(Продолжение)То, что официально называлось «социалистическим реализмом» – это сложное явление, в котором уживались в явной, но чаще «замаскированной» под «реализм» форме элементы самых разных художественных стилей. Здесь в разное время были свои скрытые импрессионисты и экспрессионисты, символисты и натуралисты, наследники Пруста и «нового романа». Как это ни странно, но «под прессом цензуры» советская литература была разнообразнее современной и в целом намного выше по художественному уровню. И хотя А. Фадеева нельзя отнести к ее вершинным достижениям, но свое особое место как эпический романтик он в ней занял по праву в первую очередь этим романом. Важно главное: перед предельностью опыта Войны новомодные «авангардные» изыски «новых форм» в литературе осыпались, как трухлявая шелуха, и обнаружилась неизменная и непреодолимая мощь классической художественной формы – единственной, способной выдерживать и воплощать такие экзистенциальные и смысловые перегрузки.
Роман открывается лирической сценой, в которой дан образ девушки «с черными волнистыми косами», с «прекрасными, раскрывшимися от внезапно хлынувшего из них сильного света, повлажневшими черными глазами», девушки, которая любуется жемчужной белой лилией, отраженной в темной воде. Романтическая символика задана изначально не только первой сценой романа, но и подбором словесных образов, связанных с полетом птицы, с вольным орлом, орлиным взмахом крыльев, орлиным сердцем и т. д. «Мой орлик» называет мать Олега Кошевого своего сына. «Бог дал тебе крылья?», – говорит Уле Громовой ее подруга. А выражение глаз у Ули автор передает как выражение глаз летящей птицы. Материнские руки он сравнивает с птицами, об орлином сердце говорит он в одном из своих лирических отступлений.
Строго по романтическому «канону» выстроены и отдельные образы героев: у Ули Громовой «не глаза, а очи», она спокойна, уравновешенна, но в то же время полна внутренней скрытой энергии; Ваня Земнухов, поэт, очень серьезный, сосредоточенный, прозванный в штабе «профессором»; Сергей Тюленин – «огонь, а не парень», смелый, дерзкий, «живчик», из довоенных хулиганов; Любовь Шевцова – «Любка-артистка, хитрая, как лиска», боевая, отважная, дерзкая, близкая по характеру с Сергеем Тюлениным, прозванная «Сергеем Тюлениным в юбке». Явный романтический герой, обреченный на гибель – образ секретаря подпольного райкома партии Филиппа Петровича Лютикова. Образы руководителя подпольного обкома Ивана Федоровича Проценко и его жены Екатерины показаны как образцовые коммунисты, не знающие страха, умело создающие подпольные организации и группы в области, направляющие деятельность молодогвардейцев. Внутренний мир героев раскрывается не только лирически, но приобретает и эпический окрас на фоне войны и смерти – так показано зарождение любви между Сергеем Тюлениным и Валей Борц, Олегом Кошевым и Ниной Иванцовой, Любой Шевцовой и Сергеем Левашовым, Иваном Земнуховым и Клавой Ковалевой.
Особое место в произведении занимают лирические отступления, в которых явно проступает гоголевская традиция. «Ах, если бы никогда больше не переступал он порога этого дома! Если бы навеки осталось в сердце это слитное ощущение музыки, юности, неясного волнения первой любви!» – говорит Фадеев о Кошевом в минуту его тяжелого разочарования в любимой. В поэтический гимн превращается и лирическое отступление, посвященное рукам матери, трудовым, бережливым, умелым рабочим рукам женщины: «...Нет ничего на свете, чего бы не сумели руки твои, что было бы им не под силу, чего бы они погнушались!.. Я целую чистые, святые руки твои...»
Деятельность молодогвардейцев имела успех благодаря поддержке в семьях молодогвардейцев, она была звеном в единой всенародной борьбе с оккупантами. Апофеозом героизма стали последние страницы романа, в которых изображаются пытки и казнь молодогвардейцев. Ничто не могло поколебать в юных героях силы духа, веры в свой народ и справедливость своего дела, и сама смерть стала их последним героическим подвигом.
В первой редакции романа подвиг молодогвардейцев был изображен в значительной степени изолированно от коммунистов-подпольщиков. При инсценировке романа эта изоляция была усилена еще, на что как на недостаток было указано в печати. Газета «Правда» в статье ««Молодая гвардия» в романе и на сцене» писала: «Партийная организация по сути дела целиком выпала из романа А. Фадеева. Автор не сумел проникнуть в жизнь и работу партийных подпольных организаций, изучить ее и достойно показать в романе. Но можно ли, не греша против действительности, против правды исторической и, стало быть, художественной, показать полностью комсомольскую организацию в отрыве от партийной? Нет, это невозможно. Такой пробел неизбежно поведет к ошибке. Так случилось с романом Фадеева».
А. Фадееву действительно присылали все больше и больше материалов о тесной связи молодогвардейцев и коммунистов. Во второй редакции (1951) писатель более глубоко и всесторонне показал связь деятельности молодогвардейцев с подпольной организацией коммунистов, полнее раскрыл образы коммунистов – секретаря подпольного райкома Краснодона Филиппа Петровича Лютикова, руководителя подпольного обкома Ивана Федоровича Проценко, коммунистов Баракова, Мошкова, Соколовой.
Образы коммунистов-руководителей подполья – Лютикова, Проценко, Баранова – заняли в новом издании романа «Молодая гвардия» центральное место. Старый рабочий Лютиков показан как прирожденный воспитатель и большим жизненным опытом, ум и душа организации «Молодая гвардия». Оставаясь тщательно законспирированным, работая для вида у немцев, Лютиков говорит молодогвардейцам: «Надо дать понять каждому своему человеку, что за всеми нашими делами партия стоит». «Умение претворить всякое слово в дело, сплотить совсем разных людей именно вокруг важного дела и вдохновить их смыслом этого дела и было той главной чертой, которая превращала Филиппа Петровича Лютикова в воспитателя совершенно нового типа. Он был хорошим воспитателем именно потому, что был человеком-организатором, человеком – хозяином жизни». В свою очередь, Проценко – это уже тип руководителя большого масштаба и человека, глубоко разбирающегося в людях. Именно он предупреждает молодогвардейцев о возможном предательстве Стаховича как человека, струсившего один раз, который может струсить еще и значит, предать всех.
В таких образах есть эпическое преувеличение, поскольку реальные результаты деятельности этих руководителей часто были весьма скромными и трагическими. Например, согласно сохранившимся документам, секретарь Краснодонского РК КП(б)У Зверев и начальник РО НКГБ Бессмертный 20 апреля 1945 г. сообщали секретарю Ворошиловградского обкома партии Тульнову: «В период оккупации коммунист Лютиков Ф.П. имел намерение по собственной инициативе организовать партизанскую группу и создал ядро, куда вошли члены ВКП(б) Бараков, Дымченко, беспартийные Артемьев, Соколова и т. д. Однако указанная группа каких-либо действий в тылу врага не успела сделать, так как в начале января 1943 г. все они во главе с Лютиковым были арестованы полицией и расстреляны» (Предатели «Молодой гвардии» //
http://molodguard.ru/article104.htm) Но трагическая гибель этих руководителей, мало что успевших сделать для борьбы с врагом, тем более заслужила эпического увековечивания в романе, чтобы совсем не уйти в забвение. В этом смысле вторая редакция романа нравственно оправдана.
Фашисты и предатели эпически показаны в романе как «нелюди». Например, о бывшем кулаке Игнате Фомине, бывшем при Советской власти «человеком-невидимкой» и ставшем при немцах полицаем, Фадеев пишет: «...из всех людей, населявших город Краснодон, Игнат Фомин был самым страшным человеком, страшным особенно потому, что он уже давно не был человеком». Так же точно и гитлеровцы – генерал фон Венцель, штурмфюрер Штоббе, вахмайстер Балдер, гестаповец Фенбонг и другие – изображены в традиции жестокого гротеска, пародии и памфлетом. Все изобразительные приемы подчинены главной идее романа – трагического столкновения низменного с возвышенным и победе правды над злом и предательством.
После изучения материалов о роли командира Советской Армии в деятельности «Молодой гвардии» Фадеев в новой редакции углубляет этот образ, показывая активную роль Ивана Туркенича в делах и подвигах комсомольцев. А уже после смерти А. Фадеева стало известно много новых фактов, связанных с деятельностью «Молодой гвардии». Так, была установлена невиновность В. Третьякевича в предательстве членов «Молодой гвардии». Фадеев использовал художественный вымысел, и предупредил родственников героев, изображенных в романе под действительными именами и фамилиями, что нельзя искать точного сходства с реальными людьми.
Критик Роман Сенчин отмечает, что, хотя вторая редакция «Молодой гвардии» до сих пор подается как переписывание в угоду партии и лично Сталину, он «в свое время попытался сравнить два варианта романа. Второй вариант сильнее, ближе к документальной основе. Но в нем намного меньше той романтики, что была в первой редакции. Справедлива ирония самого Фадеева: переделываю молодую гвардию в старую...»
А в новейшей диссертации О.Г. Манукяна «Две редакции романа А. Фадеева «Молодая гвардия». Исторические и образные акценты» (2005) отмечается позитивный аспект второй редакции, который состоял в том, что в ней «акцент сделан на изображении не хаоса, а организованных действий местного руководства». По мнению исследователя, «роман Александра Фадеева «Молодая гвардия» не потерял своей притягательной силы как художественное произведение, рисующее подвиг людей, прежде всего молодежи, в годы Великой Отечественной войны».
Вместе с тем, Фадеев, насколько это было возможно, включил в роман и элементы социальной критики (в рукописях их было намного больше). Он показал, что многие советские руководители вольно или невольно, в силу обстоятельств, в такой мере оторвались от народа и народной жизни, настолько утратили всякую связь с ним, что и сами в него не верили и, в свою очередь, его доверием пользоваться не могли. Особенно остро эта мысль выражалась в диалоге Шульги с Лизой Рыбаловой (Елизаветой Алексеевной Осьмухиной), в исповеди Шульги и Валько перед казнью, при описании паники, в некоторых признаниях секретаря обкома Проценко.
Со времен «перестройки» по поводу романа А. Фадеева, естественно, была волна «разоблачительства», на которой некоторые пытались создать себе дешевые лавры Герострата от литературы, обвиняя писателя в обмане в угоду партийному начальству. Бурная полемика нескольких групп авторов велась по этому поводу в основном в Луганске, хотя иногда к ней присоединялись авторы и издалека. Однако в конце концов выяснилось, что А. Фадеев не только не занимался никаким сознательным обманом, но и вообще писал очень осторожно, не доверяя различным сомнительным сведениям. Он всегда предпочитал заменить нечто сомнительное художественным вымыслом, не нарушавшим общей правды событий, чем рисковать ею ради излишней документальности. (Эта полемика в основном собрана на сайте molodguard.ru). «Каноническая» советская литература, вообще говоря, всегда стремилась обходить неудобные темы с помощью умолчания, а не откровенной лжи. Не у всех это хорошо получалось, но именно А. Фадеева здесь обвинить не в чем.
Зато, как обычно, феерически опозорились украинские националисты, создавшие свой миф о «Молодой гвардии». И помог им в этом не кто иной, как сам предатель Евгений Стахив, который показан в романе Фадеева под фамилией Стахович. В 1944 году этот Стахив вместе с фашистами бежал с Украины, потом находился в американских лагерях для беженцев, а затем переехал в США. Националистам пришла в голову мысль объявить Стахива руководителем националистического подполья в Краснодоне, ведь его кандидатура казалась вполне подходящей: был молодогвардейцем, сбежал с фашистами, большевики считают его предателем, и он до сих пор не реабилитирован. Стахив в 1990-е стал посещать Украину и рассказывать подрастающему поколению такую вот сказку: «Не существовало никакой «Молодой гвардии». Вместо нее было националистическое подполье, которым руководил я. Мое подполье имело сеть не только в Донбассе, но и по всей Украине. Вокруг меня свистели пули, меня хотели убить фашисты и коммунисты, но я от всех удрал». Интервью этого подлеца, который по сути, умудрился предать «Молодую гвардию» два раза, в то время неоднократно показывали и по центральному украинскому, и по луганскому телевидению с целью пропаганды этой лжи. Но в силу своей откровенной бредовости, на Луганщине она ничего, кроме смеха, не вызывала.
***
Обзор всего романа может быть лишь предметом целой книги. Но для нашей цели важно в одной «точке» выделит в нем то, что делает его ценным и важным для нашего времени. И это не только нравственный пример наших героических предков. Это еще и технология отделения в народе «стали» от «шлака» – если воспользоваться удачной символикой, вложенной В. Поповым в само название его яркого, но ныне забытого романа «Сталь и шлак».
Одной из таких сюжетных точек является первое общение партийца Ивана Проценко с людьми в оккупации, которое в первой редакции находится в главе 33-й, а во второй – в главе 37-й. Вот фрагмент разговора с «дедом»:
«Иван Федорович так и вцепился в деда, желая знать, как обыкновенный селянский дед расценивает создавшееся положение. Дед этот был тот тертый, бывалый дед, который когда-то вез Кошевого и его родню, у которого прохожие немецкие интенданты все-таки отобрали его буланого конька, из-за чего он и вернулся на село к родне. Дед сразу понял, что он имеет дело не с простым человеком, начал петлять.
– Ось, бачишь, як воно дило... Три с лишним тыждня шло ихнее войско. Велика сила пройшла! Красные теперь не вернуться, ни... Та що балакать, як вже бои идут за Волгою, пид Куйбышевом, Москва окружена, Ленинград взят! Гитлер казав, що Москву визьме измором.
– Так я и поверю, что ты уверовал в эти враки! – с чертовской искрой в глазах сказал Иван Федорович. – Вот что, друг запечный, мы с тобой вроде одного роста, дай мени якую-небудь одежу-обужу, а я тебе оставлю свою.
– Вон оно как, гляди-ка! – по-русски сказал дед, все сразу сообразив. – Одежку я тебе мигом принесу».
Как видим, «дед» умеет выживать, и не подставлять себя глупо под возможную провокацию, которая может закончиться арестом и смертью. Это первая «технология», без которой невозможно обойтись в условиях явной или скрытой оккупации Родины. Характерно – и это исторический факт – что украинский язык используется для маскировки как язык коллаборационистов. (В период гитлеровской оккупации все СМИ – газеты и радио – на Донбассе были на украинском, а в канцеляриях и в гестапо сидели бандеровцы). А переход на русский – язык единой великой Родины – сам по себе является выражением максимального доверия и взаимопомощи.
А вот разговор, который можно без всяких изменений из периода гитлеровской оккупации перенести в современную Украину и сразу же обнаружить, что он и сейчас полностью соответствует действительности – той новой оккупации Западом, который вновь превратил Украину в свою жалкую колонию, а ее население в «негров» – самую дешевую рабсилу:
«Иван Федорович все-таки не выдержал и высказал свои соображения:
– Мы на селе у себя вот как думаем: ему у нас на Украине промышленность развивать нет никакого расчета, промышленность у него вся в Германии, а от нас ему нужен хлеб и уголь. Украина ему вроде как колония, а мы ему – негры... – Ивану Федоровичу показалось, что «нелюдим» смотрит на него с удивлением, он усмехнулся и сказал: – В том, что наши мужики так рассуждают, ничего удивительного нет, народ сильно вырос.
– Так-то оно так... – сказал «нелюдим», нисколько не удивившись на рассуждения Ивана Федоровича. – Ну, хорошо – колония. Выходит, они хозяйство на селе двинули вперед, что ли?
Иван Федорович тихо засмеялся:
– Озимые сеем по пропашным да по стерне озимого и ярового, а землю обрабатываем тяпками. Сам понимаешь, сколько насеем!
– То-то и оно! – сказал «нелюдим», не удивившись и этому. – Не умеют они хозяйничать. Привыкли сорвать с чужих, как жулики, с того и живут, и думают с такой, прости господи, культурой покорить весь свет – глупые звери, – беззлобно сказал он».
А вот и главная «технология» победы над этими «глупыми зверями» – оккупантами, пришедшими с Запада – технология, верная для всех времен, и для того, и для нынешнего, и для будущего:
(Окончание следует)
