Папизм - злейший враг Православной Церкви

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Постановления Синода заключают в себе 68 параграфов и в общем сводятся к следующему: признается примат папы и отдельный обряд, причем воспрещается принятие какой-либо латинской формы. Догматических вопросов, кроме примата и непорочного зачатия Пресвятой Богородицы, Синод не касался. Изменения в культе могут быть допущены только по желанию подавляющего числа верующих. Следует почитать всех святых Западной церкви, и в особенности Иосафата Кунцевича. Что касается русских святых, то, признавая их долголетний культ формой канонизации, постараться получить разрешение св. престола на их литургическое почитание. Признаются обязательными канонические правила Восточной церкви, а правила Западной церкви после 7-го Вселенского Собора «необязательны». Дисциплинарные постановления Римского епископа обязательны постольку, поскольку прямо указано, что они распространяются и на Восточную церковь. Российской католической церковью управляет экзарх в сане протопресвитера, и его права распространяются на всю территорию России. На этой территории он обладает епископской властью. Впредь до особого распоряжения апостолического римского престола законы, издаваемые экзархом, утверждаются митрополитом Галицким Андреем. Русский обряд сохраняется без изменения, причем могут быть и формы старообрядческого обряда, но они не должны быть смешиваемы с обрядом русским. Сделаны также постановления, касающиеся пастырской деятельности, а также и церковной дисциплины. В частности, не разрешается духовенству курение табака, оставляется борода, но не требуется отпускание волос, согласно апостольскому предписанию. За священниками остается право ношения креста поверх рясы, — привилегия, дарованная русским Императором.

«Считаем для нас в настоящее время необходимым полную независимость церкви от государства.

Однако считаем нужным легализацию общим явочным порядком (§ 25 и 26)»[20].
Экзархом был назначен Леонид Федоров.

Любопытна личность этого экзарха. Леонид Федоров по рождению православный. Родился 4 ноября 1879 года в Петербурге. Мать гречанка. На Петербургской стороне они имели столовую, которую сами обслуживали. По окончании гимназии в 1901 году он поступил в Петербургскую Духовную академию. Это время совпало с пробуждением религиозных интересов среди интеллигенции, тогда было организовано Философско-Религиозное Общество. Начали говорить о соединении церквей.

В костеле св. Екатерины на Невском проспекте произносились проповеди на иностранных языках, и эти проповеди слушали православные, а в квартире ксендза Яна Сциславского, настоятеля прихода св. Екатерины, собирались и католики, и православные. Там оказался и Леонид Федоров. Его совратил Я.Сциславский.

В 1902 году Сциславский привозит его в Рим. 31 июля он принимает католичество и получает аудиенцию у папы Льва XIII. Папа его направляет в организованную им семинарию, а бывший в Риме митрополит А.Шептицкий добывает для него стипендию, и 20 октября 1902 г., под руководством иезуитов, он начинает свое образование.

В 1903 году он был в Риме на интронизации Пия X. Л.Федоров сохранял «восточный обряд» и в этом находил поддержку у Шептицкого. Ему приписывают слова, сказанные в то время: «Россия не обратится иначе, как пройдя через море крови своих мучеников и через великие страдания своих апостолов». Таким образом, оказывается в пророческом предсказании Л.Федорова, большевицкая революция — это путь соединения Западной и Восточной церквей.

В 1907 году он окончил иезуитскую коллегию. Там он уже мечтал о правах проповеди на Востоке и с грустью смотрел на обрядовые недоразумения в Церкви и на несправедливое отношение латинян к Востоку.

В ноябре 1907 года Федоров был принят в коллегию Пропаганды и принимает участие летом того же года в первом Велеградском конгрессе (в Моравии).

В том же году, в присутствии Пия X, по поводу 1500-летия со дня смерти Иоанна Златоуста, была отслужена литургия восточными иерархами.

В 1909 году он приехал во Львов, а в 1911 году был посвящен в сан священника в Константинополе болгарским епископом «восточного обряда» Михаилом Мировым. Затем он вернулся во Львов, вступил в орден студитов и был пострижен в 1913 году и получил имя Леонтий. Новициат он проходил в монастыре Каменица в Боснии, который должен был оставить с началом мировой войны. В том же году он прибыл в Петербург, был арестован и отправлен на поселение в Тобольск. Оттуда он поддерживал переписку со священниками «восточного обряда» в Петербурге и работал в журнале «Слово правды».

После революции, накануне Пасхи, Федоров возвратился в Петроград и на Синоде в мае 1917 года был сделан экзархом[21].

По поводу этого назначения современница событий, русская католичка София Лихарева пишет: «Мы, русские католики, чувствовали себя счастливыми, что можем начать новую страницу в истории Вселенской Церкви. Задачей нашей было показать в литургическом действии, что для нас путь к апостольскому Риму пролегает не через латинизацию, а путем сохранения духа и древних форм Восточной Церкви, которая дала России веру и культуру и которая в лице некоторых своих святых признавала верховенство св. Петра и его наследников».

Временное правительство пригласило, его, как представителя «восточного обряда», в комиссию по делам католической церкви в России, а в октябре 1917 года министр исповеданий А.Карташев легализовал греко-славянский обряд католической церкви в тех формах, какие были установлены на Синоде в 1917 году. В звании экзарха Леонид Федоров был утвержден папой Бенедиктом XV в марте 1921 года[22].

На «московском процессе» Леонид Федоров, между прочим, заявил: «Вся моя жизнь была основана на двух началах — любви к Церкви, к которой я принадлежу, и любви к Родине, которую я чту». А в дальнейшем на вопрос председателя объяснил:

«Я хотел сказать, что мы не были поняты правительством. Преследовали нас во время царской власти, и при Керенском имели мы большие затруднения. Поэтому, когда произошла октябрьская революция, арх. Ропп и весь католический клир в конце концов свободно вздохнули. Но не менее были обрадованы и русские католики, ибо только при советском строе греко-католическая церковь была поставлена в равное положение с остальными исповеданиями. Поэтому я сам с восторгом встретил декрет об отделении Церкви от государства. Приветствовал с радостью человека, который ненавидел противную природе связь, какая существовала в России между Церковью и государством. Еще более был счастлив, когда в 1918 году арх. Ропп получил от Бонч-Бруевича приглашение принять участие в комиссии, которая имела в виду обработку исполнительного распоряжения к декрету об отделении Церкви от государства»[23].

Далее шел уже рассказ о всех тех осложнениях, какие получились на почве того самого декрета, об исполнении которого были совещания у Бонч-Бруевича. Нужно думать, речь идет о декрете от 23 января 1918 года, который установил начала, ничего общего не имеющие с понятием свободной церкви в свободном государстве, и создал обстановку, при которой никакая правильная церковная жизнь вообще не могла иметь место.
 
5

Католическое духовенство в России, по-видимому, было уверено, что при своих средствах, дисциплине и поддержке Рима оно извлечет все выгоды из октябрьской революции и обезвредит все вредное для католичества в большевицком законодательстве.

Лояльность католического духовенства к советской власти могла казаться заслуживающей внимания, ибо в отношении католического духовенства русская власть вообще не была властью национальной, исторически связанной с церковью, как это имело место в отношении православного духовенства. Советское правительство некоторое время весьма снисходительно смотрело на деятельность католического духовенства, полагая, что своим наступлением на Православную Церковь оно ослабит оппозицию Православной Церкви к советскому правительству.

«Московский процесс» является одной из величайших глупостей петербургского сатрапа Зиновьева, создавшего советскому правительству большие осложнения в среде весьма расположенного в это время к советскому правительству католического духовенства.

С другой стороны, арх. Цепляк, а главным образом прелат К.Буткевич, люди в стиле традиционного польского клира в России, создали без всякого видимого основания весьма большие осложнения для пап­ского престола. Во время самого процесса было получено разрешение папы на принятие условий советского декрета об аренде церковных зданий и храмов для нужд культа, по каковому вопросу и возникло главное осложнение.

Радость, с которой русские католики встретили большевицкую революцию, окончилась катастрофой. Была разгромлена не только Православная Церковь, но и католическая вместе с «восточным обрядом», и экзарх Л.Федоров умер 7 марта 1935 года в ссылке в Вятке.

«Через год после учреждения Всероссийского экзархата, во главе с экзархом, протопресвитером Леонидом Федоровым, — рассказывает русский католик, князь Петр Волконский, — прибыл в Петроград настоятель православного прихода села Богдановки Старобельского уезда Харьковской губернии иеромонах Потапий Емельянов и явился к экзарху с прошением принять его и всех его прихожан в общение с Апостолическим престолом. К прошению был приложен приговор сельского схода, собрания всех домохозяев села с восемью тысячами подписей мужчин-домохозяев, приговор постановлял принять унию и уполномочить настоятеля о. Потапия совершить этот акт от их лица у всероссийского экзарха».

Из дальнейшего рассказа об этом замечательном происшествии мы узнаем, что о. Потапий родился в 1889 году в Уфимской губернии в крестьянской старообрядческой семье беспоповского толка, от отца начетчика Емельянова. Уфимский епископ Антоний Храповицкий все семейство обратил в Православие, а мальчика Петра взял с собою при переводе на Волынь в Почаевскую лавру в качестве послушника. Там же он был пострижен в монахи и засим был отдан на устроенные в Житомире пастырские курсы. 22 лет он был рукоположен во священники.

В 1916 году архиепископ Антоний забрал его с собой в Харьков и сделал настоятелем единоверческого прихода, а засим он после революции был послан в единоверческий приход в село Богдановку. В этой части рассказ князя П.Волконского вполне совпадает с рассказом В.Заикина, молодого украинского ученого, бывшего делопроизводителем Епархиального совета в Харькове.

П.Волконский рисует о. Потапия монахом-самоучкой, посвятившим себя изучению патрологии и убедившимся в правде и превосходстве католичества. Он изображается замечательным проповедником русского католичества, увлекшим за собою почти 50 000 коренного православного населения и при этом в области, сохранившей истинную религиозность. Факт действительно потрясающий и открывающий широчайшие перспективы перед русским католицизмом в народной среде.

В.Заикин, который лично знал о. Потапия, изображает его полуграмотным монахом с большими претензиями. Переходом в католичество он желал ликвидировать свои недоразумения с церковной властью, а «свою проповедь унии» соединил с демагогической социальной пропагандой: «Земля — народу, помещичье добро — крестьянам», фактически поощряя и подстрекая крестьян к самочинному разделу земли и грабежу имений. Такая «проповедь» имела успех: униатским лозунгам Потапия крестьяне, конечно, значения не придавали, о католичестве и унии никакого понятия они, конечно, не имели, а все богослужение и все обряды оставались те же; зато открывалась возможность со спокойной совестью, с благословения «батюшки», не только завладеть помещичьей землей, но и расхитить помещичье имение. И действительно, богдановские крестьяне переходили в потапиевскую унию».

Особенного успеха Потапий достиг после прихода немцев на Украину весной 1918 года, ввиду порядков, установленных немцами, «проповедь» Потапия обратила на себя внимание и украинского правительства, и немецкого командования. Потапий пострадал. Он даже возвратился в Православие, но засим опять стал на путь авантюр и неодно­кратно подвергался арестам со всеми последствиями.

Всю эту довольно обычную в эпоху безвременья историю П.Волконский изображает подвигом новонародившегося миссионера. Надо заметить, что в таком роде весьма успешно действовали и действуют некоторые миссионеры «восточного обряда» и в Польше, соблазняя крестьян материальными выгодами.

«Этот случай в селе Богдановке — воссоединение со Вселенской Церковью 50 000 русских — показывает нам, — заканчивает свой рассказ П.Волконский, — что может сделать один православный священник, когда он, кость от кости и плоть от плоти своего народа, проникается вселенскою истиною».

Этот рассказ, помещенный, между прочим, и в «Возрождении», произвел впечатление на эмиграцию.

Вся же история, по словам В.Заикина, окончилась тем, что большевики освободили Потапия из тюрьмы как арестованного за пропаганду в пользу советской власти. Этим и завершился первый и единственный случай пропаганды русского католицизма среди народа[24].

Такова в общих чертах история русского католичества, или «восточного обряда», в России.
Большевики похоронили все надежды.

«Вся работа, которая так много обещала, говоря по-человечески, — замечает Д.Колпинский, — разрушена».

Однако «не следует, по словам автора, «впадать в пессимизм: зерно все же было брошено в землю и где-то втайне созревает»[25].
Рим на дело смотрит трезвее, без сентиментальности.

Глава четвертая

На рубеже России
 
1

В мае 1918 года в качестве апостолического визитатора прибыл в Варшаву шестидесятилетний Ахилл Ратти.

Ахилл Ратти не принадлежал к политической группе курии. Это был ученый-библиофил, долгое время работавший в Милане, в знаменитой Амвросиановской библиотеке. Он был ее префектом.

«Имея дело с большим количеством русских книг, он должен был предпринять изучение русского языка»[1].

Русский язык он, по-видимому, знал только теоретически, по крайней мере нам неизвестны случаи пользования им русским языком в разговоре.
Засим он работал в Ватиканской библиотеке и был ее префектом.
Любовь к книгам сопровождалась любовью к альпинизму.

Это был человек, стоявший вне повседневных политических интересов Ватикана, доброжелательный ученый, политическим способностям которого курия не очень доверяла просто потому, что их не знала.

«В поисках кандидата в апостолические визитаторы в Польшу, — замечает иезуит Белов, — не находя лица, знающего польский язык, Бенедикт XV остановил свое внимание на А.Ратти, как “немного знающим русский язык”»[2].

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

По этому поводу Пий XI мог однажды сказать с улыбкой: «Русский язык помог нам стать папой»[3].

Для Бенедикта XV А.Ратти был, по-видимому, также величиной неизвестной.

«Мы знаем, как он обращается с книгами, но еще не знаем, как он будет обращаться с людьми», — будто бы заметил Бенедикт XV при его назначении.

Ватикан в это время был весьма озабочен. Приближалось окончание войны, победа склонялась на сторону союзных держав, в отношении которых Рим допустил много ошибок.

Русская революция ставила на очередь русский вопрос. Захват власти большевиками впервые за всю многовековую русскую историю ставил Ватикан в сношения с таким русским правительством, для которого Православная Церковь не только не представляла никакой ценности, но являлась враждебной.

Этого никто предвидеть не мог, и к этому Рим не был подготовлен. Вопрос сразу же был поставлен весьма ясно — наступило время обратить Россию в католичество или, во всяком случае, поставить ее в зависимость от курии. Но как это сделать? Весь опыт и вся рутина ватиканских канцелярий оказалась совершенно бесполезной, и началась та импровизация в русском вопросе, которая привела Рим к поражению со стороны большевиков и лишила его возможности быть действительной силой в борьбе с коммунизмом.

Это происходило в отсутствие А.Ратти, и он только издали наблюдал события.

«В конце июля 1918 года его права визитатора были распространены на Россию, где ему была дана миссия изучить созданное революцией новое положение религии»[4].

А.Ратти был человеком искренним, и на него большевицкая революция произвела сильное впечатление. Кажется, что он сразу почувствовал, что эта катастрофа христианства отразится не только на России.

Он просит у Бенедикта XV разрешения ехать в Россию и пишет ему с некоторой экзальтацией:

«Я думаю, что для того, чтобы спасти эту обширную страну, нужна не только молитва, но нечто большее, нужна кровь, кровь католических священников, и не только местных, но также пришедших из Рима»[5].

Ватикан на дело смотрел более трезво, и вместо разрешения поездки в Россию А.Ратти получил назначение нунцием в Варшаву.

Какие были даны инструкции нунцию, мы узнаем лет через сто. Можно только думать, что его внимание было обращено на Польшу как на страну, где уже однажды был сделан, правда неудачный, опыт подготовления мер для обращения в католичество России.

«Варшава, ставшая передовым бастионом Римской церкви, была для него великолепным наблюдательным пунктом, где на его глазах сталкивались западные и восточные течения в это катастрофическое время»[6].

В этом наблюдении помогало и истолковывало смысл событий католическое духовенство в Польше. Заслуги его перед польским народом велики. Оно умело бороться, страдать и ждать. Но велики и прегрешения его пред народом и прежде всего его нетерпимость, пренебрежение и высокомерие к православному и благочестивому соседу — России.

В польском кризисе XVIII века, который окончился утратой самостоятельности, одной из главных действующих сил было духовенство, которое вместе со шляхтой со времен Сигизмунда III, верного сына католической церкви и воспитанника иезуитов, поставило своей задачею борьбу с Православием. Этим была вызвана Москва на защиту своих единоверцев, и спор был решен в конце концов в пользу России. В утрате своей независимости виновата Польша, и никто другой.

Между тем не только до освобождения, но и после восстановления независимого государства польский народ и общество воспитываются в ложных взглядах о каком-то особом призвании Польши в Европе, и что это особое призвание возлагает на Европу обязанность охранять Польшу. Эти нездоровые взгляды с особой силой поддерживаются духовенством, и укрепляется дурного тона клерикализм, мешающий здоровому развитию Польши. Польша — государство разноплеменное и разноверное, и залог ее развития — в мирном сожительстве этих различных национальностей.

Ко времени появления А.Ратти католическое духовенство успело уже вполне распорядиться на землях русской Польши.

5 августа 1915 г. в Варшаву вступили немецкие войска. Вскоре германская и австрийская армия заняла все Царство Польское, то есть десять Привислянских губерний. Польское население встречало немцев, как врагов. Оно еще не забыло ужасов Калиша в начале войны. При наступлении немцев ушла не только русская администрация, но и православное духовенство, за немногими исключениями. Была эвакуирована и часть населения.

Польские легионы под начальством Пилсудского в составе австрийской армии в русской Польше встретили враждебное отношение. B ноябре 1914 года, при занятии русскими войсками Львова, ответственные польские политические деятели во главе со Станиславом Грабским, позднее министром в Польше, осудили легионы и обратились с призывом о их роспуске.

Немцы, занимая Варшаву, не допустили вступления легионов. Вообще, будущее Польши не было еще ясно, и этим определялась политика немцев.

Мало того, при оккупации не была сохранена целость Царства Польского, и оно было разделено на две части: на большую — оккупированную немцами, с генерал-губернатором Безелером в Варшаве (с 4 сентября 1915 года) и меньшую — оккупированную австрийцами с генерал-губернатором Диллеромом в Люблине (с 1 октября 1915 года)[7].

Католическое духовенство встретило немцев как своих друзей и сразу же проявило необычайную враждебную активность в отношении беззащитного Православия.

То, что происходило в начале войны, больше не повторялось. При первом занятии города Келец местный римо-католический епископ со всей энергией протестовал против обращения православного собора в конюшни. Он был впоследствии награжден орденом св. Станислава первой степени, причем ленту и звезду передал ему лично помощник варшавского генерал-губернатора Д.Н. Любимов[8].

Через 18 лет, на глазах и по требованию того же епископа, тот же православный собор был разнесен по кирпичам.

На территории своей оккупации немцы не допускали насилий над православными и не позволяли по общему правилу захватывать и обращать в костелы православные храмы. Как могли, они сохраняли церковное достояние от расхищения. Благодаря этому удалось многое сохранить в Варшаве и почти все в Лодзи. Православный собор в Варшаве был обращен в гарнизонный костел, с него сняты были кресты и металлическая облицовка крыши на военные надобности, но ключи хранились у немецкого коменданта, и имущество, которое не было вывезено, оставалось в сохранности до самого ухода немцев.

Совсем иное наблюдалось на территории австрийской оккупации. Они отдали на поток и разграбление католическому духовенству достояние православного народа. На всей территории многострадальных Холмщины и Подляшья началась ликвидация Православия. Были за­хвачены храмы, никогда не бывшие католическими и даже построенные перед самой войной. Захвачен собор в Холме, в Люблине и в других местах. Немедленно после ухода немцев, 16 декабря 1918 г., правительство И.Пилсудского издало декрет, по которому забрало в государственное управление около 20 000 гектаров церковной земли с постройками и угодьями.
В 1939 году все это имущество обращено в собственность казны.

В общем, из 383 бывших до войны храмов к концу 1918 года было закрыто 111, разрушено 59 и обращено в костелы 150. Православным удалось сохранить только 63 храма.

В 1938 году разрушены все закрытые храмы, часть открытых и построенных за время с 1920 года — всего около 200 храмов.

Несмотря на захват храмов и имущества Православной Церкви, католическое духовенство встретилось с неожиданным явлением. Русской власти больше нет, и, казалось, Православие потеряло всякую опору, а между тем население оставалось православным. Не было никаких препятствий населению возвратиться в унию, но оно не возвращалось.

Словом, на территории Холмщины и Подляшья находилось 200 тысяч православных людей, и они не собирались менять веру. Наоборот, просили об открытии церквей и о присылке священников.

В такой обстановке прибыл в Варшаву накануне праздника Тела Господня апостолический визитатор А.Ратти. Он принял участие в процессии, которая в Варшаве привлекает массу народа. Это не могло не произвести на него впечатления. Он сразу же выявил свое знание церковных дел Польши.

Весьма интересен рассказ бывшего министра А.Пониковского о первых шагах А.Ратти, который тогда проживал у Варшавского архиепископа А.Каковского.

«Архиепископ рассказал мне, — повествует А.Пониковский, — что был весьма смущен, когда в первые моменты после появления у него кс. А.Ратти апостолический визитатор спросил архиепископа, был ли он в Пратулине. Архиепископ ответил ему: “Как вам известно, я родом из Плоцка и никогда не был на Подляшье”. Признаюсь, что в первый момент я не мог дать себе отчета, о каком Пратулине спрашивает кс. А.Ратти, засим я быстро сообразил, что идет речь о Пратулине, месте страданий униатов. Как происходящего из Седлеца, это вас больше заинтересует.

При этом случае апостолический визитатор рассказал архиепископу, что он еще мальчиком прочитал книжку о польских мучениках в Подляшье. Итальянская книжка говорила об «обращении униатов в 70-х годах прошлого века“. Книжка на мальчика произвела громадное впечатление. Молодой Ратти сказал себе, что он должен когда-то быть в Польше, увидеть места мученичества и узнать людей, по характеру похожих на первых христиан. Поэтому апостолический визитатор спрашивал архиепископа о Пратулине. В памяти его навсегда остались мученичества униатов и ряд исторических местностей, и прежде всего Пратулин, где униаты отдавали жизнь за веру»[9].

В октябре 1918 года Регентский совет объявил независимость Польши. Немецкие и австрийские войска ушли, а из Магдебурга прибыл И.Пилсудский, враг России.

11 ноября 1918 года — это дата, с которой начинается история возрожденной Польши.

На праздник Троицы 1919 г. «апостолический визитатор посетил Унию, — рассказывает тот же А.Пониковский, — с благоговением осматривал исторические места и благословил немногих живущих еще людей, на телах которых были следы мученичества 70-х годов».

Как ни старались скрыть от А.Ратти то обстоятельство, что в этих местах, несмотря на все, сохранилось Православие, он не мог не видеть, проезжая полями, православных храмов и православных людей. Внешнего различия не было никакого. Тот же народ, так же одетый и сожженный солнцем, ведет одинаковую трудовую земледельческую жизнь, несмотря на разницу религий. У православных и католиков одинаково золотятся поля рожью, и над теми и другими жаворонки поют свои песни.

Впервые за свою долгую жизнь А.Ратти увидал православный народ, и при этом на польской земле. Что он мог думать, созерцая «схизму» не как отвлеченное измышление самолюбивых греков, а как нечто, облеченное реальной и живой плотью Православия? И, может быть, взволнованный взор А.Ратти охватывал православный Восток, лежащий недалеко за горизонтом и раскинувшийся на широких просторах, этот бескрайный мир, загадочный и такой упорный в своих верованиях.
Об этом посещении рассказывает и о. Ян Урбан.

«Вспоминаю праздник св. Троицы 1919 года в Янове на Подляшье». Там восстанавливалась епархия. «На это торжество прибыл также визитатор Ратти и хорошо знал, что приходит на землю, орошенную кровью исповедников “восточного обряда”, пролитой в защиту Унии... Визитатор знал об этом из монографии кс. Прушковского, которую имел с собой... Можно догадаться, какие чувства наполняли сердце А.Ратти, когда после пламенной проповеди нового подляшского епископа Пшездецкого на тему об этих преследованиях униатов уделил собравшемуся народу благословение от имени св. Отца. B какой славе должна была стать перед его душой эта трагедия и эта восточная униатская церковь, которая воспитала таких мучеников.

На обратном пути из Янова в Варшаву я имел счастье сопровождать апостолического визитатора. На основании обрывков разговора о старой унии и ее преследовании, которые сохранились в моей памяти, о миссии среди униатов, — будет позволено мне высказать убеждение, что, если когда-либо “воспламенился” А.Ратти к делу Унии, то именно тогда, во время пребывания на Подляшье»[10].

6 июня 1919 года А.Ратти назначается первым нунцием в Польше после векового перерыва и возводится в сан епископа.

После хиротонии, которую совершает арх. А.Каковский, впоследствии кардинал, 28 октября 1919 года в соборе св. Яна в Варшаве, на торжественном обеде А.Ратти, между прочим, сказал:
«Да будет забвенна десница моя, если я забуду тебя, Польша»[11] (псалом 136).

Так завязывались отношения между будущим папой Пием XI и католическим духовенством в Польше. Из этих отношений обе стороны извлекли все, что можно было извлечь.
 
2

Для Польши начались дни испытаний. Вызванная И.Пилсудским советско-польская война в связи с походом на Киев, чуть не закончилась катастрофой для поляков. Большевики были у ворот Варшавы, и Польшу спасло «чудо над Вислой». Значительную помощь оказали и французские генералы.

Нунций не желал покинуть Варшаву. Он решил встретить большевиков, истинное лицо которых еще ему не было вполне ясно.

Россия потеряла часть Волынской и Минской губерний и около 4миллионов православного населения. В пределы Польши снова вернулась часть тех русских областей, на которые свои права заявлял еще Иван III. Эти области Польша считает своим «жизненным простором».

Православный вопрос принял совсем иное очертание. Между Польшей и Россией оказалась довольно широкая полоса сплошного русского православного населения, и нетрудно было Риму учесть выгоду этого положения. Рим получил территорию и население, где мог производить новые опыты воздействия на православный русский народ.

А.Ратти встретился с Россией, куда он предназначался, в Польше.

«Он приобрел, по его собственным словам, непосредственный широкий опыт в познании дел и лиц Востока, переходя и проходя в течение трех долгих лет вдоль границы восточного мира, и в особенности мира славянского»[12].

Едва ли это справедливо. Настоящего опыта он не приобрел. Он утвердился в господствующем в Риме взгляде на православную Россию как на объект католического воздействия, который делает такой бесплодной политику Рима в русском вопросе.

Можно сказать, что, проявляя интерес к русским делам и имея полную возможность непосредственно познакомиться с Православием в Польше, А.Ратти этого не сделал. Больше того, он не почувствовал ни духа Православия, ни его внутренней силы, ни его огромной способности к сопротивлению.

Из Польши А.Ратти увез, в виде исторической истины, глубокое историческое заблуждение, что душой русского человека можно овладеть при помощи «восточного обряда» и ему подобных выдумок римских бюрократов.

Сознание А.Ратти в отношении Православия и Востока было отравлено в Польше на всю его жизнь.

Одновременно с подписанием Рижского договора (18 марта 1921 года) Законодательным сеймом Польской республики утверждена конституция (17 марта 1921 года).

Вокруг этой конституции, в особенности в связи с вопросом положения католической церкви, велась напряженная борьба между силами польского клерикализма, облеченного в национальные формы, и началами современного государства, равного в правах и обязанностях для всех граждан. Победил национализм и клерикализм. Речь Посполитая, в которой поляки и католики составляют только 60%, была построена как государство национально-польское.

«Римско-католическое вероисповедание, — говорит конституция, — будучи вероисповеданием преобладающей части населения, занимает в государстве первенствующее положение среди иных равноправных исповеданий» (статья 114).

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Это преимущество чести практически было понято в том смысле, что католическая религия господствующая. Теперь в этом никто не сомневается.

«Римско-католическая церковь управляется по своим собственный законам», и каноническое ее право стало обязательным для государства.

«Церкви религиозных меньшинств», в том числе и Православная, говорит ст. 115, «управляются по их собственным законам», однако законы эти не должны «содержать каких-либо постановлений, противных государственному закону».

Иными словами, Кормчую книгу нужно рассмотреть с точки зрения ее соответствия польскому законодательству, и тогда «государство не откажет в признании» этих церковных законов.

Что это должно было означать — показало будущее. Польское правительство, основываясь на этой статье, признало такие «собственные законы» Православной Церкви, которые передали все управление церкви в руки правительства.

С апостолическим престолом Польша должна была заключить конкордат, отношение же государства к церквам меньшинства, в том числе и к Православной, будет установлено, говорит Конституция, «в законодательном порядке по соглашению с их законными представителями». Соглашение это выразилось в том, что Православная Церковь должна была принять все то, что ей предложило правительство[13].

Какую долю участия в эту конституционную работу внес апостолический визитатор, мы не знаем, но победу Рим одержал полную, и А.Ратти в Польше нечего было больше делать.

Осенью 1921 г. А.Ратти покинул Польшу, назначенный архиепископом Милана и возведенный в сан кардинала.

Некогда сказанные им слова, что русский язык помог ему стать папой, можно расширить в том смысле, что большую ему помощь оказало пребывание в Польше. О нем стали говорить как о кандидате на папский престол.

В числе разных приятных воспоминаний А.Ратти увозил из Польши убеждение, что польское духовенство знает русский вопрос и что в этом вопросе на него можно опереться.

Бенедикт XV был тяжко болен. K концу его недолгого понтификата иезуиты могли считать свои позиции прочно закрепленными. В центре стоял русский вопрос. Вначале он не представлял особых затруднений. Временное правительство, после некоторого сопротивления, легализировало «восточный обряд», и в 1921 году экзархом с правами епископа этого обряда был утвержден Леонид Федоров.

Католики «восточного обряда» в России получили законную организацию. Рим мог считать себя удовлетворенным и за 1792–1794, и за 1839, и за 1875 годы. Уния, ликвидированная при Екатерине II, Николае I и Александре II, победоносно возвратилась в Россию и угрожает всей ее территории.

Мало того, Православная Церковь на Святой Руси оказалась гонимой. Для Рима было ясно, что это явление всемирно-исторического значения. Но, вообще говоря, смысл этого явления Рим не понял, ибо вообразил, что это начало свободного завоевания России католичеством.

Обращение России в католичество... Напрасная мечта — думаем мы. Как знать — говорит Рим.

У курии большой опыт сношений с Россией. У нее прекрасно сохраняются архивы. Достали старые акты времен Флорентийской унии, Софии Палеолог, Ивана Грозного, Смутного времени, Петра Великого и новых времен и пришли к выводу, что нужно еще раз попробовать договориться с Москвой.

Нашлись живые люди, такие как М. д’Эрбиньи, молодой, блестящий, самоуверенный, будущий чрезвычайный посол курии к Советам.
Что такое большевизм — Рим узнал позднее.

Пока казалось, что с большевиками договориться легче, чем с царским правительством!

Из России шли довольно утешительные вести. Конечно, есть затруднения, и большие, и их не стоит скрывать, но не с такими затруднениями приходилось бороться Риму.

Католичество интернационально, и это должны понять большевики. Борьбу большевиков с Православием необходимо отделить от борьбы с религией. Первая понятна с политической точки зрения, вторая — бессмысленна.

Борьба с Православием для большевиков есть борьба с русской национальной идеей, а так как католицизм никакой связи с русской национальной идеей не имеет, то надлежало, показав большевикам политическую благонадежность католицизма, создать соблазнительную мысль утверждения вненационального католицизма как средства охранения народа от политической реставрации.

Это весьма странно, но не менее странно и то, что у таких выдающихся людей, как бывшего митрополита католических церквей в России барона Роппа и его заместителя архиепископа Цепляка создалось убеждение, что католическая церковь именно при большевиках может получить в России полную свободу.

Многое, что выявилось впоследствии, было еще в тайне. Многое останется в тайне навсегда.

Весной 1922 года Ватикан отправил миссию под руководством священника из Америки, Др. Вальха, для оказания помощи голодающим.

Тогда же проходила знаменитая Генуэзская конференция, и кардинал Гаспари вступил с Чичериным в переговоры по церковным делам. Весьма дипломатично были смешаны вопросы и православные, и католические, говорили вообще о гарантиях религиозной свободы, но все понимали, что дело касается католической церкви в России.

Во время завтрака на королевской яхте в Генуе архиепископ Генуэзский оказался рядом с Чичериным. На вопрос о свободе католической церкви в России Чичерин ответил, что она пользуется не меньшей свободой, чем в Америке. Это было похоже на то, о чем еще недавно доносили из России католические епископы.

Разговор между Чичериным и архиепископом носил самый изысканный характер, засим они чокнулись и выпили за здоровье друг друга.

Говорили еще о красной розе, которую архиепископ преподнес Чичерину, но вопрос этот остался невыясненным.

Перед этим, в связи с посылаемой в Россию миссией, монсиньор Пизардо, заместитель Гаспари, посетил Чичерина в С. Маргерит.

Как будто для Рима все складывалось наилучшим образом. Однако тактика католического духовенства, которая приносила свои плоды во время царского правительства, оказалась совершенно негодной при советской власти.

Как бы то ни было, Рим пытался осуществить какие-то проекты соглашения с Советами. Деятельность эта до известной степени становилась известной, и в этом чувствовалась угроза положению Православной Церкви в России.

Все это вместе взятое в минуту катастрофы и гонения на Православную Церковь производило такое впечатление, что пользующийся европейским авторитетом, ныне покойный, заслуженный профессор Н.Н.Глубоковский, заявил, что «Рим кружится, как изголодавшийся волк, и готов пожрать, как свою добычу, погибающее Православие».

Любезности курии к большевикам с особой силой выделяются на фоне хотя бы того Послания, которое Русский Всезаграничный Церковный Собор отправил Генуэзской конференции и в котором, между прочим, писал:

«Народы Европы! Народы мира! Пожалейте наш добрый, открытый, благородный по сердцу народ русский, попавший в руки мировых злодеев! Не поддерживайте их, не укрепляйте их против ваших детей и внуков! А лучше помогите честным русским гражданам. Дайте им в руки оружие, дайте им своих добровольцев и помогите изгнать большевизм — этот культ убийства, грабежа и богохульства из России и всего мира».

С большим политическим предвидением послание заканчивается такими словами:

«Если поможете восстановиться исторической России, то скоро исчезнут те, пока неразрешимые, политические и экономические затруднения, которые по всему миру сделали жизнь столь тяжелой; тогда только возвратится на землю желанный для всех людей мир (Ефес. 8, 13)»[14].
 
3

Таков был план соглашения. Но был еще и другой план.

Трудно сказать, думал ли Игнатий Лойола о России и знал ли он вообще что-либо об этой стране, когда в 1540 году организовывал Общество Иисуса, но уже в марте 1582 года, т.е. через 42 года, блестящий политик своего времени, иезуит А.Поссевин вел богословско-политический диспут в Москве с Иваном Грозным и соблазнял его выгодами подчинения папе.

А.Поссевин содействовал примирению Ивана Грозного со Стефаном Баторием и окончанию несчастной Ливонской войны. Он был принят любезно в Москве.

На все богословские аргументы, сам неплохой богослов, Иван Грозный возражал: «Антоний. Нам с вами не сойдется; вера наша, вера Христианская из давних лет была себе, а Римская церковь была себе... Нам мимо своея истинныя христианския ни которыя веры хотети нечего, ни учения ни которого мимо истинныя христианския своея веры не требуем... А мы веру истинную христианскую веруем и с нашею христианскою Римская вера во многом не сойдется. Да только мы о том говорить не хотим для супротивных слов, что вам будут за досаду наши речи, и мы для того и говорити не хотим, чтобы розни меж нас с папою за то и гневу не было, и любовь бы наша, что почалась меж папы Григория и нами тем не порвалась; и ты, Антоний, о том перестани».

Но Антоний перестать не мог, и Иван Грозный ему весьма твердо заявил: «А что папу называешь, что он наместник верховного Апостола Петра, а Петр Апостол в Христово место; и Апостол Петр так не делал, как папу на столе носят и целуют в ногу, и то есть гордостная, а не святительская; а Апостол Петр на коне не ездил и на столе его не носили, а ходил пеш и бос».
Не помогли и соблазны.

«А коли будет вера одна, — говорил А.Поссевин, — то и церковь одна Греческая с Римскою совокуплена будет вместе. А ты, Великий Государь, будешь с папою и с Цесарем и все государи в любви и соединении; и Ты, Великий Государь, не токмо будешь на прародительской вотчине на Киеве, но и в царствующем граде (в Константинополе) Государем будешь; а Папа и Цесарь, и все государи великие о том будут стараться».

Потерпев неуспех в Москве, А.Поссевин писал 5 ноября 1582 года папе Григорию VIII:

«Поелику вера Московского государства прежде всего зависела несколько от той части России, которая ныне под державою Польского короля, ибо и не очень давно Московские епископы поставляемы были митрополитом Киевским (город, королевской России принадлежащий): то весьма бы способствовал к обращению московского народа, если бы епископы или владыки королевской оной России присоединились к католической церкви»[15].
Вот когда еще намечался путь Рима в Россию через Польшу.

«Увидав совершенную невозможность убедить, заговорить или обольстить Москву, — замечает Ю.Ф. Самарин, — Поссевин присоветовал папе круто повернуть атаку от центра к окружности и направить главные батареи не на Москву, а на Вильно и Киев, употребив в дело ad mijorem Dei gloriam (к вящей славе Божией — Ред.) материальную силу и государственное владычество Польши. Один этот совет и план кампании, составленный Поссевиным, для отклонения Юго-Западной России от естественного ее тяготения к Москве и Византии, для систематического подкупа высшего православного духовенства и для введения латинства, не касаясь на первых порах обрядовой стороны Православия, — этот совет и этот план по широте и смелости замысла, по необыкновенной дальновидности и по истинно сатанинской злонамеренности в выборе средств ставит Поссевина наряду с первоклассными политиками XVI и XVII веков и нас, русских, заставляет отнести его к числу самых заклятых врагов России, наиболее ей повредивших»[16].

Со времени А.Поссевина иезуиты больше не отрывали своего взора от России. Своей главной и, можно сказать, единственной задачей они поставили подчинение этой огромной страны и народа Риму.

Нужно сказать, что иезуиты с первых шагов поняли невозможность вести пропаганду на Востоке без сохранения «восточного обряда». Борьба за этот обряд внутри католической церкви — одна из поучительных страниц церковной истории Запада.

В 1546 году И.Лойола был занят организацией миссии в Эфиопию в целях «отыскания для католичества этой древней церкви, зараженной ересью александрийских якобитов». Миссия была организована только в 1556 году, в год смерти И.Лойолы.

«Экспедиция в Эфиопию впервые поставила перед апостольской работой Ордена вопрос обряда. Из 12 участников миссии в Эфиопию трое по указанию св. Престола должны были принять епископский сан, а один из них, о. Баррето, был назначен патриархом, и, несмотря на это, все они сохранили латинский обряд. Это совпадало с канонически-богословскими взглядами того времени, и никто не допускал, в особенности после декретов Иннокентия IV и Пия V, чтобы латинский миссионер мог изменить свой обряд на восточный».

B Эфиопии выяснилось, что латинский обряд не мог быть применен. Начальник миссии Баррето это предвидел и указывал еще Лойоле, что «было бы глупостью уничтожать столь древнее христианство». Он требовал, чтобы Рим разрешил вопрос обряда. Рим этого вопроса не разрешил, «восточного обряда» не признал, и дело в Эфиопии окончилось катастрофой и кровавыми преследованиями.

Вскоре возникли осложнения в Польше в связи с развитием протестантизма. На Тридентском Соборе этот вопрос поднял известный кардинал Гозий.

«Он видел, что защита католицизма должна была быть разделена на два фронта: протестантский, с одной стороны, и православный — с другой. Быстрое подчинение протестантизму Руси (Западной) может неожиданно привести к объединению двух противников в очень грозную для церкви силу».

Вот почему Гозий считал необходимым прежде всего объединить католицизм с Православием, этим пресечь наступление ереси на польском востоке, а засим общим фронтом стать на борьбу с протестантизмом, идущим с Запада. Дело это должно было быть возложено на иезуитов. Снова возникал вопрос о «восточном обряде». Хотя Поссевин и Скарга относились к «восточному обряду» без всякого расположения, так как для них идеалом было «единство во всем», тем не менее Поссевин в 1583 году обратился в Рим. Рим отнесся весьма скептически к этому вопросу, «не желая приложить руку к делу, о котором потом можно было бы жалеть».

Брестская уния сохранила «восточный обряд», тем не менее она требовала помощи со стороны монашеских орденов, и В.Рутский, будущий униатский митрополит, около 1600 года поднял этот вопрос в Риме. Рим как будто согласился и в 1625 году послал ему несколько кармелитов, которым было позволено принять «восточный обряд». «Однако, история не оставила никаких следов исполнения этого важного распоряжения».

«На новый призыв из Руси (Западной), — говорит исследователь этого вопроса кс. С.Лаский, — о восточных иезуитах нам придется ждать еще целый век».

Немного ранее, а именно в 1609 году, вопрос «восточного обряда» возник у миссионеров, работавших среди греков. Миссионеры эти ставили задачу широкой организации унии на всем Востоке, а для этого требуется «восточный обряд». Снова обратились в Рим, и вопросом этим занялся знаток Востока, кардинал Беллярмин. Несмотря на все расположения курии, к «восточному обряду» он отнесся отрицательно. Он нашел, что доводы в пользу обряда недостаточны, «чтобы рисковать столь деликатной и до сих пор небывалой импрезой».

«Дело обряда, поэтому, снова утихло на многие десятки лет». Однако иезуиты не сдавались.

Николай Пападополи, профессор академии в Падуе и ученик иезуитов, обратился к папе Клименту XI, своему другу, с длинным меморандумом, в котором, между прочим, писал, что «католическое движение среди православных греков так долго будет бесплодным, пока туда не будут посланы отцы Общества Иисуса, но греческого обряда».

В 1696 году, в связи с заключением Ардельской унии православными румынами, кардинал Колония желал, чтобы иезуиты приняли румынский обряд, т.е. восточный, пока не будет образован клир «восточного обряда». Конгрегация рассмотрела вопрос и, несмотря на сочувствие папы, отказала. Папа подчинился.

Кардинал Колонич получил бреве, восхваляющее его ревность, которая, однако, должна искать иных средств для осуществления унийных планов, чем принятие иезуитами «восточного обряда».

Затем происходили разные события, орден был ликвидирован, снова восстановлен, а вопрос обряда не двигался с места. В виде некоторого снисхождения на протяжении XVIII века некоторым маронитам и халдеям, которые, вступив в орден иезуитов, перешли из восточного в латинский обряд, было разрешено возвратиться в «восточный обряд».

Засим этим вопросом занялись русские иезуиты: князь Гагарин, вступивший в орден в 1843 году, затем Иван Мартынов (в 1845) и Евгений Балабин, все люди хорошего общества, а князь Гагарин — даже Рюрикович.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

При наличности иезуитов «восточного обряда», по мнению князя Гагарина, можно рассчитывать на широкое поле деятельности в Галиции среди русин, в Боснии, Болгарии и даже в некоторых местах России. В 1861 году возник у него вопрос об организации миссии «восточного обряда» в Иерусалиме для русских православных паломников. Засим он и Мартынов оказались в Константинополе и, ввиду церковных недоразумений между Болгарией и Вселенским Патриархом, опять возбудили вопрос о «восточном обряде» в целях подчинения болгар. Гагарин ставил вопрос очень широко:

«Мы находимся у порога великого кризиса, который, наверно, отворит нам двери в Россию, но ни в России, ни в Австрии мы не сможем сорганизовать церковной группы восточных славян, переходящих в унию, если нам не удастся сделать это в современной Болгарии.

Болгарию нельзя удержать, если не будет прочно поставлен восточный обряд, и исключительно важным является то обстоятельство, чтобы в тот момент, когда Россия будет для нас открыта, уже существовала солидно организованная восточная Церковь того самого, что и в России обряда, способная подготовлять для нее апостолов».

Как видим, ничего нового нет. План, который сейчас осуществляется в Польше, есть именно создание «солидно организованной восточной церкви того самого обряда, как в России», но под главенством папы.

Планы Гагарина осуществлены не были. В общем, нужно было ожидать инициативы св. престола, и только тогда будет ясно выявлена «воля Божья».

Дело было внесено на Ватиканский Собор. Доклад представил Мартынов, но Собор не был закончен и «дело восточных иезуитов снова замерло».

Тем не менее Пропаганда разослала запросы монашеским орденам о принятии «восточного обряда». В конце 1870 года были получены ответы от францисканцев, капуцинов, босых кармелитов, доминиканцев, варнабитов, пассионистов, августинцев, лазаристов, асумпсионистов и иезуитов. В общем, все соглашались, но с разными оговорками. С наибольшей осторожностью выразился генерал иезуитов. Он полагал, что, согласно дисциплине восточной церкви, епископы выбираются среди монашеского клира, а принятие иезуитами епископского сана противно традициям и духу ордена. Нахождение двух обрядов внутри одного ордена могло создать несогласие, и во всяком случае это могло бы повлечь за собою изменение правил Общества, что не может быть допущено. С этим согласилась Пропаганда, и дело снова замерло.

В 1884 году этот же вопрос возник в связи с работой иезуитов в Румынии и Галиции и, хотя Лев ХIII отнесся к вопросу благоприятно, но ввиду оппозиции гилицийского духовенства «осуществление проекта снова было отложено и при этом надолго».

Великая война и русская революция все изменили. Иезуиты увидали свои сны наяву. Однако и здесь их ждали разочарования. Уже в 1922 году «ввиду возрастающих предубеждений в отношении Ордена в России экзарх (Федоров) стал опасаться вредных последствий для развития католической миссии в России, переживавшей очень критический период, от перехода иезуитов на восточный обряд. Он советовал им вести свою работу очень скромно и шаг за шагом[17].

В 1923 году иезуиты одержали вековую победу. Епископ Пшездецкий нашел в Риме все готовым, короткий разговор с генералом Ордена Ледоховским — и оказалась налицо восточная ветвь Ордена.

Борьба велась 376 лет, и, хотя в рядах иезуитов не было согласия, дело закончилось в пользу «восточного обряда». Орден пошел дальше, чем это предполагали инициаторы унии. А.Поссевин представлял себе оставление Руси и Москве «восточного обряда» как некоторую уступку, носящую временный характер, которая после укрепления церковного единства окажется ненужной. Скарга мечтал «об единстве во всем».

Создавая «восточный обряд», независимый от Православной Церкви, и переходя в него, иезуиты стремятся создать такое положение, которого не было и до разделения церквей. Они хотят Православную Церковь возглавить папой, считая, что в настоящий момент нет ни Византии, ни России, и стало быть, нет той силы и того авторитета, который мог бы спорить и противопоставлять себя римскому епископу.
 
* * *

В начале 1922 года было ясно, что Бенедикт XV неизлечимо болен. Складывалось убеждение, что преемником ему будет А.Ратти. Это понимали и этого желали в Польше.

13 января 1922 года Иосиф Пилсудский наградил кардинала А.Ратти высшим польским орденом Белого Орла.

«В это время, — рассказывает А.Пониковский, — тяжело заболел папа Бенедикт XV. В качестве премьера, а равно министра исповеданий и народного просвещения, немедленно отправляю в Рим представителя правительства, дабы вручить кардиналу Ратти знаки ордена, ибо папа никаких орденов принимать не может и потому нужно спешить. Кто знает, если в случае смерти Бенедикта XV выбор падет на кардинала Ратти, то будет поздно вручать орден не кардиналу, а папе. Кардинал любезно орден принимает, а Начальника государства благодарит за орден уже как папа».

20 февраля 1922 года папа благодарит личным письмом А.Пониковского, в котором, между прочим, пишет:

«С удовольствием принимаем эти отличия, и мы особенно тронуты этим новым доказательством благоприятного расположения, каким И.Пилсудский пожелал нас одарить. Это еще больше усилит нашу привязанность к Польше, которая уже и так дорога нашему сердцу»[18].

6 февраля 1922 года папой был выбран кардинал Ратти, которого, по утверждению А.Пониковского, правильно называли «польским папою».

Глава пятая

Старые пути и новые средства
 
1

6 февраля 1922 года Ахил Ратти, кардинал, архиепископ Милана, был избран папой и принял имя Пий XI.

Он застал вполне выработанную программу действий в отношении России: соглашение с большевиками и «восточный обряд». Программу эту он принял.

Первое начинание проводил испытанный политик и дипломат статс-секретарь кардинал Гаспари. Здесь все шло по выработанному плану, и, как вообще в делах Римской курии, было немного места для личной инициативы нового папы.

Несколько иначе складывался «восточный обряд». Этого вопроса в прошлом касались Пий IX [1], Лев XIII [2], на энциклику которого Вселенский Патриарх отвечал посланием в августе 1895 года, и Бенедикт XV [3]. Пий XI берет инициативу в свои руки и проявляет особый интерес к восточным делам.

1 декабря 1922 года в консисторской речи он довольно подробно говорит о восточных христианах.

23 декабря того же года в интронизационной энциклике «Ubi arcano Dei» было сказано, что необходимо создать Pax Christi in regno Christi— ибо только одна церковь способна сблизить в чувстве любви все классы, сословия, всех людей и все народы.

«Только церковь способна защитить человеческое достоинство и так улучшить частную и общественную жизнь, чтобы все управлялось и руководствовалось законами Бога».
В ней сделано замечание о соединении церквей[4].

19 июня 1923 года кардинал Гаспари от имени папы хвалит о.Жанена, асумпсиониста, по поводу его книги «Восточные церкви и восточный обряд».

«Рим не одобряет, — пишет Гаспари, — необдуманных латинизаторских стремлений, напротив того, охраняет древние обряды с полным уважением и любовью, поддерживает развитие униатских иерархий, соединяющих в себе обрядовые различия с единством в догматах»[5].
В Польше пришли к выводу, что наступило время действовать.

Подляшская епархия была восстановлена Бенедиктом XV в 1918 году. На торжественном ее открытии в 1919 году присутствовал апостолический визитатор А.Ратти.

Казалось, что восстановление этой епархии само собой должно ликвидировать Православие на Подляшье. Однако этого не произошло, вместе с тем, по словам епископа Пшездецкого, умершего в мае 1939 года, православные, которые просили в 1919–1921 годах и даже в 1922 году о соединении с католической церковью, ни слова не говорили о «восточном обряде» и просто переходили в католичество. Переходили единицы, и этим вопрос не решался.

«С 1923 года начинаются со стороны православных, ищущих соединения, разговоры о “восточном обряде”. Можно было думать, что идет речь о греко-католическом обряде, который существует в Малопольше (Галиции). Быстро, однако, выяснилось, что не хотят они того обряда и просят о том самом обряде, которым пользуются православные, или так называемом восточно-славянском».

Если расшифровать эти слова епископа Пшездецкого, сказанные на Велиградском съезде в 1927 году, и сопоставить с действительностью, то дело представлялось в таком виде. Власти Подляшской епархии, не замечая никакого движения со стороны православных в смысле перехода в католичество, решили восстановить унию, которая была ликвидирована в 1875 году.

«Для объяснения дальнейшего, — говорит епископ, — должно припомнить, что в 1919 году в Восточной Галиции разгорелась борьба между русинами и Польшей, откуда возникли трения между католиками латинского обряда и обряда греко-русинского или греко-католического»[6].

Смысл этого заявления в том, что униатское население Восточной Галиции, во главе с духовенством, с оружием в руках боролось против поляков, которые силой захватили Восточную Галицию. Этот захват впоследствии был санкционирован союзниками, но с этим галичане не примирились и вели в той или иной форме борьбу до последних дней существования Польши.

Поэтому ясно, что восстанавливать унию на Подляшье при посредстве галицийского униатского духовенства было невозможно. Галицийская уния — это орудие украинского национализма, и насаждать этот национализм на Подляшье для епископа-поляка не было никакого смысла. Было решено создать новый, независимый от галицийского, тип унии в виде восточно-славянского, а по существу в форме православно-русского, или, как еще говорили, синодального обряда. С церковной точки зрения это объяснялось тем, что желающие перейти в унию требовали обряда не измененного, подобно галицийскому, и вообще не желали менять православного обряда. Проще говоря, для епископа Пшездецкого было ясно, что если можно рассчитывать на подчинение православного населения папе, то при условии полного сохранения православного обряда в его русской форме.

Таким образом, начало «восточного обряда» заключалось в том, что брался русский православный обряд в его чистом предвоенном виде и папа на него клал свою каноническую печать. В силу этого православные приходы переходили из юрисдикции православного епископа в юрисдикцию епископа католического. Не было никакой унии в смысле соединения, а было поглощение католической церковью «восточного обряда» вместе со всей той «схизмой», которую этот обряд собою осуществлял. Здесь нет никакого соединения православной иерархии с Римом, как это было на соборах Флорентийском и Брестском, вообще ни Православная Церковь, ни православная иерархия во внимание не принимаются. Нет никакого и перехода православных в католичество, ибо нет никакого нового исповедания веры, а две веры — православная и католическая — и два обряда, смешиваясь, но не соединяясь, подчиняются власти Римского епископа.

В основу соединения положен только один догмат Римской церкви, догмат конца XIX века — первосвященства и папской непогрешимости.

«К этому вопросу, — замечает Н.Ф. Степанов (Н.Свитков), — папа Пий XI многократно возвращается, ставя признание своей власти как основное условие для единения Церквей, почти умалчивая о различии других догматов, имеющих значение гораздо высшее».

По словам аббата Кольве, «в римском понятии единство есть поглощение. Прежде всего, ни от кого не требуют отречения, а лишь объяснений; никого не просят подчиниться, а войти в единение. И в этом созданном единении всякая церковь сохраняет собственное лицо». И дальше аббат Кольве соблазняет православных тем, что им оставляется все, им принадлежащее.

«И здесь мы не видим ничего нового, — замечает Н.Ф. Степанов, — лишь только некоторое уточнение: служите литургию, как вам угодно, охраняйте ваш церковный уклад, ваш епископ остается вашим иерархическим начальством, служите на любом языке, употребляйте какие вам более подходят миссионерские средства, организуйте и блюдите ваши церковные финансы, устраивайтесь с вашими гражданскими властями — все это, будто, Ватикан вовсе не интересует; единственное “коренное”, по выражению аббата Кольве, условие: признайте Папу и его непогрешимость». Нет, это новое...

Такая постановка вопроса в его практическом осуществлении была сущей революцией в католической церкви. Но иного выхода не было.
 
2

В настоящее время «восточный обряд» не обладает ни силой, ни значительностью. По данным Восточной конгрегации дело представляется в таком виде:

I. Александрийский обряд: а) копты — униатов более 32 000; б) эфиопы или абиссинцы — около 30 000.

II. Антиохийский обряд: а) маланкарессы или малабарцы в Индии-униатов около 9 000; б) марониты у подножья Ливанской горы в Сирии — около 366 000; в) сирийцы — около 71 000.

III. Армянский обряд: армяне рассеяны в разных местах, в Армянской республике на Кавказе, в Турции, в Сирии, Южной России, в Польше около Львова. Всего униатов до 100 000.

IV. Халдейский обряд: а) малабарцы (отдельно от маланкаресов) в Индии — униатов около 530 000; б) халдейцы в Месопотамии — около 72 000.

V. Византийский обряд: а) болгары — униатов около 6000; б)албанцы в Италии, или итало-греки — униатов около 51 000; в) униаты в Югославии. Хорваты, сербы и русины, всего около 42 000; г) мельхиты в Сирии — около 166 000; д) униаты в Венгрии. Румыны и русины, обрусевшие венгры — 142 000; е) русины (малороссы) в Польше, в Восточной Галиции, в Прикарпатской Руси и эмигрировавшие в Америку, всего около 5 000 000.

К этому надлежит добавить небольшое движение в Албании и так называемую новую унию, или «восточный обряд» в Западной Европе, Польше, Маньчжурии и Китае — около 25 000 человек.

Всего униатов около 8 000 000. Из них большая часть — славяне, причем славяне, за небольшими исключениями, находились в Польше[7].

Считая общее количество православных в 150 миллионов, униаты составят немного больше 5%. Таков результат пятивековых усилий Рима, начиная с Флорентийской унии (1438–1439 гг.). Результат, как видим, небольшой и при этом совершению непрочный*.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Следует отметить, что христиане составляют 37% населения земного шара, 684 миллиона против 1 132 миллионов нехристиан[8], и таким образом пред «всемирным рыболовом», наследником св. Петра, громадное поле деятельности.

Однако Рим устремляется на Православие, сначала греческое, а потом русское, и до сих пор на этом пути терпит только неудачи. Он торжествует только тогда, когда в своих объединительных стремлениях опирается на светскую власть.

Флорентийская уния дала совершенно неожиданный для Рима результат. Она укрепила Православие в Москве, и наследство Византии перешло в твердые московские руки. Униатский митрополит Исидор был изгнан из Москвы, греки себя скомпрометировали, а русская православная иерархия стала национальной.
В ином роде, но приблизительно то же произошло и в Византии.

«Император и большая часть двора стояли за унию, — говорит Пирлинг, — отныне она становилась государственной религией. Но ничего народного не было в том торжестве. Не водворился мир в душах, не сложили оружия враждебные стороны»[9].

Народ еще сохранял в своей памяти насилия крестоносцев в Константинополе. Уния разбила единство народа и не дала помощи извне. Папа и не желал и не мог поднять Европу в защиту Византии. На защиту города Император едва нашел десять тысяч человек. 29 мая 1453 года Константинополь пал и на его стенах нашел смерть последний Император Константин.
Не лучше обстояло дело и с Брестской унией 1596 года.

Брестская уния была результатом соглашения большинства западнорусской иерархии, правительства и Рима. Громадное большинство русского дворянства ушло в католичество. Мнением народа не интересовались. Уния в Польско-Литовском государстве проводилась подкупом и насилием и имела чисто внешний характер.

Современный наблюдатель новоуниатского движения в Польше, поляк и католик Г.Лубенский подводит такие итоги унии старых времен в Польше.

«В столкновениях с Православием униатские епископы пользуются поддержкой короля и административных властей. Обе стороны борются с фанатическим упорством»[10]. Брат пошел на брата, Русь поднялась на Русь.

Сто лет спустя, после 1702 года, в результате этой борьбы «в границах Речи Посполитой не осталось ни одной православной епархии. Церковь униатская имела в это время 9 епархий.

Православные остались в небольшом количестве в восточных провинциях, в Белоруссии, в Литве около Слуцка, на Украине возле Смелы и Брацлавска. Оставались некоторые монастыри и братства, особенно Св. Духовское в Вильне»[11].

Строго говоря, Православия в Польше не было. Рим одержал полную победу. И, несмотря на это, никакого единства между католичеством и униатством не оказалось. Уния была и оставалась «верой мужицкой». Католическое духовенство в унию не верило и не понимало, для чего она нужна.

27 лет спустя после Брестского собора папа Климент VIII и Конгрегация Пропаганды получили весьма тревожные сведения о положении унии.

«Здание, — говорит знаток этого вопроса Е.Шмурло, — возведенное Климентом VIII, еще не доведено было вполне до конца, а уже начинало шататься и впереди, очевидно, предстояло много усилий, прежде чем удалось бы излечить Польшу с Литвою от схизматической гангрены, превратить упорных дизунитов в послушную паству Римского пастыря».

На запросы Пропаганды Андрей Липский, епископ Луцкий, он же великий канцлер коронный, доносил: «Унию создали зря, необдуманно, не разузнав хорошенько, желает ли ее население, по легкомыслию и лишь бы удовлетворить честолюбие отдельных лиц; и духовенство, и шляхта, и простой народ — совсем не сочувствуют ей». Епископ Краковский Михаил Шишковский также не одобрял введение унии: по его словам, «она принесла больше хлопот и затруднений, чем пользы, осложнила жизнь, создала беспорядки в самой католической церкви».

«Уже в первых своих заявлениях, посланных в Конгрегацию Пропаганды, униаты начинают жаловаться на недостаток поддержки со стороны латинского духовенства... На униатов смотрели, как на добрых католиков, утверждали, что разница между ними и римско-католиками совсем пустая, в одном лишь обряде, простой форме, что сущность веры одна и та же и у них, и у других, — и между тем...

Дело в том, что так говорили и утверждали в одном лишь Риме — в Польше же думали совсем иначе. Польские римско-католики третировали униатов наподобие того, как в “порядочном” обществе третируют батардов. Как папа ни заверял, что это такие же католики, такие же близкие его сердцу сыны Римской церкви, потому что признают примат римского первосвященника, повинуются ему как своему верховному пастырю и действуют согласно его предначертаниям; но это плохо помогало: унию мало отгораживали от схизмы и за истинную, настоящую веру, не считали».

В сущности, католики терпели унию как переход к латинству. К этому переходу склоняли и доминиканцы, и иезуиты, усиленно работавшие в Польше, и «требовалось много характера, душевной устойчивости и крепкой веры, — говорит Е.Шмурло, — чтобы не поддаться соблазну смыть с себя клеймо не то пария, не то приемыша, которого держат из милости и притом всегда в черном теле».

«Будь ты хоть раскатолик, посвящен в сан самым наизаконнейшим образом, — жаловался Пропаганде униатский митрополит Рутский, — ... но раз ты униат, то священник — становись ниже латинского священника, епископ — становись ниже латинского епископа».

Кроме того, латинское духовенство видело в униатском духовенстве совершенно нежелательных участников в наследстве Православной Церкви. «Прекрасно, — говорили они, — пусть гибнет схизма, но при чем тут уния? Прямым переходом в латинство достигнуты будут сразу две цели: восторжествует истинная вера и выиграем мы, к нам целиком перейдет то, чем владеют или владели схизматики»[12].

Внешние успехи унии не могли покрыть собою ее внутреннюю слабость. Уния имела в виду оздоровить условия жизни западнорусской церкви, а через сто лет внутреннее состояние униатской церкви вполне напоминало собою положение западнорусской Православной Церкви перед унией.
Все это развалилось при первом прикосновении Православия.

Между вторым и третьим разделом Польши, т.е. на протяжении неполных двух лет, на Подолии не осталось ни одной приходской униатской церкви, сохранилось несколько на Украине и несколько десятков на Волыни. Из полуторы тысячи священников едва только сто оставалось верными унии до 1796 года[13].

От всего дела Скарги и Сигизмунда III до нашего времени сохранилась уния только в Восточной Галиции. Она является средством политической борьбы. Внутри ее идут раздоры между сторонниками латинизации обряда и сторонниками так называемого византийства. В политическом смысле она направлена и против России, и против Польши. Для того, чтобы было два государства — Россия и Украина, необходимо, чтобы было два народа. Малороссы и великороссы могут стать двумя отдельными народами только при условии, что они будут исповедовать две религии — унию и Православие. Тогда будут возданы две культуры — западная и восточная, и между двумя частями одного народа образуется водораздел.

«Окончательно наступило время, — говорит украинский историк С.Томашевский, — чтобы украинцы перестали раз навсегда повторять исторический идиотизм, полагая церковную унию польской интригой». «Прочную форму национальной церкви дала нам только Брестская уния. Если бы не казачество, которое пошло на службу противоуниатским движениям, направляемым из Москвы, то до половины XVII в. вся Украина за малым исключением имела бы одну национальную церковь, объединенную с Римом, а вместе с ней еще и белорусов. Национально-культурное обособление Украины уже тогда было бы положительно завершено, а сегодня мы были бы среди первых народностей Европы. К сожалению, этого не произошло как по нашей вине, так и по вине Польши, которая никогда не была другом унии». К этому выводу пришла и новейшая польская историография. «Без унии вся Украина до Днепра была бы полонизована»[14].

Совсем иначе на этот вопрос смотрят современные униатские деятели.

О. Гавриил Костельник в своем докладе «Идеология унии», сделанном на униатском съезде во Львове в 1936 году, утверждает:

«И вот мы являемся свидетелями такого неестественного явления, что уния денационализировала “восточный народ” на пользу “латинского соседа”. В давней Польше денационализировала украинцев и белорусов в пользу поляков. В Венгрии — украинцев и румын в пользу мадьяр, в Хорватии сербов — в пользу хорватов, в Италии греков — в пользу Италии»[15].

Как ни рассматривать отношение Польши к Брестской унии, совершенно ясно, что канцлер Замойский пошел на организацию унии не в интересах укрепления западнорусского народа, а для его национального ослабления.

Сербы боролись с унией главным образом в целях охраны своей национальности, в особенности пребывая в границах католической Австро-Венгрии.

«Над сербами, — замечает Тихомир Остоич, — от времени их поселения в этой земле постоянно висел дамоклов меч — уния. Покушения принудить к унии составляют самые мрачные страницы нашей истории в Габсбургской монархии. Этим покушениям сербы отчаянно сопротивлялись и, благодаря этому, подвергались гонениям. Последствием этого постоянного насилия над совестью в народе создалась необычайная чувствительность в делах веры»[16].

С точки зрения современных взглядов деятелей «восточного обряда», старая уния в Галиции, Буковине, Болгарии, Югославии и других местах — хотя и весьма почтенный, но все-таки не больше как пережиток прошлого. Это остатки большого, подававшего надежды, но неудавшегося движения. Уния оказалась какой-то третьей церковью и не только не объединила католиков с православными, но углубила расхождение Западной и Восточной церквей. Уния настолько хранит память о Православии, что без всякого труда возвращается в его лоно.

По словам Станиславовского униатского епископа Григория Хомишина, «дух византийства (в унии), как показывает опыт истории, всегда ведет к схизме и кончает схизмой». Поэтому будем далеки и будем остерегаться византийства, как главнейшего и опаснейшего врага». И вообще «восточно-славянский обряд» не больше, как «российская обрядовщина», и епископ не понимает, как эту «обрядовщину» польские круги сохраняют и ею чванятся.

И потому в униатстве должна быть сохранена латинизация «восточного обряда», установленная на Замостском соборе 1720 г. и на Львовском соборе 1891 г., который принял все решения Замостского собора[17].

Кроме того, Рим не верит в отторжение Украины от России при помощи унии, и во всяком случае она не пригодна для России и, кроме того, ее не с кем заключать.

Тем не менее Риму приходится считаться с этой музейной вещью. Унию выдумали в XVI веке иезуиты. Теперь иезуиты от нее отказались, они нашли другое средства, но Рим не может так просто отказаться от того, что защищал так долго и с такими жертвами. Рим улыбается и «восточному обряду», и Галицийской унии, обоим пожимает руки и обоими желает воспользоваться.
 
3

«Восточный обряд» — это Россия. Все эти копты, эфиопы и малабарцы не больше как украшения папской тиары. Это одна сплошная бедность и примитивность, несмотря на свою древность. Эти униаты не могут дать ни влияния, ни доходов, а требуют только расходов.

Только одна Россия и интересует Рим. С падением императорской власти и крушением Православной Церкви уния, как соглашение равных с равными, потеряла всякий смысл. Договариваться больше не с кем. Русская церковь разбита и, по мнению Рима, не вернется к своему былому величию и единству. Вступать в соглашение с отдельными группами внутри России интереса не представляет.

В момент падения большевиков в России, а еще лучше на тот случай, если они откажутся от своей церковной политики, должна появиться новая организация, зрело обдуманная, во всех частях подготовленная, снабженная большими средствами и техническим аппаратом. Эта сила должна привлечь к себе усталые сердца русских людей и церковно их объединить под сенью Рима.

Такой силой и должен стать «восточный обряд». «Восточный обряд» это не больше, как новое возглавление старого Православия. Это окончательное подчинение Риму наследников Византии.

Рим не верит силе православного вселенского сознания, не верит соборному началу православных людей, с этими качествами Рим не умеет обращаться. В делах духовных он знает только принуждение, и он желает принудить православный Восток признать его распорядительные права.

Обряд — это есть форма, знаменующая собою определенное содержание. С действиями обряда связаны такие исключительные моменты, как пресуществление Святых Даров. В западной и восточной литургии это отнесено к различным моментам. Совершенно различно отношение Запада и Востока к литургическому языку. Восток построен на живой нации и живом языке. Западная церковь живого языка не выносит.

С другой стороны, примат римского епископа проистекает из примата самой римской церкви, и поэтому ясно, что «достоинство и первенство римского престола, с точки зрения его примата, было постепенно распространено и на его обряд».

Бенедикт XIV в коституции Esti Pastoralis от 1742 года категорически запрещает перемену западного обряда на иной. Латинский обряд «ввиду своих высших свойств, потому что это обряд св. римской церкви, матери и руководительницы всех церквей, превалирует над обрядом греческим, в особенности на итальянских землях, где греки подлежат юрисдикции латинских епископов. Поэтому не разрешается по каким бы то ни было основаниям переход с него на обряд греческий, и даже принятый греками без апостолического разрешения не может быть оставлен»[18].

История борьбы иезуитов за «восточный обряд» лучше всего свидетельствует о том значении, какое Рим придавал обряду, и вообще категорически нельзя сказать, «что более трудно — смена восточного на латинский обряд или латинского на восточный» (Там же).
Так было, но все это нужна забыть.

«Вообще, о преимуществах латинского обряда в настоящее время никто серьезно не говорит» (Там же).

С переходом из одного обряда в другой по-прежнему возникали осложнения, и Конгрегация для Восточной церкви 6 декабря 1928 г. разрешила вопрос в том смысле, что переход из латинского обряда в восточный светским лицам разрешают на местах нунции, апостолические делегаты и т.д., духовным — только Конгрегация. Таким образом, перемена обряда подчинена строгому контролю.

12 января 1929 года Комиссия Pro Russia предписала, чтобы вообще дела соединения разрешались или комиссией, или представителями св. престола на местах. «Принятию должно предшествовать исследование побуждений и характера желающих воссоединиться и соответствующее наставление в основах веры».

Любопытно, что та же Комиссия в своей инструкции от 26 августа 1924 года предоставила полную свободу в выборе обряда переходящим из Православия в католичество, хотя «скорее надо поучать их о достоинстве и великолепии восточных обрядов, о том, как католическая церковь судит и учит о тех обрядах и как им благоприятствует». Если бы, однако, кто-либо из русских, «возвращающихся» в католичество, взвесивши все, пожелает принять латинский обряд, может к нему быть причислен[19].

Всему этому причиной русская революция. Ибо, пока была православная монархия, не приходилось думать о подчинении России Риму. Не было никакой надобности заботиться о равноценности обрядов и воспевать православный церковный обряд. Теперь иное. Теперь не только оба обряда равны, но восточный выше, ибо он является тем мостом, по которому Рим войдет в Россию. Oт неприкосновенности обряда пришли к равноценности обрядов.

На эту сторону вопроса в свое время обратил внимание Вселенский Патриарх. Отвечая на обращение Льва ХIII, Константинопольская церковь писала:

«Священное и искреннейшее желание Святой Соборной Православной Апостольской Церкви Христовой — чтобы отделившиеся от нее церкви опять соединились с ней в одном правиле веры; без такого единения в вере не может быть и вожделенного единения церквей. Если же это так, то мы поистине недоумеваем, как папа Лев ХIII, признающий и сам означенную истину, допускает явное самому себе противоречие, с одной стороны, заявляя, что истинное единение заключается в единстве веры, с другой — что каждая церковь и после соединения может сохранить свои догматические и канонические определения, хотя бы эти последние и отличались от определений папской церкви, как это видно из позднейшей энциклики самого папы от 30 ноября 1894 года. Но какое это будет единение, когда в одной и той же церкви один станет веровать, что Дух Святый исходит от Отца, другой — что Дух Святый исходит от Отца и Сына, один будет крестить в три погружения, другой — обливать, один — употреблять квасный хлеб в Таинстве Божественной Евхаристии, другой — опресноки, один будет преподавать народу и чашу, другой — только святый хлеб, и т.п. Что побуждает папу допускать такое разногласие, уважение ли к евангельским истинам Святой Церкви Христовой, косвенная ли с его стороны уступка и признание этих истин, или что другое, сказать не можем».

И не хорошо еще делает папа, что «оставив путь убеждения и рассуждений, начал к общему изумлению и недоумению привлекать в свои сети более простых православных христиан через посредство “лукавых делателей” (2 Кор. 11, 13), посылает на восток, своих духовных лиц, носящих одежду православных иереев, и замышляет многие другие коварные меры для достижения своих прозелитских целей»[20].

Правильность этих соображений Вселенского Патриарха на наших глазах подтвердил опыт Православной Церкви в Польше.

1 июля 1926 года собор епископов рассмотрел прошение польской католической Национальной церкви, которая образовалась в 1923 году в фабричных районах юго-западной Польши и среди малоземельного крестьянства Западной Галиции. «Она считала своим непременным верованием упование на мессианскую роль, предназначенную историей польскому народу в деле объединения всех славянских племен и выявления особенности славянского духа. Она не признавала власти папы и требовала службы Божией на понятном народу родном языке. Выражая желание присоединиться, эти религиозные общины согласились принять все догматы Православной Церкви и канонические начала церковной жизни этой церкви, но сохраняли западную литургию на польском языке с изменениями применительно к православным догматам веры и весь западный обряд, не противоречащий основам православной веры[21].

Во главе национальной польской церкви стоял священник Гушно. Немногочисленный клир был принят в юрисдикцию Православной Церкви, вместе со своими приходами, после торжественного исповедания Православной веры в митрополичьем соборе в Варшаве. В Варшаве был образован приход западного обряда, во главе которого стоял очень культурный человек немецкого воспитания ксендз Филярский, носивший сутану католического священника. Его пребывание в православной консистории, в которой он был членом, производило странное впечатление. Он служил по западному обряду в собственной каплице. Обряды никогда не смешивались и когда он, а также и другие клирики, принимали участие в православных богослужениях, они облачались в православные фелони.

И тем не менее из этого ничего не вышло. Никакой общности не получилось, происходили постоянные трения, взаимные неудовольствия, дело совершенно не развивалось. Сначала был закрыт приход в Варшаве, между о. Филярским и митрополитом произошли неприятные осложнения на материальной почве. В конце концов 24 мая 1939 года ксендз Гушно возвратился в католичество и опубликовал письмо, в котором, между прочим, писал: «Всех, кого я ввел в соблазн, призываю, чтобы по моему примеру возвратились в родную церковь»[22].

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Католики такими осложнениями не смущаются. Для них руководящим является утверждение Пия XI, что «в церкви Иисуса Христа, которая не является ни латинской, ни греческой, ни славянской, а католической, нет никакого различия между ее детьми, латинянами, греками или славянами или иными национальностями; у апостолического престола все занимают одинаковое место»[23] и поэтому католическое духовенство без всякого стеснения пользуется православными церковными одеяниями и облачениями. Считая, что католическая церковь всегда имела «восточный обряд», она может пользоваться этим обрядом по своему усмотрению. Что касается одежд, то в Православной Церкви нет однообразия. В различных местах носят различные рясы и, например, черный клобук, которым пользуется восточное духовенство, был принят в Русской церкви только в конце XVII века, наперсный крест — только в XIX веке. Мало того, духовенство «восточного обряда» в Польше в самых мелких подробностях своего внешнего вида стремится походить на духовенство православное в Польше и в России. Ничего свойственного греческому духовенству оно в Польше не принимает и, наоборот, в Греции, Болгарии и в других странах оно стремится быть похожим на местное национальное православное духовенство. Оно называет себя «православным», вводя таким образом в заблуждение православное население. Все это осуждается Апостолом Павлом, ибо все это признаки «лукавых» делателей».

Вместе с тем католическое духовенство прекрасно умеет защищать свои права и отличать правду от лжи. В новом законе об отношении Православной Церкви к государству в Польше, изданном в 1938 году, прямо сказано, что Православная Церковь может вводить новый обряд только по соглашению с правительством. Это не что иное, как защита западного обряда. Административные власти и суды в Польше по требованию католических духовных властей преследовали те католические религиозные общины, которые не признают папы, и воспрещали пользоваться католическими одеждами и облачениями.

Таким образом, вместе с «восточным обрядом», Рим утверждает, что до разделения церквей была единая церковь, и вовсе не Вселенская со своими многоразличными церковными провинциями, а церковь Римская. И потому римская церковь есть законный распорядитель также внутри церкви православной.
 
4

«Желаем соединения православных братьев с нами в одной Церкви, под одним видимым вселенским пастырем, — так заявляет организатор «восточного обряда» в Польше, иезуит отец Я.Урбан. — Хотели бы, чтобы унию совершили сами православные пастыри, хотели бы “унии сверху”. Распространение унии “снизу” считаем, однако, необходимым, ввиду резко выраженной враждебности вождей Православия к делу соединения»[24]. Это было сказано в 1938 году. Не об этом говорилось с самого начала.

Таким образом, «восточный обряд» как бы обходил Православную Церковь и православную иерархию.

Во всех случаях унии, какие знает история, «восточный обряд» приносила с собою православная иерархия, ибо «восточный обряд» почитался обрядом Православной Церкви. В настоящее время вопрос ставится иначе. «Восточный обряд» вовсе не обряд Православной Церкви, а один из обрядов церкви католической, и для того, чтобы его получить, нет никакой надобности входить к соглашение с Православной Церковью. Католическая церковь может предложить православному народу «восточный обряд» прямо от себя.

Таким образом, католическая иерархия, ввиду «резко выраженной враждебности вождей православия к делу соединения» решила поставить себя на место этих вождей и в таком смысле начать работу.

План был простой и, пожалуй, гениальнее, чем план А.Поссевина.

«В 1923 году он (епископ Пшездецкий) разработал план восстановления униатских приходов под юрисдикцией латинского епископа». План был, по-видимому, разработан при непосредственном участии иезуитов и, даже вероятнее, предложен иезуитами епископу. С этим планом епископ Пшездецкий отправился в Рим и так рассказывает о своем посещении.

«Хотя я стоял и нерушимо стою, что никому не позволено навязывать обряда, считал, однако, что я не должен этого вопроса разрешать лично, и потому в 1923 г. отправился в Рим. Св. отец Пий XI, который в качестве визитатора и нунция работал у нас (в Польше), нас хорошо знал и вник в условия нашей жизни. Во время милостиво предоставленной аудиенции выслушал мое сообщение о начинающемся униатском движении, о пожеланиях возвращающихся к церковному единству, о содействии монашеских орденов в унийной работе, которые многое могут сделать в этом направлении, если, чему св. отец положил начало, будут иметь, кроме западной, и восточную ветвь. Папа, после ряда вопросов, на которые я давал разъяснения, благословил меня и велел ждать окончательного решения».

Одновременно из-за кулис истории на свет Божий выходят братья ордена Иисуса.

После свидания с Пием XI епископ Пшездецкий обратился к иезуитам.

«Я разговаривал с генералом ордена иезуитов кс. Владимиром Ледохешским. Разъяснил ему, сколь полезна была бы работа отцов этого ордена “восточного обряда”, с полной откровенностью выяснил трудности, которые встретились бы на этом пути. О. генерал в принципе мысль одобрил. Впоследствии были обсуждены подробности этой работы. В обществе Иисуса возникла восточная ветвь. Первые деятели отправились на Подляшье в окрестности Владавы, а засим, с моего согласия, переселились в очень подходящую для этого местность — в Альбертин»[25].

Вопрос об образовании восточной ветви ордена иезуитов, как мы видели, разрешался триста шестьдесят семь лет, и, отправляясь в Рим, епископ Пшездецкий отлично знал, в каком положении дело. Требовалось только проявить инициативу, и она была проявлена.

12 ноября 1923 года была оглашена энциклика «Ecelesiam Dei» по случаю 300-летия со дня смерти Иосафата Кунцевича. Впервые вопрос ставился широко и принципиально.

«Пусть все верные хорошо поймут, что единение может быть достигнуто примерами и действиями святой жизни гораздо скорее, чем спорами и другими поучениями и прежде всего делами помощи в отношении наших славянских братьев и других жителей Востока. Мы уверены, что точное знание укрепит справедливые суждения о людях так же, как и доброжелательность, соединенная с добрыми делами, послужит, с помощью Божией, религиозному единению. Если следовать словам Апостола, то надлежит отбросить не только предубеждение, но и напрасные подозрения, соперничество, ненависть и вообще все чувства, противные христианской любви, которые разделяют между собою нации»[26].

Кроме того, нужно помнить, что «римская церковь всегда свято уважала и поддерживала различные обряды, предписывая их сохранить, делая себе из них как бы драгоценное украшение, подобно королю, в платье, затканном золотом и задрапированном в плащ различных цветов»[27].

6 декабря Пий XI произносит довольно длинную речь к собравшемуся католическому духовенству «восточного обряда», проживающему в Риме. Собралось более 250 священнослужителей при 2 патриархах и 4 епископах. Кардинал-секретарь Конгрегации для восточной церкви произнес приветственное слово. Отвечая на него, Пий XI сказал:

«Наша столь горячая любовь, наше особенное благоволение к Востоку проистекает не только из постоянного уважения, которое внушает всем Восток, откуда пришел Свет. Восток еще и ныне справедливо называется страною, которая молится, которая умеет молиться, которая чувствует обаяние молитвы...

Говорите, пишите своим, что, благословляя вас, мы хотели благословить всех, не исключая и тех, которые не находятся в единой овчарне, которые себя именуют или заставляют именовать раздирающим душу названием “диссидентов”».

Речь дальше принимает экзальтированный характер. Он просит «милости и счастья пролить даже нашу кровь и отдать нашу жизнь, если бы угодно было Богу удостоить нас этой великой чести и благодати, дабы способствовать хоть сколько-нибудь осуществлению пламенного желания Святого Сердца Иисусова: и будет одно стадо и один пастырь. Эта воля любви Христовой есть в то же время и пророчество, ибо Христос подлинно сказал: “Будет”; на самом деле, будет одно стадо и один пастырь»[28].

Без особого удивления мы узнаем, что Пий XI слова Иисуса Христа относит к римскому папе.

Можно, кроме того, заметить, что в результате пламенной любви Рима к Востоку на землях Польши действительно стала проливаться кровь «диссидентов» православных.

На этом фоне 10 декабря 1923 года издается инструкция для ведения унийной работы в Польше, и в ней, между прочим, сказано, «что Св. Конгрегация (Восточная) впредь повелевает строго соблюдать все обряды и обычаи Греческой Церкви, исходящие от св. отцов... не вводить ничего нового, откуда чаще всего происходят только замешательства и соблазны... Конгрегация желает, чтобы каждый оставался в том обряде, в котором родился».

21 января 1924 года епископ Пшездецкий получил декрет и полномочия и на основании этого 19 июня издал инструкцию о ведении унийной работы в Польше:

«1) Священники должны иметь пред своими глазами единственно только заповедь Христа: «Идите и научайте» и, проповедуя Христово учение, ни в каком случае и ни под каким предлогом не должны вмешиваться в политические дела, национальную и партийную борьбу.

2) Во время богослужений должно учить правилам веры по такому плану, чтобы постепенно слушатели приобретали все то, что христианин должен знать, должны проповедовать в самых отдаленных от святынь местах.

3) При совершении богослужений и таинств запрещается что-либо изменять, должны только прибавлять молитву за папу и епископа»[29].

Одновременно с изданием этой инструкции в Польше появились иезуиты восточной ветви. Первым принял «восточный обряд» француз о. Пароль Василий Буржуа, засим поляк Михаил Малиновский. После временного пребывания во Владаве, 4 ноября 1924 года, был открыт монастырь в Альбертине около Слонима в имении, подаренном помещиком графом Владиславом Пусковским. Права отдельного новициата «восточного обряда» были получены в 1926 г. Вскоре в Альбертине оказались бывший воспитанник Петербургской римо-католической духовной академии, иезуит Антоний Дюмбровский и ксендз Марцелий Высокинский. Довольно скоро Буржуа, как иностранец, был выселен из Польши и переехал в Чехословакию. Суперприором был назначен арх. Вл. Пионткевич. 24 июля 1925 г. при Альбертине был образован приход «восточного обряда».

«Некоторая часть православного населения Альбертина, — говорит «Oriens», — приходящая на богослужение из любопытства, пожелала формально присоединиться к католической церкви».

Альбертин замечателен тем, что в ограде его монастыря одновременно были построены две церкви — западного и «восточного обряда», расположенные одна против другой[30].

Каталог великопольско-мазовецкой провинции Общества Иисуса на 1938 год указывает, что восточная миссия в Польше насчитывает 49 членов, в том числе 14 священников, 26 клириков и 9 братьев. В Альбертине 4 священника (один из них латинского обряда), 5 братьев, 5клириков новициатов. В Дубно, в папской семинарии, — 6 священников, 2 клирика монаха, 2 брата. Воспитанников светских 28. В Вильне — 2 священника. Двое находятся во Львове, трое работают в Риме в «Руссикуме», два учатся в Риме, один в Люблине, 11 проходят курс философии в Кракове, 5 — в Пинске и 1 отправлен в Эстонию.

Пинские лицеисты в декабре 1938 года устроили выставку, посвященную «восточному обряду», где находился также и отдел антикоммунистический[31].

Постепенно стали появляться в Польше и другие монашеские ордена в восточном обличии.

Редемптористы «восточного обряда» Бельгийской провинции, в числе нескольких человек, находились около Львова. Весной 1926 г. их пригласил на Волынь епископ Шелонзак «для спасительной работы над соединением церквей». Редемптористы привели с собою 4 православных иеромонахов и 1 диакона, которые перешли в католичество и слушали дополнительный курс под руководством самого епископа. Этим обращенным предполагалось передать бывший униатский монастырь в Загорове Гороховского уезда. «Накануне передачи монастыря» трое отпали от унии и возвратились в Православие. Диакон, во избежание измены, был отправлен в Рим к Бучису. Николай Чарнецкий, редемпторист, позднее епископ «восточного обряда» и апостолический визитатор, стал воскрешать унию на Волыни. После разных обстоятельств редемптористы получили от военного ведомства православную церковь в Ковеле и там организовали монастырь. Монастырь очень небольшой, и говорят, что редемптористы неохотно и под прямым давлением образовали восточную ветвь[32].

Появились и старые знакомые капуцины, которые пробовали работать среди православных еще при Петре Великом, но в латинском обряде. «Восточный обряд» приняли «по инициативе» Пия XI. В июне 1932 года в Польше появился Кирилл Тернеузен, принявший 16 декабря 1932 года «восточный обряд». Он и раньше работал в Польше в качестве профессора в Люблинском университете (1922–1926 гг.). Он принадлежал к Голландской провинции. Затем присоединились два брата Варшавской провинции и поселились в Любешове Пинской епархии. Позднее к ним присоединились два брата Голландской провинции, прибывшие в 1933 году из Ассиз. Они получили в свое распоряжение бывший свой монастырь в Любешове на Полесье в разрушенном виде. Он сгорел еще в 1817 году, а был основан в 1756 году. Они его отстроили и при нем соорудили небольшую униатскую церковь, которая была освящена 6 сентября 1935 года. На освящение, во главе с униатским епископом Н.Чарнецким и латинским Немирой, отправились участники униатского съезда в Пинске. Поезд потерпел крушение, и путешественники прибыли с опозданием. Наутро шел дождь, и на освящение церкви пришло «едва несколько лиц», но «уния вообще испытывает различные неприятности, недостатки и беды, которые ходят за ней, как тень за человеком». Приведены были, однако, дети гимназии, которую открыли капуцины, и униатского приюта, человек 25. Католический епископ и клир с любопытством наблюдали сложный обряд освящения храма по православному чину. В престол были помещены части мощей св. Франциска Ассизского, Кирилла и других. Во время литургии, после Евангелия, проповедовал Н.Чарнецкий «по-русски», вставляя от времени до времени польские выражения. Перед причастием говорил латинский епископ Немира об едином стаде и об едином пастыре: «Нет никаких препятствий к этому единству, ибо каждый на своем языке и по своему обряду может молиться — у Бога нет различий». Из Любишова, замечает корреспондент, пошла радостная весть: «Там произошло церковное единение разных обрядов».

В действительности это есть не единение, а смешение обрядов, которое в конце концов является смешением догматов.

«Обряд — по прекрасному определению А.С. Хомякова, — это свободная поэзия символов или слов, которыми Церковь, единица органическая и живая, пользуется для выражения своего познания о Божественных истинах, своей безграничной любви к своему Создателю и Спасителю, наконец, любви, взаимно соединяющей христиан между собою на земле и на небе. Обряд по существу изменчивый, есть не более как прозрачное покрывало, которым облекается догмат, по существу неизменный»[33].

Здание монастыря в Любешове было отстроено благодаря помощи св. отца, ордена капуцинов, Апостолата унии в Голландии и помощи жертвователей из Голландии и Волыни.

«Любешов на Полесье должен был стать центром униатской работы в Пинской епархии так же, как Ковель на Волыни». Предположено открыть новициат. Затем прибыли 4 сестры, которые также приняли «восточный обряд» и работают среди женщин и детей. Есть станция и в Эстонии около Нарвы.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Мало понятен тот интерес к «восточному обряду», который стал проявляться в Голландии, по существу протестантской стране. Капуцин o. Boromeusz об этом рассказывает так: «В стране развивается усердная пропаганда единения церквей». Среди причин, которые вызвали интерес голландских католиков к «восточному обряду», одной из главных является посещение львовским митрополитом А.Шептицким в 1921 г. Голландии, «он всюду возбуждал интерес к этому делу». На международном евхаристическом конгрессе в Амстердаме в 1924 г. была совершена служба по «восточному обряду». Это усилило интерес голландских католиков. Во главе движения стал иезуит о. Г.Кольшатен. Амейцы из соседней Бельгии также «оказывали некоторое влияние», и в 1927 году возник Миссионерский апостолат «Apostolat der Hereeniging», во главе которого стал редемпторист Г.Ван-Кеулен. В состав президиума вошел капуцин о. О.Боромеуш и кармелит проф. Др. Тит Брандзина. Словом, сошлись иезуит, редемпторист, капуцин и кармелит. Дело, как видим, было поставлено широко и дало свои результаты.

«Благодаря непосредственному знакомству голландцев с великолепием восточной литургии в широких кругах общества углубилось знание дела унии». В приходах образовалось около 500 отделений Миссионерского апостолата с 50 000 членов. Издается трехмесячный журнал. Члены должны ежедневно молиться о соединении церквей и вносить ежегодно членский взнос в размере 1 флорина. «В последнее десятилетие было роздано более 100 000 флоринов отдельным приходам, институтам и обществам, работающим на Востоке». Кое-что получила и Польша. Едва ли голландцы догадывались, что их деньги идут на борьбу с Православием.
Голландские капуцины создали восточную ветвь своего ордена.

На 1 января 1938 года число членов Апостолата достигло 62 000. «Великолепный пример для католиков других стран», — восклицает «Oriens».

В 1925 году из ордена студитов в Галиции было выделено новое общество «Миссионерки — дети Марии». Была приобретена земля около Пинска, остров на реке около Заречья. Там они поселились в 1929 году и вели работу среди бедных полещуков. По впечатлению католического наблюдателя, их миссия похожа на миссию где-либо в Африке, Австралии или Азии среди масс огромного китайского народа[34]. Китайский народ ныне поглотил миссию.

Еще в 1913 году один из членов ордена облатав, о. Ру, принял «восточный обряд» и работал в Канаде среди украинцев, но желающих последовать его примеру не оказалось. Этим занялась Польская провинция ордена, ведя среди молодежи пропаганду в пользу «восточного обряда». Особых результатов это не дало. Местом своей деятельности они избрали Кодень на Подляшье, где православных около 1000 человек. От православных отобрали 3 церкви, и они пользуются устроенным домом молитвы; несмотря на это, в унию перешло всего около 100 человек[35].

Koe-где на Холмщине работают базилиане (униатский орден св. Василия Великого).

Базилиан ни на Волынь, ни на Холмщину в сущности не допускали. Только в 1930 году Люблинский римо-католический епископ Фульман вызвал их из Галиции и поселил в Городло над Бугом. В половине XIX века они имели монастыри в Варшаве, в Беле-Лодляшской, где были хранителями гроба Иосафата Кунцевича, в Холме при Св. Богородичском соборе, в Люблине и Замостье. Четыре монастыря были за­крыты в 1865 году, а последний в Варшаве в 1878 г. Православная церковь в Городло, которая была передана базилианам, вскоре сгорела, и была построена новая. Кроме того, они организовали приход «восточного обряда» в Грабовце около Замостья. В общем, на Холмщине они не имели успеха.

До завоевания Абиссинии итальянцами Пий XI туда отправил цистеров «восточного обряда». Сейчас там ведется широкая католическая работа[36].

Таким образом, в Польше дело было организовано так. На Волыни работали редемптористы с монастырем в Ковеле, на Полесье — капуцины с центром в Любешове, в Виленском районе — иезуиты с монастырем в Альбертине. Они имели папскую семинарию в Дубно и низшую семинарию в Вильно. И кроме того, мариане. На Подляшье — базилиане, облаты и студиты. Кое-где работали небольшие группы членов женских монашеских обществ среди детей и женщин.

Иезуит ксендз Павел Мацевич организовал в 1925 г. в Варшаве женское Общество почитательниц Сердца Иисусова. Среди этого Общества возникла мысль об образовании монашеского женского ордена «восточного обряда» для работы в пользу унии.

В мае 1927 года было приступлено к организации ордена, и кандидатки собрались в Варшаве. Одна из них подарила небольшой дом, а Общество почитательниц Сердца Иисусова приняло на себя известные материальные обязательства.

21 сентября 1927 года 20 кандидаток отправились в Вильно, где образовали новициат, а в октябре 1928 года перешли в собственный дом, приобретенный на средства варшавского Общества.

В декабре 1927 года Виленский римо-католический митрополит Ялбржиковский, по возвращении из Рима, утвердил устав нового ордена по соглашению с конгрегацией для Восточной церкви. Была устроена каплица «восточного обряда», и в ночь под Рождество 1928 г. были совершены пострижения, засим собралась избирательная капитула и была избрана начальница и генеральный совет.

Альбертинские иезуиты предоставили для нужд сестер дом. Кроме того, в имении графини Браницкой «Рось» около Волковыска был устроен миссионерский пункт с приютом для униатских сирот и мастерской, изготовлявшей облачения. Был организован миссионерский пункт также и в Березно на Волыни. В папской семинарии в Дубно сестры вели хозяйство. Кроме того, образована станция в Риге. Деле развивалось медленно по недостатку средств.

В начале 1933 года миссионерок Сердца Иисусова было не более тридцати[37].

Совсем неудачно вышло с марианами в Друе над Двиной. Работа марианов на восточном фронте началась с 1924 г., когда в Друе был восстановлен монастырь и организована гимназия. Там был устроен также и приход «восточного обряда» среди белорусов, и мариане принимали какое-то участие в белоруском национальном движении. В 1938 г. в монастыре находилось 5 священников и был устроен новициат. Летом 1938 года четырем из пяти священников было предложено покинуть Друй. Они отказались и были 23 июня удалены силою. По этому поводу о. Я.Урбан язвительно писал, что все произошло потому, что поляки считают белорусов частью польского народа, а белорусский язык — ветвью языка польского. В таком случае непонятно, почему Польша при заключении Рижского договора оставила без внимания 6 миллионов белорусов — поляков, оставшихся в Советской России. К этому делу приложил руку некий ксендз Бородзич, который перед тем разгромил православное кладбище в Леонтполе на Волыни.

После этого происшествия мариане окончательно перенесли свою деятельность в Харбин[38].

21 марта 1924 года была образована восточнославянская ветвь ордена бенедиктинцев для унийной работы, а 4 июля 1928 года образован монастырь «восточного обряда» в Амей на Маасе в Бельгии. Это, так называемые ирениконцы, они издают журнал «Иреникон» (Мирный).

Бенедиктинцы принимают слова папы о познании Востока и о любви к Востоку по их буквальному смыслу. Их деятельность направлена к тому, чтобы трудами «медленными, мирными и братскими» привести к соединению с Римом всех христиан, и в особенности Россию. Главный способ — это «психологическое сближение без непосредственной цели прозелитизма». Они понимают, что не может быть церковного сближения без сближения культурного. Направление амейских монахов ничего, кроме иронии, у иезуитов вызвать не может. Амейцы искренно увлеклись Православием, и на этой почве у них возникли осложнения с Римом[39].
 
5

«План», который разработал епископ Пшездецкий и который получил свое утверждение в Риме, носил местный характер и касался восстановления унии на Подляшье и Холмщине. Речь шла приблизительно о 200 000 человек и о ликвидации Православия на многострадальной земле св. Владимира. Задача частная и местная. Епископ Пшездецкий едва ли был заинтересован в обращении России и верил в это предприятие. Он вообще презрительно относился и к России, и к русской культуре.

На Подляшье наблюдалось одно явление, которое выводило из равновесия польских националистов. В некоторых селах говорили исключительно по-польски и горой стояли за Православие. В селе Старый Бубель около Янова население силой открыло запертую православную церковь, заставило священника участвовать в «сопротивлении властям» и говорило между собой в значительной мере по-польски. Таким образом, оказывались налицо поляки и при этом совсем не католики.

В особом положении находилось католическое духовенство, которое ушло из России в Польшу. После имперского русского размаха пришлось познакомиться с узостью польской провинциальной жизни.

В Варшаве оказался барон Ропп, митрополит могилевский и всех католических церквей в России, высланный большевиками в 1919 г. При нем находился прелат А.Около-Кулак и ряд клириков из России. Они поддерживали отношения с русским обществом. Возле них группировались поляки, которые вынуждены были покинуть Россию и решительно не знали, что им делать в Польше, иронически относились к великодержавным замашкам новосозданного государства и не скрывали своего желания вернуться в Россию.

Никакой близости между духовенством — беженцами из России и духовенством Царства Польского не было. Ко всему этому Рим радикально изменил свою точку зрения и пришел к выводу, что главное условие работы в России — это устранение польского духовенства. В этих условиях получились точки соприкосновения и некоторая близость у католического духовенства из России с иезуитами.

Умный и осведомленный прелат Антоний Около-Кулак еще в 1925 году говорил сотруднику польской газеты в Люблине:

«С точка зрения интересов католической церкви деятельность, направленная к латинизации свыше ста миллионов покорных подданных “белых самодержцев”, населяющих обширные плодородные, богатые пространства Европы, была много целесообразнее и разумнее, нежели обращение африканских негров и диких людоедов Австралийского архипелага. Европейские миссионеры погибали в этих последних странах десятками, а обращение немногочисленных и некультурных дикарей не оправдывало таких жертв».

Иезуиты это давно поняли. Обращение людоедов и опасно, и требует расходов, обращение русских всегда приносило прекрасные доходы.

«Поэтому идея направления главных миссионерских усилий на восток Европы имела всегда среди католического духовенства многих горячих сторонников».

События в России «сделали то, что надежды, питаемые католической церковью, приняли характер более оптимистический, а планы апостолического престола — более реальные формы, обещающие успех».

Православная церковь во внимание совершенно не принимается, ибо дальше А.Около-Кулак говорит: «В связи с этим значительно усилился и оживился темп приготовлений к будущей деятельности насаждения католичества на развалинах обанкротившихся лозунгов атеистической жизни в нынешней СССР».
Далее идут вопросы практические.

«Значение Польши как плацдарма для наступления очень велико в этих планах». Планы эти имеют значение не только для Рима, но и для Польши, и для последней «первостепенное», ибо «если католичество будет проникать туда от нас, воздействие польской культуры будет значительно облегчено, а вслед за ним пойдут влияния — политическое и хозяйственное».

Для этой цели организовано миссионерское общество, которое «ведет подготовку к будущей деятельности в России».

Главная задача — это «посылать соответственно подготовленных миссионеров в Россию», которые будут «создавать вокруг себя притягивающий центр, привлекая превосходством духовной, материальной и общественной культуры, и вести склоняющихся этим путем в Римско-католическую церковь». Ввиду этого миссионеры требуют особой подготовки.

Для этого в Люблине основан Миссионерский институт. Вместе с тем А.Около-Кулак вынужден признать, что «о массовом обращении не может быть сейчас речи. Миссионерская деятельность, в силу необходимости, должна будет ограничиться обращением единиц. В этом направлении настроение в России вполне благоприятно и все улучшается».

Обращаясь в сторону Польши, А.Около-Кулак еще раз пожаловался, что «польское общество недостаточно оценивает значение того факта, что Польша является опорным пунктом нашей миссионерской деятельности в России, что она является базой распространения католицизма на Востоке».

Все это совершенно понятно и ясно. Но вот что совершенно непонятно, это заключение А.Около-Кулака. Он полагает, что распространение католицизма в России при участии Польши обеспечит «искреннюю дружбу» со стороны России.

Совершенно правильно замечает г. Vox в «Воскресном чтении», что все это не больше, как подготовка — «разжечь пламя религиозной борьбы на Востоке»[40].

Миссионерский институт в Люблине был основан в 1922 году бароном Роппом с целью подготавливать «будущих работников на ниве Господней». Тихий Люблин был указан еще покойным папой Бенедиктом XV. Дом с церковью и садом предоставил епископ Люблинский M.Фульман, тот самый, который в свое время совратил в католичество А.Зерчанинова в Нижнем Новгороде. В институте преподается сравнительное богословие, русский язык, русская литература и история. Одно время предметы эти преподавал Д.Колпинский. При институте две церкви: св. Иосафата — латинского обряда и Софийско-Никольская — «восточного обряда».

Эта же группа деятелей издавала в Варшаве с 1927 по 1931 год «Русский католический вестник “Китеж”.

«Веруем, — говорится на первой странице журнала, — что Русская Церковь должна прийти к ней, Матери и Учительнице всех церквей православных — Церкви древнего Рима». В этой церкви только «и может успокоиться русская душа, найдя полноту Истины Божьей и себя в Боге»[41].

Журнал издавался осторожно, стараясь не задевать русских чувств, особенного успеха он не имел и, по признанию редакции, был прекращен за отсутствием средств.

Нужно сказать, что между группой барона Роппа, скончавшегося в июле 1939 года в Познани, и польским духовенством было полное расхождение в оценке взаимоотношений католичества и Православия в Польше. Это очень ярко выразилось в той обстановке, при которой о. Д.Колпинский в октябре 1921 г. покинул Польшу. В письме редактору газеты «За свободу», «своему старому другу» Д.В. Философову, между прочим писал: «Больно видеть, что безответственными в католическом, в христианском смысле политиканствующими элементами создается на рубеже России и Запада — на “кресах” многострадальных новое средостение между католической церковью и русским православием. Неужели и так не довольно преград к соединению?

За пределами Польши просто не знают еще всего, а то ужаснулся бы католический мир, ибо не католичество то, что там так часто перед православными демонстрируют... И молчать об этом не следует ни вам, ни нам. И вообще надо помнить, что здесь-то и таится корень той деморализации, которую вносило антиправославное пользование православием в целях русификации (хотя, конечно, многое и преувеличивается в этом теперь) и которую вносит антикатолическое пользование католичеством в целях полонизации и в целях дробления русского народа... И при этом высказывается злорадное пожелание, чтобы большевизм еще продолжался в России».

Это по существу трагическое письмо искреннего человека и русского католика еще с 1911 года, вскоре после отъезда из Польши умершего на Дальнем Востоке, было снабжено обширными замечаниями Д.В. Философова. Последний между прочим писал:

«Такая громадная сила, как католическая церковь, по существу своему вселенская, т.е. интернациональная, становится в Польше орудием полонизации, т.е. превращается в орудие чисто политическое. В этом смысле урон наносится не православным, а именно престижу католичества»[42].

В самом деле, что мог думать Д.Колпинский, живя и работая в Люблине, преподавая русские предметы и рисуя иконы для церкви «восточного обряда», когда он наблюдал насилия поляков в отношении Православия?

В 1925 году была опубликована статья «одного из потомков тех русских, которые подписали акт Люблинской унии». Статья касалась разборки православного собора в Люблине, построенного в 80-х годах XIX века. Материал частью был продан с аукциона, а частью пошел на мостовую улицы Шопена.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

«Четыреста с лишним лет тому назад, — замечает автор статьи, — предки нынешних властей клялись на той же площади в том, что обязуются за себя и за будущее поколение уважать и ни в чем не стеснять веру литовцев и русских»[43].

Разобранный собор стоял на Литовской площади рядом с памятником Люблинской унии.

Глава шестая

Римская поэзия и польская проза
 
1

24 марта 1924 года папа Пий XI в своей консисторской речи, между прочим, сказал:

«Так как причины взаимного непонимания находятся и по стороне восточных и по стороне западных христиан, то поэтому необходимо обоюдно искоренять предрассудки, рассеивать ложные теоретические понятия, исправлять исторические ошибки, тормозящие дело единения. Нельзя ожидать успеха в этом деле без соблюдения следующих трех условий. 1) Мы должны освободиться от создавшихся в течение веков ошибочных мнений, касающихся верований и устройства Восточных Церквей. 2) Восток же со своей стороны должен стремиться к более подробному и серьезному ознакомлению с тождеством веры своих отцов с верою отцов Западной церкви. 3) Наконец, обоюдный обмен мнений должен происходить в духе братской любви»[1].

6 апреля того же года при Конгрегации восточных церквей была организована комиссия «Pro Russia». Окончательно она была утверждена 20 июня 1925 года.

В связи с этим на первый план выдвигается организатор католического движения в России французский иезуит Михаил д’Эрбиньи, председатель Восточного института. Сравнительно молодой, блестящий, владевший языками, в том числе и немного русским, он, казалось, был поглощен созерцанием загадочного Востока и пламенел в желании его обращения. Он возбуждал старого Пия XI, только что провозгласившего новую политику Рима в отношении Востока. Всякому было свое место и своя задача. Папа должен был разогревать сердца католиков любовью к отделенным братьям. Курия разрабатывала практические планы подчинения России.

Старые способы действия были недостаточны. Грандиозные задачи требовали создания и соответствующих средств.

Совращение православных или, говоря деловым римским языком, дела «возвращающихся в Римскую церковь членов восточных церквей» требовали своего административного органа, и таковой создал Григорий XIII (1572–1585 гг.) под названием «Конгрегация по греческим делам». Брестская уния дела эти весьма увеличила, Конгрегация тоже была расширена и переименована Климентом VIII в «Конгрегацию для дел веры и религии католической». Она стала заботиться не только о греках, но и о других народностях.

В 1622 году Григорий XV создал знаменитую «Конгрегацию для распространения веры, Collegium de propaganda Fide, или, говоря просто, Пропаганду. В нее были включены все дела Конгрегации для дел веры и религии католической».

«Посадивши на папский престол своего питомца Григория XV, иезуиты основывают в Риме, в силу папского разрешения 1622 года, Cangregatio de propaganda Fide, которую обыкновенно кратко называют Пропаганд». Пропаганда самостоятельная власть в Риме, — раздраженно замечает исследователь истории Православной Церкви в Австро-Венгрии, — из каких-то 80 членов, которые заведуют всеми делами, касающимися присоединения разных народов, крещеных и не крещеных, во всех пяти частях света, к Римской церкви. Это орган, при помощи которого папа расширяет свою власть по свету в духе учения иезуитов. Власть Пропаганды велика. Распоряжения, которые издает председатель и секретарь Пропаганды, должны уважать и исполнять все власти римской церкви, наравне с папскими. Велика власть, но еще больше богатство»[2].

Более двухсот лет Пропаганда нераздельно владела делами обращения, однако дела Востока все разрастались, и в 1862 г. Пий IX создал вторую Пропаганду, но с добавлением «pro Negotiis Ritus Orientalis» — то есть «по делам восточного обряда». Обе Пропаганды помещались в одном и том же здании и имели общего префекта, которым долгое время был поляк кардинал Меч. Ледоховский. Получалась, некоторым образом, неловкость — униаты «восточного обряда» как будто на одну доску ставились с язычниками. На это, впрочем, мало обращали внимания. Революция в России все изменила. Язычники для Рима потеряли всякий интерес, на первом плане оказался русский православный народ.

1 мая 1917 года Бенедикт XV декретом «Dеi Providentis» (в Риме прекрасные стилисты) создает новую Конгрегацию Congregatio pro Ecclesia Orientalis, «для восточной церкви», которая совершенно отделяется от Пропаганды и начинает действовать с 1 декабря 1917 года. Префектом становится сам папа и его наследники. Думая о России, нельзя думать о распространении веры. Вера в России распространена, и, по мнению самого д’Эрбиньи, гораздо больше, чем в Европе, несмотря на все гонения. Идет вопрос не столько о миссионерстве, сколько о политике, о подчинении России, которая обладает всей полнотой церковного быта, признаваемого и одобряемого Римом. В силу этого в восточной Конгрегации были сосредоточены все административные дела католиков «восточного обряда». Дела, касающиеся «чистоты веры», по общему порядку отнесены к SW. Officium, а с 1931 года были изъяты дела по организации и управлению высшими богословскими учебными заведениями.

Конгрегация эта весьма обширна. Она имеет кардинала-секретаря, несколько кардиналов и довольно большой штат консультантов разных народностей. От поляков были включены: кардинал-примас Хлонд и епископы Пшездецкий и Шелонзак. Конгрегация имеет ряд комиссий, среди них комиссию по кодификации канонического права Православной Церкви, литургическую, по делам брачным и проч. Секретарем состоял кардинал Синцеро.

Чем больше углублялась русская революция, тем больше было хлопот у Рима.

«Революционный переворот в империи царей, — поясняет «Oriens», — эмиграция и рассеяние по свету миллионов русских, наконец, преследование католической церкви и вообще всякой религии большевиками, все это создало такое положение, что св. Престол обратил особое внимание на русские дела и стал его оказывать как преследуемым в России католикам, так и рассеянным по свету русским»[3].

Хотя, собственно, между католиками в России и эмигрантами за границей нет решительно никакой связи, тем не менее А.Ратти, нунций в Польше, «думал об отдельной комиссии», которая занялась бы этими делами и «такую комиссию Pro Russia призвал к жизни в 1925 году, уже в качестве Пия XI».

Комиссия эта первоначально принадлежала Конгрегации для восточных церквей и никто на нее особого внимания не обратил.

Одновременно с образованием Комиссии Pro Russia созревал целый план новых учреждения, и так как идея «восточного обряда» принадлежала братьям Общества Иисуса, то естественно, что в руках иезуитов и были сосредоточены все учреждения, связанные с этим делом.

В Риме на все смотрят серьезно и делают основательно, иногда, правда, весьма вредное для церкви.

Занявшись русским вопросом и создав Конгрегацию для восточной церкви под своим председательством, Бенедикт XV положил основание учебному заведению, зависимому от этой Конгрегации, — Папскому Восточному институту. Это учреждение подобно Коллегии, которой располагает Пропаганда. Срок учения — два года, принимаются окончившие теологи, предназначенные специально для «христианского востока». В него принимаются клирики латинского обряда, предполагающие работать на Востоке, клирики всех восточных обрядов, а также, что весьма замечательно, «студенты восточных церквей, не принадлежащие к церковному единству, которые пожелали бы глубже познакомиться с католическим вероучением и с его отношением к вероучению своего исповедания».

В 1922 году Пий XI передал институт в руки иезуитов, которые перевели его в свой Библейский институт, где имеется богатая библиотека. Ректором был сделан д’Эрбиньи, «известный своими научными трудами и интересом к Востоку». Институт стал издавать «Orientalia Christiana» — прекрасный научный журнал, вышло более ста томов. Была образована новая библиотека в 40 000 томов.

В 1926 году Институт перешел в новое помещение, реставрированное на средства какой-то испанской аристократии. В 1928 году он был сделан частью иезуитского Григорианского университета. Д’Эрбиньи был сделан почетным председателем, а фактическим — Емельян Герман. Преподавательский состав состоит из 20 человек. Слушателей 32–47 человек.
 
2

22 сентября 1922 года Пий XI отправил д’Эрбиньи в Россию*. Подробностей об этой поездке мы не имеем. Д’Эрбиньи принадлежал к тому течению курии, которое полагало, что советское правительство вполне подходяще для соглашения. Для этого прежде всего необходимо устранить поляков и, вообще, очистить католицизм от польского национализма.

«Крайняя приверженность поляков к латинству не согласуется с тенденциями и нынешним направлением папской политики» — так в свое время оценил настроение Рима Морис Перно, автор исследования политики Ватикана за последние 25 лет[4].

Поляки это довольно скоро уразумели. Иерархия в Польше должна была пойти на службу «восточному обряду», польское общество разделилось и часть его вступила в открытый и скрытый конфликт с курией. Это, впрочем, выявилось впоследствии.

Нужно признать, что католическое духовенство в России положение вещей оценило правильно. На процессе 1923 года имел место такой разговор:

«Крыленко. Как вы судите — советское правительство долговечно или нет?

Арх. Цепляк. Всегда был того мнения, что продолжится долго. Это мое неизменное убеждение»[5].



Такое убеждение разделял и д’Эрбиньи. Ему казалось, что благожелательное отношение Ватикана к Советам, положение которых в Европе было очень неопределенно, будет встречено с радостью, и Советы пойдут на соглашение. Между тем д’Эрбиньи в Москве, попросту говоря, был обманут. Большевики вопрос поставили так: католическая церковь должна отказаться от своих прав на имущество в России, и тогда имущество будет ей оставлено. Кажется, после согласия д’Эрбиньи большевики уклонились от исполнения своего обещания, стали ставить новые условия, и тогда через нунция в Польше Лаури было дано распоряжение имуществ не передавать[6]. Возник процесс 1923 года. Уже во время процесса Рим дал согласие на передачу имуществ. Хотя прелат Буткевич был приговорен к расстрелу, в общем приговор был гораздо мягче, чем по процессу петроградского митрополита Вениамина в 1922 году. Вообще, силу репрессий в отношении православного и католического духовенства нельзя даже и сравнивать.

Процесс католического духовенства в Москве начался 21 марта 1923 года. Прелат Буткевич был расстрелян 31 марта. 12 апреля была торжественная служба о нем в Риме, а 10 мая 1923 года был убит в Лозанне агент советской власти Боровский и, по сообщению агентства «Гавас», было послано от имени папы выражение сочувствия советской миссии[7]. Арх. Цепляк еще некоторое время находился в тюрьме, а засим был выслан из России. Несмотря на все это, Рим не считал свое положение безнадежным.

При таких обстоятельствах в конце сентября 1925 года д’Эрбиньи отправился в Москву «без всякого поручения, как официального, так и официозного», тем не менее все трехнедельное его пребывание в Москве было посвящено весьма серьезным переговорам с советским правительством и православной иерархией. Он ехал «не для того, чтобы говорить, а чтобы слушать», и то, что он увидел и услышал в Москве, вполне совпадало с теми представлениями, какие были созданы в Риме.

Своей внешностью, манерами, открытым видом и великолепной бородой он произвел на православную иерархию сильное впечатление, хотя все сразу поняли, что он и для чего приехал. Патриарха Тихона в живых не было, и это очень облегчило его положение.

В Москве он пробыл три недели и, возвратившись, почти немедленно опубликовал книгу «Церковная жизнь в Москве». Книга блестяще написана. При всей своей поверхностности книга производит впечатление весьма значительное. Смысл ее может быть сведен к немногим заключениям. Советское правительство не так плохо, как об этом говорят, и его политика в отношении религии не так беспощадна. Православная Церковь лежит в развалинах и заслуживает внимания только иерархия обновленцев. Православие совсем созрело для того, чтобы упасть в руки Рима.

Советское правительство не могло не быть довольным тем, что дало разрешение на приезд и предоставило д’Эрбиньи свободу действия в Москве. В сущности, никаких препятствий к установлению нормальных отношений Ватикана с Советами, по выводам д’Эрбиньи, не было.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Рассказывая о том, как ему какой-то мальчик настойчиво предлагал журнал «Безбожник», он замечает, что хотя «этот мальчик открывает и заключает пребывание в современной России, но в промежутке я вижу русский народ, который остается верующим, благочестивым, действительно религиозным на свой лад»[8]. Похвалив народ, д’Эрбиньи, говорит несколько приятных слов и власти. «Центральное правительство более мудрое, чем декатисты 1793 г., в новом своде законов установило отдых в воскресенье и в дни больших христианских праздников»[9].

Далее мы узнаем, что «советские власти противополагают эту заботу о восстановлении старины вандализму французской революции: никакой богини Разума, никаких кощунственных вакханалий, как в Парижском соборе Богоматери, никаких иконоборцев, оскверняющих или разрушающих памятники искусства, никакого осквернения династических могил, как в Сен-Дени[10].

В Кремле, в храмах «все в полном порядке, за всем внимательно смотрят». «Если церкви были пощажены, то крепкие ограды больших и многочисленных монастырей не спасли их. Теперь в них ютятся тысячи новых жильцов. Монастыри эти не похожи на современные монастыри Запада — они скорее напоминают древние аббатства шартрезцев и траппистов», и хотя в Покровском монастыре «одна из внешних часовен превратилась теперь в залу Бухарина для пропаганды и кино», но все-таки «главный храм монастыря, в ограде, остается нетронутым»[11]. Вообще все происходит, как в лучшем обществе. Когда производились «полицейские обыски, официальные визиты для составления инвентаря, свидетели единогласно признают, что начальники этих налетов обыкновенно были исключительно вежливы во французской церкви.

— Милостивая государыня, как должны мы поступить, чтобы исполнить данное нам приказание, не нарушая ваших религиозных убеждений? — спросил первый делегат, который, окружив церковь, пришел, чтобы объявить о ее национализации.

— Вы должны соблюсти три вещи: снять шапку, говорить тихо и не трогать престол.
Все было исполнено»[12].

«Человечество идет к всемирной централизации, которой благоприятствуют современные пути сообщения. Три великих течения ищут ее, три империализма, скажете вы, люди Запада, но, точнее, три универсализма: наш универсализм московский, материалистический, коммунистический, опирающийся на Азию, обслуживаемый пропагандистами всех наций; универсализм лондонский, также материалистический, капиталистический, опирающийся на Америку, обслуживаемый интернационалом банков, и универсализм папского Рима, идеалистический, спиритуалистический, опирающийся на... Бога. Мы в Москве очень хорошо держим в руках оружие против лондонского капитализма, справиться с которым мы можем довольно скоро, тогда как Рим остается для нас загадкой, против Рима мы еще ищем оружие, без Рима все разновидности христианства капитулировали бы. Без Рима все религии умерли бы. Но Рим бросает на службу религии своих пропагандистов всех наций, более опытных, чем наши, и победа остается сомнительной, и борьба будет длинной»[13].

Все это выслушал д’Эрбиньи в Москве из уст одного дипломата, которому все это рассказывал «один из наиболее важных советских персонажей».

Одним словом, есть только две реальных силы в мире — универсализм коммунистический и универсализм католический. Они должны столковаться — таков был смысл визита д’Эрбиньи в Москву и таково его отношение к большевикам.

Затем мы читаем нечто, что является сутью всего. Говоря о восстановлении патриаршества, д’Эрбиньи замечает, что многие связывали с этим определенные надежды: как некогда патриарх Филарет помазал на царство и короновал своего сына Михаила, так и новый патриарх в недалеком будущем возложит императорскую корону на голову самодержца из той же династии[14].

Это, несомненно, реальная опасность для большевизма, а рядом универсализм католический, который никогда и ни на кого не возложит короны в России.

Надо сказать, что со стороны Рима было сделано все, чтобы снискать расположение Советов.

С Православной Церковью этот тайный посол Ватикана обошелся весьма строго.

Патриаршая церковь, по его мнению, — это осколок прошлого, у которого нет будущего. Вообще он не понимает, как, несмотря на крушение империи, церковь все же устояла. Его отношение к памяти патриарха Тихона, к его преемникам, к самой идее патриаршества пренебрежительно. С патриаршей церковью Риму делать нечего: она не ощущает духа времени.

Патриарх Тихон был инспектором и ректором Холмской духовной семинарии, а с 1898 года — викарием Варшавско-Холмской епархии при архиепископе Флавиане. Вдумчивый и наблюдательный, он за время своего пребывания на этой древней Червонной Руси прекрасно изучил обстановку и взаимоотношения католичества и Православия.

Он знал все, что задумал Рим в отношении Православной Церкви в России, и занял в отношении католичества резкую позицию. «Соглашения с Ватиканом нет и не может быть», — говорил патриарх Тихон[15]. Вся политика Рима в отношении России создавала невероятную обстановку в Москве — гонимое Православие не имело ни средств, ни сил бороться еще и с интригами иезуитов.

Патриарх Тихон упорно отказывал Польше в предоставлении прав автокефалии Православной Церкви. Не имея возможности добиться положительного результата, польское правительство подослало к патриарху своего тайного представителя. В самое трагическое для патриарха время, 10 июля 1923 года, некий публицист — поляк Стародворский (псевдоним), вел беседу с патриархом. Он старался доказать патриарху, что в Польше все в порядке и что не было такого случая и никто не в силах указать на факты незаконного присвоения чего-либо, что было действительно православным. Патриарх на это заметил, что он все знает. Сам Стародворский признает, что патриарх «прекрасно знает историю Православия в Польше»[16].

Патриарх отлично знал, чего может ожидать Православная Церковь в ее положении от Рима, и не удивительно, что в своем первом пастырском обращении Местоблюститель патриаршего престола митрополит Петр указывал на то, что «католики вводят наш богослужебный обряд, совращают, особенно в западных, издревле православных церквах, верующий народ в унию и тем самым отвлекают силы Православной Церкви от более неотложной борьбы с неверием».

Д’Эрбиньи не мог не знать об этом послании, и тем не менее он желал вступить в переговоры с митрополитом Петром. Митрополит Петр от свидания уклонился.

Начиная обозрение отдельных частей Православной Церкви в России, он прежде всего останавливается на «той Православной Церкви, которая хранит память патриарха Тихона. Она воплощает в себе верность русскому прошлому. Очевидно, из всех религиозных организаций, именно она наиболее потеряла во время революции. Десять лет тому назад она была всемогуща, в настоящее время она очень стеснена»[17].

Тем не менее он имел встречу с епископами патриаршей церкви, которые с ним были весьма осторожны.

«Тем временем один из епископов выражает опасение, не приехал ли я жать на покинутом поле русского Православия, или, может быть, стать миссионером, перейдя на сторону восточного обряда». Как видим, д’Эрбиньи встретил в России полное знание того, что происходит в Риме.

Засим происходил разговор на церковные темы, причем его собеседники весьма осуждали эмигрантскую иерархию, и затем они любезно простились, однако его собеседник, говорит д’Эрбиньи, «не дает мне того братского целования, которое мне давали другие епископы и русские священники, принадлежащие к разным партиям», и вообще «только Бог видит в сердцах, но снаружи они сухи и жестки».

К «живой церкви» д’Эрбиньи также относится отрицательно и проходит мимо. Совсем в ином виде представляются ему обновленцы. Обновленческая церковь напоминает ему католическую церковь во Франции во время конкордата 1801 года.



6 октября д’Эрбиньи присутствовал на диспуте о религии. Выступали Луначарский и обновленческий митрополит А.Введенский. «Очень молодой — ему только 36 лет, — безбородый, с орлиным носом, он стоял более часа на авансцене, не разгуливая, как его противник, и сперва не жестикулируя; простая и проникновенная речь его постепенно оживлялась и к концу зазвучала горячими тонами могучего и страстного красноречия. Аудитория была сразу зачарована и взята в руки»[18].
А.Введенский — вождь обновленческого духовенства.

Оно «очень отличается от революционного духовенства, которое зовут то синодальным, то обновленческим. Оно называет себя православным и охотно сравнивает себя с епископами конкордата 1801 года: ни бунтовщики, ни присягнувшие, как красные, говорит оно, но канонически утвержденные патриархом Константинопольским, как епископы конкордата, папой Пием VII»[19].

Обновленческий собор оставил также прекрасное впечатление. Он появляется на соборе 5 октября. «Я прибыл из Парижа без всякой миссии, просто для того, чтобы научиться чему-нибудь во время отпуска».

Деликатно осведомляются, не польский ли я ксендз, приехавший, чтобы шпионить, а затем сердечно принимают меня»[20].

Так «восточный обряд» твердо устраняет поляков от миссии в России.

После доклада А.Введенского на тему «Как охранять и развивать в настоящее время христианскую веру в душе», доклада, который имел место 7 октября и заслужил «огромный успех», один из делегатов, «мирянин из хорошего общества», сказал д’Эрбиньи по-английски: «Я очень счастлив, что митрополит изложил католическую мистику. Нам это очень нужно»[21].

Таким образом, все складывалось как нельзя лучше. Обновленчество с его послушным Константинополю духовенством, широким пониманием канонов и «католической мистикой» — вот та новая православная церковь, с которой католичество может договориться.

Вечером 17 октября, возвращаясь дальней дорогой в одиночестве с Воробьевых гор в Москву, в своих размышлениях Михаил д’Эрбиньи подымается на необычайные мистические высоты.

«Три часа размышлений о том, какие желания и молитвы заставил бы Св. Дух родиться в душе св. Павла... Св. Павел пожелал бы быть в центре этой империи, более огромной, чем был некогда языческий Рим, он пожелал бы дать тут Христу свидетельство слова и крови, а людям — свидетельство любви в искупляющем милосердии Христа. Отчаялся бы ли он? Рим, когда Павел прибыл туда, был много дальше от Христа, чем теперешняя Москва. Христианское бродило отсутствовало в этом мире древнего язычества... Св. Павел свою задачу здесь нашел бы менее трудной, чем в Риме: труд колоссальный, конечно, опасный, но проникающий во все глубины Азии».

Какие перспективы рисуются перед Римом и какие видения посетили д’Эрбиньи в этот октябрьский вечер над Москвой?

«Азия, приведенная к церкви, ко Христу, скоро, через век или два, Москвой в соединении с Римом — не мечта ли это? Или, может быть, скорее это христианская надежда, которую внушает Бог? Неосуществимо это? Может быть, но — не для Бога. Ибо не сказал ли ангел Богоматери: “Non erit imposibile apud Deum omne verbum”?»

С такими ощущениями вернулся д’Эрбиньи из Москвы. Он привез из Москвы «двойное сокровище: более нежную привязанность к душам русского народа, более просвещенную надежду, что хотя бы для этого понадобился целый ряд чудес, те из этих душ, которые искренни и прямы, будут просить, придет день, у единственной Церкви, у св. Петра, благословить и освятить их во Христе Иисусе»[23].
 
3

В Польше события также шли своим чередом и весьма благоприятно для «восточного обряда».

10 февраля 1925 года был подписан конкордат Рима с Польшей, «который вызвал большое заинтересование во всех сферах и политических группировках в Польше»[24]. Это было дело рук партии Народной демократии и клало начало тому, что, можно назвать клерикализмом в самой крайней форме. Польское духовенство укрепляло все свои права за счет государства и остальных исповеданий. Конкордат был подписан с одной стороны кардиналом Гаспари, а с другой — Ст. Скшинским и Ст. Грабским.

При ратификации конкордата в Сейме возникли большие споры. Многое понималось не так, как это позднее обнаружилось. В частности, сторонниками конкордата говорилось, что Рим отказался от требований имущества от Православной Церкви. В 1929 году было предъявлено 724 иска о возврате святынь, монастырей и имущества на том основании, что население когда-то принадлежало к униатской церкви, — и требование опиралось на конкордат.

Конкордат устанавливал пять церковных провинций латинского обряда (5 архиепископий и 15 епископий), одну греко-католическую униатскую (1 архиепископия и 2 епископии) и одну армянского обряда.

Таким образом, не было больше отдельной униатской церкви, а была провинция греко-славянского обряда католической церкви. Епископы латинского и восточного обряда наконец были уравнены в своих правах, чего они добивались со времени Брестского собора 1596 года, но униатская церковь потеряла свою независимость. Правительство и Рим одинаково не доверяли Галицийской унии, ставшей национально-украинской и боровшейся против латинизации. Это сказалось в том, что на территории унии установлено пять латинских епархий и всего три униатских. Вообще униатство было заперто в пределах Восточной Галиции. На одну латинскую епархию приходилось 750 000 человек, на униатскую — 1 500 000 человек[25].

Восточный обряд в конкордате не упоминался, хотя Альбертин уже действовал, и о нем много писали. Вместе с тем в конкордат была помещена ст. XVIII такого содержания:

«Духовенства и верующие всех обрядов, находящиеся вне своих епархий, подлежат власти местного епископа, согласно каноническому праву».

Статья эта, с одной стороны, закрывала доступ униатской иерархии и клиру Восточной Галиции на территорию Волыни, Полесья и Холмщины, а с другой — дело унии на этих территориях передавала в руки католической иерархии и лишало унию национально-украинского характера.

Это было естественно, ибо еще в 1921 году подляшский епископ Пшездецкий заявил, что на Подляшье народ не принимает униатских священников из Галиции и вообще не желает унии в ее галицийском виде[26].

Рим имел в виду создать особую иерархию «восточного обряда», которая не была бы связана ни с Православием, ни с унией старых времен и родилась бы из недр католической церкви. Насколько эта надежда была основательной — вопрос особый. Пока же пользовались так называемыми перелетами, т.е. православными священниками, переходившими в юрисдикцию Рима, и надзор за ними, как и все руководство «восточным обрядом», поручался католическому епископату латинского обряда. Ко времени подписания конкордата уже выяснилось, что среди православного духовенства не оказалось достаточного числа «перелетов» в «восточный обряд» и что те, кто переходит, немного стоят, но другого выхода пока не было.

Все в этом мире меняется. Переменились в корне и воззрения католического епископата на унию.

Непосредственно после Брестской унии польские епископы писали в Рим, что «уничтожение русского (восточного) обряда или во всяком случае облегчение русским принятия латинского обряда сильно укрепит вовне единство церкви и затруднит возвращение русского народа в дизунию (Православие), ибо история учит, что уния восточных церквей недолговечна», и кроме того указывалось, что «разные обряды в одной Церкви создают споры и недоразумения». Наконец, обращалось внимание на то, что при растущем русском населении «восточный обряд» может стать более распространенным, чем латинский.

Папа Урбан VIII под давлением иезуитов все-таки 7 февраля 1624 года запретил без специального разрешения апостолического престола переменять «восточный обряд» на латинский[27].

Теперь уже сами католические епископы в Польше брали на себя заботу о «восточном обряде» и вынуждены были тратить силы на совершенно бесполезное занятие. Поддержка латинским духовенством восточного православного обряда есть гримаса истории.

Однако эта гримаса становится реальным фактом, ибо на Пинской конференции в 1930 году епископ Пшездецкий привел слова Пия XI: «Выступающий против этого дела — не католик»[28].

Впрочем, Рим имел на этот счет свой печальный опыт и принял свои меры. Ст. X дополнительного к конкордату с Россией протокола от 22 июля (3 августа) 1847 г. постанавливала:

«В целях предоставления греко-униатам, которые еще остались в Империи, свободного вероисповедания их веры, уполномоченный папы предложил, чтобы до тех пор, пока они не будут иметь епископа собственного обряда, могли ими управлять латинские епископы в том смысле, как это установлено для армян»[29].
Положение это фактически было принято русским правительством.
Этих обязанностей латинские епископы не выполнили.

«В Риме осталось болезненное воспоминание о бывших унитах, — говорит А.Буду, — с болью думали о их печальной судьбе, и все, что было связано с их делом, являлось чувствительным местом; на основании бреве Ubi inscuta bi li от 3 июля 1848 г., Пий IX отдавал унитов во временную юрисдикцию латинских епископов и в горячих словах возлагал на них опеку над унитами. Слова папы оказались мертвой буквой. Они “были оставлены самим себе как в жизни, так и в смерти”. 74 священника и монаха, которые остались верными своему обряду, принуждены были вести нищенскую жизнь светских людей. Рим обратился к римо-католическому епископу Жилинскому с суровым напоминанием, требуя быстро исправить ошибку»[30].
Теперь напоминать не нужно было.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)


Еще до ратификации конкордата, обсуждение которого в Сенате было закончено 23 апреля, папский нунций в Польше известил 4 апреля 1925 г. римо-католических епископов Виленского, Минского, Люблинского, Луцкого, что им даются те же полномочия, которые 10 декабря 1923 г. получил епископ Пшездецкий, и они должны пользоваться той же инструкцией.

В этой инструкции, между прочим, было указано, что католические епископы могут освобождать от церковных наказаний священников, возвращающихся из Православия в католичество, за исключением епископов. Это значило прежде всего, что Рим считает всех христиан католиками и что пребывание в Православии, хотя бы от самого крещения, есть только недоразумение, и переход в католичество есть не больше как возвращение, и поэтому католическим епископам присвоены права юрисдикционной власти над православными, даже когда они пребывали в Церкви Православной. Вот почему католические епископы принимали и принимают православных ренегатов — запрещенных и расстриг — в их сущем сане, как будто они и не подвергались в законном порядке прещениям.

Это не что иное, как проявление со стороны Рима церковного нигилизма[31].

Съезд этих епископов в том же 1925 году обратился в Рим с просьбой создать особую комиссию по руководству новоуниатской работой.

Восточная конгрегация приняла это к сведению и обещала организовать Комиссию, а пока рекомендовала епископам работать в согласии.

При обсуждении конкордата в польском Сейме много говорилось о миссионерских намерениях Рима в отношении России и замечали, что это может отразиться на интересах Польши.
В частности, социалист Чаплинский заявил:

«Когда, например, Рим имеет пред собою великую, со своей точки зрения, цель обращения православных еретиков Востока, то во имя этой великой цели он может пренебречь государственными интересами Польши так же, как он пренебрегал много раз»[32]. Вообще много говорилось о пагубном влиянии Рима на Польшу, но слова эти не имели никакого практического значения. На этом дело и кончилось. О Православной Церкви никто не думал, и казалось, что все это происходит не в XX веке, а в XVII веке, и на трибуне ораторствует не член Сейма — докладчик, а иезуит Скарга. Польша за время своего подчиненного положения ровно ничему не научилась и пожелала полностью продолжать ту религиозную политику XVII века, которая и привела ее, между иными факторами, к падению.
В иных обстоятельствах это и повторилось в 1939 году.
 
4

В 1929 году неожиданно был устранен за свои бывшие связи с архиепископом Евлогием Луцкий римо-католический епископ Дубовский, и на его место был назначен Шелонзак. Епископ Шелонзак сейчас же в начале своей пастырской деятельности на Волыни обратил внимание также на необходимость организации «восточного обряда»[33]. К этим двум лицам — епископам Пшездецкому и Шелонзаку — присоединились митрополит Виленский Ялбржиковский и епископ Пинский Лозинский.

Последний вел униатскую работу в Петербурге перед войной. Эти лица собрались 9 ноября 1926 года в Вильно на съезд и, обсудивши вопрос о совращении православных, после совещания с теми православными священниками, которые перешли в унию, в том числе и с бывшим архимандритом Морозовым, признали, что:

«Польские епископы обязаны упорно стремиться к соединению православных с католической церковью: 1) оставляя им обряд, которого они хотят; 2) проповедовать на языке, на котором они желают слушать проповедь, и 3) создавать приходы там, где будет находиться значительное количество обращенных.

С другой стороны, препятствия к объединительной работе и предоставление разлагающейся Православной Церкви в Польше своей судьбе может повлечь за собой для страны неисчислимый вред в виде наводнения наших восточных рубежей коммунизмом и безбожничеством». Конференции польских католических епископов по вопросам унии, кроме указанной, состоялись в 1925 г. в Варшаве, в 1928 г. — в Гнезно и во Львове и в Познани в 1929 г. Сведений о занятиях этих конференций мы не имеем[34].

Поэтому были установлены меры предосторожности при принятии православных священников в унию, а по вопросу о сохранении слова «православный» было разъяснено, что:

«В проповедях надлежит ясно подчеркивать, что обращенный становится членом католической церкви восточно-славянского обряда без прибавления слова “православный”. Слово “православный”, хотя само по себе и хорошее слово, но имеет специфическое значение, а именно православие противопоставляется католичеству.

Меры предосторожности ничего не дали, и уже в 1927 году с большим шумом архимандрит Ф.Морозов вернулся в Православие.

Так была намечена программа осуществления «восточного обряда» в Польше на территории сплошного почти четырехмиллионного русского православного населения.

В основу ее клалась любовь к «отделенным братьям», и все должно совершаться по чину, убеждению и доброй воле. Для насилий еще не наступило время. На первый план выдвигались лесть и соблазн. Налицо был лисий хвост, волчьи зубы были еще спрятаны.

Обстановка казалась благоприятной. Католическая церковь заняла «первенствующее положение». Православие должно бы понять, что на нем лежит ответственность за все неприятности, которые имело католическое духовенство от русского правительства. Была ли в этом вина римо-католического духовенства — над этим не задумывались.

Православие было подорвано. Россия плавала в революционном тумане.

Война все расшатала. После войны Волынь оказалась местом столкновения поляков с большевиками, большевиков с украинцами, украинцев с поляками. Гражданская война оставила на польской территории некоторый элемент, которому некуда было деться. Отдельные лица стали просачиваться в ряды сановитого и родовитого волынского кадрового духовенства и получили посвящение в эти смутные времена. Положение православного духовенства было и оставалось тяжелым, оно не было обеспечено ни в правовом, ни в материальном смысле и испытывало на себе все пренебрежительное отношение польских чиновников. Для некоторых слабых душ казалось соблазнительным перейти в ограду католической церкви; тем более, что не требовалось ничего, кроме «молитвы за папу и епископа». В унию шли просто авантюристы и влекли за собой морально ослабевшую крестьянскую массу, которая при помощи подачи заявления католическому епископу приобретала расположение полиции и мелких властей на местах, а иногда и некоторые материальные выгоды, ибо в таком случае возвращались отобранные приходские земли, открывались запечатанные храмы.

При помощи унии сводились счеты с нежелательными настоятелями приходов. Все это было, однако, непрочно и легкомысленно.

Католические епископы с распростертыми объятиями принимали в унию в сущем сане православных расстриг и не обращали никакого внимания на то, какие знаки духовного сана, вплоть до митры, возлагали на себя перешедшие в унию. Этот неустойчивый и авантюристический элемент без труда возвращался в Православие. Еще легче возвращались в Православие приходы, которые считали переход в унию «комедией» и просили православное духовное начальство не придавать этому никакого значения.

Так началось темное дело разложения православной приходской жизни в Польше при помощи «восточного обряда». Католической церкви это ничего не давало, но пока было достаточно и этого.

Православная церковь была бессильна против применения католиками всех форм православного культа, против недостойного маскарадного переодевания в православные одежды и облачения, профанации церковного чина и нарушения благочиния и пристойности.

Католическое духовенство теряло свой разум и проявляло исключительное легкомыслие, разрушая уважение народа к церкви. Рано или поздно это должно было отразиться и на самом католичестве, которое выявляло новую форму церковного нигилизма. Рим приносил в жертву политике церковность.

«Внутренними распрями в лоне схизмы могла бы воспользоваться католическая пропаганда», — говорил ксендз Ростворовский.

Эти «распри» создавал в Польше «восточный обряд» — источник осложнений. Иезуиты это отлично понимали пользовались этим совершенно сознательно.

Православный миссионер священник С.Дюков говорил в декабре 1926 г. на Полесском епархиальном собрании:

«Об унии в той форме, в которой она пропагандируется, пасомые и слушать не хотят.

Пропаганда унии («восточного обряда») привела лишь к иудиному греху среди пастырей; с этого, впрочем, она и началась, этого только пока и достигла.

Ведь ни для кого не тайна, что все эти предательства вызываются явно и исключительно мирскими мотивами.

Я, кажется, не ошибусь, если скажу, что по общему правилу наши пасомые идут за пастырями-вероотступниками лишь до тех пор, пока не узнают о его предательстве»[35].

Началась в Польше эпоха разрушительной любви Запада к Востоку.

Глава седьмая

Разрушительная любовь
 
1

Познать и полюбить — вот пути единения Востока и Запада.

Заявив о своей любви к Востоку — России urbi et orbi, наговорив массу любезностей по поводу русского благочестия и возвеличив православный обряд, — Рим полагал, что главное сделано.

Оказалось, однако, что ничего не произошло или даже произошло нечто неожиданное и горестное.



Блестящий дипломат и тайный чрезвычайный посол Ватикана к Советам Монс-р д’Эрбиньи не только не достиг никакого успеха, но поставил Рим в весьма тяжелое положение. Советы не проявили никакого понимания тонкого обращения д’Эрбиньи. Воспользовались его визитом, поскольку это было возможно, и пошли своей дорогой. Обновленцы также никакой пользы не принесли. Власть явно переходила в руки м. Сергия, то есть патриаршей церкви.

Монс-р д-Эрбиньи был возведен в сан епископа и в 1926 году снова отправился в Россию, чтобы как-нибудь восстановить разрушения, произведенные большевиками в организации католической церкви. Поляки окончательно были принесены в жертву, и д’Эрбиньи кое-кого из других народностей поставил епископами. Все это было весьма печально и незначительно. К тому же авторитет Ватикана в глазах большевиков потерял всякое значение.

Не произошло никакого сближения и с Православной Церковью, и не могло произойти. Идти на подчинение Риму не было ни у кого ни желания, ни возможности. Рим в общем был бессилен, ни Православной Церкви, ни иерархии в России он ничем помочь не мог. Не мог папа помочь католикам, еще менее было возможностей в отношении православных. Патриарха Тихона освободил из тюрьмы авторитет Англии, совместное выступление английского правительства и архиепископа Кентерберийского. Это в России отлично все знали.

Ко всему этому присоединились наступления католического духовенства на Православие в Польше. Распространению сведений о насилиях в Польше большевики не препятствовали.

Иезуиты были убеждены, что православная иерархия в Польше, испытывая гнет правительства и ожидая худшего, пойдет на соглашение, как это было в XVI веке, тем более что Рим стал гораздо приветливее. Этого тоже не произошло. Наоборот, иерархия перешла в наступление. Появился очень способный, можно сказать блестящий, публицист Vox*. и стал наносить на страницах «Воскресного чтения» сокрушительные удары не только по «восточному обряду», но и по претензиям самого католичества. Православие оказалось более жизненным и упорным, чем это предполагали инициаторы его подчинения Риму.

И в России, и в Польше православные уповали на милость Божью и полагали свою силу в верности вере отцов.

«Снизу или сверху?» — спрашивал в 1933 г. о. Я.Урбан, поседевший в борьбе за соединение.

«Унийное движение в Польше направлено непосредственно к народу. Почему? Потому что православная иерархия остается глухой на призывы, приходящие к ней от католической церкви.

Огромное большинство православного епископата было и остается глухим на повторные призывы Рима. Пий IX даже послал православным епископам Востока приглашение на Ватиканский собор — ответили отсутствием. На энциклики Льва XIII и Пия XI ответили контрэнцикликами».

Но этого мало: «Участвуют в протестантских конгрессах ложно называемых всехристианским, их видел Стокгольм, видела Лозанна», а «когда речь идет о католиках, то православная иерархия избегает всякого с ними общения, как греха смертельного».

А между тем: «О призывах Рима к католическому единству православные епископы знают; знают они также и о том, как бы возросло их достоинство и авторитет, опирающийся на Петрову скалу, хотя бы в отношении внешних политических сил».
Вот почему не «пробуем унии сверху».

Дав эти прекрасные свидетельства стойкости, независимости и ответственности православной иерархии, о. Я.Урбан в дальнейшем меняет тон скорбного упрека и переходит к строгостям.

«Ватиканский собор установил, что папа является для всех непосредственным пастырем, независимо от существования иных пастырей-епископов».

И потому: «Мы имеем право непосредственно заботиться о тех, которые хотя и имеют своих пастырей, но они не ведут их на пастбище Христово дорогой, указанной Спасителем. Мы имеем право послать к ним других пастырей, которые не будут, как те, наемники. Папа и диссидентская иерархия — это не две равные и независимые силы, вроде политических владык двух соседних стран. Недобросовестно усиливать ирриденту среди чужих подданных в пользу своей страны, но Церковь едина, и нет страны, которая была бы чужой для единого наивысшего владыки, которого поставил Христос, его невидимый Глава»[1].

Постановка вопроса ясная и закрывающая путь к единению. Вместе с тем нельзя понять, как можно все это согласовать со всем тем, что говорилось и говорится с высоты римской кафедры. По-видимому, практические деятели соединения за слова папы не отвечают и значения им не придают.

Рим ищет единения с Православием в духе любви. Миссионеры Рима прямо входят в чужую овчарню, не скрывая своих намерений. Этим они нарушают порядок и благочиние не только в ограде чужой Церкви, но вообще в христианском обществе. По слову Евангелия, это не пастыри, а волки.

История своим повторением только укрепляет истину. Всякое единение, которое начинает Рим, еще более углубляет разъединение.

Рядом с этими сухими угрозами всегда располагается сладкая лесть и соблазн.

А.Поссевин обещал Ивану Грозному византийскую корону в самом Царьграде.

Лев ХIII обещает славянским церквам в случае соединения «благоденствие и великую славу». Окружное послание Вселенского патриарха на это с достоинством ответило:

«По милости Божьей они обладают сими благами, твердо пребывая в отеческом Православии и хвалясь о Христе своею правою верою»[2].

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Иезуиты в Польше соблазняли иерархию возрастанием их «достоинства и авторитета». Власть папы освободит православных епископов от власти католического правительства. Нельзя не признать, что иезуиты большие реалисты, вот почему и не удается дело соединения; его можно создать совсем на ином основании.

Иерархия молчала. А между тем «апостольство на Востоке стало одной из важнейших забот Церкви», — замечает председатель Русской коллегии ксендз Ф. де Регги[3].

«Представители церковных властей, — говорилось на VI Пинской конференции в 1937 г., — во главе с Апостолическим престолом и епископатом всего католического мира, считают дело единения православного народа с римо-католической церковью, в особенности проживающего в настоящее время в границах возрожденной Польши, одной из значительнейших задач, которую должна в текущее время выполнить церковь в круге своей миссионерской работы. Св. отец засвидетельствовал, что дело соединения Церквей настолько близко его сердцу, что он считает его не только за одно из своих дел, но делом, которое должно знаменовать его понтификат»[За].

И не только для церкви. Еще раньше министр исповеданий сказал в Комиссии Польского сейма: «Усилиям восстановления церковного единства восточной и западной церквей правительство посвящает особое внимание, особенно на польском участке»[4]. «Усилия эти бесцельны, — заявляет в заседании миссионерского Комитета в Варшаве протопресвитер о. Т.Теодорович, побывав предварительно на докладе в Католическом доме, — Рим не обладает ничем таким, что могло бы обогатить Православие. В странах католических, в том числе и в Польше, падает религиозность и растет преступность[5]. Это с религиозно-нравственной стороны. С точки зрения государственно-общественной дело обстоит не лучше.

«Католичество нисколько не гарантировало Западную Европу, — замечает Н.Бердяев, — от реформации, от французской революции, от просветительства XVIII в., от Маркса и Ницше, от религиозного индифферентизма, от активного безбожия и вражды к христианству»[6]; и от гражданской войны в Испании — можно добавить.

Все это в глазах католических миссионеров ровно ничего не значит. Апостолический престол раскрывает свои объятия, это обязывает. Рим знает путь спасения; если православные с этим не считаются, тем хуже для них. Упорство должно быть преодолено.

Во всяком случае, восточная ветвь ордена иезуитов образована, и она должна действовать.

4 ноября 1924 г. эта миссия обосновалась в Альбертине. Вместе с тем оказалось, что никаких «других пастырей», которыми она могла бы заменить православных «наемников», у нее не было. Не было их и у епископа Пшездецкого, и вообще ни у кого, кто проводил «восточный обряд». Тогда обратились к православным пастырям, которые пожелали бы изменить своей Церкви и иерархии. Пастырей не нашли, но обрели «наемников». И на этом фундаменте, на этой «скале Петра» стали создавать дело единения Церквей в любви и правде.

Образовался особый вид духовенства, который народ назвал «перелетами». В движение пришел православный народ. Поднялся православный на православного. Русь на Русь.

Рим выполняет свое призвание в отношении восточных церквей. Он, по словам профессора Нехай, «с достоинством открыто и сердечно реализует повеление Иисуса Христа о единой овчарне и едином пастыре»[7].
 
2

Запрещенный в священнослужении за пьянство и другие проступки прот. Марк Ячиновский был послан осенью 1924 г. на должность псаломщика в приход Дикушки Виленской епархии. В приходе он образовал вокруг себя небольшую группу прихожан, недовольных настоятелем. Засим он куда-то отбыл и вернулся в новой рясе, с деньгами и, как всегда, пьяный и стал таинственно собирать подписи прихожан. В результате, на основании распоряжения католической Духовной Консистории в Вильно от 17 марта 1925 г., он вступил в управление Дикушским приходом. 22 марта в конце литургии М.Ячиновский ворвался в алтарь, схватил церковные ключи и передал их своим сообщникам. Сам облачился в фелонь, вышел на солею и приветствовал народ с принятием унии. Православные покинули храм, а Ячиновский в присутствии немногочисленных новоуниатов стал служить молебен. Засим он запер двери храма и ключ унес с собою. 29марта прибыли виленский протоиерей И.Дзичковский и ряд священников. Потребовали, чтобы Ячиновский открыл храм; после некоторого спора храм был открыт. Ячиновский вошел вместе с другими в епитрахили, но был удален. Была торжественная соборная служба. Народ плакал, исповедовался и приобщался, был крестный ход. Новоуниаты оставили своего руководителя и публично приносили покаяние. Был составлен приговор «ни за что на свете не отдавать своей церкви унии, держать свою св. православную веру» и быть в послушании своему епископу.

«Так, благодарение Богу, — заключает корреспондент, — закончилась неудачей дерзкая и святотатственная попытка, клонившаяся к полному уничтожению многолюдного православного прихода»[8].

В этом столкновении православных возле родной церкви католических миссионеров мы не видим. Пока они в стороне — они весьма довольны беспорядком в приходе. Ячиновский — это как раз тот пастырь, который нужен Риму.

14 апреля 1925 года Евгений Слезко, священник из псаломщиков села Озеро Волынской епархии, со всей своей семьей, кроме двух младших, которые сбежали в пути, отправился в Луцк и был принят в католичество Луцким епископом Дубовским, к которому он прибыл из прихода. Епископ вручил ему антиминс и поручил организовать в селе Озеро приход «восточного обряда». Нужно было собрать 150 подписей; он стал объезжать свой обширный приход и разными обещаниями, скрывая, что он принял католичество, собрал 83 подписи в том смысле, что его желают и дальше иметь священником. Все это стало известно епархиальной власти; вероотступник был извержен из сана и на его место прибыл священник И.Таношевич. Слезко отказался передать церковь и дом. Ввиду этого в село Озеро прибыл ряд протоиереев из Луцка и собрали приходское собрание на погосте церкви. Когда выяснилось, в чем дело, все прихожане единогласно заявили, что они по-прежнему остаются православными. Слезко все-таки упорствовал и церкви не открывал, наоборот, повесил свой замок. По распоряжению митрополита Дионисия церковь была открыта и передана православному приходу.

И здесь католические миссионеры остались за кулисами. Им вполне достаточно было беспорядков в православном приходе и разговоров об унии. Это способ пропаганды[9].

В дальнейшем выяснилась и истинная причина перехода Слезко в католичество. Он совершил ряд незаконных действий в связи с распоряжением приходским имуществом, и ему угрожала ответственность. После отобрания от него церкви он не успокоился; он все же приходский дом оставил за собой, утверждая, что он построен на его средства. Кроме того, он не возвратил части метрических книг и церковной утвари. Началась судебная волокита по поводу выселения Слезко из церковного дома.

Засим он перешел в наступление и, получив средства от католической миссии, 18 августа 1925 г., ночью, на церковной земле, поставил католический крест, а засим под охраной полиции приступил к постройке часовни «восточного обряда». Епархиальные власти пытались восстановить права прихода на собственную землю, но из этого ничего не вышло, и 18 октября часовню освятил римо-католический епископ Годлевский при участии воеводы и остальных властей и в отсутствие местного населения. Было небольшое число новоуниатов и любопытных; в торжестве участвовал оркестр музыки и привлек публику. Все-таки народу наглядно были показаны преимущества «восточного обряда». Слезко стал привлекать народ, между прочим, тем, что совершал браки, не обращая внимания на церковные правила; народ потянулся из дальних углов, узнав о таком замечательном священнике «почти» православном и вообще «кто его там разберет». Так как приход его «распространялся от Буга до Днепра», то он венчал всех, кто бы откуда не явился. Вообще трудно было найти кандидата на место священника в Озеро, так как власти не давали своего согласия. Дальше дело пошло еще бодрее. «Слезко стал разъезжать с хором певчих по соседним католическим костелам и совершать в них богослужения на славян­ском языке. Так было в Киверцах, Софиевке, Рожинцах и т.д. После богослужений Слезко поносил православное духовенство. Наконец, возмутились католики и Слезко перестали пускать в костелы, тогда он стал служить в частных домах и даже на улице.

По этому поводу г. Vox резонно заметил: «Конечно, подобные безобразия никого в католичество не совратят, но зато несомненно вызывают в народе соблазн и развивают индифферентизм к вере, неуважение к святыням и пренебрежение к пастырям Церкви Божьей[10].

Дальнейшая судьба Слезко оказалась печальной. Он попал под суд, отбыл наказание, с покаянием вернулся в Православие и имел вид потерянного и разбитого человека.

18 августа 1925 года в виленских газетах появилось письмо архимандрита Филиппа Морозова, бывшего ректора Виленской духовной семинарии, окончившего Духовную академию, состоящего в братии исторического Свято-Духовского монастыря.
В письме архимандрит писал между прочим:

«После долгого размышления я решился на важный шаг: постановил стать членом той религиозной общины, которая подчиняется наивысшему пастырю, епископу Римскому. Этим актом я выполняю только веление собственной совести, убежденной, что лишь та истинная христианская церковь, где есть апостол Петр со своими последователями».

Далее он уверяет, что в его «поступке нет никакой измены тому, что всем нам должно быть дорого: подлинной вере и принадлежности к собственному народу», и сделана обязательная ссылка в таких случаях на В.Соловьева.
Письмо заканчивается весьма патетически:

«Любя Христа и Его Святую Церковь, буду и впредь в Нем любить вас, мои братья, и молиться буду о той милости для вас, которую Наивысший уделил мне, а именно: чтобы вас как можно больше пришло на ту высоту, на которой Избавитель наш построил свою Церковь и на которой только и можно сохранять истинную Православную христианскую веру в настоящее время смуты и разъединения. Ищите опоры для вашей церкви не в Москве и не в Константинополе, и не у протестантов, а только в Риме — в этом истинном центре христиан­ского объединения».

Накануне, 17 августа, архимандрит Морозов между прочим писал Виленскому Владыке Феодосию, «что слухи об измене моей великой Православной Церкви ложны». Тем не менее он изменил.

И на православных, и на католиков факт этот произвел громадное впечатление. Польская печать отметила, что этот поступок архимандрита Морозова, являющийся новым доказательством разложения Православной Церкви, произвел в Вильне громадное впечатление». «Этот случай вновь подтверждает жизненность католичества, несравненная организация и учение которого привлекает к себе самые благородные умы».
Русская печать понимала дело просто:

«Архимандрит Морозов Филипп — не философ, а лишь один из тех иерархов, который мечтает о блестящей карьере, но, не оцененный высшей иерархией, обиделся и поторопился уйти, чтобы окончательно не упасть. Только и всего. Поэтому его призывы останутся висеть в воздухе, и никого он за собой не увлечет» («Сегодня»).

Морозов человек талантливый, образованный, оратор с представительной внешностью. Он предназначен к высокому посту, а поста нет. Православная Церковь в Польше организуется, и ему не отведено то место, которого он заслуживает. Он на «епископской» линии — однако его обходят. Так складывалось то настроение, которое привело Морозова в Рим. Он виделся с папой. В Риме были изумлены, но и не очень обрадованы, там и без о. Филиппа много претендентов на высокие места. Его приняли и послали в Вильно. Это была ошибка Рима. В Вильно его можно было послать только нареченным епископом. Этого не сделали.

Во всяком случае, Морозову приспособили августиановский храм для богослужений по «восточному обряду». Получился полный соблазн и для католиков. Ф.Морозов стал служить в сущем сане, а между тем на нем лежало запрещение православного епископа, которого в Вильно уважали. Он принес с собой архимандритский крест и великолепную митру, но весь блеск православного обряда остался в православном храме Св. Духовского монастыря. В новом месте все было примитивно, ново, подражательно. Не с кем было соборно служить, некому петь и до его слуха доносились звуки великолепных православных песнопений.

Совершенно правильно тогда же заметил г. Vox, что «бывший архимандрит не был, а лишь казался большим человеком», и когда в том же Вильно загремела в православном храме ему, как отступнику, анафема, — он почувствовал, что «скала Петра» вовсе не такая прочная основа[11].

С большим достоинством Православная Церковь переносила этот удар. Ф.Морозов должен был «миссионерствовать» среди православных, где он вчера миссионерствовал как православный. Только иезуиты могли послать его на такую пытку.

Из миссионерства ничего не выходило. Вместе с тем возникли осложнения со стороны совсем неожиданной. По-видимому, предполагалось, что Морозов переходит просто в католичество, он остался в «восточном обряде» и по этому обряду стал служить в католическом костеле в Вильно.

«В этой пышной восточной обрядовой стороне часть католического духовенства усматривает теперь опасность и в польской клерикальной национальной прессе уже раздаются голоса с требованием прекратить эти богослужения «восточного обряда», в костеле и отвести о. Филиппу православную церковь». («Сегодня»).

Польская печать готова предоставить Морозову вести католическую пропаганду «среди русских, но исключительно эмигрантов»; что же касается местного православного населения, то оно предназначено не для «восточного обряда», а к «латинскому католицизму».

«Это — сфера нашей культурной экспансии, и здесь какие бы то ни было намерения униатского священника должны встретиться с самым решительным и резким нашим возражением» («Дневник Виленский»).

Мало того, боялись, что Морозов совратит католиков в «восточный обряд».

Овладеть положением Морозов не сумел — Рим его не поддержал. Он оказался ни там, ни здесь, повторилась старая история.
Так продолжалось полтора года.

В январе 1927 г. Филипп Морозов обратился с прощальным письмом к римо-католическому виленскому митрополиту Яблжиковскому и в нем писал:

«Время соединения церквей еще не приспело. После моей полуторагодовой самоотверженной работы на пользу соединения церквей для меня лично теперь совершенно ясно, что со стороны именно представителей Западной Церкви нет евангельской подготовки для этого соединения. У католической иерархии отсутствует истинно католическое отношение к Православию, то есть в духе Вселенской Христовой Церкви, и наоборот: гордость, самомнение и недостаток христианской любви характеризуют это отношение.

После съезда польских кресовых епископов (9–10 ноября 1926 г.) не может быть и речи о нормальном соединении церквей. Пользование в деле католической пропаганды духовными лицами, изверженными из Православия, как отбросы, — пользование ими только потому, что они на все согласны и с удовольствием могут грязнить Православие, ясно свидетельствует о том, что католические иерархи не только не хотят зарывать вырытой человеческими руками пропасти между церквами, но с помощью наемных рабочих ее углубляют. Очевидно, Провидению угодно, чтобы Православная Церковь пребывала и далее в отдалении от католической и через это сохраняла свои вековые духовные ценности, до тех пор, пока католическая церковь не окажется способной к евангельскому единению с православной»[12].

Говорят, что митрополит Яблжиковский, прочтя это письмо, сказал: «Конец унии», и все это произошло в районе деятельности Альбертина. Иезуиты чего-то недосмотрели.

9 января по старому стилю 1927 г. в день памяти св. Филиппа, митрополита Московского, небесного покровителя архимандрита Морозова, он был воссоединен с Православной Церковью в Св. Духовском монастыре в Вильно. Чин соединения совершил архиепископ Феодосий. На Морозова была наложена епитимия, хотя и принят он был в сущем сане архимандрита. Присутствовала группа униатов Августиановского костела, поздравляла его и обещала за ним последовать.
Митрополит Яблжиковский был вызван папой в Рим для объяснений[13].

Так окончилась эта нашумевшая история. Пережитое наложило на архимандрита Морозова неизгладимую печать. Он был подорван на всю жизнь. Продолжая служить по церковной администрации, неся обязанности миссионера, он производил впечатление человека, духовно отравленного и познавшего сущность вещей. Здесь он проявил себя поистине человеком большой души.

Тем не менее некоторое время борьба еще продолжалась, и архимандрит Морозов наносил жестокие удары своим соблазнителям.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

В ноябре 1927 г. в Вильно был созван православный миссионерский съезд, между прочим для борьбы с пропагандой унии и католичества среди православного населения. По этому поводу польский епископат обратился к министру исповеданий с просьбой запретить съезд, так как он «должен вызвать во всем католическом обществе сильное возбуждение и даже привести к нарушению общественного порядка в Вильне, а также в тех частях Польши, где проживают православные среди католиков, а равно вызвать напряженные и враждебные отношения между православными и католиками. Начало этой борьбы уже проявляется в восточных епархиях Польши».

На это бесцеремонное требование, препятствующее самозащите православных, архимандрит Морозов ответил открытым письмом на имя секретаря католического епископата в Польше епископа Лукомского.
В очень обширном письме архимандрит Морозов говорит:

«Православие стремится к созданию Царства Божия “не от мира сего” (Иоан. 18, 31) и оно утверждается по вертикали — вглубь и ввысь, посему оно не может быть “агрессивным”, но, интуитивно и мистически ощущая свою истинность, оно, как обладающее полнотою Откровения, лишь оберегает свою чистоту и сущность».
И далее:

«Ваше Преосвященство! Обращаясь за помощью к светской власти, Вы хотите приставить к Православию “почетную стражу” (Мф. 27, 64). Стоит ли именно теперь это делать? Ведь Православие и так переживает Голгофу: оно висит на кресте, созданном европейским атеизмом. Мало того, наступил уже самый страшный час, выше разума тварного, момент даже из часов голгофских страданий. Представители нашей Церкви в чувстве “богооставленности” восклицают: “Боже мой! Боже мой! Зачем Ты Меня оставил?” (Мф. 27, 46), как некогда воскликнул и Сам Сын Божий. Разве известное послание митрополита Сергия, Местоблюстителя патриаршего престола в Москве, не есть подобный возглас? Деется ныне в истории страшная и кровавая тайна... “Да молчит всякая плоть человека“».
И заканчивает с большой силой:

«Подождите еще немного, Ваше Преосвященство! Скоро придет надобность для “стражи”. Близок уже и тот последний момент, когда наша Церковь воскликнет: “Свершилось! Отче! в руце Твои предаю дух Мой” (Иоан. 19, 30; Лук. 24, 46). Вот тогда-то и нужна светская стража: ведь неминуемо наступит для Православия — первый великий “день Пасхи”, после кровавой великой “Пятницы” и после тихой, спокойной до жуткости великой “Субботы”. Да, именно тогда нужно Вам, Ваше Преосвященство, скорее спешить со своей стражей, иначе — во гробе Православия останутся только одни пелены “Воскресшего Мертвеца”»[14].

Съезд состоялся. Архимандрит Морозов еще долгое время оставался одним из самых тяжелых поражений, понесенных «восточным обрядом» в Польше.

В Дрогичинском уезде Полесского воеводства до великой войны в селе Тароканы существовала церковь. После войны приход был закрыт, а церковь в 1925 г. насильем занята католиками и обращена в костел. Ходатайства населения о восстановлении прихода отклонялись. В 1926 году там появляется священник «восточного обряда» Евгений Ружицкий, покинувший Православие будто бы по несогласию на введение нового стиля, который, кстати сказать, вскоре был отменен. Он заявлял, что остался православным, только не признает власти митрополита Дионисия.

Католики вернули церковь. Восстановлен иконостас, внесены прежние иконы, в том числе преподобного Серафима Саровского. Ружицкий служит по-православному, но в проповедях поносит православное духовенство и иерархию. Обещая выгоды, склоняет соседнее духовенство на переход в унию. Все это не остается «без результата». Православное население пользуется его услугами и не видит в этом отпадения от Православия.

Сам Ружицкий, офицер военного времени, оказался в украинской армии, был посвящен в 1921 году. Потом служил на Волыни. Был обвинен в совершении подложных метрик, оказался за штатом. Затем выехал в Чехословакию. Потом вернулся, служил в Виленской епархии, снова был отдан под суд и пока дело проходило в консистории — перешел в унию[15].

Федор Чистовский тоже служил в Виленской епархии. По разным жалобам было произведено расследование и сделано представление об его удалении. Тогда Чистовский перешел в унию и вернулся в бывший свой приход Николово уже священником «восточного обряда», отказавшись передать церковь и дом вновь назначенному священнику[16].

Бывший прот. Гапонович Виленской епархии перешел в «восточный обряд», имел успех, потому что служил по-православному в орденах и провозглашал многолетие императору Николаю II и всему царствующему дому[17].

Запрещенный свящ. Седельникской церкви Гродненской епархии П.Щенснович перешел в католичество и 10 августа 1925 г. был лишен сана. Никто из прихода за ним не пошел, и он вынужден был оставить приход. На этом дело не кончилось, а только началось. Он не только увез с собою церковные сосуды и утварь и уничтожил опись церковного имущества, но передал католическому духовенству приписанную к приходу Подороскую церковь, которая и была переделана в костел. И начался долгий спор и беспорядок в приходе. Дело «апостольства» было исполнено.

Однако особых результатов такие способы не давали, и тогда был избран другой путь. Администрация закрывала церковь, не соглашалась на назначение священника и фактически ликвидировала приход. Ходатайства церковной власти и народа не дают результата. В этот момент является «апостол», «действующий в обличии православного священника», и говорит народу, что стоит только написать прошение римо-католическому «бискупу» — и церковь будет открыта, приход восстановлен, и кроме того, за требы не нужно будет ничего платить. Пишут прошение «бискупу» — и церковь открывается. Католики не нуждаются в разрешении властей на открытие прихода, у «апостола» оказываются даже кое-какие средства и налицо успех «восточного обряда».

Так произошло в Делятичах Гродненской епархии, в Бубеле, на Холмщине и т.д.

«Быть может, католическая церковь от всех этих действий и возрастает численно, но у нее не прибавится чести», — замечает г. Vox, рассказывая все эти печальные примеры любви Рима к Востоку[18].

Все это непрочно. Единение быстро расстраивается, народ видит, что это не больше как «комедия», и кается пред православной иерархией. Каются и «наемники». 12 декабря 1926 г. за литургией в Пинском кафедральном соборе было совершено воссоединение униатского священника П.Щенсновича с Православной Церковью[19].

19 декабря 1926 года группа униатов во главе с ксендзом Оношко захватила церковь в селе Ольпин, приписанную к Велемичскому приходу Полесской епархии. Оношко совершил богослужение и запер церковь своим замком. На сей раз дело окончилось в пользу православных, воевода приказал церковь возвратить, а православные должны были организовать стражу[20].

20 декабря 1925 года Чистовский, священник Голомысльского прихода Виленской епархии, перешел в «восточный обряд». Прихожане за ним не только не последовали, но составили приговор, что унии не желают. Прибывшее духовенство потребовало от Чистовского ключи, было воскресенье, и Чистовский скрылся в католическом костеле. Когда церковь открыли, то выяснилось, что Чистовским похищены все церковные облачения, весь круг богослужебных книг, два напрестольных креста, св. Евангелие, два антиминса, крестильный ящик и много икон. Все это было перевезено в костел. Полиция отказалась составить протокол. 6 января 1926 г. Чистовский снова проник в церковь, сломав железный болт у двери, и заявил, что церковь ему передана правительством. При попытке служить прихожане его прогнали. 20 февраля в отсутствие вновь назначенного священника Чистовский и трое его единомышленников, сломав окно, проникли в церковь, забрали иконы, кресты, хоругви, паникадило, семисвечник и три колокола весом около четырех пудов и все это перенесли в костел. «Вероотступник и грабитель Чистовский, — говорит Vox, — пользуется украденным имуществом, причтовым домом, церковной землей, не отдает метрических книг и печатей».

На жалобы власти не отвечают и хранят «сочувствующий» нейтралитет. Прихожане собирают деньги на покупку утвари.

«Католические храмы в восточных воеводствах, — говорит господин Vox, — становятся привычными и надежными складами похищенного в православных церквах имущества, и никто — ни католическое духовное начальство, ни власть гражданская — не видят в этом ничего ненормального»[21].

Несмотря на все свои художества и темперамент, Чистовский не сделал карьеры в «восточном обряде» и даже, по его утверждению, «еще не присоединился к католической церкви» и 17 января 1928 года слезно просит митрополита Дионисия «простить мои вольные и невольные прегрешения»[22]. Оказалось, что за это время он уже раскаялся, был прощен и снова отпал. Ходатайство Чистовского Синод отклонил и постановил: «Лишенных священного сана за отпадение от своей родной православной веры и перехода в унию или католичество» принимать обратно только как мирян[23]. «Перелеты» должны были задуматься.

Весьма колоритна фигура «апостола» единения Вл. Леснобродского, лишенного летом 1926 года сана. Потерпев неудачу у Люблинского епископа Фульмана, Леснобродский отправился в Вильно «в обетованную землю всех вероотступников» и стал священником «восточного обряда». По-видимому, и здесь Леснобродский, бывший офицер, человек достаточно интеллигентный, но излишне развязный, не произвел надлежащего впечатления и был взят только на совершенно безответственную роль агитатора. Он стал разъезжать по Польше и делать доклады. Говорил он бойко и главным образом излагал мотивы своего перехода в унию и обличал «темные стороны» Православия. Власти, за исключением военных, оказывали ему полное содействие, а полиция охраняла его от «эксцессов» православной молодежи. Добрался он и до Варшавы. Особого успеха его доклады не имели, но кое-какую публику собирали. И католикам было как-то неловко слушать невежественный вздор, который излагал Леснобродский под видом богословских и канонических доказательств. Много приятнее для слуха католиков было поношение русским человеком Православной Церкви и иерархии[24].

Очень скоро в эту «миссионерскую» работу Леснобродского вмешался прокурор Люблинского окружного суда и привлек его к ответственности за подлог документов по бракоразводному делу некоего Чугалова, что имело место перед его переходом в «восточный обряд». Для дела миссии это была очень неприятная история[25], тем не менее он продолжал публично выступать и читал доклады даже по-польски, отвратительно владея языком. Мало того, 16 января 1927 г. в Вильно в Августиановском костеле призывал народ громить квартиру «отступника» архимандрита Морозова. Слушатели его не поддержали[26].

В конце концов не выдержали и католики, и архиепископская виленская курия 2 декабря 1932 г. объявила, что «Леснобродский временно был принят Ф.Морозовым для сотрудничества в деле унии», но был устранен, и «всякая ссылка на принадлежность к виленской архиепископской курии не отвечает действительности»[27]. На этом карьера бравого миссионера и закончилась.

Моисей Каминский, бывший священник Ятвеской церкви, лишенный сана, в качестве священника «восточного обряда» 26 сентября 1926 года является в местечке Скидель. Предварительно были расклееены объявления на русском языке, что на площади будет совершено богослужение. В православной церкви совершалась литургия, а миссионер на площади, возле храма, под охраной полиции, стал служить обедницу тоже по православному чину. Таких историй еще не было, подошли любопытные и начался спор о вере, полицейский устранял вопрошавших и вообще был на стороне Каминского. После литургии вышел православный крестный ход, тогда Каминский скрылся, оставив на площади стол. По словам наблюдателя, это было «коверкание православного богослужения на площади».

Таковы привилегии «восточного обряда», а вот какова православная действительность.

21 марта 1927 г. православный священник Федорович в Рогачах получил извещение от уездного старосты, что, так как в Рогачах нет штатного прихода, то и служить Федорович не может, и староста «считает за лучшее его выезд из уезда». Происходило это на Холмщине в Вельском уезде[28].

В селе Старый Бубель, на Подляшье, церковь была закрыта во время войны, и, несмотря на все ходатайства, власти не давали разрешения на ее открытие. Православные молились на паперти, у дверей храма. 25 января 1927 года отступник от Православия, священник «восточного обряда», в обличье православном, прибыл в Бубель и стал соблазнять народ. На нем был крест с украшениями, он показывал какой-то благодарственный адрес и обещал открыть церковь. Ничего из агитации не вышло, и он уехал[29]. Церковь оставалась закрытой. Так продолжалось до 1931 года. В июне этого года, в отсутствии прихожан, которые были в соседней церкви, явился униатский священник, открыл церковь, закрытую больше десяти лет, и стал служить. Сбежался народ, прогнал униата, церковь снова была заперта, и ключи забрала полиция[30].

Борьбу с православными из-за этой церкви епископ Пшездецкий вел с 1925 г. без всякого успеха, Бубель унии не принимал. В соседнем селе Старый Павлов действовал миссионер-отступник А.Никольский, но и он ничего поделать не мог. В 1930 году прихожане обращались к самому маршалу Пилсудскому — ответа не было, и, наконец, прихожане открыли церковь, привели священника и отказались на требование полиции освободить храм[31]. Наконец, и власти махнули на все это рукой. В 1938 году храм был разобран. Уния не победила, победило насилие.

Насколько была острая потребность в «миссионерах», видно из того, что служитель интерната для православных студентов-богословов в Варшаве, 20-летний Яков Кравчук, составил подложное удостоверение от имени митрополита Дионисия в том, что он окончил Виленскую Духовную семинарию и был рукоположен в диаконы. Затем было другое удостоверение от Синода в том смысле, что он увольняется из числа студентов за его сочувствие унии. Все это было составлено крайне неграмотно. Он имел успех среди униатских духовных властей, был принят митрополитом Шептицким, служил в качестве диакона, был у униатского благочинного Пилипенко на Волыни и, в конце концов, попал в тюрьму[32].

В октябре 1926 г. священник Тиховский перешел в унию и был настоятелем прихода «восточного обряда» в Костомолотах. 31 декабря 1927 г. он обратился с письмом к министру исповеданий, в котором говорит: «За время моего пребывания в унии я присмотрелся к методам обращения православных на унию и пришел к выводу, что способ этот не христианский, потому что он не только не ведет к какой-либо вере, но, наоборот, деморализует народ, отталкивая его от всякой веры и бросает этот несчастный православный народ в объятия анархии и большевизма». Обращая на это внимание, он говорит, что «ни в Костомолотах, Полосках, Зоблоции, Янове, Бубеле, Голе, Докудове, Тересполе[33], ни в одном селе на Подляшье нет униатов» и лучше было бы открыть православные храмы.

Одновременно этот молодой и искренний священник возвратился в Православие, собственно в юрисдикцию Православной Церкви, так как никакого исповедания католической веры он никому не приносил[34].

На Волыни, возле Луцка, в Цегове, в «восточный обряд» перешел Алексей Пелипенко, предварительно незаконно продав церковную землю. Он был в некотором смысле опорой восточной миссии, привлекал народ и сделан первым и единственным благочинным «восточного обряда» на Волыни.

«Но тот же Пелипенко позорно нарушил оказанное ему доверие,— восклицает Oriens, — допустил злоупотребления с метриками и разводами и вступил в конфликт с уголовным уложением». Сидел в тюрьме, потом переехал в Данциг и, кроме того, жаловался в немецком журнале «Ost-Deutsches Pastoral Blatt» на то, что будто бы пострадал за свои украинские идеи![35]

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

В таком же виде и роде представляются и остальные «перелеты». Сравнительно, с многочисленным православным клиром — не много. Десяток-два, худшие, переход которых в «восточный обряд» был некоторым освобождением для Православной Церкви. Дело не в них, а дело в том, что эта система привлечения к «восточному обряду» подобных людей подрывала дисциплину и вносила соблазн и замешательства в приходскую жизнь. Подрывалось уважение к церкви и духовенству не только православному, но и католическому. Вместе с тем колебался авторитет власти и закона, расшатывалась низшая администрация и, в общем, позорилось самое имя Польши.

Галерею портретов этих лиц, открываемую блестящим арх. Морозовым, нанесшим позже сокрушительный удар «восточному обряду», можно закончить протоиереем П.Табинским, искавшим удовлетворения своего самолюбия также в отступничестве.

Протоиерей Петр Табинскмй был ректором Кременецкой духовной семинарии и осенью 1930 г. освобожден министерством от этой должности. Епархиальная власть предлагала разные приходы и должность законоучителя, он все это считал для себя неподходящим и проживал в Кременце. Человек с академическим образованием, не без способностей, малообщительный, он принадлежал к сторонникам украинизации церкви на Волыни, но особенным весом в украинских кругах не пользовался. Он находился между двумя лагерями — русским и украинским, и это тяжело действовало на его непомерное самолюбие. Табинский уроженец Волыни, его знал покойный митрополит. Антоний, будучи архиепископом на Волыни, и склонял его, студента семинарии, к принятию монашества. Табинский поехал в академию и вернулся с женой. Он был крайне правых убеждений, тогда на Волыни это кое-что давало. Засим пришла война, революция, Табинский стал рьяным украинцем, вошел в резкий конфликт с епархиальной властью, и епископ Подольский Пимен сначала его запретил, а потом и лишил сана, но подошла эвакуация — и Табинский оказался в Польше. Он явился на Волынь, был принят епископом Дионисием в клир, принес клятву, что он сана не лишен и под запрещением не состоит. Засим получилось извещение от епископа Пимена о лишении сана, но сам Пимен стал «живоцерковником» и дела о Табинском не прислал. История эта повисла в воздухе. Материалист и карьерист, он карьеры все же не сделал и решил поискать лучшего в иной ограде[36].

20 октября 1931 г. он пишет митрополиту Дионисию: «Я отдал себя в распоряжение юрисдикции престола св. апостола Петра, а потому не могу принять назначение настоятеля Острожского собора». Последовало немедленное лишение сана, и 1 ноября в Богоявленском монастыре в Кременце епископ Симон совершил чин отлучения и предал П.Табинского анафеме[37].

В украинских львовских газетах П.Табинский опубликовал обширные оправдательные письма. Оправдания эти носят обычный характер возвеличения католической и унижение Православной Церкви. Иерархия обвинялась в том, что она оставалась «московской». Волынские украинские круги были растеряны, такой истории они не ожидали. Вообще было замечено, что среди «перелетов» больше всего было украинцев.

11 ноября в беседе с сотрудником газеты «Дiло» П.Табинский говорил: «Мой шаг вызван целым рядом случаев, имевших место в жизни украинского населения в Польше, на которые русские иерархи отвечали только запретами, преследованием и усилением русификаторской политики». И далее: «Я буду действовать активно и бороться за воскрешение прежних традиций православной церкви, простирающихся от XII века и времен св. Владимира, когда церковь не была еще порабощена Москвой, но поддерживала сношения с апостолическим престолом».

И наконец: «Я убежден, что раньше или позже широкие круги украинского населения и интеллигенции порвут связь с московскими иерархами и соединятся с апостолическим престолом». На стороне Православия останутся только «враги украинского народа»[38].

Как видим, ничего нового. П.Табинский карьеры не сделал, писал кое-какие брошюры, главным образом, против православной иерархии в Польше, участвовал на униатских съездах и потонул в том липком тумане, который окутал все неудачное дело «восточного обряда» в Польше. Несмотря на лишение сана, он продолжал носить рясу и православный наперсный крест.

Наблюдая новую унию католической церкви, построенную на «перелетах», — замечает газета «Украинская нива», — приходишь к выводу, что католические деятели в Польше стремятся лишь к тому, чтобы обессилить Православие, которое до сего времени в Польше не пользуется полнотой всех прав ни внутри, ни вовне... Разумеется, что к этому элементу с презрением относятся и католические епископы... “Перелеты” компрометируют как православное церковное управление, так и римо-католическую церковь»[39].
 
3

Борьба с Православием при помощи «перелетов» и создание расколов внутри приходов, где появлялись рядом совершенно одинаковые по внешнему виду священники одного и того же обряда и двух юрисдикции, создавало иногда поистине глубокие драмы в душах православных людей. К радости клерикалов подымалась Русь на Русь, и народ переставал понимать происходившее. Он шел в сектантство и уходил от церкви. Польша теряла верующее население. Что приобретал Рим?

В селе Костомолотах, Вельского уезда, на Подляшье, до войны существовал православный приход. После войны, хотя храм сохранился, власти не разрешили восстановить прихода, приписав население к Кобылянскому приходу, церковь которого отстояла в 14 верстах. Затем произошла обычная история. В январе 1927 года, повторяя неоднократные попытки, снова стали собирать подписи на прошении об открытии прихода. Прошение на этот раз было направлено к «апостолу унии» епископу Пшездецкому. Уже в конце января было сделано распоряжение об открытии в Костомолотах униатского прихода и прибыл лишенный сана Ружицкий в качестве священника «восточного обряда». По внешнему виду и по способу совершения богослужения это был совершенно православный священник.

Епархиальная власть назначила в Кобыляны второго священника с пребыванием в Костомолотах. Прибывший иеромонах стал служить в частном доме и объяснил полиции, что если может служить униатский священник, то может и православный. Тем не менее 10 марта 1927 года иеромонах был удален силой[40]. На протесты митрополита Дионисия Министерство внутренних дел ответило, что «церковь в Костомолотах еще во время войны была освящена в костел, засим в ноябре 1925 года передана в качестве униатской церкви римо-католическому Подляшскому епископу, который 10 февраля 1927 года открыл в Костомолотах приход восточнославянского обряда». Министерство добавляло, что в Православии осталось 45 человек, а в унию перешли 673 человека, и «в этих условиях церковь, вместе с приходским домом в Костомолотах, должна принадлежать большинству прихода — униатам, тем более что, как выяснило расследование, приходской дом прихожане в Костомолотах построили на собственные средства». К этому было добавлено, что иеромонах «выехал добровольно».

Между тем, в воскресенье, 5 июня, произошло необычайное событие.

В Костомолоты прибыл Антоний, православный епископ Люблинский. Его встретило духовенство с иеромонахом во главе, который к тому времени успел возвратиться, а униатский священник Чистовский пригласил Владыку в храм.

«На паперть храма навстречу Преосвященному вышел священник Ружицкий (униат) с крестным ходом и произнес приветственную речь, заявляя о твердом решении своем и прихожан быть впредь верными святой Православной вере и прося Владыку совершить акт воссоединения».

Воссоединение состоялось. «Радость и восторг народа не поддается описанию.. Казалось, что это Светлая Заутреня… Многие обнимались и целовались, поздравляя друг друга с первым православным богослужением в родной церкви за многие годы».

Прихожане писали митрополиту Дионисию: «В унию совсем мы не переходили, никогда не перейдем и св. Православную веру не покинем... Мы только посещали свою родную церковь, на наши собственные средства построенную». В министерство также было послано прошение — отдать им церковь, так как они «были, есть и будут православными»[41].

Этим, однако, дело не окончилось, Церковный Совет вынужден был обратиться с прошением к маршалу Пилсудскому, в котором объяснил, что 10 июня, то есть пять дней спустя после воссоединения, в Костомолоты прибыл редемпторист, позднее епископ и визитатор Чарнецкий с другими священниками «восточного обряда» и при содействии полиции отобрал церковь. 23 июня церковью вновь овладели православные, и тогда же состоялась служба. 24 июня народ из Костомолот ушел с крестным ходом в Яблочинский монастырь, взяв с собою крест, хоругви и иконы, а когда вернулся 26 июня, то оказалось, что церковь забрали униаты. Произошло формальное сражение, и комендант полиции «дал приказ стрелять, храбрые люди бросились к ружьям и не дали ими воспользоваться». Словом, отобрали оружие от полиции и вернули его только тогда, когда «была дана гарантия, что не будут стрелять», и вообще «полиция, вместо того, чтобы охранять порядок, сама бунтует людей».

Полиция вынуждена была отдать церковь православным. В результате четверо прихожан были арестованы и преданы суду, церковь опечатана, и к ней приставлен караул. «Она должна быть ничьей». Воевода, кроме того, потребовал отозвать и иеромонаха[42].

В Костомолотах наступила тишина. Западная и Восточная Церковь, наконец, соединились «в любви».

(Продолжение слелует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

В октябре того же года православная делегация была у министра исповеданий и получила обещание, что церковь будет открыта. Вместо этого пошли слухи, что церковь будет отдана «восточному обряду», к которому «принадлежит войт и трое ему близких лиц». Об этом прихожане писали тому же министру в декабре месяце и снова просили открыть церковь, «в которой мы могли бы возносить молитвы за себя и высокое правительство Польши»[43].

«Высокое правительство Польши» в этом надобности не встретило, и церковь открыта не была.

4 июня 1928 года Костомолоты посетил митрополит Дионисий. При встрече все плачут. «Помимо того, что церковь стоит запечатанная, недавно 16 человек полицейских, по приговору окружного суда, выбросили о. Евтихия из приходского дома, в котором он жил и совершал для православных богослужения. Теперь там водворился отщепенец, бывший православный священник Шиманский. Дом этот построен православными в 1913 году на собственные средства». Митрополит в мантии через село прошел к молитвенному дому. Молебен св. Никите служили на улице возле дома. Трапеза была предложена у настоятеля в крестьянской хате. В Костомолотах всего 4 униатских семьи[44].

Все было отобрано Римом через своего епископа на Подляшье в целях, по-видимому, тех, чтобы Восток в совершенстве узнал Запад.

Западные миссионеры обладают исключительным темпераментом. «13 июля 1927 года в 6 часов утра иезуитский миссионер, ксендз Иосиф Бородзич, — рассказывает газета «Волынское слово», — настоятель в Леонполе, с толпой в 200 человек, сняв с петель ворота православного кладбища в Леонполе, распорядился вырубить деревья на кладбище на том основании, что “тут похоронены католики, силой обращенные в православие”, а деревья нужны на постройку костела. На кладбище въехало 100 подвод, целая экспедиция. Безобразие было прекращено полицией, когда уже было вырублено 300 деревьев. “Четырехнедельное пребывание Бородзича в Леонполе возбудило страшный антагонизм между католиками и православными”[45].

Полезно было бы знать, для кого произносил свои речи о любви Рима к Востоку Пий XI.

В дальнейшем этот Бородзич оказался каким-то образом замешанным в деле высылки марианов «восточного обряда» из Друи. Иезуиты начисто от него отреклись[46].

21 июля 1927 года в мировой суд города Ковеля поступила жалоба Волынской Духовной Консистории, в которой излагается, что 26 июня прибывший неизвестно откуда и называющий себя «униатским священником и настоятелем Дубичанского прихода “восточного обряда”» Василий Грош в сопровождении 10 человек вошел самоуправно в алтарь церкви и потребовал от церковного старосты Никандра Мазурина ключи от церкви. Встретив отказ, повалили старосту на пол и отобрали ключи силой. Засим заперли церковь, «выбросив» из храма настоятеля, игумена Иоанна и псаломщика. Дело слушалось в селе Крымке 27 сентября. Обвиняемый Грош представил удостоверение Луцкого pимо-католического епископа от 13 мая 1927 года за № 2504, в котором за подписью епископа Шелонзака сказано: «Настоящим поручаю Вам администрацию Дубичанского прихода восточного обряда» и изложен порядок администрации. Кроме того, Грош представил удостоверение епископской курии от 8 сентября, в котором дано разрешение «посвятить отремонтированную церковь в Дубечно». Мировой судья передал дело прокурору окружного суда[47].

Дело приняло затяжной характер. Грош захватил и дом, и в приходе начался ад. Грош встретил полную поддержку у местного ксендза. 14 июля 1928 года произошла драка на церковном сенокосе, семеро православных прихожан были избиты, косари разбежались[48]. Прихожане продолжали судиться. Русь стеной стояла против Руси. Село Дубечно раскололось. Православные перешли в соседнее село Чевель, церковь в Дубечно осталась в руках униатов. Чем дальше, тем отношения все больше обострялись, и 29 мая произошло побоище между двумя группами. Особенно отличился ренегат униатский диакон Тишко, при содействии которого Грош завладел церковным домом. Власти во всем обвинили православных и одного забрали в тюрьму[49].

4 апреля 1930 года делегация от Дубечно была у министра исповеданий в Варшаве и просила вернуть храм, захваченный униатами в 1927 году. Храм не был возвращен. Борьба продолжалась, и любовь Запада к Востоку приносила все более обильные плоды[50].
В «Oriens» под рубрикой «Унийная работа на Волыни» читаем:

«Православные в Дубечно, которым был назначен новый настоятель, хотели отсудить церковь, находящую в руках униатов. Процесс проиграли. Тогда 26 января под конец богослужения совершили нападение, желая ею завладеть. Православные были отбиты, а полиция арестовала 9 человек. 31 января кто-то поджег постройки униатского настоятеля, которые сгорели дотла с урожаем, 3 лошадьми, 8 коровами и проч. Церковь и дом уцелели только благодаря счастливому направлению ветра. Настоятель Грош, не уверенный в своей безопасности, уехал в Луцк просить епископа о переводе его в другое место. В результате Грош получил трехмесячный отпуск». Происходило это в 1936 году[51].

Картина колоритная. Даже такой человек, как Грош, не выдержал созданной им обстановки и после девяти лет борьбы со своим народом во славу иезуитов бежал. Этим дело не кончилось. «Нападение» православных на свою собственную церковь нашло завершение в суде в Луцке, который приговорил 8 православных к 1 году тюрьмы каждого и 14 — к 8 месяцам[52].

Эту эпопею борьбы православного народа в Польше с Римом достойно венчает история мирного села Жабчи на Волыни, поставленного иезуитами вверх дном.

«Трагедия в Жабче — трагедия всей Православной Церкви в Польше» — так назвала это событие варшавская газета «За свободу»[53].

Летом 1928 года часть соблазненных прихожан в Жабче заявила о своем переходе в унию. В результате этого 6 июля прибыл униатский ксендз Рудницкий, и через двадцать дней униаты завладели всем церковным имуществом и землей прихода.

«Напряженные отношения, — по словам польской газеты «Kurjer Warschawski», — грозили вспышкой своеобразной религиозной борьбы. Понятно, что такое положение вещей привлекло к себе внимание властей, так как борьба двух клиров становилась помехой на пути примирительной политики власти».

В ночь с 13 на 14 октября 1928 года приходская церковь в Жабче была занята православными, и они оттуда не выходили трое суток, непрерывно совершая моления. Вмешался воевода, депутаты сейма, православное духовенство, и дело было решено компромиссно. До выяснения юридической стороны спора церковь была опечатана.

Прошло 4 месяца. 21 февраля православное население сломало печать, открыло храм и вошло в него вместе со священником Сагайдаковским. 23 февраля в Жабчу был послан большой наряд полиции, который окружил церковь, не допуская в нее никого со стороны и не пропуская ни продовольствия, ни воды. В церкви было холодно, она не отапливалась. Прихожане не оставляли храма и непрерывно в изнеможении пели и молились[54].

В Варшаве произошло замешательство. Министр исповедания Свитальский, близкий человек к Пилсудскому, не шел ни на какие уступки. В Сейм был внесен запрос. Из Жабчи телеграфировал благочинный, что народ категорически отказывается оставить церковь. «Нет церкви — не нужно и жизни; умирал народ за веру, умрем и мы»[55]. Правительство требовало от митрополита Дионисия повлиять на народ, митрополит требовал гарантий, что церковь будет возвращена православным. Оказалось, что в Жабче на 179 православных семейств униатских только семь[56].

Стали проникать сведения в заграничную печать. Английская газета собиралась посылать своего корреспондента. Правительство вынуждено было обещать возвратить церковь православным. Прибыла санитарная помощь, и 1 марта после 10 дней сидения в голоде и холоде обессиленный народ силой был удален из храма. Храм был снова опечатан. Это происшествие правительство поставило на вид миссии «восточного обряда», и Жабча оказалась поворотным пунктом в истории новой унии на Волыни. Жабча добила то, что ранил Морозов.

Правительство дало понять Риму, что оно готово на насилие, но не во имя того же Православия, которое только иначе называется и зависит не от митрополита Дионисия, а от епископа Шелонзака.

Священник Сагайдаковский был награжден золотым наперсным крестом. Вместе с ним 5 человек прихожан были преданы суду по обвинению в сопротивлении властям и уничтожении печати. Правительство повело борьбу с населением, воспрещая богослужение в домах и на погосте. Униаты также не могли пользоваться церковью[57]. Наконец, вмешался президент республики, и храм был возвращен. 5 апреля 1930 года было разъяснено, что приходская земля и постройки также принадлежат православным. Униаты пытались сопротивляться, но бесполезно[58].

Дело о сопротивлении властям слушалось в Луцком окружном суде 6 ноября 1930 года. Священник Сагайдаковский был приговорен к 6 месяцам тюрьмы, трое прихожан — по три месяца, двое оправданы. Люблинский апелляционный суд приговор утвердил, но условно и, таким образом, морально оправдал подсудимых[59].

Летом 1938 года во время вакханалии разрушения православных храмов исторический храм в Жабче был также снесен с лица земли.

В с. Курашеве Вельского уезда Гродненской губернии в 1900 году был образован приход, в котором числилось до 800 человек. Население, эвакуированное во время войны, вернулось в 1919 году. Прихода открыть не удалось, и Курашево было причислено к соседнему Чижевскому приходу. В 1924 году распространились слухи, что епископ Пшездецкий назначает также и православных священников. Так был понят «восточный обряд». Обратились к нему с просьбой, и он прислал сначала бывшего православного иеромонаха Савву, а засим бывшего священника в Данциге Миллера. Оба имели православную внешность, служили по-православному и о католичестве не вспоминали. Все было в порядке, но весной 1926 года приехал православный епископ, объезжая епархию, все разъяснилось и пришло в беспорядок. К этому прибавилось еще то, что в 1927 году, при объезде епархии, в Курашево заехал римо-католический епископ. Курашевцам стало ясно, что они римо-католики, и они обратились к Гродненскому преосвященному с просьбой о воссоединении. Воссоединение было совершено при большом стечении народа 31 июля 1927 года. Однако в «восточном обряде» осталось несколько семейств и возник спор из-за церкви[60].

Судебный процесс выиграли православные и потребовали в ноябре 1930 года передачу церкви. Католические духовные власти препятствовали, надеясь восстановить унию. 26 апреля 1931 года приехал визитатор епископ Н.Чарнецкий и после службы уговаривал народ вернуться в унию. В ответ на это православные подали ему прошение, в котором писали: «Вполне выяснена фикция унии в Курашеве, потому что мы были и останемся верными Православной вере наших предков». Просили отдать церковь и велеть уехать униатскому священнику. Церковь отдана не была[61].

18 июня 1932 года курашевцы силою заняли церковь и оказали сопротивление властям. Священник К.Ржецкий и 24 прихожанина были преданы суду. Дело слушалось в Беловеже 12 мая 1933 года. Защиту организовал юрисконсульт Синода К.Н. Николаев. На суде появился под видом священника «восточного обряда» православный ренегат и произвел удручающее впечатление даже на польский суд. К обвиняемым была применена амнистия, и дело прекращено.

На памятнике Пию XI следует поместить слова: «Дубечно, Костомолоты, Жабча, Курашево».

В заключение ничего лучшего нельзя сказать, чем то, что говорил литовский канцлер Лев Сапега униатскому Полоцкому архиепископу Иoc. Кунцевичу в письме от 12 марта 1622 года:

«Вместо радости причинила нам Ваша столь блестящая уния скорбь, беспокойство и неустройство, и столь огорчительно, что лучше бы мы желали быть без нее, ибо по ее причине терпим мы всегдашние беспокойства, огорчения и досаду. Вот плоды Вашей хвалимой унии. Изрядная она поистине виновница стольких в людях и отечестве раздоров и нестроений, ибо (сохрани Бог) если отечество потрясется, чему Вы своею суровостью открываете столь удобный путь, не знаю, что в то время с Вашей унией будет».

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Мы в лучшем положении, чем Лев Сапега. Наблюдая «восточный обряд» в Польше, мы отлично знали, что будет с унией, когда «отечество потрясется».

Глава восьмая

Удар 1929 года
 
1

В Риме продолжали и укрепляли начатое. Казалось иногда, что потеряно чувство меры, что вопрос идет не столько о присоединении православных, сколько о перевоспитании католиков в духе Православия. Вместе с тем все громче раздавались призывы к спасению России, и в этом была какая-то экзальтация.

Призывая «Спасителя спасти Россию» (Salvator mundi, Salve Russiam), Рим не терял надежды на заключение конкордата с Советами. Возлагались надежды на Америку, которая должна была включить в свое общее соглашение с большевиками вопрос о прекращении гонений на религию.

Создавалась какая-то нездоровая обстановка неопределенности и шатаний, и голос Рима в русских делах все больше терял свою ясность. Боролись две партии за и против соглашения с Советами. Во главе первой стоял орден иезуитов, возглавляемый д’Эрбиньи, знатоком русских дел. Он не терял надежды, хотя все пока складывалось неблагоприятно. Католические епископы в России пребывали вне своей паствы. Тираспольский епископ Месслер жил в Берлине, Каменец-Подольский Моньковский — в Бучаче, в Галиции; Минский Лозинский — в Польше, Дальневосточный — в белом Харбине[1].

И все-таки Рим надеялся до чего-то договориться. Если в 1571 году Пий V писал о русских: «Не хочу иметь никаких сношений с этим диким племенем», то теперь Пий XI стремился иметь сношение с этим диким племенем, которое как будто перестало быть диким и весьма бы украсило римскую церковь.

24 марта 1927 г., принимая профессоров и студентов Восточного института, папа говорил:

«Ни для кого не тайна, с какой отеческой любовью наше сердце открыто Востоку в стремлении обнять весь обширный мир со всеми его детьми, находящимися в единении и отделенными, тех, которые связаны единством веры и дисциплины, именно за это единство, а тех, которые отделены, именно потому, что они отделены, и чтобы они приблизились, и чтобы все это громадное количество душ стало одним стадом, столь вожделенным Божественным Пастырем»[2].

Еще ранее того, 27 января 1927 года, Пий XI рекомендует итальянской студенческой молодежи изучение церковной истории:

«Таким образом, молодые студенты смогут лучше узнать их собственный дом, Дом Божий, Царство Христа, Корабль, который не может потонуть. Более того, они примут участие, по воле Провидения, в деле такого высокого значения, так подходящем к потребностям и веяниям настоящего времени, деле единения Церквей, или, как скорее следовало бы сказать, присоединения отдельных групп к истинной церкви.

Итак, чтобы действительно соединиться, нужно прежде всего друг друга познать и полюбить[3].

Пий XI при построении этих гладких фраз совершенно не чувствует вещей так, как они есть.

В церковном смысле Запад и Восток отлично друг друга знают. Можно сказать, что это знание, полученное на протяжении веков тяжелым и часто кровавым опытом, вроде захвата Константинополя крестоносцами и Брестской унии, и является главным препятствием к соединению. Проблема разделения церквей лежит совсем не в области обрядов, а в области духа и духовной культуры, а потому вопрос соединения гораздо сложнее и труднее. Познать друг друга в любви — это значит до известной степени духовно переродиться и, прежде всего, стать смиренными. О каком смирении можно говорить, соприкасаясь с «наместником Христа», ставящим свой примат краеугольным камнем всего церковного здания.

«Что разделение церквей есть зло со многих точек зрения, с этим, вероятно, каждый согласится, — заметил еще в 1909 г. иезуит Я.Урбан в связи с началом Велиградских конгрессов. — Что нужно стремиться к устранению этого зла — об этом не может быть двух мнений». Было сделано много усилий, и если усилия «не дают ожидаемых результатов», то потому, что рядом с иными причинами есть и та, что схизма не оканчивается на различии обрядов, а лежит глубже в различии культур, противоречии интересов, и старинной вражде. Эти обстоятельства не всегда принимались в расчет, а пренебрежение ими рождало не совсем приятные неожиданности»[4].

Пий XI, несмотря на всю глубину своей культуры, совершенно не ощущал этого различия духовной и церковной культур, и потому вся его постройка оказалась сооруженной на песке. Мало того, его усилия дали отрицательный и противоположный результат.

Соединение церквей может наступить не раньше, чем когда будет согласованы православное и католическое учение о церкви, соборность и папа, свобода и подчинение. Этот трудный духовный подвиг должна начать Западная церковь. Слова любви здесь ничему не помогут. Нужны дела.

Пий XI убедил себя в том, что Восток отделен потому, что он не знает, как он близок Западу и, прежде всего, самому Пию XI и что если Восток это узнает, то вопрос соединения будет разрешен.

«Каждый день, — говорит Пий XI 19 октября 1927 года, — каждый день, не пропуская ни одного, уже давно с самого начала, мы за св. литургией вспоминаем Россию, всех ее священников, всех исповедников веры, всех католиков и некатоликов. И это не все. Мы идем с нашим Спасителем во время каждой литургии в Россию. И Христос каждый день проходит с нами от Минска до Владивостока и от Тифлиса до Соловков, мы благословляем, молимся, любим, надеемся и особенно страдаем вместе со всеми»[5].

Все это очень трогательно, и это могло бы воздвигнуть русские сердца к Риму, если бы за всем этим не стояли практические задачи деятельности Рима, стремящегося отнять от России ее душу, побудить ее отказаться от своей духовной сущности.

6 января 1928 года, в связи с Лозанской конференцией, была опубликована энциклика «Mortalium animus». Этому документу в свое время дал исчерпывающую оценку о. прот. С.Булгаков[6].

«Еще, может быть, никогда не преисполняло человеческих душ такое сильное желание укрепления и использования во благо общества тех братских уз, которые нас соединяют общностью происхождения и природы, какое мы видим именно в наше время». Энциклика далее указывает, что «некоторые круги» «питают надежду, что несмотря на все различия религиозных взглядов, нетрудно достичь того, чтобы люди, исповедуя некоторые из принципов веры как некую общую основу религиозной жизни, соединились в братстве. «Католики никоим образам не могут сочувствовать подобным стремлениям», так как взгляд, что «все религии более или менее хороши и достойны похвал», ложен.

«Итак, ясно, дорогие братья, почему апостолический престол никогда не позволит своим верным участвовать в некатолических съездах. Нельзя иначе содействовать единству христиан, как только действуя в том духе, чтобы отколовшиеся вернулись в лоно единой, истинной Христовой церкви, для всех зримой и во все времена остающейся по воле своего Основателя такой, какой Он ее основал для опасения всех людей».

И, наконец: «О, если бы нам дано было счастье, которого не дождалось такое множество наших первосвященников, чтобы мы могли с отеческой любовью обнять чад, об отделении коих глубоко скорбим»[7].

Безнадежно. Совершенно правильно указал еще В.В. Болотов: «Общение (единой кафолической Церкви) прервало римское папство, старый непримиримый враг кафолической церкви, который, по всей вероятности, только тогда перестанет существовать, когда исчезнет последний враг — смерть».

И, несмотря на это, Пий XI продолжал постройку здания для «отделенных братьев», которые, в конце концов, должны понять удобство предлагаемой жизни в этом доме и отказаться от самих себя.

8 сентября 1928 года как бы в дополнение энциклики «Mortalium animus» опубликовывается основная по восточному вопросу энциклика «Rerum orientalium».
Исходит она из утверждений, которые стали уже традиционными:

«Легко установить, что это великое несчастье и достойное скорби разделение, которое столько и таких цветущих церквей оторвало от источника единства, проистекало, прежде всего, из взаимного незнания и людской гордости, а также и предубеждений, которые родились в итоге длительного обоюдного обособления». Затем рассказана история попыток Рима сблизиться с Истоком и создания условий этого сближения и познания. Сделано, в общем, немного и без всякого положительного результата.

И вот Бенедикт XV создает Восточный институт. Это высшее учебное заведение дает докторские дипломы, всесторонне изучает Восток и готовит священнослужителей «для Божьего апостольства среди восточных христиан». Это заявление может вызвать со стороны восточных христиан только недоумение и заставить их подумать о необходимости «апостольства» среди западных христиан, глава которых до сих пор не соглашается признать, что восточное христианство создано Апостолами Господа Иисуса Христа и гораздо раньше, чем в Риме стало известно само имя Спасителя.

Энциклика далее устанавливает, что воспитанники католических семинарий «по большей части не обладают знаниями о восточных проблемах, литургических обычаях и обрядах, которые надлежит свято сохранить в католическом единстве. Эти важные вопросы требуют специального и очень тщательного изучения». И потому поручается «выбрать хотя бы одного из священников, соответственно подготовленного в вопросах Востока, который мог бы надлежаще преподавать воспитанникам семинарий».

В богословских католических учебных заведениях необходимо организовать отделы и кафедры по дисциплинам Востока. Это отлично повлияет на учащихся-католиков, которые «в самом разнообразии обрядов увидят более полный блеск истинной любимицы Христа» — церкви католической.

Деньги на развитие Восточного института получены из Америки от одного «благочестивого человека». Организуется библиотека и собираются восточные древности. Папа призывает верных жертвовать на это дело.

«В результате всего этого мы надеемся, что народы Востока, как скоро собственными глазами увидят знаменитые древности благочестивых предков своих из области науки и искусства, несомненно убедятся в том, с какой честью Римская церковь хранит истинное, вечное, правое» Православие и с какой тщательностью его охраняет, защищает и расширяет.

Можно, однако, заметить, что Рим на тысячу лет опоздал. Памятники православной древности хранит Восток, и если в России такие памятники расхищают большевики, как это делали в свое время якобинцы во Франции, то Рим здесь ничем помочь не смог. Все ушло в другие места и другие руки. Многое хранится на Востоке, и Западу для знакомства с восточной церковностью надлежит путешествовать по Востоку. Едва ли путешествие православных в Рим для знакомства с древностями Востока будет оправдано. То, что собрал Рим, имеет значение, но ни в какой мере оно не может заменить собою сокровища Востока. Собранное и собираемое в Риме даст католичеству возможность познакомиться с Востоком и оживить свой застывший дух.

Энциклика говорит также об издании «Orientalia Christiana», весьма ценного сборника трудов по восточному христианству, правда, не равноценных и иногда тенденциозных.

Во всяком случае, начинание это большое и новое, и поэтому «чье сердце, глядя на громадный труд, начатый прежде всего для пользы Востока, не воспрянет, оживленное крепкой надеждой, что милостивейший Спаситель человечества Иисус Христос, скорбя над печальным падением стольких людей, блуждающих издавна вдали от правого пути, сочувственно отнесется к нашим начинаниям и в конце концов приведет свои овцы в единую овчарню, дабы ими управлял единый пастырь».

Нужно откровенно сказать, что и стилистически, и по существу энциклика написана плохо. Это особенно бросается в глаза при изучении последних слов. Иисус Христос вернет православных в ограду римской церкви, потому что она занялась изучением Востока и собирает его древности. Очевидно, хотели сказать что-то другое, но не сумели.

Во всяком случае, Пий XI просит католическую иерархию «всех вместе и каждого в отдельности, дабы они всеми средствами поддерживали изучение Востока и вместе с папой напрягли силы для великого дела»[8].

Ничего нельзя возразить против изучения католиками Востока. Давно пора изучить Православие, которое совершило столько славных дел и так достойно потрудилось и трудится на ниве Господней.

25 ноября 1927 года ректору Восточного института было выражено одобрение по поводу издания «Orientalia Christiana».

11 февраля 1929 года в Риме состоялась закладка Русской коллегии «Russicum».

Ректор Восточного института д’Эрбиньи произнес при этом речь, в которой объяснил, что цель «Russicuma» воспитывать работников, носителей евангельской веры которые будут утверждать в вере души ста сорока миллионов, населяющих Восточную Европу и Северную Азию, страну, составляющую шестую часть света. Д’Эрбиньи упомянул при этом о великих дарованиях русской души, залоге великого будущего в церкви, при условии признания Россией и Русской Церковью главенства Римской церкви, которой Христос вверил свое словесное стадо. При помощи России католичество просветит «язычников седого Востока». Мысль об этом родилась у д’Эрбиньи на Воробьевых горах в Москве. Он заметил, что несмотря на всю грандиозность начертанной программы, святейший отец Пий XI не устрашился перед трудностями задачи. Коллегия поручается покровительству св. Терезы. «Salvator mundi salve Russiam», — закончил оратор.

Затем кардинал Синцеро, секретарь конгрегации для Восточной церкви, в присутствии ряда кардиналов, в окружении духовенства, при пении русских студентов из «Russicuma» освятил краеугольный камень, замуровав в него особый акт.

Материальную помощь оказала сестра св. Терезы, игумения монастыря в Лизье[9]. Коллегия была открыта в 1931 году и подчинена Комиссии «Pro Russia»[10].

Русская коллегия находится на углу площади S. Maria Maggiore. Это не столько учебное заведение, сколько общежитие. Воспитанники проходят курс учения или в Григорианском университете, или в Восточном институте. В самой коллегии изучают русский язык, историю, литературу. Издается собственный орган «Заметки». При коллегии имеется церковь св. Антония, являющаяся приходскою церковью русских католиков в Риме.

(Продолжение следует)