Великий защитник русскихДиакон Пётр Пахомов о знаменитом дипломате Николае Павловиче Игнатьеве, спасшем русских монахов на Афоне
В последнее время произошедшие в нашей стране изменения все чаще и чаще ставят: «Каким должен быть государственный человек, русский православный патриот?» Ведь сейчас вполне можно представить православного дипломата, военачальника, чиновника. Этот рассказ - о православном дипломате, чиновнике Николае Павловиче Игнатьеве - может помочь найти ответ на этот вопрос.
Карьера знаменитого дипломата началась гораздо восточнее Константинополя. Сначала, в 1858 году, Николай Павлович работал в миссии в Хиве и Бухаре. Чтобы представить себе опасность этих миссий, приведем воспоминание самого Игнатьева, как ему пришлось покидать Хиву: «Я ответил (прим. автора - хану), что у государя много полковников и пропажа одного из них не произведет беды. Задержать же меня нельзя. Я вынул пистолет и пригрозил убить всякого, кто ко мне подойдет. Хан испугался и я вышел». (В.М.Хевролина «Николай Павлович Игнатьев» с. 57) Затем из Пекина в 1860 он тайно выехал следующим образом: парадные носилки, в которых будто бы сидел посланник, были пустыми, а оси двух повозок с остальными членами посольства были подпилены. В воротах повозки сломались и застряли, воспользовавшись суетой, незамеченный Игнатьев бежал верхом на лошади (Хевролин с. 90) В таких сложных условиях в 1860 году был подписан Пекинский договор, который присоединил к России земли по правому берегу р. Амур от устья р. Уссури до берега Тихого океана (на востоке) и границы с Кореей (на юге). Сегодня это территории Приморского края и юга Хабаровского края.
Но все же основная деятельность известного русского дипломата проходила западнее. Игнатьев прибыл в Константинополь с намерением восстановить утраченные после Крымской войны позиции и говорить от имени России, а не в составе «европейского концерта», который был первой, еще робкой, попыткой установления нового мирового порядка, сразу после наполеоновских войн.
В те годы в рамках «концерта» действовала коллективная опека над Османской империей. Это означало регулярное вмешательство Англии, Франции, Австрии в ее внутреннюю политику. России предоставлялось право действовать заодно с этими державами. Россия после Крымской войны находилась в униженном состоянии: ей запрещалось иметь флот на Черном море, она лишилась права единоличного покровительства балканским народам. И русские дипломаты не нашли ничего лучшего, как следовать в Османской империи западной политике. Игнатьев поставил своей целью не просто пересмотр Парижского трактата, но планировал, что Россия будет проводить в империи независимую политику.
Игнатьев, будучи православным человеком, верил в возможность объединения православных людей Порты и считал, что Россия должна сделать ставку на них, поддерживать их.
Но набиравшая силу Австро-Венгрия стремилась к наращиванию своего влияния на Балканах. Горчаков и ориентированные на Запад политики планировали действовать совместно с австрийцами и использовать их для российской политики на Балканах. Николай Павлович понимал, что такой образ действий приведет к окатоличиванию православного населения. Это было противно взглядам и убеждениям Игнатьева, который всегда, где бы он ни служил, старался распространять православную веру. Он был убежден, что в мусульманской Османской империи XIX века у православных народов было больше возможностей сохранить свою веру, чем в союзе с католиками.
Поддержка империи, борьба за становление православия на востоке – это делало Игнатьева врагом номер один для западных политиков. И ему активно приклеивали ярлык главного панслависта. Как показало время, конечно, Игнатьев и многие другие русские люди действительно идеализировали своих единоверцев. Последующие Балканские войны наглядно это продемонстрировали.
Но через годы возникло мощное государство Югославия, а затем после его распада Сербия осталась основным союзником России в Европе. А современную Болгарию фактически создал Игнатьев и неслучайно там хранят память о нем.
Многое сделал Николай Павлович для предотвращения Греко-болгарской схизмы, и когда путем дипломатических усилий почти уже удалось избежать раскола, влияние националистически настроенных епископов из Афин сделало разделение неизбежным. Они повлияли на решение собора, который 16 сентября 1872 объявил схизму Болгарской Церкви. Это было завершением процесса, занявшего более 10 лет, в котором приняли участие практически все Православные Церкви стран Старого Света и Востока. Русское посольство в Константинополе прикладывало огромные усилия для примирения враждующих сторон, но…
«Цель, которую преследуют греки в настоящее время схизмой и которая состоит в спасении эллинизма и преграде славянизации. И другие национальные тенденции греков, и великая идея так же безоружны против декларации собора, категорически осудившего принцип национальности… Мы в этом новом положении можем предоставить греков их участи и больше не компрометировать себя безосновательно в отношениях с Турцией и на Востоке, защищая интересы единоверных эллинов. Было бы полезно заявить это королевским грекам в связи с их поведением в болгарском вопросе и особенно ввиду решения эллинского Синода», - писал Игнатьев афинскому посланнику П.А.Сабурову.
То есть Игнатьев в этом письме замечает, что с греками произошло то, что в православии обычно характеризуется словами: «под свою анафему падоша…» И считает это поводом, чтобы изменить свою политику на Балканах по отношению к грекам, которые все время провоцировали Россию на ухудшение отношений с Портой.
К сожалению, греки шли в фарватере западной политики, которая пыталась спровоцировать конфликты между Россией и Османской империей. Нельзя не согласиться с мнением современного историка, что Афины в те годы были столицей русофобии.
После объявления схизмы были предприняты Российским правительством вполне естественные меры. Главной из них было секвестирование владений афонских монастырей в Румынии, а это стало одной из причин Греко-русского пантелеймоновского процесса, когда греческая часть братии приложила все мыслимые и немыслимые средства, чтобы не допустить избрания русского игумена, которым, несмотря на все усилия противной стороны, стал о. Макарий (Сушкин). Но противостояние вполне могло бы закончиться изгнанием русского братства, если бы не активные действия Николая Павловича Игнатьева.
В июне 1875 года произошло важное событие: в Пантелеимонов монастырь приехал Н.П.Игнатьев с американским и германским послами в сопровождении отца Макария. Посещение это было кратковременным, но имело большое значение для умиротворения монастыря. Игнатьев подробно описывает это посещение значительно позже, ссылаясь на большую занятость, А.Н.Муравьеву в письме от 5 августа 1874 года, именуя его при этом «любезнейшим другом». Он пишет: «По знакомству твоему с местными обстоятельствами, ночь, проведенную на Св. Горе, пробыл я с моими спутниками не в Руссике, а в твоем, Свято-Андреевском ските». Николай Павлович намекает, что ситуация в монастыре была столь серьезной, что оставаться там было небезопасно, а затем сообщает цель своего визита: «Мое появление на Афоне, в сопровождении германского и американского послов, произвело сильную демонстрацию в пользу русских иноков, мира и согласия на Св. Горе». Почему он привез именно этих послов видно из роли, которую играл в этом процессе английский посол: «На этих днях убедился я, что английский посол живо интересуется происходящим на Афоне и поддерживает сношения с ярыми “дервишами эллинизма”, как ты их назвал весьма верно и остроумно, получая от архимандрита лаврского и других все документы, относящиеся до греко-русской распри (протоколы и пр.)».
То есть грекам должно было стать ясно, что на поддержку других держав рассчитывать не стоит. Далее он говорит о расстановке сил в церковных кругах Константинополя: «Дело Руссика рассматривается еще в патриархии. Св. Иоаким подает надежду на благополучное разрешение, но встречает большое противодействие в некоторых архиереях, в особенности в светских чинах управления церковного, врывающихся в область чисто церковную, в отношения патриарха к монастырям». Подробнее само посещение Николай Павлович описывает в следующем письме Муравьеву от 8 августа: «Ночью снялись мы с якоря и к шести часам утра прибыли в Руссик, огласивши приближение наше несколькими внушительными выстрелами из наших двух нарезных орудий. Прием был торжественный. Взяв с собою немца и англичанина, а равно и многочисленную свиту спутников моих, зашел я первоначально в собор (греческую церковь), а потом к геронте-игумену. При входе нашем в верхнюю (русскую церковь) отец Макарий (который был весьма дурно принят игуменом и греками, заметившими ему тайно от меня, что он “выбыл из обители”) сказал мне трогательную приветственную речь. Простояв всю обедню и заставив иностранцев присутствовать при богослужении, которое пришлось мне им объяснять подробно, я обошел все постройки и, позавтракав, ограничился несколькими внушительными и строгими словами, обращенными к мнимой эпитропии. Не обошлось, конечно, без взаимных обвинений. Во втором часу отправились мы в Зограф, что очень не понравилось грекам, а оттуда, по гребню, в Ватопед. Там произошло известное тебе препирательство между мною и отцами Антонием и Ананием по поводу Руссика, вмешательства патриарха и имений бессарабских. Ватопедские иноки защищали «филетический канонизм» и отрицали у патриарха всякое право уничтожать решения Протата или давать приказания. На просьбу ватопедцев об имениях в Бессарабии я, в присутствии иностранных спутников (немец говорит по-гречески), обозвал их людьми бессовестными, заметив, что не посмею просить об их нуждах государя в то самое время, как русские на Афоне ими преследуются. “Ни копейки не получите, ни дерева не срубите в ваших имениях (они хлопочут теперь о разрешении рубки леса), пока русские иноки не будут вполне успокоены на Св. Горе”. С этими словами я встал и уехал в скит Св. Андрея».
Далее Игнатьев в красках описывает посещение Протата и как он сделал послов своими единомышленниками: «Напившись чаю, отправились мы в Карею и были в Протате – вместе с иностранцами, так как протатские видимо уклонялись от беседы со мною и попробовали лишь посчитаться с моим драгоманом, который их и отогрел по моему приказанию. Председатель Протата в нем же корень зла, как я убедился впоследствии, архимандрит лаврский Павел произнес высокопарную речь, толкуя о “трех державах” и об отношениях их к Протату! Мои коллеги были поражены наглостью, и я отвечал от своего и их имени эллинскому оратору, стараясь свести его с пьедестала, на который он пытался вскарабкаться. Объяснив ему цель путешествия и разницу между мною и иностранными товарищами, я выразил наше общее удивление, что вместо монахов, посвящающих себя исключительно молитве и служению Богу, встречаем на Афоне людей, поселяющих раздор и смуты и руководящихся какими-то политическими соображениями. Я окончил намеком, что если мир и тишина не водворятся на земле, находящейся под властью султана, и в монастырях, подчиненных патриарху, то конечно приняты будут меры, чтобы положить конец злу. Сказав это, мы тотчас встали и ушли. На ходу архимандрит лаврский заметил мне, что если бы не брань страстей земных в монастырях афонских, то “все мы были бы ангелы, сошедшие на землю”. Я быстро ответил наглому вожаку эллинизма, что мы никогда не приняли бы его за ангела, и стоит лишь посмотреть на него и других, подобных ему, чтобы убедиться в противном. Каймакам сопровождал нас в Руссике, и я ему внушил, что вся ответственность за безопасность русских иноков лежит на нем. Он обещал являться по первому зову отца Макария и Иеронима».
(Окончание следует)
