«Мы считали нужным быть там, где тяжелее всего России»Беседа с майором Алексеем КлимовымМарина ВологжанинаМолодой сержант Алексей Климов словно бы умер и воскрес: он был так страшно ранен на Первой чеченской, что товарищи, решив, что он уже не жив, погрузили его в рефрижератор, который уходил в Ростов, везя тела павших воинов. Но душа не оставила изрешеченного осколками тела: когда через двое суток рефрижератор добрался до цели, кто-то, прикоснувшись к сержанту, закричал: «Живой!»
Потом исцелившийся от ран, но навсегда потерявший зрение сержант Алексей Климов смог вернуться в строй и стал единственным в России действующим офицером, лишенным зрения. Он много учился, в 2008 году поступил в Военную академию им. М. Фрунзе, закончил ее и теперь служит в звании майора.
Его жизнь вообще полна удивительных поворотов. Начать с того, что, 18-летним юношей получив повестку, на следующий день он без раздумий отправился на сборный пункт – а ведь это было в 1994 году, когда у большинства нашей молодежи были совсем другие приоритеты.
Майор Алексей Климов– Прочитала, что вы ушли в армию добровольцем – в 1994 году, и меня это очень удивило: в те годы молодые люди отнюдь не стремились в армию. Насколько я припоминаю, все, наоборот, были озабочены тем, как «откосить».– Когда мне исполнилось 18 лет, я жил в Калуге, сам зарабатывал и считался сформировавшейся личностью: зарабатывать начал с 4-го класса, работал в лесничестве, в колхозах в летние каникулы – жизнь заставляла самому себя обеспечивать.
И вот как-то утром я проснулся, а мне повестка пришла. Весь день работал, вечером с друзьями встретился в кафе. Пошли домой, стоим, прощаемся. «Пока-пока…» – «Теперь долго не увидимся», – отвечаю. «Как – долго? Почему?» – «Завтра в армию пойду».
Друг говорит: «Какая армия, ты что, обалдел?» А утром проснулся я, опять повестку увидел, собрал вещи и пошел в военкомат. Никто об этом даже не знал. Ни родители, ни друзья.
Для меня вопрос: служить или не служить? – даже не стоял. Потому что я всё-таки был и октябренком, и пионером, комсомольцем…
Для меня вопрос: служить или не служить? – даже не стоял. Пришла повестка – значит, надо идти в военкомат
Закончил школу. Два года был в активном жизненном поиске. Работал. Был молодым, активным. Молодежь тогда занимала лидирующие позиции в разных сферах влияния. Пришла повестка – значит, надо идти в военкомат. Для меня это было естественно – ну, не знаю… это как радио послушать или телевизор посмотреть…
Пришел в военкомат. Военком узнал меня – меня уже многие в Калуге знали. «Что, – говорит, – Климов, в армию пойдешь?» – «Конечно, пойду! А как же иначе?!»
– Простите, но я хочу уточнить (в такое время живем): что вами двигало? Желание послужить Отечеству, выполнять свой долг? Или это было просто естественное продолжение жизни?– Соблазнов было много на гражданке. Возможностей не ходить в армию тоже было много. Но я об этом даже не думал. Наверно, я был так воспитан.
– Вот это и хотелось понять. Давайте поговорим о воспитании. Почему вы, например, работали с 4-го класса?– Получилось так, что мои родители развелись. Они любили друг друга и по сей день любят – просто так случилось.
И когда это произошло, мама подозвала меня и сказала: «Сынок, мы с папой развелись. Теперь ты старший в семье, главный. На тебе ответственность». Ее слова сыграли свою роль.
Лет пять назад мама мне сказала: «Ты слишком рано стал самостоятельным». Хорошо это или плохо, не знаю. Но получилось так, что, даже когда в летние каникулы мы ездили в лесничество работать – утром нас туда отвозили и в обед забирали, – после обеда я брал велосипед и уже сам ехал обратно – работать.
У меня даже есть грамота за трудовые успехи – больше всех делал выработки. Кору собирал и картошку копал, грядки возделывал – мне все это нравилось.
То есть я бы не сказал, что работал от безысходности или плохой реальности, – у меня было влечение к труду, стремление, самостоятельность, ответственность: вот у меня есть сестра, есть мама, а я – вроде как за старшего, мужчина. Вот это меня сподвигало. И спортом заниматься и развиваться в разных направлениях.
Тут еще какой момент: я пошел в школу в шесть лет и в спорте всегда выступал вместе с ребятами, которые были старше меня на год. А что такое в детстве год разницы? Целая пропасть. Они быстрей бегали, лучше прыгали и сильнее играли.
Мне всегда приходилось за ними тянуться. Но в конце концов… До 8-го класса я занимался лыжами и каждый год выигрывал все, что только было можно на тот момент. Потом ушел в бокс. И там повторилось то же самое.
– Понятно, что в армии таких молодых людей всегда встречали с радостью. Что произошло, когда вы пришли на сборный пункт?– Захожу: все сидят кто в фуфайках, кто в кирзовых сапогах – в армию же в хорошей одежде не уходят! А я как по улицам ходил – в итальянских туфлях, штанах, в американской модной куртке, – так и заявился. Подошел, раздвинул всех, сел посередине. Всё-таки мастер спорта, чемпион России. И тут заходят трое военнослужащих: два сержанта и офицер – капитан. Спецназ.
Посмотрели на нас. Капитан говорит: «Спортсмены есть?» – «Ну я… И что?» – «Каким спортом занимаетесь?»
Назвал. И тут военком забегает: «Климов!» – «Я!» – «На выход».
Офицер тот спрашивает: «А что такое?» – «А он в армию не пойдет».
Выхожу, иду по коридору, смотрю: мама стоит! «Сынок, ты что же это не сказал, куда уходишь?! Сестра мне позвонила… Я договорилась: ты в армию не пойдешь!»
И я стал грубо разговаривать с матерью, хамить ей. Сказал, что всё, не вернусь домой.
Всю эту сцену наблюдал тот офицер в берете. Говорит мне: «Подойди». Я подошел: «Чего надо?» А он: «Послушай меня. Выводы о человеке можно сделать по его отношению к родителям. Посмотрев на твое отношение к маме, можно сделать нелицеприятные выводы о тебе». «Да мне плевать, какие ты выводы обо мне делаешь», – ответил я и пошел дальше.
А через месяц этот офицер стал моим командиром роты… И тогда я вспомнил его слова.
– Надо же!– Саблин Дмитрий Вадимович, капитан. Он боксер, я боксер. Тренировались, занимались. Он стал для меня примером для подражания.
Шел 1994 год. Тогда офицеры по полгода не получали заработную плату. И несмотря на это, последнее из семьи несли для бойцов. Кому-то на дорогу в отпуск, кому-то подарок маме купить – платок или еще что-то.
Я видел самопожертвование капитана Саблина. Как он ночью работал в охране, а получаемые средства делил между семьей и бойцами…
– То есть, оставаясь действующим офицером армии, он был вынужден ночью…– Незаконно ночью подрабатывал, чтобы прокормить семью, и делил заработанные средства между семьей и своими подчиненными бойцами. Вот это самопожертвование я видел, такое служение самозабвенное. Оно очень сильно впечатлило меня.
Мне было 18 лет. Я-то думал: я устоявшийся человек, – а на самом деле я только начинал впитывать окружающий мир.
Этот пример был так важен для меня, что определи всю последующую мою жизнь. Нормальное подразделение спецназа у нас было. Все – мастера спорта. Были и операции в Москве, и потери были.
Служа в центре Москвы, я видел блеск «мерседесов», бриллиантов, норковые шубы. И в то же время видел и смерть друзей.
Сержант Алексей Климов, Чечня– В декабре 1994-го началась Первая чеченская война. И вы стали рваться в Чечню. Почему?– Романтики у нас на тот момент никакой не было. Нам было по 19 лет, мы стреляли из всех видов оружия, мы были подготовленные спецы. И считали нужным быть там, где тяжелее всего России.
На войну рвались, потому что мы были спецы и считали: лучше я один, чем 10 неподготовленных сверстников
Принцип был такой: лучше я один, чем 10 неподготовленных сверстников. Мы написали рапорты, но нас не отпускали. Нас готовили для другого: в Москве и Московской области надо было задачи выполнять, в Московском гарнизоне. Тут тоже шла война, такая, что будь здоров.
Так что шансов уйти в Чечню у нас вообще не было.
Тогда, чтобы все-таки этого добиться, ребята стали… что-то предпринимать.
Например, один наш товарищ, Леха Грошев, позывной «Бизон», пошел в увольнительную, разоружил двух ОМОНовцев, отобрал у них автоматы, принес, сдал в РУВД. Представляете, это ж ЧП такое! В центре Москвы разоружить ОМОНовцев, отобрать у них автоматы, сдать их! Леху перевели сначала в Кантемировскую дивизию, а уже оттуда он ушел в Чечню.
Еще один мой друг написал на себя заявление от солдат – якобы он насаждает дедовщину. Сам на себя. Заставил всех подписать. Когда расследование началось, солдаты сказали, что они подписывали чистые листы. Ну и т.д. и т.п.
Я вообще подменил документы, когда из нашего полка ряд военнослужащих, не оправдавших доверия, отправляли в другие части – в мотострелковые подразделения.
И попал в 166-ю мотострелковую бригаду. Легендарную.
Приехал туда и был удивлен. Я – 1 метр 83. У меня – кожаная портупея, униформа. А там ребята щупленькие, 1 метр 65, форма – еще старого образца.
И мне поручили командовать ротой. В 19 лет я командовал ротой без единого офицера – так получилось. И через месяц рота стала лучшей в бригаде. За это я получил трое суток отпуска.
Полбригады воюет в Чечне, полбригады в Твери стоит. Я опять писал рапорты в Чечню, меня не отпускали – потому что надо было готовить молодое пополнение.
И все-таки договорился… и ушел в Чечню. И попал в нашу, 166-ю мотострелковую. Там встретил Леху Грошева. Он говорит: «Здорово, меняешь меня». Передал мне полномочия и через пять дней улетел в Россию, на родину, а я служил во взводе управления начальника разведки бригады. В разведке, короче. Вот и всё.
– И там произошло ваше особое ранение, когда вас приняли за уже усопшего, но оказалось, что вы живы. Настоящее чудо Божие. Скажите, а за вас дома молился кто-то?– Меня крестили еще в советское время, но это было не осознанное действие – просто дань моде, если можно так сказать.
Но я думаю, что когда моя мама узнала, что я в Чечне, – а она это все-таки узнала, – она, конечно, молилась за меня.
– Материнская молитва со дня моря поднимает. А скажите, Алексей, вы что-нибудь знаете о своих прадедушках, прабабушках?– Скажу так, что знаю только о прабабушке. Это печально, конечно. Не только для меня, но для всей России: мы потеряли связь с предками.
Есть такое понятие – род. В коммунистическое время оно сократилось до понятия «семья». А ведь семья – это только маленькая составляющая рода.
Раньше знали своих предков до седьмого колена, а сейчас дай Бог дедушек, бабушек знают
Это проблема всей нашей страны. Раньше знали своих предков до седьмого колена. А сейчас дай Бог дедушек, бабушек знают – и всё.
И я тоже. Бабушек знаю, одну прабабушку застал. Я ее помню… гуляли с ней по лесу.
У меня есть цель. Есть организации, которые за определенную плату проводят расследования о предках, – и вот, если будет возможность, хочу обратиться в такую организацию, чтобы она попыталась установить мое генеалогическое древо. А так больше ничего сказать об этом не могу.
– Наверняка за вас кто-то помимо мамы молился. Я так поняла, что это ранение – не единственный случай, когда вы чудесным образом остались живы.– Я скажу так: и до этого был ряд случаев на грани. Ну, например: мы сидим около костра, очередной привал, кто-то достал гитару. Это было уже на боевых, на выходе. С трех сторон караул бойцов, с четвертой – сопка. На сопке – наши. Сидим. Костер, тишина, ночь, играем на гитаре. Встали размяться, потом опять сели. Садясь, я передвинулся, и тот, кто сидел справа от меня, сел на это место. Проходит минута. Пух! И он на меня заваливается. Я не могу ничего понять, смотрю: глаза закатываются. Снимаю бушлат, вижу, что пуля под сердце вошла, вышла, где копчик. Нет же никого рядом! Откуда стреляли?! А самое интересное, я минуту назад на этом месте сидел… Руслан звали парня, погиб.
Еще был случай. Шла зачистка. Перед этим ходил в сапогах или валенках. А тут потеплело, одел берцы. Идем в группе. И хоп – чувствую, что потянул растяжку. Был бы в сапогах, не почувствовал бы. Крикнул: «Ложись!» Два шага вперед, автомат под себя, пятки прижал. Взрыв. Граната взорвалась – ага! Ушел от этого.
Другой раз идем в колонне. Впереди танк, потом БТР, потом еще одна броня и потом мы: начальник разведки, замкомандира бригады, я, снайперы. И тут кто-то дал команду поменяться местами. Проходим 300 метров, спускаемся в лощину. Танк спускается, выходит. БТР спускается, выходит. И третья машина, та, с которой мы поменялись местами, спускается в лощину – и ее подрывает управляемый фугас. На наших глазах, на расстоянии 50 метров. Боестолкновение и так далее, и так далее. Ребят начинаю вытаскивать из арыка: кого придавило, раненые, убитые. Мы на месте этой машины были буквально за четыре минуты до смены места позиции.
– Господь хранил.– Всё это произошло за короткий период времени. Ну а потом началась широкомасштабная плановая операция, к которой мы готовились два месяца, – наступление на боевиков, вытеснение их в горы.
Перед этим было боестолкновение, и мы взяли господствующую высоту. Двое суток пробыли там – наконец приказ командования, выходим. Строим колонну.
Я, как разведка, должен был выйти вперед за 5 километров до колонны главных сил, осмотреть территорию.
В принципе ничто не предполагало никаких проблем – потому что и до этого ездили туда, осматривали, встречались с представителями следующего населенного пункта.
И тут мы левой гусеницей срываем растяжку – взрыв!..
Едем. Остается 50 метров до зеленых насаждений. Я даю команду обстрелять. И тут мы левой гусеницей срываем растяжку – «лягушку». Она выпрыгнула, взрыв. Боестолкновение.
Меня ранило. Мне вкололи промедол. Я этого не помню.
Потом уже, когда противника подавили, подошла колонна главных сил. Был туман, утро. Стали меня осматривать. Я порвал жгут на ноге – сквозное ранение ноги у меня было. Разорвал жгут, кровища, и тут, как мне сказали, я защемил зубы, проглотил язык, и сердце остановилось. Саша, друг, недолго думая, ножом разжал зубы, вытащил язык, запустили сердце. Вроде пошло.
Встал вопрос, как увозить из гор. Потому что повсюду были засады.
Командир бригады сформировал колонну: машины, сопровождение боевое. Нас вывезли на равнину, а там уже констатировали, что с такими ранениями – всё, не жилец. Башка разбитая, кровища, осколки. Саня меня сам на руках занес, положил на столе.
И ребята пили за меня на сороковой день. А через год мы с ними встретились.
И потом в жизни было очень много ситуаций, которые наводят на мысль о Силах, Которые, находясь рядом с нами, сохраняют наши тела для тех поступков, что мы должны еще совершить. Я после Чечни пережил уже четыре покушения, неоднократно был в реанимациях и, слава Богу, жив-здоров.
(Окончание следует)
