EVG
Гость
|
|
« : 02 Мая 2015, 16:25:26 » |
|
Пасха в военном Ленинграде
К 70-летию Великой Победы
Где твое, смерте, жало? Где твоя, аде, победа? Свт. Иоанн Златоуст
О, ночное воющее небо, дрожь земли, обвал невдалеке, бедный ленинградский ломтик хлеба, он почти не весит на руке... О. Берггольц
До войны в Ленинграде проживало около 3 млн человек. Жертвами блокады, с учетом погибших в процессе эвакуации, стали свыше 1 млн 413 тыс. человек, что составляет 57,6 % ленинградцев на начало голода и 47 % по отношению к трехмиллионному населению довоенного Ленинграда. В первый же день войны Патриарший местоблюститель Сергий (Страгородский) обратился с посланием к пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви: «...Фашиствующие разбойники напали на нашу родину. ...Жалкие потомки врагов Православного христианства хотят еще раз попытаться поставить народ наш на колени пред неправдой... Наши предки не падали духом и при худшем положении потому, что помнили не о личных опасностях и выгодах, а о священном своем долге перед родиной и верой и выходили победителями. Не посрамим же их славного имени и мы — православные, родные им и по плоти, и по вере. Отечество защищается оружием и общим народным подвигом, общей готовностью послужить отечеству в тяжкий час испытания всем, чем каждый может... Православная наша Церковь всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она и испытания несла, и утешалась его успехами... Если кому, то именно нам нужно помнить заповедь Христову: “Больше сея любви никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя” (Ин. 15,13). ...Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей родины. Господь дарует нам победу». Несмотря на гонения, усилившиеся в 30-е годы, Русская Православная Церковь оказалась на высоте, не отступив от своих патриотических традиций, и с первых дней народного бедствия включилась в деятельность по обороне отечества. Обращает на себя внимание тот факт, что призыв к защите родины от захватчиков прозвучал с церковного амвона в то время, когда большинство партийных и государственных руководителей находились еще в растерянности. Обращение И. В. Сталина к народу прозвучало только 3 июля. И с самого же начала войны митрополит Сергий однозначно охарактеризовал ее сущность в своей речи на «Молебне о победе русского воинства» вечером 26 июня 1941 года в Богоявленском соборе в Москве: «Мрачная и дикая стихия угрожает стране... Глубоко ошибаются те, кто думает, что теперешний враг не касается наших святынь и ничьей веры не трогает... Известный немецкий полководец Людендорф, посылавший своих солдат на смерть сотнями тысяч, с летами пришел к убеждению, что для завоевателя христианство не годится. Оно своим учением о любви к врагам неизбежно расслабляет животную жестокость, которую Людендорф признавал в человеке за естественное качество. По убеждению этого зоологического генерала, для борьбы за существование жестокость необходима прежде всего, только она и побеждает. Поэтому генерал призывает своих германцев бросить Христа и кланяться лучше древнегерманским идолам... Пусть не подумает кто, что Людендорф под старость... просто сошел с ума и начал чудить. Нет, это совсем не личное только дело Людендорфа: безумие это распространено среди фашистов и даже стремится заразить собою и другие народы, попадающие под германское влияние или владычество... Так вот какая мрачная туча безумия надвигается на нас вместе с германскими полчищами. Можно ли нам благодушно стоять, сложа руки? Можем ли мы променять Христа на какого-то выдуманного другого бога, созданного больным воображением впадающих в озверение людей? ...Будем помнить, как Святая Церковь научает нас исповедовать перед Господом: “Тебе Единому согрешаем, но и Тебе Единому служим. Не вемы кланятися богу иному, ниже простирати руки наши богу чуждему” (молитва на вечерни Пятидесятницы) ...Да послужит и наступившая военная гроза к оздоровлению нашей атмосферы духовной. ...У нас уже имеются некоторые признаки такого оздоровления. Разве не радостно, например, видеть, что с первыми ударами грозы мы вот в таком множестве собрались в наш храм и начало нашего всенародного подвига в защиту родной земли освящаем церковным богослужением? Как хочется сказать вместе с псалмопевцем: “...укрепи, Боже, сие, еже соделал еси в нас” (Пс. 67, 29). Аминь». Ленинградский митрополит Алексий (Симанский) 22 июня 1941 года, в Неделю Всех Святых, в земле Русской просиявших, служил Божественную литургию в Князь-Владимирском соборе. О начале войны он узнал, возвратившись на свою квартиру после богослужения. Обращение митрополита Сергия сразу же по получении было распространено среди верующих ленинградцев. Уже 23 июня 1941 года начался сбор пожертвований на нужды обороны в приходах Ленинградской епархии, хотя общецерковный призыв Патриаршего местоблюстителя к пожертвованиям в Фонд обороны прозвучал только 14 октября 1941 года. 26 июля 1941 года митрополит Алексий обратился к верующим жителям Ленинграда в послании «Церковь зовет к защите Родины»: «...Все верующие отозвались на этот призыв. Все в минуту общей опасности объединились без различия положения, как граждане единого великого Союза, в одном стремлении — чем бы то ни было помочь участвовать в общей работе по защите отечества... Молебны в храмах и прошения о даровании победы русскому воинству находят живой отклик в сердце каждого молящегося... Среди верующих разных храмов выражены пожелания, чтобы имеющиеся в храмах запасные суммы — в некоторых весьма крупные, в несколько сот тысяч рублей — были отданы государству в фонд обороны, на нужды войны. На эти же нужды поступают и отдельные лепты, пожертвования от верующих... Война есть страшное и гибельное дело для того, кто предпринимает ее без нужды, без правды, с жаждою грабительства и порабощения; на нем лежит позор и проклятие неба за кровь и за бедствия своих и чужих. Но война — священное дело для тех, кто предпринимает ее по необходимости, в защиту правды, отечества. Берущие оружие в таком случае совершают подвиг правды и, приемля раны и страдания и полагая жизнь свою за однокровных своих, за родину, идут вслед мучеников к нетленному и вечному венцу... Церковь неумолчно зовет к защите матери-родины. Она же, исполненная веры в помощь Божию правому делу, молится о полной и окончательной победе над врагом». В своем послании Владыка описывает такой случай: в одном из храмов Ленинграда неизвестные богомольцы положили у иконы Святителя Николая в укромном месте пакет, в котором было 150 золотых десятирублевых монет дореволюционной чеканки, — эти деньги были немедленно отданы на нужды обороны. Церковная община Князь-Владимирского собора обратилась в Ленсовет с пожеланием открыть на средства общины лазарет для раненых и больных воинов, предлагая предоставить для этой цели все имеющиеся у них средства — 700 тыс. рублей. Приход принимал на себя решение, отказавшись ото всех расходов, кроме самых необходимых по содержанию собора, ежемесячно выделять на лазарет 30 тысяч рублей. Заявление за подписью председателя «двадцатки» общины И. Куракина и членов президиума А. Кораблева и Л. Парийского было подано 24 июня 1941 года. Однако целевая благотворительная помощь не была разрешена. И 8 августа 1941 года выделенные материальные средства были направлены в Фонд Красного Креста и на нужды обороны. Прихожане жертвовали теплые вещи для солдат, продукты питания и другие необходимые предметы (например, полотенца). Церковная община Никольского собора с августа по ноябрь 1941 года внесла в Фонд Красного Креста 385 тыс. рублей, а в течение 1942 года — еще 595 тыс. рублей. Кроме того, было пожертвовано 300 шт. полотенец, а также личные золотые вещи, золотые и серебряные монеты, и предложено внести в январе–феврале 1943 года в Фонд обороны — 100 тыс. рублей и 300 полотенец. Материальные пожертвования поступали от всех действующих в Ленинграде приходских общин. Всего с 1 июля 1941 года по 31 декабря 1944 года патриотические взносы по Ленинграду и Ленинградской области со стороны прихожан и духовенства составили 14 982 395 рублей 65 коп. Общая же сумма пожертвований Русской Православной Церкви на нужды войны превысила к январю 1945 года 200 млн рублей. 8 сентября 1941 года, в день праздника Владимирской иконы Божией Матери, сомкнулось блокадное кольцо вокруг Ленинграда. Жителям города предстоял неслыханный в истории подвиг 872-дневного стояния во вражеском окружении. Часть храмов Ленинградской епархии оказалась в зоне оккупации. Блокадные годы митрополит Алексий провел в осажденном городе со своей паствой. Своим самоотверженным служением, своими проповедями, проникнутыми горячей любовью к родине и глубокой верой в помощь Божию, и личным примером поддерживал дух осажденных ленинградцев. Много сил прилагал Владыка к тому, чтобы не прерывались богослужения в действующих храмах, сам часто служил, проводил беседы со священниками и мирянами. Первая блокадная зима была особенно тяжкой: лютые морозы, воздушные налеты и артобстрелы, отсутствие воды, канализации, отопления, перебои с электричеством и — голод, голод, тысячи голодных смертей. В своем докладе 8 сентября 1943 года на Архиерейском соборе в Москве митрополит Алексий говорил: «Тени смерти носятся в воздухе в этом героическом городе-фронте, вести о жертвах войны приходят ежедневно. Самые жертвы этой войны... постоянно у нас перед глазами...». Потрясают показания благочинного церквей Ленинграда и Ленинградской области протоиерея Николая Ломакина, бывшего свидетелем от Русской Православной Церкви на Нюрнбергском процессе: «В 1941 году и в начале 1942 года я был настоятелем кладбищенской Никольской (Большеохтинской) церкви... В зиму 1941–1942 годов положение Ленинграда в блокаде было особенно тяжелым... мирные жители города испытывали неслыханные в истории человечества страдания. Вокруг храма можно было в течение целого дня видеть груды гробов — 100, 200 гробов, над которыми совершал отпевание священник... Кладбище многократно подвергалось жесточайшим налетам немецкой авиации. И вот представьте себе картину, когда люди, нашедшие вечный покой, — гробы, тела, кости, черепа, — все это выброшено взрывами бомб на землю, в беспорядке разбросаны памятники, кресты. И люди, только что пережившие потерю близких, должны снова страдать, видя громадные воронки, где, может быть, только что похоронили они своих близких... 7 февраля, в день Родительской субботы, перед началом Великого поста, я впервые после болезни пришел в храм, и открывшаяся моим глазам картина ошеломила меня: храм был окружен грудами тел, частично даже заслонившими вход в храм. Эти груды достигали от 30 до 100 человек. Они были не только у входа в храм, но и вокруг храма. Я был свидетелем, как люди, обессиленные голодом, желая доставить умерших к кладбищу для погребения, не могли этого сделать и сами падали у праха почивших и тут же умирали. Эти картины приходилось наблюдать очень часто... Количество отпеваний усопших дошло до невероятной цифры — до нескольких тысяч в день». В ведении Ленинградского митрополита в блокадном городе находились следующие храмы Московского патриархата: Николо-Богоявленский кафедральный и Князь-Владимирский соборы, кладбищенские церкви: Никольская Большеохтинская и Волковская (св. прав. Иова), Коломяжская церковь св. Димитрия Солунского и Спасо-Парголовская церковь. Обновленцам принадлежали Спасо-Преображенский собор, а также церкви на Серафимовском кладбище и на станции Лисий Нос. Свято-Троицкая церковь в Лесном, где служил иеромонах Павел (Лигор), принадлежала иосифлянам. К концу 1943 — началу 1944 года и обновленческая, и иосифлянская ленинградские общины выразили желание присоединиться к Московскому патриархату. Так, в январе 1943 года Спасо-Преображенский храм «по желанию массы верующих и по решению “двадцатки” перешел из обновленчества в патриаршую церковь, и вышли также из обновленчества священники храма Фруктовский и Егоровский». 9 января в Спасо-Преображенском соборе духовенсто храма — протопресвитер П. Фруктовский и архидиакон Л. Егоровский, а также приходская община, — принесли покаяние и были приняты Владыкой Алексием в церковное общение. Присоединились к Московскому патриархату и церкви на Серафимовском кладбище и станции Лисий Нос. 24 июля 1944 года был принят в каноническое общение как мирянин обновленческий лжеепископ Сергий Румянцев. 23 ноября 1943 года прихожане иосифлянской церкви обратились к митрополиту Алексию со следующим прошением: «Отделившись от Русской Православной Церкви, руководимой Его Святейшеством Патриархом Московским и всея Руси Сергием, мы, последователи митрополита Иосифа, совершили великий грех пред Русской Церковью, нарушив ее единство, и одновременно не меньший грех совершили мы и перед Советской властью и Родиной, стремясь поставить себя в какое-то изолированное положение вне государства... Прошедшие годы и особо годы Великой Отечественной войны показали ненужность, несостоятельность существования иосифлян, мы оказались “заблудшей овцой”», оторванной от своего стада. Когда все паствы и пастыри других храмов творили горячие молитвы ко Господу нашему о победе над ненавистниками всего рода человеческого — фашистскими грабителями... и делали посильные вклады в Фонд Красного Креста и на нужды обороны Родины нашей, мы, иосифляне, были в стороне и горько теперь сознавать нам это...». Митрополит Алексий принял раскаявшихся членов прихода Свято-Троицкого храма в каноническое общение, а иеромонах Павел был лишен монашества и сана. Процесс перехода обновленцев в патриаршую церковь начался к концу войны во многих областях нашего отечества. Этому, безусловно, способствовал рост авторитета духовенства Русской Православной Церкви и изменившаяся государственная политика в отношении обновленцев. Во время блокады Владыка Алексий проживал в небольшой квартирке на третьем этаже Николо-Богоявленского собора, ставшего кафедральным. Принимал всех приходивших к нему. Очень многим из личных средств оказывал материальную помощь. Молитвенно утешал и духовно ободрял пасомых, часто сам отпевал усопших от истощения мирян. Божественную литургию служил один, без дьякона, сам читал помянники, каждый день служил молебен Святителю Николаю и совершал Крестные ходы вокруг собора. Певчая М. Долгинская, служившая с весны 1942 года в войсках МПВО, вспоминала, что однажды, во время ее возвращения в казарму поздно вечером, начался воздушный налет. Она побежала к Никольскому собору, чтобы укрыться там, и увидела выходивших из ворот храма людей. Впереди всех шел митрополит Алексий, высоко подняв икону «Знамение». Его не остановил даже налет. За ним шли люди, державшиеся в темноте друг за друга. Такие Крестные ходы совершались Владыкой каждый день после вечерней службы. Посещаемость церквей во время блокады значительно возросла по сравнению с довоенным временем. Постоянная близость смерти обращала людей к вере в бессмертие души и жизнь вечную. Многие принимали святое крещение. Подавались горы записок о здравии и о упокоении. В самом начале войны в одной из своих проповедей митрополит Сергий произнес такие замечательные слова: «...в великий час разлучения души от тела человеку иногда доступны чрезвычайные постижения, недоступные в другое время; ...последние несколько минут и даже мгновений этой жизни оказываются иногда несравненно более значительными для судьбы человека, чем вся прожитая им на земле жизнь. Это не наша догадка. Это засвидетельствовано и в Евангелии. ...Значит, как бы человек ни был грешен, как бы далеко он ни был от Христа, повременим произносить о нем наш окончательный приговор. Кто знает, может быть, при последнем издыхании этого грешника Христос предстанет его мысленному взору и протянет ему Свою руку спасения, скажет ему, как Петру: “Маловерный, зачем ты усомнился?” (Мк. 14,31). ...Тем более надежды на такой спасительный исход для наших воинов, на поле брани живот свой полагающих. Уже одна их решимость пожертвовать собой “за други своя” делает их “недалекими от Царствия Божия» (Мк. 12, 34), как бы родственными правде Христовой». Поразительным подтверждением этих слов, сказанных осенью 1941 года, явилось предсмертное письмо, найденное в кармане шинели солдата Александра Зайцева, погибшего в 1944 году:
|