«Пожалуй, не найти другого такого города, где бы одни и те же люди говорили на столь многих языках, причем так плохо… — писал о Петербурге времен Анны Иоанновны побывавший тогда в нашем городе датчанин Педер фон Хавен. — Но сколь много языков понимают выросшие в Петербурге люди, столь же скверно они на них говорят. Нет ничего более обычного, чем когда в одном высказывании перемешиваются слова трёх-четырех языков. Вот, например: Monsiieur, Paschalusa, wil ju nicht en Schalken Vodka trinken, Isvollet, Baduska. Это должно означать: «Мой дорогой господин, не хотите ли выпить стакан водки. Пожалуйста, батюшка!». Говорящий по-русски немец и говорящий по-немецки русский обычно совершают столь много ошибок, что строгими критиками их речь могла бы быть принята за новый иностранный язык. И юный Петербург в этом отношении можно было бы, пожалуй, сравнить с древним Вавилоном»1 .
Надо сказать, что Педер фон Хавен весьма благожелательно оценивал Петра I и его свершения, и, употребляя слово «Вавилон», он менее всего хотел уподобить судьбу города на Неве библейскому примеру тщеты человеческой гордыни.
Это уподобление получилось само собою. Оно само собою осуществилось в действительности благодаря политике преемников Петра I.
Русским трудом и русской кровью воздвигалась могущественнейшая империя, но в результате этого строительства основная часть населения, сами русские, были обращены в рабство в своей собственной стране.
Разумеется, начиная с правления императора Павла Петровича, предпринимались попытки исправления общественного устройства, но даже, когда вопреки ожесточенному сопротивлению дворянства крепостное право было отменено, преодолеть раскол русского общества так и не удалось.
И не могло удастся.
Слишком разным стало всё.
Язык… Культура…
Какая-то глухота появилась в русской жизни, и уже не докричаться было сквозь неё.
Об этом и написаны лучшие книги Николая Семеновича Лескова.
***
Хроника «Соборяне» — одно из вершинных достижений Николая Семёновича Лескова…
Кажется, и нет в русской литературе книги, где с такой же пронзительной глубиной и силой было бы рассказано о глухоте русской жизни, пользуясь которой, любой «передовой» мерзавец вроде либерала-нигилиста Термосесова может вдохновиться мыслью и положить замечательного русского человека «ступенью для зарекомендования своих «наблюдательных способностей»…
Помню, когда лет тридцать назад, я читал о мучениях, которым подвергли протоиерея Савелия Туберозова, щемило сердце.
Вот уже умерла, надорвавшись на непосильной работе, смиренная протопопица Наталья Николаевна, уже давно посадили в острог негодяя Термосесова, а оболганный им протопоп всё пребывает в запрещении…
Ещё страшнее этой несправедливой расправы над праведником было то, что правящий архиерей прекрасно знал о невиновности Туберозова и, как говорил дьякон Ахилла, предал его «сему терзанию только для одной политики, чтобы не противоречить за чиновников светской власти»…
И, отрываясь от пропитанной глухой жестокостью русской жизни книги Н.С. Лескова, думалось, что навсегда — это было в семидесятые годы прошлого века! — ушла из русской жизни старгородская поповка, и невозможно ничем заполнить зияющую пустоту, и одно только утешительно, что и ужас, описанный в «Соборянах», тоже ушёл в невозвратное прошлое…
И, конечно, мне тогда и в голову не могло прийти, что минует три десятилетия, и я сам стану участником схожих событий…
Об этой истории, напоминающей события лесковской хроники, мною был написан очерк «Особенности либерального террора в России», и помню, как я удивился, обнаружив, что цитаты из «Соборян»:
«…Его преосвященство призывал меня к себе и, одобряя моё слово вообще, в частности же указал дабы в проповедях прямого отношения к жизни делать опасался, особливо же насчёт чиновников, ибо от них-де чем дальше, тем и освященнее».
«…От слова уже и до дела доходят. На панихиде за воинов, на брани убиенных, подняли (поляки) с городничихой столь непристойный хохот, что отец протоиерей послал причетника попросить их о спокойном стоянии или о выходе, после чего они, улыбаясь, из храма вышли. Но когда мы с причтом, окончив служение, проходили мимо бакалейной лавки братьев Лялиных, то один из поляков вышел со стаканом вина на крыльцо и, подражая дьякону, возгласил «Много ли это!». Я понял, что это посмеяние над многолетием и так и описал, и сего не срамлюсь, и за доносчика себя не почитаю, ибо я русский, и деликатность с таковыми людьми должен считать за неуместное».
«Оле же тебе, ляше прокажённый, и ты с твоею прожжённою совестию меня сопротивлением царю моему упрекаешь!»
«Из консистории получен запрос: действительно ли я говорил импровизацией проповедь с указанием на живое лицо? Ах, сколь у нас везде, всего живого бояться! Что ж, я так и отвечал, что говорил именно вот как и вот что. Думаю, не повесят же меня за это и головы не снимут… Храбрость сия была охлаждена сначала тридцатишестидневным сидением на ухе без рыбы в ожидании объяснения, а потом приказанием всё, что вперед пожелаю сказать, присылать предварительно цензору»…
— довольно точно совпадают с событиями, описанными в очерке…
***
О глухоте русской жизни, пользуясь которой, любой просвещенный мерзавец может надругаться над русской жизнью, и гениальная повесть Николая Семеновича Лескова «Запечатленный ангел».
С барином, который отправился «в жидовский город» расследовать творящиеся там по торговой части нарушения «преудивительная штука совершилась». Вместо взятки, полученной с еврейских торговцев, он ещё и должен оказался им 25 000 рублей.
С этим полученным вместо награды долгом и возвращается домой барин, но супруга его, весьма богомольная барынька, объявила мужу, что за его «нерассудительность другие заплатят», и приказала стребовать деньки со староверов, которые работали на строительстве моста.
Денег таких у староверов, разумеется, не нашлось, и вот начинается дикая расправа, превосходящая по своей лютости жестокость любого иноплеменного нашествия.
Барин, обозленный, что староверы не желают покрыть его долг перед евреями, «накоптивши сургучную палку, прямо как ткнёт кипящею смолой с огнем в самый ангельский лик!»
Произведения, о которых я говорю, неисчерпаемы по своему духовному и художественному содержанию, и пересказывать их в статье — пустое и ненужное дело.
Вспоминаю я об этих великих книгах только лишь для того, чтобы понять, что делало Николая Семеновича Лескова «не нашим» не только среди радикалов, но и среди консерваторов, не только у либеральной интеллигенции, но и у славянофилов.
Великий знаток русского языка, составитель «Толкового словаря», Владимир Иванович Даль печалился, что мы перестали понимать смысл народных пословиц, потому что сильные и краткие обороты речи оказались вытесненными из письменного языка, чтобы сблизить его, для большего удобства переводов, с языками западными.
«Со времён Ломоносова, — писал он, — с первой растяжки и натяжки языка нашего по римской и германской колодке, продолжают труд этот с насилием и всё более удаляются от истинного духа языка».
Наверное, в этих словах великого знатока русского языка и следует искать объяснение, почему Лесков оставался «не нашим» и для радикалов, и для консерваторов.
Да потому что и те, и другие заимствовали свои убеждения с языков европейских, и к русской действительности идеи эти оказывались неприменимы.
Но опять-таки это не мешало их деятельности, поскольку устройство Вавилона, построенного Петром I абсолютизма и не предполагало связи спускаемых сверху идей с интересами народных масс.
Другое дело Н.С. Лесков, которого, по словам Д.П. Святополка-Мирского, «русские люди признают самым русским из русских писателей и который всех глубже и шире знал русский народ таким, каков он есть».
Он не выдумывал, не конструировал своих положительных героев. Он не изучал их, наблюдая за реальной жизнью.
«Графиня Толстая говорила мне, — пишет Н.С. Лесков 27 ноября 1874 года И.С. Аксакову, — что вы спрашивали: почему я знаю духовенство? Откровенно вам отвечу: я сам этого не знаю»…
Лесков, может быть, и не признавался себе в этом, но, очевидно, что и знание духовенства, и — что еще более важно! — положительных народных характеров рождалось в нем из глубинного знания и понимания русского языка.
Язык Лескова был предназначен не для переводов с французского, а для выражения собственных национальных мыслей, и то, что в произведениях Лескова столько положительных народных характеров, вполне закономерно.
Лесков создал характеры, которые никто не мог увидеть и услышать до него, потому что эти характеры — прихожане того храма русского языка, в котором и совершал свою молитву он сам и в который только из любопытства заглядывали его высокопросвещенные современники.
Фундамент этого храма был заложен ещё трудами равноапостольных Кирилла и Мефодия. Целое тысячелетие, миновавшее с Крещения Руси, православное мировоззрение перетекало в наш, «истинною правдой Божией» основанный язык, формируя его лексику, синтаксис и орфографию, и в результате возник Храм, оказавшийся прочнее любого каменного строения.
Характеры положительных героев, обретаемые Н.С. Лесковым в этом Храме языка, по сути, и являются осуществлением и воплощением русской национальной идеи.
***
В этом и заключен ответ на вопрос, почему наступил разлад Н.С. Лескова в отношениях с консерваторами и издателем «Русского вестника» М.Н. Катковым, в этом же ответ, почему не смог сойтись Н.С. Лесков с Н.Я. Данилевским.
Либеральные и радикальные попытки интерпретировать характеры и образы Лескова предпринимались более часто, но и они не имели особого успеха.
Николай Семенович Лесков не вписывается в однолинейность схем и поэтому не учитывается ими.
К сожалению, ситуация, когда великого гения, писателя, составляющего гордость России, «передовому» человеку надо рассматривать в большой телескоп, чтобы различить его, не изменилась за истекшее столетие.
Уже не первый раз повторяю я, что мысль В.И. Даля о русском языке, который стараниями наших классиков оказался более приспособленным для переводов с западных языков, чем для выражения собственных национальных мыслей, особенно актуальна в наши дни, когда объём невыраженных национальных мыслей достиг той критической массы, которая разрушает последние нравственные ориентиры.
Поэтому чрезвычайно актуально современное прочтение Н.С. Лескова.
От того, сумеем ли мы увидеть Н.С. Лескова в его подлинную величину, зависит не только судьба его великих книг, но и наша судьба, и судьба всей России.
Для возрождения нашей страны нам крайне необходимо заново прочесть его книги.
Николай Коняев
http://voskres.ru/literature/critics/koniaev.htm
