Воспоминания о Патриархе Пимене

[Александр Васильевич]

Слово у Плащаницы Спасителя



Во Имя Отца, и Сына, и Святого Духа!
 
Сегодня Святая Церковь, возлюбленные, выносит для нашего поклонения и лобызания Святую Плащаницу  с изображением Спасителя нашего и Господа в окружении Бого­матери и многих Его учеников. Мы встречаем сегодня Святую Плащани­цу со свечами в руках, которые сим­волизируют духовное горение нашего сердца.

Что же это за горение? Это горение, дорогие братья и сестры, — покаян­ное. Господь наш Иисус Христос по­страдал на Кресте нас ради и нашего ради спасения, и Его страдания были настолько тяжелы и физически непе­реносимы, что Он, вися на Кресте, воскликнул: «Боже Мой, Боже Мой, вскую Мя еси оставил» (Мф. 27, 46). И мы, по учению Святой Церкви, сло­вами одного песнопения также произ­носим: «Вскую мя отринул еси от Лица Твоего, Свете Незаходимый, и покрыла мя есть чуждая тьма окаяннаго, но обрати мя, и к свету запове­дей Твоих пути моя направи, молюся». Святая Церковь указует, что каждый кающийся человек, чтобы освободить­ся из-под тяжести своих грехов, дол­жен обратиться к Спасителю и Гос­поду. И Он направит нас к исполне­нию заповедей Своих, научит Своим путям, снимет с нашей души и наше­го тела греховную тяжесть. — «Вскую мя отринул еси от Лица Тво­его, Свете Незаходимый?»

Взирая на Святую Плащаницу, мы не можем не увидеть образ Пресвятой Девы Марии, горько плачущей над телом Своего возлюбленного Сына. Ее слезы были горьки, обильны. Ее слезы были продолжительны.

На Плащанице мы видим слова: «Благообразный Иосиф, с Древа снем Пречистое Тело Твое, плащаницею чистою обвив, и вонями во гробе нове покрыв, положи».

«Благообразный      Иосиф» — всего  два слова, но они весьма   назидательны. Они говорят о том, что тот скром­ный и  потаенный ученик Христа, ко­торого называли Иосиф, был благооб­разный, то есть он носил     благой об­раз. Чей же это — благой образ? Это образ Божественного Учителя   и Гос­пода, который он впитал в себя всем  своим сердцем. И потому от  своего вещественного   богатства     он   купил  чистую плащаницу для    того,   чтобы обвить Тело  своего      Божественного  Учителя и Господа.

Мы, дорогие братья и сестры, придя в святой храм на поклонение и лобызание  Святой  Плащаницы,    также несем к ногам Спасителя свой образ.

Но каков этот образ?      Благой   ли он, такой ли, как был у благообразного Иосифа? И наши     добродетели, и наша правда, приносимые к Плащанице, — чисты ли они и белы, подобно Плащанице, которой обвил Тело Христа праведный Иосиф   Аримафейский?  И наши дела — благоухают   ли они так, как   благоухали    те   прекрасные ароматы, которые были принесены на Гроб Спасителя   праведным    Никодимом?

Для своего назидания мы, несом­ненно, можем вспомнить и других лю­дей, которые носили благой образ.  Например, благоразумный разбойник, запечатлевший благой образ у Крес­та Спасителя, сам вися на кресте. Останавливая другого разбойника, хулившего Господа,  воскликнул: «Помяни мя, Господи, егда приидеши  во Царствии Твоем» (Лк. 23, 42), - и услышал с Креста из уст умирающего  Богочеловека слова: «Ныне будешь со Мною в раю». Это тоже образ, ко­торому мы должны подражать. Это образ того, как во едином часе можно сподобиться рая.

И вот сейчас, когда до конца Страстной седмицы остался всего один день, день Великой Субботы, а у нас не хватило времени и усердия, чтобы принести к Плащанице нашу душевную чистоту и благоухание до­брых дел, мы всё же в этот последний день можем раскаяться в наших пре­грешениях, вспоминая благоразумного разбойника, который во едином часе раеви сподобился. Ныне, подходя к Святой Плащанице с покаянным чувством, мы, дорогие братья и сестры, должны вспомнить слова песнопения Великой Субботы: «Да молчит всякая плоть человеча, и да стоит со страхом и трепетом, и ничтоже земное в себе да помышля­ет...»

Вот с таким чувством надо подхо­дить к Святой Плащанице, с любовью ее лобызать, сознавая свою грехов­ность, и молиться словами Святой Церкви, чтобы Господь не отринул нас, чтобы Господь посетил нас, что­бы Господь даровал нам  Свою бла­гую помощь в нашем покаянном чувстве и избавил нас от грехов и по­роков. Аминь.

Патриарх Пимен (Извеков)
Богоявленский патриарший собор, 4 апреля 1980 года.

http://www.pravoslavie.ru/put/1700.htm

[Александр Васильевич]

Валерий  Духанин

Памяти Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Пимена

3 мая – день кончины Святейшего Патриарха Пимена († 1990)



Среди выдающихся церковных деятелей, вспоминаемых в 2010 году, особое место занимает Святейший Патриарх Московский и всея Руси Пимен (Извеков). Со дня кончины Святейшего Пимена († 3 мая 1990 г.) прошло двадцать лет, со дня рождения (23 июля 1910 г.) - сто лет. Его жизнь большей частью пришлась на период ожесточенной борьбы безбожной власти с Церковью Христовой, а его патриаршество (1971-1990 гг.) для Русской Православной Церкви знаменовало постепенное ослабление влияния атеизма и начало возрождения Православия в России.

В жизни Патриарха Пимена были события, вполне достойные жития святого. В семье Извековых (жили они в городе Богородске, ныне Ногинске) после рождения первого ребенка - дочери Марии, все последующие дети умирали в младенчестве. Когда родился сын Сережа, мать дала обет посвятить дитя Богу, и с таким благодатным напутствием ребенок благополучно вырос. С матерью мальчик совершал паломничества по святым местам, особенно часто они бывали в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре - Лавра вообще производила на будущего Патриарха Пимена совершенно особое впечатление, здесь он нашел и свое последнее упокоение. Уже в пятнадцать лет Сергей Извеков стал иноком, в семнадцать лет он принял монашеский постриг с именем в честь преподобного Пимена Великого. Столь раннее посвящение себя монашеству соответствовало стремлениям сердца будущего первосвятителя Церкви Русской. Знавшие Патриарха Пимена люди отзываются о нем как о настоящем монахе.

Когда в 1970 году земной мир покинул Святейший Патриарх Алексий I (Симанский), в преддверии избрания нового предстоятеля Церкви митрополит Алексий (Ридигер) дал такую характеристику будущему первосвятителю: «Митрополит Пимен пользуется всеобщим доверием за благочестие, любовь к богослужению. Ценно также, что он монах старой школы, в нем жива монашеская традиция, а таких сейчас очень мало» (Василий (Кривошеин), архиеп. Воспоминания. Ниж. Новгород, 1998. С. 359). В официальной биографии Патриарха Пимена есть некоторые пробелы, невыясненные детали отдельных событий в жизни, в частности, с начала 1930-х гг. и вплоть до 1945 г. По некоторым источникам, в 1932 году молодой иеромонах Пимен был призван на 2 года для несения срочной службы в РККА в одной из частей в Белоруссии; в 1934 году был арестован за нарушение закона об отделении Церкви от государства и осуждён на три года лишения свободы. Отбывал срок на строительстве канала Москва-Волга в городе Химки Московской области, а в 1937 году, после окончания срока, его подвергли административной высылке в город Андижан Узбекской ССР, где до начала Великой Отечественной войны он заведовал домом санитарного просвещения. В июне 1941 года иеромонах Пимен был призван в действующую армию и воевал в составе 702-го стрелкового полка на Южном и Степном фронтах. Согласно документам, обнаруженным писателем Алексеем Григоренко в Подольском архиве Советской Армии, иеромонах Пимен был мобилизован в 1941 году, служил на должностях помощника по тылу начальника штаба 519-го стрелкового полка, заместителем командира роты 702-го стрелкового полка 213-й стрелковой дивизии, «28 июня 1943 года пропал без вести, исключён приказом ГУК НВС № 01464 от 17 июня 1946 года».

Вообще, в официальной биографии особенно мало освещается служение иеромонаха Пимена во время Великой Отечественной войны. Современный историк Нина Павлова приводит весьма интересные данные: «Во время войны полк, где воевал будущий Патриарх, попал в окружение и в такое кольцо огня, где люди были обречены. В полку знали, что среди солдат есть иеромонах и, не боясь уже ничего, кроме смерти, бухнулись в ноги: "Батя, молись. Куда нам идти?" У иеромонаха была потаенно-запрятанная икона Божьей Матери, и теперь под огнем он слезно молился пред Ней. И сжалилась Пречистая над гибнущим воинством - все увидели, как ожила вдруг икона, и Божья Матерь протянула руку, указав путь на прорыв. Полк спасся» (http://www.blagogon.ru/biblio/3/) [1].

После войны начался путь церковно-административного служения будущего первосвятителя. Он был наместником Псково-Печерского монастыря и Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, епископом Балтским, архиепископом Тульским и Белевским, митрополитом Ленинградским и Ладожским, а затем Крутицким и Коломенским, занимал также высокую должность управляющего делами Московской Патриархии. 16 апреля 1970 года Патриарх Алексий I (Симанский), буквально за день до своей кончины, возложил на митрополита Пимена вторую панагию, выразив этим свою мысль о преемстве патриаршего служения.

Известно, что после кончины Патриарха Алексия I, одним из вероятных кандидатов в предстоятели Русской Церкви был митрополит Никодим (Ротов). При всех своих многочисленных заслугах и дарованиях, митрополит Никодим отличался одной особенностью - он страстно любил католичество. Именно он провел через Синод в 1969 году решение о допустимости причащать католиков в случае необходимости в православных храмах, что так никогда и не было воспринято церковной полнотой: когда Русская Церковь снова стала обретать свободу, в 1986 году это решение было Святейшим Синодом отменено. Кандидатура митрополита Никодима ассоциировалась в глазах православной паствы с влиянием католичества и экуменизма. Святейший же Пимен производил совсем другое впечатление - строгая верность Православию, глубокая молитвенность, любовь к родным духовным и церковным традициям и церковнославянскому языку, величественное служение. Всем православным москвичам памятны истовые службы Святейшего Пимена в московском Елоховском соборе, его проникновенное и строго молитвенное чтение покаянного канона прп. Андрея Критского навсегда останется высокодуховным образцом совершения богослужения. В его лице видели настоящего отца и заботливого пастыря, молитвенника о душах людей и хранителя церковных канонов и традиций.

В патриаршество Святейшего Пимена со стороны советской власти уже не было прежних массовых репрессий духовенства или верующих мирян, однако государство продолжало осуществлять жесткий, тотальный контроль над Церковью. Даже маршрут своих поездок первосвятителю приходилось согласовывать с властями. Более половины населения страны, на момент начала патриаршества Святейшего Пимена, составляло поколение, воспитанное вне влияния Церкви. Тем не менее, через десять лет положение уже изменилось в лучшую сторону - к Богу обращались люди, выросшие в атеистических семьях, возросло число крещений взрослых людей. Ключевым моментом стало празднование тысячелетия Крещения Руси в 1988 г. - этот юбилей привлек внимание к Православию всей общественности. На Русскую Православную Церковь, на ее Патриарха, вообще на веру в Бога стали смотреть совершенно иначе. С этого момента взаимоотношения Церкви с одной стороны, государства и общества с другой кардинально изменились. Святейший Пимен не дожил до окончательного торжества Православия в нашей стране, но он уже видел те изменения, которые должны были привести российское общество к духовному преображению. Летом 1988 года врачи диагностировали, что Патриарх Пимен серьезно болен и нуждается в срочной операции. Однако он отказался от операции, сказав: «На все воля Божия». Ему пророчили смерть через несколько месяцев, а он прожил еще почти два года. Верность воле Божией и в жизни, и в смерти, и в своей церковной политике, и во взаимоотношениях с окружающими людьми - вот что отличало Святейшего Патриарха Пимена.

Известный старец, архимандрит Псково-Печерского монастыря Иоанн (Крестьянкин) в своей проповеди 10 июня 1990 года в день интронизации на первосвятительский престол Святейшего Патриарха Алексия II донес до нас завещание Святейшего Патриарха Пимена. Вот слова старца Иоанна: «...И вместе с жезлом патриаршим новому Патриарху вручается и завет его предшественников и заветы, хранящиеся Церковью уже на протяжении тысячелетия. И так случилось, дорогие мои, что я могу высказать эти заветы не из книг, но слышанные мной лично из уст Патриарха Пимена. Они прозвучали в частной беседе моей с Патриархом, но сказаны были так значительно, так категорично и со властью. Вот что было сказано милостью Божией Святейшим Патриархом Российским Пименом. Первое. Русская Православная Церковь неукоснительно должна сохранять старый стиль - Юлианский календарь, по которому преемственно молилась тысячелетие Русская Церковь. Второе. Россия как зеницу ока призвана хранить Святое Православие во всей чистоте, завещанное нам святыми нашими предками. Третье. Свято хранить церковнославянский язык - святой язык молитвенного обращения к Богу. Четвертое. Церковь зиждется на семи столпах - семи Вселенских Соборах. Грядущий VIII Собор страшит многих, да не смущаемся этим, а только спокойно веруем в Бога. Ибо если будет в нем что-либо несогласное с семью предшествующими Вселенскими Соборами, мы вправе его постановления не принять».

Дай Бог всем нам следовать завещанию Святейшего Патриарха Пимена, хранить нашу православную веру и многовековые церковные традиции. И да упокоит Господь его душу в обителях Своего Небесного Царства!

Примечание

1. Иконой, о которой пишет Нина Павлова, была, по всей вероятности, икона Божией Матери «Нечаянная Радость». Ведь когда в 1971 году митрополит Пимен стал Всероссийским Патриархом, он двадцать лет подряд каждую пятницу в московском храме Илии Обыденного читал акафист перед чудотворным образом этой иконы.

Журнал «Благодатный Огонь»

www.blagogon.ru

http://www.ruskline.ru/analitika/2012/05/03/pamyati_svyatejshego_patriarha_moskovskogo_i_vseya_rusi_pimena/

[Александр Васильевич]

Затворник Чистого переулка

Памяти Патриарха Московского и всея Руси Пимена



В трагические летние дни 1941 г. среди полесских болот произошел случай, не вошедший во фронтовые сводки Совинформбюро, но, тем не менее, очевидно, вполне достойный сегодня внимания историков. Спасаясь от наступающих частей вермахта, горстка бойцов из застигнутого врасплох гарнизона Красной Армии была загнана преследователями в непроходимую лесную чащу. Положение красноармейцев казалось безвыходным – дальнейший путь преграждал смертоносный торфяник, вступив на который, каждый из бойцов мог в любой момент провалиться в бездонную пропасть. Преследователи бойцов из зондер-команды СС, прекрасно понимая это, не торопились – они устроили привал на опушке леса, надеясь на то, что измученные люди рано или поздно, не выдержав немилосердной жары, смешанной с гарью пожарищ, жажды и невыносимого лесного гнуса, непременно сдадутся на милость тем, кто уже считал себя победителями в этом поединке. Время работало против красноармейцев, но, тем не менее, они не торопились, и устроили, возможно, последнюю в их жизни передышку.     «Извеков!» – едва слышным голосом командир вдруг подозвал одного из своих подчиненных. Стараясь не нарушать тревожной тишины, вызванный боец приблизился к командиру и услышал от него самый неожиданный вопрос, который можно было услышать в этой ситуации: «Ты ведь – поп, Извеков?». «Так точно, иеромонах...» – слегка опешив, ответил покрытый потом, пылью и копотью фронтовых дорог человек, в котором трудно было узнать не только православного священника, но и военнослужащего регулярной армии. «Тогда помолись обо мне!» – спокойным тоном, каким обычно отдавались самые будничные приказания, произнес командир. Боец опешил еще больше, но, привыкший не раздумывать по поводу распоряжений священноначалия, ни по поводу приказов командира, поднялся на ноги, пошатываясь от усталости, и, найдя по характерным приметам восток, произнес знакомые ему с раннего детства слова молитвы, которые, кроме того, в течение многих лет ему мне доводилось произносить публично. И видел он в тот момент не непроходимую стену леса, скрывавшую путь к смертоносной трясине – в мгновение промелькнули перед его взором купола Богоявленского собора в родном подмосковном Богородске, стены затерянного между Сергиевым Посадом и Александровым скита Святого Духа Параклита Троице-Сергиевой Лавры, лица наставников, старых регентов, отличавшиеся сильным эмоциональным пафосом службы в столичном Богоявленском храме в Дорогомилове.

Никогда еще, ни прежде, ни в дальнейшем этому иеромонаху, скрывавшему свое священство под формой бойца Красной Армии, не приходилось совершать таких молитв, о которых его тогда, кроме командира, просили в один голос и все бойцы, оказавшиеся вместе с ним на волоске от смерти. И, по свидетельству других участников этого события, впоследствии прошедших всю войну без единой царапины, произошло тогда настоящее чудо: стена леса словно расступилась, указывая красноармейцам едва заметную тропку у самой кромки торфяного болота, пройдя по которой, они оказывались недосягаемыми для преследователей.

             Воин-священник, совершивший на лесной поляне среди полесских болот этот необычный молебен, о котором умолчали фронтовые сводки Совинформбюро, именовался в воинских документах Сергеем Михайловичем Извековым. Он был призван в армию Андижанским военкоматом Узбекской ССР уже в первые дни войны и продолжил службу в должности заместителя командира роты по тылу в звании младшего лейтенанта. Но не все знали, что у этого военнослужащего, отличавшегося ревностной исполнительностью и какой-то странной, шедшей явно вразрез с духом его времени добротой есть и другое имя – иеромонах Пимен. Лишь дотошные особисты в то время знали, что в жаркий Узбекистан молодой иеромонах, успешно сдавший экстерном экзамены за курс Московской Духовной Академии и служивший регентом в Богоявленском храме в Дорогомилове в Москве, попал не по доброй воле, а по произволу неправого суда, определившего ему наказание в виде исправительных работ по рытью оросительных каналов. Местом же, где Сергей Извеков поначалу отбывал свое наказание, был его родной подмосковный Богородск (ныне – Ногинск) – он появился здесь на свет 23 июля 1910 г. Здесь же с ранних лет он встал на клирос в главном городском соборе, посвященном празднику Богоявления Господня.

В тринадцать лет Сергей Извеков был приглашен в архиерейский хор, а затем, в пору ранней юности, обучался премудростям церковно-певческого искусства под руководством лучших профессоров Московской консерватории и известных церковных регентов. Обучение это велось фактически частным образом – ведя борьбу против Церкви, безбожное государство нанесло один из главных мощных ударов по церковному образованию на всех его уровнях. Большинство сверстников Сергея Извекова сделало в то время выбор не в пользу веры в Бога и Церкви. Многие из них организовывали нелепые антирелигиозные демонстрации с богохульными маскарадами, проводили в институтах и техникумах «диспуты», фактически представлявшие собой публичное отречение от веры, воспитывались на кощунственных стишках из журнала «Безбожник», на страницах которого, в частности, был выведен такой якобы идейно прозревший персонаж, как Антипка-безбожник, призванный быть образцом для подражания для всех советских пионеров. Кроме того, этот герой внушал в своих клеветнических фельетонах читателям журнала «Безбожник» мысль о том, что богохульство и доносительство являются неотъемлемыми качествами юного строителя коммунизма. По свидетельству же всех, кто знал Сергея Извекова, он, еще будучи подростком, отличался отнюдь не детским образом мышления – выбор, сделанный, вопреки настроениям, утвердившимся в обществе в те времена, был вполне сознательным и самостоятельным.

В 1927 г. в столичном Сретенском монастыре Сергей Извеков принимает монашеский постриг в рясофор с именем Платон. Но судьба столичных монастырей в разгар усиливавшихся антирелигиозных гонений отличалась непредсказуемостью – по совету духовника молодой монах покидает Москву и отправляется в скит Святого Духа Параклита близ Сергиева Посада, уже переименованного в Загорск в честь столичного функционера. До этого скита еще не докатились тогда волны охвативших всю страну безбожных страстей. Это был один их дочерних скитов Троице-Сергивой Лавры – располагался он в нескольких верстах от нее и относился в свое время к Александровскому уезду Владимирской губернии.

Несмотря на уединенность и труднодоступность, этот скит принимал в своих стенах множество гостей, как людей, известных всей стране, так и простолюдинов. Здесь бывал протоиерей Успенского собора в столичном Кремле, когда искал место для своего уединения. Приезжал сюда и известный русский писатель Иван Сергеевич Шмелев. Эти имена гостей скита Святого Духа Параклита являются лишь самыми известными – поток паломников сюда на рубеже XIX-XX вв. быль весьма значительным, и уединенный лесной скит по своим традициям духовничества имел не меньшее значение по сравнению с расположенными рядом Троице-Сергиевой Лаврой и Смоленской Зосимовой пустыню. Пребывание здесь юного монаха Платона, приехавшего сюда из суетной столицы, несомненно, стало одной из последних на тот момент ярких страниц в истории этого скита. Рясофорный монах Платон был пострижен в этой обители в мантию – более строгий по сравнению с рясофором чин монашества по части принятого в нем устава. При этом чаще всего принято вновь менять имя постригаемого, и монах Платон получил теперь имя Пимен, которое он носил уже на протяжении всей оставшейся долгой жизни.

В 1931 г. иеромонах Пимен (Извеков) экстерном сдал экзамены за курс Московской Духовной Академии комиссии, состоявшей из живших еще в Москве ведущих профессоров этого учебного заведения, работавших там еще в дореволюционную пору. Авторитетнейшая комиссия, возглавлявшаяся профессором протоиереем Александром Зверевым, была поражена блестящими знаниями молодого священнослужителя.

После этого его направили в Богоявленский храм в Дорогомилове на должность регента – хор храма состоял, в основном, из молоденьких девушек, бывших всего на два-три года младше своего регента. Происходили они, как правило, из верующих семей, конечно, резко отличались от своих сверстниц, которые приняли веяния своей эпохи и категории новой идеологии, в основе которой лежал неоязыческий культ раскрепощенности и свободы, как называли этот те, кто данный культ проповедовал. Успехи молодежи в сфере науки, спорта и искусства должны были, как ничто другое, работать на утверждение безбожного тоталитаризма. Но все же далеко не вся молодежь готова была принести свою молодость в жертву торжеству тоталитарных идей – собираясь после спевок на чаепития хористки шутили, смеялись, выражая в этих шутках мечту любой девушки об удачном замужестве, становившуюся тех условиях все более и более нереальной.

Спустя много лет участники тех памятных спевок вспоминали, что иеромонах Пимен был не по годам серьезен и, казалось бы, был чужд наивным и легкомысленным шуткам, но никогда эта внешняя суровость не была показной и грозной. Те, кто общался с этим человеком долгие годы, отмечали, что чувство юмора было для него характернейшей чертой, но в тот момент молодой иеромонах, вероятно, предвидел и некоторые достаточно трагические повороты своего дальнейшего жизненного пути.

Далее же в официальной биографии имеется довольно длительный пробел, скрывающий период, когда иеромонах Пимен пережил участь множества священнослужителей, попавших под жернова сталинских гонений на Церковь. Незадолго до ареста он позировал знаменитому художнику Павлу Дмитриевичу Корину, писавшему свое масштабное полотно «Русь уходящая». Просветленное лицо молодого иеромонаха призвано было символизировать на этом полотне Церковь, как один из основополагающих элементов прежней, уходящей, казалось бы, если не навсегда, то, по крайней мере, на века Руси. Картина эта правда, оказалась пророческой лишь отчасти – на ней в сане иеромонаха был изображен будущий Патриарх Московский и всея Руси Пимен, который без малого два десятилетия являл собой этот характерный символ своего времени, возглавляя Русскую Церковь.

До этого будущему Предстоятелю Русской Церкви предстояло пройти тернии гонений и войны – этот отрезок его жизненного пути известен, главным образом, опять-таки не по документам, а по воспоминаниям, и, кроме того, по отдельным, порой отрывочным и далеко не самым достоверным свидетельствам. Но все же тем откровенным сведениям, которые свидетельствуют потомкам о мягком и добром, явно не вписывающемся, например, в настоящее время характере Патриарха Пимена, очевидно, следует верить. Из отрывочных воспоминаний известно, что прежде, чем оказаться в жарком Андижане, иеромонах Пимен был этапирование на север, под Архангельск. Там застал его один священник, также вынужденный коротать здесь горькие годы ссылки.

Добравшись на перекладных до заброшенного ссыльного поселка, новый поселенец стал искать место для житья. Для ссыльных это было настоящей мукой: местные жители не жаловали «врагов народа», и товарищи по несчастью вполне могли оказаться уголовниками, не упускавшими повода показать свою силу над «попами», а также, различными идеологическими противниками. Были это, в частности, большевики, пострадавшие от своих же однопартийцев, троцкисты, эсеры, сектанты, специально подселявшиеся комендатурой к «служителям культа», чтобы навязывать им свои бесплодные дискуссии о Боге и глумление над верой. С трепетом в душе молодой священнослужитель переступил порог избы, отведенной ему для житья в ссылке. Сосед, с которым ему предстояло коротать эту ссылку, от других ссыльных внешне, казалось бы, мало чем отличался, но что-то в выражении его лица, доброй улыбки и учтивого приветствии показалось приехавшему новому поселенцу необычным. Взгляд вновь приехавшего поселенца упал на тюремного образца койку, где лежал новорожденный жеребенок. Эта трогательная сцена настолько дисгармонировала с тем, что происходило вокруг, с полным пренебрежением к человеческой жизни, обесценившейся до предела. Заботиться в этой ситуации о животных, казалось бы, и подавно никому бы не пришло в голову. Увидев недоумение вошедшего по этому поводу, прежний обитатель комнатенки в ссыльной избе пояснил: «А это у нас – сиротка... Мать его ногу сломала, а комендант велел ее на мясо забить...».

«Слушай, – только и смог произнести совершенно изумленный увиденным вновь прибывший ссыльный – А ведь не простой ты человек»! «Да, я – иеромонах... – отвечал «хозяин» ссыльного дома – таких, как он и иеромонах Пимен, было там в те годы много, и составляли они подавляющее большинство жителей этого затерянного в северной глуши поселка.

Узнать в этом обритом наголо, одетом в тюремный ватник истощенном человеке регента крупного столичного храма было почти невозможно. Память собеседника будущего Патриарха, единственного свидетеля этого эпизода, не зря сохранила его на долгие годы для потомков. Точно таким же образом стали известны и другие эпизоды необычной биографии Первосвятителя, относящиеся ко временам антицерковных гонений Советской власти и его фронтовой службы.

Эпизод с молебном на лесной полянке среди полесских болот известен, конечно, лишь по воспоминаниям участников этого события – несмотря на строжайшую секретность, вызванную не столько директивами начальства, сколько самим духом времени, по воинским частям вскоре поползли слухи, которые вполне могли бы быть расценены, как вражеская пропаганда и закончиться для участников данного события военным трибуналом по грозной политической статье и расстрелом. Но сила молитвы, совершенной будущим Патриархом, хранила долгие годы и его самого, и его сослуживцев – воина-монаха по приказу командования удалили из строевой части в тыловую.

Далее же, по некоторым данным, (опять же, не вполне достоверным), младший лейтенант Сергей Извеков, он же – иеромонах Пимен, служил фельдшером в санитарном поезде, примерно таком, какой был показан в известном фильме «Офицеры». Поезд этот однажды попал под бомбежку, будущий Патриарх был при этом ранен, больше же никто серьезно не пострадал. Пока же он лечился в госпитале, по воинским частям вновь поползли слухи о чудодейственной силе молитв, отводящих от людей страшную смерть. И люди, казалось бы, еще недавно непоколебимо уверенные в своем атеизме, отчасти верили этим слухам – в их памяти еще не до конца выветрились рассказы бабушек о чудесах, совершенных Спасителем из прочитанных ими в детстве жизнеописаний святых и Евангелия.

Отношение народа к религии после перенесенных им бедствий войны сильно изменилось – этого не могли к концу войны не признать и высшие власти безбожного государства. Бывший политический ссыльный Сергей Извеков оказался в том месте, о котором во времена таинственного молебна у кромки полесских болот не мог и мечтать – теперь уже в звании майора служил в штабе у легендарного генерала армии Н. Ф. Ватутина, искренне ценившего исполнительность и честность воина-иеромонаха. Но кто-то донес в НКВД, что под видом добросовестного и необычайно скрупулезного в служебных делах офицера из штаба армии скрывается «служитель культа» – майор Извеков был арестован и приговорен к десяти годам лишения свободы.         Эта ситуация наглядно показала, что разительные изменения, происшедшие в отношениях государства и Церкви, не были глубокими и коренными. Церковь по-прежнему оставалась для безбожной власти одним из главных идейных противников. Но иеромонах Пимен неожиданно был освобожден – причины такого странного поворота стали известны поначалу опять-таки по слухам, долго ходившим по советским воинским частям: наиболее распространенным же из них была информация о том, что сам генерал армии Н.Ф. Ватутин обивал пороги военных трибуналов, стремясь защитить своего подчиненного от неправедного наказания. Ведь ему-то, как никому другому, было известно, как ревностно служил иеромонах Пимен Отечеству в годы войны на всех порученных ему участках. И, опять же, по информации из весьма недостоверных источников, с этой информацией командир был готов дойти до самых высоких кремлевских кабинетов.

Но слухи слухами, однако, доподлинно известно лишь то, что, оказавшись на свободе, иеромонах Пимен решил вернуться к священническому служению. В этот период во всех епархиях открывались храмы, в которые архиереи, пережившие тюрьмы и ссылки, с бору по сосенке собирали уцелевшее духовенство. В 1944 гг. была восстановлена и древняя Владимирская епархия – в свое время разгром древней церковной столицы был одной из стратегических задач атеистического государства. Назначенный управляющим епархией епископ Онисим (Фестинатов), возведенный в архиерейский сан из вдовствующего приходского духовенства, пытался хотя бы в какой-то мере возродить былое величие православных храмов Владимирской земли. Во многие приходы, в том числе, и сельские, он назначал необычных священников – это были вышедшие из заключения наместники столичных монастырей, профессора дореволюционных Духовных Академий.

(Окончание следует)

[Александр Васильевич]

(Окончание)

Особое место в ряду священников, назначенных новым епископом на приходы занимал и иеромонах Пимен (Извеков) – жизненный путь его просто изобиловал невероятным количеством неожиданных поворотов, хотя, в целом, конечно, все они были типичными для людей его поколения. Новый же поворот в жизни иеромонаха Пимена произошел как раз в 1944 г., когда он был назначен настоятелем Благовещенского собора города Мурома.

Древний город на Оке отчасти повторил в своей истории в XX в. то, что было характерно в это время и для всей епархии. Здесь были закрыты все монастыри, пережившие в свое время набеги монголо-татар, грабежи поляков, мученически закончили здесь в XX в. свою жизнь здешние священники и епископы (Муромская епархия была викарной в составе Владимирской). К концу Великой Отечественной войны церковная жизнь в Муроме теплилась лишь в Благовещенском соборе, бывшем ранее монастырским. Главным храмом монастыря был Благовещенский собор, который в течение веков являлся местом подвига многочисленных муромских святых. Советская пропаганда, активно использовавшая в своих целях патриотическое служение Церкви, тем не менее, пыталась рисовать церковную жизнь как нечто жалкое, темное и ущербное.   

 

Церковная жизнь города Мурома в те годы, когда там служил иеромонах Пимен, отнюдь не производила жалкого впечатления – еще до войны здесь поселились монахини, изгнанные из закрытого в 1927 г. властями Серафимо-Дивеевского монастыря. Первое время их духовником был архиепископ Тамбовский Зиновий (Дроздов), живший в Муроме в ссылке. Затем для Церкви наступили самые тяжелые времена, и духовное руководство общиной дивеевских монахинь было восстановлено лишь иеромонахом Пименом. Как опытный регент, он создал из этих монахинь хор, не уступавший ни в чем столичным. К сожалению, слышать его пение могли не все: значительная доля мужского населения города была на фронте, не менее значительная часть прихожан не отказалась от всенародного осознания собственного безбожия, навязанного властями. Прихожанами храмов были, в основном, женщины – древние старушки, не утратившие своей веры в годы гонений, более молодые солдатские жены и вдовы. Мужчин же было немного: несколько благообразных стариков да калеки, пришедшие с фронта.

Но вскоре наступил день, когда население города, несмотря на все усилия партийных органов и НКВД, мощным потоком буквально хлынуло в храм – это был день, которого народ ждал долгих четыре года, праздник Победы, совпавший с пасхальными торжествами. За всю свою многовековую историю Благовещенский собор Мурома еще поистине не знал такой Пасхи! Пел хор дивеевских монахинь, созданный иеромонахом Пименом, и привычные слова пасхальных песнопений были наполнены двойной радостью. Звучала проповедь настоятеля, и в ней раскрывались духовные истоки такого важного исторического события, как Победа советского народа в Великой Отечественной войне.

Однако Пасха 1945 г. стала для иеромонаха Пимена прощанием с городом Муромом и здешней его паствой. В следующем, 1946 г., архиепископ Сергий (Ларин), ведавший в Московской Патриархии хозяйственными делами, предложил иеромонаху Пимену должность казначея Афонского подворья в Одессе, а также должности секретаря епархиального управления в Ростове-на -Дону или наместника Троице-Сергивой Лавры. Должности эти в итоге он занимал поочередно, и таковы были следующие этапы биографии будущего Патриарха, которые были связаны с нелегкими годами монастырского строительства, сложными до предела отношениями с советской бюрократией.       В 1957 г. архимандрит Пимен был рукоположен в сан епископа Балтийского, викария Одесской епархии, спустя год посетил Владимир. Сохранилась фотография того времени – богослужение в Успенском кафедральном соборе совершает епископ Пимен вместе со своим бывшим епархиальным архиереем – архиепископом Онисимом (Фестинатовым) и жившим тогда на покое в поселке (ныне – город) Петушки епископом Ковровским Афанасием (Сахаровым). Посещение древней церковной столицы Руси напомнило будущему Первосвятителю, конечно, и годы его служения в Муроме, всегда вспоминавшиеся им с неизменной благодарностью. После этого посещения Владимира в 1958 г. будущего Патриарха ждал, пожалуй, самый сложный поворот его жизненного пути, связанный с избранием на самое нелегкое и ответственное служение Церкви. Епископ Дмитровский, митрополит Тульский, митрополит Крутицкий и Коломенский – таковы были следующие этапы жизненного пути будущего Патриарха Пимена.



И, наконец, в 1971 г. воспитанник скита Святого Духа Параклита занял Патриарший престол. О годах Патриаршества Пимена в наши дни написано немало – далеко не всегда оценки этого времени, несомненно, объективны и справедливы. Но все те авторы, чьи позиции нельзя характеризовать, как крайности, сходятся в одном – избрание Патриархом Пимена нив коей мере не было случайным: как и служение его предшественников, его время в истории Православной Церкви в России было, очевидно, обусловлено исторической закономерностью.

Рассмотрим для сравнения несколько непримиримых позиций в оценке личности Патриарха Пимена. Одна из них содержится едва ли не в самом скандальном документе, извлеченном на свет в эпоху гласности и известном под наименованием «Записка Фурова». Высокопоставленный функционер печально известного Совета по делам религий при Совете министров СССР, тесно связанный с высшим руководством партии и КГБ, охарактеризует Патриарха Пимена, как человека крайне осторожного и послушного, а потому удобного для властей на высшем посту в Русской Православной Церкви. Подоплека данного пассажа вполне понятна: по своему положению и аппаратному образу мышления автор пресловутой «Записки» не мог не изливать потоков хулы на Церковь и Патриарха. Но, в полном соответствии со спасительными словами Священного Писания, эта хула обернулась – похвалой. Патриарх Пимен на своем месте не был политиком – он был служителем Церкви, которой был готов служить в любом качестве, хоть регентом, хоть старшим из епископов.         

Другая, диаметрально противоположная оценка деятельности Патриарха Пимена изложена в романе «Записки приходского священника» архимандрита Иоанна (Экономцева), долгое время возглавлявшего синодальный Отдел катехизации и религиозного образования. В этой книге один из ее героев называет Патриаршество Пимена «позорным понтификатом», намекая на послушность Первоиерарха безбожной власти, в какой-то мере – даже на зависимость от нее.

Почва для подобных рассуждений людей на эту тему была в немалой степени подготовлена демократическими средствами массовой информации времен разгара перестройки. У многих в памяти остались кадры, когда, казалось бы, старый и больной человек регистрируется, как депутат самого «демократичного» Верховного Совета СССР созыва 1989 г. В последние годы жизни Патриарха Пимена и наиболее активно после его смерти, многие выступали с нападками на Первоиерарха, видя в этом избрании явное вмешательство Церкви в государственные дела. Но лишь те, кто пережил то время, смогут представить себе в полной мере, какое мужество потребовалось для этого шага уже, действительно, неизлечимо больному человеку. Перед телекамерами предстал тот, кому в течение десятилетий выпало нести на своих плечах нелегкий груз – это были гонения на Церковь Сталина и Хрущева, брежневское безвременье, когда священников и епископов не отправляли в массовых масштабах по тюремным этапам, но отношения Церкви и государства определяли серые и безликие фигуры, подобные небезызвестному Фурову.             Позади были и испытания Великой Отечественной войны, подробнее описанные чуть ранее, наконец, позади было кратковременное памятное служение в Муроме. Прошлое тяготело над Патриархом Пименом и в течение всей его долгой жизни, о чем наглядно свидетельствует и такой эпизод. Однажды, находясь на лечении в санатории в подмосковной Барвихе, Патриарх прогуливался по лесу и встретился с узбекскими хлопкоробами, отдыхавшими здесь же. Необычного собеседника тут же засыпали вопросами, на которые тот свободно отвечал, причем по-узбекски. Рытье каналов в Андижане по приговору сталинского «суда» не могло не наложить своего отпечатка на память Первосвятителя. Он не любил по понятным причинам ни вспоминать, ни распространяться об этом, и данный факт до самого последнего времени отсутствовал в его официальной биографии.

Еще одна, вполне своеобразная попытка критического осмысления деятельности Патриарха Пимена была и его времени протоиереем Михаилом Ардовым в его нашумевшей в свое время книге «Мелочи архи, прото и просто иерейской жизни». На фоне довольно жесткой, иногда весьма субъективной критики Патриарха Пимена, эта книга выглядит едва ли не панегириком. Даже то, что протоиерей Михаил Ардов в силу особенностей своего мировоззрения отмечает, как недостатки деятельности Патриарха, оборачивается, как и многое другое, на поверку достоинствами. Так, например, автор книги отмечает, что Патриарх в полной мере обладал своеобразным сословным юмором и, несмотря на преклонный возраст и старческие болезни, всегда живо реагировал на важнейшие события церковной и светскость жизни. Несомненно, глубоко символичен и тот факт, что такое знаковое и переломное для отношений Церкви и государства событие, как празднование 2000-летия Крещения Руси, произошло именно во время правления Патриарха Пимена. Голос Православной Церкви с каждым годом все громче и увереннее звучал на различных представительных международных форумах, общество по обе стороны «железного занавеса» все более и более ощущало на себе признаки глубочайшего духовного кризиса.

Имевший поистине вселенское значение юбилей Крещения Руси стал достойным венцом деятельности Патриарха Пимена. Тяжкий груз прожитых лет, перенесенные при этом невзгоды делали каждый шаг Первосвятителя невыносимо трудным – все реже и реже появлялся он на общественных мероприятиях. Но особенно невыносимо для Патриарха было то, что он не мог, как прежде, часто совершать богослужения. Однако и в этот момент силы и бодрость духа никогда не покидали Первоиерарха до самых последних дней.

Одним из последних его мужественных поступков стал отказ от операции по удалению опухоли на горле, предложенной консилиумом лучших хирургов страны.

А в это время народ окончательно отвернулся от безбожной идеологии, под знаменем которой некогда разрушались храмы и уничтожались наиболее просвещенные и авторитетные священнослужители. Государственный атеизм неизбежно терпел свой крах, уже возрождалась монашеская жизнь в Оптиной пустыни и столичном Свято-Даниловом монастыре, по всем городам и весям огромной страны верующим возвращались руины, некогда бывшие великолепными храмами. Но вот наступил 1990 г., полный надежд и тревог. Произошли перемены и в состоянии здоровья Первосвятителя: недуг начал отступать, и в этот момент многие даже поверили, что закаленный лишениями организм Патриарха победит болезнь.

Первые месяцы наступившего года прошли в стране под знаком события, весьма радостного для России – обсуждения проекта нового Закона о свободе совести. Государство частично признавало свою огромную вину перед миллионами верующих за кровавые репрессии, впервые не только декларировало, но и пыталось обеспечить соблюдения права граждан на свободу совести, формально закрепленного в брежневской Конституции, было готово также впервые в своей истории предоставить Церкви статус юридического лица. Пасха, выпавшая в 1990 г. на 15 апреля вселила в сердца людей немало радостных ожиданий. Как и все общество, Церковь оказалась на пороге важнейших перемен. Но главными действующими лицами этих перемен суждено было стать уже совсем другим людям...

На 3 мая 1990 г. было назначено очередное заседание Священного Синода. Происходивший в это время процесс возвращения общества к своим духовным корням и веками складывавшейся системе духовных и нравственных ценностей отнюдь не был благостным и безболезненным, но сопровождался иногда острейшими конфликтами и нестроениями. Нашумевшая конфликтная ситуация в Суздале, вызванная желанием настоятеля местного храма перейти в юрисдикцию Русской Православной Церкви за Рубежом, крайне затянутая религиозная ситуация на Украине, стихийное, а потому не всегда поддающееся разумному пониманию пробуждение религиозного чувства в народе – таковы были наиболее характерные черты приближавшегося начала нового тысячелетия христианской эры. Незадолго до назначенного заседания Священного Синода болезнь Первосвятителя вновь обострилась, но в нужное время Патриарх, превозмогая боль, появился в здании Патриархии в Чистом переулке в Москве. Патриарх приветственным жестом пригласил членов Священного Синода в зал заседаний, и в этот момент почувствовал себя плохо.

 – Начинайте без меня, – слабеющим, но твердым голосом произнес Патриарх, – А я немного отдохну и к вам присоединюсь.

Это были его последние слова. Секретарша-монахиня на мгновение отошла к столу, чтобы налить Первосвятителю стакан воды. Когда она вернулась, Первосвятитель неподвижно сидел в своем кресле. Лицо его было спокойным, и он как будто вздремнул на минуту – другую – часы в приемной Патриарха показывали двадцать минут четвертого, и с этого момента в истории Русской Православной Церкви начался новый этап. Позади остались позорные для государства, но славные для Церкви страницы, связанные с безбожными гонениями и преодолением спровоцированных властями нестроений и расколов в церковной среде. Позади остались и наиболее, с точки зрения исторической науки, важные эпизоды, связанные, в том числе, и с пребыванием Патриарха Пимена на Владимирской земле. И они, несомненно, не должны быть преданными забвению либо считаться чем-либо, носящим сугубо местный характер – именно из подобных эпизодов в течение столетий складывалось красочное жанровое полотно, которая представляла собой история вселенского Православия.

Андрей Торопов (г. Владимир)

http://www.voskres.ru/podvizhniki/toropov3.htm

[Александр Васильевич]

Протоиерей Николай Соколов

Воспоминания о Патриархе Пимене



Радонеж, ведущий – Е.Никифоров

Е.Никифоров: Христос Воскресе!

О.Николай: Воистину Воскресе!

Е.Никифоров: Я рад видеть Вас в эти пасхальные дни в нашей студии. Сегодня мы будем вспоминать  замечательного человека, нашего с вами Святейшего Патриарха Пимена. Поводом для этой беседы послужило то, что, во-первых, 3 мая – день его памяти, а во-вторых, в интернете гуляют странные мемуары, приписываемые Его Святейшеству, и это вызывает много недоумений. Люди гадают, правда это или нет, пытаются духовно объяснить его высказывания.  В этих «мемуарах» встречаются странные вещи, например, Патриарху приписываются такие слова: «Как жалко, что я в 15 лет был пострижен в монахи! Не насладился жизнью...».  Потом он якобы говорит: «Как жалко, что я был на войне. Был бы я капелланом, а то мне приходилось держать в руках оружие, а как монаху мне вроде это не с руки, неправильно». Поэтому я обратился к Вам, отец  Николай, к человеку, который его действительно знал. И мой первый вопрос: как долго и с какого времени Вы знали Святейшего Патриарха Пимена?

О.Николай Соколов: Милостью Божией мне впервые пришлось с ним познакомиться, когда мне было лет 10-11. Тогда он был митрополитом Московским, Крутицким и Коломенским, и очень любил приезжать в наше родовое имение, как я говорю, в деревню Гребнево.  Где вырос я, где рос мой отец, где он служил одно время, где служил о. Иоанн Крестьянкин. И Святейший Патриарх, будучи митрополитом, приезжал без предупреждения, просто посетить наш храм и помолиться в нем, иногда даже вечером. Помню зимний вечер, вдруг  - стук в дверь, мама открывает, а на пороге стоит митрополит Пимен. И так я впервые его увидел, занесенного снегом, в бобровой шапке (не в клобуке, не в скуфье, а в бобровой шапке!). И говорит: «Я приехал навестить вас в Гребнево, храм откроете?». И мы пошли с ним в храм, там он провел богослужение, я даже не помню какое, это было вечернее его посещение, а потом он несколько раз бывал на литургиях.

Е.Никифоров: Это же очень важно – сразу в храм!? Т.е. он не просто хотел отогреться душой в вашей семье, посидеть за столом…

О.Николай Соколов: Нет, он приехал на машине, по-моему, «Победа», и на что я обратил внимание – за рулем была женщина, они вдвоем приехали, и он поехал в храм, послужил там, помолился, навестил кого-то. И после этого я его еще два раза встречал в Гребнево. Отца моего он знал, видимо, с послевоенных лет. Не знаю, встречались ли они на фронте. Но так как оба были фронтовики, то у них были общие интересы, воспоминания, о которых они за столом нет-нет да перемолвятся, уже сидя в своем храме Адриана и Наталии на Лосиноостровской. И там я чаще встречал его на празднике  Владимирской иконы Божией Матери 8 сентября и в день памяти мучеников Адриана и Наталии. Это был престольный праздник храма, где отец мой был сначала просто священником, а потом настоятелем. И уже, будучи митрополитом, а потом и Патриархом, он почти каждый год приезжал и служил в этом храме на престольный праздник.

Е.Никифоров: А почему праздновалась такая память этих святых?

О.Николай Соколов: Он их очень любил, считал, что они  - покровители семьи. И потом, это же день Владимирской Божией Матери, он всегда хотел почтить святыню. Т.к. в Патриархии был маленький храм Владимирской Божией Матери, то он обычно благословлял служить тех архимандритов или иеромонахов, кто там работал, а сам выезжал, чтобы хотя бы немножко пообщаться с московской паствой. Он очень любил этот приход, и это было неформальное общение. После Литургии он оставался покушать и гулял по саду, рассказывал разные интересные вещи, беседовал с настоятелем храма о. Михаилом Кузнецовым. Был такой известный протоиерей, который прошел серьезную школу жизни, будучи в своё время обновленческим епископом, потом он принес покаяние и до конца жизни служил в храме Адриана и Наталии. А в своё время он закончил высшее учебное заведение в Петербурге, учился на юридическом факультете вместе с композитором Рахманиновым… И я помню, что Патриарх расспрашивал, как и  что, и пользовался тем, что на приход приходили люди, которых он знал, но не мог принять в Патриархии по разным причинам. Назначал им этот день, и люди приходили туда. И я помню, это были беседы  почти вплоть до исповеди. Люди ему исповедовались, говорили, он благословлял их, и нескольких своих близких людей, которых хорошо знал, он поручил моему отцу для духовного окормления. При этом сказал: «Я уже в сане Патриарха, и мне трудно совмещать роль духовника и Патриарха одновременно, поэтому возьмите, пожалуйста, их к себе на духовное попечение».

Е.Никифоров: Из Ваших слов сразу возникает несколько иной образ патриарха Пимена, нежели представляется из других воспоминаний.  О нем же  говорили, что он был крайне замкнутым человеком?

О.Николай Соколов: Да, у него были как бы две манеры поведения – одна с друзьями, близкими, кого он знал, кого любил, кто был в его сердце, кому он доверял. А другая – когда он был в стенах Патриархии или в определенных официальных инстанциях, куда его приглашали, тогда уже он был более сдержан, строг, молчалив и немногословен.

Е.Никифоров: Т.е. даже стенам Патриархии  нельзя было особенно доверять.

О.Николай Соколов: Он это знал. Я был у него референтом больше 10 лет. Иногда, когда нужно было что-то сказать - он вызывал меня звоночком в кабинет, поманит пальцем к столу, напишет на бумаге то, что нужно мне сделать, сказать, позвонить. «Понял?». - «Понял». – «Иди!». Все  молча.

Е.Никифоров: И Вы прекрасно все понимали?

О.Николай Соколов: Да, я понимал, всё написано – всё сделано. И потом, когда все послушания исполнены, я так же писал, что всё исполнено, или показываю ему те или иные документы. Еще я могу сказать, что он часто и много занимался благотворительностью. Об этом, может, кто-то знает, кто-то не знает. Перед Пасхой, Великим постом он посылал в то время по тысяче,  две тысячи рублей (это большие деньги тогда были). Тогда зарплата у нас была 100-200 рублей. А он такие суммы отправлял в монастыри, частным лицам, кого он знал, кому он хотел помочь, поздравить к Пасхе. И иногда писал телеграммы, которые я тоже возил, иногда письма, которые я опускал. И что характерно, об этом знали только он и я, которому он это поручал. Я, может быть, знаю не всё, потому что нас, референтов, было несколько. Например, о.Владимир Шишигин, ныне архимандрит Дионисий, тоже очень много знает про него, ему давались личные поручения, моим братьям иногда, еще был о. Никита. И закончив то или иное послушание -  а я как-то забыл, и он спрашивает: «Ну, что?». – «Простите, я забыл доложить». В таком случае он говорит: «Ну, всё хорошо, покажите квитанции на письма, что Вы отправили». И на всех его сообщениях и письмах была подпись: «П.П.Московский». «Петр Петрович Московский» (смеется). Кто знал, кто это ему прислал, тот понимал. Вот такой был человек интересный…

Е.Никифоров: А насколько вот эти ныне распространяющиеся воспоминания (я знаю, что Вы их читали), могут быть признаны хоть в какой-то степени достоверными?

О.Николай Соколов: Во-первых, то, что он воевал – это факт. И что он был ранен во время войны, и болезни у него были, связанные с военным временем. И то, что он иногда в своем разговоре упоминал слова, связанные с военной тематикой, чувствовалось, что это не просто так. «Рассупонить», «запрягать», т.е. он был связан, может быть, даже с какими-то конными частями. И он очень хорошо относился к военным, любил военных и сочувствовал им. У него были друзья из высшего командования, видимо, кто-то из них знал его еще по фронту. Он иногда встречался с ними, но неофициально, старался, чтобы это нигде не прозвучало. И таких высказываний как в этих «воспоминаниях», я от него никогда не слышал.

Е.Никифоров: Т.е. сожаления, что он был на военной службе, высказано не было?

О.Николай Соколов: Нет, не было. И о том, что он раньше времени был пострижен в монашество, тоже. Не могли его постричь в 15 лет! Он был долгое время послушником, потом - рясофорный постриг, но окончательно он принял монашество уже взрослым человеком.

Е.Никифоров: А он любил монашество?

О.Николай Соколов: Он любил Церковь, любил церковный Устав. Любил истинных монахов, которые понимали, что такое монашеский подвиг. И если человек вел себя не совсем достойно, как ему казалось, он часто вздыхал, иногда говорил прямо, кто и что это за человек, т.е. давал ему очень четкую характеристику. Вот, например,  посмотрел на одного, и говорит: «Вот, что ты думаешь? Кто он?» Я пожал плечами. А он говорит: «Видишь, борода у него Аврамова, а душа-то Хамова».

Е.Никифоров: Т.е. он был очень пристрастен и внимателен к тем, кого рукополагал, кого приближал к себе?

О.Николай Соколов: Очень! Я это испытал на себе, потому что «руки своей налагая коль скоро», он на это очень четко смотрел, и мы, его ближайшее окружение, иподьяконы, его сотрудники по Патриархии -  годами ждали момента рукоположения. И хотя он не отказывал никому, и как было в моем случае –посмотрел моё прошение, написал «Благословляется». Я пришел, вдохновленный тем, что раз Патриарх написал мне: «благословляется», значит, скоро всё будет. Но проходит месяц, два, полгода, год.  Я смотрю -  что-то ничего не двигается…

Е.Никифоров: И сколько же прошло времени?

О.Николай Соколов: 6 лет.

Е.Никифоров: 6 лет?! После благословения?!

О.Николай Соколов: Да. И мне неудобно было к нему подходить, я боялся подойти и попросил брата: «Ты спроси, о.Сергий, мне готовиться вообще? Как-то надо быть?». И отец  Сергий спросил у Патриарха: «Вот, Николай просит прощения, но как ему быть? Готовиться? Когда это будет?». А он говорит: «Когда Бог даст».

Е.Никифоров: И это при всей его  близости к вашей семье, казалось бы, он изнутри знал вашу семью, приезжал к вам домой, и всё равно: «нет-нет, подождем,  как Бог даст», какие замечательные слова!

О.Николай Соколов: И вот моё рукоположение случилось на праздник Благовещения, когда я совершенно этого не ожидал. Это тоже его характерная черта. Мы в этот день пришли служить литургию в Елоховский Богоявленский собор, и на облачении, когда меня облачали в иподьякона, он спросил: «Ты утром завтракал?» Я говорю: «Нет, не завтракал». – «Хорошо». Я еще подумал: «Странный вопрос, почему это он спросил меня об этом?». И замолчал. Потом подождал владыку Сергия, брата моего, он был старший иподьякон, и говорит: «Скажи Николаю, что я сегодня буду его рукополагать». Для меня это было потрясением, и я Сергию говорю: «Я же правило не читал, я не готовился». Сергий пошел сразу к Святейшему, говорит: «Владыка, он правило не читал», а тот отвечает: «Ну и что? Потом прочтет». Вот, видите, какое неформальное отношение. И в этот день я уже пришел домой в сане дьякона. Я даже не помню, что я чувствовал, но это был переворот в моей жизни. Я понял, что в церковной жизни человек не должен иметь своего «я»: «я хочу», «я буду». Вот, есть воля Божия - или нет воли Божией. Поэтому я и руководствуюсь этим в своей жизни до сих пор.

Е.Никифоров: А богослужение он любил?

О.Николай Соколов: Очень. Это было то, что делало его личностью. Самое важное, что он в своей жизни делал -  это служил Богу. Притом, служил  неформально: в каждое слово он вкладывал тот смысл, который чувствовал в своем сердце. Все знают прекрасный Канон Андрея Критского, который он читал. Он удивительно проникновенно читал, зная и понимая всё, что там написано, всю ветхозаветную и новозаветную историю он переживал, это чувствовалось в каждом его слове. А вообще богослужение он совершал так, как ему подсказывало его сердце. Я могу рассказать одну историю, когда я первый год работал в Патриархии, это был вечер на Новый год, 1 января, когда в Патриархии почти никого не было.

Е.Никифоров: Сколько Вам было лет?

О.Николай Соколов: 28 лет. Я был дежурным, мы сутками там дежурили, звонки были самые разные, нужно было их принимать, отвечать. Итак, вечер 1 числа, я вдруг слышу шаги за мной, и в дверях появляется Святейший Патриарх, в подрясничке, с панагией, и говорит: «Открой храм». Я открываю домовый храм, он говорит: «Подай мне, пожалуйста, общую Минею и епитрахиль». Я ему подал и то, и другое, он произнес возглас и сказал: «Читай Шестопсалмие». Я прочел Шестопсалмие, затем он пропел сам тропари, и сам стал читать канон. Я стоял рядом и подпевал ирмосы. Мы допели последний тропарь, он сказал ектенью, сразу отпуст, и говорит мне: «Иди домой». Я иду домой и говорю: «Пап, мы сегодня с Патриархом вдвоем служили в храме. Какой завтра праздник?». – «Ничего вроде, первое число». По календарю посмотрели - ничего нет, простые святые, почему он служил? – «А что он поминал?» – «Он говорил: «Святый праведный отче Иоанне, моли Бога о нас». Отец говорит: «Завтра день памяти святого праведного Иоанна Кронштадтского».

Е.Никифоров: Это же тогда, когда его еще и поминать-то нельзя было…

О.Николай Соколов: Да, его поминали еще только как о. Иоанна Сергиева.

Е.Никифоров: Даже не то, чтобы поминали,  а за революционера считали.

О.Николай Соколов: Да, да, его клеймили как черносотенца. И до его канонизации в нашей Церкви было еще очень далеко. Это был, по-моему, 1978 год, и я увидел, как Патриарх Пимен лично молился еще непрославленному святому, которого он почитал. Для меня это тоже было потрясением.

Е.Никифоров: Вот, само такое отношение -  это же было не демонстративно, он же не сказал Вам какую-то пафосную речь, не выступил перед Вами с проповедью или поучением…

О.Николай Соколов: Ни слова! Молчание и «пойдем, помолимся».

Е.Никифоров: Вот я сейчас думаю, о. Николай, что это крайне полезно послушать и нашим слушателям, и  духовенству. Вот как бы кто поступил? Патриархия пустая, или Епархиальное управление пустое, или на приходе никого. И вдруг не просто – ой, Николай, ну идем чайку попьем, скоротаем время. Что-нибудь такое житейское. Нет. «Николай! Идем, помолимся». Это совершенно удивительно.

Е.Никифоров: А как он относился к Богослужебной музыке? Он, кстати, был доволен, как вы там читали и пели?

О.Николай Соколов:  Ну, после наших Богослужений, когда мы пели с ним вдвоем. Так еще пару раз было, когда я один оставался. Там был еще о. Никита Пронин, который сейчас архимандрит в Лавре. И вот он служил, а мы с ним вдвоем пели.  И он  однажды, заканчивая такую службу, сказал: «А у вас, оказывается, хороший слух». О том, что я окончил консерваторию, он как-то не знал.

Е.Никифоров: Ну,  видимо, не особо личное дело просмотрел.

О.Николай Соколов:  Но он очень любил вообще музыку. Был очень музыкальным человеком. Он впервые завел за патриаршим Богослужением такой порядок, что сам лично курировал, что поет хор. И перед началом службы регент Патриаршего хора приходил к нему с программой, что хор будет петь. Святейший внимательно смотрел. Иногда делал пометки, исправления: «Вот, спойте то – то», или: «Вот это не надо петь». И хор пел. И очень любил, конечно, хороших солистов, хорошие голоса. И для меня это было удивительно, что я задолго до смерти его, года за четыре -  я уже тогда давно не играл на инструменте,  не было практики - он вдруг сказал: «Ну, сегодня мы едем в Серебряный бор, и там у нас будет вечер, подумайте, что вы нам исполните». Серебряный бор - это резиденция митрополита, который возглавлял УВЦ.

Что я исполню?! Я даже не ожидал этого. Я позвонил супруге. Она хорошая скрипачка, в театре работала. Мы с ней вместе работали когда-то. И я приехал домой, взял инструмент и мы продумали, какую сольную вещь исполнить. И вместе с ней сыграли дуэт Моцарта для альта и скрипки. Ну, я что-то еще помнил, и мы смогли сыграть этот дуэт. И интересно, когда мы приехали в Серебряный Бор - я там увидел Иван Семеновича Козловского,  который спел Патриарху одну из колядок. Это было время как раз после Рождества. Вот такой маленький импровизированный концерт получился: скрипичная музыка, альтовая музыка, вокал.

(Окончание следует)

[Александр Васильевич]

(Окончание)

Е.Никифоров: А как Козловский исполнял? Он в полный голос пел или учитывал эту камерную обстановку?

О.Николай Соколов:  Он тогда был уже очень пожилой. Ему было не меньше 80, я думаю. И он таким довольно старческим, но красивым голосом пел. Тенором. Но главное  - доставить радость патриарху, понимаете. Святейший хлопал, улыбался. Потом подарил всем ценные подарки. Мне подарил часы, матушке что-то, Козловскому красивый набор. В общем,  с любовью и радостью. Вообще он иногда дома устраивал камерное музицирование. По его инициативе в Патриархию приобрели фортепиано, и ряд близких людей, певцы -  лауреаты международных конкурсов  Образцова, Синявская, Магомаев приходили к нему. И мы встречались и здесь, и в Переделкино. И композиторы бывали. Помню, такой был дуэт очень хороших, просто -  великих музыкантов, А.А. Егоров и его супруга, ныне покойная. Они играли Рахманинова. Это были такие музыкальные вечера. Редкие. Может быть, один  - два раза в году, но Патриарх уделял время, сам присутствовал и слушал.

Е.Никифоров: А какой репертуар? Специально  духовный?

О.Николай Соколов: Нет. Классика. Хорошая классическая музыка. Магомаев сам пел свои песни, садился за пианино  - и пел. Вы все знаете его песни. Патриарх слушал с удовольствием.

Е.Никифоров: А какая атмосфера была? Протокольная? Все- таки Патриарх, как ни крути. Хотя и в домашней обстановке. Атмосфера была протокольная или свободная, домашняя?

О.Николай Соколов: Домашняя. Конечно, это было радостно, что они могли придти к Патриарху без всяких условностей. Трапеза была. Кушали, пили. Патриарх был очень хлебосольным. Хотя сам он очень мало кушал. По разным причинам. Он уже больной был. Почти никогда ничего не пил. Иногда позволял себе небольшую рюмочку выпить  - и то так, для общего тонуса, как говорится. А потом гуляли по саду. Когда зимой, когда летом. Опять -таки были рассказы. Я не помню, чтобы я присутствовал рядом с ними. Был в отдалении. Но видел, что они рассказывают какие-то события из жизни. И потом были такие случаи  - он просто приезжал, брал меня и приезжал к ним домой. Бывал у них лично дома. Как в гости приехали.

Е.Никифоров: То –есть, к Синявским?

О.Николай Соколов:  Да. Потом они приглашали на концерты. Образцова приглашала в консерваторию. Там у нее было свое место. Патриарх приходил. Всегда ходил в подряснике, панагию когда одевал, когда нет. Охраны никогда не было. Охрана была только на выезде в Троице-Сергиеву Лавру, и когда по Москве было трудно проехать. А так -  иподьякон или референт рядом -  и все.

Е.Никифоров: Как власть к нему относилась, и как он ко власти?

О.Николай Соколов:  По Евангелию. Что всякая власть от Бога. Потому что он прекрасно знал, кто у власти стоит, что за властью стоит. И старался, чтобы  между властью и ним были добрые человеческие отношения.

Характерный пример. Вот, мы сейчас празднуем Пасху. Небольшой пример. Вот, канун Страстной Пятницы. Вся Патриархия -  в запахах куличей, пасх, все уже готово, но еще не освящено. Все стоит. И Святейший вызывает и дает мне список, дежурную машину и: «вот по этим адресам развезти куличи и пасхи». Я беру и еду. Там меня уже ждут. Громыко, Косыгин, например. Я приезжаю к ним домой. Самих этих господ я не вижу. Встречает их охрана или кто-то из домашней прислуги. Я говорю:  «Вам привет от Сергея Михалыча». Они говорят:  «О, как радостно, что он о нас вспомнил. Спасибо большое!»

Е.Никифоров: То  - есть отношение было положительное.

О.Николай Соколов:  Да. И они тоже иногда передавали конвертики с благодарностью в ответ. То- есть, отношения были. Не было такого антагонизма, неприязни, которые, скажем, могли бы быть у антицерковной власти и Патриарха. Слишком много он всего пережил. Поэтому в его деятельности Патриарха уже не было места ни досаде, ни злобе, ни ненависти. Он спокойно смотрел на все.

Е.Никифоров: А что он пережил?

О.Николай Соколов:  Ну, во-первых, были и гонения, и тюрьма была, и ссылка была. Все было. Это сказалось на его здоровье. Воспоминания были. Он иногда ел, как когда-то в лагере. Тарелочку вылижет, чтобы ничего не осталось. Это было видно по некоторым моментам, и потом то, что он был замкнутый человек внутри себя. Он мало кому говорил об этих периодах жизни. И что-то мы узнали уже после его смерти. Когда стали доступны какие-то вещи. Они хранили характерные штрихи его жизни. Как-то он рассказывал, когда  у нас дома сидел. В свое время, до войны еще, уже был закрыт Данилов монастырь, один из последних в Москве. Он тогда был иеромонахом и жил на квартире у одной монахини, бабушки, в районе Киевского вокзала. И кормился тем, что ткал одеяла. Потом бабушка шла и продавала их на рынке, и этим они кормились. Однажды что-то надо было зашить, он раз сразу – дай сюда, моментально нитку вставил, и было видно, что его  рукам это привычно.

Иногда мы убирались в его кабинете, иногда в спальне наверху. Он все время говорил:  « Не трогайте там, не трогайте». Мы все время думали: ну, что   он не дает там, что-то лежит под кроватью у него? Однажды пришли и увидели там пяльцы. Большие пяльцы, на которых ткалось одеяло. Вот он это хранил там, как память о тех годах.

Е.Никифоров: А как он вспоминал времена тюремные, лагерные?

О.Николай Соколов: При мне - нет. Может быть, другим кому-то говорил, но, как правило, не рассказывал ничего.

Е.Никифоров: А о чем он вспоминал? Может, при вас звучали воспоминания о каких-то друзьях?

О.Николай Соколов: Были воспоминания. Он много раз рассказывал про Ростов, про Одессу. Когда он там служил. Про Муром рассказывал. Эти воспоминания были. Но, как правило, либо о людях, которые уже ушли в мир иной, либо о тех, которые к нам приходили. Я их хорошо знал. Просто он скажет: вот такой-то человек придет, никому не докладывай, просто ко мне в кабинет проведи его-  и все. У него в кабинете всегда была епитрахиль, крест и Евангелие. Может быть, он даже исповедовал. Не могу сказать. Конкретных таких событий, связанных с этими людьми, я сейчас не припоминаю, но общие моменты, связанные со службой, Богослужением. С большой любовью всегда относился к Патриарху Алексею I. Потому, что очень уважал, любил его. Но почему-то не любил Переделкино. В крайних случаях туда ездил. Очень редко.

Е.Никифоров: А где же он отдыхал большей частью?

О.Николай Соколов:  В маленькой комнатушке за своим кабинетом. 2 на 3 метра комнатка  в Чистом переулке. Маленькая-маленькая, там тумбочка, кровать и вешалка -  и больше ничего. В свою Патриаршую спальню он поднимался два-три раза в год.

Е.Никифоров: А про Одессу он что рассказывал?

О.Николай Соколов: Он очень любил ее. Это его родной город. Любил Касперовскую икону Матери Божьей. Поэтому она всегда у него была. В кабинете стояла. Иногда какие-то одесские шутки  - прибаутки у него проскальзывали. И он смеялся: вот, это все Одесса сказывается.  Но повторю, что он был  немногословен. И таких рассказов я от него не слышал. Отдельные замечания, моменты.

Е.Никифоров: В Одессе, я помню, он большей частью любил бывать в Успенском монастыре. Там была небольшая резиденция. Знаменитый фуникулер, на котором Святейший мог спускаться вниз, окунаться в воды морские.

О.Николай Соколов:  Ну, это было сделано еще для Святейшего Патриарха Алексия I. И это было место, куда Патриарху разрешали приезжать. Надо не забывать, что было время, когда любой визит Патриарха в любой город, за исключением Москвы и Московской области, должен был быть согласован с определенными инстанциями. Я сам как референт вынужден был звонить, спрашивать. Иногда заказывать какой-то эскорт, и так далее. И подчас слышал: «Вам не нужно туда ехать. Зачем? Вот лучше в Москве побудьте».  Он очень мечтал посетить Петербург. И единственное, что помню -  трагическая смерть митрополита Никодима, тогда он смог туда приехать, побыть, повидаться с теми, кто не мог приезжать к нему в Москву. А так ему было сказано: вот Москва, Лавра, Переделкино, Одесса - это ваше пребывание. Но в Одессе он пребывал около месяца. Старался на Петра и Павла приехать, на Касперовскую быть там. Не помню, чтобы он купался. Во-первых, фуникулер был сломан к тому времени, он не действовал. И он сказал, что делать не надо, и что спускаться вниз он не будет. Он просил принести большой морской бинокль и сидел в своей беседке, на скамеечке и наблюдал море, корабли, чайки, закаты солнца. И ему говорили:  «Ваше Святейшество снимайте черные очки». А то он приходил -  а у него вокруг глаз белое. Он любил это место. Но больше о нем, наверное, знал владыка Сергий. Мой покойный брат. Потому что он больше его сопровождал, чем я. Я всего один раз там был.

Е.Никифоров: Ну, этот монастырь  - это место одно из самых красивых. И до сих пор чтимое одесскими верующими. Сейчас это не центр города, но и не очень далеко. А раньше это было далеко -далеко за городом. Шел туда трамвайчик. Монорельсовый. Редко ходил. И это ощущение степи, моря, чаек, тишины. Я помню. Это и мои памятные воспоминания.

О.Николай Соколов: Последние годы он уже в Одессу не ездил, а проводил отпуск в Барвихе. В санатории. Где тоже появлялись очень хорошие люди. Он кстати, располагал к себе людей. И ему было приятно, если люди не навязывались ему в друзья. А просто беседовали, открывали свою душу в таких моментах, которые только ему одному известны. И они становились прихожанами московских храмов. В мой храм, когда я уже стал служить в Толмачах, приходили те люди, с которыми он меня познакомил, кто отдыхал в Борвихе. Это обычно министры, замы, и так далее. Они приходили к Сергею Михайловичу за советом. Ведь каждое сердце внутри имеет искру Божию. Когда она загорится -  это воля Божия.

И Патриарх чувствовал это. И потому никого не отвергал от себя, если человек не навязывал себя сам. Однажды, там было очень много людей разных, которые, видя, что это Патриарх, зная, хотели с ним поболтать просто ради интереса. Одна очень высокопоставленная дама подошла к нему и сказала: «Сергей Михайлович, я вижу, что вы здесь, может, грустите, вам тут, может быть, не хватает общения? А я вот очень хочу поговорить, и все не решаюсь, не решаюсь. А он говорит:  «И  правильно делаете». Это вот был чисто его момент жизни. Ну, а так он был человеком, который терпел очень многое в своей жизни. И учил терпеть тех, кто был рядом с ним.  Он был немногословен. Поэтому много говорить  о нем сложно, да и не нужно. Перед нами -  образ Главы Церкви. Который сам не искал этого. Его Господь поставил на этот путь. И он смиренно нес тяжелейший Патриарший крест. Служение Патриарха, пожалуй, самое тяжелое в Церкви. Это любой может сказать, кто хоть немножко знает жизнь и современного Святейшего Патриарха, и предыдущих святителей. Потому что этот человек ни секунды не принадлежит себе.

Е.Никифоров: Святейший Кирилл как-то сказал в частной беседе:  «Когда мне Святейший Алексий II говорил, что я отдыхаю за Богослужением -   я, говорит, этому  как-то не верил. А сейчас я, говорит, так понимаю, что он имел в виду».

О.Николай Соколов: Вот и Патриарх Пимен очень любил храм, очень любил церковь. Любил церковное пение. Ведь он сам был регентом. Поэтому для него было отрадно, что окружающие дьяконы, во-первых, сделали иподьяконский хор, и многие песнопения мы пели специально для него, учили. Даже вплоть до Рахманинского «Придите, поклонимся». Это сложно,  но для этого репетиции были. Он очень выделил среди нас архимандрита Агафадора Маркевича, который стал нашим регентом. У нас тогда было человек 15 иподьяконов. Приглашали кого-то еще. Пели  - и алтарное пение было, и на богослужениях, когда Святейший сам просил нас что-то спеть. За богослужением в Чистом переулке пели 2-3. Потом уже пели мои дети. Когда он уже был престарелый -  детки приходили. Он любил детский хор. Они ему споют, крестный ход на Пасху ему совершат. Он выйдет, благословит их.  Очень умилялся, когда детки были с ним рядом.

Е.Никифоров: Батюшка, сколько лет вы находились рядом со Святейшим Патриархом Пименом?

О.Николай Соколов: В общей сложности 12 лет.

Е.Никифоров: Это целый этап жизни. Какой урок сейчас, с позиции ваших лет, вы вынесли из этого общения? Что это вообще была за личность в нашей церковной истории? Может быть, просто в нескольких словах.

О.Николай Соколов: Что касается урока, прежде всего  - смиренно относиться ко всему. Не искать своего и  уметь молиться. Вот это урок на всю мою жизнь, сколько Господь даст мне прожить. Потому что надо молиться так, как он молился -  спокойно, с верой, с тем духовным внутренним убеждением. Для него, может быть, не нужно было вычитывать все, но любое  слово, которое он произносил, было из глубины его сердца и души. И он нас этому всех учил. Даже его слова, когда он мне сказал: «Ну что ж, прочтешь правило потом», потому что не правило определяет человека, а его духовное состояние - это урок моей жизни, от него взятый.

А что касается его личности  - думаю, может, многие захотят сказать еще больше, потому что знали его, были ближе к нему. Многие уже скончались.

Но это была яркая звезда Церкви, которая горела над ней на протяжении, пожалуй, очень сложного периода ее жизни. Уже не было реальных гонений, уже за религиозные убеждения официально якобы не преследовали. Хотя увольняли с работы. Было.  И будучи Патриархом, он одновременно был связан по рукам и ногам. Он не мог до конца сказать то, что он хотел сказать и сделать в церкви. Я могу привести много примеров, когда были те и другие кандидаты  в епископский сан. Это обсуждалось, но это нигде не учитывалось. Он не мог повлиять на это. И воспринимал это как крест, как необходимость того периода жизни, который Господь ему дал прожить в Церкви. Но он сохранил в себе чистоту той монашеской жизни, к которой Господь его привел. Он был монах. Вот мы начали с того, что  никогда он не жалел об этом. И монах должен отвечать всем тем требованиям, которые в его сердце положил Бог. Никто насильно в монашество не постригает. Если уж постригли вдруг насильно – ну, были такие случаи в истории, но это был нонсенс. А в данном случае, если ты стал монахом -  то соблюдай все. И он соблюдал все жизненные правила спокойно. В его чемоданчике всегда лежал молитвослов. И иногда он говорил:  «Ну -  кА, дай- кА почитать» -  и вдруг читал какие-то молитвы. Простое издание нашей Патриархии, православный молитвослов. И вот это удивительное спокойствие, доброта и мир, которыми он в определенных случаях располагал к себе людей. Щедрость. Он был щедрый человек. Это облик его жизни для меня.

Е.Никифоров: Спасибо вам, о. Николай, за Пасхальную радость. Сердце радуется, что у нас был такой Предстоятель, о котором можно так тепло говорить. 3 мая его  память. Умер он в Пасхальные дни. Надеемся, что и о других наших Патриархах мы будем вспоминать так же тепло и радостно. Спасибо.

https://ruskline.ru/opp/2020/03/06/protoierei_nikolai_sokolov_vospominaniya_o_patriarhe_pimene

https://radonezh.ru/text/protoierey-nikolay-sokolov-vospominaniya-o-patriarkhe-pimene-veduschy-e-nikiforov-157475.html