Фёдор-то Александрович — наш писатель,
для берегов отчизны дальной…
Две крупных личности – Ксения Гемп и Фёдор Абрамов – очень уважительно относились друг к другу. Об этом говорит, в частности, то, что в своё время Фёдор Александрович оставил журналисту «Правды Севера» Евгению Салтыкову значительную сумму денег для того, чтобы он постоянно приносил Ксении Петровне цветы. В госархиве Архангельской области хранится письмо Ксении Петровны Абрамову, где сказано: «Фёдор Александрович, благодарю за внимание. Цветы – очей очарованье. Евгений Евгеньевич выбрал лучшие и отлично подобрал расцветки гвоздик».
В том же деле есть телеграмма Людмилы Владимировны Крутиковой-Абрамовой Ксении Петровне по случаю её 90-летия (1984 год): «Дорогая Ксения Петровна Фёдор Абрамов всегда считал Вас выдающейся личностью, самым знатным человеком Архангельска. Он восторгался Вашим талантом человечностью неиссякаемым жизнелюбием. Он считал, что Вы достойно несёте службу человека на земле. Я преклоняюсь перед Вами и желаю дольше дарить людям радость мудрость и красоту».Исследователь Севера Ксения Петровна Гемп оставила воспоминания о Ф. А. Абрамове. Не все из них опубликованы. Вот то, что читатель «Двины» прочитает первым. Эти пять страничек машинописного текста – также из госархива Архангельской области.
Знакомство с Фёдором Александровичем произошло в 1972 г. как-то неожиданно, без подготовки, без договорённости. Он пришёл вечером вместе с двумя знакомыми моего мужа, извиняясь «за вторжение, для него неожиданное». В тот вечер интересного разговора не завязалось, всё о чём-то говорилось «вообще». Осталось первое впечатление: нервный, внимательный, может быть, даже любопытный. Всё оглядел вокруг и, кажется, сделал для себя какие-то выводы.
Неожиданно пришёл в первой половине следующего дня. Зашёл разговор об А. С. Пушкине. Фёдор Александрович заметил небольшое собрание его произведений и различных сочинений о нём, собрание стояло на открытых полках. Живо так сказал: «Теперь Пушкина читают все – и малые и старые. Сказать о нём "великий" – этого мало. Он бог». – «Не согласна с Вами. По Державину Бог – всюду сущий и единый. Это поразительно. Но дальше-то слова Державина: "Кому нет места и причины". Не согласна». – «Где же Вы отвели место великому и как определили причину его величия?» – «Место Пушкина в сердце и разуме каждого, кто читал и читает его произведения, а причина – народ». – «Несколько высокопарно, но надо подумать. Подразумеваете народное творчество?» – «Нет, чувство Родины». – «Какие вершины Пушкина читаете, точнее перечитываете?» – «В поэзии: "Когда для смертного умолкнет шумный день". Это в возрасте и в старости. В молодости: "Для берегов отчизны дальной". В детстве: "Хорошо быть, братцы, дома..." и "Белка там живёт ручная...". В прозе: "Капитанская дочка". Письма некоторые перечитываю, слова о Михаиле Васильевиче Ломоносове, они – открытие и признание его величия; материалы о Пугачёвских делах, здесь он исследователь проникновенный. Вы что, Фёдор Александрович, допрос мне устроили?» – «Нет, мне интересно. Вы в двух веках живёте». – «Вы не одобряете?» – «Нет, завидую».
На моём столе лежал томик произведений Н. С. Лескова «Избранное». Фёдор Александрович взял его, посмотрел, где лежат закладки, и сразу спросил: «Как относитесь к Лескову?» – «Лесков – изуверство и восторг». – «Это Ваша оценка?» – «Нет, самого Лескова». – «Где Вы нашли его такие слова? Записано где?» – «Нигде не записано. Но, если бы он прочёл подряд свои произведения, он так бы определил их». – «Не понимаю. Вы от себя что скажете о Лескове?» – «Немного. Лесков видит, чувствует и понимает искажение в каких-то случаях духовной жизни человека. Находит точные и при этом какие-то простые ясные слова для воспроизводства их, не для описания, а для живого показа. Искажения видимы и обоснованы, не только словом, но и всем строем рассказа. Рассказ-то без восклицательных знаков, интуиции и ситуаций. Прямо – "бывает"». – «А восторг, чем восторгаться?» – «Великим искусством видеть, понять, воплотить в слово, в своё слово. От себя воссоздать, не протокол писать».
«Не хотите перейти к современной художественной литературе?» – «Я плохо её знаю, не всё читала». – «Почему, казалось бы, Вы должны хватать каждую новинку». – «Не хватаю. Многие литературные новинки слишком многословны. Определения, дополнения, разъяснения, выводы, заключения – всё в избытке, а камня, тверди в основе и не углядишь. Всё растекается в многословии, да ещё и навязывается читателю что-то. А он разве недоумок? Читатель хочет увидеть и оценить задачу, которую ставит перед собой писатель. Решить: может ли принять его обоснования и выводы или спорить с ним, но уж никак не поддакивать. Ну, а, кроме того, по прочтении сказать: велика наша литература, удовольствие великое читать. Есть, конечно, новинки, которые читаю со вниманием и перечитываю многие страницы, размышляю, внимательно просматриваю критику, выискиваю ошибки той и другой стороны».
Был ещё разговор о М. В. Ломоносове. Не привожу его. Мне казалось, что Фёдор Александрович поддразнивает меня, зная моё почитание Ломоносова, преклонение перед подвигом его жизни, научным, литературным и художественным творчеством. Серьёзного разговора не вышло бы.
Предпоследним разговором о писателях был разговор о творчестве Льва Николаевича Толстого. Пришли к общему выводу: «Лев Толстой понимал духовный мир человека и судил его нравственные достоинства и недостатки беспощадно и независимо от его социального положения. Судил и по разуму, и по совести, и по сердцу. В литературе он непревзойдённый мастер создания образа человека. Его произведения воспринимаются как живой мир, тут рядом кипящий, враждующий, любящий, страдающий. Толстой по праву занимает первое место в мировой литературе. Могучий творец и человек».
Была у нас и ещё встреча, во время которой шёл разговор о его творчестве, главным образом о его романе «Дом». – «Писал я его мучаясь, запутываясь. Людмила Владимировна (жена. – С. Д.) раньше меня самого поняла, что я задумал. Поняла, где центр, по которому я и выстроил "Дом". Она мой первый критик, я внимательно прислушиваюсь к ней». – «Фёдор Александрович, я собрала 28 высказываний читателей саги о Пряслиных, "Травы-муравы" – читатели ценят Вас. Среди них студенты, сиделки в больнице, рыбаки и зверобои, пенсионеры. Отзывы писателей и критиков я не записываю. Вы их знаете. Старый рыбак сказал о Вас: "Фёдор-то Александрович – наш писатель". Чего ещё Вам надо? Это признание честное, от сердца и разума. Рыбак и его жена неустанные чтецы».
В тот же день был ещё разговор небольшой по объёму, но значительный по существу. Я спросила Фёдора Александровича: «Какие требования предъявляет к себе писатель?» Он сказал: «Я отвечу, если Вы скажете, чего ждёт читатель от писателя?»
Прошло немало времени, Фёдор Александрович вернулся с Пинеги. Навестил меня и завёл разговор о Ф. М. Достоевском. Проверил, какие произведения Фёдора Михайловича я читала и помню. Мне казалось, что Фёдор Александрович спрашивал с каким-то раздумьем. Точно опасался получить ответы, ничего не значащие для него. Подумалось: Достоевский для него особенно ценен. А чем? – не объясняет. Задал сразу три вопроса: «Что думаете о творчестве Достоевского? Что он дал Вам лично? Что Вы не приняли?» С налёту спросил, ждал ответа. «Если читали не для развлечения или времяпровождения – ответьте, если для – не отвечайте». – «Для Достоевского творчество – мучительная радость. Без него не жить; это ему решать и не решать, прийти и не прийти к выводу: что побеждает, должно победить, разум или совесть. Борьба эта очищает. Что дал? Размышляй и сострадай человеку. Не приняла, вернее, недопоняла: что для человека истина и каково её соотношение с реальной жизнью (по Достоевскому). Не приняла Николая Ставрогина». – «Когда читали?» – «И давно, и недавно, временами в поисках ответов». – «Каких?» – «Разных». – «Извините». В эту встречу других разговоров не было. Фёдор Александрович был задумчив и молчалив.
При следующей встрече Фёдор Александрович спросил меня, как я отношусь к творчеству А. П. Чехова. Я сказала, что отвечу словами Алексея Германовича (муж. – С. Д.). Он часто его перечитывал, открывал книгу наугад. Считаю эти слова лучшей характеристикой-критикой: «Ясная, глубокая мысль. Бездумных творений у Антона Павловича нет. Тонкий юмор. Всегда свет – в радости, раздумьях, сомнениях, горестях. Рассказ, слово -чистый родник, никогда и ничем не прерываемый». Я добавила: «Наверно, весна его любимое время года, а самое прекрасное – цветение яблони».
Фёдор Александрович сказал:
«Писатель должен иметь твёрдый взгляд на окружающий его мир, понимать, какое место занимает в нём человек; какое значение имеет труд человека (любой труд) для мира и его самого. Это основное. Писатель должен быть талантливым, это обязательно; он должен хорошо (лучше – отлично) знать то, о чём он пишет; он должен, ничего не страшась, идти вперёд и любить всё живущее на земле, не ждать пощады, не щадить того, что считает ложным, позорным. Ценить человека».
Я ответила:
«Читатель ждёт от писателя не протокола о том, что он увидел, а литературного, то есть художественного произведения, которое должно будить мысль и чувства, знакомить со всем окружающим миром, с Человеком, побуждать к действию, должно учить различать добро и зло, помогать жить. Ценить слово должен писатель, его значение и силу. Слово "должно быть" равно содержанию, слиться с ним».
Фёдор Александрович был человек сложный, тревожный, вспыльчивый. Он мог быть на слово резким, даже грубым, но всегда оставался впечатлительным, тонко чувствующим и понимающим все проявления жизни, душевным до чарующей детской нежности и чуткости. Мне только казалось, что ему недоставало чувства радости жить.
Талант, творчество, признание, успех – всё радовало его. Но не было простой радости: «Я живу!»
Публикация Сергея Доморощенова*Журнал «Двина», №2, 2010Ксения Гемп
http://voskres.ru/literature/library/gemp.htm
