…наша группа «Рабочий и колхозница»вихрем летела прямо на фашистов
1 июля Россия отметила 120-летие со дня рождения великого скульптора Веры Игнатьевны Мухиной. Она родилась в Риге, в купеческой семье, детские и юношеские годы провела в Феодосии, где к ней пришло увлечение искусством. В Москве училась живописи в студиях известных пейзажистов К. Юона и И. Мошкова, завершила образование в Париже.
Вера Мухина получила мировое признание, после того как ее монумент «Рабочий и колхозница» из нержавеющей стали был выставлен на Всемирной выставке в Париже в 1937 году. Мухинские памятники А.М. Горькому в Нижнем Новгороде и П.И. Чайковскому в Москве и сегодня радуют русских людей. Мы предлагаем о трывок из воспоминаний В.И Мухиной, записанных в 1939–1940 годах Л. Тоом и А. Беком
В мае 1936 года ко мне заявился посыльный и принес письмо из Совнаркома. В письме сообщалось, что я в числе четырех скульпторов – В.А. Андреева, И.Д. Шадра, М.Г. Манизера (позднее присоединился Б.Д.Королёв) – привлекаюсь к участию в закрытом конкурсе на скульптуру, которая должна увенчать наш советский павильон на Международной выставке 1937 года в Париже.
Забрала я у Б.М. Иофана, главного архитектора нашего павильона, рисунки и проекты и поехала на свою дачу в Абрамцево. Просидела там все лето, работала, работала, работала... Сделала сначала маленькую фигуру, а когда нашла композицию, увеличила ее до одной двадцать пятой.
Скульптура, стоящая на здании, не должна быть грузной, чтобы не давить на здание. Я решила сделать ее ажурной, со множеством просветов, – тогда и тяжелая вещь не давит.
Много было возражений против взлетающего шарфа девушки. Мне не раз предлагали убрать его, но я категорически отказалась – шарф был нужен как одна из главных горизонталей, связывающих скульптуру со зданием. Кроме того, он подчеркивал движение, полет. Когда скульптура стоит высоко на здании, то в петлю взлетаюшего шарфа видна то мужская, то женская голова. Это также усиливает впечатление живого движения.
Уполномоченный правительства по приемке павильона со скульптурой просмотрел все пять вещей. Ему понравилось, что скульптура хорошо смотрится. Он сказал мне:
– Девяносто девять процентов за то, что делать будете вы. Только...
– Одеть?.. (Рабочий был у меня обнаженный.)
– Да, оденьте, тогда видно будет, что это рабочий.
Я одела рабочего – теперь он в спецовке, сверху только лямки, а спина и грудь голые. Девушка в сарафане.
В начале сентября я подала свой эскиз и стала ждать. Ждала сентябрь, октябрь, а просмотра все нет. Я послала письмо уполномоченному правительства. Что делать? Если упустим время, думала я, то скульптуру уже некогда будет делать из стали, как предлагал Петр Николаевич Львов, а придется удовлетвориться фанерой.
Львов – инженер, конструктор-изобретатель. Получил орден Ленина за участие в постройке первого стального сварного самолета. Львову принадлежит заслуга введения нержавеющей стали не только в строительство самолетов, но и в скульптуру. Когда для парижской скульптуры была предложена нержавеющая сталь, многие скульпторы запротестовали:
– Это не гибко, не пластично. Это – самовар!
Тогда Львов отдал выполнить из стали голову «Давида» Микельанджело. Все возражения отпали. Сталь оказалась очень ковкой и пластичной. Из нее можно сделать все, что угодно. Она бесцветна и принимает все оттенки дня: на заре она розовая, в грозу – грозовая, а вечером – золотая.
Все это ново. Нам предстояло сделать первый опыт стальной скульптуры такого огромного размера и выступить в Париже новаторами не только в смысле содержания, но и конструктивно-технического оснащения искусства.
Но вернемся к письму, которое я послала уполномоченному правительства. Вскоре после этого был назначен просмотр, и мой эскиз был утвержден. Легко представить себе волнение, когда я узнала решение комиссии. Справлюсь ли я с такой грандиозной задачей? Это прыжок, притом прыжок с закрытыми глазами, потому что материал скульптуры неиспытанный, новый. Или перепрыгну, или шею сломаю, подумала я; но отступления не было.
В Торговой палате было созвано совещание со всеми «стальными» людьми. На меня насели со всех сторон:
– Когда дадите скульптуру? Через десять дней, иначе не успеем перевести в сталь.
– Но я не могу так скоро!
– Через месяц можете?
– Не могу.
Выручил Львов:
– Вера Игнатьевна, а вы могли бы в месяц сделать две фигуры в один метр?
– Да, могу.
– Хорошо, тогда я берусь увеличить скульптуру сразу в пятнадцать раз.
Сделать скульптуру в один метр, конечно, много легче, чем в три метра. В первом случае я изготовляю каркас на четыре-пять пудов, во втором – на четыре тонны глины. В большой статуе больше работы и по обкладке, и по формовке. Большую скульптуру труднее охватить взглядом.
В помощь себе я решила пригласить скульпторов Н.Г. Зеленскую и 3.Г. Иванову, с которыми дружила. Собственно, и особого приглашения не требовалось – все вышло само собой. Зеленская зашла ко мне, когда я мучилась с вычислениями, и сейчас же принялась помогать мне. Вскоре вернулась с юга Иванова, где она лечилась, и тоже включилась в работу.
Всех нас захватили новые сложные задачи, связанные с созданием огромной скульптуры. Скульптура должна стоять на высоте тридцати двух метров. Как она будет смотреться снизу? Стараясь представить себе это, мы ложились на пол и смотрели модель снизу.
А как будет освещена скульптура? Скульптуру можно светом убить и возродить. Если свет падает на нее в лоб, ее нельзя смотреть, – она покажется плоской. Какое будет освещение в Париже?
Случайно к нам зашел скульптор Б.Д.Комаров, хороший методист, в 1930 году окончивший одновременно Вхутеин и Архитектурный институт. Он взялся выяснить точно, как будет освещаться скульптура в Париже. Пошел в планетарий и попросил дать небо над Парижем от мая до октября. По плану Парижа и по положению советского павильона на выставке он установил, что с утра свет будет падать на скульптуру сзади, а вечером – спереди. Так был разрешен и этот вопрос.
Тут пошло: скорее, скорее, скорее...
Инженеры хотели начать работы, а им нечего было увеличивать. Ноги скульптуры у нас были более или менее закончены, и мы дали отлить в гипсе мужскую ногу до бедра.
Полтора месяца мы, не выходя из дома, работали с девяти часов утра до часу ночи. На завтрак и обед полагалось не более десяти минут. В первых числах декабря статую отформовали, у нас ее буквально вырвали из рук.
Восьмого декабря я с 3.Г.Ивановой поехала на завод. Нам с торжеством показали первые деревянные формы. Это была мужская ступня с ботинком и нога до колена. Ботинок, кроме того, был выбит из стали. Показывают нам огромный башмак. Все выворочено, все не на месте, все не так. Нельзя даже понять, с какой ноги башмак.
Мы обмерли, молча смотрим.
– Вот что, Петр Николаевич, ни к черту не годится, – хмуро говорит Иванова. – Давайте плотников!
– Зачем? Мы все вычислили.
– Плотников!
Мы взяли гипсовую ногу, деревянную форму и вместе с плотниками исправили ошибки – рант нашили, носок вырубили. Поработали часа два-три.
– Выбейте до завтра.
На другой день приезжаем. Петр Николаевич говорит:
– А ведь хорошо получилось.
Так выяснилось, что мы, скульпторы, должны работать на заводе и принимать непосредственное участие в работе по увеличению скульптуры и переводу ее в сталь. Нам дали каждой по бригаде рабочих.
На заводе я никогда не работала, а тут месяца три пришлось пожить заводской жизнью. В обширном помещении кузнечно-механического цеха вместе с нами работало 150 человек медников, резчиков, слесарей, плотников, столяров. От работы двух пневматических молотов содрогалось здание. Тут же 30 медников выбивали сталь. Это был пронзительный звон, какой бывает, когда бьют металлом по металлу. В этом адском грохоте приходилось разговаривать, давать указания. Все мы охрипли...
Сварочный аппарат представляет собой длинный шланг, кончающийся медным заостренным «карандашом» диаметром в семь-восемь миллиметров. Листы складываются краями, рабочий по нашему крику: «Давай!» нажимает на педаль машины, и там, где мы провели «карандашом», сталь сваривается...
Когда листы сварены, их снова кладут в формы и по форме выгибают железный легкий каркас. Это каркас для оболочки, кроме него на швы кладется каркас из углового железа.
Когда все готово, сталь набита, вложен первоначальный каркас, начинают разваливать деревянную обшивку. Из-под неуклюжей оболочки на свет божий выходит сияющий человеческий торс, голова, рука, нога. Этого момента все ждут с нетерпением. Интересно, что получилось, ведь позитив видишь впервые.
Все стоят и смотрят. Рабочие оживленно перебрасываются замечаниями:
– Это место я делал!
– А это я!
Работа всех заражала энтузиазмом. Напряжение не спадало с утра до вечера. Вначале рабочие отработают смену и уходят. Инженеры тоже уходят, оставив дежурного. А у нас, скульпторов, никакой смены нет. Потом, видя, что нам не жаль ни труда, ни сил, и инженеры перестали считаться со временем. Рабочие видят – мы не уходим, они тоже остаются. И они начали задерживаться на работе.
Сама обстановка работы выглядела фантастически. Стояла юбка девушки величиной с дом, внутри были набиты скобы, и мы, работая, лазили по ним точно пожарные.
Замечательно красиво бывало ночью – свет от сварки, искры. Помню картину: по цеху плывет сверкающий шарф, а на нем рабочий, как викинг.
У нас установился любопытный жаргон, который мы перестали замечать. То и дело слышишь:
– Дайте мне женскую заднюю ногу!
Инженер Прихожан, комсомолец, отлично делавший расчеты, как-то воскликнул:
– Боже, я ее искал два дня, а она у меня под боком.
– Про кого вы?
– Про девушку.
Прихожан имел в виду чертежи.
Очень труден по расчету шарф. Ведь эта воздушная штука весит целых пять тонн и без подпорки должна держаться по горизонтали. Чтобы добиться этого, инженер Б.А. Дзержкович придумал специальную ферму. Я как-то назвала ее «загогулиной». Так и пошло – все стали звать ее загогулиной.
Мучаясь над математическими расчетами для конструкции шарфа, инженеры плохо понимали его назначение и смысл. Но, когда он при монтаже встал на место, все сделалось ясно. Они тут же позвонили мне:
– Вера Игнатьевна, поздравляем, шарф висит. Только теперь мы поняли ваш замысел.
Освещенный прожекторами шарф казался гигантской светящейся бабочкой...
Процесс лепки всех страшно заинтересовал. Кто ни пройдет – остановится, посмотрит. До сих пор рабочие видели, что мы все умеем, как они: и пилить, и рубить, и гвозди вбивать. За это они нас уважали.
Натурой нам служили все. Проходит пожарный.
– Постойте немного, нос посмотрю.
Проходит инженер.
– Повернитесь, наклоните голову.
Когда какая-нибудь деталь скульптуры бывала выбита, проверялись координаты. Готовую часть выносили на двор и начинали монтировать на основной каркас. Стояли сначала ноги, потом появился торс, а тазовой части и головы не было. Монтировали в основном весь февраль и половину марта. Во второй половине февраля мы, скульпторы, окончательно вышли на воздух. При монтаже приходилось подправлять, подшивать, сверять, хотя координаты были вычислены инженерами очень точно.
Кроме шарфа особенно много пришлось повозиться с серпом и молотом – нужно было вставить их в руки так, чтобы они виделись скрещенными отовсюду, со всех сторон. Когда скульптуру окончательно смонтировали и осветили прожекторами, она поразила самих участников работы.
Был у нас старый медник Герасимов, отец четырнадцати сыновей-инженеров, очень преданно относившийся к работе, но большой ворчун и скептик.
Он осип, как и многие, и когда кто-нибудь из нас был ему нужен, он манил согнутым пальцем. Подходишь, он спрашивает:
– Как тут делать?
Показываешь.
– Вот как! И я так думаю.
И делает наоборот.
Он вышел как-то во двор, когда фигуры были освещены прожекторами. Старик остолбенел.
– Матушки, какая красота! Ведь это будут смотреть пятьдесят пять наций! А мы все тут руку приложили. Ай-ай-ай, какая красота!
Окончание в следующем сообщении
