(Окончание)Критик-сноб из «Вестника Европы» когда-то отозвался на публикацию «Руслана и Людмилы»: «Позвольте спросить: если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях и закричал бы зычным голосом: здорово, ребята! Неужели бы стали таким проказником любоваться?» Зажимали нос от мужицкого духа. И – по словам Есенина – «продал власть аристократ промышленникам и банкирам». Среди последних водились снобы особого сорта. Непреклонные!
«Познакомился с Рябушинским. Убежденный «буржуазист». Все сделают буржуа. Пролетарии – должны быть рабами. Если кто мятежничает – убивать. Крестьяне жгут усадьбы? Перестреляйте тех, которые нападают, и сожгите сами, а не с помощью казаков, десять деревень кругом. И мужики поймут, что у вас есть право на землю...» – это записал в своем дневнике Валерий Брюсов.
А вот наш современник откликается из черного 1992 года. Тогда миллионы людей в распавшемся СССР стали нищими, лишились работы, здоровья, а то и крова. Блистательный брокер Андрей Инце прокомментировал ситуацию: «Социальные контрасты естественны. Нужно распрощаться с мыслью, что жизнь может быть иной. Это ложная мысль, великое заблуждение. Люди равны только в бане, потому что они все – голые. А в жизни теперь придется кому-то довольствоваться черным хлебом, а кому-то – ананасами и рябчиками».
Совсем другое отношение к долгу представителя элиты предлагает Гаврила Державин, больше думавший об обязанностях, чем о привилегиях дворянства:
И впрямь, коль самолюбья лесть
Не обуяла б ум надменный,-
Что наше благородство, честь,
Как не изящности душевны?
Я князь – коль мой сияет дух;
Владелец – коль страстьми владею;
Болярин – коль за всех болею,
Царю, закону, церкви друг.
Наверное, это утопическая установка.
Но высокий идеал необходим для достижения даже самых скромных успехов.
В свое время тележурналист Евгений Киселев горделиво изрек: «Мы – не Качканарский ГОК!» То есть можно закрывать заводы, увольнять офицеров, сокращать научные институты, но журналистика, четвертая власть – это свято. Кто доказал, что стезя журналиста выше по иерархии, важнее, прекраснее, чем профессия слесаря или горного инженера? Вот теорема Пуанкаре, я слышал, доказана Григорием Перельманом. А максима Киселева все еще остается демагогическим чванством, не более.
Но носы уже задраны у сотен молодых львов, воспитанных на демократичных телевизионных зрелищах.
Мы все, между прочим, уже лет тридцать столуемся за счет геологов, горных инженеров и нефтяников. Они больше других имеют право задирать нос. Но громче звонят пустые бочки.
И снобизм аплодирует им. В каждом из нас живет сноб, который радуется, когда гордыня в этом мире оказывается выше здравого смысла.
Многим запомнилась останкинская встреча с академиком Лихачевым, который в 1986-м выступил перед «многомиллионной телевизионной аудиторией». Некоторые максимы Лихачева сегодня звучат неубедительно, время их отменило. Например: «Интеллигентным человеком притвориться нельзя» – и это звучало почти как «нельзя притвориться святым». Но были в том монологе академика и очень проницательные оценки. Вот, например, одно воспоминание из детства: «Есть такой школьный термин, очень хороший – «задаваться». Вот этого не было.
Это считалось неприличным. Но очень часто вне школы было невыносимо презрение аристократов к простой публике. Это я очень хорошо помню, это было очень неприятно. И вы заметьте, что Достоевский очень не любит аристократию. И Толстой не любит аристократию... Сейчас такого неравенства, такого взгляда на других свысока, каким умели некоторые и правоведы, и лицеисты отбрасывать от себя «не свое» общество, сейчас этого нет. Но боюсь, что в некоторых наших школах начинает развиваться у учащихся какое-то хвастовство своими родителями, поездками в иностранные государства своих родителей, разговорами, что они оттуда привезли, и так далее. Появляется какое-то чувство новой аристократии, это очень плохо.
С этим надо бороться решительно, как это было в гимназии Карла Мая. Там учащиеся не имели права подъезжать к гимназии на своих машинах. Сыну Митьки Рубинштейна приходилось оставлять свою машину по крайней мере за два квартала до нашей школы».
Лев Николаевич Толстой, которого упомянул Лихачев, отлупил снобизм как никто другой – потому что отлупил его в себе самом. «на людей comme il faut и на comme il ne faut pas (комильфо и некомильфо – А.З.). Второй род подразделялся еще на людей собственно не comme il faut и простой народ. Людей comme il faut я уважал и считал достойными иметь со мной равные отношения; вторых – притворялся, что презираю, но, в сущности, ненавидел их, питая к ним какое-то оскорбленное чувство личности; третьи для меня не существовали – я их презирал совершенно. Мое comme il faut состояло, первое и главное, в отличном французском языке и особенно в выговоре. Человек, дурно выговаривавший по-французски, тотчас же возбуждал во мне чувство ненависти. «Для чего же ты хочешь говорить как мы, когда не умеешь?» – с ядовитой насмешкой спрашивал я его мысленно. Второе условие comme il faut были ногти – длинные, отчищенные и чистые; третье было уменье кланяться, танцевать и разговаривать; четвертое, и очень важное, было равнодушие ко всему и постоянное выражение некоторой изящной, презрительной скуки. Кроме того, у меня были общие признаки, по которым я, не говоря с человеком, решал, к какому разряду он принадлежит. Главным из этих признаков, кроме убранства комнаты, печатки, почерка, экипажа, были ноги. Отношение сапог к панталонам тотчас решало в моих глазах положение человека. Сапоги без каблука с угловатым носком и концы панталон узкие, без штрипок, – это был простой; сапог с узким круглым носком и каблуком и панталоны узкие внизу, со штрипками, облегающие ногу, или широкие, со штрипками, как балдахин стоящие над носком, – это был человек mauvais genre (говоря по-русски – дурного тона – А.З.)».
Презрение к «серому большинству» – это поза, прельщающая многих. Трудно избежать такого искушения – особенно людям успешным. Но в последние годы это совсем не великолепное презрение, увы, стало основным занятием нашей интеллигенции. Уголек презрения – единственная продукция, которую наша просвещенная (и продвинутая! – это очень важный эпитет) прослойка выдает на-гора.
В ненависти к серому большинству они – Стахановы и Наполеоны. Никакого приложения к ненависти новейший интеллигентский кодекс не требует. Достаточно быть изящным синьором из общества и ненавидеть. Современный интеллигент не обязан никого просвещать, он намерен презирать – и только.
Читаем недавнее рассуждение отца Георгия Митрофанова о генерале Власове: «Трагедия Власова заключалась в том, что предателем он действительно был, но не в 1942 году, а в 1917-м, когда будучи еще совсем молодым человеком, он сделал свой выбор, пойдя служить в Красную Армию. А в годы Второй мировой войны, он попытался перестать быть предателем той России, которую он предал в годы войны гражданской, повернув свое оружие против Сталина».
Помимо того, что исторические факты подобраны здесь по правилам «хитрого покера», помимо того, что эти заявления многих из нас оскорбляют и порождают смуту, очень важно, что поверивший новой легенде про генерала Власова почти наверняка «подсядет» на тяжелый наркотик – на иглу снобизма. Потому что поддержать эту концепцию можно только, если уж очень хочется возвыситься над «серой массой», над общепринятыми нормами, выстраданными народной судьбой. Если сладостно оказаться в рядах избранного меньшинства сверхчеловеков, презрительно взирающих на многомиллионное быдло, освистывающих государственные святыни нескольких поколений. Именно гордыню мы видим в подтексте радикального антисоветизма – запоздалого и бессмысленного через двадцать лет после падения советской системы. Через столько лет – оно, конечно, безопасно. Широкие врата… «Фарисейство всегда соединено с внутренним превозношением над ближними и придирчивым судом над их действительными и кажущимися недостатками», – не нами сказано. Строго судить отцов и дедов, когда мы погрузились во власть коммерции, когда мы воюем и воруем – это ли не фарисейство? Или на дедов будем сваливать ответственность за наши грехи? Что ж, это вполне великодушно, в стиле булгаковского пластического хирурга. Под камуфляжем рассуждений о морали, увы, действует закон мафии: мертвые отвечают за все. Только с духовным смыслом покаяния этот закон несовместим.
Снобы охотно поддержат идею крестового похода против прошлого. Ненависть к «совкам» дается им легко. Здесь не приходится трудиться ни душе, ни совести: ветер дует в паруса снобизма, и благополучные сверхчеловеки триумфально въезжают в широкие врата… Многие готовы семь верст бежать, чтобы лишний раз плюнуть в «советский» чугунок. Отомстили! Уконтрапупили! На хромой козе объехали грозную эпоху…
В подтексте лютого антисоветизма – ненависть к гегемону-слесарю, твоему соседу, который в юности получал получку, а ты – стипендию. Да и потом ты, гордец, несмотря на диплом, не мог возвыситься над ним так, как это было возможно на цивилизованном Западе. Но уж в девяностые годы ты всласть отомстил гегемону! И в цехах, где когда-то труд облагораживал, теперь устраивают торжище. Спекуляция, ростовщичество, проституция бьют в глаза с рекламных плакатов – зато в этом бульоне сваривается не «быдло», ведь у многих отполированы ногти, дети учат иностранные языки, и все горделиво презирают совок… Советская реальность затрагивает их самолюбие. Как же, я, с большой буквы – Я! – и должен был сидеть на политинформациях с этими безликими, чужими, «почему я, такой нежный, должен все это видеть?». И ради их мстительной ненависти мы должны отдать на поругание святыни Великой Отечественной – то, что возвышает души?
Самоупоение, увы, нередко побеждало в гибнущем мире, но никогда оно не торжествовало в сердце христианина. Когда нам предлагают закрепить отрицание прошлого всенародным покаянием – становится страшновато.
То, что они называют покаянием, больше похоже на себялюбивый реванш. Покаяние, которым откармливается собственное тщеславие, укрепляется снобизм. Покаяние, как очередное, на глазах у фотокамер, подтверждение своего превосходства над дедами. Покаяние хотят превратить в сеанс чванства, в инструмент себялюбия! Стыдиться за Сталина и Дзержинского – больно легкая и по-фарисейски приятная работа. Себялюбия не спрячешь.
Оно в походке, в мимике, в каждом слове, в ленивой ухмылке всезнающего, не сомневающегося в своей правоте гуру. Который, если судит деятелей прошлого, то не страдает, а просто глумится над ними. «Ах, какой я-сегодняшний чистенький, что могу покаяться за позавчерашних грязненьких!». И – взгляд свысока, в котором не смирение, а заносчивость. Неужели эти фальшивые бриллианты нас прельстят?
http://6chuvstvo.pereprava.org/index.php/component/content/article/70-0509vratasnobizma
