Скоро лишь сказка сказывается. Ильинский храм строили без года двадцать лет. Послужил он и того меньше. Освящали в шестнадцатом, а в двадцать девятом взорвали. Строительный материал понадобился уже на городские мирские постройки.
Обыкновенная история обыкновенного сельского храма. Подобным несть числа. Все они позабыты. Живых свидетелей той поры мало. Фёдор Григорьевич Двирник помнит, как его, сельского мальчонку, отец брал с собой в слободу на Ильинскую ярмарку. Впечатления те врезались накрепко. Столпотворение скрипучих-рыпучих телег и возов, людской гомон и голос гармошки, ржание коней, мычание коров, волов – все сливалось в единый неповторимый гул. Шум разом стихал, когда начинали бить колокола.
Можно представить – праздничные звоны плыли по речке, слышны были далеко-далеко…
Уже в тридцать пятом году студент Россошанского птицетехникума Фёдор Двирник невольно видел, как первого сентября перед началом занятий человек в черной рясе черкнул мелком на входной двери крест, осенил собравшихся и напутствовал войти в храм науки, как в храм Божий, посвятить себя во благо России. «Поп-расстрига» часто молился на месте порушенного храма, ставил меловые росчерки по городу. Когда учительница услышала, что молодёжь посмеивается над ним, останавливала, растолковывая – священника потрясла гибель храма.
– В ольховатской Свистуновке стояла церковь будто литая из кирпича. Монолит – так крепко сложена, – рассказал знаток местной старины Григорий Филиппович Ворона. – Строил её, говорят, на свои сбережения монах, родом тутошний. Рос он в большой семье, двадцать два человека. В эпидемию от тифа все вымерли, один он остался. Покинул село хлопчиком. Как там удалось ему деньги наковать. Наверное, немало требовалось на храм. Кирпич жгли на месте. Яйца собирали, раствор на желтке делали.
Если историю эту Григорий Филиппович узнал от старших, то голос храма слышал сам. Колокольный кованый благовест выделялся особой певучестью. И не только этим. Ученые недавно обнаружили, что колокольный звон православных храмов разрушает болезнетворную среду, подавляет вирусы хворей. О том ведь ведали наши предки, раз в «моровое поветрие» били в колокола.
– Давно закрытый храм уже после войны взялись ломать. Присмотрели подвал под хранилище, – припомнил мой собеседник. – Мужикам хорошие деньги давали, отказались. Ездовой из сельпо взялся. Запасся инструментом, кузнец ему ломики выковал. Молот-кувалду прихватил. После слышу – чёрта поминает. За день два кирпича лишь смог выколупить.
После церковь взорвали. Председатель из того крошева и шалаша собаке не слепил. Валялась груда обломков.
А вот в Марьевке рассыпалась без боя, целым кирпич остался. Там церквушка, что храм Василия Блаженного. Кто уж додумался? Подкопали траншею под фундамент, дубовые плахи подставляли. Затем подожгли их, церковь сама и легла набок.
В ту же хрущевскую «оттепель» довелось видеть и мне, как пытались свалить стены Крестовоздвиженского храма в Россоши. Накинули стальную удавку, трос подцепили к гусеничным тягачам. Отогнали в сторону нас, мальчишек, и взрослых зевак. Взревели моторы, трос натянулся струной. Траки машин молотили песок гусеницами, глубже и глубже зарывались в землю. А стена, как вкопанная, и не шевельнулась…
Тот, кто вёл толпу на храмы, знал, что валит не просто церкви. Под самый корень рубили крепы, какими века народная жизнь держалась. Хорошо знал, раз бесновался в печатном слове – «Задерем подол Рассее-матушке!»
Сколько раз езжу этой дорогой через Каменку, а не увидел, как на сельской улице вырос храм. Вчера вроде здесь старые хатки тулились, поддерживали друг дружку, чтобы не упасть. А нынче – храм стоит. Да как ладно скроен! Краснокирпичный узор в опояску по светлым стенам. Хоть с какой стороны смотри, загляденье-церковь. Даже потрогал кладку рукой – не привиделось? Не верилось, что есть еще мастера на Руси.
Батюшка отец Александр, в миру Александр Викторович Долгушев, скажет:
– Глаза страшатся, а руки делают…
«Держись же, Россия, твердо веры твоей и Церкви.., если хочешь быть непоколебимой людьми, неверия и безначалия и не хочешь лишиться Царства. А если отпадешь от веры, как отпали от нее многие интеллигенты, то не будешь уже Россией или Русью святой, а сбродом всяких иноверцев, стремящихся истребить друг друга. И если не будет покаяния у русского народа, – конец мира близок. Бог пошлет бич в лице нечестивых, жестоких, самозванных правителей, которые зальют землю кровью».
Из пророчества св.Иоанна Кронштадского.
В Ольховатке Божий храм расположен непривычно. Ведь место церкви полагается на площади, на особицу. Тут же – встала прямо в улочке, в ряду сельских подворий, и уж тем вроде утверждает: я – как все.
Хотя нет. Как и должно, выделяется вознесённым над округой куполом, крестом, веселит человеческое сердце и окрыляет глаз людской.
Белокирпичные стены не помнят старины. Храм свежей постройки, что тоже несвычно. Больше ведь крушили. Когда приутихал безбожный бурелом, начиналось послабление в государственном атеизме, потихоньку-понемногу поднимали то, что не до краю порушено. В Ольховатке же восстанавливать было нечего.
Об этом не ведал Леонид Иванович Гришанов, отец Леонид, когда после успешного завершения учебы в духовной семинарии получил назначение в сельский приход.
– Название мне сразу понравилось. О-ль-хо-ва-а-тка-а. Протяжно, красиво звучит. Представил ольху и луг, село и речку, – припомнил он. – Вместе со мной назначение в ту же сторону, в Россошь, получал знакомый мне священник. Он уже посещал городок, выяснил, что храм занят заводом, а служба идет в колокольне, лишь она осталась за церковью. Про себя подумал: не приведи Господи, и мне такое – звонницу вместо храма.
Приехали, добрались с матушкой в Ольховатку. Первые же встречные охотно растолковали, указали, в какой стороне храм. Прошли той улицей – нет церкви. Куда ни погляжу – не видать куполов. Подумали было, что ввели нас в заблуждение. А когда всё же со второго захода набрели на покосившийся сарай, поименованный, оказывается, молитвенным домом, сердце мое упало. С трудом открыли то, что называлось врата. Зажгли свечи. Встали у икон, помолились – и я успокоился. Решил: на всё, что ниспослано мне, Божья воля.
– А ведь можно было вернуться в епархию? Попросить иной приход, где хоть храм сохранился? – спрашиваю.
– Конечно, всё можно, – соглашается отец Леонид. – Только я уже сказал себе: на всё воля Господня. Исполняй, не ропща, Ему послушание.
Мой собеседник Леонид Иванович – крестьянский сын. Вырос в глубинном селе Липецкой области, где устоял храм, где устояла и православная вера в людях.
– Как сейчас вижу себя маленьким. На Крещение мама возвращается из церкви после всенощной. Отец, он инвалид войны, и мы с братом ещё в постели. Разбудит до свету, окропит святой водой, а она холодна. Прискажет: как снежок будь чист, как ледок крепок!
Зябко, студено, а в душе радость.
Зимой ставили в доме ткацкий станок. Играл возле него долгими вечерами. Мама ткёт, ловко перебрасывает из руки в руку челнок-лодочку с нитью, а крёстная, она была монашка, рассказывает нам распевно Священное писание. Заслушаюсь, засмотрюсь – забуду игру. В промороженной оконной шибке по инею вдруг проступают, чудятся мне живые картинки – вижу сказочную Палестину, бедного Иосифа, какого по подсказке Иуды за двадцать сребреников братья продают в неволю проезжим купцам.
Как вьяве всё, как сам тому свидетель…
Когда в семинарии учился, то Священная история мне представлялась не с книжного листа, оживала в этих детских воспоминаниях.
В родном селе Гришанова между ребятами не было заведено, чтобы смеялись над теми, кто носит крестик, кто по праздникам ходит в церковь.
– Рос бедовым, – говорит Леонид Иванович. – Не смолчу, если учительница атеистическую мораль начнет читать. Мог и сдачи дать сверстнику-насмешнику.
После школы он, как и все сельские парни его возраста, служил в армии. Затем шоферил на «скорой помощи». Теперь, кстати, мне понятно, почему местные водители-профессионалы с уважением отзываются о батюшке. Не раз доводилось слышать, как умело он водит машину-легковушку.
– Брат мой характером смиренней, чаще сам в себе. Когда ушёл в семинарию, то никто в селе, пожалуй, не удивился тому. С малых лет готовился к службе. Съездил к нему в гости и я. Ещё. Там-то, в Троице-Сергиевой лавре, укрепился в чувстве, что и моя доля в служении Богу. Хотя дома мой выбор поразил родных и односельчан.
Рукоположен в сан священника отец Леонид был в начале восьмидесятых. И тогда же получил приход.
Слева речка, справа речка, между ними хатки – такой шутливой присказкой в давние времена рисовали слободу Ольховатку. Выделялась она, конечно, не только хатками, но и высокими трубами сахарного завода, а самое главное – куполами Преображенского храма. Если труба дымит и поныне, то кто упомнит, какой была церковь и где она стояла? Полтора десятка храмов в округе закрыли и снесли. Начинаешь расспрашивать старожилов: живой остается в памяти у каждого сельская церковь, как сказка из далекого детства – светлым светлая…
Слушаешь и соглашаешься, что каждое строение являлось чудо-памятником, местной достопримечательностью – уж точно. А сотворил его наш предок, мастеровитый каменщик, плотник. Чудо-памятник на века, каким бы гордиться.
С разрушением церкви в самой Ольховатке верующих, конечно, поубавилось. Но люди старшего поколения продолжали встречаться в захудалом сараюшке – молитвенном доме. Будто в насмешку, был он поименован схоже с прежним храмом – Преображенским. Как-то разнеслось по посёлку: во время службы не перенесла толкучей духоты и на ногах скончалась богомольная старуха.
– Случалось и такое, – подтверждает Леонид Иванович. – Страшился худшего. Потолок на подпорах, в углу стена отошла от стены.
После того несчастья иду в который раз объясняться с властями. В райцентре, как повелось, наверное, и до меня, выстоишь у двери кабинета час-другой. Загодя я заготовил две бумаги и положил их по разным карманам. В одной прошу разрешения на реставрацию дома, хотя понимаю, не получится восстановление. В другой – обосновал надобность полной перестройки, реконструкции.
В какой раз слезно плачусь: рухнет, завалится дом, люди пострадают, вместе с районным начальством срок по тюрьмам отбывать будем…
Так-таки охлопотал бумагу на перестройку…
Не оставляя службы, отец Леонид становился ещё и строителем.
– Добываю, достаю кирпич, лес, кровельное железо. А ведь семья тоже ютится по чужим углам. Детишки хворают. Когда уж совсем руки опускаются, то еду в ближнюю Каменку к отцу Александру. Он чуть старше, богаче житейской мудростью. Утешит словом. Да еще молитвой у святой иконы укрепишь дух.
В епархии помогли найти строителей.
Те оглядели дом, заключили – не перестроишь его, нужно развалить и ставить новый. Коли так, то – не молитвенный, конечно, дом, а храм.
Сказать легко, построить можно, уже есть из чего. Но у меня ведь разрешения нет – ставить «наново».
Сызнова объясняюсь с начальством. Так, мол, и так. Материал есть. Давайте храм поставим. На песках, у погоста. Место пустынное. На кладбище больше порядка будет.
В ответ слышу:
– Ты что, батюшка, хочешь, чтобы я до пенсии не доработал? Не мудри – обкапывайте дом и заливайте фундамент.
Траншею вырыли, а столбы вовсе просели, вот-вот крыша рухнет. Взял грех на душу, сказал строителям: валите! Ребята постарались, за ночь разнесли по щепке, место расчистили.
Опять каюсь в кабинете: всё делал так, как советовали, да дому ведь кой век, столбянка, не рубленый, прогнил. Вымолил-таки хоть словесное дозволение ставить храм. Пусть не приметный, затерявшийся на окраинной улочке, да ведь – храм.
Вот и вышло, что пророческим стало его имя – наступил час Преображения.
Встали на леса мастера, а рядом, подмастерьями, старухи. По кирпичику, по кирпичику – так глухую улицу украсила, будто игрушечная, церквушка с серебряным куполом.
– Творя молитву, по весне заложили первый камень, а на Покрова уже первую службу отслужили…
В тот, уже отдалившийся в прошлое-прожитое, памятный для верующих день, когда освящался новый храм, я тоже приехал-пришёл сюда.
За окнами – сырая, серая, сирая непогодь осенняя. В церкви же – светло сиянием зажжённых свечей и небесно-голубого иконостаса, золотистых иконных окладов, светло сиянием священнических облачений и риз.
Служба Богу звучала согласными голосами певчих.
– Свете Тихий святые славы Безсмертнаго Отца Небеснаго…
Светились лица, как лики, у тех, кто творил молитву.
Многолюдье в храме – яблоку негде упасть. Праздных, любопытствующих не видел. Старушка, с какой заговорил в притворе, тоже вспомнила о яблоках. Любезно поясняла мне, что праздник Преображения, в чью честь когда-то была названа церковь, люди зовут ещё Яблочным Спасом.
А народ сюда шёл и шёл. Поднимались ступенями-приступочками, каждый вдруг схоже вытирал платочком разом набежавшую слезу и трижды осенял себя крестом.
Текут времена, меняются, а вера в душе человеческой жива.
И храм с того дня живет своей жизнью. Отмечают появление человека на свет. Венчают молодых. Поминают усопших. Так здесь свершается круг наш земной. Как тысячелетие было и есть в тысячах храмов.
Позже отца Леонида переводили в другой приход. Да люди настояли, чтобы его вернули. Жаловались в тогдашний райком партии, писали прошения в райисполком, стучались в епархию.
– Куда переводили меня, там храм сельский давний. При нём такой же древний домик с русской печью. Я семью ещё не перевозил. Одинокому в пустынной избе на печке хорошо думается. Ветер дикий в трубе воет. Сколько до тебя тут его слушали? Кинешься от стука в окошко.
– Батюшка, к заутрене время собираться…
Слушаю Леонида Ивановича и чувствую – жалеет он, что не остался нести службу в старинном храме. Уважил людям в Ольховатке? Или – на все воля Господня?
Здесь Гришанова избрали депутатом в районный Совет. Отец Леонид хорошо понимает – мирская суета не для священнослужителя. Согласился взять общественные обязанности лишь потому, что хотелось у храма построить дом для стариков и сирот. К сожалению, нынче с депутатскими «лычками» мало чего добьёшься, пока не подступиться к задуманному.
Круг забот у отца Леонида прибавился. Сейчас на него возложены обязанности благочинного протоиерея. В его округе ещё шесть храмов. Теперь уже к нему едут священники за поддержкой. И теперь он сам частый гость в селах, где хоть и в разоре, но ещё держатся старинные церкви. Мало их уцелело, на пальцах можно перечесть. Очень хочется, чтобы, как в ольховатской Шапошниковке, в россошанском Кривоносово, в кантемировской Куликовке – везде всем миром брались поднимать старинные храмы, возвращать им, почтенным, двухсотлетним, прекрасный изначальный вид.
Возрождение Отечества священник не мыслит без возрождения православной веры.
Отец Леонид, можно сказать, ещё молод, невысок ростом, но крепок в плечах, сила в руках есть, её, надеюсь и верю, хватит на всё, чтобы твёрдо нести свой крест. Там, даст Бог, помощь подоспеет. А пока младшенькому сынку Ване в радость забраться к папе на колени, торкнуться в его кудрявую бороду, послушать дивную сказку.
…Дорога от Преображенского храма уводит в луга, где замёрзший плес обступает сухая осока, где вербы по ветру колышут ветвями, где через речку – переходка, дощатый пешеходный мосток.
Пустынно вокруг. Оглянулся: виден церковный купол. И сразу стало не одиноко душе.
«…Тихая моя Родина».
Пётр Чалый
http://voskres.ru/articles/chalij.htm
