Время теплого, любимого и цельного человекаили о красоте в простотеЕсть выводы, которые мыслители и художники делают в свои времена и в своем веке. Там они звучат скорее как предположение. Но проходит время, и предположения становятся откровениями. Одно из таких важнейших откровений, привнесенных в наш век, принадлежит французскому литературоведу и философу Ипполиту Тэну («Философия искусства»).
Развитие литературы происходит лишь у ее поверхности, – утверждал Тэн, – в самом верхнем слое. Его можно обнаружить лишь на третьестепенных, посредственных, недолговечных произведениях. В глубинном же слое литературы, где находятся более совершенные произведения, это движение замедляется. А в самой глубине процесса – движение замирает. Величайшие художественные произведения – свободны от влияния времени: Гомер, Данте, Шекспир, Бальзак. Они выражают неизменную, глубинную природу человека. Они не характеризуют различные этапы в художественном развитии человечества, а являются выразителями единой и вечной человеческой природы.
Конец литературного XX -го и начало литературного XXI -го века замучили нас приказом и окриком: «Так как раньше, писать нельзя!» Это похлеще заградотрядов, небылицы о которых сочиняют ангажированные историки войны. Это же и сильно напоминает известную историю с мировоззрением известного режиссера, сказавшего накануне перестройки: «Так жить нельзя». Не прошло и пятнадцати лет, как режиссер, отчасти одумавшись, сказал о современной жизни: «И так жить нельзя».
«Фильченко сказал, обратившись ко всем:
– Товарищи!
Хотя он говорил тихо, а на земле сейчас было шумно, однако все слышали его.
– Товарищи! Я хочу сказать вам, что нам будет трудно. Я хочу сказать, что мы отойти не можем, мы будем биться здесь до самых своих костей…
– И костями можно биться, – произнес Паршин. – Рванул из скелета – и бей. Комиссар товарищ Поликарпов хотел же биться своей оторванной рукой!
– Товарищи! – говорил Фильченко. – Я говорю вам – друзья, у меня такое же сейчас чувство на сердце, как у вас, поэтому вы меня понимаете ясно. Приказываю вам стоять на этой земле и не умирать, чтобы драться долго, пока мы не поломаем здесь машины и кости врага!
Цыбулько подошел к Фильченко и поцеловал его. И все, каждый с каждым, поцеловали друг друга и посмотрели на вечную память друг другу в лицо».
Это Андрей Платонов. Из его военных рассказов. Да, так писать уже нельзя! В том смысле, что мы разучились так писать, отрекшись от платоновского простодушия, от его величия простых сердец и припав к отравленному источнику новых культурных цивилизационных знаний. Литературу сегодня вообще называют текстом, а конкретное произведение – авторским продуктом. Намерение современной критики противопоставить гламуру высокий уровень интеллектуальной и социальной рефлексии звучит заманчиво. Оно высказано в связи с созданием нового литературного форума – «Альтернатива глаумру». Ну что ж, посмотрим.
В «Мусорном ветре» у Платонова физик Лихтенбург говорит, что настало время «теплого, любимого, цельного человека: каждому необходимо быть увечным инвалидом».
Это время теплого, любимого и цельного человека наступило в русской литературе именно военного времени. В большей степени оно проявилось в «Убитых под Москвой» Константина Воробьева, «Судьбе человека» Михаила Шолохова, «На войне как на войне» Виктора Курочкина…
В «Первых радостях» и «Костре» Константина Федина, к которым он приступил в 1943 году, во второй части «Двух капитанов» Вениамина Каверина, в «Порт-Артуре» Степанова – именно здесь с новой силой зазвучало героическое, облаченное в теплое и русское.
Сверхсовременный XX веку с его разумным началом Андрей Платонов неслучайно так внимателен к Пушкину: «Пушкин же относился к разуму и культуре более обыкновенно, – они входили чудесными, но рядовыми элементами в состав его души и мировоззрения. Пушкин имел более расширенное понятие жизни…»
Война дала новое дыхание главным чертам русского реализма. Война стала его оправданием – оправданием многогранного, многостилевого, многозначного русского реализма – независимо от его внешних очертаний – магический ли, жестокий, обнаженный, метафизический и т.д.
Литература не только сомкнула свои ряды в человеческом, гражданском, патриотическом, буквально боевом смысле. Она сомкнула ряды художественные, выявив непревзойденное единодушие в намерении возвысить и защитить главное – русский характер. Воспеть его. Увековечить. Узаконить право на сияние его возвышенной простоты. «Да, вот они, русские характеры! – восклицал Алексей Толстой в «Рассказах Ивана Сударева», – Кажется, прост человек, а придет суровая беда, в большом ли, в малом, и поднимется в нем великая сила – человеческая красота». Вот и ключевые слова: простота и красота.
У Твардовского в «Василии Теркине», правомерно названном «энциклопедией военной жизни», эта красота и простота достигли наивысшей силы. С нею попытались воевать Чонкиным. Но победа осталась за Теркиным. Да разве и мог Чонкин опорочить или погубить вот это: « И дождался, слышит Теркин: Взвод! За Родину вперед! И хотя слова он эти – Клич у смерти на краю – сотни раз читал в газете, И не раз слыхал в бою – В душу вновь они вступали С одинаковою той Властью правда и печали, Сладкой горечи святой… Взвод! За Родину вперед…» Или о смерти командира: «И нырнул он в снег, как в воду, Как мальчонка с лодки в вир, И прошло в цепи по взводу: Ранен, ранен командир! Подбежали и тогда-то, с тем и будет не забыт, он привстал – Вперед, ребята! Я не ранен! Я – убит».
Итак, простота и красота. Это уже альтернатива. Это выбор. Нас довольно долго, практически целый век, изнуряет соблазнительная формула из Достоевского (но заметим же – принадлежащая всего лишь его герою, а не самому автору): «Красота спасет мир». Я хорошо помню, как парировал этой формуле известный нам поэт Григорий Калюжный: «Как красота может спасти мир, – спрашивал он, – если она сама нуждается в защите?»
Но дело не только в хрупкости красоты. Дело в переменчивости понятий. В их подверженности. Сегодня – красота, а завтра – гламур. Отсюда и новый форум – «Альтернатива гламуру».
Автор хрестоматийных прописей Светлана Сырнева разрешает эту проблему выбора так:
Ибо та подступила черта,
Где законов уже не пиши,
И заступится лишь простота
За величие русской души.
Наконец-то слово найдено! Как видим – не красота, а все-таки простота.
«Красноармеец пошел обратно, и скучно ему стало жить без мертвых. Однако он почувствовал, что жить ему теперь стало тем более необходимо. Нужно не только истребить намертво врага жизни людей, нужно еще суметь жить после победы той высшей жизнью, которую нам безмолвно завещали мертвые, и тогда, ради их вечной памяти, надо исполнить все их надежды на земле, чтобы их воля осуществилась и сердце их, перестав дышать, не было обмануто. Мертвым некому доверится, кроме живых, – и нам надо так жить теперь, чтобы смерть наших людей была оправдана счастливой и свободной судьбой нашего народа и тем была взыскана их гибель». Это снова Платонов.
П.В. Палиевский настойчиво указывает на одно из замечаний Пушкина 1835 года: «Освобождение Европы придет из России, потому что только там совершенно не существует предрассудков аристократии. В других странах верят в аристократию… В России ничего подобного. В нее не верят».
1835 год – за 110 лет до нашей Великой Победы!
Гоголь писал о «Капитанской дочке»: «Чистота и безыскусственность взошли в ней на такую высокую ступень, что сама действительность кажется перед нею искусственной и карикатурной… простой комендант крепости, капитанша, поручик, сама крепость с единственной пушкой… простое величие простых людей…» И снова ключевые слова: безыскусственность, простой, простое, простых…
Палиевский пишет: «Простое величие простых людей» было точным обозначением поворота, который совершил, ничего не говоря о нем, Пушкин… Пушкин дал русским писателям этот взгляд снизу вверх, и идею роста, развития снизу вверх, а не привычного захвата верхов, подавления и диктата «просвещения».
Вот вам и судьба интеллектуальной рефлексии, которой можно победить гламур, но вряд ли фашизм и чуму. Развитие в культуре, конечно же, пойдет не через ЕГЭ, нанотехнологии и инновации, которые Всеволод Троицкий справедливо назвал «новациями без традиций». Развитие пойдет через величие простых людей – определенно снизу вверх.
Простота явилась не вынужденной, а нечаянной радостью советской военной прозы, поэзии и публицистики. Простота явилась красотою, а красота вышла в обличье простоты.
Обратим внимание на антигламурные заголовки военной публицистики: «Наука ненависти» – Михаила Шолохова…
«Что мы защищаем?», «Родина», «Стыд хуже смерти», «О русском национальном характере», «Русские воины», «Откуда пошла русская земля», «Разгневанная Россия», «Несокрушимая крепость», «К славянам», «Фашисты в Ясной Поляне» – Алексея Толстого, кстати, члена Чрезвычайной комиссии по расследованию фашистских злодеяний…
«Слава России», «Поступь гнева», «Ярость», письма «Неизвестному американскому другу» 1942 г. Леонида Леонова – с призывом открыть второй фронт.
Как изменились культурные времена! Кто сегодня пишет открытые письма неизвестному американскому, французскому, немецкому другу? А может быть, грузинскому?.. А ведь это и есть в большей степени победа простоты и непосредственности, а не интеллектуальной рефлексии. Достаточно вспомнить письмо Благи Димитровой Джону Стейнбеку по поводу американской войны во Вьетнаме. Письмо Алексея Суркова о присуждении поэту Эзре Паунду премии Йельского университета. Остроумное и вольное послание Эрнеста Хемингуэя Джону Дос Пасосу в защиту русских. Или письмо «С кем вы, американские мастера культуры?» 1947 г., подписанное Василевской, Вишневским, Корнейчуком, Катаевым, Леоновым, Погодиным, Симоновым, Твардовским, Фадеевым, Фединым, Шолоховым. Все это свидетельства необыкновенной личной свободы, непосредственности художника в общении с миром.
Конечно, было бы непозволительным легкомыслием утверждать, что простота дается художнику легко – от одного только замысла и желания. Нет, конечно. Она – результат мастерства. Но эстетическая и, особенно в военное время, этическая задача – задание совести художника – бесспорно, управляют художественным процессом.
Современная критика лукавит сегодня, упрекая литературу в отсутствии героя. У нас не героя нет, а автора. Для того чтобы написать героя – нужно быть автором. Но нужен не только автор, а еще и образ автора.
И снова Андрей Платонов: «Моряк Саввин лежал в углу… Я склонился к его лицу и подложил ему под голову детскую подушку.
– Тебе плохо? – спросил я у него.
– Почему плохо? – Нормально, – трудно дыша, сказал Саввин. – Я умираю полезным.
…Я поцеловал его, я попрощался с ним навеки… Но самое прочное вещество, оберегающее Россию от смерти, сохраняющее русский народ бессмертным, осталось в умершем сердце этого человека». Право же, к этому нечего добавить.
P.S. В заключение мне хотелось объяснить повод и причину именно такого хода мыслей. Они связанны с тем, что именно здесь, на осетинской земле, воевал и был ранен в 1942 году мой отец – командир батареи 93-го Гвардейского Краснознаменного ордена Богдана Хмельницкого Керченского корпусного артиллерийского полка. Может быть, это личное обстоятельство объясняет столь пристрастное предпочтение высокой простоты перед так называемой красотою и узким профессионализмом новой российской литературы.
* Выступление на пленуме Союза писателей России в Осетии
Лариса Баранова-Гонченко
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала:
"Русская беседа" http://voskres.ru/idea/baranova2.htm
