.Надеждина напечатан в «Журнале Министерства Внутренних Дел»  в 1843 году и с тех пор не переиздавался. Текст даётся в авторской редакции. Разыскан и подготовлен к публикации Маргаритой Бирюковой и Александром Стрижевым.
 
Почти на самой средине нынешней области Бессарабской, там где остаток неразгаданной старины, известный под величавым именем «Троянова (Верхнего) Вала», служил некогда границею между собственно Бессарабией или Буджакской Степью и цинутами Восточной Молдавии, начинается и продолжается на довольно значительное пространство, по направлению с юга на север, страна лесов, которую Румуны называют по-своему «Кодры». Она расстилается по последним крайним уступам Карпата, обозначающимся еще здесь более или менее возвышенными градами холмов, сопровождающих течение рек Путны, Быка и частью Реута, которые все изливаются в Днестр. Леса, покрывающие её, носят ещё наименование «Оргеевских», по смежному с ними нынешнему уездному городу Оргееву, некогда средоточию администрации Молдавской в крае. Им и теперь может быть сохранено это прозвание, по той причине, что главною частью они заключаются в пределах настоящего уезда Оргеевского, простираясь, впрочем, и на смежные уезды Кишинёвский и Ясский.
Страна эта, вследствие своего горного характера, отличается необыкновенно живописным разнообразием видов. Ряды холмов, представляющие своим сплетением неисходимый, очарованный лабиринт, не утомят взоров слишком продолжительной непрерывностью. Они беспрестанно расступаются, чтобы дать место: там – глухому, со всех сторон запертому оврагу; здесь – узкой, глубокой, крутоярой расселине, прорытой стремлением ключей, ищущих себе истока. Собственно долины, нарезываемые меж них извилистыми струями рек, или правильнее речек, довершают разнообразие и прелесть картины. Долины эти составляют лучшее украшение не только лесной стороны Кодров, но и всего края Бессарабского. Леса с окружных холмов сбегают во глубину их почти до самого дна; но на дне оставляют более или менее простора реке, которой берега, оживляемые неиссякаемой влагой, приодеваются коврами сочной, роскошной, муравчатой зелени. Не велика вообще ширина этих долин: и тем лучше; тем меньше доступа в их мирный приют и свирепому дыханию зимних вьюг, и палящему летнему зною. Благодатная полуденная природа здесь, за оградой крутизн и пропастей, под непроницаемою тенью мрачных дубрав, как будто нарочно заготовила убежища, в которых можно наслаждаться очарованиями и негой юга, не испытывая соединённых с ними лишений.
Печальная судьба, тяготевшая над краем в продолжение тысячелетий, до самого присоединения его к России, препятствовала человеку приложить руки, чтобы это щедрое радушие природы обратить себе и в наслаждение, и в пользу. Здесь, на перепутье народов, на спорной меже, в точке столкновения Европы с Азией, не выпадало досужной минуты развиться потребностям общежития, укорениться труду, образоваться промышленности. Грубое, бессмысленное и беспечное невежество едва могло пробавляться жалким, убогим существованием, среди господствовавшего вокруг насилия и беспорядка. Кое-какая оседлость гнездилась предпочтительно вскрай главных рек края, Днестра и Прута, служащих ныне границами Области. Во глубину Кодров проникали только разве смелые охотники, преследуя дичь, которую они и теперь ещё богаты; или робкие беглецы, спасаясь от преследования хищных дикарей, которых кочевья до последних времён не переводились в окрестных степях.
Благотворный свет христианства здесь, как и везде, был единственным животворящим началом, единственным движителем, проводником и питателем цивилизации в это мрачное, тяжёлое время. Под сенью Креста, вокруг храмов Божиих утверждались постоянные средоточия для общежительности: скучивались более или менее обширные селения, в которых союз веры служил основанием общественному союзу, возбуждал и поддерживал взаимное вспомоществование друг другу в перенесении бедствий, в отвращении и преодолении опасностей, в медленном, но не бесплодном  стремлении к возможному обеспечению и распространению народного благосостояния. Мудрым водительством Промысла устроилось, что даже внушаемые христианством самоотвержение, побег из мира и любовь к уединению имели самое благодетельное влияние на развитие и успехи общественности. Смиренные иноческие обители были не только школами нравственных подвигов и умственного образования: они были вместе рассадниками полезного трудолюбия, благоразумного и благоуспешного хозяйства. В самой строгой точности буквально смысла, повинуясь божественной заповеди «в поте лица снедать хлеб свой», отшельники разделяли обречённую самоумерщвлению жизнь между молитвою и работою: из церкви спешили в поле, в сады, в лес, вооружённые посохом чабана или заступом земледела, серпом виноградаря или секирою древосечца, смотря по месту и времени. Избираемые ими для жительства сокровенные глубины пустынь, таким образом завоёвываемые  мирными усилиями труда, приобретались употреблению и пользам человечества. Так засеялись жизнью скалы и ущелья гор Азиатских, пески Африки и леса Европы. Так случилось и с Бессарабскими Кодрами. Первоначальное занятие и возделание их принадлежит монашеским обителям, которые и теперь стоят в первом ряду, служат главными средоточиями оживляющего их населения.
В настоящее время в области Бессарабской, составляющей по духовному устройству епархию Кишинёвскую, находятся 22 православные монастыря, в том числе 16 мужеских и 6 женских. Из них 12 погребены во глубине Кодров, преимущественно по бассейну Икиля, в нынешнем уезде Оргеевском. Все они лежат не в дальнем расстоянии друг от друга, и таким образом имеют вид одной священной колонии, напоминающей древнюю Фиваиду, или нынешнюю Святую Гору, средоточие отшельнических подвигов и трудов Православного Востока[1].
Вообще монастыри Бессарабские не состоят в штате: то есть не получают жалованья от Правительства, но содержатся сами собой, своим собственным хозяйством, от земель, принадлежащих им на общем праве поместного владения, существующем в Области. Так как и количество и качество этих земель не одинаково, то они больше или меньше различаются между собой во внешнем устройстве и виде. Большая часть их в буквальном смысле представляет образцы евангельской нищеты, едва имеющей, где подклонить голову после молитв и трудов. Есть, однако, и такие, которым достаёт средств поддерживать себя на большей или меньшей степени приличного благолепия. Впрочем, общий характер всех здешних монастырей состоит в отсутствии наружной пышности: по той причине, что владения их нигде не простираются до значительной избыточности[2]; а, со стороны, усердие мирян, стекающихся на богомолье, не увеличивает, но истощает их способы, вследствие гостеприимства, которое обычай, господствующий на Востоке, вменяет им в непременную обязанность относительно посетителей, не вознаграждая за то обычными в других странах приношениями и вкладами.
Тем поразительнее беспримерное, единственное в этом отношении исключение, представляемое монастырём, известным под именем «Гиржавского» или просто «Гиржавки». Это обитель, которая могла бы с честью занять место внутри святой, православной Руси, имеющей столь справедливое право гордиться красотою и великолепием своих храмов, богатством и живописностью своих монастырей. Того громадного величия, тех редких сокровищ, которыми изумляют древние памятники благочестия наших предков, конечно, здесь нет, и не могло быть. Тем не менее, независимо от естественной прелести ландшафта, в которой Север необходимо должен уступать Югу, монастырь этот сам по себе, своим устройством и видом представляет в глуши Бессарабских Кодров картину, какой немного подобных отыщется на всём пространстве России.
Монастырь Гиржавский находится в самой сокровенной глубине Кодров, на дне долины, прорезываемой речкою Гиржавкою, впадающею в Икиль: расстоянием от Оргеева в 40, от Кишинёва в 60, от Ясс, столицы Молдавии, нынешним путём также около 60, прямо не более как в 50 верстах. Дорог проезжих к нему две: одна из Оргеева, идущая большею частью по долине Икиля, мимо монастырей Курки, Табора, Цыганешт, Речулы, Формошики, Гербовца; другая, прямо из Кишинёва, долиной Быка, бывшая большая дорога в Яссы, с которой поворот к монастырю делается у села Каларашей вправо, через высокую лесистую гору. Эта последняя предпочитается посетителями, по причине большей удобности для езды, даже в экипажах; хотя должно сказать, что и она не без затруднений. После поворота с большого тракта надо сменять лошадей волами, и при помощи их карабкаться в кручу версты две или три, лепясь вскрай глубокого оврага, под навесом деревьев, нередко запирающих дорогу густыми, своенравными ветвями. Спуск в долину, где находится монастырь, ещё выше и круче; тут надо экипаж нести почти на руках: хотя, к чести монастырского начальства, должно сказать, что оно, со своей стороны, для возможного облегчения пути трудилось и трудится беспрестанно. Само собою разумеется, что эти затруднения слишком вознаграждаются дикою прелестью ландшафта. Очарование увеличивается, когда, наконец, сквозь мрачную чащу дремучей дубравы начинает просвечивать дно долины монастырской, на котором изумрудная зелень лугов мешается с узорчатым золотом роскошных нив, с серебряными полосами пышных, великолепных прудов. Мало-помалу, долина открывается вся; но монастыря ещё не видно: он таится за густым букетом деревьев, сбегающих с вершины горы по высунувшемуся в долину ребру. Явно присутствие умного, просвещённого труда в этой глуши, окруженной со всех сторон непроходимою дичью; но следы человеческого пребывания ограничиваются пока только видом маленькой деревушки, выглядывающей справа из глубины долины. Надо проехать ещё около четверти версты влево, середи возделанного поля; и тогда предстаёт обитель, во всей своей восхитительной красоте.
Собственно монастырское здание состоит из не огромной, но красивой каменной церкви с колокольнею, вокруг которой симметрически расположены также небольшие, но не меньше красивые, каменные домики в один этаж, где помещаются кельи для настоятеля и братии, гостиницы для посетителей и разные монастырские службы. Всё это обнесено каменною оградою, с большими въездными воротами. С первого взгляда во внутренность обители взоры поражаются удивительною чистотою и опрятностью обширного двора, среди которого возвышается церковь. От всех домиков проведены к церкви прямые дорожки, усыпанные песком. Двор представляет ровную, гладкую, зелёную скатерть, тщательно оберегаемую от всякого сора. Перед домиками и по сторонам дорожек устроены симметрически расположенные столбы с фонарями, которые, зажигаясь по ночам, указывают монахам путь к храму  Божию и, с тем вместе, опоясывают всю обитель бриллиантовым ожерельем живописных огоньков. Внутренность храма украшена великолепным иконостасом, блистающим позолотой и всей яркостью красок живописи во вкусе Византийско-Русском. Кельи настоятеля, при которых находится другая небольшая церковь для зимнего богослужения, по наружности ничем не отличаются от прочих домиков, и внутри ознаменованы печатью скромной, истинно монашеской простоты. Но зато домики, назначенные для приёма и успокоения гостей, снаружи также не отличающиеся от других, внутри убраны со всею внимательностью, можно даже сказать, с изысканностью, соединяющею удобства, требуемые привычками и даже прихотями мирян, со степенною важностью монастырского уединения. Обширная зала, или лучше галерея, где гостям предлагается трапеза, двумя сторонами вся открыта в сад, из которого пышет свежим благоуханием ароматической южной растительности, раздаются звонкие трели птиц и ропотное журчание фонтанов. Комнаты обмеблированы не пышно, но уютно и красиво, представляя счастливое соединение европейского вкуса с азиатской покойностью. Во всём видно не только радушие гостеприимства, но и изобилие средств. Всё показывает присутствие избыточного домостроительства, у которого есть на что подняться, есть чем развернуться.
Но ещё красноречивейшее доказательство хозяйственного благоустройства обители представляет сад, непосредственно к ней примыкающий. Этот сад занимает собою весь скат горы, у подошвы которой находится монастырское здание. Скат, довольно крутой, разделён во всю свою вышину, если можно так сказать, на три этажа: каждый, в виде балконов, опоясанный во всю ширину сада широкими террасами. Нижний этаж, соприкасающийся с монастырскими зданиями, весь засажен цветниками и разными плодовитыми деревьями. Со второго этажа начинается виноградник, которым исключительно занят и весь третий, самый верхний этаж, простирающийся до гребня горы, увенчанного мохнатою диадемою леса. С вершины горы из разных ключей проведена по всему скату вода, которая частью собрана на террасах в небольшие водоёмы, переливающиеся друг в друга посредством труб живописными каскадами; наконец, в уровень с монастырём, перед столовою галереею, сливается в довольно обширный бассейн, из которого на значительную высоту бьёт шумный, кудрявый фонтан. Впрочем, и из верхних водоёмов один, расположенный на средней террасе, так просторен, что на нём можно кататься в маленькой, нарочно для того устроенной лодочке, видя под собою золотую маковку монастырской церкви. На каждой террасе в середине сада устроены прекрасные беседки, из которых открываются чудные виды на монастырь, на долину и на противоположную гору, которая также увенчана густым, дремучим лесом. Террасы сообщаются между собою посредством аллей, поднимающихся вверх довольно отлого: из них боковые, по обоим краям сада, идут уже под мрачным извесом леса, из которого сад кажется вырезанным, и действительно вырезан. Везде сделаны приличные места для отдохновения; разбросаны каменные или дерновые скамейки: там глухо-наглухо скрытые непроницаемою древесною тенью для защиты от летнего зноя; здесь, напротив, открытые для наслаждения чистым воздухом и солнечной теплотой во времена более прохладные. Коротко сказать: в этом истинном саду Семирамиды, составленном из висячих боскетов и цветников, воздушных фонтанов, каскадов и прудов, господствует такое искусное, такое удачное соединение полезного с приятным, что не знаешь, чему более дивиться в его устройстве: артистической изобретательности воображения, или экономической сметливости рассудка?
В остальных частях монастырского хозяйства, посвящённых занятиям более суровым, меньше допускающим вмешательство фантазии и вкуса, очевидно присутствие не менее сообразительной обдуманности, не меньше стройного порядка, не меньше цветущего благосостояния. Ничто вокруг монастыря не оставлено без употребления, без обработки, без пользы. Там, где не ходил плуг, запущена трава для сенокосов, или пасётся домашний скот, в том числе небольшое, но отборное стадо тонкорунных овец. Речка, запертая плотинами, образует обширные водохранилища, наполненные рыбою, и сверх того, приводит в движение две водяные мельницы. Тут вертятся крылья мельниц ветряных; там дымятся трубы винокурни; здесь белеют взрытые глубины каменоломней. Самый лес в окрестностях монастыря носит явные признаки внимательной попечительности, благоразумного и отчётливого пользования его богатством. Он отличается опрятностью и чистотой, сколько то совместно с его дикою глушью: в нём нет ни беспорядочно разбросанного валежника, ни безрассудно опустошённых прогалин. Между тем, в хижинах поселян и в цыганских шатрах, гнездящихся на его опушке, неумолчно слышится мерный стук топора, пронзительный визг пилы или треск пылающего уголья, сопровождаемый тяжёлым пыхтеньем мехов и звонким дребезжанием наковальни.

[EVG]

(продолжение)

аким образом могло всё это возникнуть и устроиться здесь, в сокровенной тишине дебрей и пустынь, при известных, вошедших в пословицу беспечности и неряшестве туземцев?..
Столь необыкновенный образец благосостояния и благоустройства, не имевший здесь примера, не имеющий даже и подражаний, есть дело рук одного человека. Это нынешний настоятель обители, О. Архимандрит Спиридон Филипович.
Жизнь О. Спиридона, прежде нежели заключилась в этом уединённом уголке Бессарабских Кодров, имела гораздо обширнейшее поприще. О. Спирион есть лицо историческое, принимавшее деятельное участие в важных событиях и переворотах, наполнявших конец минувшего и начало текущего столетия в Европе[3].
Нынешнему настоятелю Гиржавки суждено было родиться нашим соплеменником, но не соотечественником. Его отчизною были цветущие берега Адриатики, составляющие теперь Далматинскую Область Австрийской Империи. Здесь родился он, ещё под владычеством бывшей Венецианской Республики, 16 января 1779 года, в прибрежном городке Шибенике (Sebenico), от благородной фамилии Сундечичей, переселившейся сюда из Боко-Которского городка Рисна (Risana). Первоначальное образование получил он в главном городе  Далмации Задре (Zara); откуда для дальнейшего усовершенствования в науках отправился было в 1794 году в Венецию. Но тогда наступал уже последний час этой ветхой царицы Адриатики. При смутах, которые уже начались, он должен был вернуться немедленно на родину, под покровительством своего старшего брата, служившего в милиции падавшей Республики в чине Лейтенанта.
Пожар, зажжённый факелом Французской Революции, быстро разливался, и скоро проникнул в Далмацию, сопровождаемый всеми ужасами, неразлучными с ниспровержением освящённого веками правления. В хаосе безначалия первой жертвой сделались граждане, в руках которых находились власть и богатство. Семейство Сундечичей получило свою долю в общем жребии. Родительский дом Спиридона в Шибенике был разграблен и опустошён мятежниками; причём средний брат его и невестка едва спаслись от смерти, покрытые ранами. Другой дом родителей Спиридона, находившийся в городке Скрадине (Scardona), должно было откупить от грабежа и разрушения тяжёлою контрибуциею. Спиридон сам не был, однако, свидетелем этих ужасных сцен, заблаговременно отправленный с младшими сёстрами и дядей на островок Езерены, принадлежавший фамилии.
Но это решило судьбу юноши, которому тогда было около семнадцати лет от роду. Волнение начало уже проникать и на островок. Молва принесла туда преувеличенную весть, что всё семейство Спиридона погибло. Он решился искать убежища более надёжного в отечестве своих предков, в Боке-Которской (BoccadiCattaro), или так называвшейся тогда Венецианской (ныне Австрийской) Албании. Переодетый в бедное рубище, без всяких средств, переправился он на твёрдую землю в рыбачьей лодке, и около месяца скитался по горам и долам, пробираясь к заветной цели своих желаний. Наконец, достигнул он городка Нового (CastelNuovo), стоящего при устье залива, называемого Бокою. Здесь, на пути к Рисну, надо было проходить через монастырь Савину, находящийся от Нового верстах в двух, на берегу Боки, в очаровательном местоположении. Он зашёл в него и, несмотря на то, что скрыл своё имя и звание, сказавшись бедным сиротой из Далмации, был ласково принят на перепутье и отдых  настоятелем и братией обители. Но здоровье его, изнурённое душевными волнениями и тяжким странствованием, не выдержало долее. На другой же день открылась у него сильная горячка; и он должен был остаться в монастыре, на руках добрых, сердобольных иноков, вовсе не подозревавших в нём сына фамилии, от которой многие из них имели случай получать разные одолжения и благодеяния.
Между тем, мятеж, волновавший Далмацию, при благотворном посредничестве Австрии, начал мало-помалу стихать. Родители Спиридона при восстановлении порядка стали всюду отыскивать потерявшегося сына. Слухи о неизвестном молодом человеке, получившем гостеприимство в Савине навели их на истинный след; и один из туземных помещиков, граф Властелинович, бывший тогда женихом, а впоследствии сделавшийся мужем одной из сестёр Спиридона, прибыл сам в монастырь, где и признал немедленно юношу, который только что начинал обмогаться. Но Спиридон уже решил свою участь: на одре болезни он дал обет посвятить себя иноческому званию, если выздоровеет. Напрасны были увещания, просьбы, и даже насильственные меры, к которым грозились прибегнуть родители, чтобы возвратить его к мирской, семейной жизни. Спиридон остался непреклонен. Преодолев твёрдостью своей упорство родителей, он, наконец, с благословения их в 1796 году принял монашеский сан в гостеприимной обители Савинской; а через год рукоположен в иеродиакона и в иеромонаха для той же обители, на Чёрной Горе, знаменитым митрополитом Петром Петровичем-Негушем, которого духовная власть в то время простиралась на Боку силою древнего, хотя и не признаваемого явно, обычая.
Мир Кампо-Формийский в 1797 году укрепил окончательно Далмацию и Боку за Австрией. Кабинет Венский, чтобы устранить совершенно влияние Черногорского Владыки на эти области, решился дать им особого Православного Епископа из туземцев; на что Венецианская Республика никак не соглашалась во время своего владычества из ограниченного фанатизма. На этот конец в 1803 году повелено было Далматинскому и Боко-Которскому Генерал-Губернатору, графу де-Брадиа, выбрать из молодых местных монахов достойного кандидата и прислать на три года в Вену для должного приготовления у столь важному сану. Выбор пал на Спиридона. Ему приказано было готовиться к отъезду. Но непредвиденные обстоятельства остановили это предположение. Спиридон остался в Савине.
В 1805 году, вследствие Пресбургского мира, Австрия принуждена была уступить Далмацию и Боку новообразованному Итальянскому Королевству, составлявшему принадлежность всесильной тогда Французской Империи. Недовольная этой переменой Бока прибегла к покровительству Императорско-Российской эскадры, находившейся в то время в Средиземном море под начальством славного Адмирала Сенявина. Когда область присягнула добровольно на верность Российскому Императору, Спиридон, по единогласному выбору своих соотечественников, подтверждённому одобрением Черногорского Владыки, взят был Адмиралом к себе; и с тех пор находился постоянно при нём во всех мирных и военных действиях, числясь в службе и получая приличное жалованье. В это время Владыка Черногорский возвёл его в сан Архимандрита (23 апреля 1806); а государственная служба его награждена была Высочайше пожалованным золотым крестом на Георгиевской ленте (27 мая 1807). Тильзитский мир, в 1807 году, сдал Боку войскам Французским. Тогда Спиридон, не видя более возможности оставаться на родине с пользою для неё, принял приглашение Адмирала сопутствовать ему: и с тех пор окончательно и исключительно усыновился России.
Известно, что на возвратном пути в отечество победоносная эскадра Сенявина загнана была свирепствовавшею бурею в гавань Лиссабонскую, куда вошла именно в тот самый день (1 ноября 1807), когда царственный Браганский дом, теснимый Наполеоном, оставлял свою столицу, чтобы искать убежища по ту сторону Океана, в Бразилии. Время и обстоятельства принудили эскадру остаться тут зимовать. По истечении пяти месяцев, проведённых в Лиссабоне, Адмирал отправил О.Спиридона сухим путём в Петербург, с служебными поручениями. Выехав из Лиссабона в марте, он в самый день С. Пасхи прибыл в Мадрид, где явился к тогдашнему Императорско-Российскому Посланнику барону (ныне графу) Строгонову. Отсюда отправился он в Париж, прикомандированный для большей безопасности в пути к отправлявшемуся туда же А.С. Грейгу, вместе с которым проехал через Байонну в то самое время, когда Наполеон имел там знаменитое свидание с Испанскою Королевскою Фамилиею. В Париже представлялся он тамошнему Посланнику графу Толстому. Далее путь его следовал через Франкфурт-на-Майне и Берлин, на Кёнигсберг, где также являлся он к тогдашнему Посланнику при Прусском Дворе графу Стакельбергу. Наконец, он прибыл в Петербург; и здесь, удостоясь счастья быть лично представленным Государю Императору, Высочайше награждён сопричислением к ордену С. Владимира 3 степени, увеличением жалованья и единовременным денежным пособием.
Затем, 17 августа 1808 года, О. Спиридон отправился в Сербию: куда и достиг, через Вену, 8 января 1809 года. Живя здесь большею частью в Белграде, он неоднократно являлся в главную квартиру Русской Армии, действовавшей в то время против Турков на Дунае: в Силистрию, в Букурешт, в Яссы[4]. По заключении в 1812 году мира между Россиею и Портою, он, в марте 1813 года, отправлялся из Белграда в Калиш, где находилась тогда главная квартира всей Русской Армии, торжествовавшей уже изгнание Наполеона из пределов Империи; и здесь имел счастье снова представляться Государю Императору, причём удостоился награждения орденом С. Анны 2 класса с алмазными украшениями. Отсюда возвратился он опять в Белград, и оставил окончательно этот город в тот день (20 сентября 1813 года), как он должен был достаться Туркам.
Странствования О. Спиридона тем не кончились. По выдержании карантина в Землине, он направил путь свой в Вену. Отсюда указано ему было ехать в главную  квартиру Его Императорского Величества, находившуюся в то время во Фрейберге, за которою он должен был следовать до Базеля, где 5 января 1814 года удостоился снова счастья быть представленным Государю Императору. Получив новые знаки Монаршего благоволения в кресте, осыпанном алмазами, и богатом денежном награждении, он возвратился оттуда назад в Вену с повелением оставаться там впредь до разрешения. Здесь пробыл он до 1816 года, в котором, после нового представления Государю Императору в Варшаве и обратного отъезда в Вену, получил повеление следовать в Петербург, куда и прибыл в начале 1817 года; а отсюда в сентябре того же года отправился в Москву, где в то время находился и Высочайший Двор. Милости Монарха довершились тогда назначением ему, кроме единовременного щедрого награждения, значительной суммы в постоянный пансион, которым он пользуется и доныне.
Увлекаясь естественным желанием увидеть свою давно покинутую родину и родных, О. Спиридон получил на то Высочайшее соизволение. Вследствие того, он отправился из Москвы опять, по пути, в Вену. Но, прожив в Вене до весны 1818 года, он, не исполнив своего желания, должен был воротиться назад в новое совё отечество, в Россию. Сын Юга, он избрал себе приютом Бессарабию, где, к окончательному успокоению его будущности, вслед за тем, 31 сентября 1818 года воспоследовало по Высочайшему повелению назначение его в настоятели Гиржавского монастыря, в новоучреждённой для бывшего Молдо-Влахийского Экзарха Гавриила Кишинёвской епархии.

[EVG]

(окончание)

Такова была предшествовавшая жизнь нынешнего хозяина Гиржавки: жизнь, полная событий, принадлежавших по всем правам истории!
Когда обитель Гиржавская поступила под управление О. Спиридона, это была горсть бедных мазанок, сплетённых из хвороста, накрытых соломою, при ветхой, деревянной церкви, которой грозило разрушение. Малочисленная братия, в ней жительствовавшая, была в полном смысле «нищая братия», едва имевшая скудный насущный хлеб. Вещественные способы обители был те же самые, что и ныне: во владении монастырском находилось, как и теперь, 1756 десятин земли. Но из них только 26 десятин возделывались под пашню: всё остальное пространство было покрыто дремучим лесом или топучими болотами. Несчастное положение страны, особенно в последние времена, предшествовавшие присоединению её к России, отразилось и на духовенстве. Источники общественного благосостояния и богатства, все без изъятия, были преданы здесь в добычу истинным вампирам, перекупавшим друг у друга ненавистное право сосать их капля по капле.  Такова была участь и церковных имуществ. В особенности монастыри, со своими владениями, были не что иное, как оброчные статьи, отдававшиеся на откуп спекулянтам, часто вовсе не принадлежавшим к духовенству, иногда даже и не-христианам. Это было счастье для обители, если она доставалась в руки барышника, который имел столько совестливости, что дозволял приютиться в ней двум или трём монахам для совершения богослужения в разваливающейся церкви. Во многих монастырях не было даже и церквей, не только монашествующих. Обитель Гиржавская не доходила до такой крайности. Но, по свидетельству очевидцев, помнящих те злосчастные времена, это была скуднейшая из всех областей Бессарабских, в которых не переводилась братия. Она вполне соответствовала своему наименованию «Гиржавки», или правильнее «Ржавки»[5], означающему место «ржавое», то же, что по-русски «паршивое», скаредное, никуда не годное.
О. Спиридон рассказывает, что, приняв в ведение своё Гиржавку, он долго колебался, не зная, с чего начать истребление лежавшей на ней «ржавчины». Благой гений здравого смысла и просвещённой опытности внушил ему, что надо «начинать с начала», что должно прежде создать средства, а потом уже идти к цели. Вследствие того он устремил первоначально свои попечения на устроение монастырского хозяйства, на извлечение всех возможных польз из владений, принадлежащих обители. Постепенно начал он расчищать лес, осушать болота, распространять хлебопашество, водворять садоводства. «Я думал, - говорит он, - что если б мне начать прежде обстраивать монастырь, а потом уже приняться за хозяйство, то возведённые на скорую руку здания успели бы обветшать и развалиться прежде, чем я дождался бы жатвы от моих нив и плодов от моих деревьев». Расчёт совершенно основательный и верный! Следуя ему, О. Спиридон первые пятнадцать лет своего управления Гиржавкою посвятил почти единственно и исключительно трудам хозяйственным: трудам тяжким, требовавшим неусыпной деятельности и неутомимого терпения, но зато и принесшим блистательную награду. В продолжение этого времени из «ржавой», никуда не годной дичи и глуши более 500 десятин покорено плугу, более 100 десятин оделось сенокосами, до 30 десятин превратилось в сады и виноградники. Было бы дело, а руки будут: этот общий закон, установленный самою природою, привлёк на монастырскую землю более 100 новых семейств поселян, из которых, в соединении с прежде-бывшими здесь 40 семействами, составились три порядочные деревни: одна, под названием Паланки, совершенно на новом, прежде диком и пустынном месте. Положив таким образом прочные основания будущему благосостоянию обители, О. Спиридон приступил к её возобновлению или лучше воссозданию. Уже старая, разрушавшаяся церковь заменена была небольшою, но чистою и красивою, тёплою церковью, сооружённою при возникших мало-помалу кельях для настоятеля и наличной братии. С 1833 года началось, с разрешения Епархиального Начальства, созидание главной монастырской церкви, которая и с колокольнею, по утверждённому предварительно плану, окончена совершенно в 1836 году. Затем постепенно распространены и довершены прочие монастырские здания. Между тем, развитие внешнего монастырского хозяйства не только не прекращалось, но постоянно усиливалось новыми распоряжениями и заведениями. В эти последние десять лет, в то время как монастырь рос и возвышался в своём благолепии, вокруг него явились пышные изобилующие рыбой пруды, устроились водяные и ветряные мельницы, построены обширные каменные погреба для виноградных вин, добываемых из своих уже выросших лоз. При всей экономической распорядительности и бережливости, монастырское заведение и устройство в настоящем виде стоило, по меньшей мере, до 80 000 руб. асс. В число этих издержек поступило со стороны, от доброхотных дателей, вследствие открытого по Области сбора, не более 13 700 руб. асс. Все остальные расходы покрыты собственными средствами О. Архимандрита Спиридона: средствами сколько вещественными, состоявшими из сбережений, сделанных им от разных полученных прежде наград, и из пансиона, который до сих пор им получается, столько ж, или ещё более, невещественными, то есть изобретательным умом, просвещённою опытностью и постоянным, неослабным и неистощимым трудолюбием.
Чтобы видеть, сколько может сделать один человек с головой, занявшись делом от сердца, представим здесь сравнительные инвентари положения обители Гиржавской в течение двадцатипятилетнего управления её О. Спиридоном.
В 1818 году, когда О. Спиридон принял обитель в своё ведение, в ней находилась 1 ветхая деревянная церковь, клонившаяся к падению, и 12 бедных лачужек, в которых помещалась монастырская братия. Из 1756 десятин земли, принадлежавшей монастырю, только 26 десятин ходило под пашнею. Обрабатыванием их занималось 40 семейств осёдлых при монастыре поселян, которые едва пропитывали сами себя. Всё остальное хозяйство монастыря состояло из 27 штук рогатого скота. Братия решительно не имела никаких других способов к своему содержанию, кроме милостыни и рукоделия.
Ныне, собственно монастырское здание состоит из 2 церквей, 15 помещений для монашествующей братии, 1 дома для настоятеля, 1 трапезы, 2 гостиниц для посетителей, 2 кухонь, 1 большого амбара с каменным погребом на арках, 1 запасного магазина, 5 помещений для прочих внутренних служб. Главная церковь, и с колокольнею, каменная, крытая железом. Все остальные строения из кирпича, на каменных фундаментах, покрыты гонтом. Монастырь окружён красивою каменною оградою, с величественными парадными воротами.
Кроме того, в садах при монастыре находятся: 1 баня, 2 красивые домика на двух главных уступах горы, 3 бассейна, 6 прудков с рыбою и 2 большие фонтана; не считая других мелких украшений. Под монастырём расстилаются 2 обширные бассейна, из которых один украшен прибрежным павильоном, дополняющим прелестный ландшафт обители.
Из монастырской земли под лесом остаётся теперь только 1006 десятин. Прочие 750 десятин распределены следующим образом: под пашнями – 550 десятин, лугами – 150, двумя бассейнами – 20, большим фруктовым садом и виноградником – 15, другим виноградником – 15 десятин (итого – 750 десятин).
В обоих виноградниках находится уже посаженного винограда: лучшего Бессарабского – 8000, Крымского-Шампанского – 800, всего 8800 кустов. В саду фруктовых деревьев разного сорта считается до  7000. Хлеб на пашнях сеется всех сортов, преимущественно кукуруза и рожь; сбор при урожае простирается до 600 четвертей. С лугов снимается сена около 30 стогов.
Монастырское скотоводство заключается теперь: лошадей -30 шт., рогатого скота – 130 шт., овец мериносов – 250 шт., овец простых – 150 шт. (всего – 560 шт.).
Прочее хозяйственное заведение составляют: 1 винокуренный паровый завод с принадлежностями, 2 большие плотины, 2 водяные мельницы, 2 ветряные мельницы, 3 корчмы в трёх монастырских деревнях.
Всех живущих в монастырских землях поселян считается теперь 150 семейств: в том числе 90 семейств, составляющих население новоучреждённой деревни Паланки. Все они занимаются хлебопашеством; а сверх того, многие промышляют ещё деланием разных земледельческих орудий, в особенности колесничеством, другие имеют привычку извозничать. За пользование землёй и всеми другими житейскими удобствами, они не платят никакого денежного оброка; но отбывают свою повинность определёнными работами в пользу монастырского хозяйства, по заключённому с ними, на основании распоряжения Высшего Начальства, добровольному условию[6]. Быт их, во всех отношениях, представляет завидный образец редкого, если не вовсе беспримерного в Области, благосостояния. Оттого и преданы они всей душой монастырю, или лучше хозяину монастыря, который, заботливо вникая во все нужды, предупреждает или отвращает их истинно отеческою благотворительностью.
Настоящие доходы монастыря из всех источников хозяйства восходят ежегодно более, чем до 4000 руб.сер.
Число монашествующей братии в настоящее время простирается до 15. Согласно уставу монашеского чина, поставляющему между главными иноческими обязанностями неусыпное трудолюбие, отцы и братья обители, каждый по мере сил и способностей, заведывают разными частями общественного хозяйства, и сами лично принимают деятельное участие в производимых работах. Тот надзирает за полевыми трудами, тот за садом, тот за виноградниками. Семидесятилетний «парентель», ведению которого предоставлена рыбная ловля, сам плетёт и чинит сети, а когда настаёт час ловитвы, приняв благословение от настоятеля, бодро бросается в воду и предводительствует ловцами, вразумляя их своею долголетнею опытностью, с жаром и наслаждением юноши.
В заключение стоит заметить, что О. Архимандрит Спиридон, при всех трудах по управлению и устройству обители, не уклонялся от участия и в других занятиях на поприще служения новому своему Отечеству. С 1824 года он носил на себе звание и обязанности Первоприсутствующего Члена – Кишинёвской Духовной Консистории в продолжение четырнадцати лет. За отлично-усердную службу в этом звании, равно как и за благоустройство вверенной ему обители, по засвидетельствованию и ходатайству местного Начальства, к довершению полученных прежде наград, удостоился он 29 апреля 1840 года Всемилостивейшего сопричисления к ордену С. Равноапостольного Князя Владимира большого креста 2 степени.

[1] Остальные монастыри Бессарабские, в числе 10, составляют другую, можно сказать, колонию, сосредоточенную также преимущественно в уезде Оргеевском, но в другой противоположной стороне, именно между Реутом и Днестром. Здесь особенно замечательны обители, высеченные в скалах каменистых берегов Днестра и Реута, из которых одна, называемая Городешти, на Днестре, ещё недавно была обитаема монахами, ныне выселившимися на верх берега. Но были ли это остатки древних городов Дакийских, впоследствии доставшиеся пустынножителям христианским?
[2] Чрезвычайно богат в Бессарабии один только монастырь, называемый «Киприана» или «Каприана», у которого считается во владении до 12 деревень, или, как здесь говорят, «мόший». Монастырь этот имеет прекрасную церковь и, можно сказать, великолепные палаты, устроенные бывшим экзархом Гавриилом, который по присоединении Бессарабии к России, в первые времена долго был полным хозяином монастырских поместьев и доходов.
[3] Предлагаемые здесь главные черты О. Спиридона взяты из его послужного списка, с пояснениями, заимствованными частью из его устных рассказов, частью из имеющихся у него записок.
[4] В 1810 году О. Спиридон нашёл Главнокомандующего Российскою Армиею графа Каменского под стенами Силистрии в тот самый день, как знаменитый визирь Пегливан был разбит и взят в плен с 5000 Турков, а на другой день имел счастье быть свидетелем взятия самой Силистрии.
[5] Сохраняющееся у туземцев предание уверяет, что протекающая под монастырём речка, а по ней и само урочище прозвалось» Ржавкою», или, по румунскому произношению, «Гиржавкою», по той причине, что в старые времена один из местных князьков, забежавший сюда от нападения неприятелей, «изоржавел», или сгиб здесь со всею своею дружиною.
[6] Бессарабские поселяне, живущие на владельческих землях под местным наименованием «царан», по силе издревле установившегося обычая, отбывают свои повинности к землевладельцам платою десятины со всех произведений сельского хозяйства и определённым числом рабочих дней, которое большею частью простирается до 12 дней в год. Впрочем, положение, Высочайше утверждённое 24 января 1834 года, предоставило землевладельцам и поселянам, по добровольному обоюдному согласию, заключать, сообразно местным обстоятельствам, взаимные условия, руководствуясь главными, изложенными в нём, правилами, до утверждения общего Нормального Контракта.

Николай Надеждин
http://www.voskres.ru/obiteli/nadejdin.htm