Православие в Новой Зеландии

[Александр Васильевич]

РУССКИЕ НОВОЗЕЛАНДЦЫ И ПРАВОСЛАВИЕ В СТРАНЕ КИВИ

Беседа с благочинным приходов РПЦЗ в Новой Зеландии протоиереем Владимиром Бойковым

_{Фото: Peter Sundstrom.}

Новая Зеландия в представлении многих из нас – это далекая сказочная страна, расположенная на другом конце света. В последнее время о ней известно чуть больше, благодаря тому что ее прекрасные ландшафты стали естественными декорациями для известных во всем мире кинофильмов.

Однако немногие знают, что здесь уже более полувека действуют православные приходы Австралийско-Новозеландской епархии Русской Православной Церкви Заграницей. Занимаются окормлением своих чад и миссионерской деятельностью и другие Поместные Церкви. О сегодняшнем дне Православной Церкви, русской диаспоре и духовных проблемах новозеландского общества мы беседуем с благочинным приходов РПЦЗ в Новой Зеландии протоиереем Владимиром Бойковым, гостившим недавно в Сретенском монастыре.

***

_{Протоиерей Владимир Бойков в Сретенском монастыре}

– Отец Владимир, что сейчас представляет собой Русская Церковь в Новой Зеландии, каково ее административное устроение в этой далекой и во многом для нас экзотической стране?

– Мы относимся к Австралийско-Новозеландской епархии РПЦЗ. Большинство русской паствы нашей епархии проживает в Австралии, особенно много выходцев из России и стран бывшего СССР в Сиднее.

В Новой Зеландии русских всегда было намного меньше. Основная волна русских иммигрантов, если можно так сказать, была после Второй мировой войны. Это были переселенцы из Европы и из Китая. Русские из Китая в 1950–1960-х годах приехали сначала в Австралию, а затем некоторые семьи добрались до Новой Зеландии. Однако со временем большинство из них вновь вернулось в Австралию, на что повлияли родственные связи и специфические особенности жизни в Новой Зеландии.

– Другими словами, о появлении значительной русской диаспоры в Новой Зеландии мы можем говорить, начиная с периода после Второй мировой войны?

– Да. Особенно много русских тогда появилось в Австралии, а в Новой Зеландии, повторюсь, значительно меньше. Первые русские, попавшие в эту страну, основали там три наших прихода. Проблема в том, что на Новую Зеландию у епархиального центра никогда не хватало ресурсов, и, как я думаю, еще и в том, что вопрос поддержания приходов и миссионерской работы даже самими русскими православными никогда серьезно не поднимался. Но это мое личное мнение.

В Новой Зеландии был один русский священник, прибывший, как и многие, из Австралии, из лагеря перемещенных лиц. Это был очень интересный сам по себе человек – отец Алексий Годяев. Он отошел ко Господу, если я не ошибаюсь, в 1989 году. Когда мы едем из Окленда в Веллингтон, то всегда останавливаемся у его могилы на кладбище и служим там панихиду. Он похоронен со своей матушкой Анной на кладбище в Уайканай.

В начале 1950-х он прибыл и обосновался в этом маленьком городке Уайканай. Он жил там потому, что в этом месте был центр молочного производства, точнее – производства сыра. Отец Алексий был химиком, и сейчас он известен в Новой Зеландии как один из основателей нашего сыроделия. Он занимался бактериями, которые применяются при производстве сыра, и внес большой вклад в развитие производства известных новозеландских сыров.

Он был настоящим ученым. Я читал в архиве епархии у нас в Сиднее его письма архиерею. Он очень серьезно и добросовестно относился к своей работе и был очень загружен, потому что тогда производство сыров только начиналось. От Уайканай до столицы сейчас час езды на машине по хорошей дороге, а тогда условия были хуже. Но он приезжал на выходные дни служить в Веллингтон, где у Русской Зарубежной Церкви был маленький приход. Русские и сейчас, как и раньше, сконцентрированы в трех самых больших городах. Это столица Веллингтон, на севере Северного острова крупнейший в стране город Окленд и на Южном острове город Крайстчерч, где недавно было сильное землетрясение. В этих городах по инициативе отца Алексия и некоторых других людей были основаны три прихода. У нас в Окленде – Воскресенский приход, в Веллингтоне – храм Христа Спасителя и в Крайстчерче – храм святителя Николая.

Это и сейчас действующие приходы. У нас была еще маленькая миссия архистратига Божия Михаила в городе Палмерстон-Норт. Она действовала при часовне, стоящей во дворе дома одного прихожанина, и там совершали некоторые службы. Служили там раз в несколько месяцев по субботним дням, когда ездили в Веллингтон. Но там мы уже года два-три не служим: у нас нет ни времени, ни сил это делать. А православная хозяйка этой часовни сейчас лежит в госпитале.

В 1980-х годах, когда отец Алексий Годяев ушел на покой, в Новую Зеландию в командировку посылались священники из Австралии на две-три недели каждые два месяца. Это обязанность лежала на пяти-шести священниках, в основном из Сиднея, а один ездил из Мельбурна.

Слава Богу, что 1990-е годы обратили серьезное внимание на служение в Новой Зеландии и послали сюда постоянного священника.

Община росла в эти годы. В начале нового века был сильный наплыв эмигрантов, и митрополит Иларион, еще будучи нашим правящим архиереем, решил послать меня сюда настоятелем прихода и благочинным приходов Новой Зеландии. Я служу здесь уже шесть лет. Приходская жизнь у нас во всех приходах постоянно крепнет. В Окленде это сильно чувствуется, почему у нас служит и второй священник. В Веллингтоне и Крайстчерче это меньше чувствуется, но все равно есть рост очень серьезный. Есть люди, которые к приходской жизни серьезно относятся. Это постоянные прихожане, которые часто исповедуются и причащаются.

– Расскажите, пожалуйста, подробней о вашем сегодняшнем служении.

_{Храм Воскресения Христова в Окленде}

– Я являюсь настоятелем Воскресенского прихода в Окленде, настоятелем храма Христа Спасителя в Веллингтоне и благочинным русских православных приходов в Новой Зеландии. У нас в Окленде сейчас есть второй священник – отец Евгений Куланов. Он служит уже четвертый год, и мы стараемся служить по мере сил все интенсивнее и интенсивнее. Обычно три воскресения в месяц я обязательно служу литургию в Окленде и один раз в Велингтоне.

После того как рукоположили отца Евгения у нас в Окленде службы совершаются постоянно. Очень редко бывает, чтобы у нас не было службы в выходные дни. В Веллингтоне мы сейчас служим уже два раза в месяц.

Однако самый сильный наш приход в Новой Зеландии – это все же Воскресенский приход в Окленде, потому что здесь живет большинство новоприезжих русских. Окленд – самый большой город страны, и здесь легче всего найти работу. Треть населения Новой Зеландии живет в Окленде.

У нас есть еще третий священник, отец Аркадий, который служит в Крайстчерче. Там сейчас большие проблемы из-за землетрясения. Храм, слава Богу, практически не пострадал, только появились трещины, а во время землетрясения попадали иконы... Но служба сейчас продолжается.

_{Маленький прихожанин. Пасха 2010 г.}

В Окленде мы организовали русскую церковную школу. Она действует при церкви, но занятия проводятся в другом районе города, где есть помещения. Она стала очень популярной. У нас это не воскресная школа, а субботняя: занятия и встречи проходят по субботам. Трудность в том, что некоторым людям, потратившим время на то, чтобы привести в школу детей в субботу, потом уже сложно и в воскресенье прийти в храм на службу. Это западная болезнь: один раз я пришел, почему надо и второй раз приходить? А если школа, то это уже расценивается как приобщение к своей культурной традиционной жизни, частью которой считается и церковь.

Конечно, хотелось бы проводить занятия после воскресной литургии, но пока нет такой возможности. Недавно у нас был пикник для родителей и детей нашей русской школы. В нем участвовали 85 человек. Для такой школы это очень хорошо. Директором школы является наш второй священник. Я вижу, что многие молодые семьи начали с ним общаться более активно. К сожалению, для всех просто физически в храме не хватает места. По воскресным дням многие не могут войти в храм и стоят на улице. Кому-то не хочется приезжать на службу и стоять на улице. Тем более что храм окружен машинами. Так что имеющиеся неудобства мешают людям свободно приходить и молиться. И надо, конечно, это все как-то устраивать.

Земля под храм в нашем Воскресенском приходе была пожертвована дочерью последнего царского губернатора Тверской губернии, которая купила несколько участков земли в центре Окленда и один из них отдала Церкви с условием, что на этом участке построят храм. Храм построили, конечно, маленький, потому что тогда здесь было всего 20–30 русских семей, на службы собирались раз в два месяца, так что не было нужды в каком-то большом храме, несмотря на то, что сам участок большой.

Мы до сих пор служим в этом небольшом храме – 20–30 кв. метров. При этом у нас в Великую субботу утром было 135 причастников. Люди вынуждены стоять на улице во время службы. Это очень неудобно.

– Какая правовая база существует для деятельности ваших приходов и Православной Церкви вообще?

– Все наши церкви были зарегистрированы по закону середины XX века как религиозные организации. Недавно, три года назад, Новозеландское государство совершенно изменило закон о благотворительных организациях, как это было сделано в Америке. В Америке боялись, что благотворительные организации будут поддерживать террористов, и потому ввели новые законы, прозрачные финансы и тому подобное. У нас то же самое сейчас, но сделано это не по тем причинам, что в США.

– Не могли бы вы рассказать о недавнем землетрясении и его последствиях. Как это отразилось на жизни русской общины? Известно, что произошла большая катастрофа и было много жертв.

– Город Крайстчерч, действительно, очень сильно пострадал. Почти весь центр города был разрушен, перекрыты все дороги... Люди упали духом, подавлены. Некоторые православные семьи вообще уехали, некоторые собираются уезжать навсегда, а кто-то уехал на время.

Мы раньше никогда не испытывали такого. Ведь этот город был два месяца закрытой зоной. Сейчас многие уехавшие пересматривают свои жизненные планы. Людям тяжело оставаться там, где почти ежедневно чувствуются подземные толчки. С сентября 2010 года, когда было первое землетрясение, до февраля 2011-го, когда было второе сильное землетрясение, было 4 тысячи толчков. Сейчас толчки бывают почти каждый день по несколько раз.


_{Митрополит с прихожанами в Крайстчерче. Светлая Суббота, 2011}

На Светлую субботу митрополит Иларион и я сослужили Божественную литургию в Крайстчерче, чтобы поддержать наших верующих. Владыка сам захотел поехать в Крайстчерч, послужить и помолиться с православными этого города. На службе было много людей, и все причащались. Очень умилительная была служба. Мы прилетели в 7 часов утра, а буквально перед нашим приездом было два сильных толчка по 5,3 балла. Это, конечно, страшно. Люди постоянно в напряженном ожидании следующих толчков.

Во время первого землетрясения, в сентябре 2010 года, не было ни одного погибшего, а во время второго, в феврале этого года, погибло более 180 человек. Первое землетрясение случилось ночью, и пострадавших было мало, а второе – прямо посреди рабочего дня, и многие люди, работавшие или учившиеся, погибли. В школе по изучению английского языка погибло более 100 человек.

Кстати, за два землетрясения в Крайстчерче пострадало 24 прихода Англиканской Церкви. У них где-то в той епархии 50 или 60 приходов. Эти 24 церкви сейчас закрыты из-за их аварийного состояния.

– Сколько приблизительно русских и выходцев из бывшего СССР живет сейчас в Новой Зеландии?

_{Храм Воскресения Христова в Окленде. После Божественной литургии}

– На самом деле посчитать их трудно. Старых эмигрантов почти никого в русском обществе не осталось – потомков приехавших из Европы и Китая. Почти все уехали в Австралию или полностью влились в новозеландское общество. Повлияло и то, что богослужения совершались довольно редко. В 1950–1980-е годы один батюшка обслуживал три прихода, а передвигаться по стране в то время было намного трудней. По выходным дням он служил в Веллингтоне, раз в два месяца ездил в Окленд, а в Крайстчерч ездил на поезде два раза в год.

Вообще здесь всегда существовала тенденция отъезда в Австралию, и это продолжается до сего дня. Люди пользуются статусом постоянного места жительства в Новой Зеландии, чтобы попасть в Австралию. Приезжают к нам, поживут, получат ПМЖ и уезжают туда.

Я бы сказал, что у нас в Окленде сейчас от 7 до 10 тысяч русских православных людей, приехавших уже после 1990 года. В Веллингтоне, наверное, 1000-2000, в Крайстчерче намного меньше – где-то до тысячи.

– А чем в основном занимаются русские в Новой Зеландии?

– Очень интересный вопрос. И это одна из наших проблем.

Не будем сейчас говорить об эмигрантах старого поколения, которые полностью адаптировались, стали новозеландцами, имеют профессии и стабильное социальное положение.

Если говорить об основной массе, то первые приезжавшие в начале 1990-х намеревались работать по своей специальности. Это были ученые, врачи, инженеры, в общем – специалисты. Они думали, что приедут в эту сказочную страну, их всех возьмут на работу, и все будет хорошо. Думаю, что и сама Новая Зеландия в какой-то мере тоже рассчитывала на это. Но в итоге оказалось, что существует серьезный языковой барьер, и в Новой Зеландии не признавали в полной мере советские дипломы и ученые звания. Необходимо было учить язык и сдавать экзамены на квалификацию.

Не многие, проучившись несколько лет на родине и потом достигнув определенных успехов в своей специальности, готовы были осилить этот серьезный и иногда и унизительный труд. Получилось, что эти люди с образованием стали работать на черных работах: копали ямы, красили дома, занимались ремонтом, приспосабливались, зарабатывали как-то деньги. Это отражалось и на приходской жизни. Многие «терялись» из-за того, что им надо было работать по воскресеньям.

В начале нынешнего века ситуация немножко изменилась. Начали приезжать люди со знанием английского языка, но зато сам уровень специалистов стал ниже. Многие приезжали, используя студенческие и иные визы, чтобы как-то зацепиться и остаться жить в Новой Зеландии.



Многие наши прихожане озабочены серьезными житейскими проблемами. Сейчас люди часто приезжают в храм и просят отслужить молебен блаженной Ксении Петербуржской, чтобы она помогла с работой, помогла с документами. И правда, она очень многим помогает. Я в это верю сам и всех призываю ей молиться, потому что сам чувствую сильную помощь блаженной Ксении.

Люди, оказавшиеся здесь, живут вдали от нашей русской культуры и традиций нашей Православной Церкви. Эта изолированная жизнь тоже одна из наших самых серьезных пастырских проблем. Сейчас со всеми средствами массовой коммуникации, информации мир стал ближе в каком-то отношении, но все равно чувствуется, что мы от всего вдалеке.

Возвращаясь к тому, чем занимаются наши эмигранты, скажу, что есть и такие, кто прошел все необходимые процедуры, чтобы работать по профессии. Я знаю врачей, которые подтвердили в Новой Зеландии свою квалификацию. Правда, только четверых. Потому что это действительно трудный путь. Надо совершенно перестроиться и стать опять студентом, сдавать экзамены. А потом, скажем, человек был в России главным врачом, а здесь, даже получив соответствующую регистрацию, он должен работать в ночную смену, делать всю черную медицинскую работу, выходить по выходным и т.д. Какой бывший главный врач захочет в субботу ночью или в воскресенье утром работать, когда он ехал «в страну молока и меда»? Так что это тоже одна из наших пастырских проблем.

Другая наша пастырская проблема в том, что было очень много браков, заключенных посредством интернета. В Новой Зеландии хорошо развито сельское хозяйство. У нас много больших ферм, расположенных вдали от городов, и фермеру бывает очень непросто найти себе жену. Многие используют для этого интернет. Они находят специальные русские сайты, знакомятся, платят большие деньги, оформляют все бумаги, приглашают невест и регистрируют свой брак. Но женщины из России приезжают к нам без полного представления о том, куда они едут и что их тут ждет.

Я считаю, что это социальное явление нанесло большой ущерб нашему русскому православному обществу. Особенно женщинам. Они приезжают, например, из Москвы или Санкт-Петербурга, и оказывается, что они не могут быть простыми женами, жить в новозеландской глуши, где никто не говорит по-русски, нет никаких подруг и знакомых. Они впадают в уныние, муж их не понимает. Все это приводит к личным трагедиям.

(Окончание следует)

[Александр Васильевич]

(Окончание)

Когда я приехал в Окленд в 2005 году, мы открывали храм два раза в неделю в будние дни: в среду утром и в пятницу вечером. Люди, в основном женщины, приходили и ставили свечи. Я специально садился у свечного стола и беседовал с приходящими, спрашивал, как кого зовут, откуда приехали. Очень часто бывало так, что первые 20 минут я слышал от них восторженные рассказы о том, как все хорошо в Новой Зеландии, а потом, когда разговор доходил до сердца, женщины начинали просто рыдать. Они приехали сюда со своими мечтами о том, что муж сделает их жизнь такой необыкновенной, что они будут любить друг друга, что у них будет просто рай земной. А мужья не могут с ними нормально общаться. Они друг друга не понимают. Начинаются скандалы, ссоры.

Дело в том, что западная культура Австралии и Новой Зеландии – это нечто совершенно особенное. Это даже не США. Я могу это совершенно определенно сказать, потому что я сам австралиец, родился в Австралии.

Сейчас поток таких людей приостановился. Думаю, что у нас сейчас намного меньше этих «интернет-браков». Их пик был в конце 1990-х, а сейчас, видимо, сами мужчины- новозеландцы поняли, что это ошибочная практика.

Есть, конечно, у нас и прихожане (таких сейчас большинство), которые работают по специальности или имеют работу, где хоть как-то пригодилась их специальность, так что им их работа более-менее приятна. В основном наши женщины имеют профессию бухгалтера, так что они где-то счетоводами работают, в гостиницах работают, в каких-то фирмах. Мужчины в основном инженеры-электрики, инженеры-строители – разных инженерных специальностей.

До сих пор большинство наших прихожан не могут себе позволить купить собственный дом. Исполнить мечту о том, чтобы иметь свое личное жилье. Многие снимают квартиры. Но все равно они относятся очень добросовестно к своей работе и к своей духовной жизни. Это очень сильно чувствуется – духовный подъем. Наш храм в Окленде опять стал центром русской жизни для тех людей, которые нуждаются в этом, и слава Богу!

– А как еще Православная Церковь представлена в Новой Зеландии? Там же есть и другие Поместные Церкви?

– Да. Самая крупная по численности приходов Церковь – это греческая Церковь Константинопольского Патриархата. Греки и арабы были, по сути, первыми православными людьми в Новой Зеландии.

Первый приход был основан православными ливанцами и арабами где-то в начале XX века в городе Даниден на самом юге Южного острова. Потом греки активно приезжали после Второй мировой войны, как и наши русские, и поселились в основном в Веллингтоне. Константинопольская Патриархия единственная имеет своего архиерея в Новой Зеландии. Это митрополит Новозеландский и островов Тихого океана Амфилохий. Он активный миссионер. Сейчас он трудится второй или третий год на острове Фиджи, где построил храм, и у него уже несколько священников из местного населения. Там он сейчас проводит большую часть года. Владыка Амфилохий когда-то был архимандритом и игуменом монастырей на острове Родос. Став архиереем в Новой Зеландии, он сохранил за собой игуменство в Родосских монастырях и периодически ездит туда, проводит там некоторое время.

_{Митрополит Амфилохий с индийской семьей. Фото: www.ecp-metnz.org.nz}

В Новой Зеландии за последние два года греки основали четыре или пять миссионерских приходов, а в одном месте даже купили старый англиканский храм, где сейчас служит один иеромонах. У владыки Амфилохия пять или шесть священнослужителей. У них есть также маленький монастырь, в котором недавно построили храм. Владыка – сильный опытный духовник, и у него духовные чада по всему миру, которые активно ему помогают во всех его миссионерских делах.

В нашем западном мире такое самоотверженное влечение к миссионерству редко встречается. Владыка трудится на Фиджи, где уже просто жить европейцу очень трудно из-за климатических условий. Там не только жара, но и сильная влажность и духота. Обычная одежда островитянина на Фиджи – это футболка, шорты и шлепанцы. А владыка Амфилохий всегда ходит в греческой рясе и клобуке и служит в полном архиерейском облачении.

Еще у нас в Новой Зеландии есть три прихода Сербской Православной Церкви. Самый сильный приход сейчас в Окленде. Они недавно купили себе старый пресвитерианский храм. Мы с их разрешения в этом храме служили пасхальную службу, потому что у нас места не хватает. В Окленде живут почти исключительно беженцы, выходцы из Косово. Основалась СПЦ и в Веллингтоне. У них там самый большой храм, но там мало осталось старых эмигрантов-сербов, а большинство новых живут в Окленде. У них та же самая проблема, как и у нас с приезжающими: трудности с языком и признанием дипломов и квалификаций.

_{Митрополит Иларион совершает богослужение в храме Сербской Православной Церкви. 2011 г. Фото: www.rocor.org.au}

И в Крайстчерче у сербов тоже есть маленькая община. Они живут рядом, бок о бок с русскими, служат в одном храме, и это очень приятно. К ним приезжает отец Любомир из Веллингтона и служит вместе с нашим батюшкой в воскресные дни, они общаются вместе, и очень приятно видеть, как мы, находясь вдали от своей Родины, помогаем друг другу, друг друга поддерживаем. К нам в Окленде приходят некоторые румыны (сейчас меньше, потому что они тоже получили своего священника), болгары приходят (у них нет своего храма и священника), македонцы приходят.

В связи с Сербской Церковью хочется вспомнить одного коренного новозеландца, принявшего Православие и ставшего монахом в монастыре Ковиль. Он подвизался в Сербии и был насельником этого монастыря, расположенного неподалеку от города Нови Сад. Он недавно отошел ко Господу. Это наш отец Савва из города Хамильтона, он к нам приезжал на службы. Он был очень добрым человеком.

_{Прот.Владимир Бойков с о.Эманнуилом настоятелем румынского прихода в Крайстчерче}

Есть здесь и Румынская Православная Церковь. Новый румынский архиерей Австралийский и Новозеландский Михаил – молодой, очень энергичный, миссионерского духа человек. Он устроил уже четырех священников в Новой Зеландии. У них людей меньше, чем у нас, но они очень серьезно относятся к себе. Мне очень нравится дух православных румын. Службы они совершают в Окленде, в маленьком городке Хамильтон, в Веллингтоне и в Крайстчерче. Их приходу в Крайстчерче румынское государство помогло купить старый англиканский храм. Он был в аварийном состоянии, но они все равно в нем служили. При первом землетрясении попадали какие-то кирпичи, и храм закрыли, а при втором землетрясении храм обрушился на две трети. Слава Богу, что они в то время служили в своем зале и никого внутри храма не было. Мы сослужим, когда бывает какой-то праздник, приглашаем друг друга.

Еще здесь есть Антиохийская Церковь, она имеет несколько приходов, в основном они служат на английском. И они тоже ведут миссионерскую деятельность среди новозеландцев.

– А в чем особенность миссионерской деятельности в Новой Зеландии?

– Миссионерствовать среди новозеландцев очень трудно, как и в Австралии. Это совершенно иные люди, чем, скажем, американцы, не говорю уже о России. Коренной американец, например, он, как правило, что-то ищет. Поэтому у них столько этих сектантов, протестантов, там церкви создаются тысячами, потому что они все время что-то ищут. А в Австралии и еще больше в Новой Зеландии совсем иная ситуация.

– Ничего не ищут?

– Нет, они ищут, но что они ищут? Ищут пляжа, футбола, пива, телевизора. У нас в Новой Зеландии в субботу вечером все должны быть на регби или смотреть матч по телевизору. Если не сезон регби, то крикет или какой-нибудь иной спорт. Спорт – это очень сильное дело, на нем все помешаны. Пиво выпить – это тоже почти религиозный акт. Пляж и отдых – тоже. Каждый новозеландец старается иметь свою дачу. Это часто маленькая хибарочка где-то рядом с пляжем, чтобы ему туда приехать в выходные дни: ни о чем не волноваться, закрыться в ней, покупаться, полежать, почитать газету и вернуться в обычный мир в воскресенье поздно вечером.

– По-видимому, климат, условия и уровень жизни оказывают такое расслабляющее действие?

– Я бы сказал, что эта расслабленность, обмирщенность в духовности особенно чувствуется у католиков и англикан. Может, они и сами этого не понимают, но некоторые консервативные, старого устоя, католики и англикане понимают, почему у них так мало людей в храмах.

Как же они приспосабливаются к жизни, если так? Как у них приход живет? Каждый приход открывает свои двери для других религиозных групп. Скажем, рядом с нашим приходом есть очень красивый храм святого мученика Албана. В нем один их самых больших старинных органов у нас в Новой Зеландии, но они не используют его, потому что традиционных англикан в этом приходе осталось каких-нибудь 15 человек, а в воскресенье у них храм пять раз почти полный. Потому что после англикан приходят на час какие-то островитяне-христиане, потом раз-два в месяц приходят индусы христиане-фомиты, потом приходит еще кто-нибудь. Так что до 6 часов вечера, начиная с 8 часов утра, у них храм работает, но не только для англикан. А приходящие что-то платят этим англиканам за аренду. Они в плачевном состоянии, у них нет денег на ремонт храмов, потому что прихожан нет. Очень часто они сдают помещения.

Наши сербы, которые купили храм, очень часто служили в зале этого англиканского храма. У них в то время было шесть групп, которые пользовались в воскресное время этим храмом и этим имуществом. Это явление очень распространено сейчас – из-за упадка веры и духовной жизни. Каждый храм используется под какое-нибудь еще, даже и нерелигиозное, дело. Или в бинго играют, или занятия по танцам проводятся, каратэ или что-то вроде этого – для того чтобы содержать этот храм.

– А как в Новой Зеландии обстоит дело с традиционной семьей?

– Я бы сказал, что в этом значительна роль эмигрантов. Скажем, у индусов очень сильно развит институт семьи, у китайцев, у мусульман то же самое. И у островитян, наших Cook Islanders, это очень сильно развито. (Они когда-то жили под управлением Новой Зеландии и сейчас легко получают постоянное место жительство, имеют предпочтение перед другими эмигрантами.) Это очень религиозные люди и очень традиционные. Проезжаешь мимо церкви в воскресный день – все до единого одеты в белые костюмы. И у них такая открытая душа, простая и очень чистая. Моя матушка работала с больными детьми в школе, где учат детей с церебральным параличом, и там очень много помощников из этого народа, потому что у них мягкое сердце. В каждом классе по нескольку ребят и по нескольку помощников. И в основном помощниками были именно эти Cook Islanders.

У маори тоже развит институт традиционной семьи. У них это называется маорийским словом «фанэо». Это не только твоя семья личная, но это общая твоя семья, даже это понятие расширяется до племени. Все должны друг другу помогать. Проблема в другом. Об этом немножко трудно говорить из-за политкорректности, но маори и некоторые островитяне имеют проблемы с криминалом. Они борются сами против этого, но так как у них молодые люди в основном школу не заканчивают, дальше учиться не идут, то и возникают эти проблемы. Они работают на самых простых работах, имеют слишком много свободного времени, и, конечно, у них есть тяга, как и у других туземцев (индейцев в Америке, аборигенов в Австралии) к алкоголю и наркотикам. Это явление по всему миру: туземцы всегда страдают от этих западных болезней больше, чем западные люди.

– Вы знаете хотя бы одного маори в Новой Зеландии, который принял Православие? И есть ли какие-нибудь планы о миссии среди маори?

– Хотя бы об одном маори, принявшем Православие, я еще не слышал, но у нас есть Божественная литургия Иоанна Златоуста на маорийском языке. Мы ее не совершали, потому что никто из нас не знает этого языка, но был батюшка, он служил в Антиохийской Церкви, а сейчас служит на Аляске, если я не ошибаюсь, в Православной Церкви Америки, так он сделал перевод на маори. Не знаю, насколько он полный.

С протоиерем Владимиром Бойковым
беседовал иеромонах Игнатий (Шестаков)

https://pravoslavie.ru/46911.html

[Александр Васильевич]

«ТЫ ЧЕГО СМУРНОЙ? УЛЫБАЙСЯ!»

Актер Алексей Никульников о Кларе Лучко, Новой Зеландии и смысле жизни

Слава пришла к нему после дебюта в фильме «Цыган». Алексей Никульников сыграл цыганенка Ваню, сына Клавдии (в исполнении Клары Лучко), – и с тех пор почитал Клару Степановну как родную мать, слушался ее советов. После смерти родного сына Алексей эмигрировал в Новую Зеландию и, пытаясь заполнить сердечную пустоту, работал на износ, но так и не прижился на чужбине. В голодные 1990-е он вернулся на Родину, обретя веру во Христа и желание жить.

_{Алексей Никульников и Клара Лучко в фильме «Цыган»}

– Когда самолет взял курс на Новую Зеландию, я мысленно отметил «точку невозврата». После похорон 10-летнего сына в жизни не осталось смысла. Одна надежда, что в далекой стране вдруг получится начать все с чистого листа.

– Под какой жизнью вы тогда подвели черту, что оставляли в прошлом?

– В двух словах не расскажешь. Детство прошло в городе Шахты Ростовской области. В четыре года на вопрос, кем хочу стать, когда вырасту, отвечал: Муслимом Магомаевым. Это потому, что, услышав голос Магомаева, родители обычно оставляли свои дела, садились у телевизора и с улыбкой смотрели. Я тоже хотел оказаться в телевизоре, чтобы дарить радость людям.

«Христианская суть в Кларе Степановне была всегда»

– После восьмого класса поступил на актерское отделение Ростовского училища искусств. В учебном спектакле меня увидел второй режиссер фильма «Цыган», который искал актера на роль Вани. Для меня, студента-третьекурсника, знакомство и работа с такими мастерами, как Клара Степановна Лучко, Михай Волонтир, Майя Булгакова, режиссер Александр Бланк, – дар бесценный и в профессиональном плане, и в чисто человеческом.

– В чем именно – в словах, в поступках – это проявлялось?

– Клара Степановна была по своей сути человек независимый и независтливый, чем отличалась от большинства коллег. Она с юмором относилась к своим неудачам, никогда не считала себя звездой, понимая, что все, что дается в жизни, – от Бога. Она была верующим человеком, несмотря на то, что именно к православной вере и крещению пришла, когда снималась в фильме «Цыган». В крещении она получила имя своей киногероини – Клавдии. И хотя покрестилась она поздно, христианская суть и желание помогать людям были в ней всегда. Клара Степановна ходила по чиновничьим кабинетам, «выбивая» для людей телефоны, квартиры, места в санаториях, а то и на кладбищах. Даже если уставала или плохо себя чувствовала, она никогда не отмахивалась от зрителей, которые подходили к ней за автографом или просто с добрыми словами.

_{Актеры Алексей Никульников и Клара Лучко}

Мне, мальчишке-студенту, замечаний она никогда не делала. Воспитывала… личным примером

Мне, мальчишке-студенту, замечаний она никогда не делала. Воспитывала, если так можно сказать, личным примером. Если выезд на площадку назначен на девять утра, то в это время она уже дисциплинированно сидела в автобусе и никогда не поднимала шум, что она, народная артистка, вынуждена ждать кого-то из осветителей. Я, как говорится, мотал на ус.

После ростовского училища поступил в Школу-студию МХАТ. Жил в общежитии. Клара Степановна настаивала, чтобы я каждую неделю звонил ей, рассказывал, как у меня дела. А если я забывал об этом, то получал нагоняй.

После окончания школы-студии мне снова посчастливилось работать с Кларой Степановной на съемочной площадке. Снимали продолжение «Цыгана» – фильм «Возвращение Будулая». Изначально не было идеи снимать продолжение. Но фильм полюбили зрители, и бесконечно шли письма с вопросами: «Встретятся ли Клавдия и Будулай, будут ли они жить вместе?» И Александр Бланк решил снимать продолжение. На несколько лет я оказался невольным заложником роли Вани и не раз после кинопроб слышал от режиссеров: «Эх, русского бы парня сюда, а не цыгана».

«После смерти сына жизнь вытянулась в бессмысленную полосу»

_{Алексей Никульников}

– Это творчество. А что происходило у вас в личной жизни?

– В 1984 году я женился, и вскоре родился Борис. Мы с ним крестились в один день: домой пришел батюшка, чтобы крестить сына и меня заодно. Позже я узнал, что был крещен при рождении. И обратился с этим вопросом к священнику: как быть, можно ли так? Батюшка сказал, что греха в том нет, это ведь не умышленно.

Прожив несколько лет, мы с женой расстались. Но для сына я не был «воскресным папой», я постоянно держал руку на пульсе его жизни: забирал из школы, мы гуляли, ездили за город, лепили из пластилина, рисовали, читали книжки…

Больше всего на свете Борис любил скорость и мечтал стать гонщиком. Он совсем не чувствовал порога опасности, не оценивал риск. У меня было ощущение, что он носится по лезвию жизни. Если честно, даже не понимаю, как он дожил до 10 лет. В тот день он был на даче и с компанией пошел встречать кого-то с электрички. Компания ушла вперед, а Борис замешкался и решил обойти всех – выскочить уже на платформе, поразив друзей своей находчивостью. Но сюрприз не получился. Его сбила электричка. Борис получил тяжелую черепно-мозговую травму, впал в кому.

– Вы, конечно же, молились о его выздоровлении?

– Я просил Господа решить, нужно ли сыну оставаться на этой земле или нет. Как говорится, «да будет воля Твоя». Травма оказалась настолько тяжелой, что Борис не вернулся бы уже никогда к полноценной жизни. Я просил Господа: реши его судьбу, пожалуйста, реши. Стабильно тяжелое состояние держалось две недели, а потом Господь забрал сына.

Я просил Господа: реши судьбу сына, пожалуйста, реши!

Бориса отпевал отец Артемий Владимиров, ныне старший священник и духовник Алексеевского ставропигиального женского монастыря. И вот такая предыстория. За несколько лет до гибели сына я был на венчании приятеля в храме Воскресения Словущего в Брюсовом переулке. Меня очень тронуло, что батюшка, венчавший молодых, говорил настолько просто и проникновенно, что его слова пробирали до мурашек. У меня тогда прямо сердце открылось. Я стал заходить в этот храм при каждой возможности, и так получалось, что всякий раз попадал на проповеди отца Артемия. А потом увидел его на отпевании сына и подумал: «Ну надо же…» Оказалось, его пригласила моя бывшая жена: она регентствовала в храме, где служил отец Артемий.

После отпевания мы погрузились в старенькую «Газель», поставили гроб сына на две табуретки и, придерживая его руками при тряске – дорога была ухабистая, – поехали за 1200 километров в Ростов, хоронить.

Потерю сына мы с бывшей женой переживали тяжело. Каждый из нас искал свой путь к выживанию. Она со временем приняла постриг. А я был совершенно опустошен. Жизнь вытянулась в бессмысленную монотонную полосу. В кардиограмме прямая линия обозначает смерть. Вот со мной произошло что-то подобное. Только внешне все вроде бы нормально: я играл в театре и, несмотря на лихие 1990-е, даже не бедствовал, потому что благодаря роли в «Цыгане» всегда подворачивались какие-то «хлебные» концерты и встречи со зрителями. А внутри была пустота: ничего не могу делать, стихи не приходят, музыка не пишется.

И тут приятель, который с семьей собирался эмигрировать в Новую Зеландию, предложил поехать с ними за компанию месяца на три, просто чтобы сменить обстановку. Какое-то время я колебался, а потом понял, что терять нечего. Что меня держало в Москве? Только театр – застоявшееся болото и иллюзия стабильности: с утра репетиция, вечером спектакль. Жизнь незаметно превратилась в сплошное ожидание ролей и концертов. Из года в год я безропотно тянул лямку, потому что чувствовал себя должником: театр снимал мне квартиру, поскольку собственного жилья в Москве у меня не было.

«Остров – самая жесткая форма эмиграции»

_{Алексей Никульников.Университет в Новой Зеландии. Кафедра русского языка}

– К тому же, сколько себя помню, мне интересно было почувствовать и пережить то, что чувствовали и переживали наши эмигранты. Они писали такие пронзительные песни и стихи. Когда я слушал Вертинского, дух захватывало, потому что в его песнях чувствовался такой невероятный нерв, такие острые ощущения, которые я хотел понять и пережить. И вот появилась возможность.

Помню, пришел в посольство на собеседование, и переводчица представила меня консулу как известного артиста. «Советская звезда найдет себе достойное место в нашей стране. Не будете же вы красить заборы», – улыбнулся консул. Знал бы он, что меня ждет! И знал бы я сам…

– Вам виделось какое-то будущее, или просто поехали на «авось»: будь, что будет, главное – приключения?

– В Окленде, самом большом городе Новой Зеландии, я моментально осознал, что невольно выбрал самую жесткую форму эмиграции – остров. Большой, но остров, и воды вокруг целый океан, до Америки. Человеческий организм, оказывается, способен чувствовать площадь, на которой находится. Раньше я об этом даже не задумывался, ведь у нас страна большая – континент. И окажись я в Париже или Мадриде – хоть автостопом, хоть поездами, хоть пешком мог бы добраться до родины. А в Новой Зеландии даже транзита нет, оттуда некуда лететь. Новозеландцы этого не осознают. Они – киви. У этого слова есть несколько значений: киви – это плод, киви – это птица и киви – это человек, который родился в Новой Зеландии. Они общаются между собой так: «Ты киви или не киви?» Ты не киви, если не родился здесь. Я, разумеется, не киви. И сколько бы там ни жил, все равно я не стал бы киви. А вот дети русских, которые там родились, они уже киви.

Я, разумеется, не киви. И сколько бы там ни жил, все равно я не стал бы киви

Русских в Окленде немного, все друг друга знали, и потому слух обо мне молниеносно распространился внутри нашей диаспоры.

– По вашим личным наблюдениям, что люди ищут в эмиграции на краю света?

– В то время в Окленде было очень много сибиряков. Они уехали с семьями в 1990-е, когда, если помните, работы не было, предприятия закрывались, не на что было кормить детей. Люди не видели перспектив на родине. Они прекрасно понимали, что в Новой Зеландии могут быть только чернорабочими, но зато дети получат образование и работу и не пойдут служить в Афган. К тому же была какая-то романтика в том, чтобы махнуть за океан, и, я сейчас точно не помню, но не было сложностей с получением визы. Сибиряки, с которыми я познакомился в Окленде, – настоящие ребята, настоящие друзья.

– Значит ли это, что вам сразу протянули руку помощи – помогли с жильем и работой?

– Поначалу я временно поселился в доме друзей, с которыми сюда прибыл. И еще не успел осмотреться и акклиматизироваться, как раздался телефонный звонок с предложением вести на новозеландском радио русскоязычную программу «Надежда». Каждая передача состояла из трех частей: сначала я читал новости, потом беседовал с гостем, а в конце рассказывал сказку. Мне потом говорили, что благодаря тем передачам дети русских эмигрантов узнали произведения Пушкина, Толстого, Ершова, Маршака и других наших замечательных писателей. Эта «работа» была для души, денег за нее мне не платили. Заработки мои были случайными. У меня в то время написались такие строчки:

Клянусь, все сделаю!
Прошу вас очень:
Возьмите белого
Чернорабочим!

Помню, подвернулась халтура – покрасить крышу в доме для престарелых. Мне дали ведро красной краски, кисточки – и вперед. Работал я, сидя на верхней точке крыши, а старички внизу взволнованно переговаривались, выкрикивали что-то, но я не понимал. Оказалось, что я работал на жаре без головного убора, а этого категорически нельзя делать. Новозеландцы даже за рулем не снимают головной убор, чтобы не забыть его в машине, и детей с рождения учат на улицу без панамки не выходить. Старички как раз об этом пытались меня предупредить, поскольку на дворе стоял февраль – разгар новозеландского лета. И когда я уже третьим слоем краски крышу покрывал, чувствую: как-то нехорошо мне. Я получил по полной программе: солнечный удар и отравление парами масляной краски, которыми я надышался. Еле спустился на землю, и потом приятель повез меня домой – отлеживаться под кондиционером. Вот так деньги на жизнь зарабатывал. Брался за любую работу. А для души, кстати, я еще стал петь на клиросе в православном храме.

Деньги на жизнь зарабатывал, берясь за любую работу. А для души – стал петь на клиросе в храме

Русские эмигранты первой волны построили на свои средства небольшой храм, который стал центром притяжения для их потомков. В мое время там служил батюшка, родившийся в Австралии. Он плохо говорил по-русски, но, тем менее, службы вел на русском языке. Службы шли по воскресеньям и по большим православным праздникам. Я однажды просто пришел на воскресную Литургию. Смотрю: на клиросе дрожащими голосами поют жена священника и две старушки. Я приблизился и стал подпевать им. Вышло вполне достойно, и после службы я получил благословение петь на клиросе.

А узнав, что в свободное от церковных служб время местный батюшка зарабатывает строительством, я попросился к нему в напарники. И каждое утро мы выезжали на строительные объекты. На 99-й день моей жизни здесь родились такие строчки:

Дышать, влюбляться невозможно
От эмигрантского д...!
Сойти с ума совсем не сложно –
Сложнее не сойти с ума.

Однако когда пришла пора возвращаться в Россию, я понял, что хочу задержаться в Новой Зеландии еще на какое-то время.

В режиме нон-стоп – и никакой романтики

– Потому что не произошло ожидаемого, ради чего ехали, – не проснулся интерес к жизни?

– Душевная рана еще не затянулась, да и возвращаться некуда: ни дома, ни семьи, ни работы. Я сдал обратный авиабилет, а вырученные деньги потратил на оформление миграционных документов. И то, что документы приняли к рассмотрению, дало мне право получать минимальное денежное пособие. Это был первый признак стабильности.

Постепенно я привык к физическому труду и радовался ежедневному напряженному распорядку, в котором не оставалось ни минуты для ностальгии. С 9:00 до 17:00 я красил, делал ремонты; с 18:00 до 21:00 развозил заказчикам еду из индийского ресторана; потом – эфир на радио; приползал домой за полночь – принимал душ и, едва коснувшись подушки, крепко засыпал.

(Окончание следует)

[Александр Васильевич]

(Окончание)

Я снимал семиметровую комнату в центре города, в которой стояли шкаф, кресло и кровать. За те же деньги можно было бы снять полдома на окраине. Но мне было удобно базироваться в центре.

Вот короткое стихотворение того времени:

Ваши руки не ловчей моих.
Ваши дамы наших не красивей.
Вы не сочиняли на троих
Оттого, что вы не из России.

Не читали книги между строк,
Не учили «Ленина в разливе».
Не едали плавленый сырок
С пирожком, в котором чей-то ливер.

Значит, не понять вам эту боль –
Как охота вдруг заматериться,
Взять билет на поезд номер ноль
И в ночном тумане раствориться!

Вообще в жизни наметился явный прогресс: я научился водить машину, ориентироваться в незнакомом городе с непонятной дорожной разметкой, обозначением улиц и правилами парковки и самое главное – стал понимать новозеландский английский.

Но конкретных перспектив в этой стране я для себя не видел. Если бы я думал выстраивать актерскую карьеру, то для этого, наверное, стоило бы перебраться в Австралию. Там большая русскоязычная диаспора и есть своя студия дубляжа. Но всерьез я об этом не думал, у меня был другой путь.

Жизнь в режиме нон-стоп встряхнула настолько, что уже не проходило и дня, чтобы я не написал новое стихотворение, которое вскоре становилось песней. Я пел их друзьям, и однажды кто-то предложил организовать мой авторский вечер. Прошло это мероприятие без продажи билетов, просто поставили у входа коробку, в которую зрители бросали деньги, кто сколько мог. Полтора часа я пел свои песни и читал стихи, обыгрывая это: ходил по сцене; пил кофе; вешал белье на веревку…

Я чувствовал: хочу в Москву, хочу увидеть родных, друзей и, конечно, Клару Степановну

Но главное – я почувствовал, что хочу в Москву, хочу увидеть родных, друзей и, конечно, Клару Степановну.

Чтобы заработать на билет, я три месяца плавал на океанском рыболовном судне. В сфере строительных и малярных заказов тогда образовалось затишье, и тут один знакомый владелец судна сказал, что есть возможность попасть в команду рыбаков. Я подумал, что если не сейчас, то уже никогда в жизни не выйду в открытый океан, не увижу и не узнаю его красоты и величия. На самом деле в этом не оказалось никакой романтики и лирики. Работал в разделочном цехе: отрывал головы кальмарам. Никому не пожелаю пережить, когда тебя выворачивает наизнанку от качки и от вида рыбьих потрохов. Я узнал, что такое недельный шторм в открытом океане, когда ты сидишь безвылазно в каюте и нет возможности даже нос высунуть на палубу. Качает так, что невозможно кружку на стол поставить или карандаш положить. Мы с ребятами, безвылазно сидя в каюте, играли в преферанс – две тетрадки исписали. Еще я узнал, как тебя головой накрывает океанская волна и каким беспомощным при этом чувствует себя человек, этот царь природы. Вот когда одна надежда на Господа!

Но все же я полетел в Россию с обратным билетом.

– Это «фига» в кармане – обратный билет, – потому что ощущение дома было уже в Окленде?

– В Новой Зеландии я прожил два года, и друзья уговаривали меня повременить с возвращением еще годик до получения гражданства. Конечно, если следовать здравому смыслу, то у меня все более-менее наладилось: работа, машина, деньги, и через год мог открыть собственный бизнес. Но жить по логике мне скучно. Я соскучился не просто по родине, по березкам и снегу, но по любимой работе.

В ноябре 1997 в аэропорту Шереметьево меня встретил приятель и повез по Ленинградскому шоссе в город. Помню ощущение тихого ужаса: все серое, мрачное, разбитая дорога, лужи, грязные машины…

И снова серая Москва, но такая родная…

_{Алексей Никульников}

– В Москве у меня не было ни кола ни двора. Из квартиры, в которой был прописан, за годы отсутствия меня благополучно выписали. Переезжал с места на место: то друзья приютят, то снимал какие-то углы. Но это все были мелочи, потому что главное – мне хотелось жить здесь, в этом городе, под этим небом, и просыпаться под колокольный звон ближайшей церкви. И я сдал билет до Окленда.

Окунувшись в московскую жизнь, понял, что окончательно выбрался из депрессии. Жизнь стала налаживаться. Я вернулся в свой театр «Около дома Станиславского», восстановил один спектакль и играл в нем с удовольствием до 2007 года, пока не понял, что пришло время распрощаться с репертуарным театром. Однажды Клара Степановна случайно спросила: «Где ты живешь?» И узнав, что мне даже вещи сложить негде и нет угла, чтобы поставить гитару, буквально за руку потащила меня в Моссовет. Спасибо ей за теплые слова, сказанные обо мне в кабинете чиновника, который впоследствии позволил мне выкупить у города по себестоимости однокомнатную квартиру. Так в 42 года я стал москвичом.

Не перестану повторять, что Клара Степановна для меня была ангелом-хранителем и душу мою спасала. Мы порой копим обиды и по молодости даже не задумываемся, насколько это жизнь отягощает. Был и у меня «камень» за пазухой. В начале 1990-х я обиделся на кинорежиссера Александра Бланка: он пообещал роль в своей новой картине, а потом через знакомых я узнал, что меня он снимать даже не собирался: там нужен был другой типаж. Но Бланк постоянно приглашал меня на кинопробы. Оказалось, с моей помощью он подбирал героиню. А ведь я считал: мы настолько близкие люди, что, скажи он тогда, в чем дело, я с удовольствием помог бы ему. Так черная кошка между нами пробежала. А когда я вернулся из Новой Зеландии, Клара Степановна все время повторяла: «Позвони Бланку. Ему сейчас очень плохо, он просто раздавлен: ни здоровья, ни работы». Я знал, что Александр Исаакович большой художник и размениваться на рекламу или какие-то фильмы-однодневки – не в его характере. В какой-то мере я сочувствовал ему, но звонить рука не поднималась. А Лучко напоминала: «Позвони Бланку, поддержи». Я все оттягивал этот момент. Но когда в конце концов позвонил, понял, что Клара Степановна была права. После разговора с Бланком мое сердце будто улыбнулось, обида прошла – и, значит, одним грехом меньше стало.

Мое сердце будто улыбнулось, обида прошла – и, значит, одним грехом меньше стало

– Сейчас вы играете в театре, даете сольные концерты и сотрудничаете с телеканалом «Спас»…

– На «Спасе» нужен был голос, чтобы в программе «Завет» читать закадровый текст. Я с удовольствием это делаю. Для меня это душеполезно и познавательно, не воспринимаю, как работу.

– Недавно ушла из жизни ваша жена Елена… Ее вам сосватала Клара Степановна?

– К сожалению, жизнь состоит из потерь. С Аленой меня хотела познакомить Клара Степановна, но не успела. Мы встретились по Промыслу Божию после смерти Клары Степановны и, разговорившись, выяснили, что она хотела нас познакомить и каждому из нас говорила: «Это твоя половинка». Мы с Аленой венчались в маленькой церкви в селе Мураново. Время, которое подарил нам Господь, было счастливым.

Принимать потери учит жизнь. Справляться с горем помогает вера и настоящие друзья. Надо уметь ценить то, что есть у тебя. Это, к сожалению, понимаешь, когда теряешь человека. Если б я не был оптимистом, то, наверное, потерял бы себя в жизни. Просто верить надо в лучшее.

Радоваться. И еще… радоваться

_{Актер Алексей Никульников}

– Верить в лучшее – это одно. Другое дело – пытаться что-то изменить, участвуя в выборах, например, или митингах…

– Я не понимаю людей, которые живут недовольством. Сейчас это очень модно – быть недовольным всем и вся, умничать, ругать кого-то. Недавно в гостях я встретил супружескую пару, для которых милое дело – говорить что-нибудь плохое о сегодняшнем дне, поносить власть, жаловаться на маленькую зарплату. Мы сидели за столом, и один человек в конце концов не выдержал и сказал им: ребят, если вам так плохо, собирайте вещички и езжайте туда, где хорошая власть, где погода лучше и зарплата больше. Я тоже считаю: не надо ныть впустую. Не нравится тебе что-то, так уезжай туда, где тебе хорошо. А если ты не можешь ничего изменить, тогда смиренно прими обстоятельства.

Не так давно, когда ехал в Париж, меня попросили передать небольшую посылку одной нашей бывшей соотечественнице – ярой антисоветчице. Живя здесь, она на чем свет стоит поносила Россию и рвалась в цивилизованную Европу. В Париже я изумился: она, преподаватель московского вуза, теперь работала консьержкой в доме в каком-то убогом районе и… на чем свет стоит поносила Францию: жуткая страна, здесь одни жлобы, бюрократы и арабы… Наблюдая зеркальность ситуации, я едва сдерживал смех. Получается, куда человека ни помести, он все равно найдет повод для недовольства. Я не на пустом месте рассуждаю. Я попробовал порвать связь с Родиной и знаю, каково жить на чужбине.

Надо вообще легче к жизни относиться и радоваться тому, что есть.

Надо быть открытым, слышать и видеть. Господь каждый день напоминает об этом

Господь каждый день напоминает об этом. Надо быть открытым, слышать и видеть. Вот вчера случай произошел… А предыстория такая: в прошлом году поздней осенью иду я с репетиции по бульвару мимо магазинчика, слышу голос сзади: «Седой, улыбайся!» Чувствую, что ко мне обращаются, но тут знакомых у меня нет. Не реагирую. И опять: «Седой, улыбайся!» Четко направленный на меня голос. Оборачиваюсь. Стоит мужичок небольшого роста, небритый, с полторашкой пива в руке, смотрит на меня и спрашивает: «Пива хочешь?» Я говорю: «Нет, не хочу. Спасибо». А он: «Ну тогда улыбайся! Что ты смурной такой?» И я вдруг подумал: что мне грустить? У меня есть дом, есть ужин, телевизор, компьютер, есть любимая работа… А я иду, будто у меня масса проблем. Этот мужик меня тронул. Я после не раз на том же месте его встречал и каждый раз проходил мимо с какой-то блаженной улыбкой. Потом – зима, весна, лето… И нет мужичка у магазина, пропал куда-то этот местный юродивый. Я уж подумал: не замерз ли он зимой? А вчера выхожу из театра, вижу у магазина знакомый силуэт с полторашкой пива: «Седой, здорово! Ты че опять смурной? Улыбайся!» Я обрадовался: жив мужичок, значит – все хорошо. И пошел себе дальше.

С Алексеем Никульниковым
беседовала Ольга Лунькова

https://pravoslavie.ru/124061.html

[Александр Васильевич]

ПРОТОИЕРЕЙ ВАЛЕНТИН БАСЮК (НОВАЯ ЗЕЛАНДИЯ): «ВЫЗОВ ВРЕМЕНИ ДЛЯ ЦЕРКВИ – ПРЕОДОЛЕНИЕ ТОРЖЕСТВА ЗЛА В МИРЕ»

Часть 1. Думать, думать и молиться

Вера в жизни отца Валентина появилась в процессе заготовки дров, решение стать священником он принял после ДТП, а когда собрался переезжать в Новую Зеландию, врачи ошибочно поставили ему смертельный диагноз. О трудностях эмиграции, советах для ищущих священства, русском храме как доме для всех народов в городе Христа, методах воспитания ответственного прихожанина, приходской трапезе как способе послужить ближнему, сознательных протестантах и доброжелательных католиках, церковном кэшбеке и идолизации церковной жизни, миссионерстве как образе жизни, скромных архипастырях и главных переживаниях вдали от Родины – в очередной беседе нашего «географического» цикла с настоятелем Свято-Никольского храма города Крайстчерч в Новой Зеландии, клириком Австралийско-Новозеландской епархии РПЦЗ, протоиереем Валентином Басюком.

_{Протоиерей Валентин Басюк с семьей}

– Отец Валентин, начнем с самого начала. Как вы пришли к вере и стали православным христианином?

– Родился я на Украине, в небольшом, но уютном городке Костополь Ровенской области. Бабушка моя была верующим человеком, иногда ходила в церковь. Она крестила меня в детстве, но сознательное воцерковление прошло в юношестве. Во время учебы в техникуме у нас был замечательный педагог, Сергей Владиславович Хрестин, позднее ставший священником (кстати, сейчас он служит в Скорбященском женском монастыре села Хмелево Владимирской области, где когда-то начинал служить я). Сергей Владиславович предлагал своим ученикам маленькие туристические путешествия, в том числе в село Ильинское, в Георгиевский храм. В те времена это была едва ли не единственная действующая церковь в районе. И там служил отец Палладий, который позже стал моим духовником. Цель путешествий – путешествия, а также помощь приходу с заготовкой дров. И именно с заготовки дров в моей жизни появилась вера. Через Сергея Владиславовича, отца Палладия, подвизавшихся при храме сестер Манефу и Иоанну я постигал мир Православия и делал первые сознательные шаги в вере.

Именно с заготовки дров в моей жизни появилась вера

– Вот, значит, как всё началось – с заготовки дров…

– Да. А позднее, после техникума, я поступил в университет во Владимире, где учился на юриста. В это время я посещал Княгинин женский монастырь, общался с отцом Владимиром Захаровым, и вместе с ним мне довелось немного поучаствовать в восстановлении Николо-Галилейского храма. Период моего обучения в университете совпал с серьезным увлечением историей и философией. Там я встретил довольно много сильных педагогов (Павел Евлампиевич Матвеев, Людмила Андреевна Чалая, Юрий Ваганович Согомонов и других), которые помогли своими глубокими лекциями сформировать запрос к церковной жизни и привить интерес к культуре мышления. Наверное, поэтому позднее моя дипломная работа была посвящена проблеме легитимности в государстве, правосознанию и их влиянию на налогообложение.

_{Освящение церкви святителя Николая. Крайстчерч}

Вместе с тем в университете были преподаватели-коммунисты, это вынуждало знать предмет более основательно, так как, несмотря на теоретическую толерантность, некоторые преподаватели все еще исповедовали воинствующий атеизм. В конце концов один из самых влиятельных профессоров снизил мне бал за диплом, хотя за все 5 лет учебы у меня не было ни одной четверки. Он это сделал только потому, что его сильно раздражала тема правосознания в контексте работ Ильина, тема веры, и более всего – вопрос легитимности, как одна из ключевых проблем России.

Помимо восстановления храма, мне удавалось принимать участие в богослужениях, помогать на клиросе и в алтаре. С третьего курса начиналась обязательная практика для всех студентов. Так сложилось, что одним из мест, где я практиковался, была налоговая инспекция Владимирской области. Мне предложили остаться работать юрисконсультом областной инспекции, продолжая свое обучение. Это было сложное время, экономика была разрушена, фискальная система государства – тоже. Мне повезло встретить в инспекции очень хороших людей, которые трудились на совесть. Я вспоминаю этот опыт, как очень светлый и христианский. Позднее, служа в Церкви, не раз убеждался, что иногда светский коллектив может явить по-настоящему христианский дух. И наоборот, мы можем создать внешне яркий и по форме радикально-консервативный христианский институт, общество, но с точки зрения евангельской реальности мы окажемся в состоянии фарисеев…

Так вот, после окончания университета встал вопрос о выборе жизненного пути. Надо было выбирать, что делать дальше? И я принял решение – отказаться от государственной службы, отслужить в армии: хотелось честно выполнить свой долг, чтобы позднее быть свободным в своем решении. По какому-то стечению обстоятельств… нет, по Промыслу Божьему, я попал служить в Зосимову пустынь, в деревню Арсаки, достаточно известное тогда место. И тот период оказал на мое мировоззрение очень серьезное влияние.

– Столкнулись с трудностями армейской жизни?

– Да... Временное лишение возможности участия в литургии. Неуставные отношения, та самая жестокая дедовщина и издевательства. Все это ставит сложные вопросы перед молодым человеком. Как реагировать? Как остаться христианином в таких условиях? Как быть мужчиной и солдатом, не сломаться? Где найти силы, чтобы защитить слабого, когда система против, и все боятся, а иногда ты один против толпы… Но было и много утешительного – солдатская церковь в казарме, которую мы сами строили и украшали. Солдатский хор. Работа преподавателем Закона Божьего для детей военного городка. И многое другое. Очень много хороших и добрых офицеров и солдат.

Где найти силы, чтобы защитить слабого, когда все боятся, а ты один против толпы

После армии я женился и какое-то время служил псаломщиком и алтарником в московских храмах (на Ордынке в Скорбященском храме, в церкви Успения на Могильцах). Работал также в газете «Православное Слово». Когда мне предложили вернуться во Владимирскую область и стать священником в женском монастыре села Хмелево, я согласился. И около 20 лет служил как простой священник на приходах и в монастырях Владимирской епархии, куда направлял правящий архиерей, а с 2013 года – в Новой Зеландии.

– И все-таки, что подтолкнуло вас к такому серьезному решению – выбрать для себя священническое служение? Просто предложили – и вы согласились, и все?

– Мой духовник, отец Палладий, и другие священники советовали мне задуматься о церковном служении еще во время учебы в университете. Я действительно полюбил Церковь. Но в то же время сомневался: достоин / недостоин, стоит / не стоит, время / не время, а может, сделать карьеру сначала и встать на ноги? Ведь для рукоположения стоит быть более зрелым… Было время больших колебаний и поисков. Не знал, что же мне делать.

После службы в армии, в 2000-м году, на память преподобного Сергия и преподобномученицы княгини Елизаветы и инокини Варвары, произошел следующий случай. В селе Пятница Владимирской области служил очень хороший и замечательный священник (увы, он погиб), отец Анатолий Яковин. Его образ сыграл огромную роль в моем выборе. Человек, умевший быть простым и очень глубоким, понимавший простого человека и интеллигента, вместе с тем живой, яркий, не боявшийся ошибаться, очень щедрый и широкой души.

Так вот, в день праздника мы оказались вместе с ним в селе Великодворье. Богослужение, трапеза, гости. У меня был товарищ, который предложил прокатиться на мотоцикле одного священника. Мы попросили, он не отказал. Поехали кататься. На обратном пути, на скорости более 100 километров в час, водитель, мой товарищ, не справился с управлением, и мы улетели с дороги в лес!

– Жуть.

– Врезались сразу, кажется, в три дерева. Они небольшие, но все же. Каким-то образом на уже отделившемся от мотоцикла сиденье мы перелетели через руль и летели порядка восьми метров. Друг головой «воткнулся» в землю, а я приложился грудью. Чудесным образом мы облетели все деревья и остались живы, даже ничего не сломали себе.

– Чудо. А мотоцикл, конечно же, был полностью разбит.

– Именно. Но после этого события ко мне пришла ясность ума и решимость: наверное, раз уж я собрался стать священником, надо им стать. Это событие окончательно повлияло на мое решение.

– Раз уж вы пребывали в сомнениях, но в итоге – пусть и под воздействием вот таких экстремальных обстоятельств – сделали выбор, дайте совет молодому (или немолодому) мужчине, ищущему священства. И сомневающемуся, и уверенно этого желающему.

– Сомневающемуся – мужаться. А уверенному – сомневаться. Советовал бы думать, думать, думать и молиться. Не спешить с этим выбором, особенно сейчас. Есть новые сложности и вызовы, очень непростые. Наверное, нужно дожидаться, чтобы Церковь тебя искала. Должен наступить в жизни момент призвания, и он должен быть выраженным, явным. Вообще, в Церкви хорошо, когда человека призывают на служение, приглашают, ищут. Потому что речь идет о том, что ты отдаешь себя, служа делу Церкви, не всегда всё получается, но… За красивыми словами о служении скрываются десятки лет труда. И пути назад нет. Далеко не всё в Церкви гладко и легко. Надо подумать хорошенько: стоит ли. «Не многие делайтесь учителями» (Иак. 3, 1)!

_{Церковь святителя Николая. Крайстчерч}

 

Должен наступить в жизни момент призвания, и он должен быть выраженным, явным

– Вернемся к вашему служению… Так и трудились вы в родной Владимирской епархии, пока вдруг не отправились в Новую Зеландию… Как это произошло?

– В какой-то момент появились среди наших прихожан люди, приехавшие из Новой Зеландии. Удивительно, но они-то и предложили: есть место в Крайстчерче, нужен священник. Потом мы встречались с благочинным Новой Зеландии, отцом Владимиром Бойковым, затем с Митрополитом Иларионом (Капралом). Они это дело одобрили. И в 2013-м году мы переехали.

– Просто дался переезд вам и членам семьи?

– Переезд был очень непростой. В связи с воссоединением Церквей – это сложный административный процесс, по крайней мере тогда, может, сейчас наработана практика, и стало легче. Должен был одобрить Патриарх, помимо местных епископов. Есть миграционные требования. Если идет речь о переезде семьи – это целый набор переживаний и необходимых к выполнению заданий. На момент переезда у нас с супругой Александрой было трое детей (четвертый ребенок родился уже в Новой Зеландии). В нашем случае во время медкомиссии выяснилось, что у меня есть проблемы со здоровьем, и я вроде как умираю.

– Что такое?!

– Во время прохождения медкомиссии у меня обнаружили многочисленные пятна на легких. В России подумали – все очень плохо, то ли туберкулез, то ли рак. Но в итоге оказалось, что буду жить и служить Богу.

В итоге оказалось, что буду жить и служить Богу

Мы положились на волю Божью: если я буду нужен как священник в Крайстчерче – переезд получится, а нет – так нет. Специального желания уехать из России не было никогда. И уж, конечно, я не искал этого назначения и не напрашивался на него. Даже более того, долгое время в жизни мы с супругой и подумать не могли, что мы можем куда-то уехать так далеко, всегда было желание послужить на «земле», поэтому и уехали из Москвы в село, хотя была возможность служить и в Москве, и во Владимире. Но по целому ряду причин мы приняли решение, что раз можем быть полезны в Новой Зеландии, – поедем. Предложили – согласились. И у нас получилось.

– Один из первых вопросов, который я задаю священникам, покинувшим пространство Русского мира и отправившимся нести слово Божие на чужбину, – про различия. Различия жизни, менталитета людей, атмосферы в обществе… Обо всем – по порядку. Первый вопрос – что произвело на вас глубочайшее впечатление в первые месяцы пребывания в Новой Зеландии?

– Культурного шока не было. Мы не летели в какой-то идеальный мир. Когда нам предлагали приехать «на разведку», посмотреть страну и город (вдруг не понравится), мы отказались от этого. Не надеялись, что у нас тут по умолчанию все будет прекрасно. Самым большим шоком был как раз вопрос эмиграции и связанные с ним сложности. Эмиграция – непростое дело для любой семьи.

– Есть что-то, к чему до сих пор не можете привыкнуть?

– Удаленность близких, родных, знакомых. Это главное. Родители остались в России. Есть много прихожан и друзей, они тоже остались в России. К этому не можем привыкнуть. Если ты живешь в Европе, это, наверное, как-то можно поправить. В Новой Зеландии это тяжело.

– Новая Зеландия – страна для жизни? Какие плюсы и минусы здесь вы для себя отметили?

– Страна – для жизни, однозначно. Ее недостаток – удаленность от всего мира. Но это же может оказаться и плюсом. В период пандемии, например.

В Новой Зеландии потрясающие возможности для самореализации человека. Природа, культура, общественная жизнь – все для тебя! Но если сложно найти самого себя – проблема усугубляется. В том числе из-за малочисленности населения страны. В Окленде это не так чувствуется. А на южном острове гораздо более свободный образ жизни. Может наступить депрессия и отчаяние, если сложно реализоваться.

_{Крайстчерч}

– Есть примеры среди прихожан, «нашедших себя» в Новой Зеландии?

– Можно любого из них брать и рассказывать! Очень талантливые и хорошие люди. Но любая эмиграция может привести к понижению социального статуса. Иногда человек это как-то преодолевает, а иногда нет. Если ты владеешь рабочей специальностью, может быть, легче устроиться. А если занимал значимую должность – очень может быть, что эта позиция просядет. Да, может, ты и будешь жить неплохо. Но… Немаловажно здесь чувствовать свою реализованность.

Допустим, был человек в России врачом. Приехал в Новую Зеландию. И не смог стать доктором, потому что трудно подтвердить квалификацию. Также и с другими профессиями. Это вызывает определенные сложности, и к этому надо быть готовым.

– А как оцениваете атмосферу в стране? Ритм жизни спокойный и размеренный, или, наоборот, очень динамичный и нервный?

– Атмосфера спокойная и доброжелательная. Не идеализирую, потому что есть свои проблемы. А в целом – все спокойно и доброжелательно.

– Теракт в Крайстчерче – печальное исключение?

– Именно, есть правило, а есть исключения. И теракт как раз из этой серии. Даже в таком безопасном и благополучном месте, как Крайстчерч, могли произойти такие события. Мир становится глобальным и прозрачным, и никто нигде не застрахован от подобных явлений, к сожалению. В целом ситуация все же спокойная.

– Попробуем сравнить жизнь в Новой Зеландии с той реальностью, в которой вы жили в России?

– Я бы хотел отметить удивительную похожесть жизни в Новой Зеландии и России!

– Чем же?

– Мы с семьей жили в Подмосковье и Владимирской области, в своем доме. А жизнь в Новой Зеландии – это жизнь в частных домах. Одно-двухэтажные здания занимают 90% архитектуры. То же самое для нашей семьи было и в России.

Природа южного острова, на котором мы живем, опять же, похожа на российскую, ту, среди которой мы жили: хвойные, лиственные леса, березы. Но другой менталитет и другая культура. Это главное отличие.

_{Будни приходской школы}

(Окончание следует)

[Александр Васильевич]

(Окончание)

– К приходу, на котором несете служение. Расскажите о нем. Кто ваши прихожане? В основном русские эмигранты разных волн – или есть православные из местных новозеландцев?

– Это один из самых интересных вопросов, потому что в Русской Зарубежной Церкви принято выделять несколько волн эмигрантов. Есть понятие «революционной эмиграции». Это люди, уехавшие после 1917 года. Особое сословие. Но в Новой Зеландии оно не представлено никак. Совершенно.

Второе поколение – люди, оказавшиеся здесь после Второй мировой войны. И наш приход к этому имеет прямое отношение. В Европе тогда было много трудовых мигрантов, военнопленных, беженцев. Они были высланы, но Австралия не смогла их принять, а Новая Зеландия приняла. Я слышал много историй, как простые новозеландцы помогали устраиваться этим людям, помогали с работой, жильем, деньгами. Церковную жизнь эти люди поддерживали даже на корабле по пути в страну, совершая богослужения. Позднее они собирались на молитву в гаражах и на старых пароходах. А в 1963-м году построили церковь. Конечно, представителей того поколения уже не осталось. Кого-то я застал и даже хоронил.

– Вспомните кого-то из людей той волны?

– Был интересный случай. В Великую Пятницу меня приглашают в госпиталь к умирающему. Дедушка, около 90 лет, почти без сознания несколько дней, не говорит, иногда слегка приоткрывает глаза. Я пытаюсь понять, как помочь ему. Он не реагирует, дочь убеждает меня, что все бесполезно. Она же пригласила меня уже о похоронах договориться и благословить умирающего. Но я выясняю, что дед наполовину немец, родился и вырос на Украине, был призван в армию, попал на войну, потом был плен, служил в немецкой армии, потом в английской, был серьезно ранен... Сложная судьба. Верующий человек, участвовал в строительстве церкви.

Неожиданно на вопрос: «Хотел бы он причаститься?» дедушка открыл глаза и ответил: «Да»

Когда я уже перебрал все доступные языки, неожиданно на вопрос по-украински: «Хотел бы он причаститься?» дедушка открыл глаза и ответил: «Да» – и снова их закрыл. Мы помолились, попросили его открыть рот, он молча открыл и принял Тело Христово. Когда закончили молиться, я обратился к нему со словами: «Христос Воскресе!», он ответил: «Воистину Воскресе!» Это единственное, что он сказал за все это время.

Дочь стала договариваться со мной о похоронах. Ведь врачи сообщили ей, что речь в случае с отцом идет о нескольких часах жизни. И она обратилась ко мне, чтобы договориться уже и об отпевании. А я после Пасхи должен был лететь в епархию, в Австралию. Мы думали, как и когда все организовать, но ничего не получалось. Тогда я вдруг повернулся к дедушке и попросил его подождать. Дочь не верила, что это вообще возможно, но так и вышло. В день моего возвращения из Австралии она написала мне о его кончине. Я как раз прилетел к отпеванию. Вот так он и скончался на Светлой Седмице, дождавшись меня…

Но сейчас представителей этой волны и их потомков среди наших прихожан уже нет.

– Куда они исчезли?

– Кто-то уехал, кто-то просто растворился в среде местных. А представители следующего поколения, из которых в основном приход и состоит, начали приезжать в Новую Зеландию с 1990-х годов и до нашего времени. И они ехали сюда не вынужденно. Их из страны никто не выгонял. Ехали добиваться жизненного успеха. Это особый склад людей, характер которых сказывается на церковной жизни.

Кроме русскоязычных прихожан (специально подчеркиваю, потому что с нами молятся люди из Украины, Белоруссии, Казахстана, Прибалтики, Узбекистана), в нашем приходе есть сербы. У нас даже диакон серб. Кстати, официальная миссия Сербской Церкви базируется на территории нашего храма. Наше здание является домом и для русских, и для сербов. Живем одной семьей. Есть румыны, но сейчас приходят реже, потому что появился приход Румынской Церкви. Есть китайцы, индусы, много американцев и новозеландцев, приходят и греки. То есть люди абсолютно разных культур стали нашими прихожанами.

Люди абсолютно разных культур стали нашими прихожанами

– В таком случае на каком языке совершаете богослужения?

– На церковнославянском, английском, а иногда и на сербском.

– Приход более мужской или женский?

– Пополам. Люди разных возрастов, есть семьи с детьми.

– Социальный портрет прихожанина?

– Чаще – достаточно скромные люди.

– Много людей приходит молиться в воскресный день?

– На службы приходит иногда до 100 человек, иногда и больше, но постоянных прихожан около 50 человек. Вообще, у нас маленький храм. 5 на 5 – основная часть здания. Притвор – 12 квадратных метров и такой же алтарь.

– Больной вопрос отечественных реалий: насколько активны прихожане в жизни общины? Основная ответственность за приход лежит на плечах настоятеля, или же приходской совет разделяет эту нагрузку, в том числе и материальную?

– Владимир, вы попали прямо в цель! Понимаете и чувствуете особенности церковной жизни… Именно это мы пытаемся в людях воспитать. И есть свои результаты. Есть люди активные и отзывчивые. Как и везде, тех, кто несет на себе ежедневный груз приходских обязанностей, немного. Один из индикаторов — это трапеза. Кто знает, тот понимает важность и сложность проблемы. Трапеза существует у нас как результат сотрудничества всех ее участников. Есть график дежурств, люди участвуют в этом и вместе с тем служат друг другу таким образом, общаются. Вроде бы малозаметное дело, но регулярное и систематическое. И такое малое дело требует от человека серьезной веры и активного труда. Здесь сразу обнажаются наши слабости: жадность, сварливость, желание выехать за счет соседа, склонность к интригам, неумение слушать других, нежелание работать в команде и под чьим-то началом … Так много всего, в таком элементарном деле! А ведь трапеза – это продолжение литургии, так любил повторять владыка Евлогий (Смирнов), рукоположивший меня.

Доход почти полностью складывается из добровольных пожертвований постоянных прихожан

Приход сейчас живет на свои средства, это замечательно для нашей маленькой общины. Что очень важно, доход почти полностью складывается из добровольных пожертвований постоянных прихожан. Это серьезный показатель духовной жизни – лично для меня. Пока скромно, но системно, и есть уже прихожане, которые сознательно стараются между собой распределить эту нагрузку. Хотя, конечно, здесь еще огромное поле для работы. И, к сожалению, русскоязычным иногда нужно поучиться отношению к Церкви в этом вопросе. Иногда русский человек из-за недостатка подлинного церковного опыта искренно считает, что Церковь — это здание или организация по оказанию национально-магических услуг. «Её должно содержать государство, может быть, тот богатый человек, которого я осуждаю, или, на худой конец, эти англоязычные», – вот такая логика бывает у некоторых людей. В крайнем случае все на приходе должно решаться само собой, а человек готов прийти и с радостью покритиковать всех: от высших до нижних.

Конечно, далеко не все русские так думают, есть серьезные и глубокие люди, но и пробелы есть, нужно учиться. Иногда бывают курьезы. Подходит женщина и горячо просит подтвердить, что десятина – это «ересь протестантская». Инославные русскоязычные близкие друзья этой женщины обличали ее в том, что она реально почти не участвует в материальной жизни своей общины. Я спрашиваю: «А как вы думаете, как правильно, как по-православному?» Ответ: «Ну, не знаю, как-то само, или, когда захочу, я могу купить свечку»… Но при этом у человека ясно звучат нотки того, что ей все должны, в том числе Церковь, Бог...

«Ну, не знаю, как-то само, или, когда захочу, я могу купить свечку»

– Да, видимо, действительно я задел вопросом за живое… Кроме совместной трапезы – очень важного для прихода общего дела, – что еще можете отметить из внебогослужебной деятельности?

– У нас действовала церковная школа до пандемии. Сейчас проходят нерегулярные занятия с детьми, в том числе по основам веры, литературе, развитию речи, творческим предметам. Есть беседы по воскресным дням, помимо трапезы. Происходит это на постоянной основе уже много лет. И с молодыми, и с людьми старшего поколения, на английском языке, кстати, в том числе. Так сложилось, что сейчас интерес больше проявляют англоязычные прихожане, хотя и наши соотечественники приходят.

Есть практика совместных пикников или организация культурных мероприятий: выставки, спектакли или концерты. Например, у одного прихожанина-серба свой ансамбль – «Музыка Балканика», и он организовывал для нас концерт пасхальных песнопений. Проходили и спортивные мероприятия – от шахмат до бокса, но самоцелью это для Церкви, конечно, не является. Я посещаю больницы и госпитали, а также дома прихожан в будние или даже праздничные дни. Живое общение занимает очень много времени и сил.

С протоиереем Валентином Басюком
беседовал Владимир Басенков

14 июля 2021 г.

https://pravoslavie.ru/140494.html

[Александр Васильевич]

ПРОТОИЕРЕЙ ВАЛЕНТИН БАСЮК (НОВАЯ ЗЕЛАНДИЯ): «ВЫЗОВ ВРЕМЕНИ ДЛЯ ЦЕРКВИ – ПРЕОДОЛЕНИЕ ТОРЖЕСТВА ЗЛА В МИРЕ»

Часть 2. Надо отличать веру от ностальгии

Вера в жизни отца Валентина появилась в процессе заготовки дров, решение стать священником он принял после ДТП, а когда собрался переезжать в Новую Зеландию, врачи ошибочно поставили ему смертельный диагноз. О трудностях эмиграции, советах для ищущих священства, русском храме как доме для всех народов в городе Христа, методах воспитания ответственного прихожанина, приходской трапезе как способе послужить ближнему, сознательных протестантах и доброжелательных католиках, церковном кэшбеке и идолизации церковной жизни, миссионерстве как образе жизни, скромных архипастырях и главных переживаниях вдали от Родины – в очередной беседе нашего «географического» цикла с настоятелем Свято-Никольского храма города Крайстчерч в Новой Зеландии, клириком Австралийско-Новозеландской епархии РПЦЗ, протоиереем Валентином Басюком.

_{Освящение церкви святителя Николая. Крайстчерч}

– Вы сказали, что интерес к беседам проявляют скорее англоязычные прихожане, нежели соотечественники. С чем это связано, на ваш взгляд?

– Думаю, что вопрос стоит о вере. Понимаете, когда русский человек попадает в иную культурную среду… У нас много людей, которые впервые пришли к вере, только попав в Новую Зеландию. Именно Новая Зеландия сделала их православными и даже русскими, вот такой парадокс. Они уехали за жизненным успехом, а потом осознали ценность своей веры здесь. Люди испытывают тоску по Родине. У них внутри целый «микс» чувств и переживаний, начиная от нехватки гречки, гармошки и соленых огурцов – и кончая зданием русского храма. Это все неплохо. Но надо отличать веру от ностальгии, чтобы вера не стала прилагательным к грибам и балалайкам. У человека возникает искушение: «Я русский, значит, я знаю, что такое быть православным, это у меня в крови».

Они уехали за жизненным успехом, а потом осознали ценность своей веры

Ошибочное суждение. И такая убежденность служит плохую службу, это характерно географически для любого уголка земли. Могут возникнуть воздушные замки и химеры, по сути, самообман или прелесть. Тогда люди начинают строить здесь свой суперправильный мир, вера и культурная жизнь становится игрой и исторической реконструкцией. Это неплохо, но это не церковная жизнь.

У англоязычных всё наоборот. Человек делает шаги навстречу Православию вопреки всему, преодолевает культурную традицию, общественной мнение. Иногда Православием интересуются люди, уже имеющие серьезный багаж христианского опыта. В нашем приходе есть несколько человек, бывших пасторами в церквях. Серьезные и образованные люди. Поэтому их запрос имеет свою глубину и основательность подхода. И еще очень важно, приходя в Церковь, сохранить смирение духа, желание учиться и искать. Такая открытость, или нищета духа, позволяет человеку расти в вере.

Очень важно, приходя в Церковь, сохранить смирение духа, желание учиться и искать

В Церкви мы можем учиться чему-то вместе и становиться единым организмом, а можем приносить туда свои жизненные стереотипы или мечты. Если в России честно посмотреть на статистику религиозных предпочтений у населения, с Церковью себя отождествляет 70–80%, а серьезный церковный опыт имеют всего несколько процентов. Если попытаться транспонировать эту статистику на Русское Зарубежье, то будет похожее соотношение. Можно вычленить из всей совокупности эмигрантов всего несколько процентов имеющих серьезный церковный опыт.

– Крайстчерч – город с символичным названием. Здесь действительно много христиан? И, раз уж разговор зашел о религиозности местных, расскажите, действительно ли процент атеистов среди новозеландцев высок и почему?

– Крайстчерч (от англ. «Christchurch» – Церковь Христа) действительно город с уникальным и абсолютно христианским именем. Христиан много. Существует целая сеть христианских школ. В прошлом году меня даже приглашали поработать в одну из них учителем основ веры! Много просто верующих и хороших людей. Атеистов тоже много, и их процент растет. Как, наверное, во многих других благополучных странах. Это социологическая закономерность: с ростом уровня жизни процент атеистов увеличивается.

– Нельзя ли сказать, что атеизм здесь воинствующий и настроенный против религии?

– Воинствующего вообще не замечал. Есть агностики, но они, как правило, относятся с большим уважением к вере. Я хожу по городу в церковной одежде, и, кроме доброжелательного отношения, ничего другого со стороны местных не замечал. Недавно ко мне в магазине подошел иудей. Он попросил благословения! А я был с крестом. Такие добрые и даже несколько комичные ситуации бывают.

Есть в Крайстчерче ежегодное событие, посвященное воспоминанию жертв землетрясения. Пригласили как-то и меня, наряду с представителями всех конфессий. Нас разбили на несколько групп. Католиков поставили рядом с протестантами и англиканами. А нас, православных (по-английски ведь мы называемся «orthodox»), отождествили с ортодоксальными иудеями и поставили вместе с ними! Чему все немало удивились. Но мы это вместе доброжелательно и с юмором пережили.

_{На освящении храма святителя Николая. Крайстчерч}

– Как относится к Православной Церкви и конкретно к вашей общине власть? Нет ли случаев притеснения? Может быть, наоборот, есть поддержка, как в Бельгии, к примеру?

– Ни притеснений, ни государственной поддержки нет. Вернее, есть косвенная поддержка. В Новой Зеландии действует очень хороший закон: вся благотворительная помощь, которую человек оказывает приходу своей конфессии, дотируется государством на треть. Если ты за год пожертвовал Церкви 1000 долларов, 333 из них тебе вернет государство.

– Кэшбэк?

– Совершенно верно. Это серьезная поддержка благотворительности в принципе. Притеснений я не встречал. Везде доброжелательное отношение. На каких-то праздниках получается видеться с представителями власти, и они, скорее, ищут способов взаимодействовать. Жаловаться грех.

– А как пытаются взаимодействовать? Что, подходят и предлагают помощь или совместные проекты?

– Был теракт в Крайстчерче[1]. Мы выразили свои искренние соболезнования, посетили от лица прихода мусульманскую общину. Позднее государственная власть организовывала серию мероприятий по поддержке пострадавших. Нас включили в эту «кооперацию» помощи. Сейчас вот пришло свежее письмо на приход по поводу вакцинации и коронавируса вообще. Есть мультикультурные фестивали, ярмарки, гранты выделяют, вообще, много всего. Может, мы не очень активны сами в этом пока.

– Зарекался не спрашивать про пандемию и иже с ней. Но раз уж упомянули вакцины…

– Новая Зеландия, наверное, самая благополучная из стран в отношении коронавируса. Был период локдауна в два месяца. Но потом ковид «победили», ограничения вводились только эпизодически, и то только в Окленде. Возникали вспышки из-за приезда инфицированных с территорий других государств, но как-то это все быстро локализовали.

_{С семьей}

– Какие конфессии представлены в Новой Зеландии, кроме православного христианства?

– Крайстчерч будет типичным отражением всей Новой Зеландии. И доминирующие здесь – англиканство и католицизм, у них приблизительно одинаковые позиции. Есть немало разных протестантских объединений. Есть представители ислама и буддизма, но их гораздо меньше, чем христиан.

– Получается (и есть ли необходимость) как-то сотрудничать с инославными?

– Да, за рубежом жизнь нас больше связывает с представителями иных христианских конфессий, вольно или невольно. Памятное событие по жертвам землетрясения – один из характерных примеров. В некоторых городах нет своего православного храма (и у нас он появился далеко не сразу). Зачастую речь идет о том, что православные просят храм в аренду у католиков или англикан. Я несколько лет назад венчал пару, в которой и муж, и жена – военнослужащие новозеландской армии. Я венчал их в армейской церкви. Естественно, церкви не православной.

В одном из наших новозеландских приходов была такая удивительная история. Человеком, на котором держалась вся церковная жизнь, была… женщина-католик! Она встречала священников, предоставляла кров, помогала в деятельности сестричества и хора. Вот такие бывают казусы.

– Можно ли сказать, что вы как священник и приход в целом ведете активную миссионерскую деятельность? И как на это реагируют местные?

– И да, и нет. Нет – потому что у нас нет миссионерского отдела, отчетов и статистики, не выходим на площади и не проповедуем с высоких трибун. В принципе, страна христианская. Да – потому что жизнь любого христианина, а тем более местной Церкви, имеет миссионерскую составляющую. Просто своим явлением. Когда мы говорим о Зарубежной Церкви в любом месте, как и о других Поместных Церквях, вопрос миссии является ключевым. К этому можно относиться по-разному, но он присутствует. Кстати, этот вопрос очень серьезен. Так как часто люди ставят вопрос так: «Нам надо сохранить культуру, веру, традиции, оградить себя большим забором»… Это все имеет место быть. Но по-евангельски, если зерно не упадет в землю и не умрет, оно не воскреснет и не даст плода (ср. Ин. 12, 24). Особенно в Зарубежье перед Церковью стоит задача – делиться православной верой и в этом процессе расти самим.

Жизнь любого христианина, а тем более местной Церкви, имеет миссионерскую составляющую

Каким образом мы это осуществляем, вопрос второй. Через беседы (о которых я говорил) с людьми других конфессий или убеждений. Моя работа в школе может быть сюда отнесена. В общем, вся совокупность церковной жизни свидетельствует о Православии на новозеландской земле. И это свидетельство благодатно и утешительно. Люди относятся доброжелательно, интересуются. Еще один вопрос, как доносить позицию. Останавливать на улице, дергая за рукав? Наверное, это не очень будет нравиться.

Но своим вопросом вы напомнили мне свежий пример из жизни. Женщина останавливает меня в магазине. Я – в подряснике, с крестом. Она у меня поинтересовалась, кто я и откуда. А женщина была католичкой. Очень поблагодарила меня за то, что мы тут есть, и за наше служение. И такого много, на самом деле.

– В Новой Зеландии лето круглый год?

– У нас сейчас не совсем лето – топим печку дровами! Не морозы, конечно, но до нуля может опускаться температура. От многих русских я здесь слышал, что они жалуются на холод. Местные привыкли, а наши замерзают. У нас тут не тропический остров. Не дает погода расслабиться.

– Провокационный вопрос: как уровень материального состояния и общества влияет на духовную жизнь христианина? На примере Новой Зеландии. Да, вы уже говорили, что с ростом уровня жизни растет и процент атеистов. Но некоторыми моими собеседниками иногда высказывалось мнение, что достаток позволяет делать свободный духовный выбор, а нужда делает веру вынужденной необходимостью (в лучшем случае) или же вообще заставляет «убрать» ее на дальнюю полку жизни, занимаясь выживанием.

– Отчасти соглашусь, потому что нельзя сказать, что человек в Новой Зеландии выживает. Но я бы не назвал эту страну примером особого богатства. Есть, конечно, здесь люди состоятельные. В целом хорошо развит так называемый «средний класс». Наши приходы в Окленде, Крайстчерче – скромные, если говорить о достатке прихожан. Дает ли стабильный доход возможность задуматься о небе? Думаю, да. Но ведь часто бывает наоборот: спокойная жизнь нас расслабляет, и не до веры уже. Трудности мобилизуют и дисциплинируют человека, заставляют его двигаться. Вот, я знаю очень состоятельную русскую семью. У них все есть. Казалось бы, что нужно для счастья человеку, можно столько времени уделять вере и благотворительности? Но на самом деле деньги стали тяжелым испытанием и для самой семьи, для их церковной жизни, и для их взаимоотношений с другими людьми в целом. Можно только пожалеть людей. Каждый день их жизни наполнен проблемами и конфликтами, внутренними и внешними.

– Какие современные проблемы вы, как священник, считаете духовным вызовом времени для верующих?

– Для меня стало большим открытием широкое распространение в последнее время отчаяния, уныния, депрессии. А еще – преодоление торжества зла в мире, или даже так: как человек относится ко кресту, который ему выпадает. Наверное, это проблема.

Что Церковь может предложить в качестве помощи? Вот это вызов времени для нас. Я бы сказал, что перед православными людьми и в Новой Зеландии, и в России стоят вопросы: кто мы, как Церковь? Что мы делаем, как Церковь? Чего хотим достичь, как Церковь? Каким образом наша церковная жизнь может влиять на нашу обыденную жизнь? Как мы можем воплощать идеалы Евангелия в реальной жизни? За этими высокими словами стоят реальные переживания, реальная жизнь, наполненная взлетами и ошибками. Думаю, что нам как Церкви необходимо искать актуальные ответы на эти вопросы. Не книжные ответы, а современные.

_{С детьми}

Как мы можем воплощать идеалы Евангелия в реальной жизни?

– Вопрос вам как отцу четверых детей: не возникает переживаний о том, что дети, растущие вдали от Родины, могут оторваться от корней, ассимилироваться в местной среде? Есть какой-то рецепт, как это предотвратить и минимизировать?

– Переживания есть, и они абсолютно понятны, а рецептов нет совершенно. Надеемся на Бога и делаем все возможное. Думаю, мало делаем. Сейчас очень много сил занимает приход. Есть разные подходы: кто-то во что бы то ни стало пытается сохранить и даже навязать некую придуманную им самим русскость; кто-то пытается привнести в жизнь детей основы веры и добра. Каждый человек дает ответ своей жизнью.

– Что, на ваш взгляд, заслуживает особого внимания в жизни Русской Православной Церкви Заграницей за последние 10 лет?

– Последний год – пандемия, говорить об успехах непросто… Я сам приехал всего 8 лет назад, и мне говорить трудно. Но мне кажется, что серьезным испытанием и одновременно успехом является опыт литургического и церковного воссоединения с Русской Православной Церковью. Вопрос непростой и болезненный. Развивался этот вопрос определенное время, имел исторические сложности, сложности были и после объединения: кто-то уходил, кто-то «воевал». Это важный путь, который Зарубежная Церковь проходит до сих пор, сохраняя уникальность и самобытность своих традиций, опыт веры. В то же время это новый этап в истории РПЦЗ, этап открытости и органического экклезиологического единства. Происходит взаимное обогащение.

– Кто из деятелей Церкви повлиял на ваше духовное становление и остается авторитетом до сих пор?

– Отец Палладий из села Ильинское, мой духовник, о котором я уже упоминал. Я отказался от Москвы, выбрал Киржачский район Владимирской области, чтобы быть рядом с близкими мне по духу людьми. Монахиня Манефа и монахиня Иоанна, отец Владимир Захаров из Владимира, упомянутый отец Анатолий Яковин. Владыка Евлогий, который меня рукополагал.

Здесь – Митрополит Иларион (Капрал) и владыка Георгий (Шаффер). Мне запомнилось одно из первых моих служений с владыкой Иларионом. Приезжает он скромно, стоим и молимся вместе в алтаре на всенощной. И он мне говорит: «Давай молиться по одному служебнику с тобой». Используем один служебник, молимся, и вдруг он мне говорит: «Я пойду исповедую людей вместо тебя, а ты отдохни». Обычно священники это служение несут… И таких маленьких деталей очень много. То же самое касается владыки Георгия. Он относится к нам как отец, просто и по-доброму, может, даже слишком терпеливо иногда. Но я не хотел бы всего раскрывать – пусть пока будет в тайне.

_{С семьей у дома}

– Главный урок, вынесенный вами за годы священнического служения?

– Непросто ответить! Когда-то монахиня Иоанна, сестра отца Палладия, говорила мне: «Нельзя идеализировать церковную жизнь и создавать кумиров в церковной жизни». Я бы сегодня добавил к этому: нельзя идеализировать и идолизировать церковную жизнь. Священнику приходится сталкиваться не только с тем, чтобы собой не подменить Христа и не стать идолом, но и с тем, чтобы в его общине не возникли другие идолы и кумиры, которые могут навредить нормальному, здоровому течению церковной жизни. Идолы имеют свойство падать и разбиваться, а своими осколками наносить глубокие раны окружающим людям. И чем выше люди воздвигают идолы, тем громче и сильнее они падают.

– Спаси Христос за замечательное интервью! В завершение задам наш традиционный вопрос: какие слова из Священного Писания особенно воодушевляют вас и поддерживают в трудные минуты жизни?

– Не могу сказать, что у меня есть девиз на всю жизнь. Священное Писание вдохновляет в течение всей жизни. Сегодня одно выражение ложится на сердце, завтра другое… Но одно из таких ярких: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин. 13, 34–35). Эти слова актуальны для всех нас и сегодня. Чтобы за всем наслоением ежедневной рутины церковной жизни не забывать что-то очень простое и фундаментальное для христианина.

С протоиереем Валентином Басюком
беседовал Владимир Басенков

15 июля 2021 г.

______________________________

_{[1] Стрельба в мечетях Крайстчерча – два последовательных террористических акта, произошедшие в двух мечетях Крайстчерча во время пятничной молитвы 15 марта 2019 года. Нападения начались в мечети Аль-Нур в пригороде Риккартон в 13:40 и продолжились в Исламском центре Линвуд примерно в 13:55. Террорист Брентон Харрисон Таррант был ультраправым расистом.}

https://pravoslavie.ru/140513.html