НезнакомецИздатель крупнейшей национальной общерусской газеты «Новое время»
Имя Алексея Сергеевича Суворина (1834—1912), журналиста, издателя, писателя, владельца крупнейшей национальной общерусской газеты «Новое время», удачливого предпринимателя, главы театрального товарищества, всегда вызывало много толков и пересудов, суждений и мнений, которые, будь он участником этих дискуссий сегодня, сумел бы сам всенепременно высмеять, объяснившись со своими нынешними гонителями свойственным ему беспощадным словом. Между тем его можно считать настоящим типом русского человека, выдающегося и своими способностями, и, что важнее, своим многогранным даром умения служить России не за страх, а за совесть. Причем любовь его к России была не умозрительна, не афористична, не эфемерна, а просто деятельна, во всю широту его недюжинной натуры. Потрудиться Алексей Сергеевич Суворин, мужицкий сын мужицкой России, умел и любил. «Я считаю особенно грешными только тех, которые ничего не делали, а я целую жизнь работал, как превосходный работник, и думаю, что за это Бог мне кое-что простит». И добавлял недоброжелательному корреспонденту: «А не простит, значит он с Вами согласен, и Вы к нему ближе».
И внешне – весь он был сын мужицкой, солдатской России.
«Очень русское было у него лицо<…>, русское м у ж и ц к о е лицо<…> Не то, что грубое, и сказать, что в Суворине оставалась мужиковатость, – никак нельзя. Но неуловимая хитринка сидела в нём; и черты, и весь облик его – именно облик умного и хитрого русского мужика. Седоватая борода не коротко пострижена; глаза из-под густых бровей глядят весело и лукаво; зачесанные назад волосы (прежде, верно русые) ещё не поредели, только зализаны на лбу. Оттого, что высок, – сутулится, голова немного уходит в плечи» (З.Н. Гиппиус).
Канва жизни А. С. Суворина начиналась в самой центральной, срединной России – в селе Коршево Бобровского уезда Воронежской губернии, где ещё сохранился и действует храм Вознесения, в котором его крестили, где до недавнего времени, до 70-х годов XX века в здании четырехклассной школы, построенной на его средства в 1907 году, учились дети.
Алексей Сергеевич Суворин, родился в 1834 году в семье бывшего участника Бородинского сражения, государственного крестьянина, дослужившегося до капитана, что дало возможность поступить Алексею Воронежский Михайловский кадетский корпус, а затем в Константиновское военное училище.
Начало жизни – это быт семьи, ничем не отличавшийся от окружавшего крестьянского, 9 детей, чай – по праздникам, обувка – тоже, а в корпусе деревенский выговор и смех товарищей, в совершенстве владевших французским. «Единственная книга, которая была у нас, – это Евангелие на русском языке, издание Библейского общества». «До 14 лет… не читал ни одной детской книжки и не знал об их существовании. До 14 лет… не имел понятия о том, что такое театр. Пушкин мне попался в руки, когда мне было лет 15. О газете и журнале я узнал гораздо позже».
Конец жизни – богатство, известность, авторитет и в мире капитала, и среди художественной интеллигенции России. Авторитет несомненный, хоть и нередко со знаком «минус». Менялись вехи биографии, менялось лицо на фотографиях и портретах, от восторженного мальчика к хитрому старику с живыми и лукавыми глазами. Крамской, хорошо знакомый с Сувориным, дважды с разрывом в десять лет писавший его портреты, чётко уловил в этой натуре изменчивость, живость и лукавство, переходящее в хитрость. И, конечно, энергия, неуемная энергия провинции.
Военного из Суворина не получилось, было желание продолжать учение в университете, но средств не оказалось, и он вернулся в Воронеж, учительствовать. Суворин преподает историю и географию в Воронежском уездном училище, в двух женских пансионах и имеет частные уроки. Судьба ли, литературные ли увлечения, но в Воронеже составился постепенно кружок, душой которого стал преподаватель русского языка М. Ф. Де-Пуле и поэт И. С. Никитин, с которым Суворин видится ежедневно в его магазине, просматривая книжные новинки столиц.
Благословенна русская провинция и молодые люди, рвущиеся из нее. Да, порою грязь и невежество, да, жизнь, полная сплетен и дрязг, но и вечное стремление не опоздать за столицею. Да и что такое Россия, как не провинция, как не та благодатная почва, бесконечно дающая соки столицам? Свежая жизненная струя ветра на столичных улицах, раскованность в мыслях и скромность, даже зажатость, неловкость в поведении, неумение вовремя раскланяться и шаркнуть ножкой, но и желание каторжно трудиться и получать гроши – лишь бы в литературе, лишь бы во имя идеалов, лишь бы покорить столицы. Сколько смелости и таланта нужно для всего этого.
Итак, в воронежском литературном кружке составляют сборник «Воронежская беседа». Суворин поместил в нём рассказ «Гарибальди», который впоследствии имел большой успех благодаря Прову Садовскому, изумительно читавшему его на публичных чтениях и при высочайшем дворе, и повесть «Черничка». Сборник был замечен, Никитин поместил в нём «Записки семинариста» (в них входило и знаменитое «Вырыта заступом яма глубокая») и поэму «Тарас». Окрыленный успехом Суворин посылает рассказ «Солдат и солдатка» в «Современник», а когда приезжает в Петербург за гонораром, знакомится с Чернышевским за несколько дней до ареста последнего. Кроме того, он пишет корреспонденции в еженедельную «Русскую речь», они замечены, и графиня де Салиас, владелица газеты и литературное имя, приглашает его в Москву. Это было начало. Москва встретила хорошо новообращенного журналиста: «Это было началом моей журнальной деятельности и моих знакомств в литературном мире». В московской жизни круг его новых знакомств впечатляюще серьезен. Здесь и Лесков, с которым они вместе пришли в «Русскую речь», вместе работали, дружили на протяжении всей жизни, хотя и неровно, и Слепцов и Левитов. У А. Н. Плещеева, привечавшего всё новое, молодое, он знакомится с Л. Н. Толстым, А. Н. Островским, М. Е. Салтыковым, Н. А. Некрасовым. Плещеев же устроит потом Суворина, не имевшего средств, в почтовый вагон и даст ему свое пальто, чтобы тот смог доехать до Петербурга. В Толстом Суворин сразу же почувствовал отличие от всех независимостью убеждений, которые вовсе не подходили к общему тону, и эта смелость в нём ему чрезвычайно понравилась. У И. С. Аксакова он видел весь славянофильский кружок и приезжавших из Царства Польского и Литвы, у графини Салиас познакомился с И. С. Тургеневым. Все складывалось удачно, много печатается в «Русской речи», помещает повесть «Алёнка» и рассказ «Отверженный» в «Отечественных записках» ( 1863 г .).
«Русская речь» кончилась с первым номером 1862 года, и начались первые трудности, в это время Алексей Сергеевич и откликается на предложение Общества для распространения полезных книг написать исторические рассказы. Так появляется «Боярин Матвеев», «Ермак Тимофеевич». Л. Н. Толстой в это же время обращается к нему с просьбой написать биографию Никона для его книжной серии «Ясная Поляна». В конце 1862 года Суворин переезжает в Петербург, работает в «Санкт-Петербургских ведомостях» В. Ф. Корша. Долгое время газета была заполнена учёными и профессорскими именами, но постепенно Корш сумел сделать из неё рупор либеральной политической оппозиции. Сам Корш, родственник и ученик Кавелина, был членом кружка Грановского и всю свою жизнь посвятил отстаиванию тех принципов, которые лежали в основе Великой реформы 1861 года.
Увлечение литературой в русском смысле – это особая статья, особая тема. Русский человек всегда с благоговением относится к печатному слову, и желание не просто высказаться, а всенепременнейше изменить нечто неправедное, дурное, не просто сказать, а сделать словом – вот главное направление русской словесности. А. С. Суворин, человек деятельный, напористый, решает издавать свою собственную газету, и отныне его имя в русской истории будет всегда связано с «Новым временем».
Алексей Сергеевич приступает к работе в своей уже газете как раз тогда, когда разразилась русско-турецкая война, и сразу же отправляется на театр военных действий, его корреспонденции снискали популярность и его газете: живо, образно, с болью за судьбы славянства, считая славянский вопрос русским вопросом и связывая освобождение славян с освобождением России, – вот главное содержание того, что писалось им. При «Новом времени» создаются славянские комитеты, фонды помощи славянам, бьёт ключом суворинская энергия. Патетика призывов к России выполнить свою историческую миссию освобождения славян, впрочем, была созвучна и настроению всего российского общества. Газета быстро набирала обороты, как из-за своей мобильности, умело подхватывая звучащее у всех на устах, так и из-за хлестких фельетонов и передовиц Суворина и Буренина. Действительно, как выражался современник, провидение, похоже, специально подготовило эту войну для «Нового времени», которое к концу её стало одним из наиболее распространенных периодических изданий в империи.
Суворин, бойкий газетчик, имел нечто большее в своей предприимчивой натуре, чем только журналистский нюх. Чувство инициативы, любовь к нововведениям, умение «сделать» журналиста, чутьё на газетного человека – вот его качества как редактора. Один из его сотрудников в начале века писал, что главным талантом его была «особенная способность или искусство делать журналистов. Именно делать, а не только отыскивать». И далее продолжал: «Теперь каждый гимназист 4-го класса искренне уверен, что он может писать что угодно и о чём угодно. Теперь каждый помощник провизора, или биржевой заяц, или товарищ Иван из рабочей среды, или выгнанный статист, или сиделец из казенной винной лавки, или вообще кто угодно – глубоко и вполне чистосердечно убеждены, что они могут не только писать статьи, но и редактировать газету». Воистину так. Нам, издателям, людям, знающим хитрости нашей профессии, известно, как важен такой человек рядом, кто мог бы научить и показать, нащупать в тебе то, о чём ты сам и не подозревал. А уж тем более во времена первых номеров «Нового времени», когда надо было умело писать между строк и когда редактор находился под страхом запрещения розничной продажи номера или лишения права публиковать объявления за бойкую статью, что вело нередко к разорению. Так что открыть газету тогда, как и сейчас, было делом нехитрым,– важно было удержаться на волне успеха и денежной отдачи.
Особая атмосфера царила в редакции «Нового времени», когда ещё Суворин был в силах. Алексей Сергеевич говорил: «Настоящий редактор не должен покидать газету ни на минуту», «дверь редакторского кабинета должна быть всегда открыта для кого угодно». И действительно: всё, что приходило в редакцию,– всё неизменно и внимательно прочитывалось, более того, был принят хороший литературный стиль (это шло от Суворина), и все тщательно исправлялось перед набором. Случались и курьезы: однажды, придя вечером в редакцию, Алексей Сергеевич видит, что нахмуренный субредактор Россаловский исправляет какую-то заметку, Суворин наклоняется, смотрит, и вдруг на всю редакцию раздается: «Послушайте, голубчик Россаловский, вы лучше бросьте. Ведь Лев Толстой, ей-Богу, лучше нас пишет».
Журналистский азарт и пристрастие питал Суворин к литературным новостям, слухам и скандалам. Как-то это уживалось в нём одновременно: хороший литературный вкус (это отмечали все, даже недоброжелатели из демократов) и страсть к скандальному факту из области литературных кулуаров. У нас всё больше любят, если выбрал героя – нарисовать его либо чёрным, либо белым, трудно, видимо, описать человека со стороны, либо любишь – и тогда он хорош, либо не любишь – и тогда он плох. Так получилось и с Сувориным. Была, была в Алексее Сергеевиче этакая любовь к столоначальникам, да он от неё и не отказывался. Но мог он и бросить всё, плюнуть и со слезами идти за гробом Чехова, нежно и трогательно им любимого. И Лесков, его давний друг ещё по Москве, начинавший в «Русской речи», писал, упрекая: «Зачем все известия о приезде «действительных статских советников» печатаются, а непристойным считается известить о приезде Чехова? Это уже Ваше, редакторское пренебрежение. Пусть бы люди знали, что литераторы достойны внимания не менее столоначальников департамента. Прикажите быть к ним внимательнее,– это даст тон и другим, не умеющим ничего придумать. Вам это часто удавалось». «Вам это часто удавалось» ведь тоже было в Суворине, и не уйти от этого.
Особенно трогательные отношения сложились у Суворина с Чеховым. В течение жизни они много переписывались, и Чехов искренне высказывался в письмах обо всём, что делал и писал Суворин, о его пьесах, из которых более всего ценил «Татьяну Репину» и «Вопрос», считая, что жизненного материала и чувства слова у Алексея Сергеевича хватит и на роман, и всячески советовал ему писать крупную вещь.
Как и многие литераторы, он был обязан Суворину тем, что тот поддерживал его в финансовых неурядицах. Одним из первых Суворин угадал в Чехове крупную величину в литературном мире и начал печатать его рассказы на страницах «Нового времени» без ограничений и жёстких рамок времени. И даже в то время, когда Чехов был не согласен с позицией газеты (конец 90-х годов), он писал Суворину: «У деловых людей есть поговорка: живи – дерись, расходись – мирись. Мы расходимся мирно, но жили тоже очень мирно, и, кажется, за всё время, пока печатались у Вас мои книжки, у нас не было ни одного недоразумения. А ведь большие дела делали. И по-настоящему то, что Вы меня издавали, и то, что я издавался у Вас, нам следовало бы ознаменовать чем-нибудь с обеих сторон».
Окончание в следующем сообщении
