Лев Толстой. Великой семьи заблудившийся сын. К 100-летию со дня кончины.

[Александр Васильевич]

Николай  Коняев

Чудо на пути в Дамаск и арзамасский ужас

Николай Коняев о смирении Апостола Павла и гордыне Льва Толстого



Я отношусь к художественному творчеству Л.Н.Толстого с величайшим почтением, поскольку Лев Николаевич один из самых великих национальных и мировых художников, если не самый гениальный. Господь очень щедро одарил его художественным даром, который ему и удалось воплотить необыкновенно глубоко. Но это то, что касается его художественных произведений.

Что касается его воззрений, то все его религиозные работы, связанные с Христианством, конечно, воспринимаются резко отрицательно. Восприятие Толстого как гениального художника и очень плохого христианского мыслителя хотя и правильно, но оно не охватывает всей глубины проблемы, которая встает, когда мы говорим о творчестве этого писателя. Вспомним слова апостола Павла: «А это были образы для нас, чтобы мы не были похотливы на злое, как они были похотливы» (1Кор.10:6).

Я, как православный человек, считаю, что в истории Льва Толстого скрыто очень много поучительного, и это надо нам понять. Мы знаем, когда начался перелом в его духовной биографии - это 1869 год. Этот год очень знаменателен в истории России, это год создания Периодической системы Менделеева, в этом же году Лев Николаевич завершил свой роман «Война и мир» и это время создания «Катехизиса революционера», убийство студента и весь тот ужас, который хлынул в Россию с другой стороны, как из подземелья. Интересно, что именно в этом году с Толстым произошло событие, которое в литературе называют «арзамасским ужасом». Он поехал покупать имение в Пензенскую губернию, в г. Арзамасе его охватил необыкновенный ужас, который писатель чрезвычайно остро переживал. Он сам пишет об этом в своих письмах, а позже подробно рассказал в произведении «Записки сумасшедшего», которое как раз создавалось в те годы, когда он начал работать над своим огромным сочинением, которое называется «Соединение и перевод четырех Евангелий».

Видимо, это не случайно. Судя по письму жене и тому, что он пишет в «Записках сумасшедшего», где явно есть автобиографический элемент, с ним произошло примерно то же самое, что произошло когда-то с апостолом Павлом. Когда гонитель христиан Савл, дыша угрозами, двинулся в Дамаск, он был остановлен по дороге, ему встретился Христос со словами: «Савл, Савл! что ты гонишь Меня?» (Деян.9:4). И вот тот ужас, который испытал тогда Савл, очень схож с тем ужасом, который испытывал Толстой. Но вот тут очень важна реакция человека. Если Савл пал и его душа была готова к общению с Богом, его ужас был трепетом слепоты перед желанием прозреть.

Напротив, Лев Толстой, когда испытал описываемый им ужас, начал молиться, и оглядываясь назад, смотрел, видит ли кто-нибудь, что он молится. Если Савл был готов принять то, чего Господь хочет от него, и принял полностью, то у Толстого это поза русской интеллигенции - «как на меня посмотрят другие, что я вот общаюсь с Богом, это вроде как не совсем хорошо с точки зрения интеллигенции». Естественно, что никакой силы такая молитва не имела, никакого результата не было; наоборот, этот ужас продолжал жить в Толстом.

Преградой между Толстым и Богом стала гордыня, которая переполняла этого великого художника, который возомнил себя равным Творцу. Он позабыл, что его художественный дар - это дар от Бога. Ему начало казаться, что его дар делает его самого равным Богу, что он может говорить на равных с Богом и понимать Его так же просто, как других людей, как он понимает героев своих произведений. У Толстого не было и в помине смирения. Если апостол Павел принимал все от Господа и делал по велению Его, то Толстому нужно было, чтобы он сам вносил свои поправки, так как договариваются люди, которые заключают какой-то взаимовыгодный контракт.

У Льва Толстого смирения не было и в помине. У него было ощущение равенства с Богом. И вот потом начинается другая жизнь, духовные поиски, работа его огромного таланта, он продолжает искать приемлемый для него выход. И он находит его в том, что решает просто переписать Евангелие. Все, что сказано в Евангелии от апостолов, он принимает с учетом, что это сказал не Бог, а простой человек, который говорит очень хорошие и нужные вещи. А все вредное, на его взгляд, - это от того, что Христос есть Бог. И Толстой начинает переписывать Евангелие. Его огромный труд «Соединение и перевод четырех Евангелий», который, к сожалению, печатался у нас только в 90-томном издании, сейчас уже размещен в Интернете, и каждый может с ним ознакомиться. Я этот труд называю «филологическим доказательством бытия Божия».

Это пример того, как удивительно талантливый человек, гениальный художник, обращая данный ему Богом дар на разрушение Евангелия, на разрушение Слова Божия, - вдруг тут же теряет этот дар. Читаешь вот такие фразы «Была девица Мария; девица эта забеременела неизвестно от кого. Обрученный с нею муж пожалел ее и, скрывая ее срам, принял ее. От нее-то и неизвестного отца родился мальчик. Мальчика звали Иисус». Даже трудно поверить, что этот убогий глумливый текст создан автором романа «Анна Каренина», который, кстати, писался в то же время. Мы видим, что Господь мгновенно отнимает дар художника от Толстого, и тот превращается в то ничто, кем бы он и был на самом деле, если бы не великий дар, который ему был дарован Богом.

Господь не лишил Толстого дара совсем, в отличие от апостола Павла, который чудом из гонителя христиан стал великим проповедником Евангелия, равным Петру и духовным писателем. Если бы Толстому не помешала его непомерная гордыня, если бы он проявил необходимое смирение и воспринял то, что ему хотел сказать Господь, то трудно представить себе, что бы мы имели. Это был бы взлет Толстого на неведомую нам высоту. Но этого не произошло. Он молится тайком, чтобы никто не узнал об этом. Конечно, Бог не принял такой молитвы. В итоге Лев Толстой остается сам с собою, вынужденный сам решать свою духовную проблему.

Он, к сожалению, решает ее в силу своей необыкновенной гордыни из-за ощущения своего равенства Творцу, забыв, Кто дал ему саму возможность творения литературных произведений. Толстой решает сам переписать Евангелие, приспособить под себя все Христианство, переделать его так, как ему самому удобно. По сути, писатель делает то, что постоянно творят слуги сатаны, может зачастую и не осознавая того, что они делают. Когда он пытается сам создать свое «евангелие», которое его устраивает, которое полностью отвергает существующие четыре Евангелия, тогда Господь и лишает его художнического дара, которым тот был бесконечно одарен. Это мы видим в тексте «Соединение и перевод четырех Евангелий», который стал абсолютно ничтожным и графоманским.

На примере Льва Толстого нам показано, как величайший художник может превратиться в графомана. Мне кажется, это и есть самый главный поучительный смысл в истории духовных исканий Льва Толстого. Нам следует этот урок всегда помнить, потому что, хотя никто из нас не одарен так щедро, как он, но зачастую мы совершаем в своей гордыне поступки не менее омерзительные, чем тот поступок, который совершил Лев Николаевич Толстой.

Николай Коняев, секретарь правления Союза писателей России

http://www.ruskline.ru/news_rl/2010/11/18/chudo_na_puti_v_damask_i_arzamasskij_uzhas/

[Александр Васильевич]

Несмотря на высокую оценку творчества Льва Толстого, его отлучение от Православной Церкви невозможно снять, считает архимандрит Тихон (Шевкунов)



МОСКВА. Несмотря на высокую оценку творчества Льва Толстого, отлучение писателя от Православной Церкви невозможно снять сегодня, спустя 100 лет после его смерти, поскольку Лев Толстой сам себя от нее отлучил, считает ответственный секретарь Патриаршего совета по культуре архимандрит Тихон (Шевкунов).

Отвечая по благословению Святейшего Патриарха Кирилла президенту Российского книжного союза Сергею Степашину, отец Тихон напомнил, что Святейший Синод своим решением от 20 февраля 1901 года отлучить Толстого "лишь констатировал уже свершившийся факт - граф Толстой сам отлучил себя от Церкви, полностью порвал с ней, чего он не только не отрицал, но и при всяком удобном случае решительно подчеркивал", цитирует "Интерфакс" ответ священника, опубликованный в "Российской газете".

Еще когда Льву Толстому было 27 лет, он вынашивал идею создания новой веры, о чем свидетельствуют его дневники той поры, напоминает священник. А в преклонных годах, почувствовав, что близок к этой цели, писатель создает небольшую секту своих почитателей и пишет "Евангелие от Толстого", при этом главным объектом нападок Толстого становится Православная церковь.

"Его высказывания и поступки, направленные против нее, были ужасающи для православного сознания. Более того, деятельность Толстого в последние десятилетия его жизни, к сожалению, была поистине разрушительна для России, которую он любил. Она принесла несчастье народу, которому он так хотел служить. Недаром вождь большевиков чрезвычайно ценил именно это направление деятельности Толстого и называл писателя "зеркалом русской революции", - отмечает в письме отец Тихон.

По его словам, великие подвижники Церкви - святой праведный Иоанн Кронштадтский, святитель Феофан Затворник, многие другие - с горечью признавали, что "великий талант графа Толстого целенаправленно употреблен им на разрушение духовных и общественных устоев России".

"Последние дни жизни великого писателя говорят нам о той мучительной борьбе, которая происходила в его душе", - говорится далее в письме. Он бежал из своего родового гнезда - Ясной Поляны, но не к своим единомышленникам, "толстовцам", а в самый известный тогда русский монастырь - Оптину пустынь, где в то время пребывали старцы-подвижники. Там он попытался встретиться с ними, но в последний момент не решился на это, о чем тогда же с горечью признавался своей сестре - монахине соседнего с Оптиной пустынью Шамординского монастыря.

Позже, на станции Астапово, предчувствуя кончину, он велел послать телеграмму в Оптину пустынь с просьбой прислать к нему старца Иосифа. Но когда два священника прибыли в Астапово, окружавшие умирающего писателя ученики и последователи не допустили этой встречи.

"Церковь с огромным сочувствием относилась к духовной судьбе писателя, - отмечает секретарь Патриаршего совета по культуре. - Ни до, ни после его смерти никаких "анафем и проклятий", как утверждали сто лет назад и утверждают сегодня недобросовестные историки и публицисты, на него произнесено не было. Православные люди по-прежнему почитают великий художественный талант Толстого, но по-прежнему не приемлют его антихристианских идей".

Отец Тихон подчеркивает, что несколько поколений православных читателей в нашей стране и за рубежом высоко ценят литературное творчество Толстого, "однако, поскольку примирение писателя с Церковью так и не произошло (Толстой публично не отказался от своих трагических духовных заблуждений), отлучение, которым он сам себя отверг от Церкви, снято быть не может", а это означает, что "канонически его церковное поминовение невозможно" .

"И все же сострадательное сердце любого христианина, читающего художественные произведения великого писателя, не может быть закрыто для искренней, смиренной молитвы о его душе", - пишет в заключение священник.

В своем обращении к Предстоятелю Русской Церкви С.Степашин, признавая невозможность пересмотреть решение об отлучении Толстого, просил Святейшего Патриарха проявить "к этому сомневающемуся человеку то сострадание, на которое способна именно Церковь", и разъяснить позицию Церкви в этом вопросе.

http://www.sedmitza.ru/news/1643102.html

[Александр Васильевич]

Великой семьи заблудившийся сын

Иерей Александр Шумский о Льве Толстом



Встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко,
увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его.
(Лук 15, 20).

Давно хотел написать о Льве Николаевиче Толстом. Я не буду повторять все правильные слова, связанные с церковным определением, вынесенным писателю. Невозможно оправдать Льва Николаевича за его антицерковную позицию.

Но мне всегда больно и неприятно слушать православных людей, поносящих Толстого, которые сами в жизни ничего не прошли и не испытали, которые не имеют представления о том, что такое творчество, и какие оно таит, подчас, опасности для художника. Все-таки не всякий имеет право говорить правду и, тем более, выносить приговор - вот такой парадокс. В этой связи я вспомнил историю, рассказанную мне одним священником, об известном старце, архимандрите Павле Груздеве. Этот священник, бывший духовным сыном отца Павла, принес ему какую-то книгу и говорит: «Смотрите, батюшка, книга-то еретическая, надо бы ее сжечь». А отец Павел отвечает: «А ты сам-то хоть одну написал?! Сжигать не надо. Ты ее положи на колокольню в укромное место, от огня Божьего не уйдет». Я эту историю услышал, когда только еще начал воцерковляться и надо сказать, что слова архимандрита Павла меня перепахали, потому что по молодости я тоже имел склонность выносить легковесные приговоры. Я понял одну простую истину: когда говорит святой праведный Иоанн Кронштадтский - это одно дело, а когда говорю я - совсем другое.

Я очень люблю русскую классику. Для меня великая русская литература представляется одной огромной великой эпопеей, в которой есть отдельные, но органично связанные между собой, главы. Я не буду перечислять их все. Есть там главы: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Гончаров, Лесков, Чехов и, конечно же, Толстой. Из этой великой книги ничего не выбросишь, иначе она будет неполна. С годами я понял, что немудро противопоставлять одного русского классика другому.

Особенно это касается противопоставления Толстого и Достоевского. Многие придерживаются мнения, что любить того и другого в равной степени невозможно. И более того, считается, что Толстой и Достоевский творческие и личностные антиподы. До определенного времени я разделял эту точку зрения. Молодости всегда свойствены радикализм и схематизм. Взрослея и вчитываясь в бесценные страницы русской классики, я вдруг обнаружил, что мне все в ней дорого, а Толстого полюбил всем сердцем, так же как и Достоевского, и когда мне сегодня приходится говорить о страшных заблуждениях Льва Николаевича, я испытываю боль, словно Толстой мой очень близкий родственник, почти отец. Мне очень жаль Льва Николаевича, замечательного русского путаного человека и гениального писателя. И это чувство сострадания во мне превосходит обличительный пафос. Да, честно говоря, и пафоса-то уже никакого давно нет.

Величайшая трагедия для России состоит в том, что Лев Николаевич попал в бесовские сети и стал «зеркалом русской революции». Но ведь с ним случилась именно трагедия. Толстой же ведь не циник, вроде Петеньки Верховенского. В природе личности Толстого нет нигилизма и кощунственности. Все это вошло в него как болезнь, как вирус. Конечно, он сам виноват, что не берег себя от возможности проникновения бесовского вируса. Я уверен, что Лев Николаевич сам невероятно мучился от этой болезни, она тяготила его, он был бы рад от нее избавиться и даже знал как, но не мог, потому что воля у него была парализована. Он знал, что исцеление в Церкви, которую отверг в припадке болезни. Более того, Толстой хотел, очень хотел в нее вернуться, как Адам в потерянный Рай, но не мог. Оцепенение воли - страшная вещь. Мне кажется, что правильнее в первую очередь говорить не о гордыне Толстого, а именно о параличе его воли. Пребывающий в гордыне источает самоуверенность и самодовольство. В Толстом лично я никакой самоуверенности не вижу. Он пытается ее изображать, он хотел бы ее иметь, чтобы перестать чувствовать свое заблуждение и боль с ним связанную, но у него ничего не получается и везде, в глубине между строк, ощущается у Льва Николаевича неуверенность в себе и в своей позиции. Не поехал бы он иначе в Оптину пустынь, не оказался бы на станции «Остапово», если бы пребывал в гордыне и самоуверенности. В известном смысле Толстой стал заложником толстовства. За ним пошли люди, толпы людей, и толстовство парализовало свой собственный источник. Тут была своего рода духовная наркомания. Мне уже приходится несколько лет окормлять один из наркологических центров Москвы. Беседуя с наркоманами и алкоголиками, я пришел к выводу, что они ненавидят зелье, которое привело их в больницу, очень хотят вырваться из наркологического и алкогольного плена, но уже ничего не могут поделать с собой именно из-за паралича воли. Духовно-нравственная наркомания, наверно, еще страшнее. Ведь недаром же сестре Толстого, шамординской монахине, снился сон, в котором ее брат пытается оторвать от своих глаз две черные руки, обхватившие его за голову. Беда Льва Николаевича в значительной мере объясняется тем, что он намного, можно сказать почти на целую жизнь, пережил свои лучшие произведения. Свой последний гениальный шедевр роман «Анна Каренина» писатель завершил в 1877 году, когда ему было всего 49 лет и прожил после этого еще 33 года! У Достоевского в этом отношении была другая судьба. Завершение его жизни совпало с завершением творческой биографии. Федор Михайлович умер через год после написания «Братьев Карамазовых».

Представляете душевное состояние человека, находящегося в расцвете сил, тем более, что у Толстого было отменное здоровье, и уже не могущего написать ничего сравнимого с «Войной и миром» и «Анной Карениной». Представьте, как рано утром пышущий здоровьем и энергией Лев Николаевич садится за рабочий стол, берет в руки перо в уверенности, что из-под него сейчас потекут страницы, сравнимые со страницами двух его величайших шедевров, и ничего не выходит! Рвется бумага в клочки, доверху наполняя мусорную корзину, писатель впадает в гнев и ярость, от которой разбегаются все домашние, но все тщетно, источник гениальности иссяк. В лучшем случае получается роман «Воскресенье», которой мог бы быть предметом гордости даже для очень неплохого литератора, но не для Льва же Николаевича!

Конечно, Толстой не мог не чувствовать того, что произошло. Бог дал ему гениальность на время. Бог ее и отобрал. Как с этим быть, как жить дальше? Лев Николаевич подошел, как принято сейчас говорить, к точке бифуркации, к моменту истины, к самому главному выбору в своей жизни. Он сделал неправильный выбор. Вместо того, чтобы уйти в веру, в Бога, в Церковь и начать подвиг смирения и покаяния, он выбирает путь учительства, не имея для этого никаких духовно-нравственных оснований, и получается одна тоскливая, как серое ноябрьское небо, нелепость. Но ведь кругом масса идиотов - толстовцев, в крестьянских рубахах, портках и сапогах, которые кричат: «Толстой наш мессия, Толстой наше все!». Самому писателю тоже начинает казаться, что его учительная публицистика вовсе не серое ноябрьское небо, а яркое голубое небо, на котором сияет огромное солнце по имени Толстой. Здесь надо учесть, что тщеславие, перерастающее в гордыню, вообще самое слабое место любого творческого человека. Как говорил преп. Ефрем Сирин: «Тщеславие, что троерожец. Как его не кинь, один рог всегда вверх торчит». А тут всемирная слава, толпы поклонников и идейных соратников, голова пошла кругом и началась духовная наркомания. И когда Лев Николаевич спохватился, понял, что подсел на эту страшную иглу, было поздно, потому что наступил паралич воли.

Да, верно говорят наши православные писатели - во всем виновата толстовская гордыня. Но мне всегда хочется задать им и самому себе вопрос: а мы сумели бы устоять, свались на нас такое искушение славой? Ведь от одной похвалы, иной раз, раздуваешься, словно воздушный шар, а Льву Николаевичу годами под его окнами скандировали: « Гений, гений, гений!» Поэтому и не поднимается у меня рука бросать в него еще один камень, хотя с диагнозом толстовской болезни полностью согласен.

Но ведь есть же и правильный Толстой. Есть Толстой - великий патриот своего Отечества, почвенник, почти славянофил, без которого немыслимо патриотическое воспитание подрастающего поколения. Когда я писал свой фантастический рассказ «С кем вы, русские писатели?», в котором поставил наших литературных гениев в вымышленные обстоятельства периода Великой Отечественной войны 1941-1945гг., то Лев Николаевич по призыву капитана Тушина взял охотничье ружье и пошел в народное ополчение, громко декламируя: «Не могу молчать! Смерть фашистским оккупантам!». Уверен, что так и было бы, доживи Толстой до этого времени!

А его роман «Анна Каренина» я считаю лучшим в своем жанре в мировой литературе. Никто не сумел так показать трагедию любви и страсти, их переплетение и неизбежность рокового исхода. Всем семинаристам, готовящимся стать священниками, следовало бы внимательно изучить это произведение. Очень оно помогает в священнической практике, когда приходится давать людям советы в сложных жизненных обстоятельствах. Не хочется мне отдавать Льва Николаевича «власти тьмы», очень мне жаль, что не имею я права вынимать за него частицы на Божественной литургии. Хотелось бы надеяться на то, что непостижимая любовь Божия покроет грехи великого русского путаника, блудного сына, но ведь сына же, великой русской семьи. Но на сем умолкаю, дабы не быть обвиненным в ереси оригенизма. Учитель Церкви Ориген, как известно, неправо учил, что Бог помилует всех без исключения.

P.S. Храм святителя Николая в Хамовниках, в котором я служу, находится почти напротив усадьбы-музея Льва Толстого. Летом в свободное между службами время я люблю гулять в саду, расположенном за усадебным домом. Там хорошо и тихо, и всегда вспоминаются страницы толстовских шедевров и в частности место из «Войны и мира», в котором пленные русские, среди которых находится Пьер Безухов, проходят мимо нашего храма.

Но ведь есть же и правильный Толстой. Есть Толстой - великий патриот своего Отечества, почвенник, почти славянофил, без которого немыслимо патриотическое воспитание подрастающего поколения. Когда я писал свой фантастический рассказ «С кем вы, русские писатели?», в котором поставил наших литературных гениев в вымышленные обстоятельства периода Великой Отечественной войны 1941-1945 гг., то Лев Николаевич по призыву капитана Тушина взял охотничье ружье и пошел в народное ополчение, громко декламируя: «Не могу молчать! Смерть фашистским оккупантам!». Уверен, что так и было бы, доживи Толстой до этого времени!

Иерей Александр Шумский

http://www.ruskline.ru/news_rl/2010/11/20/velikoj_semi_bludnyj_syn/

[Александр Васильевич]

Святой праведный отец  Иоанн  Кронштадтский

Ответ пастыря церкви Льву Толстому на его «Обращение к духовенству»



От редакции Русской Народной Линии. Писатель Лев Толстой разработал и опубликовал в своих сочинениях религиозную систему пантеистического характера («Бога Творца нет; я - часть Бога»), имевшую, по словам прот. Иоанна Восторгова ряд противоречий («Он отрицает типографии и литературный труд, - и без конца пишет и печатает. Он отрицает теперь богатство, и живет во дворце, в сказочной роскоши, ни в чем не зная отказу. Он отвергает деньги, - и получает их и тратит их сотни тысяч. Он отрицает науку, - и напускает на себя вид учености, изучая, сравнивая тексты Евангелия... он отрицает медицину, - и держит вокруг докторов, щупающих ежечасно пульс... Он проповедует о любви, о любви и любви, и пишет слова, полные ненависти к Церкви, к России, к власти, изображает в своих произведениях, и царей, и архиереев, начальствующих лиц в таком виде, что возбуждает к ним чувства одной злобы; он твердит о любви, - и никому из своих богатств не дает и не давал ни гроша. Оправдание этой жестокости полно несказанного и отталкивающего лицемерия: имения, права литературной собственности и проч. принадлежат-де не ему, а жене... После своего призыва ко всем прекратить брачное общение, он, имея за 60 лет роду, и сам имел сына... Он говорит о «воле Божией», и проповедует Бога безличного и бессознательного у которого по этому самому и воли быть не может». Прот. Иоанн Восторгов. Знамения времен. Речь 19 окт. 1908 г.).

Толстой стал резко критиковать, хулить Священное Писание и Православную Церковь, за что 20-22 февраля 1901 года определением Святейшего Синода № 557 был отлучен от общения с нею. Толстой отвергал учение о божественности Христа, догматы о троичности Божества, об искуплении, о непорочном зачатии и воскресении из мертвых. Вслед за отвержением главных догматов писатель подвергает критике все учение Церкви: о сотворении мира, о мире духовном...

В «Ответе Синоду» (1901) Толстой писал: «То, что я отрекся от Церкви, называющей себя Православной, это совершенно справедливо». «Сказано также, что я отвергаю все таинства. Это совершенно справедливо. Все таинства я считаю грубым... колдовством». В «Обращении к духовенству» (1902) Толстой писал: «...Есть ли в христианском мире книга, наделавшая больше вреда людям, чем эта ужасная книга, называемая «Священной историей Ветхого и Нового завета»?

Отец Иоанн Кронштадтский обличал Толстого в проповедях, им также было написано более 20 статей в защиту православного вероучения, среди них «Ответ пастыря церкви Льву Толстому на его «Обращение к духовенству» (СПб.,1903), «О душепагубном еретичестве графа Л. Н. Толстого» (СПб., 1907, 4-е изд.), «В обличение лжеучения графа Л.Толстого. Из дневника» (СПб., 1910).

Отец Иоанн Кронштадтский критиковал Толстого, в частности, за то, что последний «извратил весь смысл христианства», «задался целью... всех отвести от веры в Бога и от Церкви», «глумится над Священным Писанием», «хохотом сатанинским насмехается над Церковью», «погибает вместе с последователями». Считал, что учение Толстого усилило «развращение нравов» общества, что его писаниями «отравлено множество юношей и девиц», что толстовцы «ниспровергают Россию и готовят ей политическую гибель».

Кронштадтский пастырь предсказывал ему «лютую» смерть: «Смерть грешника люта. И смерть его - Толстого - будет страхом для всего мира. (Конечно, это скроют родные.)» - писал о. Иоанн Кронштадтский в дневнике 1907-1908 года.

* * *

Русские люди!

Хочу я вам показать безбожную личность Льва Толстого, по последнему его сочинению, изданному за границей, озаглавленному: «Обращение к духовенству», то есть вообще к православному, католическому, протестантскому и англиканскому,- что видно из самого начала его сочинения. Не удивляйтесь моему намерению: странно было бы, если бы я, прочитав это сочинение, не захотел сказать своего слова в защиту веры христианской, которую он так злобно, несправедливо поносит вместе с духовенством всех христианских вероисповеданий. В настоящее время необходимо сказать это слово и представить наглядно эту безбожную личность, потому что весьма многие не знают ужасного богохульства Толстого, а знают его лишь как талантливого писателя по прежним его сочинениям: «Война и мир», «Анна Каренина» и пр. Толстой извратил свою нравственную личность до уродливости, до омерзения. Я не преувеличиваю. У меня в руках это сочинение, и вот вкратце его содержание. С привычною развязностью писателя, с крайним самообольщением и высоко поднятою головою Лев Толстой обращается к духовенству всех вероисповеданий и ставит его пред своим судейским трибуналом, представляя себя их судьею. Тут сейчас же узнаешь Толстого, как по когтям льва. Но в чем же он обличает пастырей христианских церквей и за что осуждает?

В том, что представители этих христианских исповеданий принимают, как выражение точной христианской истины, Никейский символ веры, которого Толстой не признает и в который не верит, как несогласный с его безбожием. Потом обличает пастырей в том, что предшественники их преподавали эту истину преимущественно насилием (наоборот, христиан всячески гнали и насиловали язычники и иудеи, откуда и явилось множество мучеников) и даже предписывали эту истину (канцелярский слог) и казнили тех, которые не принимали ее (никогда не бывало этого с православным духовенством). Далее Толстой в скобках пишет: миллионы и миллионы людей замучены, убиты, сожжены за то, что не хотели принять ее (попутно достается и православному духовенству).

В словах Толстого очевидна явная клевета и совершенное незнание истории христианской Церкви. Слушайте дальше фальшивое словоизвержение его: средство это (то есть принуждение к принятию христианской веры пытками) с течением времени стало менее употребляться и употребляется теперь из всех христианских стран (кажется) в одной только России. Поднялась же рука Толстого написать такую гнусную клевету на Россию, на ее правительство!.. Да если бы это была правда, тогда Лев Толстой давно бы был казнен или повешен за свое безбожие, за хулу на Бога, на Церковь, за свои злонамеренные писания, за соблазн десятков тысяч русского юношества, за десятки тысяч духоборов, им совращенных, обманутых, загубленных.

Между тем Толстой живет барином в своей Ясной Поляне и гуляет на полной свободе. Далее Толстой нападает на духовенство, знаете ли, за что? За то, что оно внушает церковное учение людям в том состоянии, в котором они не могут (будто бы) обсудить того, что им передается: тут он разумеет совершенно необразованных рабочих, не имеющих времени думать (а на что праздники и обстоятельные внебогослу-жебные изъяснительные беседы пастырей Церкви?), и, главное, детей, которые принимают без разбора и навсегда запечатлевают в своей памяти то, что им передается. Как будто дети не должны принимать на веру слово истины.

Слушайте, слушайте, православные, что заповедуют духовенству всех стран русский Лев: он пресерьезно и самоуверенно утверждает, что необразованных, особенно рабочих и детей, не должно учить вере в Бога, в Церковь, в таинства, в воскресение, в будущую жизнь, не должно учить молиться, ибо все это, по Толстому, есть нелепость и потому, что они не могут обсудить того, что им преподается, как будто у них нет смысла и восприимчивости, между тем как Господь из уст младенец и ссущих совершает хвалу Самому величию и благости; утаивает от премудрых и разумных Свою премудрость и открывает ее младенцам (Мф. 11, 25); и от гордеца Толстого утаил Свою премудрость и открыл ее простым, неученым людям, каковы были апостолы и каковы нынешние простые и неученые или малоученые люди,- да не похвалится никакая плоть, никакой человек пред Богом (I Кор. 1, 29).

Толстой хочет обратить в дикарей и безбожников всех: и детей и простой народ, ибо и сам сделался совершенным дикарем относительно веры и Церкви, по своему невоспитанию с юности в вере и благочестии. Думаю, что если бы Толстому с юности настоящим образом вложено было в ум и в сердце христианское учение, которое внушается всем с самого раннего возраста,- то из него не вышел бы такой дерзкий, отъявленный безбожник, подобный Иуде предателю. Невоспитанность Толстого с юности и его рассеянная праздная, с похождениями, жизнь в лета юности,- как это видно из собственного его описания своей жизни в его псевдониме,- были главной причиной его радикального безбожия,- знакомство с западными безбожниками еще более помогло ему стать на этот страшный путь, а отлучение его от Церкви Святейшим Синодом озлобило его до крайней степени, оскорбив его графское писательское самолюбие, помрачив его мирскую славу.

Отсюда проистекла его беззастенчивая, наивная, злая клевета на все вообще духовенство и на веру христианскую, на Церковь, на все священное богодухновенное Писание. Своими богохульными сочинениями Толстой хочет не менее, если еще не более, как апокалипсический дракон, отвергнуть третью часть звезд небесных, то есть целую треть христиан -особенно интеллигентных людей и частию простого народа. О, если бы он верил слову Спасителя, Который говорит в Евангелии: кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской (Мф. 18, 6). Пойдем дальше в глубину толстовской мнимой мудрости. Горе, сказано в Писании, тем, которые мудры в самих себе и пред собою разумны. Толстой считает себя мудрее и правдивее всех, даже священных писателей, умудренных Духом Святым, Св. Писание признает за сказку и поносит духовенство всех исповеданий христианских за преподавание священной истории Ветхого и Нового Завета, почитая за вымысел сказание о сотворении Богом мира и человека, о добре и зле, о Боге, - высмеивает все священное бытописание и первый завет Божий человеку о соблюдении заповеди, исполнение которой должно было утвердить волю первочеловеков в послушании Творцу Своему и навсегда увековечить их союз с Богом, блаженное состояние и бессмертие даже по телу; вообще извращает и высмеивает всю дальнейшую священную историю, не принимая на веру ни одного сказания.

(Окончание следует)

[Александр Васильевич]

(Окончание)

Так, например, он говорит, что Бог, покровительствуя Аврааму и его потомкам, совершает в пользу его и его потомства самые неестественные (!) дела, называемые чудесами (Толстой не вериг в них), и самые страшные (!) жестокости (это Бог-то, милостивый, человеколюбивый и долготерпеливый), так что вся история эта, за исключением наивных, иногда невинных, часто же безнравственных сказок (!), вся история эта, начиная с казней, посланных Моисеем (не им, а Богом, праведным и долготерпеливым), и убийства Ангелом всех первенцев их до огня, попалившего 250 заговорщиков, и провалившихся под землю Корея, Дафана и Авирона, и погибели в несколько минут 14 000 человек, и до распиливаемых пилами врагов (выходит, что слышал звон, да не знает, где он: известно, что царь Манассий, беззаконный царь Иудейский, велел перепилить надвое пророка Исайю за его пророчество), и казненных Ильей (пророком), улетевшим (!) на небо (не улетевшим, а вознесенным как бы на небо Божиим повелением на колеснице огненной, конями огненными), не согласных с ним жрецов и Елисея, проклявшего смеявшихся над ним мальчиков, разорванных и съеденных за это двумя медведицами; вся история эта есть (по Толстому) ряд чудесных событий и страшных злодеяний (Толстой, отвергая личного святого и праведного Бога, отвергает и его правосудие), совершаемых еврейским народом, его предводителями и Самим Богом (!). Вот вам воочию безбожие и хула Толстого на праведного, многомилостивого и долготерпеливого Бога нашего!

Но это только цветочки, и ягодки впереди. Слушайте дальше, что говорит Толстой о Новом Завете, то есть Евангелии. Вы, - упрекает он духовенство всех вероисповеданий, - передаете детям и темным людям (только детям и темным людям, а не всем интеллигентным?) историю Нового Завета в таком толковании, при котором главное значение Нового Завета заключается не в нравственном учении, не в Нагорной проповеди, а в согласовании Евангелия с историей Ветхого Завета, в исполнении пророчеств и в чудесах (и то и другое и все содержание преподается: Толстой не знает, что говорит, или намеренно извращает истину); далее Толстой в насмешливом тоне говорит - о явлении чудесной звезды по Рождестве Спасителя, о пении Ангелов, о разговоре с дьяволом (в которого не верит, хотя он его истый отец, ибо сказано: «В отца вашего дьявола есте»; Мф. 8, 44), о претворении воды в вино, хождении Господа по водам, о чудесных исцелениях, воскресении мертвых, о воскресении Самого Господа и вознесении Его на небо.

Наконец, Лев Толстой договорился до того, что священные книги Ветхого Завета не удостаивает даже названия сказки, а называет их «самыми вредными книгами в христианском мире, ужасною книгою». При этом невольно восклицаем: о, как ты сам ужасен, Лев Толстой, порождение ехидны, отверзший уста свои на хуление богодухновенного писания Ветхого и Нового Завета, составляющего святыню и неоцененное сокровище всего христианского мира!! Да неужели ты думаешь, что кто-либо из людей с умом и совестью поверит твоим безумным словам, зная с юности, что книги Ветхого и Нового Завета имеют в самих себе печать боговдохновенности?

Да, мы утверждаем, что книги Ветхого и Нового Завета - самая достоверная истина и первое необходимое основное знание для духовной жизни христианина, а потому с них и начинается обучение детей всякого звания и состояния и самих царских детей. Видно, только один Лев Толстой не с того начал, а оттого и дошел до такой дикости и хулы на Бога и Творца своего и воспитательницу его Мать - Церковь Божию.

 * * *

Слушайте, что далее Толстой говорит о себе, конечно, а не о ком-либо другом, потому что ни к кому не применимо то, что он разглагольствует. В живой организм нельзя вложить чуждое ему вещество - без того, чтобы организм этот не пострадал от усилия освободиться от вложенного в него чуждого вещества и иногда не погибал бы в этих усилиях. Несчастный Толстой: он едва не погибал в усилиях сделаться богоотступником и все-таки достиг погибели своей, сделавшись окончательно вероотступником. Слушайте далее нелепость его, чтобы убедиться, что Толстой в своей злобе на веру и Церковь клевещет на нее, отпадая влиянию сатаны. Вот его слова! «Какой страшный вред должны производить в уме человека те чуждые и современному знанию, и здравому смыслу, и нравственному чувству изложения учения по Ветхому и Новому Завету, внушаемые ему, в то время когда он не может обсудить» (на это есть вера, как доверие истине). На это отвечаю.

Мы все с детства знаем историю Ветхого и Нового Завета и получили от изучения их самое всеоживляющее, спасительное знание и высокое религиозное наслаждение. Толстой же, по своему лукавству и увлечению безбожными немецкими и французскими писателями, этого не мог испытать, ибо от дерзкого ума его Господь утаил Свою чистую премудрость. Толстой подчиняет бесконечный разум Божий своему слепому и гордому уму и решительно не хочет верить, как в невозможное дело, в сотворение мира из ничего, во всемирный потом, в ковчег Ноев, в Троицу, в грехопадение Адама (значит, и в нужду всеискупительной жертвы), в непорочное зачатие, в чудеса Христа и утверждает, что для верующего во все сказанное требование разума уже необязательно и такой человек не может быть уверенным ни в какой истине.

«Если возможна Троица, - продолжает глумиться Толстой, - непорочное зачатие и искупление рода человеческого кровью Христа, то все возможно, и требования разума необязательны.- Слышите, христиане, как Толстой разум свой слепой ставит выше Бога, и поелику он, Толстой, не может разуметь высочайшей тайны Божества - Троичности Лицами и единства по существу, то считает невозможным бытие самой Троицы и искупление падшего рода человеческого кровью Иисуса Христа. - Забейте клин, - говорит он, - между половицами закрома; сколько бы не сыпали в такой закром зерна, оно не удержится. Точно так же и в голове, в которой вбит клин Троицы, или Бога, сделавшегося человеком и Своим страданием искупившего род человеческий и потом опять улетевшего (какое искажение Св. Писания!) на небо, не может уже удержаться никакое разумное, твердое жизнеописание». Отвечаю: Толстой точно вбил себе клин в голову - гордое неверие - и оттого впал в совершенную бессмыслицу относительно веры и действительного жизнепонимания, и всю жизнь поставил вверх дном. Вообще Толстой твердо верит в непогрешимость своего разума, а религиозные истины, открытые людям Самим Богом, называет бессмысленными и противоречивыми положениями, а те, которые приняли их умом и сердцем, будто бы люди больные. (Не болен ли сам Толстой, не принимающий их?)

Все сочинение Толстого «Обращение к духовенству» наполнено самою бесстыдною ложью, к какой способен человек, порвавший связь с правдою и истиной. Везде из ложных положений выводятся ложные посылки и самые нелепые заключения. Автор задался целью всех совратить с пути истины, всех отвести от веры в Бога и от Церкви; старается всех развратить и ввести в погибель; это очевидно из всего настоящего сочинения его. На все отдельные мысли Толстого отвечать не стоит - так они явно нелепы, богохульны и нетерпимы для христианского чувства и слуха; так они противоречивы и бьют сами себя,- окончательно убили душу самого Льва Толстого и сделали для него совершенно невозможным обращение к свету истины.

«Не отвещай безумному ли безумию его, говорит премудрый Соломон, да не подобен ему будеши» (Притч. Солом. 26, 4). И действительно, если отвечать Толстому по безумию его, на все его бессмысленные хулы, то сам уподобишься ему и заразишься от него тлетворным смрадом. «Не отвещай безумному по безумию его, продолжает Соломон, в другом смысле, да не явится мудр у себе» (5 ст.). И я ответил безумному по безумию его, чтоб он не показался в глазах своих мудрым пред собою, но действительным безумцем. Разве не безумие отвергать личного, всеблагого - премудрого, праведного, вечного всемогущего Творца, единого по существу и троичного в лицах, когда в самой душе человеческой, в ее едином существе, находятся три равные силы: ум, сердце и воля, по образу трех лиц Божества? Разве человечество не уважает в числах - число три более всех чисел, то есть по самой природе своей чтит Троицу, создавшую тварь? Разве человечество не чувствует своего падения и крайней нужды в искуплении и Искупителе! Разве Бог не есть Бог чудес и самое существование мира разве не есть величайшее чудо? Разве человечество не верует в происхождение свое от одного праотца? Разве оно не верует в потоп! Разве не верит в ад, в воздаяние по делам, в блаженство праведных, хотя не все по откровению слова Божия? Разве Толстому не жестоко идти против рожна? Можно ли разглагольствовать с Толстым, отвергающим Альфу и Омегу - начало и конец? Как говорить серьезно с человеком, который не верит, что А есть А, Б есть Б? Не стоит отвечать безумному по безумию его.

Главная, магистральная ошибка Льва Толстого заключается в том, что он, считая Нагорную проповедь Христа и слово Его о непротивлении злу,- превратно им истолкованное,- за исходную точку своего сочинения, вовсе не понял ни Нагорной проповеди, ни заповеди о нищете духовной, нужде смирения и покаяния, которые суть основание христианской жизни, а Толстой возгордился, как сатана, и не признает нужды покаяния и какими-то своими силами надеется достигнуть совершенства без Христа и благодати Его, без веры в искупительные Его страдания и смерть, а под непротивлением злу разумеет потворство всякому злу - по существу, непротивление греху, или поблажку греху и страстям человеческим, и пролагает торную дорогу всякому беззаконию, и таким образом делается величайшим пособником дьяволу, губящему род человеческий, и самым отъявленным противником Христу. Вместо того чтобы скорбеть и сокрушаться о грехах своих и людских, Толстой мечтает о себе как о совершенном человеке или сверхчеловеке, как мечтал известный сумасшедший Ницше; между тем как что в людях высоко, то есть мерзость пред Богом.

Первым словом Спасителя грешным людям была заповедь о покаянии. «Оттоле начат Иисус проповедати и глаголати: покайтеся, приближити бо ся царство небесное»; а Толстой говорит не кайтесь,- покаяние есть малодушие, нелепость, мы без покаяния, без Христа, своим разумом достигнем совершенства да и достигли, говорит: посмотри на прогресс человеческого разума, человеческих познаний, литературы романтической, исторической, философской, разных изобретений, фабричных изделий, железных дорог, телеграфов, телефонов, фонографов, граммофонов, аэростатов. Для Толстого нет высшего духовного совершенства в смысле достижения христианских добродетелей - простоты, смирения, чистоты сердечной, целомудрия, молитвы, покаяния, веры, надежды, любви в христианском смысле; христианского подвига он не признает; над святостью и святыми смеется - сам себя он обожает, себе поклоняется, как кумиру, как сверхчеловеку; я, и никто кроме меня, мечтает Толстой. Вы все заблуждаетесь; я открыл истину и учу всех людей истине! Евангелие, по Толстому, - вымысел и сказка. Ну, кто же, православные, кто такой Лев Толстой?

Это Лев рыкающий, ищущий, кого поглотить. И скольких он поглотил чрез свои льстивые листки! Берегитесь его.

Протоиерей Иоанн Сергиев (Кронштадтский)


http://www.ruskline.ru/analitika/2010/11/20/otvet_pastyrya_cerkvi_lvu_tolstomu_na_ego_obrawenie_k_duhovenstvu/

[Александр Васильевич]

Александр  Терлецкий


«Хотя он и Лев...»

К 100-летию со дня кончины Льва Николаевича Толстого



«Погибели предшествует гордость...»

(Притч. 16, 18)

«Разве есть благородная гордость?

Ее нет, а есть одна только гордость бесовская».

(Преподобный Моисей Оптинский)

 Все формы и разновидности видимой борьбы в истории рода человеческого (от міровых войн до семейных конфликтов) есть лишь следствие и внешнее выражение иной, малозаметной или вовсе невидимой, духовной брани. По учению Православной Церкви, эта брань имеет первостепенное значение в земной жизни человека, ибо она, в конечном итоге, определяет его вечную участь. Об этом ясно свидетельствуют Священное Писание, творения святых отцов Церкви, богословские исследования и подвижнические наставления.

«Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских; потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против міроправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Еф. 6, 11-12), - призывает христиан первоверховный апостол Павел. Святитель Лука (Войно-Ясенецкий) в проповеди от 12 августа 1956 года говорит по поводу этих апостольских слов: «И какими слезами оплачем мы тех близ нас, которые ничего не хотят знать об этой борьбе, о духах злобы поднебесных, которые смеются над верой нашей в нечистых духов? Какими слезами оплачем их? Ибо, конечно, для бесов, для самого диавола в высшей степени выгодно, чтобы в них не верили, чтобы никогда о них не думали, чтобы никогда не ощущали близости их. Ибо скрытый, неведомый враг гораздо опаснее врага видимого» (5, С. 39-40). «Упорное неверие в бытие злых духов есть настоящее беснование, ибо идет наперекор Божественному Откровению; отрицающий злого духа человек уже поглощен дьяволом (1 Петр. 5, 8 )» (8, С. 4), - отмечает в своем дневнике за 1898 год св. прав. Иоанн Кронштадтский. «Пока не окончится земная жизнь человека, до самого исхода души из тела, продолжается в нем борьба между грехом и правдой. Какого бы высокого духовного и нравственного состояния кто ни достиг, возможно для него постепенное или стремительное, глубокое падение в бездну греха» (2, С. 31), - предупреждает об опасности духовной брани святитель Иоанн (Максимович), архиепископ Шанхайский и Сан-Францисский. Афористически кратко сущность и важность этой борьбы сформулировал Ф.М.Достоевский: «Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей» (3; Т. 14, С. 100). И если Бога сатана победить не может, то человек «по своей глупой воле» (выражение героя «Записок из подполья» Достоевского) может отдать сердце и душу дьяволу - и тогда никакие внешние успехи, достижения и победы не избавят его от поражения в духовной брани.

+ + +

Духовная борьба в жизни Л.Н.Толстого началась, естественно, задолго до прохождения военной службы на Кавказе и участия в Крымской кампании. Этапы и особенности этой борьбы подробно описаны им в автобиографической трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность» и других художественных произведениях, они нашли свое отражение в его дневнике, а затем - в знаменитой «Исповеди». Однако серьезное обострение духовной брани произошло именно во время пребывания Толстого в Севастополе. Об этом свидетельствует дневниковая запись от 2-4 марта 1855 года: «Нынче я причащался. Вчера разговор о божественном и вере навел меня на великую громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта - основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле» (7; Т. 21, С. 139-140). Этот замысел, достойный великого инквизитора из поэмы Ивана Карамазова, ясно говорит о непонимании молодым Толстым сущности христианства. Интересно, что в «Отрочестве» (оконченном примерно к середине 1854 года) автобиографический герой Николенька Иртеньев делает следующее признание: «...философские открытия, которые я делал, чрезвычайно льстили моему самолюбию: я часто воображал себя великим человеком, открывающим для блага всего человечества новые истины, и с гордым сознанием своего достоинства смотрел на остальных смертных...» (7; Т. 1, С. 168).

Можно привести множество примеров из художественных произведений Толстого, свидетельствующих о его резком неприятии тщеславия - этого, по определению преподобного Иоанна Лествичника, «коня гордыни» (2; С. 325). Ограничимся двумя. В том же «Отрочестве» главный герой так характеризует француза-гувернера, к которому он испытывал «настоящее чувство ненависти», внушающей «непреодолимое отвращение к человеку»: «...он был хороший француз, но француз в высшей степени. Он был не глуп, довольно хорошо учен и добросовестно исполнял в отношении нас свою обязанность, но он имел общие всем его землякам и столь противоположные русскому характеру отличительные черты легкомысленного эгоизма, тщеславия, дерзости и невежественной самоуверенности. Все это мне очень не нравилось» (7; Т. 1, С. 159-160). В рассказе «Севастополь в мае» (1855) тщеславие определяется Толстым как «характеристическая черта и особенная болезнь нашего века»: «Тщеславие, тщеславие и тщеславие везде - даже на краю гроба и между людьми, готовыми к смерти из-за высокого убеждения... Отчего Гомеры и Шекспиры говорили про любовь, про славу и про страдания, а литература нашего века есть только бесконечная повесть «Снобсов» и «Тщеславия»?» (7; Т. 2, С. 108).

Итак, именно в севастопольский период Л.Н.Толстой с особенной силой обличает тщеславие как болезнь и в то же время сам неизлечимо (как покажет его дальнейшая судьба) заражается более тонкой и опасной формой этой же болезни - духовной гордыней. Мысль об «основании новой религии» будет реализовываться уже знаменитым писателем в «зрелый» период жизни и творчества.

Так как рассматривать подробно перипетии духовной брани Л.Н. Толстого у нас нет ни возможности, ни необходимости, кратко остановимся лишь на некоторых ее ключевых и выразительных моментах.

В «Детстве» (1852) молитва юродивого Гриши (гл. 12) поражает главного героя своим величием и внутренней силой: «Вместо веселия и смеха, на которые я рассчитывал, входя в чулан, я чувствовал дрожь и замирание сердца». И далее следует признание: «...впечатление, которое он произвел на меня, и чувство, которое возбудил, никогда не умрут в моей памяти» (7; Т. 1, С. 43-44).

В третьем севастопольском рассказе имеется впечатляющее описание молитвы к Богу, побеждающей человеческий страх (гл. 14). Искренность и убедительность этого описания не вызывает сомнений в том, что в нем отразился личный опыт Толстого.

Однако 1 февраля 1860 года в дневнике писателя появляется запись, снова слишком явно свидетельствующая о его духовном неблагополучии: «Вчера была бессонница до 5 часов утра. Читал о «вырождении человеческого рода» и о том, как есть (так у Толстого - А.Т.) физическая высшая степень развития ума. Я в этой степени. Машинально вспомнил молитву. Молиться кому? Что такое Бог, представляемый себе так ясно, что можно просить Его, сообщаться с Ним? Ежели я и представляю себе такого, то Он теряет для меня всякое величие. Бог, которого можно просить и которому можно служить, есть выражение слабости ума. Тем-то Он Бог, что все Его существо я не могу представить себе. Да Он и не существо, Он закон и сила. Пусть останется эта страница памятником моего убеждения в силе ума» (7; Т. 21, С. 228). В свое время святитель Иоанн Златоуст заметил, что «гордость есть доказательство скудости ума» (2; С. 396).

В 1869 году Толстой приобретает портрет А. Шопенгауэра и вешает в своей комнате. В письме к А.А.Фету от 30 августа 1869 года он пишет: «Знаете ли, что было для меня нынешнее лето? Неперестающий восторг перед Шопенгауэром и ряд духовных наслаждений, которых я никогда не испытывал... теперь я уверен, что Шопенгауэр гениальнейший из людей... Я начал переводить его. Не возьметесь ли и вы за перевод его?» (7; Т. 17-18, С. 682). В начале сентября 1869 года во время поездки в Пензенскую губернию с целью покупки имения с автором «Войны и мира» произошло знаменательное событие, проясняющее духовную природу тех «наслаждений», которые он испытывал летом. В письме к своей супруге Софье Андреевне от 4 сентября из Саранска Толстой пишет: «Третьего дня в ночь я ночевал в Арзамасе, и со мной было что-то необыкновенное. Было два часа ночи, я устал страшно, хотелось спать, и ничего не болело. Но вдруг на меня нашла тоска, страх, ужас такие, каких я никогда не испытывал. Подробности этого чувства я тебе расскажу впоследствии; но подобного мучительного чувства я никогда не испытывал, и никому не дай Бог испытать. Я вскочил, велел закладывать...» (7; Т. 17-18, С. 683). Епископ Варнава (Беляев) в своем фундаментальном труде «Основы искусства святости» замечает по поводу этого происшествия: «А уж как после этого не верить? Ведь если бесов нет, то что заставляет почтенного, с такою основательною бородою мужа, как мальчика или паяца, вскочить в два часа ночи с постели, так, как будто у него внутри вставленная стальная пружина вдруг разогнулась, и ехать прочь, очертя голову, куда глаза глядят?» (1; Т. 2, С. 385).

У этого события, получившего в биографии Толстого название «арзамасский ужас», была предыстория и далеко идущие последствия. Так, еще в 1857 году, будучи за границей, молодой писатель сообщает своей тетушке Т.А.Ергольской (письмо из Женевы от 4 апреля): «Тем не менее, несмотря на удовольствие, доставленное мне жизнью в Париже, на меня без всякой причины напала невыразимая тоска...». Комментарий епископа Варнавы: «...не только со стороны психологии, но и простой здравой логики, фраза построена неправильно. Это все равно, что сказать: «Несмотря на то, что у меня с утра ни капли во рту не было, кроме трех бутылок вина, я каким-то чудом оказался пьян» (1; Т. 2, С. 240).

Позже, в письме к жене от 18 июня 1871 года, Л.Н.Толстой пишет: «С тех пор как я приехал сюда (в степь, на кумыс. - А.Т.), каждый день в шесть часов вечера начинается тоска, как лихорадка, тоска физическая, ощущение которой я не могу лучше передать, как то, что душа с телом расстается». Епископ Варнава отмечает небезынтересную подробность этого признания: «Врач посещает больных поутру, - говорит св. Иоанн Лествичник, - а уныние находит на подвижников около полудня» (Лествица, слово 13; 5). Так как Толстой далек был от христианского подвига, то бес выбрал для визита к нему другое время: соответственный час, но вечерний». К тому же «наш «полдень» у древних подвижников и вообще на Востоке равняется шести часам дня» (1; Т. 2, С. 232, 384).

В 1884 году Толстой начал писать повесть «Записки сумасшедшего», которую так и не закончил, хотя возвращался к ней в 1887, 1888, 1896, 1903 годах. В ней подробно описаны не только «арзамасский ужас», но и последовавшие за ним «московский» (после посещения театра в гостинице Толстой «провел ужасную ночь, хуже арзамасской... Всю ночь я страдал невыносимо, опять мучительно разрывалась душа с телом») и «ужас на охоте», когда на него «нашел весь арзамасский и московский ужас, но в сто раз больше» (7; Т. 12, С. 50, 52). Подобное состояние, неоднократно испытанное Толстым, переживается, по слову преп. Исаака Сирина, «исключительно гордыми душами», и назвать его можно не иначе, как «вкушением геенны» (1; Т. 2, С. 237). По свидетельству дочери, уже перед своим уходом из дому Толстой говорил: «Как жалко, что я не могу поселиться и жить в монастыре, исполняя послушание и всякие монастырские работы, но только не посещая церкви и не исполняя обрядов». В православной аскетике это состояние называется бесоодержимостью, когда человек ни к иконе, ни к Евангелию, ни под благословение подойти не может (1; Т. 2, С. 264).

Исход брани с духами злобы был для Толстого трагичным. Старец Варсонофий Оптинский (в міру Павел Иванович Плиханков), не допущенный к умирающему писателю его чертковским окружением (фамилия секретаря и издателя богоборческих сочинений Толстого оказалось неслучайно-символической), на просьбу корреспондентов газет и журналов дать интервью ответил: «Вот мое интервью, так и напишите: хотя он и Лев, но не смог разорвать кольца той цепи, которою сковал его сатана» (4; С. 60).

Поражение в духовной брани - главный урок от Толстого в назидание потомкам. Только та душа в Православии считается погибшей, которая так и не смогла преодолеть комплекс самомнения, отделяющего ее от Бога - Источника Вечной Жизни. Гордость, по определению святых отцов, есть медная стена между человеком и Богом. Ее невозможно прошибить даже гениальным лбом, если не будет при этом смиренномудрия сердца (1; Т. 2, С. 240). «Душа горделивая есть раба страха, - учит преподобный Иоанн Лествичник, - будучи самоуверенной, она боится всякого шороха и даже теней... все боязливые тщеславны» (Лествица, слово 21; 4, 6).

Отсутствие христианского смирения, духовная гордость Толстого породили его антихристианское учение «о непротивлении злу силой», ибо по своей духовной сущности гордость есть непротивление, т.е. подчинение бесам. И всякий одержимый гордыней - раб диавола. Так и характеризовали ересиарха Льва Толстого святитель Феофан Затворник и святой праведный Иоанн Кронштадтский (см. их отзывы о нем в книгах: Духовная трагедия Льва Толстого. Составитель А.Н.Стрижев. М., 1995; За что Лев Толстой был отлучен от Церкви: Сборник исторических документов. М.: Дар, 2006).

Сопротивление злу, лжи и грядущему антихристу есть проявление истинного смирения и верности Христу, Который «всем человеком хощет спастися и в разум Истины приити» (1 Тим. 2, 4). А лжесмирение перед «человеком греха, сыном погибели» (1 Фес. 2, 3), непротивление ему является отвержением христианского смирения, отступлением от Бога.

Опыт духовной брани известнейшего міру русского писателя служит подтверждением исторического опыта Православия - со смирением можно и врагам головы рубить (как это и делали наши святые благоверные князья), а с гордостью невозможно не служить бесам и отцу их диаволу, уподобляясь тем самым «неразумным хазарам» и обрекая себя на неизбежное поражение.

Бесовский страх побеждается смиренной любовью, которая возможна только при отсутствии всякого превозношения. «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся не совершенен в любви» (1 Ин. 4, 18). «Научитеся от Мене, - призывает нас наш Спаситель, - яко кроток есмь и смирен сердцем: и обрящете покой душам вашим» (Мф. 11, 29).

Александр Дмитриевич Терлецкий, кандидат филологических наук, доцент Таврического национального университета им. В.И.Вернадского (Симферополь)

Литература:

1. Варнава (Беляев), еп. Основы искусства святости: т. 2. Н.Новгород, 1996.

2. Великие мысли, кратко реченные. Более 4000 изречений святых отцов и учителей Церкви. СПб., 2003.

3. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30-и томах. Л., 1971-1990.

4. Духовная трагедия Льва Толстого. Составитель А.Н.Стрижев. М., 1995.

5. Лука (Войно-Ясенецкий), святитель. О борьбе с духами злобы поднебесной // Голос святого целителя. Сергиев Посад, 2004. С. 39-50.

6. Преподобного отца аввы Иоанна. Лествица. СПб., 1995.

7. Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 22 т. М., 1978-1985.

8. Христианское учение о злых духах. М., 1990.

http://www.ruskline.ru/analitika/2010/11/20/hotya_on_i_lev/

[Anna]

Сейчас Запад для нас  раскручивает Толстого,как единственного виновника революции 1917 года и навязывает в качестве нового сподвижника для новой революции.
Нам готовят революцию,поэтому и понадобился Лев Толстой-великий русский писатель,в качестве знамени ( или свадебного генерала).
И его идеи как-раз хороши для этого.
Прикрываясь Толстым, борются с нашей церковью.
Пытаются обвинить,что церковь "предала писателя анафеме".
Хоть кол им на голове теши и объясняй,что он сам себя предал анафеме,а церковь лишь констатировала этот факт, интеллигенция воспевает Толстого-философа и писателя и пытается представить церковь,как реакционную структуру,которая душила гения.
Нет бы пожалеть писателя! Как великий писатель дошел до такого мракобесия!
Наоборот ,представляют дело так,что это церковь своей " травлей" довела его до отчаяния и он покинул свой дом и бросился странствовать и умер.

[Александр Васильевич]

Лев Толстой: в чем моя вера? Интервью с д.ф.н., профессором, ведущим сотрудником Института мировой литературы Александром Гулиным



Имя Толстого золотыми буквами вписано в анналы отечественной и мировой культуры. Гений из Ясной Поляны стоит рядом с такими корифеями слова, как Шекспир и Сервантес. Творчество классика всесторонне изучено. И всё же Толстой, как и всякий подлинный гений, всегда в чём-то остаётся для нас загадкой. Дело в том, что наш выдающийся соотечественник был не только непревзойдённым мастером слова. Он стал также основателем собственной религии. Об этом протоиерею Михаилу Ходанову рассказывает ведущий научный сотрудник Института мировой литературы, толстовед, профессор А.В. Гулин.

– Александр Вадимович, хотелось бы поговорить о феномене духовности Толстого, о его идейном кредо. Имя писателя не меркнет. И связано это не только с его литературным гением, но и с попыткой создать новую духовность. В чём, на ваш взгляд, заключается попытка Толстого?

– Действительно, с рубежа 70–80-х годов XIX века, в последние тридцать лет своей жизни, Лев Николаевич осуществлял титаническую цель – создание собственной религии.

– Чем его не устраивала официальная религия христианства?

– Отношения Толстого с православием – долгая и непростая история. Толстой уже с юности, хотя формально и числился православным, исповедовал взгляды, во многом далёкие от веры отцов. Это было весьма характерно для дворянской среды. Однако разрыва с православием на протяжении многих десятилетий не происходило. В 50–70-е годы Лев Николаевич периодически испытывал стремление вернуться к Церкви и принять православную веру во всей её полноте. Но на деле он, скорее, стремился найти там подтверждение собственных воззрений. А его личные идеи были по сути пантеистические. Поэтому, приходя в храм и пытаясь отыскать там собственную веру, Толстой, разумеется, её не находил, и всё это вызывало нередкие душевные кризисы.

– Не все наши читатели знают, что такое пантеизм. В двух словах объясните, пожалуйста, это понятие.

– Пантеизм – это обожествление природы, всего космоса. Всё вокруг нас – божественно и во всякой вещи проявляется безличное начало некоего совершенного Абсолюта. Толстой с молодых лет, не будучи атеистом, поклонялся богу, образ которого в значительной мере сформировался под воздействием идей Жан Жака Руссо, французского писателя и мыслителя XVIII столетия. В двух словах, Толстой исповедовал религию чувства. Он не верил в личное бытие человека за гробом, признавал земную материальную жизнь и некое безличное божество, которое присутствует во всём, что окружает нас и пребывает внутри нас. Главным проявлением божества Толстой считал чувствительную эмоциональную жизнь. Он поклонялся эмоции и чувству. Если доводить логическую цепочку до конца, то кумиром его был рефлекс – всё, что вызывает непосредственное содрогание сердца и приводит в действие нервную систему. Вот эти раздражители наряду со способностью человека реагировать на них и казались ему божественными. Многие сильные стороны его творчества несут на себе печать толстовских воззрений. Его личный пантеизм – обширное явление, не похожее на греческое многобожие, оно во многом является личным творением Толстого. Но чем-то оно схоже с общими чертами индуизма, особенно с его признанием безличного божественного Абсолюта, эманации (истечения) которого творят миры, людей и вещи.

– Что Толстой видел за чертой смерти? Небытие?

– Толстой верил в бессмертие. Но не в личное. Этой точки зрения он придерживался и в 60-е годы, когда работал над «Войной и миром», и в последнее десятилетие своей жизни в начале XX века. Существуют многочисленные высказывания писателя по этому поводу. Толстой говорил, что представить себе существование личности после смерти он не может. Бессмертие представлялось ему восхождением личного чувствительного начала, бывшего при жизни, к своему абсолютному Первоисточнику, слиянием с неким безличным туманным божеством природы. Личность в этом процессе, безусловно, утрачивается, но в результате происходит возвращение человека к той самой божественной силе, которая и послала его в этот мир. То же самое можно сказать о центральной философской идее «Войны и мира». Может быть, наиболее полно её отражает смерть князя Андрея Болконского. Она представляется писателю как переход-слияние с безличным Абсолютом.

– Как интересно! Но если Толстой создал доктрину, которая удовлетворила его и дала ключ к разгадке смысла мироздания, то почему же тогда он так боялся смерти? Ведь это – известный факт его биографии!

– Тема смерти занимала Толстого, как едва ли кого ещё из художников мировой литературы. Никто, кроме него, не изображал смерть так часто и в таком бесчисленном множестве её проявлений. Никто не всматривался в смерть так напряжённо, как это делал Толстой, начиная уже с самых первых своих произведений. Чем это объяснить? Да, моменты ужаса перед смертью были свойственны Толстому. Тут прежде всего вспоминается ужас, испытанный им в Арзамасе в 1869 году. Это переживание не объяснить обычным страхом человека перед прощанием с миром или свойственным каждому христианину страхом за будущую участь после смерти. В принципе здесь можно говорить о страхе неведения. Толстой мог абстрактно объяснять себе и даже реализовывать личную духовно-религиозную программу применительно к своим героям и утверждать, что после смерти наступит слияние с безличным и туманным божеством природы. Но для самого Толстого прощание с его собственной личностью выглядело пугающим. Вообще это весьма глубокий и обширный вопрос, и здесь надо касаться самых основ толстовской веры. Поклонение Толстого чувству, эмоции, рефлексу проявилось непосредственным образом в его занятиях самосовершенствованием. Что служило здесь главным критерием истины? Его чувство. Толстой исходил из того, что добрые чувства порождаются доброй жизнью и добрыми поступками. Вернее, так: действовал критерий «приятно–неприятно». Мне хорошо, мне приятно, я чувствую себя спокойно, удовлетворённо – значит я живу хорошо. Мне неспокойно – следовательно, я делаю что-то неправильно. Здесь чувство становится абсолютным критерием истины. Так, всматриваясь в чувство, которое воспринималось им как отголосок единого для всех естественного божества, Толстой невольно приходил к обожествлению собственной личности. И это обстоятельство оказалось во многом решающим для всей его жизни. Что происходит с человеком, когда умирают его чувственные способности? Непонятно. Оставалось предположить, что чувство не умирает совсем, а восходит к своему первоначальному источнику. Но для Толстого именно этот момент и был в высшей степени пугающим и ужасным. До определённой степени это означало следующее: не будет меня, не будет и мира, поскольку мир существует в той степени, в какой я воспринимаю его чувствительно.

– Сейчас утверждают, что Церкви недоставало понимания идей Толстого, что она однобоко толковала его произведения, что нужно было быть помягче к великому человеку, а не отлучать его за взгляды. Так ли это?

– Мы уже говорили о том, что, оставаясь по внешним признакам православным человеком, Толстой в свою самую интенсивную творческую пору – 50–70-е годы – уже заложил идейные основы будущего конфликта с Церковью. Сам же конфликт начался на рубеже 70–80-х годов. Это время принято называть переломным в мировоззрении писателя. Последовательность этого события была такой. По окончании романа «Анна Каренина» Лев Николаевич в 1876–1877 годах вновь на непродолжительное время как бы сделался человеком твёрдо и основательно воцерковленным. Во всяком случае, он к этому искренне стремился. Но очень скоро Толстой пришёл к самому решительному разладу с православной церковью. Причина была, очевидно, в том, что знаменитый писатель в очередной раз не нашёл в ней подтверждение собственным верованиям и личному идеалу. Отношения Толстого с Церковью я бы уподобил принципу маятника. Сначала происходит движение навстречу, а потом – отталкивание. И чем сильнее это встречное движение, тем сильнее момент отталкивания. Это уже происходило однажды в конце 50-х годов. И вот – повторилось ещё раз. И кстати, это был далеко не последний момент. Последним, вероятно, следует считать поездку писателя осенью 1910 года в один из духовных центров тогдашнего православия – Оптину пустынь. За несколько дней до смерти, после его тайного ухода из Ясной Поляны. Так или иначе, его отношение к православию, равно как и к остальным традиционным конфессиям, стало тогда воинственным и решительным. Тут можно говорить о настоящей духовной революции. В конце 70-х годов Толстой начал огромную по затратам труда работу. Он заново перевёл Евангелие с греческого языка на русский и отредактировал его так, как ему казалось необходимым. В результате возникла огромная книга – «Соединение и перевод четырёх Евангелий»...

– Где же она опубликована?

– В юбилейном собрании сочинений Толстого в 90 томах. Там даются текст Евангелия в толстовской редакции и обширные толстовские комментарии. В них писатель, как ему казалось, отсёк все «домыслы» и «последующие наслоения» на первоначальный текст. Кроме того, с начала 80-х годов Толстой написал множество религиозно-философских произведений, где в разных аспектах изложил суть своих духовных воззрений. Это трактаты «Исследования догматического богословия», «В чём моя вера?», «Царство Божие внутри вас» и другие.

В чём же суть его революционного переворота? Прежде всего в попытке убрать из Евангелия все «ненужные» и «мистические» моменты, связанные с сугубо духовными явлениями. И объяснить всё исходя из достаточно прозаических, земных, чувствительных элементарных критериев. При этом Толстой, конечно, продолжал считать себя христианином. Более того, он был убеждён, что ему-то и открылась вполне суть христианства. На деле же, отказываясь признавать Христа Спасителем и Богочеловеком, он видел в Нём только своего предшественника, выразителя своих собственных идей. Вообще Толстой пришёл к полному отрицанию православного Символа веры. Практически не было такого члена из этого Символа, который бы он признавал. Тем самым с начала 80-х годов он стал вести самую активную борьбу с православной церковью. Высказывания Толстого по этому поводу многочисленны. Они присутствуют как в дневниках Толстого, так и в его сочинениях того времени. Наверное, наиболее известный пример – две главы с описанием богослужения в тюремной церкви из романа «Воскресение», где Толстой показал величайшее Таинство христианства – Евхаристию – самым издевательским образом. Поэтому когда определение Синода об отпадении Льва Толстого от Церкви 1901 года увидело свет, отпадение уже стало состоявшимся фактом и Синод лишь его констатировал. С этим не стал бы спорить и сам Лев Николаевич. Он мог оспаривать только формулировки определения Синода. Что касается отношения общества к этому событию, то мы не должны забывать, что жизнь Толстого, его творчество и духовные поиски отражали сложную предреволюционную эпоху в русской жизни. И личная вера Толстого, и его личный духовный поиск – это принадлежит ему и как творческой самобытной личности, и в то же время является рельефным отражением всеобщих духовных процессов, которые происходили в русской жизни конца XIX – начала XX века.

– А как быть с таким моментом его религиозной доктрины, как непротивление злу насилием?

– Непротивление злу силой как идея имело определённую популярность в обществе. Скорее всего, это была мода, увлечение определённого круга молодых людей. Правда, были и последовательные толстовцы, которые твёрдо становились на этот путь. Но убеждённых сторонников «непротивленчества» было всё же крайне немного. Данная сторона его учения, которая казалась Толстому весьма созидательной, не находила в обществе весомой поддержки. Что до его критики современной России – да и не только современной, а вековой России, самых глубоких её основ, связанных с православием и самодержавной государственностью, то эта критика, напротив, находила самый широкий отклик среди современников.

– Был ли Лев Николаевич последовательным в отстаивании своей духовности?

– В отстаивании собственной духовности Лев Николаевич был очень последовательным человеком. Гораздо более последовательным в защите своих принципов, чем, может быть, мы сами можем это себе представить. Во всяком случае, многие произведения Толстого, которые принято считать плодами стихийного творчества, представляют собой в высшей степени целостное явление с точки зрения подчинённости общему духовному центру. Конечно, в первую очередь я имею в виду «Войну и мир» – величайший русский роман, который в то же время является абсолютно последовательным утверждением той толстовской веры, которая была характерна для писателя в 60-е годы. Тогда у него ещё не было конфликта с Церковью, а была просто своя вера, которая вынашивалась Толстым и утверждалась не только в духовной, но и в художественной форме. В последние тридцать лет жизни Толстой также был очень последовательным. Хотя его уход из Ясной Поляны и последняя поездка незадолго до смерти в Оптину пустынь на первый взгляд кажутся нарушением этой последовательности. Но нам всё-таки неизвестно, для чего он туда приезжал. Мы знаем только одно: дважды на протяжении одного и того же дня он подходил к келье старца Иосифа. Сохранились воспоминания оптинских монахов, которые наблюдали за тем, как Толстой подходил к келье. Они, монахи, по некоторым свидетельствам, даже говорили старцу Иосифу, чтобы тот вышел на порог и пригласил графа в келью. Старец же на это будто бы отвечал: «Нет. Этот шаг Лев Николаевич должен сделать сам!» Во всяком случае, Толстой так и остался за порогом кельи старца Иосифа.

Ну а предположение о том, что Толстой перед смертью захотел встретиться с духовником, скорее всего, является домыслом. Мы ничего точно не знаем, информации по этому поводу никакой нет. Да, на станцию действительно приезжал старец Варсонофий из Оптиной пустыни, поскольку было известно, что несколько дней назад сам Толстой с какими-то намерениями заезжал в обитель. Поэтому старца направили на станцию Астапово на тот случай, если со стороны Толстого будет выражена воля к покаянию. Но Толстой, судя по всему, так и не узнал о том, что отец Варсонофий находился рядом. Старца к Толстому единомышленники писателя не пустили. С ним беседовала дочь Толстого Александра Львовна, горячая поклонница отцовских идей и в то время самый близкий ему человек из членов семьи. Так что мы не можем определённо говорить о том, что Толстой изъявлял желание примириться с Церковью. А вообще этот вопрос все последние годы обсуждается довольно горячо – как примирить писателя с православием. Поднимается он из лучших побуждений, но, увы, не имеет разрешения. Говорить о возвращении Толстого к Церкви нет никакой возможности. Это сугубо личный духовный аспект жизни самого Льва Николаевича, и у нас нет никаких данных о том, что отношение его к православию в чём-либо претерпело изменение. А то, что происходило в последние часы жизни Толстого – состояние его души, внутренние переживания, – нам этого узнать уже не дано, да это и не нужно. Каждый человек имеет право на хранение тайны своего сокровенного внутреннего мира. Кстати, среди его последователей в настоящее время наблюдается весьма странная тенденция. Они заявляют о том, что Толстой – вполне православен и что надо только подкорректировать и подправить саму Церковь, чтобы её учение наконец совпало с толстовским. Кажется, не нужно доказывать, что это полный абсурд. Вероятно, и сам Толстой не согласился бы с этим.

– А теперь, если можно, о непреходящей значимости и актуальности Толстого применительно к нынешней эпохе.

– Что касается непреходящей актуальности Льва Николаевича, то прежде всего он гениальный писатель. Ему принадлежат художественные открытия редчайшего масштаба. Другое дело, в какой степени религиозно-философские воззрения Толстого оказали воздействие на развитие его таланта. Но это вопрос, на который ещё предстоит ответить. Откройте любую страницу – прежде всего «Анны Карениной», «Войны и мира», повестей «Хаджи-Мурат» и «Казаки»! Толстой – это великий мастер, это необычайно требовательный к себе писатель. Многие его произведения в художественной прозе сделались просто эталонами своего жанра. Я говорю прежде всего о его величайшем социальном романе «Анна Каренина», о «Войне и мире», о повести «Казаки», о «Севастопольских рассказах»... Это действительно колоссальный и всеохватный творческий мир, который раздвинул горизонты постижения человека и его психологии. Поражает, с одной стороны, масштабность его творчества, а с другой – способность художника схватывать необыкновенные поэтические мелочи в человеческой жизни. Равно как и его талант открывать психологическим ключом самые разные жизненные тайны – тут он никем непревзойдён. Толстой-художник ни в коей мере не утратил сегодня своего значения. Творчество Толстого до сих пор хранит в себе много таинственных, загадочных моментов. Это ведь не просто прекрасный русский писатель и один из наших величайших гениев, он – наиболее сложный писатель своего времени. Горький как-то говорил, что Толстой – самый сложный из всех выдающихся людей XIX столетия. Может, это верно и применительно ко всему Новому Времени.

Правда, реальное значение толстовских идей, высказанных писателем в художественных и публицистических произведениях последних десятилетий его жизни, на сегодняшний день довольно проблематично. Настоящих последователей-толстовцев ныне очень мало. И всё же Толстой-художник и Толстой-мыслитель неразделимы. Соблазн противопоставления одного другому возникал неоднократно и по разным поводам и был связан прежде всего с попытками идеологического объяснения феномена Толстого. И здесь почти всегда возникало искушение объявить Толстого сильным художником и слабым мыслителем. Но он – целен. И он – не только колоссальное художественное явление, не только самый сложный русский писатель, но и самая историческая личность XIX века.

Своей судьбой, своим творчеством он выразил движение всего мира навстречу великим потрясениям XX века. И здесь значение Толстого, может быть, не менее велико, чем его художественные открытия.

Интервью взял протоиерей Михаил Ходанов

http://6chuvstvo.pereprava.org/index.php/component/content/article/66-qperepravaq-3-2011-god/667-lev-tolstoi-v-chem-moya-vera-intervyu-s-dfn-professorom-veduschim-sotrudnikom-instituta-mirovoi-literatury-aleksandrom-gulinym

[Дмитрий Н]

Сергей Рачинский и Лев Толстой: два друга, два учителя, два антагониста

Ирина Ушакова



_{«Устный счёт. В народной школе С. А. Рачинского» — картина русского художника Н. П. Богданова-Бельского (1868—1945), написанная в 1895 году.}
   

Утверждаясь на самобытном национальном пути, мы не можем не поглядеть на две значительные фигуры «золотого» XIX века, которые во многом оказали влияние на русскую мысль. Лев Толстой и Сергей Рачинский – дворяне, обладавшие средствами для осуществления проектов на благо народа; прекрасно образованные в традициях своего времени; наделённые даром проповеди, даром слова – оба они член-корреспонденты Императорской Академии наук по отделению словесности; педагоги, выработавшие свои оригинальные методики; сочинители и исполнители музыкальных произведений, и многое другое. А главное – современники, любившие свой народ и прошедшие земной путь без отрыва от родной земли.

    Толстой, не совладавший со своим великим даром перед лицом Творца, и Рачинский, «учитель века», подвижник – это два противоположных полушария Русского мiра

И всё-таки это два противоположных полушария Русского мiра. Великий художник слова Лев Толстой с романом «Война и мир», где представлен целый сонм дорогих нашему сердцу образов и характеров, необходимых нам сегодня чувств, мыслей и поступков. Лев Толстой, не совладавший со своим великим даром перед лицом Творца и отпавший от мудрости и крепости Церкви. И Сергей Рачинский – профессор Московского университета, впервые возглавивший кафедру физиологии растений, «учитель века», как его называли более столетия назад, подвижник, создавший образец русской сельской школы на основе Священного Писания и церковного искусства. Своей просветительской работой и деятельностью по организации масштабного трезвеннического движения Рачинский во многом способствовал укреплению церковной жизни – как в своём уезде, так и в тех краях России, куда расходились воспитанные им учителя и священники.


_{Л.Н. Толстой. 1908 г. Ясная Поляна. Фотография С.М. Прокудина-Горского.}
   
Примерно в одни и те же годы и Толстой, и Рачинский посещали школы Европы. Рачинский специально занимался изучением опыта профессора Йенского университета Карла Стоя, основателя нескольких учебных заведений. И Толстой, и Рачинский, независимо друг от друга, отмечали, что опыт прогрессивных немецких школ неприемлем для русской школы. И оба они пришли к мысли, что России нужна национально ориентированная и современная школа.

Знакомство Толстого и Рачинского произошло в Москве, когда молодой писатель вернулся с военной службы, а молодой учёный начинал преподавательскую деятельность на кафедре физиологии растений в Московском университете. Они могли познакомиться в доме Д.И. Сушковой, сестры Ф.И. Тютчева, но не исключено, что встреча их произошла в доме самого Рачинского на Малой Дмитровке, где собиралось образованное общество.

Дружба меж ними завязалась, когда писатель и учёный занялись общим делом – устройством сельских школ: Толстой – в тульской Ясной Поляне, Рачинский – в смоленском Татеве. В марте 1877 года Рачинский писал Толстому: «Методы обучения у меня не выработалось никакой. По утрам я учу старший класс всему, по вечерам занимаюсь всеми классами, то попеременно, то вместе. Модные предметы у нас арифметика и музыка, а также каллиграфия… Я застал четырнадцать мальчиков, живущих в училище – это у нас явление общее – деревни мелки и разбросаны. Построив новое училище, присоединил к ним еще четырёх… С родителей берётся только мука на хлеб, остальное, как и вся школа – на мой счёт»[1].

Толстой отвечал ему: «Вы не поверите, какую истинную и редкую радость мне доставило чудесное письмо ваше, дорогой Сергей Александрович. Читая его, я переживал свои старые школьные времена, которые всегда останутся одним из самых дорогих, в особенности, чистых воспоминаний. Воображаю, каких вы наделали и наделаете чудес…

Учить этих детей надо затем, чтобы дать им дощечку спасения из того океана невежества, в котором они плывут, и не спасения, – они, может быть, лучше нас приплывут, – а такое орудие, посредством которого они пристанут к нашему берегу, если хотят. Я не мог и не могу войти в школу и в сношения с мальчиками, чтобы не испытать прямого физического беспокойства, как бы не просмотреть Ломоносова, Пушкина, Глинку, Остроградского, и как бы узнать, кому что нужно…».

   

Это были две в корне разные школы.

    Яснополянская – отличалась отсутствием регламентации, дисциплины и программы преподавания.

    Школа Рачинского была классической церковной общинной школой

И всё же это были две в корне разные школы. Яснополянская – отличалась отсутствием всякой регламентации, дисциплины и определённой программы преподавания. Сам Толстой, преподававший в школе, и несколько его соратников-учителей считали своей главной целью заинтересовать класс, научить детей самосовершенствованию. Но при отсутствии всякого идеала эта работа не могла быть полноценной. Школа Рачинского была классической церковной школой, одновременно общинной, что было просто, понятно и естественно для крестьянского мира. В то предреволюционное время даже из школы Рачинского выходили «свободомыслящие» молодые люди, а уж ученики Толстого и подавно легко становились бунтовщиками и каторжниками.

После 1870-х годов Толстой окончательно отошёл от традиционного Православия, которое ещё жило в нём генетически и сквозило в строках «Войны и мира». Он разрабатывал свою идеологию ненасильственного анархизма, отрицал присутствие всякого чуда в Новом Завете, значит и само Рождество Господа, и Его Воскресение.

В 1881 году Толстой посетил старца Амвросия Оптинского и записал в дневнике, что на душе у него стало легче. На этом бы и остановиться, как советовал ему старец, сказавший «не отступайте от Церкви». Но далее Толстой впал в яростное поклонение перед народом, что Николай Бердяев назвал народобожием. И не замечал уже тех созидательных для государства шагов времени Александра III, не мог с пониманием и участием отнестись к тем негативным явлениям в Церкви, описанным – всё же с любовью(!) – Лесковым. Об этих же явлениях – склонности к винопитию, отсутствии усердия к просветительской деятельности у сельских батюшек, – но не разрушая Церковь, а укрепляя и воспитывая священников из крестьян, говорил и Сергей Рачинский в «Письмах к духовному юношеству о трезвости».

Рачинский, в отличие от Толстого, в это самое время замечал иные веяния в русской жизни. В августе 1885 года он писал Льву Николаевичу: «…Нынешнее лето привело ко мне других посетителей, глубоко меня заинтересовавших – кн. А.Н. Мещерскую (дочь Марии Александровны) и молодого князя Голицына. В обоих – одна черта, отрадная и новая: глубокая жажда жизни духовной, христианского подвига».

И мы не можем пройти мимо этого искреннего свидетельства о «глубокой жажде жизни духовной», существовавшей в русском обществе, тем более, что это было время служения таких пастырей как Иоанн Кронштадский, Иннокентий (Вениаминов) – просветитель Камчатки, Николай (Касаткин) – просветитель Японии, земляк и соратник С.А. Рачинского и других.

Та «привычка к постоянному моральному анализу, уничтожившая свежесть чувства и ясность рассудка», о которой писал критик С. Венгеров, характеризуя Толстого, была чужда Рачинскому, твёрдо стоявшему в своих верованиях и убеждениях.

Толстой и Рачинский расходились и во взглядах на свое барское положение. Рачинский спорил с Толстым на предмет желания писателя раздать имение крестьянам. В июне 1886 года он писал графу: «…Вы раздаёте нищим духовные сокровища, рядом с коими смешно говорить о Вашем земном имуществе. Благодарение Богу, что Вы избавлены от всякой заботы телесной, и за Вас, и за Ваших детей. Лишь благодаря этому можете Вы творить свободно и легко, можете Вы расточать ту милостыню, которою Вы питаете миллионы…».

    Толстой высоко ценил знания и художественный вкус Рачинского, поэтому обращался к нему за советами

Помимо школьного дела, двух выдающихся современников связывала литературная работа. Толстой высоко ценил знания и художественный вкус Рачинского, поэтому обращался к нему за советами: как исправить тот или иной отрывок из «Войны и мира», как переработать какие-то части романа «Анна Каренина», и по другим поводам. И получал удовлетворительные советы Рачинского.

«Теперь я весь под первым цельным впечатлением, я испытываю то, от чего нас отучила за последние годы русская литература, и не могу отдать себе отчета, так ли следовало говорить и действовать Пьеру и Наташе, князю Андрею и княжне Марье, все это я не читал, а видел своими глазами, и все это радостно и горестно, и тревожит ум, и хватает за душу, как сама жизнь», – пишет Рачинский в письме Толстому. А позже ещё: «Мне кажется, что “Анна Каренина” выше “Войны и мира”. То же прозрение, та же искренность, и притом – нечто новое – власть над собственным творчеством».

Льву Николаевичу «ужасно» хотелось побывать в татевской школе, но так и не довелось. Толстой уже ехал к Рачинскому 30 сентября 1881 года, но его телеграмма, данная из Осташкова, задержалась во Ржеве. Тогдашняя конная почта выезжала изо Ржева дважды в неделю, а в распутицу могла пребывать в пути к Татеву больше суток. «…Можете представить наше горе! Вы уже ехали к нам – и, благодаря телеграфу, мы узнали об этом лишь через шесть недель! А как отрадно, как нужно было бы мне Вас видеть!» – горевал Рачинский, отвечая Толстому.

    Половину жизни Толстой потратил на «основание новой религии, очищенной от веры и таинственности, религии практической, дающей блаженство на земле»

Можно усмотреть некую связь в тех «невстречах» Льва Толстого и с профессором Рачинским, и с Оптинским старцем Варсонофием, которого Толстой ждал на станции Астапово в последние минуты жизни. Половину жизни Толстой потратил на «основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле». Эти «программные» слова записал он для себя ещё в молодые годы. Но «…требуя от Бога прямоты, он отдалил от Него людей, подорвал веру в Бога. Толстовский Бог неуловим, и доступа к нему нет. Так путь к правде оказался путём к небытию», – разъясняет нам современный литературный критик В. Курбатов. Его рассуждения приближают к нам время Толстого и Рачинского, непростую вязь тех мыслей, споров и упований, которыми жило их поколение. Приближают для того, чтобы мы и к Рачинскому прислушались, и от Толстого не открещивались, а поняли его ошибку.



Быть может, самое важное ответное письмо Рачинского Толстому было написано в мае 1890 года: «…Ваших отречённых писаний не читал. Судить о них по случайно дошедшим до меня отрывкам, по настроению плохо понимающих Вас адептов – было бы unfair (несправедливо. – Прим. авт.). Но отчего происходит это непонимание, отчего это вялое, холодное, отрицательное настроение людей, именующих себя Вашими учениками? Не от того ли, что о всяких тайнах жизни и смерти, бытия Божественного и человеческого «мысль изреченная есть ложь»? Не потому ли обречённые видеть всё это лишь «как в зеркале в гадании», мы ищем этого зеркала в наших узких философемах, когда есть иное зеркало, более широкое и чистое? Это зеркало – земная Церковь в художественной совокупности её истории, верований и чаяний, догматов и обрядов <…> Истинно любить Бога ты можешь только в живом Христе и в бесчисленной иерархии живых душ… и недостаточно нам внимать учению Христа. Нам нужно плакать у Его ног, облекать эти ноги драгоценным миром. Ибо мы ограничены и слабы, и нуждаемся друг в друге. Ибо благодеяния материальные и умственные, которые мы в силах оказать меньшей братии ничтожны и <…?> сравнительно с тем, что мы от неё получаем. А получаем мы от неё дар общения в любви с братьями, живыми и мёртвыми, и не только в любви взаимной, но и в любви к Богу».

    В некрополе Рачинских сохранились надгробия Сергея Рачинского и Марии Толстой – будто символ связи этих имён на единой отеческой земле

Меж тем оба наших героя даже состояли в родстве. В 1895 году племянница Рачинского Мария Константиновна вышла замуж за Сергея Львовича, сына Толстого. Но брак этот вскоре распался, а Толстая (Рачинская) умерла от чахотки. Их сына взял на воспитание отец Марии Константиновны, директор Петровской сельскохозяйственной академии К. Рачинский. Позже Сергей Сергеевич станет переводчиком, профессором МГИМО, проживёт долгую жизнь. А в татевском некрополе Рачинских сохранились два надгробия из черного гранита, лежащие горизонтально, – Сергея Рачинского и Марии Толстой – будто символ связи этих двух имён на единой отеческой земле. Остальные надгробия, выполненные из белого и розового мрамора, стоят поодаль.


_{Надгробия из черного гранита – Сергея Рачинского и Марии Толстой}
 
В 1890-е годы Толстой и Рачинский почти не переписывались и даже избегали встреч, чтобы не возвращаться к спорам на религиозной почве. Ученики Рачинского в ту пору организовывали многочисленные общества трезвости по всей России. К татевскому учителю приезжали С. Смоленский, чтобы заниматься с его церковным хором и приглашать лучших учеников в хор Придворной певческой капеллы, К. Победоносцев, который работал с Рачинским над усовершенствованием системы образования, В. Розанов, много воспринявший из увещеваний сельского затворника… И, может быть, тогда, на рубеже XX века, в этой дворянской усадьбе вырастала модель возможной и даже необходимой будущей культурной жизни Российской Империи.

Метущийся Толстой в это же время тщетно вопрошал о вере разных людей: и свою двоюродную тётку – фрейлину А.А.Толстую, и простого мужика, который стоял в вере, даже когда у этого мужика насильственно отняли Церковь. А потом написал свою «Исповедь», где, сознательно отрекаясь от Церкви, боролся и с самой исторической памятью народа, восприявшего Православие, следовательно, отвергал и Божий Промысл о России. Раскаяться в своём заблуждении он не успел. Толстой так и остался бы лишь «зеркалом русской революции», если б не его великие произведения, созданные ещё до разрушительных духовных метаний писателя.

Как нельзя лучше передал чувства Рачинского к Толстому Василий Розанов, часто посещавший Татево: «Одним из длительных, мучительных, почти личных (курсив Розанова. – Прим. авт.) несчастий Рачинского был известный поворот в направлении деятельности, в ходе религиозных мыслей Л.Н. Толстого. Нет возможности передать всей глубокой нежности, какую он чувствовал к характеру творчества автора “Войны и мира” и “Детства и отрочества”. Спокойный эпос, религиозность, чистота семейной жизни, – всё являло в Толстом как бы Капитолий Руси. Он надеялся, что этот великий полёт завершится ещё большей высотою, – озарением всей панорамы Руси из церковных глубин, непременно церковных и ортодоксальных, без всяких мятежных порывов. Когда же на месте этого появились мятежные порывы, титаническая, разрушительная работа, беспощадная, часто грубая, Рачинский как бы пал, пронзённый унынием. Когда я это пишу, мне становится ужасно больно за Рачинского. Кто не знал таких духовных привязанностей, какая была у него к Толстому, не может оценить глубины его горечи».


_{Профессор С.А. Рачинский}

На этих строках можно было бы и закончить размышления о судьбах двух наших соотечественников, а для кого-то и дорогих сердцу людей. Но неужели мы так и оставим их в XIX веке и ничего из их мыслей не возьмём с собой? Ведь вступив в третье тысячелетие, мы ощутимо начинаем задыхаться без ясного понимания и приятия нужной нам философии, мучимся отсутствием практичной и современной педагогической системы, которая для русского человека никогда не может существовать без идеологии.

Так не для нас ли были осуществлены труды и мысли отечественных философов прошлых веков, включая Толстого и Рачинского? Снова обратимся к словам нашего современника, В. Курбатова, сказавшего о судьбе Л. Толстого: «Никакая правда не бывает напрасной. А уж такая глубокая и так знающая человека – тем более. Эта страдающая, требовательная, безутайная исповедь нужна была, чтобы показать человеку самое опасное на его земном пути место, назвать эту бездну и тем оградить человека, заслонить его от властно влекущей тьмы… ».

Так, собирая по крупицам рассеянное в смутах и борениях нелёгкого исторического пути нашего Отечества, быть может, найдём мы истинные идеалы и уже не поглядим больше на ложные.


14 ноября 2014 года

_{[1] В работе использованы письма Л.Н. Толстого и С.А. Рачинского, предоставленные Государственным музеем Л.Н. Толстого.}


http://www.pravoslavie.ru/jurnal/75086.htm

[Дмитрий Н]

Толстой в воскресенье

Беседа с протоиереем Георгием Орехановым

Максим Васюнов


В знаменитой Оптинской обители стартовал большой духовно-просветительский проект. В его основе - традиции монастыря XVIII-XIX веков, когда к старцам приходили не только за утешением, но и за смыслами, за ответами на самые волнующие современников вопросы. Теперь раз в полтора-два месяца по воскресеньям именитые ученые и богословы будут читать лекции о великих писателях и святых. Слушателями могут стать все желающие, в том числе и те, кто сейчас находится в поиске - себя и Бога. На первой встрече говорили о Льве Толстом, человеке, с судьбой которого история Оптиной переплетена особенно тесно. Открывал Оптинский лекторий один из самых авторитетных специалистов по классике, проректор Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, доктор исторических наук протоиерей Георгий Ореханов.

О том, мог ли Толстой что-то изменить в России, об интересе общества к его духовной трагедии, о равнодушии к вере и пессимистичном взгляде на возрождение подлинной культуры - беседа с отцом Георгием.


_{Протоиерей Георгий Ореханов}


«Это не просто модный писатель»

- Отец Георгий, в Оптиной с успехом стартовал лекторий. Поздравляю вас с этим; знаю, что вы были одним из инициаторов такой формы общения монастыря с мирянами. Причем, насколько я понимаю, есть желание, чтобы лекторий посещали даже неверующие. Но как вы думаете, зачем им эти лектории? Разве они пойдут на них?

- Мне кажется, что это для всех чрезвычайно важная история. Понятно, что Оптинское старчество и Оптинский скит для современных молодых людей, если у них опыта церковной жизни нет, это некоторая абстракция. К этому надо еще как-то подойти и как-то разобраться в этом. И если монастырь сам делает шаг тебе навстречу, то зачем это игнорировать? Тем более монастырь не просто что-то рассказывает, но и показывает: например, исторический контекст: для современного молодого человека очень важно все посмотреть и пощупать руками. И с этой точки зрения Оптинский лекторий призван стать путем в Церковь для многих людей. Будем надеяться, что так и произойдет.

- Герой сегодняшнего лектория - Толстой, который тоже искал в Оптиной путь в Церковь. Правда, или не нашел, или что-то помешало ему признаться в этом поиске. Вопрос мой о последнем визите Толстого, уже после его ухода из дома. Известно, что писатель трижды пытался зайти в скит, трижды сворачивал. Не кажется ли вам, что именно в этот момент совершалась главная драматургия его жизни? Даже не в Астапово, где он умирал. Более того, есть мнение, что зайди он в скит, покайся у старца, то, глядишь, поменялись бы антирелигиозные настроения в обществе и, может быть, будущее страны сложилось бы по иному сценарию…

- Понятно, что здесь можно много чего напридумывать. Толстой, конечно, был интеллектуальным авторитетом, для кого-то даже духовным авторитетом, но чтобы влиять на события - это вряд ли. Вообще вы задали содержательный вопрос. Потому что Томас Манн в известной статье «Гете и Толстой» говорит о том, что, если бы Толстой был жив, может быть, войны бы не произошло. Но мне кажется, что это фантазии. Никто никогда из реальных политиков, а тем более в тот момент, не прислушивался к мнению богоискателей. Даже таких авторитетных, как Толстой.

Раз мы этой темы коснулись, то напомню: в 1910 году, когда Лев Толстой умирает, уже, как мы сейчас понимаем, идет подготовка к мировой войне, уже и политические кризисы, в том числе на Балканах, происходят. Поэтому вряд ли Толстому удалось бы что-то изменить. Что касается духовной жизни самого писателя, то да, для него зайти в скит было решающим моментом.

- Тогда давайте разберемся, кем был Толстой для современников. Ведь это сейчас мы понимаем, что он был еретиком и в своем конфликте с Церковью играл на общественном мнении. Но в те годы многие пошли за его идеями. Даже неглупые люди шли: например, поначалу толстовством увлекся святитель Лука (Войно-Ясенецкий). Что это - авторитет, манипулирование, мода, что-то еще?

- Конечно, Толстой не просто модный писатель. Модных тогда было много, но они никакого влияния на духовную ситуацию не оказывали. На мой взгляд, конфликт Толстого с Церковью - вторичен. Это следствие чего-то более важного для самого Толстого. И вот это более важное для Толстого оказалось важным для всех мыслящих и ищущих современников. Речь о поиске выхода из той ситуации, в которой оказалось тогда русское общество. И не только русское.

    Мыслящий человек XIX века оказался в тупике. И Толстой искал выход из этого тупика - чем и привлекал современников

В любой европейской стране были свои «Толстые». В Германии был Ницше. В Дании - Кьеркегор, были такие люди во Франции и так далее. Все потому, что европейское общество в тот момент приходит к некоторому тупику: с одной стороны, наблюдаются успехи науки, философской мысли, появляются Дарвин, Маркс, те люди, которые стали властителями дум, но, с другой стороны, к чему они приводят европейского интеллигентного человека? К тому, что никакой метафизики и ничего трансцендентного в жизни нет. Есть только мир и его жестокие законы - борьба за существование, классовое общество и так далее. Но человеку этого мало. Потому что человек очень остро ощущает: если метафизики нет, то для чего я живу? Кратко эту мысль сформулировал герой Достоевского, современника Толстого: если Бога нет, то все позволено. А если все позволено, значит, нет бессмертия, нет бессмертной души. Что тогда стоит моя земная жизнь? Вот краткий конспект этих переживаний. И значимость Толстого заключается в том, что он именно в эту точку и бил. Он именно в этом направлении начал свои поиски, начал свои проповеди, в которых объявил, что жизнь общества абсолютно бессмысленна, бессодержательна и человеческая душа требует чего-то другого.


«Карфаген должен быть разрушен»



- Толстой писал и о социальной неустроенности. Это всегда пользуется спросом у читателя.

- А это уже второй момент, который сделал проповедь Толстого актуальной. Он обратил внимание мыслящего русского общества на социальные язвы, на бедность и непросвещенность крестьянства, на его страдания, на его нищету, на очень тяжелую жизнь крестьян. А это для русской интеллигенции была очень больная тема. Существовал некий комплекс вины. Откуда берутся хождения в народ в 70-е годы XIX века? Люди чувствуют свою вину перед крестьянами, перед русской деревней. И Толстой показывает, что это реальная вина: в то время, когда мы, люди просвещенные, получаем огромные гонорары и ведем распущенную жизнь, буквально миллионы наших соотечественников голодают.

- А каковы были истинные цели такой проповеди? Сейчас, например, многие блогеры об этом же говорят, но делают это для количества лайков.

- Толстой верил в то, что ему удастся что-то изменить в обществе. Тем более приближенные Толстого его в этой вере укрепляли. И самое главное: сейчас мы твердо можем сказать, что надо было менять: аграрный вопрос был самой болевой точкой русской жизни. Русское правительство этой проблемой, к сожалению, очень поздно стало заниматься. Появился Столыпин, он в 1906 году стал министром внутренних дел и начал что-то менять, но было уже поздно. А Толстой просто раньше об этом заговорил.

- Вероятно, на этой волне его и полюбили большевики. И не только за критику аграрной сферы.

- Это видно из знаменитой статьи Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции». Он прямо пишет: Толстой является их спутником и единомышленником в том, что, как сам писатель говорил, «Карфаген должен быть разрушен». Это государство, - говорил Толстой, - несет только зло, тюрьмы, ссылки, нищету, бесправие; это государство богатых должно быть разрушено. Большевики считали так же. Только методы борьбы были разные: Толстой был против насильственных методов, а большевики - за. Вот и вся разница.

- Но что большевики! Многие и многие считали так же. Разве это не еще одна причина популярности Толстого у интеллигентов?

- Это в программу интеллигентов всегда входило.

    Для Толстого антигосударственная идея была наименее ценной, но интеллигенцию увлек именно его протест против Церкви и государства

Не толстовские призывы отказаться от алкоголя и курения были популярны в той среде, а как раз призыв разрушить существующий строй, призыв, направленный против государства и Церкви. И здесь ситуация парадоксальная. Потому что для самого Толстого идея разрушения государства была наименее ценной, он говорил все-таки, что все должно происходить на духовном уровне, в духовном контексте, но для представителей интеллигенции в учении Толстого именно протест был самым ценным.


«Современный человек теряет интерес к религиозным вопросам»

- И тут уместно перейти ко дню сегодняшнему. На лекции вы сказали, что толстовцев много и в наше время. Просто не все понимают, что они толстовцы. Почему это актуально и сегодня? Кто в наше время идет за Толстым?

- Для начала надо сказать, что религиозная ситуация в современном обществе не похожа на ту, что была 100 лет назад. Тогда все-таки все русские люди были, как правило, крещенными. И какое-то представление о церковной жизни они с рождения получали. Сейчас - не так. Во-первых, большевистский каток за 70 лет уничтожил в этой области всё, что можно. Во-вторых, мне лично представляется, что последние 30 лет очень сильное влияние на наше общество оказывает происходящее в Европе. То, что мы называем секуляризацией и постсекуляризацией. Современный человек вообще теряет интерес к религиозным вопросам. В журнале «Фома» недавно был опубликован текст о том, возможна ли реставрация атеизма на русской почве. А мне лично кажется, что вопрос не совсем правильно ставится, потому что атеизм - это акцентированная идейная позиция. Любой атеист поясняет, почему он не верит в то и почему верит в это, в науку например. С этой точки зрения, современных людей, которые ни во что не верят, трудно назвать атеистами. Просто для них эта сфера не представляет никакого интереса.

- То есть она им «по барабану», будем говорить прямо?

- Да. И в этой ситуации человек, если он какой-то религиозный поиск начинает, очень часто идет по пути Толстого. Он не верит в церковное учение, он не верит в спасение в Церкви, не верит в то, что мы называем традиционным христианством, и начинает домысливать или открывать для себя какие-то новые духовные явления. То есть он сам создает себе свою религию. И в этом много от толстовства, от рационального отношения к вере.

    Когда наши современники «строят» свою религию, своего Бога, в этом много от толстовства, от рационального отношения к вере

Очень много от толстовского критерия: мол, для меня подлинным может быть только то, что не противоречит моему разуму. А даже самое простое рассуждение на эту тему показывает, насколько эта точка зрения ошибочная. Это, кстати, прекрасно понял Достоевский. Потому что помимо того, что есть в сфере моего разума, есть еще нечто иррациональное, есть еще сверхсознание, подсознание и так далее. То, что совершенно в другой области существует. А с этим как быть? Эти же явления нельзя отрицать.

А сейчас еще новый мотив появился: то, что мне пользу приносит, то, что создает мое благополучие, мой комфорт, успех, - вот это реально, а вся ваша метафизика - это какие-то сказки.


«Человек никогда не интересуется Толстым просто так»



- Но, видимо, где-то, пусть даже на том же подсознании, люди понимают, что это все пути ошибочные. После вашей лекции я разговаривал со старшим научным сотрудником музея в Ясной Поляне Еленой Викторовной Белоусовой, и она поделилась своим наблюдением: на экскурсиях всегда интересуются духовной катастрофой Толстого, конфликтом с Оптиной в том числе. И мы сошлись во мнении, что не просто так людей волнует эта тема: на самом деле через эту историю они хотят получить ответы на личные вопросы.

- Да, конечно, я просто в этом уверен. Я много раз в Ясной Поляне в таких беседах участвовал. Человек никогда не интересуется Толстым просто так. Если человек приехал в Ясную Поляну, если он открыл Толстого, если у него возникли какие-то вопросы, значит, он сам находится в поиске. И потому чтение Толстого может принести ему пользу. Сегодня на лекции меня спросили: «Что почитать у Толстого для духовного самосовершенствования?» Мне кажется, человеку, который уже в Церкви, в этом Толстой как раз мало может помочь. Но вот тем, кто делает первые шаги в этой области, чтение Толстого может много пользы принести. Особенно чтение дневника писателя.

- Вы много преподаете, общаетесь с молодыми людьми. Есть ли у них интерес к Толстому? И каким они его воспринимают?

- Я какого-то особого интереса к Толстому не замечал. К Достоевскому гораздо больший интерес.

- Это радует вас?

- Меня радует. Потому что я сам Достоевского люблю с детства. И мне кажется, что размышления над творчеством Достоевского очень могут человеку помочь.

- Но Достоевский дает более трудный путь, нежели Толстой.

- Более трудный, но более прямой путь. Путь к Богу, можно сказать.

    Как можно быть добрым без Христа?! Мораль без Христа - это фикция

Потому что Достоевский все слабые позиции Толстого очень четко прочувствовал. И эту его рациональность, и панморализм, то есть акцент на моральное учение, что человек должен быть добрым. А как он может быть добрым без Христа? Какой у него ресурс для этого есть? Достоевский всю жизнь объяснял, что это невозможно. Мораль без Христа - это фикция.


«Скептически отношусь к тому, что мы восстановим потерянные корни»

- Еще один гость Оптинского лектория - богослов, писатель Олег Михайлович Сенин - заметил, что это событие - шаг к возрождению не только традиции старчества, но и традиций русской культуры и преподавания. Вы, как ученый-гуманитарий, как считаете: сколько нам нужно времени, чтобы восстановить свои корни, то отношение к культуре и образованию, что были при Достоевском и Толстом?

- Я с сожалением должен констатировать, что совершенно не уверен, что мы их восстановим. Потому что попытки восстановить эти корни присутствуют, но, с другой стороны, попытки разрушить эти корни тоже налицо, и мы являемся свидетелями этого. Я вам приведу один простой пример, совершенно идеологически не окрашенный. Я недавно был в Саратове. Там есть замечательная инициатива - «Дом Франка в Саратове». Это проект, поддержанный Фондом президентских грантов, посвященный, на мой взгляд, самому великому российскому философу XX века Семену Франку. И прекрасно, что они это начали. Но в том же Саратове три года был губернатором Петр Столыпин, и на пост министра внутренних дел он был поставлен из Саратова, но там до сих пор нет дома-музея Столыпина. Почему, спрашивается? Я не хочу никого обидеть в Саратовской области, но у меня складывается впечатление, что это никому не нужно. Вот как тут восстановить корни? Теперь я вам вопрос задаю.

- Увы, могу только добавить, что ситуация, когда никому ничего не нужно, -повсеместная. И это уже стало приметой нашего времени.

- Теперь вы понимаете, почему я скептически отношусь к тому, что мы восстановим потерянные корни, свой гуманитарный фундамент? Я не говорю, что этого не произойдет: мы все должны в этом направлении работать, по крайней мере стараться. Должны делать все, что от нас зависит. Но исход этой борьбы неизвестен нам.

- Но ведь нам повсеместно говорят, например с телеэкранов, что мы всё восстанавливаем, возрождаем…

- Что мы возрождаем, давайте посмотрим. Вот, например, сто лет расстрела Царской Семьи. Как мы все, все наше русское общество вспомнили об этом трагическом событии?

- Я анализировал, как вспомнили об этом федеральные каналы и наша пресса. Вспомнили статьями и документальными фильмами очень плохого качества, в духе желтой прессы…

- …и художественным фильмом «Матильда»! Вот всё, что мы сумели высосать из пальца. Это значит, что мы абсолютно равнодушны и к Царской Семье, и к революции. С моей точки зрения. Может быть, я слишком мрачно на это смотрю.

Другой пример. Дискуссия по поводу сериала «Чернобыль». Я вам советую посмотреть. Он интересный. Я начал смотреть и не смог оторваться. Много клюквы, есть голливудские штампы, это да… Но мы-то ничего даже рядом не сделали! А американцы на самом деле косвенными путями показали подвиг советского народа. Ну как это может быть, как это вообще можно себе представить?! А вы знаете, что американцы сейчас снимают сериал про Государя и его Семью? И я уверен, что это будет в сто раз лучше «Матильды». Да, у нас будет много критики и нареканий в адрес этого фильма, но он не будет такой фальшивкой, как «Матильда» - это же просто плевок в лицо всем нам, русским и не русским людям.

- А то, что происходит вообще на современном телевидении, - это не плевок во всех нас?

- Плевок. И поэтому возвращаюсь к вашему вопросу: я не знаю, как мы будем корни восстанавливать. Будем как-то, с Божией помощью.


С протоиереем Георгием Орехановым
беседовал Максим Васюнов

12 июля 2019 г.

http://pravoslavie.ru/122363.html

[Александр Васильевич]

Михаил Смолин

Лев Толстой – нераскаявшийся "разбойник": Малоизвестные факты


_{Фото: IgorGolovniov / Shutterstock}

Мы любим художественные романы Толстого, но сам писатель считал важными в своём творчестве совершенно другие произведения. За что отлучили от Церкви Толстого?

Восприятие феномена Льва Толстого в русской культуре самим Толстым и почитателями его таланта сильно разнится.

Подломившийся мир Толстого

Для большинства Толстой является одним из важнейших символов русской культуры, прежде всего как великий художественный писатель.

Сам же Толстой неоднократно заявлял, что считает всё им написанное до 1881 года маловажным. В "Исповеди" он описывает свой грандиозный кризис целеполагания, что стремление к собственности – "Ну хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губернии – 300 голов лошадей, – а потом?" – его не радует, а творческие задачи художественного плана – "Ну хорошо, ты будешь славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, ну и что ж!" – не вызывают оптимизма.

Лев Толстой.

И поэтому поздний Толстой свою заслугу перед человечеством видел в вероучительных сочинениях. В отличие от прав на свои художественные сочинения, которые он оставил жене, свои вероучительные работы он сделал общедоступными.

Но толстовский читатель именно на нехудожественные работы и не хочет обращать своего внимания, видя в Толстом только великого мастера художественного слова.

Конфликт с Церковью

Не в последнюю очередь поэтому констатация в 1901 году отпадения Льва Толстого от Православной Церкви в глазах обывателя выглядит весьма своеобразно. Людям кажется, что Церковь отлучила романиста, автора "Войны и мира" и "Анны Карениной". На самом же деле позиция Церкви определялась совсем другими сочинениями Льва Толстого, такими как "Исповедь", "В чём моя вера?", "Критика догматического богословия" и им подобными.

Величайшая трагедия Толстого, во многом олицетворявшего русскую культуру, состоит в том, что он одновременно стал и величайшим выразителем её отхода от церковности, от веры. Будучи великим секуляризатором и рационалистом, именно он значительно заземлил высокие устремления русской культуры к началу XX столетия.

Конфликт Толстого с Церковью – прежде всего личный бунт против исторического христианства и анархическая революция рационалистической религиозности против догматической Истины.

Толстой изобрёл для себя и проповедовал другим тот тип протестантского рационалистического христианства, который был очень популярен в Европе. Бесцерковное, бессвященническое и бесхристовое христианство, подогнанное под вкус Толстого, совершенно бессмысленно. Толстовство отрицало главное в христианстве – искупление грехов человечества крестной смертью Господа Иисуса Христа и Его Воскресение из мёртвых.

Самое печальное, что свой внецерковный путь Лев Толстой выбрал совершенно сознательно и неоднократно проповедовал эту свою позицию в поздних сочинениях.

Церковь достаточно долго увещевала писателя переменить свои взгляды. Но Толстой, напротив, занял наступательную позицию и стал убеждать публику в том, что именно толстовская версия христианства единственно правильная. Вокруг учения Толстого начала создаваться настоящая религиозная секта – толстовцы. Другие сектанты-духоборы восприняли тексты писателя как руководство к действию и стали эмигрировать из России.

См.видео по нижеприведённой ссылке:

https://vk.com/video-75679763_456245921

И тут вышел роман "Воскресение". Теперь уже Церковь не могла молчать. Кощунственные высказывания о Литургии и Церкви в нескольких главах получившего широкое распространение романа требовали констатации его отпадения от христианского вероисповедания. В противном случае писания Толстого продолжали бы соблазнять христиан ещё больше, так как не осуждались официально церковными властями, призванными блюсти чистоту веры.

Толстовство как спиритуалистический атеизм

К огромному сожалению, Лев Толстой держался своих синкретически сектантских убеждений до конца своей жизни. И умер без покаяния и без примирения с Православием.

Много лет Толстой говорил и писал о христианстве, но в своих текстах выхолостил всякий его смысл. Толстовство – это, по сути, антирелигиозный анархический гуманизм, где обожествление земной человеческой природы доведено до абсолюта. Вера толстовства видит начало и конец своей деятельности только на земле, в рамках телесного существования.

Учение Толстого – это разновидность спиритуалистического атеизма, весьма популярного тогда течения, отрицавшего веру в личного Бога и рассчитывавшего на развитие сил человека лишь для материального улучшения его существования в земной жизни.

Толстой не верил в загробную жизнь, а во Христе видел только одного из учителей человечества, наряду с другими религиозными реформаторами. Божеством же для Толстого было какое-то туманно им понимаемое "духовное начало" в людях. В определённом смысле он обожествлял человека, считал его мерой всех вещей. И, что наиболее странно, главной задачей считал избавление от "физических" страданий на земле. Этакая утопия при абсолютно неизбежной смертности всех людей.

Как непримиримый враг религии и государства, к огромному сожалению, Лев Толстой остался тем нераскаявшимся "разбойником", который умер без покаяния, а перед своей смертью поносил Христа Спасителя.

https://tsargrad.tv/articles/lev-tolstoj-neraskajavshijsja-razbojnik-maloizvestnye-fakty_314435