Русское сердце, русский ум, русский характерИз воспоминаний военного корреспондентаРусское сердце... Но прежде несколько слов, посвященных недавно убитому С.В. Александровскому.
28 декабря 1905 года я обедал у него, в его палатке главноуполномоченного, в старом саду кумирии, неподалеку от мукденского вокзала. Об этой палатке ходили сказки, как о царски-роскошном помещении. Оказалась палатка, как палатка, правда огромная. Но тут же помещалась столовая для ближайших сотрудников Александровского и его многочисленных гостей. Ходили басни об «оргиях» в этих палатках. За обедом пьянчужки-«тютьки» действительно пили, но, — косясь на Александрийского, — в меру, при чем по окончании обеда ко всем, — кроме гостей, разумеется, — требовавшим крепкие напитки, подошла прислуга со счетом и получила деньги. Говорили, что Александровский «своевременно» не представлял срочных отчетов. Александровский все время стоял в первой линии, чуть не в огне, и сроки для него устанавливались не канцелярскими предписаниями, а авторитетами поважнее, вроде какого-нибудь ляоянского «отступления». Клеветали, будто Александровский наворовал кучу денег. Если бы это было так, то что заставило бы его идти в губернаторы, которых русские сердечные люди убивают теперь на выбор. Вор — вор и есть; украл и убежал. Ни патриотизм, ни честолюбие ему не знакомы. Мало ли воров блаженствует по Ривьерам: знали, что в Пензах да Симбирсках удовольствия гораздо однообразнее.
Александровский был умный и энергичный человек. Все, что человеческие силы могли сделать после таких небывалых боев, как Ляоян, Шахэ, было сделано. Александровский был терпеливый, ловкий и обходительный человек и только благодаря этим качествам мог поддерживать порядок, мир и согласие среди сварливейших, нелогичнейших и бесхарактернейших в мире людей, русских людей, составлявших целую подчиненную ему армию разношерстных отрядов Красного Креста, земских, городских, сословных, всесословных, частных, разных общин Креста и т.д., и т.д.
А теперь продолжаю, с чего начал, с нравственной характеристики этой армии.
Сердце у русского человека, может быть и не дурное, но его ум оставляет желать многого, а характера у него и совсем нет. Русская логика — логика ребенка, первобытная и прямолинейная, без реального материала и опыта, которая идет туда, куда ее случайно толкнуть.
— Я убегу в лес, — говорит ребенок.
— А там волки.
— Я волков убью.
— Там сидит разбойник.
— Я разбойника возьму в плен.
— Там десять разбойников.
— Я всех десять возьму в плен.
— Они тебя не послушаются.
— Я их свяжу.
— Они разорвут веревки.
— Тогда я их свяжу самым толстым канатом.
Подите, рассуждайте с таким строгологичным субъектом.
Вот воин, и не всегда из запаса. Он объявляет, что он непротивленец и против войны.
— Зачем же вы носите мундир?
— Что ж мундир... Это особого покроя кафтан, и все тут.
— Однако вы присягали.
— Видите ли, существование Бога еще не доказано.
— Ну, давали торжественное обещание, слово честного человека.
— Положим, давал; но честь — понятие крайне условное.
— Наконец, вы берете жалованье.
— Беру. И пусть лучше я его буду получать, чем какой-нибудь беспринципный мерзавец.
Нет логики, нет и характера. Как нашепчут в уши, так русский человек и думает. Что ему внушат, то и делает. Потому-то русская жизнь и мечется так бестолково туда, куда ей совсем не следует и не нужно, куда идти глупо, опасно, а часто и бесчестно. Слабый ум и бесхарактерный русский человек в высокой степени подвержен гипнозу, и этим пользуются, толкая его на что угодно.
Отсутствие характера в связи с ребячески прямолинейной логикой ведут к упрямству. Упрямство порождает сварливость и нетерпимость. Эти в сущности добрые русские сердца думают, что быть добрыми можно только на их выученный лад. В отрядах фельдшера, читавшие радикальные газеты, «не подавали руки» тем, которые читали консервативные или даже просто либеральные. Малейшее противоречие «принципам» фельдшериц и студентов приводило их в болезненно-нервное состояние, которое выражалось или в унынии, или в самых невоспитанных резких выходках. Однажды умная светская женщина, доктор медицины одного из английских университетов, долго рассказывала сестрам о строгой дисциплине английских учебных заведений. Сестры переглядывались. Смешливые начали фыркать.
— Чему вы смеетесь?
— Да как же! Ведь эдакие англичане, оказывается, глупые. А еще говорят, что они — цивилизованная нация!
Рассказчица вздохнула и умолкла.
Русский человек помешан на равенстве. В отрядах все делалось «коллегиально», на основании «постановлений товарищеских совещаний», «этически», «с земской точки зрения». То что пьянство и азартные игры недопустимы, не подразумевалось, а было «постановлено» на «товарищеском собрании». Всякий вздор вызывал собрания и съезды. Выеденное яйцо возбуждало бесконечные прения, которые называют «горячими», но которые, по русскому обычаю, состоят в галдеже и в запутанных и непонятных речах, старающихся выразить спутанные мысли. Разобрать можно только: — «Позвольте!» — «Дайте мне развить мысль!» — «Пока мы этого не касаемся!» — «Нет, это не земская точка!».
Стремление к фанатическому равенству ведет прямо к местничеству. Однажды я присутствовал на долгом «заседании», на котором обсуждался вопрос, терпимо ли в отряде название «старшего врача»? В какие дебри залезло собрание! — С какой стати я — младший врач, а он — старший, когда мы — коллеги, когда я такой же доктор медицины, как и он? — «Позвольте, я пока не доктор, а врач, но я завтра же могу быть доктором. Да, наконец, что такое диплом? — бумага! И этот господин с бумагой станет мне приказывать!» — Позвольте, он не приказывает, а в силу товарищеских полномочий распоряжается. — «Если он распоряжается, он уже не товарищ; это уже не земская, а какая-то бюрократическая точка зрения!».
И никому не приходило в голову, что должен же быть хозяин дела, что двух хозяев в одном деле быть не может, что выдумано же зачем-нибудь то, что называют дисциплиной! Кто может рассчитать запившего студента-медика: уполномоченный отряда, старший врач или товарищеское собрание? — Уполномоченный, ответственный хозяин отряда, по справедливости считает это своим правом. Но тут сейчас же вмешивается «третий элемент», старший врач, который говорит, что это его дело, а иначе он «уйдет». При первой вести о запьянствовавшем студенте, как боевой конь при звуке трубы, встрепенулся весь отряд. Бесспорно, пьяницу надо удалить, это ясно, это решено, с этим все согласны. Но «вотировать» удаление должно «товарищеское собрание». Иначе — обструкция или даже и забастовка.
Я не забуду, как уполномоченный одного из отрядов по настоящему страдал, не в силах разрешить вопроса, кому послать телеграмму о покупке трех поросят к рождественским праздникам: сестре, заведывающей хозяйством отряда, или врачу-распорядителю (так постановили именовать старшего врача). Кому ни телеграфируй, другой непременно «принципиально» обидится и, пожалуй, даже «уйдет», — из-за трех поросят! Кончилось тем, что в адресе телеграммы были обозначены оба местничавшие во имя равенства.
Это смешно. Но помню другой случай местничества, заставляющий меня и теперь вздрагивать.
Один медицинский «коллега» публично в лазарете утверждает, что у раненого, бывшего на руках у другого коллеги, в черепе трещина.
— Позвольте, — говорит второй, — это мой раненый, а не ваш. Вы нарушаете правила товарищеской этики.
— Позвольте, — возражает первый, — примите же во внимание и начала общей гуманности. Во имя их я утверждаю, что трещина есть, и необходима трепанация.
— Позвольте, кроме того, вы дискредитируете мой авторитет у сестер, которые тут присутствуют. Я не могу этого допустить. Я обнажу череп больного, и это решит вопрос.
И совершилось во имя равенства местничества нечто поистине варварское. Вот, как рассказывал об этом «обиженный коллега».
— Я делаю разрез кожи вдоль, я делаю поперек — и обнажаю весь череп. Коллега водил, водил своим носом по черепу — он, знаете, близорук: — нигде ни малейшей трещины! Повернулся и ушел. Сестры улыбаются уже по его адресу... Ну, зашил кожу. Больной умер.
Положим, раненый был безнадежен и без памяти. Но разве не мог этот варвар подождать несколько часов и «обнажить череп» мертвому?
Помню, что ни врачам, ни сестрам и на ум не пришло это соображение, ни тогда, ни после: решались великой важности вопросы — товарищеской этики, авторитета врача у сестер, равенства и — местничества.
Владимир Дедловhttp://voskres.ru/army/publicist/dedlov.htm
