Папизм - злейший враг Православной Церкви

[Александр Васильевич]

Латиняне и евреи размышляли над заповедью "не убий"



17 января итальянские католики отпраздновали «День углубления и развития диалога между католиками и евреями» – сообщает Радио Ватикана. В этом году тема дня – установленного по инициативе Итальянской епископской конференции – «Не убий». Президент епископской Комиссии по экуменизму и межрелигиозному диалогу монс. Мансуэто Бианки пояснил корреспонденту «Радио Ватикана»: «Эта тема чрезвычайно актуальна, поскольку она охватывает человеческую жизнь от ее возникновения до угасания. Верующие двух религий призваны принять на себя религиозные и этические обязательства, затрагивающие совесть человека: «не убий» означает уважение жизни, ее продвижение, призыв воспринимать человеческую жизнь как дар и как ресурс».

Помимо заповеди «не убий», евреев и католиков сближает и другое, подчеркивает монс. Бианки. Поэтому, по его мнению, диалог полезен и необходим. Да, он требует усилий, требует готовности подняться выше разногласий. Если оценивать диалог между католиками и евреями в Италии, то можно сказать, что он продвигается позитивно. Главное – считает специалист по межрелигиозному диалогу – это не поддаваться влиянию различных событий и споров, бросающих тень на отношения между иудеями и католиками, но, к счастью, не омрачающих горизонта их диалога» — отметил Бианки.

http://3rm.info/19932-latinyane-i-evrei-razmyshlyali-nad-zapovedyu-ne.html

[Александр Васильевич]

Покаянные годы Ватикана

Или когда папа Римский покается за умерщвление слабоумных детей?



Папа Римский Иоанн Павел II, предшественник ныне здравствующего Бенедикта XVI, извинялся по различным поводам около 100 раз. В этом году исполняется юбилей трех актов его покаяния: 30 лет назад, в 1982 году, он извинился за «ошибки Святой инквизиции», осудив ее за «нетерпимость и даже насилие в служении правде»; 20 лет назад, в 1992 году, понтифик публично принес извинения покойному Галилео Галилею, объявил решение инквизиции ошибочным и реабилитировал ученого, вернув ему «право быть законным сыном церкви»; 10 лет назад, в 2002 году, он принес извинения китайцам за допущенные Католической церковью в отношении этого великого народа ошибки времен колониализма.

Однако, несмотря на бурную покаянную деятельность Иоанна Павла II, Католическая церковь до сих пор не принесла покаяние за умерщвление слабоумных детей, которое осуществлялось либо по благословению Ватикана, либо при его прямом участии.

Историю человеконенавистнической политики Ватикана по отношению к умственно неполноценным детям описал выдающийся русский олигофренопедагог Хананий Самсонович Замский в своем фундаментальном научном труде «Умственно отсталые дети: история их изучения, воспитания и обучения с древних времен до середины XX века» (Замский Х.С. Умственно отсталые дети: История их изучения, воспитания и обучения с древних времен до середины XX века. - М.: Академия, 2008. - 368 с.)

«Религиозная идеология Средневековья подавляла свободную мысль, преследовала научные знания и все то, что не согласуется с учением церкви. Эта идеология распространилась и на науку о психической жизни человека. Предается забвению и естественное объяснение психической деятельности человека. Начинается время так называемой демонологической трактовки нарушений психической деятельности. Душевные заболевания рассматриваются как одержимость злым духом. (…)

Именно в этот период начались процессы над ведьмами. Специальная булла (послание) папы Иннокентия VIII (XV в.) обязывала судить людей, «находящихся во власти дьявола». Изданная в 1487 году инструкция «Молот ведьм» (как узнавать ведьм и одержимых дьяволом) привела к тому, что по всей Европе запылали костры, куда бросали стариков, женщин и детей, поведение которых было ненормальным вследствие истерии или душевных болезней.

Все вышесказанное об отрицательном влиянии церкви на развитие научных взглядов на слабоумие и душевные заболевания в период Средневековья в основном характерно для католической Европы.

В 1992 году папа римский Иоанн Павел II официально признал, что во времена Средневековья католическая церковь, вводя инквизицию, проявила жестокость по отношению к ученым и другим людям, нанесла огромный вред ходу общественного прогресса». (15-16 с.)

Напротив, «в славянских государствах, - пишет Хананий Самсонович Замский, - где на слабоумных (юродивых) смотрели как на «Божьих людей» и «блаженных», их обычно окружали ореолом святости, с благоговением вслушивались в их бессмысленный лепет, усматривая в нем божественное прорицание. Нередко служители Православной Церкви, предписывая относиться к слабоумным с жалостью, оправдывали существование детей-идиотов и калек именем Божьим, Божьей волей и доказывали, что эти несчастные дети нужны в интересах людей и Бога, чтобы предоставить возможность верующим творить милость во имя Бога». (16 с.)

«Таким образом, Церковь, особенно Православная, пробуждала чувства сострадания к аномальным лицам и часто была инициатором организации для них приютов, убежищ, благотворительных обществ и других мероприятий», - отмечает Х.С.Замский. (16 с.)

Ученый обращает внимание на то, что Русская Православная Церковь, в отличие от Ватикана, с самого своего зарождения заботилась об умственно отсталых детях. «Первые на Руси официальные документы, касающиеся слабоумных, относятся к X веку, когда князь киевский Владимир Святославич в утвержденном им в 996 году Уставе о Православной Церкви обязывал Церковь заботиться об убогих, нищих и юродивых.

О том, что Церковь и, в частности, монастыри первыми стали опекать юродивых, слабоумных, подтверждает и «Повесть временных лет» - летопись киевского летописца Нестора, относящаяся к 1074 году. В ней сказано: «Аще кто коли приносяще детищ болен кацем либо недугом одержим, приносяху в монастырь». Имеется ряд указаний, что в Киево-Печерской лавре уже в XI веке было убежище для слабоумных» (195 с.)

На первый взгляд, может показаться, что Замский небеспристрастен в своей оценки отношений Ватикана и Русской Православной Церкви к слабоумным детям. Однако, есть все основания полагать, что Хананий Самсонович, фамилия которого занесена в Аналитический справочник «Русские евреи», скорее симпатизировал Ватикану, который (незадолго до написания Замским своего фундаментального труда) на Втором Ватиканском соборе принял решение об активизации иудео-христианского диалога, чем Русской Православной Церкви, с «мракобесием» которой он боролся на протяжении всей своей научной деятельности.

Патриарх Кирилл в доме-интернатеРусская Православная Церковь сохранила традиционно христианское отношение к слабоумным детям. 4 апреля 2010 года, в день праздника Светлого Христова Воскресения, Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл посетил детский дом-интернат для умственно отсталых детей N 15 Департамента социальной защиты населения города Москвы, сообщает Патриархия.ru. Святейший Патриарх Кирилл поблагодарил руководство и сотрудников детского дома-интерната, а также жертвователей. «Господь нас на Суде не спросит ни о чем: ни о нашей должности, ни о нашей зарплате, ни о том, как мы выглядели, ни о том, где мы жили, ни о том, были ли мы совсем здоровы или чем-то болели, а Он нас спросит только, помогали ли мы другим людям, - отметил Предстоятель. - Я сегодня очень рад быть в учреждении, где одни люди помогают другим».

В завершение визита Святейший Патриарх Кирилл ответил на вопросы корреспондента телеканала «Россия 24» о социальном служении и других аспектах общественной деятельности Русской Православной Церкви. «Сегодня я встретился здесь с сестрами милосердия, - отметил Святейший Патриарх, - это молодые девушки и женщины со светлыми, добрыми лицами, с радостью в глазах. А ведь они работают с самыми тяжелыми детьми - с теми детьми, у которых практически не существует контакта с внешним миром. Они сюда пришли не потому, что кто-то заставил их сюда прийти, а по велению своего сердца. У верующего человека всегда есть потребность разделять свои ресурсы с другим человеком: Сам Христос нас к этому призывал, и религиозный образ жизни формирует такой взгляд на мир».

Александр Тимофеев, заместитель главного редактора «Русской народной линии»

http://www.ruskline.ru/news_rl/2012/02/07/pokayannye_gody_vatikana/

[Александр Васильевич]

Отношение Православной Церкви к римо-католикам.  
Историко-канонический обзор

(из докладной записки Святейшему Патриарху Алексию II, 2007 г.)



Отношение Православной Церкви к Римо-Католической церкви всегда строилось на основании святоотеческого Предания, подтвержденного жизненным опытом Церкви.[1]

Прежде чем перейти к рассмотрению отношения Отцов Церкви к Римо-Католицизму, мы сочли необходимым напомнить о некоторых особенностях церковной жизни, которая всегда должна строиться на началах соборности. Эти, казалось бы, очевидные истины сейчас предаются все большему забвению:

    + Ни епископ, как преемник апостольского служения в Церкви, ни предстоятель какой-либо поместной Церкви, ни даже Собор[2] не вправе изменять Предания Церкви.[3]

    + И епископ[4], и предстоятель Церкви, и Собор, как орудия Святого Духа[5], его органы призваны быть выразителями Священного Предания, а это означает строгое следование учению духоносных Отцов  Церкви[6] и Вселенским Соборам.

    + Решая вопросы религиозного плана, определяя, во что должно веровать, Церковь никогда не издает новых догматов, а лишь свидетельствует об откровенной истине и неизменном предании главных поместных Церквей и в  определенной форме, согласно потребностям времени, выражает истину, о которой возник спор и которую некоторые начали уже ошибочно понимать и ошибочно проповедовать.[7]

Напомним, что Церковь Христова, основываясь на 1 правиле свт. Василия Великого, делит отпавших от Апостольской Церкви на три категории: еретики, раскольники и самочинные сборища (παρασυναγωγη). К еретикам Церковь относит такие деноминации, которые вносят в вероучение хотя бы малые погрешности, т.е. искажают догматы веры, вводят новые догматы[8].

с 1054 по 1204

Отечественные дореволюционные историки Церкви, анализируя причины возникшей в 1054 г. Великой Схизмы указывали на сложившиеся к тому времени серьезные расхождения между Римской Церковью и Православной Восточной Церковью в области вероучения.[9] Если не считать спор из-за употребления в Евхаристии латинянами вместо традиционного квасного хлеба опресноков, который иногда и  относят к категории терпимых нововведений, то основными пунктами расхождения в вероучительных истинах были: filioque, подпадавшее под осуждение III Вселенского собора, а также учение о главенстве папы в Церкви. Эти нововведения уже были ранее осуждены на соборе 867 года при свтителе Фотие патриархе Константинопольском.Среди нововведений римо-католиков патриарх Константинопольский Михаил Керулларий в письме к патриарху Антиохийскому Петру упоминает и о внесении римо-католиками изменений при совершении таинства крещения. Он сообщает о практике совершения крещения «в одно погружение». [10]Именно это послужило уже тогда поводом для принятия латинян в Православную Церковь через крещение, за что греков упрекал кардинал Гумберт.[11]

Тем не менее, несмотря на произошедший разрыв между церквями в 1054 г., вскоре со стороны римских пап были проявлены желания к восстановлению церковного единства Запада и Востока.

Папа Александр II через своего представителя Петра Анагниса посылает приветственное письмо императору Михаилу  в связи с  возведением его на императорский престол. При этом он выражает желание восстановить единство церквей при условии признания  первенства власти папы в Церкви. Соответствующее послание было послано и патриарху Константинопольскому Иоанну Ксифилину (1064-1075).[12]

В 1079 году в Константинополе состоялся собор на котором было принято решение об открытии прежде закрытых латинских храмов в Константинополе. В своем послании к папе Урбану II (1088-1099) патриарх Константинопольский Николай III Грамматик (1084-1111) дипломатично оправдывался, что лишь халатность послужила причиной отсутствия имени папы в диптихах Великой Церкви. Тем не менее, в письме к князю Калабрии патриарх писал о готовности встретиться с папой с целью переговоров о восстановлении единства. При этом патриарх поставил необходимым условием исполнение принятых на соборе условий: чтобы папа в письменном виде изложил исповедание  веры согласное с семью Вселенскими соборами, осудил все прежде осужденные Церковью ереси, утвердил принятые на Трулльском соборе правила. Папа Урбан уклонился от исполнения требований Константинопольского собора, по этой же причине не было внесено его имя в диптих Великой Церкви[13].

На соборе в Варине в 1098[14] году присутствовали латинские епископы и православные епископы только из Южной Италии. Сам папа Урбан удостоил собор своим присутствием. Православные епископы осудили прибавление латинян в символ веры filioque как еретическое учение. В связи с предъявдяемыми греками латинянам упреками в искажении веры были составлены ответы Ансельма, который доказывал православность filioque. Раскол остался неуврачеван.

В последующие годы, когда Византийская империя испытывала натиск турок-сельджуков с востока, а норманнов с запада, императоры Восточно-Римской империи искали помощи на западе и видели в восстановлении единства римской и Восточной церквей залог преодоления политического кризиса. Поэтому императоры часто вступали в личную переписку с первосвященниками, затрагивая также и вопрос о восстановлении единства Церкви.

Но все состоявшиеся богословские диалоги между представителями Православной Церкви и Римской церкви натыкались на непреодолимое препятствие – настаивание Римских первосвященников на своем главенстве в Церкви и требовании подчинится патриархам его власти. Как верно заметила Анна Комнина причина борьбы в Церкви заключалась в навязывании папой своих космократических амбиций.[15]

Папа Иннокентий после своего вступления на престол писал императору Алексею Комнину: «… И в символе ясно говорится: верую во едину, святую, соборную и апостольскую Церковь. Между тем греки, отступая от единства апостольского престола и римской Церкви, которая, по установлению Господа, есть мать и наставница всех верных, измыслили себе иную Церковь, если только может принадлежать это имя иной Церкви, кроме единой».[16] Упорное настаивание на своей власти в Церкви папы Иннокентия, его категоричность и неуступчивость по вопросу преимущества чести и власти римского понтифика разрушили все стремления императора созвать собор в Константинополе. Начавшиеся (с 1079 г.) крестовые походы на Восток для освобождения Гроба Господня от магометан (1009 полностью разрушен храм Воскресения Христова[17]), показали хищнические нравы латинян, их неприязнь к грекам и Церкви.

При императоре Мануиле Комнине состоялся в 1170 г. собор. На нем присутствовали латинские кардиналы и греческое духовенство. Подробного описания Собора до наших дней не сохранилось. Однако сохранились слова патриарха Михаила Анхиала, противника унии с латинянами. Он в частности говорил: «…Пусть господствует надо мной какой-нибудь агарянин, это останется действием только наружным, но я не допущу себе согласиться с итальянцем, потому  что это уже будет относиться к области моего ума. Ему я не сочувствую, хотя и покаряюсь; когда же я соглашаюсь с ним в вере, то разрываю связь с Господом моим, которого латинянин вытесняет из моего сердца».[18]Анциран относительно решений Собора о латинянах сообщает: «Много толковали и слушали, но друг другу не уступали. Почему отчаявшись относительно соглашения между собою, император и весь сенат решились совершенно разорвать всякую связь с папою и со всеми его единомышленниками, остальное предоставляя на суд Божий. Их (латинян) не предали полному отлучению, как другие ереси, так как это общество очень велико и знаменито».[19]

В правление империей Исаака  Ангела и Алексея Ангела завязывалась эпизодическая переписка с папами императоров. Алексей I Ангел в одном из писем папе Иннокентию III указал на причины продолжающегося разделения западной и восточной церквей: «…Оно (т. е. соединение) легко могло бы состояться, если бы, при ограничении человеческих желаний, была принята посредницею одна воля Божия; ибо вселенская Церковь, состоящая под управлением единого пастыря Христа, едина и нераздельна. Что же касается до нынешних престолов и почестей, какими пользуются церкви, то это привзошло к ним от мирских властей. Посему, если бы предстоятели церквей отложили свое плотское мудрование и исследование глубоких догматов предоставили единому Духу святому, то скоро могли бы достигнуть разрешения недоумений и пришли бы от разделения к единству, от споров к миру… Твое дело (т. е. папы Иннокентия) по примеру прежде бывших соборов, для исследования о догматах учредить соборное совещание: когда это будет сделано, тогда и наша святейшая церковь не замедлит принять участие в соборе».[20]

Однако, Собор не был созван, и причиной тому послужили все те же требования пап подчинения себе патриархов Востока и отклонение теории  пентархии.

Никита, митрополит Никомидийский по поводу папских притязаний на главенство в Церкви замечает: «Если первосвященник римский хочет с высокого, гордого своего престола греметь и как бы  с высоты бросать нам свои законы, если он имеет притязание быть нашим судией и судией наших церквей и даже осподствовать над нами не с нашего согласия, а самовольно, по своему усмотрению, то как могут существовать между нами братские или отеческие отношения?»[21]

Накануне окончательного завоевания Константинополя крестоносцами, на захваченных землях греков везде силой утверждалось латинство. Во все покоренные провинции папа направил своих епископов и священников. Православных священников изгоняли, лишали имущества и всех прав.[22]

 По свидетельству Никиты Хониата за это время между греками и латинянами утвердилась великая пропасть вражды. И если, как справедливо замечает профессор Л. Катанский, «до XI в. разделение религиозное было осознано преимущественно иерархиею восточной и западной, и высшим образованным классом той и другой стороны, то теперь, в настоящие полтора века, это сознание стало проникать довольно глубоко в массы народные».[23] «Непомерная ненависть к нам латинян, - говорит Никита Хониат очевидец взятия и разграбления Константинополя крестоносцами, - и крайнее несогласие наше с ними не допускали между нами ни на одну минуту мысли о дружелюбии».[24]

с 1204 до 1453

Наиболее полное и точное отношение к Римо-Католической церкви было сформулировано в сознании Православной Церкви после 4 Крестового похода, в результате которого был зверски разгромлен и разграблен Новый Рим, а также после Лионской Унии (1278г.), породившей многочисленных мучеников на святой Горе за Православие[25]. 13 апреля 1204 года крестоносцами был взят полусожженный Константинополь. Город и его жители подверглись жестоким издевательствам и грабежу. Победители не щадили никого и ничего. По словам очевидца Никиты Хониата, завоеватели врывались в дома граждан, грабили их. Не довольствуясь награбленным, их святотатственные руки простерлись на церковные сокровища и святыни православных церквей: «…нечестиво ругались над святыми иконами, низвергали в нечистые места мощи святых мучеников, они не страшились выбрасывать на землю Тело и Кровь Господа, и упивались вином из священных сосудов». Великому поруганию подвергся знаменитый храм святой Софии: «Драгоценный престол, составленный из разнообразных веществ, при посредстве огня слитых в одно прекрасное целое, крестоносцы изрубили на части и разделили между собою. Все украшения – золото, серебро, дорогие камни были сорваны со своих мест. Для изнесения сокровищ из храма, вводили в него вьючных животных… Постыдная женщина пела непристойные песни и плясала на патриаршем месте».[26] Если воины похищали золото и другие церковные украшения, то латинские аббаты устремились на святыни. Один из них, парижский аббат Мартин Литц приобрел известность своей наглостью в похищении святынь. В результате этих грабежей многочисленные сокровища Константинополя оказались на западе: Риме, Париже, Венеции и даже Германии.[27]

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Папа Иннокентий, получивший о взятии крестоносцами Костантинополя больше негодовал, чем радовался, поскольку проявленные зверства латинян разрушили его планы на мирное подчинение Православной Церкви своей власти. Он пророчески писал в письме к Бонифацию, главному вождю крестового похода: «Недостаточно было вам царских сокровищ и имуществ людей знатных и простых, вы простерли свои руки и на сокровища церкви и, что всего преступнее, на самые утвари ее, ибо вы с алтарей похищали серебряные ризы, и из ризниц уносили иконы, кресты и мощи, так что греческая Церковь, при всех своих страданиях, не пожелает вернуться к повиновению апостольскуму престолу, и , видя в латинянах только примеры разврата и дела тьмы, по справедливости возненавидят их более, чем псов».[28]

На развалинах некогда блистательной византийской столицы и ее великой империи была учреждена т. н. латинская империя во главе с новоутвержденным папой «императором» графом фландрским  Балдуином I. После этого папой поставлялись свои латинские епископы на всех завоеванных территориях, началось изживание греческого православного епископата и духовенства. Эти действия римских пап подтвердили их непризнание Восточной Церкви Церковью. Отношение к римо-католикам было исключительно как к еретикам.[29]Точно такое же отношение к римской Церкви утвердилось в умах православных ромеев. Латеранский собор 1215 года «осудил греков за то, что они перекрещивают латинян, которые присоединяются к их Церкви».[30]

Это подтверждают и документы, описывающие события, направленные на соединение церквей, с момента падения Константинополя и до 1262г., когда латиняне были изгнаны из столицы ромеев. Об отношении греков к латинянам сообщают нам постановления папы Иннокентия III о новооснованных латинских церквах на востоке. Он, в частности сохраняя древние права патриархатов, указывая на то, что обрядовые и языковые отличия не должны считаться различием в вере, особо подчеркивает о недопустимости принятого греками обычая омывать и освящать престолы своих церквей после совершения в них латинской евхаристии, а также перекрещивать переходящих в Православия латинян.[31] О практике перекрещивания латинян православными при переходе их в Православие в связи с заключением брака мы находим в послании папы Григория IX польскому духовенству (от 1232 г.).[32] Папа предписывает духовенству не допускать таких браков в принципе.

Однако, несмотря на то, что патриаршая кафедра переместилась в Никею, а в Константинополе правили латинские патриархи, никейский император Феодор Ласкарис завязывает переписку с Римом для решения своих политических проблем, а по ходу поднимается вновь вопрос о возможном воссоединении церквей.

В 1233г. состоялся собор, который проходил в Нике и Нимфее. В соборе приняли участие патриарх Герман II и четыре представителя от папы, православные епископы и богословы. На соборе православными были выдвинуты упреки латинян в нововведениях: внесение добавления в Символ веры filioque, употребление опресноков для Евхаристии.[33] В итоге православные произнесли анафему словами папы Дамаса на исповедующих исхождение Св. Духа «и от Сына». Латиняне же анафематствовали греков. Удаляясь с собора, нунции обратились к православным со словами: «находя что вы еретики, мы оставляем вас, как таких именно людей». На это православные кричали им в след: «вы сами еретики». «Другого исхода, - как замечает проф. А. Катанский, - трудно было и ожидать».[34]Этот же собор выработал Определение (Ὅρος ὀρθοδοξίας συνοδικὸς εἰς τὴν ἐκπόρευσιν τοῦ Ἁγίου Πνεύματος), в котором признавалось учение о filioque  «общеизвестным нововведением и ложными умозаключением, которое покрывает дно ересей и которое мы отвергаем».[35] Этот же собор осудил и употребление для Евхаристии пресного хлеба.[36]

Ко времени заключения Лионской унии по настоятельному требованию императора Михаила Палеолога, «ненависть к латинянам превратилась в великую народную силу, жившую в народе и двигавшую народ».[37]Что касается иерархии, то ее отношение к латинянам выразил еще до собора тогда еще знаменитый хартофилакс Иоанн Векк. Он сказал, что хотя латиняне и не называются еретиками, но на самом деле еретики.[38]Несмотря на насильственное подписание унии греков с латинянами на Лионском соборе, на поставление на патриарший престол императором Мануилом уже латинофила Иоанна Века и смену неугодного епископата, народ эту унию не принял. Сильное сопротивление унии заставило императора  прекратить насилия по насаждению унии, за что новый папа Мартин в 1281 году, 18 ноября произнес на Михаила Палеолога отлучение. При императоре Андронике Палеологе остатки унии были полностью изжиты в империи. Не безынтересен факт и переосвящения святой Софии, в которой прежде служили латинкие патриархи и униатский клир, а также процесс избрания нового патриарха. Храм был 2 января  1283г. переосвящен как оскверненный латинянами. Преп. Галактион монах Галисийский, некогда ослепленный Михаилом Палеологом за ревностную борьбу против унии, совершал окроплении всех частей храма.[39] А 11 апреля 1283 г. был рукоположен в Святой Софии новый патриарх Георгий Кипрский епископами, которые не приняли унии с латинянами. На клир была наложена епитимия, он был отлучен на время от Евхаристии.

В это же время шли споры об учении о исхождении Святого Духа. В ходе этих споров четко обозначились две партии: доказывавшие, что данное учение еретическое и неприемлемое для Церкви в лице патриарха Георгия Кипрского и его окружения, а в лице экс-патриарха униата Иоанна Века – допустимость и приемлемость этого учения, как философского и более глубокого обоснования учения о Св. Духе.[40] Лишь в результате сильного давления императора в конечном итоге Иоанн Векк признал латинян еретиками.[41]

В последующие столетия вопрос о воссоединении церквей не занимал ни папу ни восточных императоров по ряду причин. Однако отношение обеих церквей друг к другу оставалось прежним. На западе в народе на греческую Церковь смотрели как на схизму.

Новые сношения императоров с Римом начинается в  правление императора Андроника III Палеолога. Поднимается вопрос о необходимости созыва вселенского собора греками (Григора), однако это желание не находит должной реакции в Риме. Папы считали все догматические разности уже раз и навсегда решенными.

В 14 веке т.н. исихастские споры и победа  свт. Григория Паламы над Варлаамом[42] свидетельствовала о неприятии духовного опыта православного монашества западными христианами. У свт. Григория Паламы по отношению к Римо-Католической церкви мы находим вполне конкретные и далеко нелестные высказывания, которыми фиксируется отношение к римо-католикам не только Святой Горы, но и Вселенской Церкви, прославляющей этого святителя как «православия светильника и Церкви утверждение», соборно признав не только его святость, но и абсолютную чистоту православия  его творений[43]. Относительно Латинской церкви святитель Григорий говорит, что за искажение учения о Святом Духе, и, как прямое следствие, – появление учения о тварности божественной благодати, латиняне «были изгнаны  из пределов нашей Церкви» (ο των της καθ' ημας εκκλησιας απεληλανται περιβολων)[44]. Вероисповедание и таинства латинян он называет «латинской нечистотой»[45].

Потерпевшая неудачу попытка создании Унии во Флоренции в 1437-39гг., несмотря на придание Собору авторитета Вселенского[46], лишний раз подтвердила отчужденность Православной Церкви от Римо-Католицизма. Святитель Марк Эфесский, опровергая доводы в пользу Унии умеренного крыла греческого епископата, в своем знаменитом Окружном послании писал: “Но потому [мы отложились от них], что они имеют нелепое и нечестивое суждение и нежданно-негаданно сделали прибавление. Итак, мы отвратились от них, как от еретиков, и поэтому отмежевались от них. Что же еще нужно?- Ведь благочестивые законы говорят так: «Является еретиком и подлежит законом против еретиков тот, кто хотя бы и немногим отклоняется от Православной Веры». Если же латиняне ничем не отклонились от правой Веры, то, по-видимому, мы напрасно их отсекаем; но если они совершенно отклонились, и то в отношении богословия о Святом Духе, хула в отношении Которого – величайшая из всех опасностей, то ясно – что они еретики, и мы отсекаем их как еретиков. Почему же и миром мы помазываем их, которые от них приходят к нам? Не ясно ли – как еретиков?”[47]Именно за искажение догмата о Св. Духе, как говорит свт. Марк Эфесский, «отделили их и отсекли от общего Тела Церкви». Согласно 7 правилу 2 Вселенского Собора, в Церкви установилась практика принимать римо-католиков, как и ариан через миропомазание. Эта же практика перешла из Константинопольской Церкви и в Киевскую митрополию. Отношение к римо-католикам как к еретикам и необходимость их принимать через миропомазание была закреплена на Константинопольском соборе 1484г. Однако эта практика не всегда соблюдалась, и применялся принцип акривии, когда латинян крестили. Такая практика получила одобрение на Московском соборе 1620г. при патриархе Филарете, но позже отменена. Особые обстоятельства заставили утвердить принцип применения акривии к римокатоликам на Константинопольском соборе 1756г., решением которого и до сих пор руководствуются многие грекоязычные поместные Православные Церкви[48]. На крещении католиков настаивали и отцы колливады в 18 веке. (св. Афанасий Парийский, св. Макарий Коринфский и преп. Никодим Святогорец)[49].

Итак, Вселенская Православная Церковь на протяжении всей своей истории после 1054 года, т.е. окончательного разрыва Римской поместной церкви с Вселенским Православием, считала Римо-Католическую церковь не столько раскольническим, сколько еретическим сообществом, принимая приходящих от нее либо через крещение, либо через миропомазание. Несмотря на то, что с 18 в. под давлением государства Русская Церковь самостоятельно изменила практику приема римо-католиков, однако и в ней сохранялось отношение к Римо-Католической церкви как к еретической конфессии. Это доказывают и единодушные высказывания величайших русских святых 19-20 вв.: святителя Игнатия (Брянчанинова), свят. Феофана Вышенского, преп. Амвросия Оптинского святого прав. Иоанна Кронштадского и др. Поэтому нет никаких оснований считать Римо-Католическую церковь «Церковью-сестрой» или «Церковью, в которой сохраняется апостольское преемство рукоположений»[50]. Признать это означало бы перечеркнуть всю историю борьбы с Унией, пренебречь подвигом тех святителей и мучеников, которые категорически отвергали римо-католицизм как ересь. Кроме того, в 1 правиле святителя Василия Великого вполне однозначно решается вопрос о благодатном преемстве, которого не может быть в принципе не только у еретиков, но даже и у раскольников. Церковь знает исторические свидетельства принятия в сущем сане[51], но они являются не правилом, а исключением, которое вовсе не меняет взгляд Церкви на недействительность таинств еретиков. Как тонко и глубоко  заметил свят. Феофан Затворник - таинства еретиков можно уподобить водопроводным трубам по которым не течет вода, т.е. нет благодати Божией.

Вывод, который можно сделать, опираясь на вышеизложенный материал и приведенные в нем историко-канонические доводы, может быть следующим:

1. В силу все более обостряющейся обстановки на Украине, а также активного укрепления Римо-Католической церкви на территории России, что свидетельствует об отсутствии у римо-католиков духа христианской любви и взаимоуважения, необходимо изъять из православной богословской лексики применяемые к латинской церкви термины «Церковь» и «Церковь-сестра». Это тем более оправдано тем, что на протяжении почти тысячи лет Отцы Церкви однозначно относились к римо-католицизму как ереси.

2. Дальнейшее удерживание такой терминологии необходимо расценивать как явное противоречие не только Преданию Церкви, но и п.3.1[52] «Основных принципов отношения РПЦ к инославию», а также п.4.2[53], п.4.3[54].

(Окончание следует)

[Александр Васильевич]

(Окончание)

3. Признание же Римо-католической церкви «Церковью» ставит под сомнение необходимость каких-либо протестов и заявлений против дальнейшей прозелитической деятельности латинян на канонической территории не только РПЦ, но и любой Поместной Православной Церкви, т.к. эта «Церковь» тоже несет проповедь Евангелия, просвещая народы. Что же в этом плохого?

4. При выстраивании отношений РПЦ с римо-католиками, а также ведении богословского диалога необходимо учитывать, что глубина разрыва между нами с 1054г. существенно увеличилась.

5. Сегодня назрела необходимость вернуться Русской Православной Церкви к вековой и соборно закрепленной практике приема римо-католиков как древних еретиков, приходящих в Православную Церковь через крещение и при обязательном условии правильного совершения Таинства крещения[55] через миропомазание. Принятие через крещение римо-католиков имеет вполне объективные основания: несмотря на дозволение II Ватиканским собором совершать крещение через тройное погружение, до сих пор сохраняется как преобладающая практика принятия через обливание-окропление, кроме того существуют различия при совершении чина оглашения, освящения воды для Таинства, последовании Миропомазания и т.д.[56] Все это нельзя не учитывать.
 
________________________________

[1] «Понятие «святые отцы Церкви» неотделимо от понятия церковного Предания – одной из глубочайших основ веры» (с. 9), «Отцами Церкви считаются такие личности, такие учители и писатели, в которых Церковь единодушно признает авторитетных свидетелей, т.е. людей, глубоко понимавших и правильно толковавших Откровенную Истину» (с.11). Протоиерей Иоанн Мейендорф. Введение в святоотеческое богословие. Клин. 2001

[2] «каноны предписывают обращать внимание на то, чтобы законы этих соборов не только не нарушали вселенские основы устройства и не противоречили истинному духу Церкви христовой, именно духу Православия, святости, нравственной чистоты и иерархических правил, но касались лишь частных сторон канонов, а не общего их содержания…Поэтому, если поместный собор случайно издает закон, не имеющий  строгого канонического основания, он должен быть тотчас же, как только усмотрит это, по собственному, непосредственному побуждению, принять меры к его изъятию и, вместо него, обнародовать другой, имеющий каноническое основание». Никодим, епископ Далматинский. Указ. Соч., с.454

[3] 7 правилом 3 Вселенского Собора Церковь предает анафеме всякого, кто дерзает в чем-либо повредить установленные догматы.

[4] «Это епископство, которому Основатель Церкви предал Свое учение для проповедования его, и с которым обещал быть до скончания веков, имеет своею главною задачею хранить откровенное учение и непогрешимо свидетельствовать о его истинности». Никодим, епископ Далматинский. Православное церковное право. СПб. 1897, с. 425

[5] См. В.В. Болотов. Труды по истории Древней Церкви. Репринт. М. 2003

[6] «Правомыслящим небезызвестно, что все святые – одни уста, движимые одним духом». Свт. Григорий Палама. Триады в защиту священнобезмолствующих. М. 1995, Триада 2, 1., с.150

[7] Никодим, епископ Далматинский. Указ. Соч., с.425-426

[8] Правила Православной Церкви с толкованиями Никодима, епископа Далматино-Истрийского. СПб. 1912, с. 370

[9]А. Скабалланович, Н. Добротворский. Борьба и разделение церквей в половине XI века, А. П. Лебедев. Церковь Византийская и Римская в их взаимных догматических и церковно-догматических спорах в IX  и XI вв.// Очерки внутренней истории Византийско-Восточной Церкви. СПб. 2003 и др.

[10] «…καί είς μίαν κατάδυσιν, εἰ τοῦτο ἀληθές, ὡς ἐδήλωσας, τό βάπτισμα ἐπιτελεῖν». Πρωτοπρ. Ιωαννου Ρομανιδου. Κειμενα δογματικης και συμβολικης θεολογιας της ορθοδοξου καθολικης Εκκλησιας. Εκδ.: Π. Πουρναρα. Θεσσαλονικη 1982, σ.215

[11] Протопресвитер Георгий Д. Металлинос. Исповедую едино крещение.  Афины 1983. Пермь 2004, с. 78

[12] Βλασιου Ιω. Φειδα. Θεολογικος διαλογος ορθοδοξου και πωμαιοκαθολικης εκκλησιας απο του σχισματος μεχρι της Αλωσεως (1054 - 1453). Αθηναι 1977, σ. 15-16

[13] Там же, с. 16-17

[14] Там же, с. 17

[15] Там же, с. 19

[16] Состояние Православной Церкви в империи греческой во время владычества латинян// Прибавления к изданию творений святых отцов. М. 1857, ч. 16, с. 534

[17] [17] Внешнее состояние Греческой Церкви с 1054 года до 1204. // Христианское чтение, 1857, ч.2, с. 372

[18] А. Катанский. История попыток соединения церквей греческой и латинской в первые четыре века после их разделения. // Христианское чтение, 1867, ч. 2, с. 407

[19] Там же, с. 407

[20] Там же, с. 412

[21] Там же, с. 415

[22] Там же, с. 483

[23] А. Катанский. История попыток соединения церквей греческой и латинской в первые четыре века после их разделения. СПб. 1868, С. 39

[24] Там же, с. 485

[25] В «Повести о нашествии папистов на Святую Гору Афонскую», помещенную под 10 октября, сохранились и слова Богоматери о латинянах, сказанных Ей одному болгарскому отшельнику: «Возвести братиям обители, чтобы заперлись, потому что богопротивные римляне напали на это Мное избраное место и уже находятся близко». Афонский патерик или жизнеописание святых, на Святой Афонской Горе просиявших. М. 1897, т.2, с.236. В этой же повести помещен  и рассказ о случившемся землетрясении в Ксиропотамской обители при совершении совместной с латинянами литургии, в результате которого были разрушены стены монастыря и храма, где совершалась эта нечестивая служба.

[26] Цит. По «Состояние Православной Церкви в империи греческой во время владычества латинян в Константинополе»// Прибавление к изданию творений святых отец. М. 1857, ч. 16, с. 554

[27] Там же, с. 555

[28] Там же, с. 560

[29] См. Афонский патерик.

[30] Протопресвитер Георгий Д. Металлинос. Указ. Сочин., с. 78

[31] Внешнее состояние Греческой Церкви с 1054 года до 1204. // Христианское чтение, 1857, ч.2, с. 402

[32] Состояние Русской Церкви со времени митрополита Климента до митрополита Кирилла II. Отношение Русской Церкви к другим церквам.// Христианское чтение, 1857, ч. 1, с. 176

[33] Βλασιου Ιω. Φειδα. Θεολογικος διαλογος ορθοδοξου και πωμαιοκαθολικης εκκλησιας απο του σχισματος μεχρι της Αλωσεως (1054 - 1453). Αθηναι 1977, σ. 25

[34] А. Катанский. Указ. Сочин.,// Христианское чтение, 1867, ч. 2, с. 504

[35] Βλασιου Ιω. Φειδα. Θεολογικος διαλογος ορθοδοξου και πωμαιοκαθολικης εκκλησιας απο του σχισματος μεχρι της Αλωσεως (1054 - 1453). Αθηναι 1977, σ. 30

[36] Там же, с. 30

[37] А. Катанский. Указ. Сочин., с. 745

[38] А. Катанский. Указ. Сочин. //Христианское чтение, 1868, ч. 1, с. 71

[39] Там же, с. 371

[40] Там же, стр. 377 - 382

[41] Там же, с. 382

[42] Соборы 1341, 1351 гг.

[43] См. Протоиерей Иоанн Мейендорф. Жизнь и труды святителя Григория Паламы. СПб. 1997, СС. 68-80.

[44] Свт. Григорий Палама. Триады в защиту священнобезмолствующих. М. Канон. 1995, Триада 3, 1, 3, с.270 Γρηγοριου του Παλαμα. Συγγραμματα. Τομ.Α Θεσσαλονικη 1988, σελ. 618

[45] там же, с. 271, «τους εκειθεν απομματοντα σπιλους» - «дабы омыть их сверну (пятно)», σελ. 619

[46] В Определении Флорентийского собора читаем: «Итак, во имя Святой Троицы, Отца и Сына и Святого Духа, с одобрения сего святого Вселенского Собора во Флоренции, мы определяем…» Архим. Амвросий (Погодин). Святой Марк Эфесский и Флорентийская Уния. Б.М. 1994, с.305

[47] Цит. По. Архимандрит Амвросий (Погодин). Святой Марк Эфесский и Флорентийская Уния. Б.М. 1994, с.333

[48] См. Никодим, епископ Далматинский. Указ. Соч., с.564, а также А. Серафимов «О принятии неправославных христиан в Православную Церковь»//КДА 1864, II, СС. 362-363. Однако этот труд далеко не безупречен, т.к. игнорируется практика Константинопольской Церкви 17-18 вв. Автор принимает взгляд блаженного Августина о не повторяемости крещения в принципе, где бы оно не совершалось. Однако 7 правило 2 Вселенского собора вполне конкретно говорит о том, кого и при каких условиях Церковь обязана принимать через совершение таинства Крещения. Об отношении бл. Августина к принятию инославных через крещение см. Там же, СС. 3-47. Признавая крещение еретиков, если оно совершено во имя Отца и Сына и Св. Духа, тем не менее, бл. Августин подчеркивает его недейственность до обращения к Церкви: «Только возвращение в Церковь м.б. для еретиков единственным условием к тому, чтобы крещение имело для них свою спасающую силу». (с.39)

[49] См. Протопресвтер Георгий (Металлинос) Верую во едино крещение.(Ομολογω εν βαπτισμα). Εκδ. «ΤΗΝΟΣ». Αθηνα . 1996. Эта замечательная книга переведена на многие европейские языки и неоднократно переиздавалась.

[50] Хотя такой взгляд на римо-католическую иерархию имелся в дореволюционной России. А.С. Павлов в своем «Курсе Церковного права», изданного в Сергиевом Посаде в 1902г., с.516, он пишет: «Православная и католическая церковь признают иерархию непосредственно-божественным установлением, видят в ней продолжение того служения церкви, которое Христос поручил своим Апостолам, и удерживают тот же самый способ передачи иерархических полномочий,… т.е. рукоположение, которое обе церкви признают за одно из таинств Нового Завета… Поэтому, в случае обращения католических священников и архиереев в Православную Церковь, они могут, если пожелают, остаться в прежнем сане».

[51] Эти случаи приведены у А.Серафимова

[52] «Православная Церковь является хранительницей Предания и благодатных даров Древней Церкви, и поэтому главной своей задачей считает постоянное и настойчивое свидетельство, ведущее к раскрытию и принятию истины, выраженной в этом Предании…»

[53] «Характерной особенностью проводимых Русской Прав. Церковью диалогов с инославием является их богословский характер. Задача богословского диалога - объяснить инославным партнерам экклезиологическое самосознание Прав. Церкви, основы ее вероучения, канонического строя и духовной традиции, рассеять недоумения и существующие стереотипы».

[54] «Представители РПЦ ведут диалоги с инославными на основе верности апостольскому и святоотеческому Преданию Православной Церкви, учению Вселенских и Поместных Соборов. При этом исключаются всякие догматические уступки и компромиссы в вере…»

[55] Т. е. через три погружения, но не окропление и обливание и единократное.

[56] Προτοπρεσβυτος Εμμανουηλ Σημανδηρακη. Η παρα τοις Ρωμαιοκαθολικοις τελεσιουργια των μυστηριων. Του βαπτισματος, του χρισματος, και της θειας ευχαριστιας μετα την Β Συνοδον του Βατικανου εξ αποψεως ορθοδοξου. Αθηναις 1979, σ.141

http://kat-dialog.narod2.ru/2_otnoshenie_pravoslavnoi_tserkvi_k_rimo-katolicheskoi/

[Александр Васильевич]

Константин НИКОЛАЕВ

Восточный обряд



ДОРОГА РИМА В РОССИЮ

(Рим – Польша – Россия)

Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. Мф.7, 15.

И тогда объявлю им: «Я никогда не знал вас; отойдите от Меня,
делающие беззаконие». Мф.7, 23.

Притом я старался благовествовать не там, где уже было известно имя Христово, дабы не созидать на чужом основании. Рим. 15, 20.

Священной памяти Великого Господина СВЯТЕЙШЕГО ТИХОНА Патриарха Московского и всея Руси, исповедника православия сыновне посвящает свой труд автор

Предисловие

Окончательный разрыв между Константинополем и Римом, известный под именем «разделения церквей», является, бесспорно, самым сильным потрясением, которое Христианство пережило за всю свою многовековую историю. Не надо забывать уроков прошлого и думать, что этот разрыв произошел неожиданно или что несогласия двух первенствующих престолов Востока и Запада возникли только в конце первого тысячелетия. Не следует упускать из виду все те исторические, канонические и политические подробности, которые постепенно подготовляли отделение латинства от Православия и создали невозможным дальнейшее общение.

Здесь не место перечислять все достаточно известные факты, которые накопляли в обеих половинах христианского мира взаимное непонимание, перешедшее потом в открытую неприязнь. Курс церковной истории может легко освежить в памяти весь этот длительный процесс, и при достаточной доброй воле и объективности историческая правда выявляется с неумолимой ясностью. Напомнить надо только одно, что так часто забывают на Востоке: самое явление папизма возникло ни в коем случае не в IX или XI вв. и выступило на поверхность исторического процесса далеко не неожиданно. Можно думать, что патриархи Фотий и Михаил Кируларий слишком поздно заметили нараставшую в истории тенденцию епископов Рима Древнего подчинить своему исключительному господству и Рим Новый, и вообще всю вселенную. Сам Восток неоднократно и бессознательно помогал Риму развивать в себе преувеличенное самосознание власти и примата в Церкви. Как бы то ни было, но столкновения обоих Римов при упомянутых патриархах были только заключительными патетическими аккордами в многовековой дисгармонии между этими двумя первосвятительскими кафедрами.

Со времени отъезда папских легатов из Константинополя домой фактически утвердилось то положение, к которому силой исторических обстоятельств и неизбежной внутренней диалектикой событий шли епископы римской церковной области, уверовавшие сами и заставившие поверить и весь западный мир в примат своей власти, далеко выходящей за пределы этой области.

Величайшее несчастие в истории христианства совершилось и повлекло за собой все последствия церковных разделений: разрыв нешвенного Христова Хитона, прекращение молитвенного общения, угасание жертвенного огня любви, носителем которого должен быть всякий пастырь в силу своего священнического служения, а особливо тот из них, кто в анаграмме имени своей кафедры хочет видеть начертание любви. «ROMA — AMOR» — знал еще Фотий (Ad Amphiloch. qu. 134 — М. P. Gr. 101, 736 С.), и его слова не могли не звучать укором Риму и в те дни.

Все последующие попытки исправить ошибку не могли привести ни к чему. Ни о каком примирении или воссоединении не могло быть и речи, так как неправильным и шатким было основание, на котором пытались строить это воссоединение. В глазах римского первосвятителя оно представлялось исключительно как признание его главенства в христианском мире, а не только как хотя бы первенство чести, «председательствование в любви», как писал древнехристианский писатель (св. Игнатий Антиохийский. Послание к Римлянам).

По своему историческому пути Запад шел независимо и отлично от Востока. Пути разошлись, различия культурные, племенные и богословские углубились, настроения обеих церквей становились все более и более чуждыми друг другу и непонятными. События и обстановка наложили свой отпечаток. Запад систематизировал и научно обосновывал богословское наследие прошлого, тогда как Восток оставался в более молчаливом преклонении пред преданием отцов. Запад строил свой земной град в то время, как Восток защищал Запад от полчищ нехристианских завоевателей. Запад стремился к централизованному единству управления из Рима, а Восток свободно предоставил многочисленным областным единицам самостоятельное право церковного самоуправления. Запад обвинял Восток в добровольном подчинении Церкви государственной власти («цезарепапизм»), а сам присвоил себе эту же государственную власть, сливая воедино царство мира сего с Царством Христовым, которое не от сего мира.

Властолюбивый централизм Рима явился и остался главным движущим фактором его жизни и миропонимания. Весь его пастырско-миссионерский пафос имел одну главную цель — подчинение всех христиан всего мира одному административному центру, восприявшему на себя ненезначительное звание «викария Христова». Понимание церковной самодовлеющей полноты в виде общины, объединенной своей иерархией, как это сознавали христиане во времена Игнатия и Киприана Карфагенского, было заменено понятием централизованного единства Рима.

На почве созидания культуры латинское христианство мощно и умело руководило творческими силами. Иерархия и клир у них стояли во главе строительства и шли впереди исторического процесса. Это строительство им удалось, и в этом, конечно, заслуга их перед Церковью и человечеством. Это особенно заметно в деле богословского образования, где Западу принадлежит честь основания великих орденов ученого монашества, духовных центров просвещения и создание непревзойденных синтезов Аквината, Бонавентуры, Дунс Скота и др.

Они неутомимо разрабатывали богословскую науку и, обосновав ряд теологуменов и доктрин, придали им на всекатолических своих собраниях иерархов (так называемые «вселенские соборы») значение церковно общеобязательных догматов. Эти канонизованные доктрины (Filioque, чистилища, непорочного зачатия Приснодевы, папской непо­грешимости и др.) еще больше углубили различие латинского и восточного обликов христианства. Но центр тяжести все же не в них, а всегда в учении о примате Римского папы.

Для взаимного ознакомления с инославными и ради миссионер­ски-педагогических задач Рим готов идти на очень многое. Он проявляет, особливо за последнее время, большую гибкость и терпимость в обсуждении этих вопросов. Его интерес к Востоку и к Свв. Отцам дает часто повод римским богословам внимательно и миролюбиво прислушиваться к голосу нас, своих восточных собратий. Изучая восточную патристику, Рим начинает углубляться в мудрость нашей аскетики и мистики. Он преклоняется перед сокровищницей наших песнопений и иконописи. В своей гибкости он готов признать ряд православных святых, канонизированных Церковью после отделения Рима от Православия (см. издания православных богослужебных книг в Гротаферратском аббатстве). Рим не настаивает даже на чтении Символа веры с прибавлением «и от Сына», когда он совершает византийскую литургию, мотивируя это словами папы Бенедикта XIV (1746 г.) о том, что в выражении «от Отца исходящего» не заключается обязательно исключительное понимание «от Отца только», а и не от Сына. Рим пошел по пути своего миссионерства еще дальше: он признал возможным совершение литургии и по так называемому «восточному обряду», т. е. легализовал для целей пропаганды православный тип богослужения, и даже в известных случаях особенно настаивает на этом, но... при обязательном условии признания главенства римского первосвященника. Это последнее является первым и безусловным основанием для «соединения церквей». Можно обсуждать любые доктрины римского богословия, кроме одной — примата власти Римского папы.

Следует отметить, что, как это ни странно, Рим не выработал однообразной и прочной терминологии по отношению к Православию. То из побуждений апостольской широты и миссионерской гибкости, казалось бы, категория церковности к нам могла быть вполне применима: переходящих в латинство православных клириков Рим не перерукополагает (что соответствует и нашей практике в отношении клириков римских), признавая таким образом действительность нашего посвящения; нечего говорить и о признании православного крещения; иногда и сам Римский первосвятитель считает возможным в отношении нас сказать, что «отколовшиеся части золотоносной скалы и сами по себе золотоносны» (папа Пий XI в обращении к итальянским студентам. «Osservatore Romano» от 24 января 1927 г.). Но гораздо чаще о нас говорят как о схизматиках: в целях миссионерства и «сближения» произносятся циклы проповедей о «грехе схизмы»; венчавшуюся в православной церкви католическую принцессу подвергают церковному прещению; католическому верующему народу запрещено присутствовать при православной литургии и т. д. И такое отношение вполне понятно и логично, ибо не из побуждений миссионерской широты, а вполне официально католический ученый историк употребляет выражение «православная церковь («chiesa ortodossa») только как технический термин», не придавая ему никакой богословской значимости. (Gugliemo de Vries, S. J. Il cristianesimo nell’unione sovietica. Roma, 1948). В глазах римокатолика мы только схизматики, непокорные Риму диссиденты. В таком случае в отношении к православному миру должна проводиться линия строгого прозелитизма, объясняемая чаще всего любвеобильными пастырскими заботами св. отца о находящихся вне единоспасающей римской церкви. Для этой цели устраиваются и недели молитвы о воссоединении нас с престолом св. Петра, страждущая русская Церковь поручается особому небесному покровительству св. Терезы, издаются журналы и книги, имеющие целью вернуть нас к Истине, переводятся наши богослужебные книги на европейские языки, в церквах больших центров западного мира устраиваются торжественные «показательные» литургические церемонии с целью все того же сближения; а главное, Рим систематически пропагандирует так называемый «восточный обряд».

Он в глазах Рима является сейчас самым мощным средством пропаганды. После неудавшихся попыток унии на соборах Лионском, Флорентийском, Брестском пришли к иному способу миссионерства. Когда церковное соборное сознание православного народа не признало и не оправдало слабости и неумеренной гибкости некоторых восточных иерархов на этих соборах и предпочитало скорее лишения, гонения и даже смерть, чем измену вере отцов, Рим обратился к новым методам миссионерства. Понимая огромную власть внешних форм в религиозной жизни, решили при помощи этих именно внешних подробностей православного быта пытаться уловлять в латинство.

«Восточный обряд» кажется Риму огромной уступкой, великодушной любвеобильной широтой римокатоличества. Внимание обращено не на отвлеченные теологические спекуляции, не на формальное подчинение католическим униатским прелатам, а на то, чтобы дать православным и сохранить даже при единении с Римом самое близкое, привычное, бытовое — т. е. унаследованный веками уклад богослужения.

Признать надо: имитировать и копировать литургические тонкости Православия римским миссионерам удается очень хорошо. Их церкви «восточного обряда» украшены отличными иконами византийского письма, поют они прекрасно, служат их миссионеры совсем по уставу и, может быть, даже иногда правильнее и уставнее самих православных. Но интересно, что чаще всего это дает обратный результат. С особой силой отталкиваются и не приемлют «восточного обряда» дети в католических интернатах. Непосредственному религиозному чувству резко бросается в глаза вся неискренность и опасность этого миссионерского метода. Нельзя не чувствовать, что тут что-то не то. И это «не то» обнаруживается при ближайшем внимательном наблюдении. За внешней приманкой наших облачений, бород, крестного знамения, распевов и самой литургии скрывается острие пропагандистской уловки: за всем «восточным обрядом» скрывается поминовение имени Римского папы и в дальнейшем признание его примата, его власти, его викариатства Христова на земле. «Восточный обряд» есть не что иное, как замаскированное средство уловления простодушных, доверчивых и малоосведомленных людей во власть все того же папизма, который нельзя миновать, о котором нельзя рассуждать, которому должно покориться все на земле.

Возникновению, историческому развитию и отношению разных слоев христианского мира к «восточному обряду» и посвящена настоящая книга К.Н. Николаева. Книга эта заслуживает самого внимательного отношения. Ее надо не только прочитать, но и хорошо запомнить содержащиеся в ней уроки. Автор по своему прошлому и своему положению имел возможность наблюдать очень многое и составить себе ясное представление о работе римокатолических миссионеров в Польше и России. Юрисконсульт Варшавской митрополии в течение ряда лет, близкий наблюдатель всего совершавшегося в пределах Польши, свидетель разрушения многих десятков православных храмов (о чем, кстати, не принято вспоминать и неловко говорить в наше время компромиссов с разными видами зла), борец за гонимое Православие в той же Польше и благодаря всему этому прекрасный знаток всего дела, К.Н.Николаев зорко следил и за развитием любвеобильной попечительности римских апостолов в среде отколовшихся от Рима «схизматиков».

Книга Николаева «Восточный обряд» особенно ценна потому, что она составлена не из обывательских впечатлений и переживаний, всегда личных и потому небеспристрастных, а на основании документов. Из накопленных в течение долгого ряда лет фактов, непосредственных впечатлений, вырезок из польских газет, итальянских католических журналов, официальных распоряжений Рима, разбросанных повсюду в повременных изданиях и потому уже забытых, К.Н. Николаевым восстановлен любопытный и очень поучительный исторический фильм, из которого выявляется вся сущность «восточного обряда», как пропагандистского средства Рима. Кроме того, книга воссоздает яркую картину нескольких печальных «обращений» православных священников в латинство и обратное затем их движение к Православию. Одной из интересных и поучительных подробностей этой книги является соревнование римских сторонников «восточного обряда» с польскими методами чистого обращения в католичество. Как оказывается, польские иерархи и администраторы боялись в «восточном обряде» средства русификации, что в глазах имперской политики Рима не могло не казаться мелочным провинциализмом.

Своей документированностью эта книга убеждает и заставляет помнить о непрекращающейся опасности обращения простодушных людей в католичество при помощи таких средств, как «византийский обряд», стилизация под русский быт, игра на национальном романтизме. Рим не забыл и никогда не может забыть своей главной цели — обратить в латинство, подчинить себе, заставить признать первое и основное требование, предъявляемое к некатоликам: прежде всего подчиниться римскому престолу.

Книгу К.Н. Николаева надо признать очень удачной и ценной именно как напоминание всем нам о непрекращающейся опасности римокатолических обращений всех растерявшихся, всех малодушных, всех малосведущих людей. Надо помнить, что за словами о любви Римского первосвященника скрывается желание подчинить себе; что за желанием «взаимного ознакомления» и «сближения» стоит единая цель — обращение в католицизм; что так называемый «восточный обряд» вовсе не есть какая-то незначительная внешняя ритуальная подробность. Здесь не может быть «все равно» или «это совсем не важно», «это только внешнее». «восточный обряд» — большая и реальная опасность для наших детей, наших простецов, наших малоцерковных людей. Опасность и потому, что он покоится на неискренности.

Профессор архимандрит КИПРИАН,
Сергиевское подворье,
ноябрь 1948 года
 
(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Прожолжение)
 
 
От автора
 
I

В ноябре 1933 года я получил предписание в двухнедельный срок вместе с женой покинуть Польшу, где я прожил тридцать лет, был семь лет юрисконсультом Синода и был хорошо известен правительственным верхам. Никаких поводов к высылке не было. Только что была закончена, при моем участии, большая работа по пересмотру Устава духовных консисторий. Удалось согласовать интересы Церкви с желаниями правительства. Четырехлетняя судебная борьба против требований католической иерархии о передаче православных святынь и имущества пришла к более или менее благополучному концу. Вначале в успех этого дела, кроме меня, никто не верил. Мы вели тяжелую борьбу за права духовенства и Церкви, за церковное достояние. Положение было тяжелое, но не безнадежное. На митрополита Дионисия давили правительство, католическая иерархия, «восточный обряд», украинцы. Либеральные круги требовали «соборности». Тем не менее Церковь себя отстаивала и даже вела работу в Галиции по обращению униатов.

Моя высылка была актом террора. Не только в Варшаве, но и во всей митрополии поняли, что это было началом нового курса. Правительство по этому вопросу не желало разговаривать. Президент республики отказал митрополиту в приеме. Проводили меня с почетом, после молебна архиерейским служением, и на вокзал пришла буквально вся варшавская русская колония.

Отныне только виды правительства должны были быть основой деятельности чинов церковного управления. Митрополит Дионисий, переоценивая возможности власти, вскоре встал на путь уступок, с которого не мог сойти. Все это окончилось катастрофой.

Я беспрепятственно получил визу в Югославию. В Сремских Карловцах я впервые встретил митрополита Антония, этого «Отца Церкви» XIX века. Волынь жила его памятью, и я привез с собою воспоминания волынского народа. Лампада его жизни догорала. Ничто земное его больше не занимало.
 
II

Сербский патриарх Варнава, этот замечательный человек, был занят строительством обновленного сербского патриархата. Положение Православия в Польше и «восточный обряд» он считал явлением местным.

Ко мне он отнесся отечески, оказал значительную помощь, но места в сербской церкви я не получил. В Варшаве увидели, что ни Русская Зарубежная Церковь, ни Сербская Церковь не поняли того, что происходит в Польше, и, отказывая в поддержке мне, в сущности отказывают в помощи Православной Церкви в Польше. В Варшаве у многих опустились руки. Трудно бороться без надежды на помощь. В 1934 году я представил патриарху Варнаве план работы о «восточном обряде», вопрос этот его не заинтересовал. В марте 1937 года мои статьи о «восточном обряде» были напечатаны в газете «Голос России» (София). Они встретили отклик в Америке и в католической печати. В 1938 году на Соборе в Сремских Карловцах было заслушано четыре моих доклада, освещавших общее положение Православия, в том числе и доклад о «восточном обряде». Собор постановил опубликовать послание и образовать при Священном Синоде специальный отдел для изучения материалов по «восточному обряду».
Постановления эти, как и многие другие, остались на бумаге.

Моя книга — первый опыт. Она изучает период около 18 лет, закончившийся смертью Пия XI и катастрофой Польши.

Я не останавливаюсь подробно на вопросе так называемой старой унии, на русском католицизме, а также и на вопросе о совращении эмиграции. Это особые вопросы.

Моя книга имеет недостатки, проистекающие из условий работы в эмиграции, вне большого центра. Но я надеюсь, что моя работа даст толчок к изучению этого вопроса, весьма опасного для Православия и славянства.

Считаю своим долгом выразить благодарность протопресвитеру Стефану Цанкову, обратившему внимание П.Ф. Андерсона на мой доклад, Павлу Францевичу Андерсону, профессору Б.Вышеславцеву и американскому издательству, давшему возможность закончить работу и выпустившему книгу. Выражаю благодарность также и о. Я.Урбану, снабжавшему меня материалами, несмотря на мое враждебное отношение к «восточному обряду».

Появление в печати моей книги является радостью, которая заставляет меня забыть все тяжелое, связанное с церковной работой и со второй эмиграцией.

Надлежит иметь в виду, что труд этот был закончен в 1939 году и оставлен без изменений в смысле хронологическом.

Глава первая

Католическая церковь и власть в России
 
1

«До большевистского ига католическая церковь в многострадальной России была, можно сказать, в цветущем состоянии. Несмотря на соревнование Православия, пользовавшегося, как государственная религия, особой поддержкой правительства, католичество в России было достаточно сильно, богато и активно в своей внутренней жизни. Церкви отличались благолепием, общественно-религиозная работа была поставлена среди католического населения широко, духовенство было вполне обеспеченно. Конечно, взаимоотношения с правительством оставляли желать лучшего, но и тут не так уж трудно было при доброй воле многое наладить» [1].

Это говорит прелат А.Около-Кулак, бывший секретарь барона Роппа, митрополита всех католических церквей в России, человек, в полной мере осведомленный о предмете и независимый. Слова эти сказаны в независимой Польше.

Он далее добавляет: «Достаточно указать для определения размеров понесенных потерь, что одни дома католической церкви Св. Екатерины в Санкт-Петербурге, с относящимися к ним площадями земли, оценивались до войны в 30 миллионов рублей золотом и давали возможность содержать великолепно устроенные, образцовые гимназии — мужскую и женскую, профессиональную школу и несколько начальных школ, в которых обучались тысячи католических детей» [2].

«Церковь католическая в России, — добавляет со своей стороны русский католик, ныне покойный священник Диодор Колпинский, — стояла на достаточно высоком моральном и культурном уровне со многих точек зрения, может быть, высшем, чем в других странах. Духовенство, не связанное на просторах огромной Могилевской архиепископии теснотою границ, могло проявить неизвестный в других местах размах. И это не могло не импонировать»[3].

Можно указать и на такой факт, о котором свидетельствует польский нотариус в Радоме Рогусский, что перед войной, при постройке костела католического в Тамбове, земство ассигновало 15 000 рублей[4].

Положение католической церкви в России осложнялось двумя обстоятельствами — католической пропагандой среди православных, особенно в Юго-Западном и Северо-Западном краях, и польским вопросом.

От пропаганды католическая церковь не могла отказаться, считая себя единой истинной церковью, обязанной всех привлекать в единую ограду и к единому пастырю — римскому первосвященнику.

Московская Русь прекрасно понимала это свойство католичества и охраняла свое национальное единство и покой религиозного православного русского народа, не допуская латинников в то время, когда к Лютеровой ереси было более снисходительное отношение. Лютеран­скому духовенству так же чужды прозелитизм и церковный воинствующий национализм, как и Церкви Православной.

В конце концов пришлось открыть двери и католицизму, особенно с того времени, когда в составе Русского государства оказались области Западной России, долгое время находившиеся под католическим влиянием Литовско-Польского государства и включавшие в себя значительное число русских подданных польской национальности и католической религии.

Русская Империя предоставляла полную свободу в области религиозного культа всем не только христианским и нехристианским вероисповеданиям, но даже язычеству.

«Все, не принадлежащие к господствующей Церкви, — говорили Основные Законы, — подданные Российского государства, природные и в подданство принятые, также и иностранцы, состоящие в российской службе или временно в России проживающие, пользуются каждый повсеместно свободным отправлением их веры и богослужения по обрядам оной» (ст. 66).
И следующая статья 67 утверждала:

«Свобода веры присвояется не токмо христианам иностранных исповеданий, но и евреям, магометанам и язычникам: да все народы, в России пребывающие, славят Бога Всемогущего разными языки по Закону и исповеданию праотцев своих, благословляя царствование Российских Монархов и моля Творца вселенной о умножении благоденствия и укреплении силы Империи».

Действительно, на всем протяжении Императорского периода никаких препятствий к исповеданию какой-либо религии в России не ставилось — при условии отказа от «совращения», как говорил Закон, православных русских людей.

Екатерина Великая прекратила всякие неясности, бывшие при Петре Великом и после него. Екатерина I сама была по рождению католичка; Анна Иоанновна, а засим Анна Леопольдовна, в качестве регентши, равно как и Елисавета Петровна, по объяснению католического историка иезуита Андриана Буду, не занимались католическими вопросами.

«Благодаря этому католики могли избежать обращения к правительственным органам, как духовным, так и материальным. Все вопросы разрешала Пропаганда»[5].

«По вступлении на престол Екатерины II, — говорит тот же историк, — такая независимость римско-католической церкви не могла удержаться». И далее добавляет: «Императрица воспретила вместе с тем всякий прозелитизм. Епископам, каноникам, белому и вообще всему духовенству было воспрещено проповедование католицизма явно или скрыто, ибо каждый ущерб, принесенный Православию католичеством, нарушал национальное единство и оказывал помощь усилению польского начала, которое Императрица обрекла на уничтожение»[6].

Во всей ясности перед государственным умом Екатерины II стоял вопрос о необходимости охраны православной веры как основания русского народного единства, и в этом направлении были ограничены всякие возможности католической пропаганды. Она запретила оглашение папских булл и иных распоряжений без согласия русского правительства, а монашеские ордены изъяла из-под власти генералов, проживавших вне России.

Вместе с тем она совершенно не вмешивалась в чисто церковную, догматическую и каноническую область.

В вопросах администрации Рим должен был уступить. Это соответствовало общим отношениям Рима и национальных правительств, ибо каждый конкордат — это и есть уступка Рима в пользу национального государства в части своих административных прав.

Екатерина весьма удачно выбирала людей. Прелат Станислав Систренцевич, назначенный в 1773 году белорусским епископом, а в 1782 году — митрополитом Могилевским и всех католических церквей в России, на протяжении почти трех царствований исполнял свои обязанности. И хотя Ватикан усматривал в некоторых действиях митрополита нарушение своих прав, в особенности когда Систренцевич, по желанию Екатерины, не огласил в России папского распоряжения о закрытии ордена иезуитов, распоряжения случайного и позднее отмененного, в конце концов Ватикан должен был признать организацию католической церкви, установленную в России, не противоречащей каноническому праву и весьма полезной для церкви. «Никогда, ни прежде, ни после, — замечает Ю.Ф. Самарин, — русское правительство не относилось к римской церкви так самостоятельно и решительно, так логично, просто и в то же время так прямодушно, как при Екатерине II»[7].

Сумбурные идеи Павла I создавали в Риме, в глазах Пия VII, «прекрасные перспективы воссоединения в мире и Христовом единстве Запада и Востока. Казалось, что наступит новая эпоха для католической церкви в России. Однако это были сны без будущего. 11/23 марта 1801 года Павел I погиб»[8], — меланхолически замечает А.Буду.

Отношение Александра I к католической церкви было неровно и своеобразно, но на правительственной деятельности это мало отражалось.

Охрана религиозного единства русского народа от покушений католичества являлась совершенно здоровым государственным явлением, ибо Россия неразрывно связана с Православием.

Если в Европе можно было сказать: cujus regio ejus religio (чья власть, того и вера), то в России имело место иное начало. Власть могла быть только такой, какой была вера народа. Потрясения Смутного времени, трагикомедия Самозванца, окружившего себя панами-католиками и женатого на католичке, неудачная попытка польского королевича Владислава занять русский престол, оставаясь католиком, смуты при Петре Великом как результат сомнения в его Православии — все это говорило об одном: русская власть могла быть только православной.

В предоставленных Екатериной II границах католическая церковь в России развивалась и процветала, имея известное влияние в государственной жизни. Не было свободы прозелитизма, но было прочное и достойное положение, полное уважение со стороны власти, о котором в иных странах приходилось только мечтать.

Любопытен один из моментов сношений России с папским престолом в царствование Петра Великого (1697–1707 гг.), великолепно зарисованный покойным знатоком всего того, что касается отношений папской курии к России, историком Е.Ф. Шмурло.

По соображениям политическим, в связи с осложнениями Северной войны после поражения под Нарвой, произведшего на Петра Великого ошеломляющее и угнетающее впечатление, с трудностями в турецком вопросе, Петр Великий искал поддержки великой по тому времени политической силы — папского престола.

Не только беседами и лукавыми намеками, как это делал в свое время Иван Грозный, но своим внешним отношением к католической религии и князьям церкви Петр Великий давал Риму надежду на установление добрых отношений.

Расчетливые политики Рима обладают пылким воображением и за этими действиями видели надежду на подчинение себе «схизматической» России, т.е. всего православного мира. За частными вопросами пропуска через Россию католических миссионеров в Персию и права открытого исповедания католиками своей веры в Москве пред взором Рима возникал соблазнительный образ унии.

«Зимою 1704–1705 гг., — пишет Е.Ф. Шмурло в своей статье «Сношения России с папским престолом в царствование Петра Великого (1697–1707 гг.)»[9], — предвиделось свидание Царя с Августом.

Польскому нунцию Пиньятелли представлялся случай встретиться с русским государем и лично переговорить с ним о делах. В предвидении этой возможности курия снабдила его особой инструкцией (29 ноября 1704 г.). Свидание не состоялось, но самая инструкция осталась любопытным памятником в истории римско-русских отношений того времени.

Инструкция, говорит автор, разработана весьма детально, и главным пунктом был вопрос о «посылке епископа к Московскому Двору».
«Начните с похвалы царю, его качествам, талантам.

Если выпадет случай — а Ваше умение создать таковой, — укажите царю, что разницы между Русской и Латинской церковью по существу нет никакой: у той и другой основанием одинаково служат первые четыре Вселенских Собора, одни и те же Отцы Церкви: Василий Великий, Григорий Назианин, Афанасий, Кирилл, Хризостом. А если, даст Бог, состоится уния, то папа снабдит русских всеми привилегиями, какие даны униатам восточным; сама же уния избавит Россию от малопочетной зависимости от Константинопольского патриарха».

Уния не состоялась. Петр справился и без помощи папы с турками и шведами, но в 1705 году произошла полоцкая трагедия и кощунство в униатской церкви. Петр Великий раскаивался в проявлении своего гнева, и «от полоцкого убийства Римская курия скорее выиграла, чем проиграла». Заглаживая свою вину, царь не только выразил сожаление и сам осудил свой поступок; не только возобновил свои прежние обещания, но и даровал католикам новые льготы, разрешил их капуцинам обзавестись в Москве своим домом, построить там себе церковь.

По существу, льготы эти давались не в силу особого отношения Петра Великого к Риму, а по просьбе поляков, во имя дружественных чувств к королю польскому Августу.

От поляков Петр потребовал взамен равенственного отношения к православному населению в Речи Посполитой. Этими уступками Польши Рим был возмущен, тем не менее полоцкое дело было забыто и в Рим к папе послом был отправлен князь Куракин с определенным поручением просить о непризнании королем польским Станислава Лещинского. Правда, были «достоверные» слухи о церковном соглашении, которое везет князь Куракин. Но это были только слухи. Во всяком случае, так или иначе, польские осложнения для Петра также закончились, и он сумел и в это время в своих сношениях с Римской курией «уберечь» себя от формальных обязательств. А засим времена изменились, и Петр Великий стал держать себя совершенно независимо по отношению к римскому престолу. В конце концов в этом вопросе Петр Великий остался сторонником господствующей Православной Церкви в России[10].

Но если можно понять надежды Рима на Петра Великого, одевшегося в немецкое платье, посещавшего за границею католические храмы и бывшего в дружбе с польским королем Станиславом Августом, то совершенно непонятно, хотя и весьма характерно, отношение папского престола к московскому послу Ивану Ивановичу Чемоданову, которого царь Алексей Михайлович в 1656 году посылал за денежной и иной помощью к Венецианской Республике. Чемоданов ехал по делам, никакого касательства к Римской курии не имевшим, и проезжал через папские владения. Ему был оказан великолепный прием, приглашали даже заехать в Рим, от чего Чемоданов с ужасом отказался.

Рим всеми мерами стремился установить хотя какие-либо связи с Москвой.

«Но пути к этой цели, — говорит тот же неутомимый Е.Ф. Шмурло в другой статье[11], — казалось, совершенно были закрыты. Между Россией и папским престолом и без того всегда стояла стена отчуждения, а со времени Лжедимитрия I, после феерического появления на престоле православных государей тайного “латынника и папежника”, в компании иезуитов и поляков, этих, как их всегда в Москве считали, издавних врагов русской государственности, — с русской стороны тщательно захлопнули и ту единственную дверь, что была в этой стене проделана в предыдущие годы.

Повернувшись к Риму спиной, Москва пресекла в корне всякую попытку к сношению, упорно отказывалась переступить ту грань, что воздвигли между главою римской церкви и Православным Царем потрясающие события смутных лет».

Вот в надежде приоткрыть эту дверь Римская курия схватилась даже за Чемоданова.

Кардинал-секретарь Роспильони поручил венецианскому нунцию Караффе оказывать всевозможное содействие и внимание Чемоданову со товарищи. Забавно читать о всех подробностях предполагаемого приема послов в Ферраре, Болонье и проч., о чем волновался кардинал-секретарь курии. Да и было о чем волноваться. Польша была разгромлена шведами, на Украине гремел Хмельницкий, а Литву захватила Москва. Судьба Речи Посполитой висела на волоске, а вместе с ней и судьба католической церкви в Польше, этого истинного, верного стража истинной веры на отдаленной окраине католической Европы.

А тут, ко всему этому, возник еще вопрос об избрании царя в преемники короля Яна Казимира на польский престол. Замена кандидатуры царя его сыном мало меняла дело.

Словом, неожиданно для себя Иван Иванович Чемоданов попал в большие люди. Кардинал-секретарь предписал нунцию устроить тайное свидание с Чемодановым, сделать ему подарок в 150–200 скуди и заявить ему «о надежде папы на то, что царь и в дальнейшем не изменит своего милостивого отношения к католикам, тем более что расхождение Русской Церкви от римской не Бог весть какое».

Свидание, однако, не состоялось. Послы спешили домой. На выраженное нунцием сожаление, что папа не мог лично принять Чемоданова и поблагодарить царя за милости польским католикам, Чемоданов хотя и любезно, но довольно высокомерно ответил: «Мне известны высокие достоинства особы Александра VII» — и выразил уверенность, что, приехав в Рим, он был бы встречен с почестями даже большими, чем в свое время были приняты послы Ивана Грозного.

В дальнейшем отношение правительства к Римской курии было неравномерно и малопоследовательно.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

С 1905 года открылись перспективы и для прозелитизма — правда, совершенно безнадежного — в центральных русских губерниях среди сплошного православного населения, но весьма опасного и вредного для русской государственной идеи на окраинах, в особенности в Юго-Западном и Северо-Западном краях.

Прозелитизм имел незначительный успех в столицах среди снобирующего высшего общества.
 
2

Россия являлась существенным фактором европейской политики, а при Александре I даже господствующим; она была богата и таровата, русский двор импонировал Ватикану, вот почему Рим, традиционно считавшийся с силою, готов был идти на уступки и не имел никакого желания усложнять своих отношений с Россией

Все, однако, портил польский вопрос. С момента падения Польши польский вопрос был самым большим и самым ненужным осложнением в жизни Рима. Правда, римская политика на протяжении веков помогала, чем могла, чтобы привести королевскую Польшу к гибели, а когда это случилось и политическая гегемония в Восточной Европе перешла окончательно к России, Рим не знал, что ему делать с требованиями поляков.

Если церковная уния в Польско-Литовском государстве, провозглашенная и утвержденная на незаметном и неканоническом соборе в Бресте в 1596 году, явившаяся в результате уверенности иезуита А.Поссевина, что путем этой унии можно подчинить Риму Москву, и нашла яркого сторонника в Риме, то все же хозяевами дела были поляки. И вели они дело унии так, что после падения Польши, при первом соприкосновении с Россией, от унии не осталось и следа. По здравому рассуждению Рим не мог особенно обвинять русское правительство в этом печальном для него факте.

Вместе с тем Рим не обладал средствами ни для того, чтобы уладить польский вопрос, ни для того, чтобы от него отказаться, и этот вопрос в течение почти 125 лет в корне пресекал все возможности Рима в отношении России.

Католики в России были поляками. Духовенство было польское, и взаимное нерасположение под влиянием национальной борьбы, исторической и современной, этих двух народов переходило иногда в ненависть: на борьбу с ней (Польшей) в продолжение веков, по замечанию В.О. Ключевского, были обращены народные силы России[12].

О каком прозелитизме среди русского народа можно было говорить при наличности того факта, что духовенство было польское?.

В России было твердое убеждение, что если русский — это православный, то поляк — обязательно католик. И в результате вселенские начала католической церкви свелись к польскому национализму, поскольку католицизм соприкасался с православной Россией.

Это предубеждение Рим мог попытаться ликвидировать только после разрешения польского вопроса.

И действительно, после восстановления независимой Польши Рим стал организовывать на польской территории, но уже вне польской национальной идеи, свои средства будущего религиозного наступления на православную Россию.

Однако в Польше Рим встретил препятствие. Рим пришел сначала в недоумение, а затем и в некоторое раздражение и принял свои меры.

Иностранный наблюдатель, правоверный католик, капитан Мак Гуллах, будучи в Москве в 1923 году, сделал вывод, что Россия «наверное в скором времени станет доступной для миссионеров всех исповеданий»[13]. Забывая, что в России есть Православная Церковь, живущая тысячу лет славной жизнью, связанная всеми своими нитями с народом и омытая страдальческой кровью во времена большевистского лихолетия, этот иностранец убежден, что главная роль духовного просветителя русского народа будет принадлежать католичеству и что единственным осложнением является недостаток католических священников русской национальности.

«Сам Рим, — продолжает автор, — держится тактики принятия обращенных (русских) скорее на обряд униатский, чем латинский, имея в виду, что церковь католическая в России находится в руках польских священников, которые в массе чувствуют антипатию к русским; эти же последние, к сожалению, платят им во сто раз больше. Страшная взаимная вражда, которая существует, между русскими и поляками, препятствует в значительной мере успеху проектов Рима на Востоке, подобно тому как в свое время такие же причины сильно помешали папской политике на островах далекого Запада. Одним словом, в случае, если Ватикан начнет оказывать излишнее внимание русским католикам — оскорбит поляков, особенно светских, которые более шови­нистичны, чем польское духовенство. K этому должен добавить, что сообщение большевистской печати о преследовании польским правительством православной церкви и даже униатов в колоссальной мере увеличило трудности в русском вопросе, осуществляемом Ватиканом» (с. 407).

К этой оценке, недалекой от истины, отношений польского духовенства ко всему русскому (исключения всегда и везде бывают) добавляет несколько осторожных, но еще более знаменательных замечаний покойный священник Диодор Колпинский, который, будучи католическим священником «восточного обряда», ввиду своего русского происхождения встретил такие осложнения в своей работе в Польше, что должен был ее покинуть.

«Мы имеем в виду скорее ограничения и стеснения, проистекающие из внутреннего содержания самого католицизма в России, который неразрывно был связан с польской идеей, являясь до известной степени ее оплотом. И не только простой народ, но и более просвещенные круги русской общественности в каждой католической церкви видели церковь польскую, в каждом католическом священнике— священника польского, не говоря уже о так утвердившемся, к сожалению, в России термине, определяющем католическую религию “польской верой”. Существовало, правда, и не польское духовенство католическое, но кто об этом знал? Основной стихией была стихия польская, и ей должны были подчиняться иные национальности. Положение это могло еще так или иначе существовать до манифеста Государя Николая II о веротерпимости; после же манифеста должна была произойти какая-либо перемена, в противном случае нельзя было и говорить о каком-либо насаждении католичества среди русских... Нет поэтому ничего удивительного, что всякого, принявшего католицизм в России, считали изменником русской народности и культуры. Это обстоятельство, вредное для католической идеи, как-то не останавливало на себе внимания польского духовенства, занятого своими делами и думающего почти исключительно о сохранении и развитии религиозного и национального духа среди своих. Влияло на это в значительной мере и некоторое традиционно-пренебрежительное устранение подавляющей части польского духовенства от сближения с русской культурой, более глубоко и широко понятой. Довольствовались исключительно необходимым сближением с русской стихией в целях самосохранения и администрации. Вместе с тем знание языка, часто весьма относительное, сношения с властью, чтение газет, временами личные отношения с русскими — все это, естественно, ни на один шаг не могло приблизить священника поляка к пониманию русской культуры, психики, ее стремлений, порывов, падений, потребностей. Иное, однако, отношение ко всему русскому могло быть достоянием немногочисленных единиц среди клира, которые морально и культурно поднялись над уровнем масс и могли своим личным, напряженным трудом преодолеть как внутренние препятствия, так и внешние неудобства»[14].

В 1870 году в России было издано распоряжение о совершении так называемых добавочных богослужений на русском языке. Епископ Станевский, управлявший Могилевской римско-католической архиепископией, писал Луцко-Житомирскому епископу В.Боровскому:

«Мы привыкли и сроднились с польским языком в религии, но если высшие соображения Государя, в общих интересах Его народа, повелевают нам пожертвовать им для общего блага, то мы должны это сделать с радостью»[15].

Однако этот призыв католического архипастыря не имел никаких последствий. Через несколько лет из донесений виленского, гродненского и ковенского губернаторов оказалось, что по-прежнему никто русским языком не пользуется.

Таким образом, русское правительство, не покушаясь нисколько на латинский язык как язык богослужебный и не понимая, почему в России, рядом с латинским языком, в католической церкви должен быть исключительно язык польский, а не государственный, все же не могло принудить католическое духовенства пользоваться русским языком.

5 апреля 1869 года Луцкий епископ Боровский писал Пию IX: «Если Петербургская Коллегия является сетями, которые должны завлечь всех католиков России и Польши в схизму, мечом прерывая отношения с Апостолическим Престолом, то русский язык, который стремятся ввести в церковь, будет ядом, который отравит рыбу»[16]. Между тем введение русского языка имело в виду приостановить полонизацию малороссов и белорусов, и в этом польское духовенство видело смерть католицизма, связанного именно с польской идеей. Выживая местные наречия из церкви, язык польский, по замечанию А.Буду, стал до известной степени языком церкви даже там, где он был для населения чужим[17].

Таким образом, борьба с полонизацией непольского населения России была, по убеждению польского епископа, борьбой с католической церковью.

Тот же Боровский уверял Рим: «Утверждают, что нужно отделить польский национализм от католицизма будто бы для покоя в государстве, но в этом и есть обман, и чем сильнее выдвигается этот подлог, тем сильнее подрывается положение католических властей»[18].

Историк А.Буду вынужден признать:

«Теоретически русский язык не мог ни в чем вредить ни вере, ни католическому благочестию, с другой стороны, было правильно также и указание, что вера не была так тесно связана с национальностью. Неудивительно поэтому, что этот вопрос, рассматриваемый абстрактно, создал затруднения для советников Апостолического Престола»[19]. Оказалась, как и следовало ожидать, «тысяча осложнений». Во всяком случае, Рим заявил, что этого вопроса нельзя решать без «предварительного заключения епископата Царства Польского и России», а для этого им должна быть предоставлена «полная и совершенная свобода обмена мнений с Римом»[20], т.е. должно не только возвратиться к конкордату 1847 года, но и пойти гораздо дальше. Таким образом, это основательное требование русского правительства было похоронено в 1873 году, ибо иначе это было бы действием «против польской национальности»[21].

Совсем иначе отнеслось к подобному вопросу католическое духовенство, польское правительство и общество в современной Польше. В своем объединенном походе на Православие оно принудило православную иерархию стать на почву полонизации непольского населения путем перевода не только «добавочных» служб (молебнов, панихид и пр.), но и самой литургии на польский язык, путем преподавания на польском языке Закона Божия и церковной проповеди. Народ оказывает упорное сопротивление, но положение его становится все более трудным, так как все образование православного духовенства в Польше полонизировано от верху до низу.

Такая же борьба ведется в литовских областях Польши с литовским языком.
 
3

В 1596 году в Бресте западно-русский православный епископат изменил Православию и под песнопение «Te Deum», под пушечную пальбу перешел в унию с Римом.

В 1839 году в гораздо более скромной обстановке и более мирно униатский епископат, вместе с владыкой Семашко и всем духовенством, возвратился в Православие. Эта «несчастная и навсегда прискорбная измена некоторых епископов» поразила Рим в самое сердце.

Папа понимал, что ликвидацию унии ускорило польское восстание 1831 года, но винить в этом русского Императора он не мог. Почему же, в самом деле, русский Император должен оберегать интересы той церкви, духовенство которой приняло участие в восстании против власти.

Польское восстание 1831 года в Риме поддержано не было, скорее наоборот.

«Наследник Пия VIII, папа Григорий XVI, застал Европу в разгаре кризиса. От июльских дней шла гроза, возбуждающая людей, рушащая троны; все, что было искусственного и временного, в здании, построенном в Вене (Венский конгресс 1815 года), — грозило падением. Якобинизм, полный анархического чувства, часто скрывается под формой либерализма... Ирландия, Испания, Бельгия, Польша, Италия кипели в огне восстания... Часть папских провинций бунтует, а у папы нет войска, и он вынужден, использовав мирные средства, обратиться за помощью к непопулярной Австрии... Григорий XVI остался владыкой, который царствовал, но не управлял... Скорее теолог, чем правитель, он предоставил власть государственному секретарю Ламбрускини, генуэзцу, стороннику абсолютизма»[22].

Из этих фактических данных тот же католический историк Буду делает вывод в пользу Рима: Григорий XVI осудил польское восстание 1831 года потому, что «революция была вызвана людьми, безразлично или даже враждебно относящимися к католичеству, которые после совершения решительных шагов хотели привлечь к себе массы через духовенство»... Нет ничего удивительного, что новый папа видел в польском движении скорее революцию, чем крестовый поход, а революции, начиная с июльской 1830 года, были враждебны религии. Папа писал польским епископам 15 февраля 1831 года: «Церковь ненавидит шум оружия и бунты; все, что нарушает покой государства, — строго воспрещено Божиим слугам, ибо Бог — Творец вселенной и явился, чтобы принести на землю мир»[23].

Такое отношение вызвало в Польше угнетенное настроение, а во Франции аббат Ламене пламенно протестовал, однако Рим был тверд.

Установление порядка в Польше Николаем I не встретило возражений со стороны Рима, ибо Николай I был восстановителем законного начала, а этого с таким большим трудом добился папа в своих собственных владениях.

Кроме того, папа увидал, что католическое духовенство в России так занято вопросами политическими, что ему совсем нет времени заниматься вопросами церковными.

По словам русского исследователя графа Д.Толстого, «папа с прискорбием обязан был, наконец, сознаться в жалком состоянии епархий, находящихся в России, в развращении нравов и ослаблении чувства веры среди латинской паствы».

Польская оппозиция в России и польское католическое духовенство были поражены поведением Рима и с ужасом смотрели на сближение папы с русским царем. Дабы воспрепятствовать добрым отношениям, когда постепенно изгладилась память событий 1831 г. и ликвидации унии в 1839 году, и даже воспрепятствовать самому свиданию царя с папой, была изобретена, инсценирована и осуществлена поразительная даже для привыкших к этой работе поляков история самозванки Макрины Мечиславской.

Историю Макрины необходимо внести в учебники русской истории как пример тех трудностей, с которыми боролась Россия на путях своего утверждения в Европе.

10 сентября 1845 года приехала в Париж монахиня в одеянии базилианки. Она назвала себя Ириной-Макриной Мечиславской, игуменией базилианского монастыря в Минске. Она привезла с собой наилучшие рекомендации, в том числе из Познани от знаменитого генерала-повстанца Хлоповского и других лиц.

Уже через 10 дней, 20 сентября, газета польских эмигрантов «Третье мая», издаваемая князем Адамом Чарторийским, рассказала о невероятных мучениях за веру, которым была подвергнута в России игумения Мечиславская и ее сестры.

Пребывание Мечиславской и ее спутников в Париже и путешествие по Франции было сплошным триумфом «мученицы». Когда они прибыли в Лион, «экипаж кардинала архиепископа де Бональда уже их ожидал». Там ее окружила толпа почитателей. В Марселе епископ после торжественной службы посадил ее в закристии рядом с собою, велел народу дефилировать и целовать его перстень и крест на Макрине.

Во всех городах, через которые они проезжали, происходило то же самое.

«Ее одежду разрывали на части, как реликвию, она получала множество писем с просьбой о молитве и о какой-нибудь вещи на память. Ее предупреждали не ехать на купеческом корабле, ввиду русских фрегатов, пребывающих на этом море».

Привез ее за границу Александр Еловицкий, участник восстания 1831 года на Подолии. В Париж он прибыл в 1832 году, организовал Общество научной помощи, был членом Литературного общества, созданного польской эмиграцией. В 1841 году он становится клириком, в 1842 году появляется в Риме и вступает в только что образованный польский монашеский орден Воскресения.

Это был польский патриот в сутане монаха. Несомненно, что именно он вывел Макрину в свет, служил этому делу за совесть. Это было служением польскому делу. Он был душой этой поразительной по тому времени мистификации.
1 ноября 1845 года Еловицкий появился с Макриной в Риме.

«В день приезда, т.е. в воскресение, были мы у кардинала (статс-секретаря), который принял нас со святым одушевлением и предложил всяческую помощь, свободный вход во все монастыри и вообще все, чего мы только пожелали».

И тут же, повествуя о ее успехе в Риме, добавляет: «Она святая. Много от нее можно ожидать для Польши».

В Риме такому визиту весьма обрадовались. В Риме по поводу политики Николая I накопилось много горечи, но фактов преследования не было. И вообще необходимо было отношения с Россией урегулировать. И в этом смысле Макрина оказалась посланной самой судьбой.

Мало того, прием и внимание, оказанные этой «мученице», должны были явиться целительным бальзамом на раны, которые причинил Рим Польше своим отношением к восстанию 1831 года.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

История Макрины стала европейской сенсацией. Известный политический деятель О’Конель внес запрос в английский парламент о религиозных преследованиях русского правительства. В том же 1845 году была издана французская брошюра о Макрине и вместе с газетами проникла в Рим.

5 ноября Макрина была принята Григорием XVI. Сопровождал ее в числе других Еловицкий. Выслушав ее рассказы, папа со скорбью и удивлением воскликнул: «Семь лет, семь лет, столько выстрадала, а я ничего не знал. Была бы замечательная история, если бы государь встретился в моей передней со своей жертвой».

Еловицкий тоже не терял времени и устами Макрины просил папу установить юбилейный год в честь Польши. Папа просьбу отклонил, утешив просительницу, что «кровь мучеников с большим успехом взывает к Богу о спасении отечества».

Однако рассказы Макрины были настолько поразительны, что папа поручил Еловицкому их записать. Была создана комиссия. Комиссия составила подробный протокол, и вот что оказалось.

Летом 1838 года епископ Семашко трижды обращался к минским базилианкам с требованием перейти в Православие. Монахини отказались даже подписаться в том, что получили такое требование. Тогда явился сам Семашко и вступил в спор с монахинями. Через три дня явился епископ Семашко вместе с губернатором Ушаковым и отрядом солдат и погнал игумению, вместе с монашками, и они шли семь дней, пока не пришли в Витебск. В дороге их не кормили и над ними издевались.

В Витебске они были отданы под надзор некоего Михалевича, бывшего униатского священника, перешедшего в Православие. Они обслуживали мужской монастырь и питались вместе со свиньями. Через два месяца, по приказанию епископа Семашко, их стали сечь розгами, раздевая донага. Экзекуции были публичные, лилась кровь, висели куски мяса, но они были тверды в своей вере. Несколько сестер умерли от бичеваний, одну сожгли в печке, а другую монах убил, ударив поленом по голове.

Затем их выселили за город, где они должны были выровнять так называемую Лысую Гору, на месте которой предполагалось построить епископский дворец для Семашко. В течение работ, на протяжении нескольких месяцев, погибли 14 сестер. Однажды прибыл сам епископ Семашко и снова потребовал перехода в Православие; получив отказ, он собственноручно выбил игумении девять зубов, а засим показал царский указ нижеследующего содержания:

«Все, что бы то ни было, что архи-архи-архиерей Семашко совершил, и все, что совершит для расширения православной веры, все это признаю и одобряю и все за святое и наисвятое признаю и приказываю, чтобы ему ни в чем не ставилось препятствий. А в случае сопротивления приказываю, дабы, по требованию архи-архи-архиерея Семашко, в каждое время и в количестве, в каком ему необходимо, были ему даны войска, а указ этот собственноручною рукою подписываю: Николай I».

Несмотря на явный вздор, указ этот был тщательно записан в протокол.

В этот вечер, повествует далее Макрина, их бичевали до полуночи и одна из сестер умерла. Так продолжалось несколько лет, их перегоняли с места на место и в живых осталось только четверо, которые, в том числе и игумения Макрина, в ночь с 31 марта на 1 апреля 1845 года бежали. В последнее время они находились в маленьком местечке в Минской губернии, где, между прочим, православные монахи зашивали их в мешки, привязывали веревкой за шею и гатили по воде за своими лодками, требуя отречения от креста. Таких купаний было шесть, и в них захлебнулось три сестры. Убежав, все разошлись в разные стороны, игумения бродила около трех месяцев в холоде и голоде, пока не попала в прусские владения.

Допрос производился по-польски. Протокол составлен на польском, французском и итальянском языках. Допрос производился с 6 ноября до 6 декабря 1845 года и на протоколе значатся подписи ксендза Максимилиана Рылло — ректора Римской пропаганды, Александра Еловицкого, который доставил Макрину в Рим, и Алоизия Лейтнера — теолога из Римской пропаганды[24].

В Риме Макрина была источником живейшего интереса общества, которое ее весьма часто посещало. Всем этим в особенности интересовалась польская эмиграция в связи с предполагавшимся приездом в Рим Императора Николая I. Дело Макрины должно было быть весьма существенною палкой в колесах возможного соглашения Рима и России.

13 декабря нового стиля 1845 года Император Николай I прибыл в Рим.

При свидании с Императором папа о Макрине не сказал ни одного слова.

О всем этом деле Николай I знал еще до своего посещения папы, и оно вызвало в нем «бешенство».
25 октября (7 ноября) Император писал Паскевичу:

«Новое мошенничество, измышленное поляками в отношении монахини, вызвало в Риме такое впечатление, которого желали; женщина, которой указано играть роль, находится там, и ее подвергают формальному допросу. Никогда мы не избежим подобных авантюр, ибо теперь борются только при помощи лжи».

23 ноября (5 декабря) он снова возвращается к тому же вопросу.

«Кажется, они сами стыдятся того, что обнаружилось при допросе монахини, и несомненно не верят этому мошеннику Еловицкому, который ее привез и всюду показывал в качестве “мученицы”. Какой каналья».

Русский представитель в Риме Бутенев сообщил Императору о допросе; сведения об этом он получил от австрийского посла Лютцова, который говорил ему только о сомнениях и недостоверностях, которые возникли в результате этого допроса[25].

Допрос Макрины был закончен 6 декабря 1845 года, за неделю до приезда в Рим Николая I.

В день свидания с папой, 1/13 декабря, Николай I пригласил к себе статс-секретаря кардинала Ламбрускини. Император решил открыто пойти навстречу этой интриге.

Между кардиналом и Императором произошел живой обмен мнениями. Выводы можно было сделать не в пользу Рима.

Говоря о поляках, Император заявил: «Под маской веры они стремятся всегда интриговать и чернить мое правительство, дабы таким способом распространять свои революционные намерения... Знаю, что вы все здесь в Риме от этого весьма далеки; но поляки всюду вносят движение. И тут, даже в Риме, вы имеете польского ксендза, который, насколько только можно, враждебно к нам относится, а именно некоего Еловицкого, верного слугу князя Чарторийского. Он выявил здесь всю интригу игуменьи из Минска».

Кардинал ответил, что он не может сказать, есть ли во всем этом интрига и в чем она состоит. Если это правда, то апостолический престол не принимает в этом никакого участия. Что касается монахини из Минска, то сделано только то, что требовала христианское милосердие, ей представлено только убежище, дабы она могла спокойно жить; она даже не может ни с кем разговаривать, так как никто не знает ее языка.

«Но я знаю, — ответил Император, — что произведен ее допрос и записаны ее показания». «По чьему распоряжению?» — спросил кардинал. «Я это знаю», — сказал царь. «Я об этом не знаю, — ответил Ламбрускини, — и могу уверить Ваше Величество с полным убеждением, что хорошо знаю, что никакого распоряжения, никакого приказа в этом деле не было дано»[26].

Кардинал по существу творил неправду. Было ли дано распоряжение или нет, но факт только тот, что сам папа поручил записать показания Макрины, о чем и обозначено на самом протоколе допроса, и когда 25 января 1846 года протокол был опубликован в печати, произошло замешательство. В это время шли переговоры о конкордате с Россией и папский престол всеми мерами стремился выпутаться из этой истории, от всего отрекаясь.

12 февраля было помещено в газете «l’Ami de la Religion» письмо из Рима, в котором апостолический престол снимал с себя всякую ответственность. Папа заявлял, что он даже не видел протокола, не знает ни его формы, ни содержания. Рылло, в качестве миссионера, оказался в результате этой истории где-то в Африке, где и умер в 1848 г. Принужден был покинуть Рим и Еловицкий. «В весьма непродолжительном времени, он отправился, по распоряжению своей духовной власти, в Париж»[27].

Русское правительство произвело расследование, и никакой Макрины Мечиславской обнаружено не было, такой игуменьи базилиан­ского монастыря в России вообще не было, о чем в январе 1846 года и было официально объявлено.

«Нота была принята со скептицизмом», — говорит историк этого вопроса Я.Урбан.

По его мнению, не так было произведено расследование и что лучше было бы «поручить кому-либо из католической иерархии выяснить дело и заявить протест за границу». «Этого не было сделано, и европейское общественное мнение русской ноте не поверило, считая ее за новый обман петербургской дипломатии. Французский посол в Риме, Росси, прочитав ноту, будто бы сказал: “До сего времени сомневался в правдивости показаний Макрины Мечиславской, но теперь начинаю по-настоящему верить”»[28].

16 июня 1846 года престол занял Пий IX. Макрина оставалась в Риме и даже творила чудеса — вернула какому-то миссионеру утраченный голос[29].

20 октября ее посетил папа. Тут же оказался Еловицкий, снова вернувшийся в Рим.

Папа обратился к игуменье монастыря: «Вот достойная мученица, вам дано счастье иметь ее в своем монастыре», посадил ее рядом с собой, много говорил о Польше и благодарил Бога, который в лице ее избрал особу, ставшую оружием наказания врагов церкви. В результате поручил себя молитвам Макрины[30].

Макрина отдала визит папе 4 ноября. Со времени прибытия в Рим Макрины возникла мысль устроить для нее монастырь. Ждали сестер, которые вместе с ней ушли из России. «Однако, — говорит Я.Урбан, — шли месяцы, а подруги Макрины не являлись. В конце концов их перестали ожидать и решили, что они погибли»[3l].

Устройством монастыря занялся Еловицкий. Монастырь оказался в ведении ордена Воскресения, и не униатский, а латинский.

В феврале 1848 года Макрина встретилась в Риме с А.Мицкевичем.

В сороковых годах, под влиянием Товянского, А.Мицкевич порвал с католической церковью, которой руководили такие реакционеры, как папа Григорий XVI и кардинал Ламбрускини.

Новый папа обещал быть либеральнее. В Европе начиналось революционное движение. Мицкевич мечтал организовать легионы для освобождения Польши и борьбы с Россией. В Риме встретил своего старого знакомого Еловицкого, с которым резко разошелся в 1842 году.

Однако в Риме Мицкевич не нашел того, чего ожидал. Пий IX только что заключил конкордат с Россией и сам боялся революционных настроений. Первое свидание вышло неудачное. Мицкевич вышел уничтоженным. Еловицкий устроил второе свидание. Папа ведет себя растерянно, благословляет «знамя и польских солдат», но быстро опомнился и отказался от занятой позиции «бойца за свободу». Мицкевич с горстью легионеров марширует по Ломбардии, везде объявляя, что несет специальное благословение папы. Папа вышел из себя. Произошел разрыв и с Еловицким. В таких обстоятельствах и настроениях Мицкевич встретился с Макриной, под ее влиянием вернулся к церкви и исповедовался у Еловицкого. Потом они остались врагами, и вражду эту Еловицкий хранил и после смерти Мицкевича.

Вскоре после устройства монастыря Еловицкий поссорился с Макриной и уехал на постоянное жительство в Париж, изредка только посещая Рим.

Очень скоро выяснилось, что Макрина не способна управлять монастырем и жестоко обращается с подчиненными, так что «Святой престол должен был вмешиваться в эти домашние споры и наводить порядок». Наконец, она была устранена от заведования монастырем. В 1850 году много лиц, в том числе кардинал и святой отец, разочаровались в Мечиславской. Начали сомневаться в ее прошлом.

Несмотря на это, Ю.Словацкий в 1861 году написал поэму «Макрина Мечиславская», бывшую ее апофеозом. Большое внимание уделял ей и знаменитый драматург Выспянский.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

А между тем в душе самой Макрины шла борьба правды с ложью. Исповедники монастыря быстро сменяли один другого и о Макрине говорили уклончиво. 11 февраля 1869 года Макрина умерла, по словам официальных реляций, in odore sanctitatis, а по словам Я.Урбана, «Макрина в последние дни своей жизни испытывала угрызения совести — вокруг себя видела ад, не хотела исповедоваться». С ней много хлопот имел ее духовник и требовал особого благословения папы и особого разрешения ее грехов[32].
И не удивительно.
Вот к какому выводу пришел ее историк иезуит отец Я.Урбан:

«Фамилия Мечиславской является такой же самой выдумкой обманщицы, как и другие ее выдумки. Настоящая ее фамилия Винчева». Она была вдовой и служила кухаркой у сестер-бернардинок в Вильне. Она не была игуменией, вообще не была монахиней, и все, что она рассказывала — чистейшее вранье от первого до последнего слова. Просто и ясно.

Однако эта выдуманная история в течение долгого времени была одним из главных доказательств преследования католиков в России, обсуждалась в европейской прессе и в парламентах, и опровержениям русского правительства не верили. Свою роль мученицы Макрина исполняла 24 года и чуть-чуть не была канонизирована. И после смерти ее ложь почиталась одним из главных доказательств преступлений русского правительства против католицизма в России.

«Ложь, да еще такая, — восклицает Я.Урбан, — не заслуживает благоговейного отношения»[33].

Все это было в свое время разъяснено митрополитом Иосифом Семашко. В его записках под 1845 годом значится:

«Еще прискорбнее случай, описанный в письме моем к графу Протасову от 6 декабря. Это была бесстыдная клевета, напечатанная польской партией во французских газетах, о гонениях на униатских монахинь и претерпенных якобы мучениях одной из них (Мечиславской). Здесь все выдумано: и факты, и местности, и самые названия... А между тем мнимую Мечиславскую водили по всей Европе напоказ, как мученицу. Впоследствии разъяснилось, что Мечиславская никогда не была ни русскою, ни униатской монахиней; что она была латинянка и даже неодобрительного поведения и что ее избрала, снарядила, отправила и руководила польская партия».

25 апреля 1855 года митрополит Иосиф Семашко отправил рапорт Святейшему Синоду о книге, изданной в Париже в 1853 году под заглавием «Рим», наполненной, как говорит митрополит, клеветой по делу воссоединения униатов. Книга эта написана какой-то французской путешественницей, довольно поверхностна по своему содержанию и написана в виде писем.

В письме от 28 марта автор книги описывает встречу свою в одном из римских монастырей с какой-то Марией Мечиславской, будто бы игуменией Минского униатского монастыря, которую превозносит как святую и мученицу.

В дальнейшем в этом письме повторены все рассказы Мечиславской, и дальше митрополит Иосиф Семашко пишет:

«Здесь все от начала до конца невежественное сплетение нелепостей и гнусной клеветы. Тут выдумано все — и происшествие, и само название.

Нужно знать, что женский базилианский монастырь существовал в Минске только по 1834 год, не имев даже особой церкви. Здание сего монастыря потребовалось для помещения госпиталя и, как взамен оных дан упраздненный Кармелитский монастырь, каменный с прекрасной каменною же церковью в местечке Мядзиолах, в 150 вepстах от города Минска, то минские монахини с их настоятельницей Прасковьей Левшецкой в том же 1834 году переведены были в Мядзиольский монастырь. С того времени ни одна из сих монахинь не только не была переводима из Мядзиоля, но даже никуда временно не требовалась... Следовательно, я не мог посещать в 1838 году Минского женского монастыря, когда его вовсе в Минске не было, да и притом весь этот год я безотлучно по должности находился в С.-Петербурге. Следовательно, не мог я тогда истязать и отправлять из Минска прежде в Витебск, а после в Полоцк игуменью Макрину Мечиславскую с 35 монахинями... Выдумав бессовестно небывалую игуменью Макрину Мечиславскую, небывалый в 1934 году Минский монастырь и небывалое число (35 монахинь) оного — сочинитель всей этой басни столь же бессовестно поименовал в примечании к письму целый ряд монахинь, подвергнутых якобы истязанию и замученных...

Вся эта гнусная выдумка, напечатанная в 1853 году, по-видимому, устремлена лично на меня одного, но самое содержание ее уже не ново. Еще в 1845 году разглашены были в иностранных газетах подобные клеветы, только в более пространном объеме и с явным намерением опорочить русское правительство... Еще позже доходили ко мне разновременные сведения, якобы Мечиславская была снаряжаема в одном из Виленских римско-католических женских монастырей.

Многие, в том числе, может быть, и Святейший Синод, подумают: зачем обращать внимание на эти гнусные выдумки, плод неправедной и бессильной злобы?.. Однако ж честное имя должно быть драгоценно для честного человека, и я обязан пещись о нем, не только для себя, но и для Церкви Православной, которой я усердный сын и небесполезный деятель».

Однако всем разъяснениям как русского правительства, так и митрополита Семашко, европейское общественное мнение не поверило. Макрина Мечиславская в качестве мученицы триумфально прошла по Европе и чуть была не причислена к лику святых католической церкви в качестве мученицы русского изуверства. И вот, почти 100 лет спустя, иезуитский деятель подтверждает правильность всего того, что говорило по этому поводу русское правительство, обнаруживает клевету.

Однако ложь эта была разоблачена после того, как она принесла все свои злые плоды.

Несмотря на историю с Мечиславской, на польское восстание и на возвращение униатов в Православие, Рим заключил конкордат с Россией. Поставив крест на вопросе возвращения униатов в Православие, Рим получил новую Херсонскую епархию с викарным епископом в ней, а также духовную семинарию.

Конкордат этот был встречен православными людьми с большим сомнением. Московский митрополит Филарет заметил: «Мы вынуждены скорее обороняться против Рима, чем на него наступать». Конкордат был подписан 22 июля/3 августа 1847 г.

Рим во всяком случае понял, что с Россией нужно действовать какими-то иными способами.
 
4

Конкордат оставил в стороне вопрос о нунциатуре.

В русских условиях нунций мог только осложнять и без того трудное положение вещей. Правительство имело своего представителя при Ватикане и через него сносилось с курией. Само католическое духовенство не очень желало появления наблюдателя курии в России.

Митрополит Систренцевич всеми мерами препятствовал появлению нунция, и при Екатерине II это ему удавалось.

Павел I, увлеченный всемирными задачами, принявший на себя заботу о католическом мальтийском ордене, смотрел на вещи иначе, и в 1797 году без всяких условий в Петербург прибыл папский нунций граф Литта — епископ Фивский. Пребывание, однако, продолжалось недолго. Граф Литта во все вмешивался, всех против себя вооружил и заявил протест против назначения Сероковского, избранного Императором на Каменецкую кафедру.

В результате 29 апреля 1799 года последовал именной, данный генералу от инфантерии Беклешову, указ о «нечинении исполнения по папским буллам без Высочайшего утверждения». Указ весьма краткий и энергичный.

«Нашед ненужным всегдашнее пребывание папского посла при дворе Нашем, еще менее правление его Католическою Церковью в Империи Нашей, рассудили мы за благо: окончив нунциатуру архиепископа Фивского, повелеть ему оставить владения Наши, начальство же над духовенством католическим препоручить митрополиту Систренцевичу, от коего во все епархии и послано будет о сем извещение. Вам через сие предписываю: впредь иметь наблюдение, дабы Папа, не взирая на изгнание его из престольного града и странствования по разным местам, не послал епископам или другим начальникам духовных католических властей в приобретенных польских губерниях булл, могущих произвесть недоумение и клонящихся на присвоение себе власти управлять оным краем. В таких случаях подобные повеления папские не допущать и не терпеть по ним никакого исполнения без предварительного утверждения нашего» (Полное собрание законов № 18949).

К этому надлежит добавить, что графу Литта было приказано оставить Петербург в двадцать четыре часа.

При вступлении на престол Императора Александра I была сделана попытка прислать нунция в виде специального посла для принесения поздравления. В суматохе правительство согласилось, потом спохватилось, но было уже поздно.

Назначенный послом Ареццо прибыл в Вену, но по совершенно случайной причине, по случаю выдачи папским правительством Наполеону I французского эмигранта Вернета, состоявшего на русской службе, поездка Ареццо в Петербург не состоялась.

На коронацию Николая I прибыл специальный посол папы, губернатор Рима монсиньор Бернетти. Однако его миссия никаких особых результатов не дала. Бернетти, по-видимому, в обстановке не разобрался и никакого плана действия не выработал.

Таким образом, приходилось обходиться без нунция. Это усложняло положение Рима, но во всяком случае положение было много лучше, чем в Англии, и не хуже, чем во Франции[34].

Дело шло и развивалось. Еще в 1807 г. по поводу войн с Наполеоном митрополит Систренцевич писал духовенству: «Мы исповедуем веру свою в России без малейшего стеснения и с такой свободой, как бы она была верою господствующей». Россия не все обещала, но то, что обещала, — исполняла. Бытовые условия сглаживали требования закона. Жилось широко и привольно, и среди этого укреплявшегося благополучия — неожиданный подводный камень, повлекший за собою катастрофу, которую, казалось, никто не предвидел, — польское восстание 1863 года.

«Что делают ваши ксендзы? Начальствуют над повстанческими отрядами?» — с грустью спрашивал Пий IX одного из священников, прибывших в 1863 году из Польши. «Отец святой, — ответил монах, — говорят только об одном из них (Мицкевиче), который добросовестно решил быть в роли Маккавея». «Тем не менее, это печальное дело», — добавил папа[35].

«Было больше таких, которые не поступали согласно с правилами Церкви: многие из них позднее прибывали в Рим, чтобы получить прощение за нарушение норм канонического права, к чему с удивительной бессмысленностью подвинуло их чувство экзальтированного патриотизма», — строго добавляет католический историк Буду[36].
11/23 мая 1863 года гневно и сурово писал Александр II папе:

«Я уже обратил внимание Вашего Святейшества на недопустимое поведение и даже преступления значительной части римско-католического духовенства в Царстве Польском. Этот союз слуг алтаря с разрушителями общественного порядка является одним из наиболее возмущающих явлений нашего времени. Вашему Святейшеству, равно как и мне, должно лежать на сердце их укрощение»[37].
Что на это мог ответить папа?

Государство, защищая себя, должно было привести в порядок то духовенство, которое участием в восстании угрожало государственному и общественному порядку. Польское духовенство должно было получить то, что оно посеяло. И Риму надлежало уклониться от всякого вмешательства в русские дела. Произошло, однако, иначе.

После начала восстания 1863 года и в связи с конвенцией России и Пруссии по польскому вопросу от 8 февраля 1863 года Франция — тогда Империя Наполеона III — пыталась возбудить иностранные кабинеты против России и действительно 17 июля 1863 года выступила с предложением созыва международной конференции по польским делам. Францию поддержали Англия и Австрия. После знаменитого меморандума канцлера Горчакова Англия устами либерала Росселя заявила: «Ни обязательства Англии, ни ее честь не требуют от нас объявления войны России по поводу Польши». Неудачное выступление Франции вызвало разочарование самих поляков, ибо Франция «только обольщала вождей восстания для того, чтобы в последний момент их покинуть». Наиболее сомнительной во всей этой истории была роль Австрии, которая, хотя еще недавно была разбита при Сольферино, все же подстрекала Францию вмешаться в польский вопрос в России, не касаясь своего собственного польского вопроса. В 1863 году судьба папской области была в руках Франции, защищавшей ее и против Австрии, и против Савойского дома. Франция оказывала, какое могла, давление на Пия IX, требуя его выступления. Первоначально Пий IX, исходя из чисто церковных соображений, осудил всякое участие духовенства в борьбе. Однако папу уверили, что имеется только два выхода: или независимая Польша — или Польша станет жертвой православной схизмы. Папа, с одной стороны, писал примирительные письма к русскому Императору и в то же время принял адрес народного революционного польского правительства, подписанный князем Владиславом Чарторийским и доставленный Стефаном Любомирским. В денежной помощи папа Польше отказал. 28 августа в Риме было торжественное моление за Польшу.

Папа продолжал оказывать влияние на австрийское правительство. Против действий папы заявили протест послы русский и прусский. В России начались репрессии против католического духовенства, в особенности в Литве и в Царстве Польском. Рим вступил в длительный конфликт. «Его Святейшеству желательно, чтобы все молились о Польше... Католическая Польша служит оплотом против нашествия ереси... нужно молиться, чтобы она, не изменяя своему характеру, оставалась верною данному ей от Бога назначению и сохранила неприкосновенным католическое знамя»[38]. Дело окончились тем, что конкордат, заключенный в 1847 году, был отменен указом следующего содержания:

«1866 год ноября 22 дня, именной данный Сенату, распубликованный того же ноября. О том, чтобы дела Римского исповедания впредь ведались установленными для того в государстве властями и управлениями на основании коренных законов Империи и Царства Польского.

Действиями Римского двора прерваны сношения оного и вследствие того заключенные сим двором 22 июля/3 августа 1847 года условия и состоявшиеся в дополнение оных особые соглашения, относительно управления дел римского исповедания в пределах Российской державы, утратили всякую обязательную силу и не могут более служить руководством по управлению означенными делами, а потому дела сии должны впредь ведаться установленными для того в государстве властями и управлениями, на основании коренных законов Империи и Царства Польского» (Полное собрание законов, № 43879).

Шесть месяцев спустя после отмены конкордата, 6 июня 1867 года, в Париже поляк Березовский стрелял в Императора Александра II, гостя Императора Наполеона III.

Рим совершенно растерялся, ожидая самого худшего. Пий IX приказал принести поздравления Александру II по случаю неудачи покушения.

Все это, тем не менее, не побудило Рим поставить прямо вопрос об отделении католицизма от польских национальных стремлений в России. В этой неестественной связи католицизма с польской идеей Россия была неповинна, как неповинна и в том, что такая связь печально отражалась на судьбе католической церкви в России.

Заостряя отношения с Россией, Пий IX канонизирует 29 июня 1867 года Иосафата Кунцевича, униатского епископа, жестокого врага православных, убитого выведенным из терпения народом в 1623 году в Витебске. Таким образом, с кафедры Петра борьба с Православием обозначается как путь к святости.

Порядок, установленный русским правительством, не касался догматической и канонической стороны, он предусматривал только такой способ администрации католической церкви, при помощи которого исключалась бы возможность участия католического духовенства в революционном движении в России. Духовенству оставалось или уйти, или стать лояльными гражданами России. Оно выбрало среднюю линию, и при этом неискренне. Внешняя покорность соединялась с внутренним сопротивлением. Оно было и оставалось врагом России. И этим самым пресекался всякий путь какого бы то ни было прозелитизма католической веры в России.

Россия ставила вопрос ясно и отчетливо. Известный о. Беда Дудик, моравский монах, неизвестно по чьей инициативе начавший переговоры с русским правительством, получив ответ, что апостолический престол получит полную свободу действий в России, если согласится заменить польский язык русским в добавочных богослужениях и устранит поляков из иерархии, заменив епископов-поляков славянами из Австрии — чехами, словаками, кроатами[39]...
Это было признано неприемлемым.

А сейчас Ватикан дает равноправие русскому языку и желает обойтись без поляков. Епископ «восточного обряда» Н.Чарнецкий — малоросс, Евреинов — русский, Бучис — литовец.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Прожолжение)

Чем дальше, тем отношения Рима и России все более осложнялись. С обеих сторон допускались излишества, и таким излишеством, несомненно, была борьба с униатством на Холмщине с начала семидесятых годов. До некоторой степени это был ответ на отказ в допущении русского языка в церкви. Как бы ни были печальны события этой борьбы, где народ был жертвой борьбы между политикой правительства и агитацией католического духовенства, — они ни в какой мере не могут быть сравниваемы с теми трагическими событиями, которые польское правительство записало и записывает в историю Православия в наше время.

Казалось, что дело достигло крайней степени напряжения. Рим готовил новое выступление против России. В разгаре всей этой борьбы умирает Пий IX. Все вздохнули свободно[40].

На престол вступил Лев ХIII. Для этого политика большого стиля было ясно, что борьба с Россией не по средствам Риму и что в конце концов многомиллионное население католиков в России должно как-то устроить свои дела, ибо жить ему нужно не с курией, а с русским правительством.

20 февраля 1878 г., в день своего избрания, папа Лев ХIII пишет Императору Александру II:

«Сожалея, как мы это делаем, что взаимные отношения, существовавшие прежде между Св. Престолом и Вашим Величеством, не поддерживаются более, мы обращаемся к великодушию Вашего Императорского Величества, дабы исхлопотать покой и безопасность для многочисленных Ваших католических подданных. Они же не преминут, согласно с поучениями своей веры, выказать себя в духе повиновения, добросовестными и преданными Вашему Величеству. Полагаясь на Вашу царскую справедливость, мы просим Бога ниспослать Вам в изобилии небесное благословение, и молим Его, дабы Он соединил Ваше Величество с нами самыми тесными узами христианского милосердия».

18 марта 1878 г. Государь послал папе ответ:

«Мы разделяем выраженное Вашим Святейшеством желание видеть хорошие отношения между нами, вновь восстановленными. Религиозная терпимость является в России принципом, освященным политическими традициями и национальными обычаями. Вовсе не от нас зависит устранить могущие существовать затруднения, дабы Католическая Церковь оказалась в состоянии выполнять на основании равенства с другими Церквами, существующими в нашем государстве под покровительством законов, свою миссию, являясь в то же время чуждой политическим влияниям. Ваше Святейшество, можете быть уверенными, что в нашей стране все средства покровительства, могущие согласоваться с основными законами Государства, которые мы призваны защищать, будут применены к Церкви, являющейся для них духовным руководителем, и что мы будем с величайшим усердием способствовать всем усилиям, имеющим в виду гарантировать религиозные интересы римско-католических подданных».

И вскоре начались переговоры в целях выработки соглашений, которое в какой-то мере должно было заменить собою Конкордат 1847 года, о котором долго и горько сожалели в Риме.

Предварительное соглашение было подписано в Вене 31 октября 1880 года[41], а 1 марта 1881 г. Император Александр II пал жертвой злодеяния.

Личным письмом от 2/16 марта папа выразил глубокое возмущение по поводу злодеяния и высказал несколько справедливых мыслей в связи с происшедшим.

В ответ на это 20 марта Император Александр III отправил личное письмо папе, уведомляющее о вступлении на трон. Письмо, по высочайшему повелению, доставил русский посол в Вене. Папа ответил собственноручным письмом от 22 апреля.

В это время в Рим прибыли Мосолов и Бутенев для выработки окончательного соглашения, которое и было подписано 24 декабря 1882 года [42].
Наступила новая эпоха.

На коронацию, которая состоялась 27 мая 1883 г., папой была отправлена особая делегация.

«В третий раз в течение XIX века папское посольство исключительного характера отправлялось в Россию, неся православному царю поздравления от верховного главы католического мира».

Выбран был член курии В.Ваннутелли, бывший апостольский делегат в Константинополе, и с ним свита.

Избегая участия в церковных торжествах, делегация прибыла с опозданием и 29 мая была принята в аудиенции Императором Александром III [43].
Начался новый период отношений Рима и России.

Курия постепенно отказывалась от чисто польских интересов России. Она по-прежнему имела много хлопот и беспокойства в связи с требованиями поляков в России, но понемногу все входило в разумные границы. Рим понял, что Россия слишком значительна, чтобы можно было ее подчинить частным интересам. Русские подданные-католики жили не только в Царстве Польском. Они могли требовать от Рима помощи без нарушения прав и достоинства России.

Положение значительно изменилось в пользу католицизма со времени законов 1904 и 1905 гг. о веротерпимости. Никаких препятствий свободному развитию римо-католической церкви в России не было, и она развивалась.

Вместе с тем величие и значение Православной Церкви в России, верность Церкви православного народа, самая русская культура и склад русской народной души делали бесплодными все мечты об обращении России в католичество.

Русская революция, захват власти большевиками, Голгофа Православной Церкви в России в корне изменили положение вещей.

Из хаоса и кровавого тумана пред взором Рима, устремленным на Восток, подымалось видение новой России, России католической.

Глава вторая

Борьба за светскую власть и со светской властью
 
1

Почти двухтысячелетняя история папства являет собою картину непрерывной борьбы за власть.

Во время этой борьбы папство выковало замечательную организацию, переросшую свое содержание. Сложный по технике и совершенный по рутине административный аппарат управления Римской церковью ищет места своего применения. Поразительно то, что, совершенно отказавшись от всякой надежды на воссоединение протестантов, захваченный врасплох беспощадной антирелигиозной политикой советского правительства, столкнувшийся с испанской революцией и мексиканскими насилиями, Рим главное свое внимание в настоящее время обращает на Православную Церковь, как будто бы для полного завершения власти ключей ему не хватает только православной части христианского мира.

Сложная задача борьбы с окружающими католичество врагами оказалась подмененной устремлением на Восток. По-видимому, сама Римская церковь понимает, что для своего укрепления она нуждается в каком-то нетронутом источнике религиозных и национальных сил. Таким источником для нее может явиться только одна Россия. Вот почему вырабатывается особый взгляд на «восточный обряд» и Рим готов отказаться от всех своих вековых утверждений и возвратиться к тому положению, в котором находилась Западная Европа во главе с римским епископом перед конфликтом с Византией, окончившимся так называемым разделением церквей.

Это еще скрывается от католиков, но это в полной мере выявляется перед Православием. Начинается новая эпоха церковной политики Рима, совершенно иная по своим методам и задачам.

Основание борьбы за инвенституру Григория VII лежит в учении блаженного Августина о преимуществах духовного меча над светским. Борьба эта, по крайней мере в настоящее время, является проигранной.

В 1931 году, во время испанских событий, иезуит Я.Урбан писал:

«Католицизм повсюду должен защищать независимость своих религиозных и нравственных влияний на публичную жизнь и на души молодежи, а также бороться с чрезмерными притязаниями современных правительств, стремящихся подчинить государству даже человеческие души, принадлежащие самим себе и Богу»[1].

Между тем были другие времена и намечались другие пути, если взять исходным моментом хотя бы борьбу Григория VII с Генрихом IV.

«Рим никогда, — говорит русский исследователь профессор Е.Н. Трубецкой, — не был в большей степени, чем в те времена, мирообъемлющим центром, в котором узлом сходились нити западноевропейской истории, пружиною, все приводившей в действие[2].

Сам папа, «Раб рабов Божиих», хочет всех привести к единству стада Христова под властью вселенского пастыря, сплотить человечество во единое социальное тело, устроить на земле единое «божеское царство». И вместе с тем он сознает «несоответствия между идеалом католического единства и жизнью современной ему церкви», в которой уже тогда чувствовался дух реформаторства[3].

Григорий VII вообще отрицательно относится к светской власти, которая не хочет понять его идеи спасения всего мира в лоне церкви. По поводу французских дел он в раздражении замечает, что цари ведут свою генеалогию от разбойников, узурпировавших власть над себе подобными.

Он считает себя вправе распоряжаться почти над всей Европой, ибо в силу легендарного «дара Константина» Италия является собственностью Св. Петра, Саксония принадлежит верховному апостолу в силу столь же легендарного дара Карла Великого. Права на Венгрию определяются мнимым даром венгерского короля Стефана I. В конце концов, папство желает стать всемирной империей, и папа утверждает, что вселенная, ради спасения своих душ, должна быть подчинена его власти[4].

Вильгельм Завоеватель покорил Англию с благословения папы Александра II, переславшего ему священное знамя Петра, и потому он «должен владеть ею, как вассал, воин св. Петра». И, кроме всех этих стран, Григорий считает себя верховным сувереном также и в Киеве, который он «отдает в дар князю Изяславу Ярославовичу»[5].

Для Блаженного Августина «мир всех вещей есть спокойствие порядка; порядок же есть расположение вещей равных и неравных каждой на своем месте». Точно так же и Григорий понимает мир вселенной как иерархический порядок — лествицу существ, в которой низшие ступени подчиняются высшим и единый владыка мира — папа — царит над князьями[6].

По существу, между королем и папой шла борьба из-за Италии, «причем Григорий боролся за господство в ней независимого папства, а Генрих — за право Священной Римской Империи». Столкнулись две теократии. В феврале 1076 года Григорий отлучил Генриха и воспретил ему царствовать в Германии и в Италии. В ответ на это Генрих заявляет о своем праве замещать кафедру св. Петра. На Пасху 1076 года он требует, чтобы Григорий сошел с престола и чтобы его место занял такой папа, который помнил бы слова св. Петра: «Бога бойтесь, царя чтите» (1 Петр., 2, 19) [7].

Григорий требует свободных церковных выборов в Германии и он заявляет, что Генрих может быть восстановлен в своих правах лишь в том случае, если он вообще перестанет рассматривать Церковь как подчиненную и рабу и вместо того признает в ней повелительницу и госпожу.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Папа вообще хочет присвоить себе духовную инвеституру по отношению к королевской власти. Для того чтобы папа мог распоряжаться царствами, королевская власть должна быть не наследственной, а избирательной. И это начало он проводит после низложения Генриха IV. Мало того, избирательная монархия должна носить такой характер, чтобы каждый раз избранный кандидат утверждался папой. Оказалось, что папа может ограничить королевскую власть сверху, в союзе с теми, кто хочет ограничить ее снизу. Получается компромисс между боговластием и народовластием, своеобразное соединение клерикальных течений с идеей народного верховенства[8].

В 1077 году Григорий был встречен Генрихом в Каноссе. Здесь папа остановился по дороге в Германию, куда он следовал по приглашению немецких князей, чтобы судить короля и решить дальнейшую судьбу королевства.

В Каноссе было снято отлучение с Генриха, но он не был восстановлен в своих царских правах. Папа сохранил за собой право судить короля с точки зрения несоответствия его правления благу подданных[9].

Выдвигая против короля права народа, Григорий имеет в виду христианский народ, подчиненный церкви, «которая определяет и указывает те цели, во имя которых подданные должны повиноваться или сопротивляться своему королю».

Победа над Генрихом, казалось, надорвала силы Григория, и после смерти антикороля Рудольфа (1080 г.) папа, не отказываясь от принципиальной точки зрения, на многое смотрел иначе. Фактически удержаться на той высоте, на которую поднялся Григорий, не было возможности.

За всей этой политической и церковной борьбой стоял тот теократический идеал, на который только и мог опираться Григорий.

«Апостол Петр, “всемирный рыболов”, (piscator communis) представляет собою теократию, как деятельное в мире начало; поэтому сам Христос, высший Первосвященник, олицетворяет собою церковь преимущественно как царство не от мира сего. В том изображении папской теократии, которое дает нам Григорий, фигура св. Петра наполняет собою весь первый план; за ним, на втором плане, виднеется в облаках неясный облик Спасителя. Христос не наполняет собою настоящей земной жизни церкви Петровой. Он представляет собою преимущественно отдаленное палестинское прошедшее и ее будущее, грядущее царство»[10].

В формуле присяги, которую папа в 1081 году хочет продиктовать будущему германскому королю, преемнику низложенного Генриха и убитого Рудольфа, мы находим требование: король должен клятвенно обязаться «с помощью Христа (adjuvante Christo) воздавать должное служение и честь Богу и св. Петру».

«От имени верховного апостола он говорит как Папа, глава церкви; ко Христу он обращается преимущественно как частное лицо, с личной своей просьбой: ускорь мой конец, освободи меня ради любви к св. Деве и к св. Петру»[11].

Из всей теории и практики Григория не мог не родиться догмат папской исключительности, а засим и непогрешимости.

Указание Генриха IV на то, что ведь было же время, когда византийский Император утверждал римского епископа, прошло мимо внимания папы, однако уже при заключении Вормского конкордата в 1122 году папа Калликст II должен был признать права светской власти. Символы инвеституры были изменены, король должен был инвестировать не кольцом и посохом, а скипетром. Было также определено, что «предметом императорской инвенституры» является светское имущество церкви, через инвенституру избранный епископ или аббат должен был получить только регалии (но не духовную должность). Устанавливался канонический порядок избрания на духовную должность. Но во всяком случае, несмотря на разные побочные обстоятельства, право замещения должностей, и до настоящего дня принадлежащее государственной власти, хотя и в различной форме, представляет собою, тем не менее, следствие королевских прав инвенституры, создавших когда-то средневековое право как в Германии, так во Франции и Англии и вообще в области романо-германских средневековых государств[12].

Это начало достигло своего апогея в праве апостолического австрийского императорского престола налагать свое «вето» на кандидатуру избираемого папы. Последний раз это право было применено в 1903 году, после смерти Льва ХIII. Кандидатом был намечен кардинал Рамполла, считавшийся другом России и Франции. Краковский епископ, кардинал Пузына, от имени австрийского правительства, заявил «вето». Против Рамполлы был также и орден иезуитов, руководимый немцами. Был избран кардинал Сарто, под именем Пия X. При нем огромную роль играл статс-секретарь по иностранным делам, кардинал Мерри-дель-Валь, испанец, друг немцев и орудие иезуитов[13].
 
2

Папство, которое воспиталось на политической борьбе, перенесло это и на католическую церковь, которая, по словам Е.Трубецкого, «не будучи в силах искоренять дурные страсти людей, вступает с ними в компромисс и пользуется ими для достижения своих целей». В конце концов, сама церковь становится игрой политических сил.

Французское духовенства так же, как и испанское в наше время, приветствовало великую французскую революцию. Революция сначала отняла церковные имущества, объявив их национальной собственностью. Имущества эти, стоимостью свыше 3 миллиардов франков, никогда не были возвращены духовенству. Затем было объявлено гражданское устройство духовенства, и папская власть потеряла всякое влияние во Франции. Францию, порядок и церковь спас Наполеон I. Но засим возник тот же спор, что и с Генрихом IV, только Наполеон был сделан из другого теста и обстановка была иная.
15 июля 1801 года был подписан конкордат Франции с Римом.

2 декабря 1804 года папа Пий VII короновал Наполеона в Париже, от принятия причастия Наполеон отказался, во время коронования вырвал из рук папы корону и сам на себя ее возложил. Папа лишь совершил миропомазание. Такого коронования не было со времени Пипина Короткого. Кроме того, 26 мая 1805 года Наполеон короновался в Милане железной короной.

Папа вынужден был идти на уступки, принимая во внимание, что конкордат 1801 года был первым после конкордата 1516 года.

Затем начались осложнения. Под предлогом, что папская область может быть занята враждебными войсками, Наполеон 13 февраля 1806 года писал папе: «Вы — владыка Рима, я же Император: мои враги должны быть Вашими». В результате генерал Миолли вступил в Рим 1 февраля 1808 года. Рим оказался оккупированным. После 14 месяцев оккупации, в течение какового времени папа жил пленником, не имея возможности сноситься с кардиналами, из которых 24 были сосланы, декретом из Вены, от 17 мая 1809 года, Наполеон объявил папские владения присоединенными к Французской Империи, а Рим свободным имперским городом. Таким образом, светская власть папы упразднилась; Наполеон взял назад у св. престола дар Карла Великого, «своего славного предшественника». Наполеон мечтал о водворении папы в Париже.

10 июня папа издал буллу об отлучении Наполеона. Наполеон напечатал в Мониторе, что, согласно принципам Галликанской церкви, папа не вправе отлучать французского государя.

В ночь с 5 на 6 июля жандармский генерал Рода окружил Квиринал и потребовал отречения папы от светской власти, грозя увезти его из Рима. Папа не подчинился и был увезен, вместе со статс-секретарем Пакка.
«Больше никакой пощады», — пишет Наполеон Мюрату.

Через Флоренцию, Турин, Гренобль папу отвозят в Саванну (20 августа 1809 г.), разлучив со статс-секретарем. Папа отклонил предложение поселиться в Париже с содержанием в 2 миллиона франков.

Император велит отправить всех кардиналов и папскую канцелярию в Париж, туда же думает переселить и папу, чтобы иметь его под рукою в полной власти. Впоследствии перевозят его и заточают в Фонтенебло, где заставляют подписать второй конкордат 25 января 1813 года, с отречением от светской власти.

В Фонтенебло он живет под надзором жандармского офицера. С 1810 года у него отняты секретарь, все бумаги, даже чернила и перья. Но он остается тверд: «Дело идет о нашей совести, и тут от нас ничего не получат, если бы даже с нас содрали кожу».

Папа выигрывает борьбу. Наполеона осуждает весь мир. Популярность Пия VII росла. Наполеон все свалил на Мюрата[14].

Наполеон пал, и в Париже появился освободитель Европы, русский Император Александр I. Союзники, под главенством Императора Александра I, восстановили папу в его светских владениях, а папа восстановил старые порядки. Католическая реакция охватила папскую область, Испанию, Португалию, отдельные области Италии. Однако Австрия и Франция сохранили свободу веры. В Австрии продолжал господствовать иосифинизм, во Франции продолжал действовать конкордат Наполеона.

Остались в силе и так называемые органические статьи, опубликованные Наполеоном 18 апреля 1802 года без всякого соглашения с Римом.

«Эти правила, так же как старые галликанские правила, касались проверки актов курии и постановлений иностранных синодов. Даже постановления общих соборов подлежали “placet”. Восстанавливалось со стороны Императора запрещение епископам собираться в пределах Франции на соборы, без разрешения правительства, а равно выезжать из пределов епархии, а также устанавливалось право апелляции по делам духовным Государственному Совету».

Отказ папы «ради сохранения мира» от конфискованных церковных имуществ остался в силе и при восстановлении Бурбонов. Папа вообще осудил конституционную хартию, данную восстановленными Бурбонами Франции.

Таким образом, папу спас от Наполеона «схизматик» Александр I. За это спасение Александр потребовал уступок в пользу России. Если могли быть сделаны уступки Наполеону, вплоть до участия в короновании, то почему в них должно быть отказано Императору? Папа был удивлен, надеясь на личное свидание в Риме. Александр готов был встретиться, но встреча не состоялась.

Александр I восстановил Польшу в тех пределах и в тех формах, в каких можно было это сделать в 1815 году.

После непрерывного марша наполеоновских войск через Польшу и полного разорения Польши саксонцами, вюртембергцами и прочими союзными наполеоновскими войсками Варшава встречала Александра I в Мокотове на коленях и со слезами на глазах как своего избавителя. Поляки предложили соорудить триумфальную арку в память «на вечные времена».

Александр I от этого отказался. Поляков он знал лучше, чем они думали. Однако Рим не совсем давал себе отчет в происшедших событиях.

Папа продолжал разговаривать с Александром I, как будто за ним стояла какая-нибудь реальная сила. В таком же роде было отношение и к Николаю I, хотя здесь некоторым осложнением являлось подавление польского восстания 1831 года и воссоединение униатов с Православием в 1839 году.

Рим не мог установить правильной точки зрения на Россию и не понимал, что во всяком случае Россия ни в какой мере не зависит от Рима. В результате неосторожного вмешательства в польские дела папа поссорился с правительством Александра II. Папа оказался совершенно изолированным и в полном одиночестве смотрел, как 20 сентября 1870 года войска генерала Кадорны заняли Рим, последний клочок папских владений. Осуществлялась идея национального итальянского объединения и отодвигала в тень папу, ставшего ватиканским узником.
 
3

На Ватиканском соборе 1870 года был провозглашен догмат папской непогрешимости и окончательно уничтожена возможность соединения Западной и Восточной Церквей, ибо догмат примата римского епископа, в соединении с догматом непогрешимости, оставлял только один путь соединения: безусловное подчинение Восточной Церкви не только авторитету первенствующего римского епископа, но и всему содержанию догматической стороны Римской Церкви.

Восточная же Церковь в это время вылилась в Русскую Православную Церковь как естественное сосредоточие восточного Православия. Она стала защитницей и хранительницей восточных и славянских автокефальных церквей, и, разойдясь с ослабевшей Византией, Рим встретился с могуществом России.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Папа Лев ХIII, великий политик, явился слишком поздно. Уже в 1848 году был провозглашен коммунистический манифест и явился новый пророк страждущего человечества — Карл Маркс.

То, что должна была провозгласить Римская церковь, как церковь земного устроения людей, провозгласил противохристианский Интернационал.

Силы народовластия, вызванные Григорием VII против ГенрихаIV, обернулись против церкви. Народ стал ниспровергать королей, но вовсе не в интересах папы.

Лев ХIII сделал попытку попасть в ногу времени. Энциклика о социальных отношениях «Rerum novarum», изданная в мае 1891 года, произвела беспокойство среди католической буржуазии и была встречена иронически социал-демократией.

Политические противоречия в Европе становились угрожающими. Протестантская Германия разбила католическую Австрию и стала центром немецкого объединения.

Вмешательство Франции в польские дела повлекло за собою нейтралитет России в момент нападения Германии на Францию, и Франция под Седаном была разбита.

В Версале родилась Германская Империя и угрожающе обернулась к Риму, требуя, чтобы он стал глашатаем ее национальных устремлений.

Своим военным шумом Германия наполнила всю Европу. Лев XIII сохранял то равновесие, без которого папский престол должен был стать игрушкой политических страстей.

Осложнения начались непосредственно после его смерти, когда кардинал Рамполло был устранен и папой был избран бесцветный Пий X.

Эпоха Пия X в настоящий момент получила некоторое освещение во французской печати.

В 1913 году Пий X почувствовал, что немецкая камарилья внутри ватиканских стен осуществляет над ним настоящую диктатуру. Он отстраняется от Мерри-дель-Валля, навязанного ему иезуитами, и приближает к себе Рамполло, доверенного Льва XIII и наследника его политики. Влияние Мерри-дель-Валля падает, ожидается его отставка, и вдруг внезапно кардинал Рамполло, пользовавшийся завидным здоровьем, заболевает. Его приближенный слуга имеет неосторожность лично бежать за знакомым врачом, но... когда появляется врач, он застает его уже мертвым.

Пропадает одновременно ларец с документами, доверенными ЛьвомXIII кардиналу Рамполло, где имелось завещание папы Льва ХIII и запись его беседы с Вильгельмом II, которую Рамполло имел опубликовать на случай войны.

«Война начинается. Пий X, пленник своих канцелярий, возмущается... хочет действовать, пишет личное письмо Императору Францу Иосифу... призывает к себе секретно кардинала Феррато, бывшего нунция в Париже, друга Франции. Однажды Мерри-дель-Валль, зайдя в кабинет папы, застает его в интимной и продолжительной беседе с Феррато. В тот же вечер с папой случается припадок удушья... он не поправляется, начинается агония, и он умирает спустя три дня 19 августа 1914 года».

Новым папой был избран кардинал Делла Кеза (Бенедикт XV), ставленник немцев и иезуитов. Он все же разговаривает с кардиналом Феррато.

Спустя несколько дней, 20 октября 1914 года, кардинал Феррато, в руках которого находились все секреты и папки с тайными бумагами, с которыми он не успел еще ознакомиться, после легкого ужина заболел. Начались рвоты. Он пал, как пораженный громом, агония продолжалась сутки, и он скончался 21 октября, как уверяют, от аппендицита, причем, однако, хирургической помощи ему не оказали. Разбитый бокал должен был пояснить, почему в его сахарнице нашли толченое стекло».

Сведения эти, взятые французским журналом «Le Graponillot» из книги «Le Bapteme de Sang», были в 1931 году опубликованы в польской печати и вызвали необычайное возбуждение и возмущение католического агентства печати, которое резко все опровергло.

В ответ на это в варшавской газете «Kurijer Роrаnny» от 1 августа 1931 года, под заглавием «Заметание следов или корректирование истории», появилась статья графини М.Велепольской, в которой она, между прочим, пишет:

«В 1914 году началась великая война... Все борющиеся были заинтересованы в том, чтобы папский Рим высказался в их пользу, в особенности же этого желали центральные державы, ибо их союз с Италией стоял под знаком вопроса... Ватикан по понятным причинам не сочувствовал государствам согласия. Зато сверхкатолическая Австрия, которой правили иезуиты, и Бавария — были единственной опорой Ватикана. Во всяком случае, последнее слово было за иезуитами, и хотя в государствах, участвующих в войне, они вели себя прилично, осторожно и даже патриотически, но в нейтральных государствах вели политику явно в пользу Германии. Например, в Испании они были посредниками между королевой и Венским двором, а в Индии наиболее терпимое в религиозном отношении английское правительство должно было применить острые репрессии в отношении ордена иезуитов, столь активным стал этот, последний, в своей деятельности против держав согласия».

И далее автор приводит телеграмму от 26 июля 1914 года баварского посланника при Ватикане, М.Ф. Ригера, своему правительству:

«Апостолическая столица одобряет энергическое выступление Австрии против Сербии. Кардинал статс-секретарь надеется, что на этот раз Австрия не уступит. Ибо, по его мнению, когда же объявлять войну, если не теперь». В этих декларациях обнаруживается боязнь Римской курии перед панславизмом[15].

26 июля была послана телеграмма, а 19 августа того же 1914 г. папа Пий X, не бывший сторонником немцев, умер.
 
4

Победа над немцами свела на нет политическую роль Ватикана. В Версале папы не было. С падением Австрии православные южные славяне освободились от католической и немецкой опеки. Наступление на Православие через Балканы прекратилось.
Казалось, все потеряно.

И в этот самый момент перед глазами Рима возникает великолепное видение России, без царской власти — хранителя Православия — и без всяких препятствий движению Рима на Восток.

Католическое духовенство в России приветствовало русскую революцию как в интересах Рима, так и в интересах Польши.

«Если бы когда-то, накануне войны, — замечает иезуит Я.Урбан,— нам кто-либо с полным ручательством предсказал падение связывающей религиозную свободу царской власти и восстание из гроба Польской республики, католического государства, то, наверно, с этим образом мы соединили бы в своих надеждах также образ напряженной католической работы над обращением восточных диссидентов к церковному единству. Несомненно, в нашем воображении рисовался бы также быстрый процесс этого обращения и заранее радовал бы предполагаемый результат. Если мы не лелеяли в душах наших таких картин, то единственно только потому, что не надеялись на такие радикальные политические перемены, какие неожиданно повлекла за собою мировая война».

«Однако, как оказалось впоследствии, «работа эта более трудна в осуществлении и гораздо скромнее по результатам»[16].

Это говорил иезуит Я.Урбан в 1930 году на первой конференции духовных лиц по вопросам церковной унии в Польше. Конференция происходила в Пинске.

Если польский вопрос был разрешен, то оставалось разрешить вопрос обращения России в католичество.

Рим стремился договориться с большевиками, не веря в возможность договориться с православной иерархией.

Большевики шли навстречу, ибо считали Рим силой в смысле влияния на католические буржуазные правительства. Но весьма быстро большевики поняли, что за Римом никакой реальной силы не стоит. Они прервали переговоры. Надо сказать, что общее заключение большевиков было правильно.

11 февраля 1929 года между королевским итальянским правительством и папой Пием XI «был заключен так называемый Латеранский договор. Папа отказался от притязаний на земли папской области, «дар Константина». Он признал итальянское государство. Правительство признало образованное внутри стен Рима новое государство — город Ватикан.

Муссолини низвел папу с небес на землю и сделал его участником итальянской политической жизни. Папа снова стал римским епископом. Римскому престолу были сделаны уступки в делах школьных и брачных. Римская церковь была введена в общую систему строительства фашистского государства. Трудным и сложным путем пришло к этому соглашению папство. Было 110 встреч представителей папы и короля, Пачелли — нынешний папа Пий XII — с Барроне. Кардинал Гаспари имел 129 аудиенций у папы. Папа прекрасно понимал, что отныне он бесповоротно связывает себя с итальянской политикой. Однако он очень хорошо помнил, что благодаря Муссолини вообще было спасено положение папства от угроз римской черни, впитавшей идеи большевизма.

В Латеранском договоре установлен полный нейтралитет папы и его невмешательство в международную политику.

«Святой престол в силу суверенитета, который ему принадлежит также и на международном форуме, объявляет, что он желает оставаться и останется в стороне от преходящих споров между отдельными государствами и от международных конгрессов, созванных с такою целью, разве только спорящие стороны, по обоюдному согласию, обратились бы к его мирному призванию, оставляя за собою в каждом отдельном случае возможность использования своей моральной и духовной власти.

В силу этого Ватиканское государство всегда и в каждом случае остается неприкосновенной и нейтральной территорией» (ст. 24) [17].

Что Латеранский договор знаменует собою такое соотношение политических сил, которое явно не в пользу Ватикана, это с полной очевидностью выявилось уже через два года, в связи с конфликтом Ватикана и Муссолини по вопросу о подчинении молодежи католическому руководству.

Несмотря на конкордат, Муссолини заявил, что идея фашистского государства выше католической идеи, и отказался предоставить Ватикану полную свободу в деле воспитания молодежи. Дело приняло довольно острый оборот.

2 мая 1931 года из Рима сообщали: сегодня произошли новые демонстрации, которые являются продолжением вчерашних.

Толпа демонстрантов ворвалась в помещение известной католической газеты, издаваемой орденом иезуитов, «Cicilica Catholica», сорвала со стены портрет папы и разорвала его на мелкие куски. Вытащив из библиотеки ряд книг, толпа выбросила их на улицу, где и уничтожила с криком: «Долой папу!».

В городе настроение очень напряженное. Группы студентов расхаживают по улицам и кричат: «Долой папу!» Полиции с трудом удается поддерживать порядок.

Муссолини отказался принести извинения, но прекратил демонстрации[18].
Муссолини дал почувствовать Ватикану руку фашизма.

Возник вопрос о перенесении столицы римского епископа. Указывалось, в качестве примера, на факт семидесятилетнего пребывания пап в Авиньоне, во Франции. Было несколько проектов. Франция предлагала перенести столицу на Корсику. Это тем более было приемлемым, так как в это время уже происходили осложнения в Испании. Параллельно образовался особый комитет в Польше и возник проект о перенесении столицы в Краков на исторический Вавель. К тому же Польша обладает двумя величайшими католическими святынями — чудотворными иконами Божией Матери Ченстоховской и Остробрамской в Вильно. Попутно возник вопрос о перенесении папской столицы в Вену. Однако это серьезно не обсуждалось. В конце концов конфликт был улажен.
Весьма грозными оказались события в Испании.

Полторы тысячи лет католическая церковь вместе с монархией владела душами и сердцами Испании. С момента захвата страны маврами в течение восьми веков, до XV столетия, католическая церковь в Испании подчинила себе все. После освобождения страны положение ее стало исключительным, ибо, как замечает Бокль, характер испанского народа стал теологическим.

Испания дала св. Доминика, зажегшего костры инквизиции, она дала Лойолу, создавшего воинственный орден иезуитов, вернейших из верных слуг католической церкви.

Испанское духовенство разгромило без остатка все ереси, и не только в Испании. Оно уничтожило протестантизм в Нидерландах, оставив в памяти жестокость герцога Альбы. Заставив остатки мавров принять христианство, духовенство настояло на изгнании этих «морисков», ибо оно не было уверено в качествах их христианской души.

«Вся мыслящая часть населения, — говорит Бокль, — посвящала себя на служение или церкви, или военному делу. Часто даже соединялись оба рода занятий, и говорят, что обыкновение духовных ходить на войну сохранилось в Испании еще долгое время после того, как оно было оставлено в других странах Европы».

Веками Испания знала только два благородных класса — духовенство и рыцарство, военный и духовный меч.

Мало того, в эту эпоху вся интеллектуальная деятельность так или иначе была связана с духовным саном. Сервантес за три года до своей смерти сделался францисканским монахом. Лопе де Вега был священником и имел должность при инквизиции. Знаменитый поэт Кальдерон был капелланом Филиппа IV и унизил свой блистательный талант до таких проявлений фанатизма, что его считали поэтом инквизиции. Поэт Заморра был монахом. Аргенсола был каноником Сарагоссы.

Усиление влияний испанской церкви в течение XVII века было исключительным. В Испании оказывается девять тысяч монастырей, не считая женских. В 1623 году доминиканский и францисканский ордены заключали в себе до 32 000 человек. В Севильской епархии было 14 000 капелланов, в Калабрской — 18 000.
Народ был в буквальном смысле пленником духовенства.

Монархия веками служила церкви и духовенству, жертвуя всем, останавливая развитие общественных форм жизни. Испания, величайшая держава в XVII веке, растратила все свое национальное достояние, и та страна, которая посылала Армаду для восстановления силою власти папы в Англии, стала второстепенной державой. Она потеряла все свои колонии и все свое влияние[19].

Но в час испытания монархии духовенство все забыло и от всего отреклось.

Когда король, охранивший свою страну от участия в Великой войне, должен был ее покинуть, духовенство торопливо пошло навстречу республике. Еще не успела улечься пыль от королевского автомобиля, как клир отрекся от монархии и сделал это с такой свободой и непринужденностью, что стало вчуже страшно.

Пятнадцать веков испанскому духовенству совсем не все равно было, какой строй должен быть в Испании, и вдруг в один день оказалось, что в конце концов безразлично, какой строй и какое правительство, лишь бы все осталось по-старому для духовенства. Один только Примас, Толедский архиепископ, что-то прошептал в пользу исторических начал и сейчас же от своего шепота отрекся.

А через месяц можно было подвести итоги. В Мадриде было подожжено десять монастырей и костелов, среди них огромная иезуитская коллегия на Виа Гранде. В течение одного дня, 12 мая, в Севилье был подожжен монастырь капуцинов. Затем севильская толпа подожгла костел иезуитов, освистав пожарную команду и не допустив народную гвардию, которая пыталась разогнать толпу. В тот же день подожгли два монастыря в Триане, каплицу св. Иосифа — замечательный памятник XVIII века. В Алликанто террористы ограбили и подожгли резиденцию иезуитов, семь монастырей, две типографии, архиепископ­ский дворец и здание школы. В Кадиксе — четыре монастыря, на Малаге — два монастыря и дворец епископа. Всего за это время было сожжено до 205 монастырей и костелов.

В Малаге женщины сбрасывали платья и нагие публично танцевали на пожарище. Толпы ходили со знаменами с надписями: «Да здравствует Ленин!», «Долой иезуитов!», «Долой церковнослужителей!»

Из захваченных зданий выносили на улицу иконы, статуи, литургические книги, часто бесценные предметы искусства, складывали в огромные кучи и поджигали. Причиненные убытки определяются в 300 миллионов песет.

По сведениям парижских газет от 15 мая 1931 года, за три дня в Испании было разрушено 205 церквей и монастырей. Из них 27 монастырей — в Севилье, 25 — в Малаге, 18 — в Кордове, 14 — в Валенции, 9 — в Гренаде и т.д. Словом, разрушение шло по всей стране[20].

Примас Испании уехал в Рим, а засим на Гибралтар. Иезуиты были выметены без остатка.

Неустойчивое равновесие в стране продолжалось до тех пор, пока не вспыхнула гражданская война, война невероятная по жестокости и количеству жертв. В той части Испании, которой владели красные, католическая церковь была уничтожена до основания.

Не осталось в буквальном смысле ни одного храма, ни одного священника.

Все, что сохранилось, — это спас генерал Франко при помощи Муссолини и Гитлера.

Такова ирония судьбы. Верные католичеству народы — Франция, которую так превозносил статс-секретарь Пачелли во время своего посещения Парижа, была по существу на стороне красных, Польша не двинула пальцем. Она была в это время занята разорением Православия у себя.

Русский народ, к православной религии которого католики относятся с таким пренебрежением, не прикоснулся ни к одной святыне. Все разрушения храмов и уничтожения святынь и церковных ценностей были произведены правительством. Со злой волей правительства православное духовенство, при поддержке народа, боролось и борется до последней возможности. Однако голод и современная техника во­оружения сломили сопротивление. Только часть духовенства оказалась за рубежом с единственной целью вести церковную борьбу против богоборческой власти и организовать религиозную жизнь миллионов русских беженцев.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Стоит задуматься над отношением испанцев и русских к своей религии. Сравнение будет весьма поучительно.

К этим тяжелым урокам прибавилась трагедия в Мексике, где правительство применяет уже большевистские методы.

Насколько положение Римской курии оказалось шатким, видно хотя бы из того, что даже микроскопическая Литва, недовольная деятельностью папского нунция Бартолони, позволила себе 7 июня 1931 г. выслать его из страны, отправив с полицейскими на немецкую границу.

Борьба национал-социализма с католичеством в Германии приняла настолько беспощадный характер, что Пий XI счел необходимым обратиться к католическому миру с особой энцикликой от 18 марта 1937 года. Энциклика эта непосредственно связана с энцикликой о безбожном коммунизме от 19 марта.

Это совпадение весьма знаменательно. Рим как будто ставит национал-социализм и большевизм в отношении к религии на одну доску. Такая постановка вопроса свидетельствует о растерянности и бессилии Рима.

Какова бы ни была политика национал-социализма, в Германия не разрушено ни одного католического храма, не убито ни одного священника.

Голоса протеста, которые раздаются из Рима в сторону Москвы и Берлина, если они хотят быть услышаны, должны звучать по-разному.
Берлин ведет борьбу с клерикализмом, Москва — с Богом.
Лев XIII во всяком случае умел иначе разговаривать с Бисмарком.

Скала Петра со всех сторон окружена враждебными силами, и в такие исторические минуты, через бедствия настоящего, Рим пытается приуготовить будущее.

В этом будущем пленительным обликом стоит Россия, разоренная и духовно обнищавшая, нива, ждущая сеятеля, и стадо — пастыря, как думает Рим.
На Западе все кончено. Для католичества — холод и пустыня.
Восток — вот содержание жизни сегодняшнего дня для Рима.

И, конечно, Рим не слышит тех слов, какие Местоблюститель Патриаршего Всероссийского престола — митрополит Петр поместил в своем послании от 25 июня 1925 года:

«Много врагов у Православной Христовой Церкви. Теперь они усилили свою деятельность против Православия. Католики, вводя наш богослужебный обряд, совращают, особенно в западных, издревле православных церквах, верующий народ в унию и тем самым отвлекают силы Православной Церкви от более неотложной борьбы с неверием»[21].

Русскими душами и русскими средствами, а в грядущем и силами национального русского государства, всегдашнего охранителя церкви, думает Рим восстановить свои силы и свое величие.

Иного источника нет и иных путей не видно. Только теперь он понял, какой умиротворяющей и созидающей силой в Европе была Россия.

В этот страшный час Рим в тоске взывает к Промыслу Божию о спасении России... для себя. В этом все содержание политики Рима в русском вопросе.

Глава третья

Русский католицизм
 
1

На известном московском процессе, проходившем с 21 по 25 марта 1923 года, на котором рассматривалось дело по обвинению в контрреволюции 16 католических духовных лиц во главе с архиепископом Яном Цепляком и прелатом Константином Буткевичем, между прокурором Крыленко и архиепископом Цепляком произошел нижеследующий диалог.

Крыленко. Обвиняемый Цепляк, как вы смотрите на октябрьскую революцию и советское правительство?

Архиепископ. Мы очень надеялись на революцию, которая дала нам свободу. При старом строе мы были связаны и была ограничена наша религиозная свобода[1].

Свобода, действительно, была полная: в декабре 1922 года и раньше в костеле св. Екатерины на Невском проспекте в Петербурге, «рядом со службами латинскими и проповедями польскими, совершались каждое воскресенье две униатские службы по-старославянски, с проповедями по-русски». Это удостоверяет очевидец, капитан Мак Гуллах, а издатели книги (книга издана орденом иезуитов) добавляют, что проповеди на русском языке имели место уже с 1909 года. Это при общем отвращении католического духовенства к русскому языку. Когда русское правительство требовало ввести русский язык в интересах народа и государства, тогда католическое духовенство оказало решительное сопротивление и не встретило никаких препятствий для пользования русским языком в целях ведения католической и униатской пропаганды.

«Архиепископ Ропп (митрополит Могилевский и всех католических церквей в России) и епископ Цепляк, по словам того же М.Гуллаха, вначале склонны были думать, что католицизм будет располагать большей свободой под управлением Советов, чем царской власти, ибо, хотя царское правительство имело своего представителя при Ватикане, но постоянно вмешивалось во внутренние дела католической иерархии в России»[2].

«Правительство Керенского, — меланхолически добавляет автор, — мало чем было лучше царского»[3]. Это неудовольствие католического духовенства проистекало, главным образом, в силу первоначального отказа Временного правительства признать «восточный обряд»[4].

Католическая пропаганда в России, если и не достигла значительных результатов, то к моменту революции наметила кое-какие пути и установила методы.

Послушаем, что по этому поводу говорит арх. Каревич, бывший профессор Императорской Петербургской духовной римско-католической академии, а с 1914 по 1921 год — епископ Ковенский.

«Движение по привлечению русских к католичеству генетически связано с тем моментом, когда в только что открытую духовную семинарию в 1879 году был приглашен профессором и духовным руководителем ксендз Константин Маевский, из виленской епархии, человек большой ревности и горевший Божьим духом»[5].

В своих воспитанников К.Маевский вселял не только католический дух, но и отвращение ко всему, что является схизматическим или правительственным. В следующем году уже 26 священников-академиков присоединились путем выдачи временных обязательств к указанному «апостольству»[6] или, проще говоря, совращению православных. Особенной ревностью отличался некий Жмудяк Ломсаргис, настоятель прихода в Нарве. Он часто приезжал в Петербург и своей «идеей апостольства» среди русских увлек между прочим священников Жыскара и Зельбу.

Жыскар особенно помогал Ломсаргису. Он был викарием в костеле св. Екатерины в Петербурге.

«Пользуясь, — эпически повествует арх. Каревич, — дряхлостью настоятеля костела св. Екатерины, Шкилондза, восьмидесятилетнего старца доминиканца, кс. Жыскар составлял акты браков и крещений новообращенных, вписывая их от имени кс. Шкилондза, будучи уверен, что даже русское правительство не станет применять суровых мер воздействия в отношении старца, стоящего на пороге гроба»[7].

В результате такого пастырского делания правительство потребовало убрать Жыскара и Зельбу. В таком же роде действовали и другие лица.

Жыскар, однако, долго в провинции не оставался и отправился в Рим. Там он был принят Львом XIII, который оказывал большое внимание русским католикам. Кс. Ломсаргису с товарищами было разрешено в России причащать в частных домах и совершать браки вновь обращенных без оглашений. «Упросил Жыскар св. отца поручить тайную миссию в России иезуитам», а для Краковского епископа Пузыны получил бреве, дающее право назначить одного из краковских настоятелей для составления метрик браков и крещений для обращаемых в католичество православных. Все это делалось тайно, а когда открывалось, то не влекло никаких последствий, так как все эти проступки покрывались манифестом Императора Николая II, данным по случаю коронации.

Тайная миссия иезуитов тоже давала кое-какие результаты, и, например, иезуит Пыдынковский обратил кузину Столыпина Наталию Ушакову. Иезуит Урбан, работающий ныне на униатском поприще в Польше, обратил петербургского священника Медведева и его жену[8].

После указа о веротерпимости ксендз-иезуит Я.Урбан продолжал работать открыто, но не как иезуит, а как священник Плоцкой епархии, в клире которой он состоял.

Ушакова наняла дом в Петербурге на Петербургской стороне, в котором была устроена церковь «восточного обряда» и жил священник. Униатских священников было три: Зерчанинов, Дейбнер и Сусалев, тайно принятый митрополитом Шептицким. На униатской службе Дейбнера был даже однажды, по поручению петербургского митрополита Владимира, его викарий Никандр, который после службы и проповеди признал, что «такие богослужения ударяют в самое сердце Православия».

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Пий X произвел целую революцию. «Он разрешил принимать в унию православное духовенство с оставлением их на занимаемых местах при православных храмах, под юрисдикцией православных архиереев и петербургского Синода, в литургии разрешал не произносить Filioque, не поминать папу, разрешал молиться за Синод, словом, вполне согласовываться с православными формами[9].

«Закончим настоящий очерк о предвоенном апостольском движении в России, — говорит автор, — заметкой об о. Михаиле д’Эрбиньи, иезуите, в настоящее время епископе и председателе Папской комиссии “pro Russia”, который на средства митрополита Шептицкого готовил новообращенных русских к роли священников-миссионеров для России. Всех их поставил в священники митрополит Щептицкий во Львове в своей частной капелле. Из этих поставленных митрополитом священников — русских католиков, особенными способностями, энергией, ревностью и образованием отличался Л.Федоров, в настоящее время экзарх и узник на Соловках[10].

Картина весьма колоритная, и это в стране среди миллионного православного населения, от самого принятия Христианства всей своей духовной жизнью неразрывно связанного с Православной Церковью. Не удивительно, что при захвате Львова русскими войсками правительство вывезло митрополита Шептицкого в глубь Россия.

Кое-что прибавляет и русско-униатский священник Диодор Колпинский, недавно скончавшийся на Дальнем Востоке.

Колпинский происходит из московской дворянской православной семьи, родился в Пскове в 1892 году и окончил 1-й кадетский корпус в Петербурге. В 1911 году принял, вместе с матерью, бабушкой и теткой, католичество. В Риме он окончил Папский Грегорианский университет со степенью доктора богословия и принял сан священника по католическому обряду в Петербурге, так как униатский обряд был воспрещен.

В 1917 году он окончил Петербургский университет по историко-филологическому отделению и в том же году перешел в «восточный обряд» и стал «хартофилаксом» русского католического экзархата.

С 1926 года жил в Польше и преподавал в Люблинском миссионерском институте. Он занимался также и живописью. В 1927 г., вместе с прелатом А.Около-Кулаком, он стал издавать русский католический вестник в Варшаве «Китеж». С поляками он разошелся на почве отношений к русскому католичеству и покинул Польшу в августе 1929 года, высказав полякам много горьких, но справедливых слов. Как видимо — человек незаурядный[11].
Вот что рассказывает о. Диодор Колпинский:

«Чем-то совершенно новым было появление на сцене пока очень скромного русского католицизма. Первым явлением этого рода был облик седовласого священника Алексея Зерчанинова, некогда православного священника, а ныне католика еще до манифеста о религиозной свободе»[12].
 
2

«Патриархом» русских католиков является бывший православный священник Алексей Зерчанинов. Родился 8 марта 1848 года в селе Большом Мурашкине Новгородской губ., в семье священника. Окончил духовную семинарию и 15 октября 1871 г. был хиротонисан в пресвитера. Был приходским священником в нескольких местах, и последним его местом было село Борисово. Здесь он встретился с кс. Марианом Фульманом, который был сослан в Нижний Новгород в связи с закрытием семинарии в Кельцах. Впоследствии Фульман оказался епископом люблинским.

9 января 1896 года А.Зерчанинов перешел в католичество, оставаясь в приходе. Принявший его втайне М.Фульман составил акт и отправил его римо-католическому митрополиту С.Козловскому в Петербург. Митрополит новообращенного в свою юрисдикцию принять не мог, акт же распорядился включить в дело о своей службе. А.Зерчанинов не скрывал своего перехода в католичество и был сослан в Суздальский монастырь, где находился с июля 1898 г. по январь 1901 г. Когда возвратился в Борисово, занялся писательством и воспитанием своих детей.

Между 1901 и 1907 годами происходит его встреча с иезуитом о.Генрихом Пыдынковским, о котором вспоминает арх. Каревич.

В 1907 году он свободно, в качестве католического священника, выезжает за границу, посещает во Львове митрополита Андрея Шептицкого, потом едет в Рим, где его принимает Пий X, посещает Лувр и в Закопане в Австрии служит у иезуитов литургию по «восточному обряду».

Осенью 1907 г. возвращается в Петербург, поселился на Петербургской стороне у некоей Варвары Тимофеевой, которая пыталась устроить какой-то католический женский монастырь, но из этого ничего не вышло.

В 1908 году ему удалось в том же доме устроить первую церковь «восточного обряда». Возле этой церкви находилось еще два священника — Иван Дейбнер и Сусалев из старообрядцев. Дело шло неважно. Самостоятельного прихода открыть нельзя было. Неизвестно, в чьей юрисдикции он находился. Зависел то от митрополита Шептицкого, то от римо-католического митрополита. Прихожан была горсть.

«Кроме того, развитию этого слабого растения, каким являлась группа восточных католиков в Петербурге, препятствовали внутренние трения и мелочные споры между работающими для нее священниками о разных подробностях обряда, об отношениях к католическому клиру и т.д.». В таких словах говорит об этом начинании Я.Урбан, который находился в числе «близких друзей» А.Зерчанинова[13].

Дело изменилось в 1911 году благодаря Наталии Ушаковой, родственнице П.А. Столыпина, тогда председателя Совета министров, перешедшей в унию. Церковь была переведена на Бармалееву улицу, и священником при ней был назначен Иван Дейбнер, бывший чиновник, еще до Манифеста о свободе совести тайно посвященный митрополитом Шептицким за границей в «восточный обряд».

Сам А.Зерчанинов остался в клире церкви св. Екатерины на Невском проспекте, что имело большое значение для пропаганды католицизма среди православных, особенно после революции 1917 г. Он и проповедовал там по-русски.

«В 1921 году о. Алексей отпраздновал свой священнический 50-летний юбилей; служил в костеле св. Екатерины арх. Цепляк при большом участии клира и стечении многих любопытствующих православных священников. Тогда же он получил от св. Отца Пия XI титул прелата двора Его Святейшества».

После обычных в советской России испытаний он был сослан сначала в Екатеринбург, затем в Тобольск. В Тобольске он был встречен весьма холодно прихожанами-католиками, «не ориентирующимися в католичестве «восточного обряда», но потом «привлек сердца всех».

А.Зерчанинову после больших хлопот удалось возвратиться на родину, и он в Нижнем Новгороде умер на руках своего сына 23 сентября 1933 г. 86 лет от роду[14].

Наталья Ушакова, по словам Д.Колпинского, «имела возможность добиться некоторого молчаливого разрешения со стороны правящих сфер». И это было весьма удивительно, ибо «этот по виду незначительный факт был в действительности событием большого значения, ибо после ликвидации унии на западных землях славяно-католический обряд перестал существовать на территории Российской Империи и не был вообще предусмотрен в законодательстве»[15].

Все понемногу развивалось, но произошло нечто вроде катастрофы, о которой повествовал и арх. Каревич.

Русские католики дело вели, опираясь на Наталью Ушакову, а через нее на П.А. Столыпина, открыто, и однажды службу посетил викарный епископ Никандр и каплица была закрыта, однако не надолго. Богослужения стали совершаться тайно.

По этому поводу в «Церковном вестнике», органе С.-Петербургской Духовной академии, появилась статья «Латинская пропаганда в России».

«Накануне блестящих юбилейных торжеств, к которым готовилась Россия для достойного прославления заслуг и деяний на пользу Отечества и Церкви Царствующего Дома Романовых, в Петербурге, благодаря неусыпному бодрствованию епархиальной власти, был раскрыт новый очаг латинской пропаганды. В храме, прикровенно устроенном на одной из удаленных от центра столицы улиц, ставленник известного врага Православия — униатского митрополита Андрея Шептицкого, совершал богослужения по униатскому обряду, путем определенных иезуитских приемов, организовал общину своих последователей и под покровом “католического православия” невозбранно творил всякие дела пропаганды латинства. Раскрытие в столице очага латинской пропаганды произвело сенсацию. Печать, и не только правая, забила тревогу. Правительство произвело детальное расследование относительно постройки униатского храма и распорядилось закрыть его. В Государственной Думе речь была и о формальном запросе правительству».

В дальнейшем в статье приводятся факты пропаганды католичества в России, указывается на книгу Пальмиери «Русская Церковь» (1908 г.), припоминается саксонский принц Макс, известный своими «лекциями» по восточному церковному вопросу, говорится о деятельности свящ. И.Дейбнера, припоминается одобрительное отношение католических кругов к деятельности В.Соловьева, которого известный боснийский католический епископ Штросмайер рекомендовал кардиналу Рамполло «как человека, всю душу положившего на то, чтобы привести Россию в лоно латинской Церкви».

«Пусть же не дремлет православное церковное общество, — так заканчивается статья, — во главе со своими руководителями и пусть противопоставит латинскому завоевательному походу необходимые средства защиты и взаимопомощи».

Нужно признать, что русское православное общество придавало мало значения этому вопросу и весьма беспечно смотрело на пропаганду русского католичества при помощи «восточного обряда» в России.

Совершались службы по «восточному обряду» и в других местах, в частности в так называемом Мальтийском костеле при Пажеском корпусе, где учились и католики. Служил там Глеб Верховский, а разрешал пользоваться церковью, вопреки закону, ныне покойный — тогда каноник — Зигмунт Лозинский, впоследствии епископ Пинский, двигатель новоуниатского движения в Польше.
 
3

Москва также стремилась не уступить Петербургу, несмотря на свои сорок сороков. Там священнодействовали Евстафий Сусалев и тот самый Николай Толстой, подпись которого значится на акте присоединения к католичеству Вл.Соловьева, позднее совсем иначе оценивавшего католичество.

Сусалев привез из Рима признание силы за старообрядческими священническими поставлениями, с чем не мог согласиться Московский Собор 1917–1918 гг. «Признание Рима в старообрядческих кругах вызвало огромное положительное впечатление», — замечает о. Колпинский. Кто мог думать, что Рим найдет дорогу даже к русским старообрядцам?[16]
А между тем нашел:

«В 1916 и 1917 гг. происходили известного рода совещания русских католиков со старообрядцами по инициативе находящегося ныне в эмиграции епископа Иннокентия (Усова) Нижегородского и епископа Геронтия Петербургского, видных деятелей старообрядчества. Факт этот весьма знаменателен, если принять во внимание, что после первого, весьма, говоря в скобках, многолюдного собрания, как-то непроизвольно вырвался из уст епископа Иннокентия возглас: “А может быть, и наступит соглашение между вами и нами”.

Вообще, все наши встречи со старообрядцами были ознаменованы взаимной искренностью и сердечностью, причем старообрядцы стремились подчеркнуть пункты совпадения своего вероучения с католическим, в противовес учению официальной Русской Церкви. В особенности всегда обращали внимание на общность старообрядчеству и католичеству догмата непорочного зачатия Пресвятой Девы Марии, не признаваемого, как известно, официальными русскими богословами.

Необходимо указать, что немалое во всем этом значение имел момент психологический: общая, до некоторой степени, судьба и общее настроение любви к русской древности. И если нельзя было после этих разговоров и диспутов строить надежды на какие-нибудь непосредственные результаты, то все-таки лед был до некоторой степени сломан»[17].

Этот удивительный рассказ свидетельствует о широком подходе Рима к русскому Православию. Он готов захватить даже старообрядчество, т.е. признать обряд, который возник, как самостоятельное явление, только в XVII веке.

Можно все-таки думать, что признание Римом важности старообрядческих посвящений Риму никакой пользы не принесет.

Русские же католики пошли так далеко, что Сусалев, сам бывший старообрядец, и Д.Колпинский, «близкий к сферам старообрядческим», имели в виду приблизиться как возможно точнее к литургическим дониконовским обычаям.

Старообрядчество, признающее власть папы, — вот та высота, на которую подымается воображение Рима.

В Москве организатором русского католичества явилась Анна Абрикосова из известного богатого купеческого дома. После окончания гимназии в Москве она училась в Оксфордском университете и в Англии перешла в католичество. Замуж вышла она за своего дальнего родственника Владимира Абрикосова, который затем тоже перешел в католичество. Анна Абрикосова была женщиной образованной, знала иностранные языки, имела интерес к богословским предметам, была женщиной властной и в то же время экзальтированной.

Богатый и открытый дом Абрикосовых стал местом католической пропаганды в сердце православной Москвы. Бывало много православного народа из кругов высшего московского общества, бывали и люди бедные, студенты, курсистки. По-видимому, многие даже толком не знали, в чем дело и какую пропаганду ведет Абрикосова. Абрикосова часто ездила за границу и дважды была принята Пием X, который, вероятно, с любопытством смотрел на этих представителей богатой православной Москвы — третьего Рима. За границей она вступила в третий орден св. Доминика, и Анна стала Екатериной, отдав себя под покровительство Екатерины Сиенской.

Жизнь Абрикосовой в Москве изменилась. Свой дом она обратила в подобие монастыря. Собралось несколько молодых русских девушек — до десяти. Абрикосова и монахини принадлежали к латинскому обряду, к приходу католической церкви Петра и Павла. Так продолжалось до 1917 года.

После революции митрополит А.Шептицкий положил начало правильной организации русских католиков «восточного обряда» и посвятил Владимира Абрикосова. Екатерина тоже, вместе со своими сестрами, перешла в «восточный обряд». Екатерина отдала всю себя монашеской деятельности и пользовалась общим уважением. Засим они попали под колеса большевицкой противоцерковной политики.

В 1922 году Владимир Абрикосов был выслан за границу. Это был большой удар для Екатерины, хотя они и перестали быть супругами. Место Абрикосова занял Николай Александров, тоже принадлежавший к доминиканцам «восточного обряда».

До ноября 1923 года этот русский католический монастырь в Москве существовал более или менее благополучно, пользуясь церковью «восточного обряда», устроенной еще в 1917 году там же, в доме Абрикосовых. Засим все были арестованы и заключены на Лубянке. Большевицкий следователь весьма удивлялся этим русским католикам, не совсем понимая, в чем дело. В начале июня 1924 года Екатерина и сестры были высланы в Сибирь, Екатерина в Тобольск. Засим в 1929 году она была отправлена в Ярославскую тюрьму. Во время ссылки Екатерина выявила большую силу характера и смирения. Она оказывала возможную помощь окружающим в тюрьме и ссылке. В конце 1931 года заболела раком. В июне 1932 года была перевезена в Москву, некоторое время находилась на свободе, затем снова была арестована и умерла в Москве 23 июля 1936 г., пятидесяти лет от роду[18].

Так самым причудливым образом на заре русского католичества столкнулись и перемешались православный священник Зерчанинов, молодой дворянин Колпинский, родственница П.А. Столыпина Н.Ушакова, представители богатого московского купечества Абрикосовы, и все это скрепил своим авторитетом митрополит Андрей Шептицкий с особого благословения Рима.
 
4

Возникает вопрос: стоила ли игра свеч и могло ли это «слабое растение» вырасти в нечто, представляющее ценность для Рима?

«Что касается числа католиков в России в этой предвоенной и предреволюционной эпохе, то нелегко его определить. Единственно, что можно сказать, что было сотни две сознательных католиков, не считая тех, которые переходили в католичество в разных местах Империи, побуждаемые к этому внешними причинами, чаще всего вступлением в брак с католиками»[19].

Таким образом, все католическое движение в России корней не имело и серьезных результатов не приносило. Редкие случаи действительного и искреннего перехода в католичество не могли иметь никакого значения, а часто бывали просто дворянской дурью.

Народа это ни в какой мере не касалось. Его душу разъедало скорее сектантство и пропаганда внецерковной интеллигенции. Католичество для него было мертво.

Интернированный в Ярославль митрополит Андрей Шептицкий по освобождении прибыл в Петроград. Возле него собрались русские священники «восточного обряда»: Леонид Федоров, Алексей Зерчанинов, Иван Дейбнер, Евстафий Сусалев, Глеб Верховский, Трофим Семяцкий, Владимир Абрикосов и Диодор Колпинский. Как видим, немного.

По мнению польских авторов, главным препятствием к развитию русского католицизма было русское царское правительство. По мнению же русских католиков, главным препятствием было то обстоятельство, что католицизм в России был связан с польской идеей и потому неприемлем для русских.

По словам Д.Колпинского, развитие русского католицизма возможно было только в том случае, если бы соединение католицизма с польской идеей в сознании русского общества потеряло свое господствующее значение.
Теперь наступили другие времена.

Митрополит А.Шептицкий, старый деятель русского католичества, в столице Российского государства, вероятно, к большому собственному изумлению, 29 мая 1917 года открыл Съезд или Синод «греко-католической церкви в России». Синод продолжался до 31 мая, проходил в здании католической мужской гимназии при костеле св. Екатерины.

Кроме перечисленных русских священников «восточного обряда» на нем присутствовали митрополит барон Ропп, архиепископ Цепляк, ксендз Иосиф Боцяно, каноник С.Лозинский, настоятель Мальтийского костела при Пажеском корпусе, и другие — С.Лозинский, впоследствии епископ Пинский, был одним из главных деятелей униатского движения в Польше. Епископ С.Лозинский умер накануне Пасхи 1932 года в г. Пинске. Независимо и вопреки своим личным качествам человека религиозного и преданного своей церкви и своему народу, он остался в памяти православного народа в Польше как один из организаторов судебной борьбы с православным народом, организуя предъявление от имени католической иерархии в Польше в 1929 г. 724 исков к Православной Церкви в Польше об отобрании святынь. Это ложится тенью на имя этого человека как христианского пастыря. К нашему глубокому удивлению, мы прочли в журнале «Slowo Katolickee» заметку об этом епископе с указанием, что это один из будущих польских святых. Описывая его подвижническую жизнь и его христианское терпение во время болезни и спокойное ожидание смерти, автор заметки К.Беркан отсюда делает вывод, что епископ Лозинский обладает качествами святого.

Совершенно непонятно, каким образом католические церковные деятели могут надеяться на соединение Западной и Восточной церквей в любви и согласии, если Западная церковь высоко возносит таких гонителей Православия, как Иосафат Кунцевич, который уже признан святым, и таких соблазнителей и нарушителей церковного мира среди православных, каковым является епископ Лозинский, имеющий, по мнению католических общественных деятелей, право на особое внимание со стороны католической церкви.

(Продолжение следует)