Папизм - злейший враг Православной Церкви
Александр Васильевич:
(Продолжение)
Иезуиты в Польше соблазняли иерархию возрастанием их «достоинства и авторитета». Власть папы освободит православных епископов от власти католического правительства. Нельзя не признать, что иезуиты большие реалисты, вот почему и не удается дело соединения; его можно создать совсем на ином основании.
Иерархия молчала. А между тем «апостольство на Востоке стало одной из важнейших забот Церкви», — замечает председатель Русской коллегии ксендз Ф. де Регги[3].
«Представители церковных властей, — говорилось на VI Пинской конференции в 1937 г., — во главе с Апостолическим престолом и епископатом всего католического мира, считают дело единения православного народа с римо-католической церковью, в особенности проживающего в настоящее время в границах возрожденной Польши, одной из значительнейших задач, которую должна в текущее время выполнить церковь в круге своей миссионерской работы. Св. отец засвидетельствовал, что дело соединения Церквей настолько близко его сердцу, что он считает его не только за одно из своих дел, но делом, которое должно знаменовать его понтификат»[За].
И не только для церкви. Еще раньше министр исповеданий сказал в Комиссии Польского сейма: «Усилиям восстановления церковного единства восточной и западной церквей правительство посвящает особое внимание, особенно на польском участке»[4]. «Усилия эти бесцельны, — заявляет в заседании миссионерского Комитета в Варшаве протопресвитер о. Т.Теодорович, побывав предварительно на докладе в Католическом доме, — Рим не обладает ничем таким, что могло бы обогатить Православие. В странах католических, в том числе и в Польше, падает религиозность и растет преступность[5]. Это с религиозно-нравственной стороны. С точки зрения государственно-общественной дело обстоит не лучше.
«Католичество нисколько не гарантировало Западную Европу, — замечает Н.Бердяев, — от реформации, от французской революции, от просветительства XVIII в., от Маркса и Ницше, от религиозного индифферентизма, от активного безбожия и вражды к христианству»[6]; и от гражданской войны в Испании — можно добавить.
Все это в глазах католических миссионеров ровно ничего не значит. Апостолический престол раскрывает свои объятия, это обязывает. Рим знает путь спасения; если православные с этим не считаются, тем хуже для них. Упорство должно быть преодолено.
Во всяком случае, восточная ветвь ордена иезуитов образована, и она должна действовать.
4 ноября 1924 г. эта миссия обосновалась в Альбертине. Вместе с тем оказалось, что никаких «других пастырей», которыми она могла бы заменить православных «наемников», у нее не было. Не было их и у епископа Пшездецкого, и вообще ни у кого, кто проводил «восточный обряд». Тогда обратились к православным пастырям, которые пожелали бы изменить своей Церкви и иерархии. Пастырей не нашли, но обрели «наемников». И на этом фундаменте, на этой «скале Петра» стали создавать дело единения Церквей в любви и правде.
Образовался особый вид духовенства, который народ назвал «перелетами». В движение пришел православный народ. Поднялся православный на православного. Русь на Русь.
Рим выполняет свое призвание в отношении восточных церквей. Он, по словам профессора Нехай, «с достоинством открыто и сердечно реализует повеление Иисуса Христа о единой овчарне и едином пастыре»[7].
2
Запрещенный в священнослужении за пьянство и другие проступки прот. Марк Ячиновский был послан осенью 1924 г. на должность псаломщика в приход Дикушки Виленской епархии. В приходе он образовал вокруг себя небольшую группу прихожан, недовольных настоятелем. Засим он куда-то отбыл и вернулся в новой рясе, с деньгами и, как всегда, пьяный и стал таинственно собирать подписи прихожан. В результате, на основании распоряжения католической Духовной Консистории в Вильно от 17 марта 1925 г., он вступил в управление Дикушским приходом. 22 марта в конце литургии М.Ячиновский ворвался в алтарь, схватил церковные ключи и передал их своим сообщникам. Сам облачился в фелонь, вышел на солею и приветствовал народ с принятием унии. Православные покинули храм, а Ячиновский в присутствии немногочисленных новоуниатов стал служить молебен. Засим он запер двери храма и ключ унес с собою. 29марта прибыли виленский протоиерей И.Дзичковский и ряд священников. Потребовали, чтобы Ячиновский открыл храм; после некоторого спора храм был открыт. Ячиновский вошел вместе с другими в епитрахили, но был удален. Была торжественная соборная служба. Народ плакал, исповедовался и приобщался, был крестный ход. Новоуниаты оставили своего руководителя и публично приносили покаяние. Был составлен приговор «ни за что на свете не отдавать своей церкви унии, держать свою св. православную веру» и быть в послушании своему епископу.
«Так, благодарение Богу, — заключает корреспондент, — закончилась неудачей дерзкая и святотатственная попытка, клонившаяся к полному уничтожению многолюдного православного прихода»[8].
В этом столкновении православных возле родной церкви католических миссионеров мы не видим. Пока они в стороне — они весьма довольны беспорядком в приходе. Ячиновский — это как раз тот пастырь, который нужен Риму.
14 апреля 1925 года Евгений Слезко, священник из псаломщиков села Озеро Волынской епархии, со всей своей семьей, кроме двух младших, которые сбежали в пути, отправился в Луцк и был принят в католичество Луцким епископом Дубовским, к которому он прибыл из прихода. Епископ вручил ему антиминс и поручил организовать в селе Озеро приход «восточного обряда». Нужно было собрать 150 подписей; он стал объезжать свой обширный приход и разными обещаниями, скрывая, что он принял католичество, собрал 83 подписи в том смысле, что его желают и дальше иметь священником. Все это стало известно епархиальной власти; вероотступник был извержен из сана и на его место прибыл священник И.Таношевич. Слезко отказался передать церковь и дом. Ввиду этого в село Озеро прибыл ряд протоиереев из Луцка и собрали приходское собрание на погосте церкви. Когда выяснилось, в чем дело, все прихожане единогласно заявили, что они по-прежнему остаются православными. Слезко все-таки упорствовал и церкви не открывал, наоборот, повесил свой замок. По распоряжению митрополита Дионисия церковь была открыта и передана православному приходу.
И здесь католические миссионеры остались за кулисами. Им вполне достаточно было беспорядков в православном приходе и разговоров об унии. Это способ пропаганды[9].
В дальнейшем выяснилась и истинная причина перехода Слезко в католичество. Он совершил ряд незаконных действий в связи с распоряжением приходским имуществом, и ему угрожала ответственность. После отобрания от него церкви он не успокоился; он все же приходский дом оставил за собой, утверждая, что он построен на его средства. Кроме того, он не возвратил части метрических книг и церковной утвари. Началась судебная волокита по поводу выселения Слезко из церковного дома.
Засим он перешел в наступление и, получив средства от католической миссии, 18 августа 1925 г., ночью, на церковной земле, поставил католический крест, а засим под охраной полиции приступил к постройке часовни «восточного обряда». Епархиальные власти пытались восстановить права прихода на собственную землю, но из этого ничего не вышло, и 18 октября часовню освятил римо-католический епископ Годлевский при участии воеводы и остальных властей и в отсутствие местного населения. Было небольшое число новоуниатов и любопытных; в торжестве участвовал оркестр музыки и привлек публику. Все-таки народу наглядно были показаны преимущества «восточного обряда». Слезко стал привлекать народ, между прочим, тем, что совершал браки, не обращая внимания на церковные правила; народ потянулся из дальних углов, узнав о таком замечательном священнике «почти» православном и вообще «кто его там разберет». Так как приход его «распространялся от Буга до Днепра», то он венчал всех, кто бы откуда не явился. Вообще трудно было найти кандидата на место священника в Озеро, так как власти не давали своего согласия. Дальше дело пошло еще бодрее. «Слезко стал разъезжать с хором певчих по соседним католическим костелам и совершать в них богослужения на славянском языке. Так было в Киверцах, Софиевке, Рожинцах и т.д. После богослужений Слезко поносил православное духовенство. Наконец, возмутились католики и Слезко перестали пускать в костелы, тогда он стал служить в частных домах и даже на улице.
По этому поводу г. Vox резонно заметил: «Конечно, подобные безобразия никого в католичество не совратят, но зато несомненно вызывают в народе соблазн и развивают индифферентизм к вере, неуважение к святыням и пренебрежение к пастырям Церкви Божьей[10].
Дальнейшая судьба Слезко оказалась печальной. Он попал под суд, отбыл наказание, с покаянием вернулся в Православие и имел вид потерянного и разбитого человека.
18 августа 1925 года в виленских газетах появилось письмо архимандрита Филиппа Морозова, бывшего ректора Виленской духовной семинарии, окончившего Духовную академию, состоящего в братии исторического Свято-Духовского монастыря.
В письме архимандрит писал между прочим:
«После долгого размышления я решился на важный шаг: постановил стать членом той религиозной общины, которая подчиняется наивысшему пастырю, епископу Римскому. Этим актом я выполняю только веление собственной совести, убежденной, что лишь та истинная христианская церковь, где есть апостол Петр со своими последователями».
Далее он уверяет, что в его «поступке нет никакой измены тому, что всем нам должно быть дорого: подлинной вере и принадлежности к собственному народу», и сделана обязательная ссылка в таких случаях на В.Соловьева.
Письмо заканчивается весьма патетически:
«Любя Христа и Его Святую Церковь, буду и впредь в Нем любить вас, мои братья, и молиться буду о той милости для вас, которую Наивысший уделил мне, а именно: чтобы вас как можно больше пришло на ту высоту, на которой Избавитель наш построил свою Церковь и на которой только и можно сохранять истинную Православную христианскую веру в настоящее время смуты и разъединения. Ищите опоры для вашей церкви не в Москве и не в Константинополе, и не у протестантов, а только в Риме — в этом истинном центре христианского объединения».
Накануне, 17 августа, архимандрит Морозов между прочим писал Виленскому Владыке Феодосию, «что слухи об измене моей великой Православной Церкви ложны». Тем не менее он изменил.
И на православных, и на католиков факт этот произвел громадное впечатление. Польская печать отметила, что этот поступок архимандрита Морозова, являющийся новым доказательством разложения Православной Церкви, произвел в Вильне громадное впечатление». «Этот случай вновь подтверждает жизненность католичества, несравненная организация и учение которого привлекает к себе самые благородные умы».
Русская печать понимала дело просто:
«Архимандрит Морозов Филипп — не философ, а лишь один из тех иерархов, который мечтает о блестящей карьере, но, не оцененный высшей иерархией, обиделся и поторопился уйти, чтобы окончательно не упасть. Только и всего. Поэтому его призывы останутся висеть в воздухе, и никого он за собой не увлечет» («Сегодня»).
Морозов человек талантливый, образованный, оратор с представительной внешностью. Он предназначен к высокому посту, а поста нет. Православная Церковь в Польше организуется, и ему не отведено то место, которого он заслуживает. Он на «епископской» линии — однако его обходят. Так складывалось то настроение, которое привело Морозова в Рим. Он виделся с папой. В Риме были изумлены, но и не очень обрадованы, там и без о. Филиппа много претендентов на высокие места. Его приняли и послали в Вильно. Это была ошибка Рима. В Вильно его можно было послать только нареченным епископом. Этого не сделали.
Во всяком случае, Морозову приспособили августиановский храм для богослужений по «восточному обряду». Получился полный соблазн и для католиков. Ф.Морозов стал служить в сущем сане, а между тем на нем лежало запрещение православного епископа, которого в Вильно уважали. Он принес с собой архимандритский крест и великолепную митру, но весь блеск православного обряда остался в православном храме Св. Духовского монастыря. В новом месте все было примитивно, ново, подражательно. Не с кем было соборно служить, некому петь и до его слуха доносились звуки великолепных православных песнопений.
Совершенно правильно тогда же заметил г. Vox, что «бывший архимандрит не был, а лишь казался большим человеком», и когда в том же Вильно загремела в православном храме ему, как отступнику, анафема, — он почувствовал, что «скала Петра» вовсе не такая прочная основа[11].
С большим достоинством Православная Церковь переносила этот удар. Ф.Морозов должен был «миссионерствовать» среди православных, где он вчера миссионерствовал как православный. Только иезуиты могли послать его на такую пытку.
Из миссионерства ничего не выходило. Вместе с тем возникли осложнения со стороны совсем неожиданной. По-видимому, предполагалось, что Морозов переходит просто в католичество, он остался в «восточном обряде» и по этому обряду стал служить в католическом костеле в Вильно.
«В этой пышной восточной обрядовой стороне часть католического духовенства усматривает теперь опасность и в польской клерикальной национальной прессе уже раздаются голоса с требованием прекратить эти богослужения «восточного обряда», в костеле и отвести о. Филиппу православную церковь». («Сегодня»).
Польская печать готова предоставить Морозову вести католическую пропаганду «среди русских, но исключительно эмигрантов»; что же касается местного православного населения, то оно предназначено не для «восточного обряда», а к «латинскому католицизму».
«Это — сфера нашей культурной экспансии, и здесь какие бы то ни было намерения униатского священника должны встретиться с самым решительным и резким нашим возражением» («Дневник Виленский»).
Мало того, боялись, что Морозов совратит католиков в «восточный обряд».
Овладеть положением Морозов не сумел — Рим его не поддержал. Он оказался ни там, ни здесь, повторилась старая история.
Так продолжалось полтора года.
В январе 1927 г. Филипп Морозов обратился с прощальным письмом к римо-католическому виленскому митрополиту Яблжиковскому и в нем писал:
«Время соединения церквей еще не приспело. После моей полуторагодовой самоотверженной работы на пользу соединения церквей для меня лично теперь совершенно ясно, что со стороны именно представителей Западной Церкви нет евангельской подготовки для этого соединения. У католической иерархии отсутствует истинно католическое отношение к Православию, то есть в духе Вселенской Христовой Церкви, и наоборот: гордость, самомнение и недостаток христианской любви характеризуют это отношение.
После съезда польских кресовых епископов (9–10 ноября 1926 г.) не может быть и речи о нормальном соединении церквей. Пользование в деле католической пропаганды духовными лицами, изверженными из Православия, как отбросы, — пользование ими только потому, что они на все согласны и с удовольствием могут грязнить Православие, ясно свидетельствует о том, что католические иерархи не только не хотят зарывать вырытой человеческими руками пропасти между церквами, но с помощью наемных рабочих ее углубляют. Очевидно, Провидению угодно, чтобы Православная Церковь пребывала и далее в отдалении от католической и через это сохраняла свои вековые духовные ценности, до тех пор, пока католическая церковь не окажется способной к евангельскому единению с православной»[12].
Говорят, что митрополит Яблжиковский, прочтя это письмо, сказал: «Конец унии», и все это произошло в районе деятельности Альбертина. Иезуиты чего-то недосмотрели.
9 января по старому стилю 1927 г. в день памяти св. Филиппа, митрополита Московского, небесного покровителя архимандрита Морозова, он был воссоединен с Православной Церковью в Св. Духовском монастыре в Вильно. Чин соединения совершил архиепископ Феодосий. На Морозова была наложена епитимия, хотя и принят он был в сущем сане архимандрита. Присутствовала группа униатов Августиановского костела, поздравляла его и обещала за ним последовать.
Митрополит Яблжиковский был вызван папой в Рим для объяснений[13].
Так окончилась эта нашумевшая история. Пережитое наложило на архимандрита Морозова неизгладимую печать. Он был подорван на всю жизнь. Продолжая служить по церковной администрации, неся обязанности миссионера, он производил впечатление человека, духовно отравленного и познавшего сущность вещей. Здесь он проявил себя поистине человеком большой души.
Тем не менее некоторое время борьба еще продолжалась, и архимандрит Морозов наносил жестокие удары своим соблазнителям.
(Продолжение следует)
Александр Васильевич:
(Продолжение)
В ноябре 1927 г. в Вильно был созван православный миссионерский съезд, между прочим для борьбы с пропагандой унии и католичества среди православного населения. По этому поводу польский епископат обратился к министру исповеданий с просьбой запретить съезд, так как он «должен вызвать во всем католическом обществе сильное возбуждение и даже привести к нарушению общественного порядка в Вильне, а также в тех частях Польши, где проживают православные среди католиков, а равно вызвать напряженные и враждебные отношения между православными и католиками. Начало этой борьбы уже проявляется в восточных епархиях Польши».
На это бесцеремонное требование, препятствующее самозащите православных, архимандрит Морозов ответил открытым письмом на имя секретаря католического епископата в Польше епископа Лукомского.
В очень обширном письме архимандрит Морозов говорит:
«Православие стремится к созданию Царства Божия “не от мира сего” (Иоан. 18, 31) и оно утверждается по вертикали — вглубь и ввысь, посему оно не может быть “агрессивным”, но, интуитивно и мистически ощущая свою истинность, оно, как обладающее полнотою Откровения, лишь оберегает свою чистоту и сущность».
И далее:
«Ваше Преосвященство! Обращаясь за помощью к светской власти, Вы хотите приставить к Православию “почетную стражу” (Мф. 27, 64). Стоит ли именно теперь это делать? Ведь Православие и так переживает Голгофу: оно висит на кресте, созданном европейским атеизмом. Мало того, наступил уже самый страшный час, выше разума тварного, момент даже из часов голгофских страданий. Представители нашей Церкви в чувстве “богооставленности” восклицают: “Боже мой! Боже мой! Зачем Ты Меня оставил?” (Мф. 27, 46), как некогда воскликнул и Сам Сын Божий. Разве известное послание митрополита Сергия, Местоблюстителя патриаршего престола в Москве, не есть подобный возглас? Деется ныне в истории страшная и кровавая тайна... “Да молчит всякая плоть человека“».
И заканчивает с большой силой:
«Подождите еще немного, Ваше Преосвященство! Скоро придет надобность для “стражи”. Близок уже и тот последний момент, когда наша Церковь воскликнет: “Свершилось! Отче! в руце Твои предаю дух Мой” (Иоан. 19, 30; Лук. 24, 46). Вот тогда-то и нужна светская стража: ведь неминуемо наступит для Православия — первый великий “день Пасхи”, после кровавой великой “Пятницы” и после тихой, спокойной до жуткости великой “Субботы”. Да, именно тогда нужно Вам, Ваше Преосвященство, скорее спешить со своей стражей, иначе — во гробе Православия останутся только одни пелены “Воскресшего Мертвеца”»[14].
Съезд состоялся. Архимандрит Морозов еще долгое время оставался одним из самых тяжелых поражений, понесенных «восточным обрядом» в Польше.
В Дрогичинском уезде Полесского воеводства до великой войны в селе Тароканы существовала церковь. После войны приход был закрыт, а церковь в 1925 г. насильем занята католиками и обращена в костел. Ходатайства населения о восстановлении прихода отклонялись. В 1926 году там появляется священник «восточного обряда» Евгений Ружицкий, покинувший Православие будто бы по несогласию на введение нового стиля, который, кстати сказать, вскоре был отменен. Он заявлял, что остался православным, только не признает власти митрополита Дионисия.
Католики вернули церковь. Восстановлен иконостас, внесены прежние иконы, в том числе преподобного Серафима Саровского. Ружицкий служит по-православному, но в проповедях поносит православное духовенство и иерархию. Обещая выгоды, склоняет соседнее духовенство на переход в унию. Все это не остается «без результата». Православное население пользуется его услугами и не видит в этом отпадения от Православия.
Сам Ружицкий, офицер военного времени, оказался в украинской армии, был посвящен в 1921 году. Потом служил на Волыни. Был обвинен в совершении подложных метрик, оказался за штатом. Затем выехал в Чехословакию. Потом вернулся, служил в Виленской епархии, снова был отдан под суд и пока дело проходило в консистории — перешел в унию[15].
Федор Чистовский тоже служил в Виленской епархии. По разным жалобам было произведено расследование и сделано представление об его удалении. Тогда Чистовский перешел в унию и вернулся в бывший свой приход Николово уже священником «восточного обряда», отказавшись передать церковь и дом вновь назначенному священнику[16].
Бывший прот. Гапонович Виленской епархии перешел в «восточный обряд», имел успех, потому что служил по-православному в орденах и провозглашал многолетие императору Николаю II и всему царствующему дому[17].
Запрещенный свящ. Седельникской церкви Гродненской епархии П.Щенснович перешел в католичество и 10 августа 1925 г. был лишен сана. Никто из прихода за ним не пошел, и он вынужден был оставить приход. На этом дело не кончилось, а только началось. Он не только увез с собою церковные сосуды и утварь и уничтожил опись церковного имущества, но передал католическому духовенству приписанную к приходу Подороскую церковь, которая и была переделана в костел. И начался долгий спор и беспорядок в приходе. Дело «апостольства» было исполнено.
Однако особых результатов такие способы не давали, и тогда был избран другой путь. Администрация закрывала церковь, не соглашалась на назначение священника и фактически ликвидировала приход. Ходатайства церковной власти и народа не дают результата. В этот момент является «апостол», «действующий в обличии православного священника», и говорит народу, что стоит только написать прошение римо-католическому «бискупу» — и церковь будет открыта, приход восстановлен, и кроме того, за требы не нужно будет ничего платить. Пишут прошение «бискупу» — и церковь открывается. Католики не нуждаются в разрешении властей на открытие прихода, у «апостола» оказываются даже кое-какие средства и налицо успех «восточного обряда».
Так произошло в Делятичах Гродненской епархии, в Бубеле, на Холмщине и т.д.
«Быть может, католическая церковь от всех этих действий и возрастает численно, но у нее не прибавится чести», — замечает г. Vox, рассказывая все эти печальные примеры любви Рима к Востоку[18].
Все это непрочно. Единение быстро расстраивается, народ видит, что это не больше как «комедия», и кается пред православной иерархией. Каются и «наемники». 12 декабря 1926 г. за литургией в Пинском кафедральном соборе было совершено воссоединение униатского священника П.Щенсновича с Православной Церковью[19].
19 декабря 1926 года группа униатов во главе с ксендзом Оношко захватила церковь в селе Ольпин, приписанную к Велемичскому приходу Полесской епархии. Оношко совершил богослужение и запер церковь своим замком. На сей раз дело окончилось в пользу православных, воевода приказал церковь возвратить, а православные должны были организовать стражу[20].
20 декабря 1925 года Чистовский, священник Голомысльского прихода Виленской епархии, перешел в «восточный обряд». Прихожане за ним не только не последовали, но составили приговор, что унии не желают. Прибывшее духовенство потребовало от Чистовского ключи, было воскресенье, и Чистовский скрылся в католическом костеле. Когда церковь открыли, то выяснилось, что Чистовским похищены все церковные облачения, весь круг богослужебных книг, два напрестольных креста, св. Евангелие, два антиминса, крестильный ящик и много икон. Все это было перевезено в костел. Полиция отказалась составить протокол. 6 января 1926 г. Чистовский снова проник в церковь, сломав железный болт у двери, и заявил, что церковь ему передана правительством. При попытке служить прихожане его прогнали. 20 февраля в отсутствие вновь назначенного священника Чистовский и трое его единомышленников, сломав окно, проникли в церковь, забрали иконы, кресты, хоругви, паникадило, семисвечник и три колокола весом около четырех пудов и все это перенесли в костел. «Вероотступник и грабитель Чистовский, — говорит Vox, — пользуется украденным имуществом, причтовым домом, церковной землей, не отдает метрических книг и печатей».
На жалобы власти не отвечают и хранят «сочувствующий» нейтралитет. Прихожане собирают деньги на покупку утвари.
«Католические храмы в восточных воеводствах, — говорит господин Vox, — становятся привычными и надежными складами похищенного в православных церквах имущества, и никто — ни католическое духовное начальство, ни власть гражданская — не видят в этом ничего ненормального»[21].
Несмотря на все свои художества и темперамент, Чистовский не сделал карьеры в «восточном обряде» и даже, по его утверждению, «еще не присоединился к католической церкви» и 17 января 1928 года слезно просит митрополита Дионисия «простить мои вольные и невольные прегрешения»[22]. Оказалось, что за это время он уже раскаялся, был прощен и снова отпал. Ходатайство Чистовского Синод отклонил и постановил: «Лишенных священного сана за отпадение от своей родной православной веры и перехода в унию или католичество» принимать обратно только как мирян[23]. «Перелеты» должны были задуматься.
Весьма колоритна фигура «апостола» единения Вл. Леснобродского, лишенного летом 1926 года сана. Потерпев неудачу у Люблинского епископа Фульмана, Леснобродский отправился в Вильно «в обетованную землю всех вероотступников» и стал священником «восточного обряда». По-видимому, и здесь Леснобродский, бывший офицер, человек достаточно интеллигентный, но излишне развязный, не произвел надлежащего впечатления и был взят только на совершенно безответственную роль агитатора. Он стал разъезжать по Польше и делать доклады. Говорил он бойко и главным образом излагал мотивы своего перехода в унию и обличал «темные стороны» Православия. Власти, за исключением военных, оказывали ему полное содействие, а полиция охраняла его от «эксцессов» православной молодежи. Добрался он и до Варшавы. Особого успеха его доклады не имели, но кое-какую публику собирали. И католикам было как-то неловко слушать невежественный вздор, который излагал Леснобродский под видом богословских и канонических доказательств. Много приятнее для слуха католиков было поношение русским человеком Православной Церкви и иерархии[24].
Очень скоро в эту «миссионерскую» работу Леснобродского вмешался прокурор Люблинского окружного суда и привлек его к ответственности за подлог документов по бракоразводному делу некоего Чугалова, что имело место перед его переходом в «восточный обряд». Для дела миссии это была очень неприятная история[25], тем не менее он продолжал публично выступать и читал доклады даже по-польски, отвратительно владея языком. Мало того, 16 января 1927 г. в Вильно в Августиановском костеле призывал народ громить квартиру «отступника» архимандрита Морозова. Слушатели его не поддержали[26].
В конце концов не выдержали и католики, и архиепископская виленская курия 2 декабря 1932 г. объявила, что «Леснобродский временно был принят Ф.Морозовым для сотрудничества в деле унии», но был устранен, и «всякая ссылка на принадлежность к виленской архиепископской курии не отвечает действительности»[27]. На этом карьера бравого миссионера и закончилась.
Моисей Каминский, бывший священник Ятвеской церкви, лишенный сана, в качестве священника «восточного обряда» 26 сентября 1926 года является в местечке Скидель. Предварительно были расклееены объявления на русском языке, что на площади будет совершено богослужение. В православной церкви совершалась литургия, а миссионер на площади, возле храма, под охраной полиции, стал служить обедницу тоже по православному чину. Таких историй еще не было, подошли любопытные и начался спор о вере, полицейский устранял вопрошавших и вообще был на стороне Каминского. После литургии вышел православный крестный ход, тогда Каминский скрылся, оставив на площади стол. По словам наблюдателя, это было «коверкание православного богослужения на площади».
Таковы привилегии «восточного обряда», а вот какова православная действительность.
21 марта 1927 г. православный священник Федорович в Рогачах получил извещение от уездного старосты, что, так как в Рогачах нет штатного прихода, то и служить Федорович не может, и староста «считает за лучшее его выезд из уезда». Происходило это на Холмщине в Вельском уезде[28].
В селе Старый Бубель, на Подляшье, церковь была закрыта во время войны, и, несмотря на все ходатайства, власти не давали разрешения на ее открытие. Православные молились на паперти, у дверей храма. 25 января 1927 года отступник от Православия, священник «восточного обряда», в обличье православном, прибыл в Бубель и стал соблазнять народ. На нем был крест с украшениями, он показывал какой-то благодарственный адрес и обещал открыть церковь. Ничего из агитации не вышло, и он уехал[29]. Церковь оставалась закрытой. Так продолжалось до 1931 года. В июне этого года, в отсутствии прихожан, которые были в соседней церкви, явился униатский священник, открыл церковь, закрытую больше десяти лет, и стал служить. Сбежался народ, прогнал униата, церковь снова была заперта, и ключи забрала полиция[30].
Борьбу с православными из-за этой церкви епископ Пшездецкий вел с 1925 г. без всякого успеха, Бубель унии не принимал. В соседнем селе Старый Павлов действовал миссионер-отступник А.Никольский, но и он ничего поделать не мог. В 1930 году прихожане обращались к самому маршалу Пилсудскому — ответа не было, и, наконец, прихожане открыли церковь, привели священника и отказались на требование полиции освободить храм[31]. Наконец, и власти махнули на все это рукой. В 1938 году храм был разобран. Уния не победила, победило насилие.
Насколько была острая потребность в «миссионерах», видно из того, что служитель интерната для православных студентов-богословов в Варшаве, 20-летний Яков Кравчук, составил подложное удостоверение от имени митрополита Дионисия в том, что он окончил Виленскую Духовную семинарию и был рукоположен в диаконы. Затем было другое удостоверение от Синода в том смысле, что он увольняется из числа студентов за его сочувствие унии. Все это было составлено крайне неграмотно. Он имел успех среди униатских духовных властей, был принят митрополитом Шептицким, служил в качестве диакона, был у униатского благочинного Пилипенко на Волыни и, в конце концов, попал в тюрьму[32].
В октябре 1926 г. священник Тиховский перешел в унию и был настоятелем прихода «восточного обряда» в Костомолотах. 31 декабря 1927 г. он обратился с письмом к министру исповеданий, в котором говорит: «За время моего пребывания в унии я присмотрелся к методам обращения православных на унию и пришел к выводу, что способ этот не христианский, потому что он не только не ведет к какой-либо вере, но, наоборот, деморализует народ, отталкивая его от всякой веры и бросает этот несчастный православный народ в объятия анархии и большевизма». Обращая на это внимание, он говорит, что «ни в Костомолотах, Полосках, Зоблоции, Янове, Бубеле, Голе, Докудове, Тересполе[33], ни в одном селе на Подляшье нет униатов» и лучше было бы открыть православные храмы.
Одновременно этот молодой и искренний священник возвратился в Православие, собственно в юрисдикцию Православной Церкви, так как никакого исповедания католической веры он никому не приносил[34].
На Волыни, возле Луцка, в Цегове, в «восточный обряд» перешел Алексей Пелипенко, предварительно незаконно продав церковную землю. Он был в некотором смысле опорой восточной миссии, привлекал народ и сделан первым и единственным благочинным «восточного обряда» на Волыни.
«Но тот же Пелипенко позорно нарушил оказанное ему доверие,— восклицает Oriens, — допустил злоупотребления с метриками и разводами и вступил в конфликт с уголовным уложением». Сидел в тюрьме, потом переехал в Данциг и, кроме того, жаловался в немецком журнале «Ost-Deutsches Pastoral Blatt» на то, что будто бы пострадал за свои украинские идеи![35]
(Продолжение следует)
Александр Васильевич:
(Продолжение)
В таком же виде и роде представляются и остальные «перелеты». Сравнительно, с многочисленным православным клиром — не много. Десяток-два, худшие, переход которых в «восточный обряд» был некоторым освобождением для Православной Церкви. Дело не в них, а дело в том, что эта система привлечения к «восточному обряду» подобных людей подрывала дисциплину и вносила соблазн и замешательства в приходскую жизнь. Подрывалось уважение к церкви и духовенству не только православному, но и католическому. Вместе с тем колебался авторитет власти и закона, расшатывалась низшая администрация и, в общем, позорилось самое имя Польши.
Галерею портретов этих лиц, открываемую блестящим арх. Морозовым, нанесшим позже сокрушительный удар «восточному обряду», можно закончить протоиереем П.Табинским, искавшим удовлетворения своего самолюбия также в отступничестве.
Протоиерей Петр Табинскмй был ректором Кременецкой духовной семинарии и осенью 1930 г. освобожден министерством от этой должности. Епархиальная власть предлагала разные приходы и должность законоучителя, он все это считал для себя неподходящим и проживал в Кременце. Человек с академическим образованием, не без способностей, малообщительный, он принадлежал к сторонникам украинизации церкви на Волыни, но особенным весом в украинских кругах не пользовался. Он находился между двумя лагерями — русским и украинским, и это тяжело действовало на его непомерное самолюбие. Табинский уроженец Волыни, его знал покойный митрополит. Антоний, будучи архиепископом на Волыни, и склонял его, студента семинарии, к принятию монашества. Табинский поехал в академию и вернулся с женой. Он был крайне правых убеждений, тогда на Волыни это кое-что давало. Засим пришла война, революция, Табинский стал рьяным украинцем, вошел в резкий конфликт с епархиальной властью, и епископ Подольский Пимен сначала его запретил, а потом и лишил сана, но подошла эвакуация — и Табинский оказался в Польше. Он явился на Волынь, был принят епископом Дионисием в клир, принес клятву, что он сана не лишен и под запрещением не состоит. Засим получилось извещение от епископа Пимена о лишении сана, но сам Пимен стал «живоцерковником» и дела о Табинском не прислал. История эта повисла в воздухе. Материалист и карьерист, он карьеры все же не сделал и решил поискать лучшего в иной ограде[36].
20 октября 1931 г. он пишет митрополиту Дионисию: «Я отдал себя в распоряжение юрисдикции престола св. апостола Петра, а потому не могу принять назначение настоятеля Острожского собора». Последовало немедленное лишение сана, и 1 ноября в Богоявленском монастыре в Кременце епископ Симон совершил чин отлучения и предал П.Табинского анафеме[37].
В украинских львовских газетах П.Табинский опубликовал обширные оправдательные письма. Оправдания эти носят обычный характер возвеличения католической и унижение Православной Церкви. Иерархия обвинялась в том, что она оставалась «московской». Волынские украинские круги были растеряны, такой истории они не ожидали. Вообще было замечено, что среди «перелетов» больше всего было украинцев.
11 ноября в беседе с сотрудником газеты «Дiло» П.Табинский говорил: «Мой шаг вызван целым рядом случаев, имевших место в жизни украинского населения в Польше, на которые русские иерархи отвечали только запретами, преследованием и усилением русификаторской политики». И далее: «Я буду действовать активно и бороться за воскрешение прежних традиций православной церкви, простирающихся от XII века и времен св. Владимира, когда церковь не была еще порабощена Москвой, но поддерживала сношения с апостолическим престолом».
И наконец: «Я убежден, что раньше или позже широкие круги украинского населения и интеллигенции порвут связь с московскими иерархами и соединятся с апостолическим престолом». На стороне Православия останутся только «враги украинского народа»[38].
Как видим, ничего нового. П.Табинский карьеры не сделал, писал кое-какие брошюры, главным образом, против православной иерархии в Польше, участвовал на униатских съездах и потонул в том липком тумане, который окутал все неудачное дело «восточного обряда» в Польше. Несмотря на лишение сана, он продолжал носить рясу и православный наперсный крест.
Наблюдая новую унию католической церкви, построенную на «перелетах», — замечает газета «Украинская нива», — приходишь к выводу, что католические деятели в Польше стремятся лишь к тому, чтобы обессилить Православие, которое до сего времени в Польше не пользуется полнотой всех прав ни внутри, ни вовне... Разумеется, что к этому элементу с презрением относятся и католические епископы... “Перелеты” компрометируют как православное церковное управление, так и римо-католическую церковь»[39].
3
Борьба с Православием при помощи «перелетов» и создание расколов внутри приходов, где появлялись рядом совершенно одинаковые по внешнему виду священники одного и того же обряда и двух юрисдикции, создавало иногда поистине глубокие драмы в душах православных людей. К радости клерикалов подымалась Русь на Русь, и народ переставал понимать происходившее. Он шел в сектантство и уходил от церкви. Польша теряла верующее население. Что приобретал Рим?
В селе Костомолотах, Вельского уезда, на Подляшье, до войны существовал православный приход. После войны, хотя храм сохранился, власти не разрешили восстановить прихода, приписав население к Кобылянскому приходу, церковь которого отстояла в 14 верстах. Затем произошла обычная история. В январе 1927 года, повторяя неоднократные попытки, снова стали собирать подписи на прошении об открытии прихода. Прошение на этот раз было направлено к «апостолу унии» епископу Пшездецкому. Уже в конце января было сделано распоряжение об открытии в Костомолотах униатского прихода и прибыл лишенный сана Ружицкий в качестве священника «восточного обряда». По внешнему виду и по способу совершения богослужения это был совершенно православный священник.
Епархиальная власть назначила в Кобыляны второго священника с пребыванием в Костомолотах. Прибывший иеромонах стал служить в частном доме и объяснил полиции, что если может служить униатский священник, то может и православный. Тем не менее 10 марта 1927 года иеромонах был удален силой[40]. На протесты митрополита Дионисия Министерство внутренних дел ответило, что «церковь в Костомолотах еще во время войны была освящена в костел, засим в ноябре 1925 года передана в качестве униатской церкви римо-католическому Подляшскому епископу, который 10 февраля 1927 года открыл в Костомолотах приход восточнославянского обряда». Министерство добавляло, что в Православии осталось 45 человек, а в унию перешли 673 человека, и «в этих условиях церковь, вместе с приходским домом в Костомолотах, должна принадлежать большинству прихода — униатам, тем более что, как выяснило расследование, приходской дом прихожане в Костомолотах построили на собственные средства». К этому было добавлено, что иеромонах «выехал добровольно».
Между тем, в воскресенье, 5 июня, произошло необычайное событие.
В Костомолоты прибыл Антоний, православный епископ Люблинский. Его встретило духовенство с иеромонахом во главе, который к тому времени успел возвратиться, а униатский священник Чистовский пригласил Владыку в храм.
«На паперть храма навстречу Преосвященному вышел священник Ружицкий (униат) с крестным ходом и произнес приветственную речь, заявляя о твердом решении своем и прихожан быть впредь верными святой Православной вере и прося Владыку совершить акт воссоединения».
Воссоединение состоялось. «Радость и восторг народа не поддается описанию.. Казалось, что это Светлая Заутреня… Многие обнимались и целовались, поздравляя друг друга с первым православным богослужением в родной церкви за многие годы».
Прихожане писали митрополиту Дионисию: «В унию совсем мы не переходили, никогда не перейдем и св. Православную веру не покинем... Мы только посещали свою родную церковь, на наши собственные средства построенную». В министерство также было послано прошение — отдать им церковь, так как они «были, есть и будут православными»[41].
Этим, однако, дело не окончилось, Церковный Совет вынужден был обратиться с прошением к маршалу Пилсудскому, в котором объяснил, что 10 июня, то есть пять дней спустя после воссоединения, в Костомолоты прибыл редемпторист, позднее епископ и визитатор Чарнецкий с другими священниками «восточного обряда» и при содействии полиции отобрал церковь. 23 июня церковью вновь овладели православные, и тогда же состоялась служба. 24 июня народ из Костомолот ушел с крестным ходом в Яблочинский монастырь, взяв с собою крест, хоругви и иконы, а когда вернулся 26 июня, то оказалось, что церковь забрали униаты. Произошло формальное сражение, и комендант полиции «дал приказ стрелять, храбрые люди бросились к ружьям и не дали ими воспользоваться». Словом, отобрали оружие от полиции и вернули его только тогда, когда «была дана гарантия, что не будут стрелять», и вообще «полиция, вместо того, чтобы охранять порядок, сама бунтует людей».
Полиция вынуждена была отдать церковь православным. В результате четверо прихожан были арестованы и преданы суду, церковь опечатана, и к ней приставлен караул. «Она должна быть ничьей». Воевода, кроме того, потребовал отозвать и иеромонаха[42].
В Костомолотах наступила тишина. Западная и Восточная Церковь, наконец, соединились «в любви».
(Продолжение слелует)
Александр Васильевич:
(Продолжение)
В октябре того же года православная делегация была у министра исповеданий и получила обещание, что церковь будет открыта. Вместо этого пошли слухи, что церковь будет отдана «восточному обряду», к которому «принадлежит войт и трое ему близких лиц». Об этом прихожане писали тому же министру в декабре месяце и снова просили открыть церковь, «в которой мы могли бы возносить молитвы за себя и высокое правительство Польши»[43].
«Высокое правительство Польши» в этом надобности не встретило, и церковь открыта не была.
4 июня 1928 года Костомолоты посетил митрополит Дионисий. При встрече все плачут. «Помимо того, что церковь стоит запечатанная, недавно 16 человек полицейских, по приговору окружного суда, выбросили о. Евтихия из приходского дома, в котором он жил и совершал для православных богослужения. Теперь там водворился отщепенец, бывший православный священник Шиманский. Дом этот построен православными в 1913 году на собственные средства». Митрополит в мантии через село прошел к молитвенному дому. Молебен св. Никите служили на улице возле дома. Трапеза была предложена у настоятеля в крестьянской хате. В Костомолотах всего 4 униатских семьи[44].
Все было отобрано Римом через своего епископа на Подляшье в целях, по-видимому, тех, чтобы Восток в совершенстве узнал Запад.
Западные миссионеры обладают исключительным темпераментом. «13 июля 1927 года в 6 часов утра иезуитский миссионер, ксендз Иосиф Бородзич, — рассказывает газета «Волынское слово», — настоятель в Леонполе, с толпой в 200 человек, сняв с петель ворота православного кладбища в Леонполе, распорядился вырубить деревья на кладбище на том основании, что “тут похоронены католики, силой обращенные в православие”, а деревья нужны на постройку костела. На кладбище въехало 100 подвод, целая экспедиция. Безобразие было прекращено полицией, когда уже было вырублено 300 деревьев. “Четырехнедельное пребывание Бородзича в Леонполе возбудило страшный антагонизм между католиками и православными”[45].
Полезно было бы знать, для кого произносил свои речи о любви Рима к Востоку Пий XI.
В дальнейшем этот Бородзич оказался каким-то образом замешанным в деле высылки марианов «восточного обряда» из Друи. Иезуиты начисто от него отреклись[46].
21 июля 1927 года в мировой суд города Ковеля поступила жалоба Волынской Духовной Консистории, в которой излагается, что 26 июня прибывший неизвестно откуда и называющий себя «униатским священником и настоятелем Дубичанского прихода “восточного обряда”» Василий Грош в сопровождении 10 человек вошел самоуправно в алтарь церкви и потребовал от церковного старосты Никандра Мазурина ключи от церкви. Встретив отказ, повалили старосту на пол и отобрали ключи силой. Засим заперли церковь, «выбросив» из храма настоятеля, игумена Иоанна и псаломщика. Дело слушалось в селе Крымке 27 сентября. Обвиняемый Грош представил удостоверение Луцкого pимо-католического епископа от 13 мая 1927 года за № 2504, в котором за подписью епископа Шелонзака сказано: «Настоящим поручаю Вам администрацию Дубичанского прихода восточного обряда» и изложен порядок администрации. Кроме того, Грош представил удостоверение епископской курии от 8 сентября, в котором дано разрешение «посвятить отремонтированную церковь в Дубечно». Мировой судья передал дело прокурору окружного суда[47].
Дело приняло затяжной характер. Грош захватил и дом, и в приходе начался ад. Грош встретил полную поддержку у местного ксендза. 14 июля 1928 года произошла драка на церковном сенокосе, семеро православных прихожан были избиты, косари разбежались[48]. Прихожане продолжали судиться. Русь стеной стояла против Руси. Село Дубечно раскололось. Православные перешли в соседнее село Чевель, церковь в Дубечно осталась в руках униатов. Чем дальше, тем отношения все больше обострялись, и 29 мая произошло побоище между двумя группами. Особенно отличился ренегат униатский диакон Тишко, при содействии которого Грош завладел церковным домом. Власти во всем обвинили православных и одного забрали в тюрьму[49].
4 апреля 1930 года делегация от Дубечно была у министра исповеданий в Варшаве и просила вернуть храм, захваченный униатами в 1927 году. Храм не был возвращен. Борьба продолжалась, и любовь Запада к Востоку приносила все более обильные плоды[50].
В «Oriens» под рубрикой «Унийная работа на Волыни» читаем:
«Православные в Дубечно, которым был назначен новый настоятель, хотели отсудить церковь, находящую в руках униатов. Процесс проиграли. Тогда 26 января под конец богослужения совершили нападение, желая ею завладеть. Православные были отбиты, а полиция арестовала 9 человек. 31 января кто-то поджег постройки униатского настоятеля, которые сгорели дотла с урожаем, 3 лошадьми, 8 коровами и проч. Церковь и дом уцелели только благодаря счастливому направлению ветра. Настоятель Грош, не уверенный в своей безопасности, уехал в Луцк просить епископа о переводе его в другое место. В результате Грош получил трехмесячный отпуск». Происходило это в 1936 году[51].
Картина колоритная. Даже такой человек, как Грош, не выдержал созданной им обстановки и после девяти лет борьбы со своим народом во славу иезуитов бежал. Этим дело не кончилось. «Нападение» православных на свою собственную церковь нашло завершение в суде в Луцке, который приговорил 8 православных к 1 году тюрьмы каждого и 14 — к 8 месяцам[52].
Эту эпопею борьбы православного народа в Польше с Римом достойно венчает история мирного села Жабчи на Волыни, поставленного иезуитами вверх дном.
«Трагедия в Жабче — трагедия всей Православной Церкви в Польше» — так назвала это событие варшавская газета «За свободу»[53].
Летом 1928 года часть соблазненных прихожан в Жабче заявила о своем переходе в унию. В результате этого 6 июля прибыл униатский ксендз Рудницкий, и через двадцать дней униаты завладели всем церковным имуществом и землей прихода.
«Напряженные отношения, — по словам польской газеты «Kurjer Warschawski», — грозили вспышкой своеобразной религиозной борьбы. Понятно, что такое положение вещей привлекло к себе внимание властей, так как борьба двух клиров становилась помехой на пути примирительной политики власти».
В ночь с 13 на 14 октября 1928 года приходская церковь в Жабче была занята православными, и они оттуда не выходили трое суток, непрерывно совершая моления. Вмешался воевода, депутаты сейма, православное духовенство, и дело было решено компромиссно. До выяснения юридической стороны спора церковь была опечатана.
Прошло 4 месяца. 21 февраля православное население сломало печать, открыло храм и вошло в него вместе со священником Сагайдаковским. 23 февраля в Жабчу был послан большой наряд полиции, который окружил церковь, не допуская в нее никого со стороны и не пропуская ни продовольствия, ни воды. В церкви было холодно, она не отапливалась. Прихожане не оставляли храма и непрерывно в изнеможении пели и молились[54].
В Варшаве произошло замешательство. Министр исповедания Свитальский, близкий человек к Пилсудскому, не шел ни на какие уступки. В Сейм был внесен запрос. Из Жабчи телеграфировал благочинный, что народ категорически отказывается оставить церковь. «Нет церкви — не нужно и жизни; умирал народ за веру, умрем и мы»[55]. Правительство требовало от митрополита Дионисия повлиять на народ, митрополит требовал гарантий, что церковь будет возвращена православным. Оказалось, что в Жабче на 179 православных семейств униатских только семь[56].
Стали проникать сведения в заграничную печать. Английская газета собиралась посылать своего корреспондента. Правительство вынуждено было обещать возвратить церковь православным. Прибыла санитарная помощь, и 1 марта после 10 дней сидения в голоде и холоде обессиленный народ силой был удален из храма. Храм был снова опечатан. Это происшествие правительство поставило на вид миссии «восточного обряда», и Жабча оказалась поворотным пунктом в истории новой унии на Волыни. Жабча добила то, что ранил Морозов.
Правительство дало понять Риму, что оно готово на насилие, но не во имя того же Православия, которое только иначе называется и зависит не от митрополита Дионисия, а от епископа Шелонзака.
Священник Сагайдаковский был награжден золотым наперсным крестом. Вместе с ним 5 человек прихожан были преданы суду по обвинению в сопротивлении властям и уничтожении печати. Правительство повело борьбу с населением, воспрещая богослужение в домах и на погосте. Униаты также не могли пользоваться церковью[57]. Наконец, вмешался президент республики, и храм был возвращен. 5 апреля 1930 года было разъяснено, что приходская земля и постройки также принадлежат православным. Униаты пытались сопротивляться, но бесполезно[58].
Дело о сопротивлении властям слушалось в Луцком окружном суде 6 ноября 1930 года. Священник Сагайдаковский был приговорен к 6 месяцам тюрьмы, трое прихожан — по три месяца, двое оправданы. Люблинский апелляционный суд приговор утвердил, но условно и, таким образом, морально оправдал подсудимых[59].
Летом 1938 года во время вакханалии разрушения православных храмов исторический храм в Жабче был также снесен с лица земли.
В с. Курашеве Вельского уезда Гродненской губернии в 1900 году был образован приход, в котором числилось до 800 человек. Население, эвакуированное во время войны, вернулось в 1919 году. Прихода открыть не удалось, и Курашево было причислено к соседнему Чижевскому приходу. В 1924 году распространились слухи, что епископ Пшездецкий назначает также и православных священников. Так был понят «восточный обряд». Обратились к нему с просьбой, и он прислал сначала бывшего православного иеромонаха Савву, а засим бывшего священника в Данциге Миллера. Оба имели православную внешность, служили по-православному и о католичестве не вспоминали. Все было в порядке, но весной 1926 года приехал православный епископ, объезжая епархию, все разъяснилось и пришло в беспорядок. К этому прибавилось еще то, что в 1927 году, при объезде епархии, в Курашево заехал римо-католический епископ. Курашевцам стало ясно, что они римо-католики, и они обратились к Гродненскому преосвященному с просьбой о воссоединении. Воссоединение было совершено при большом стечении народа 31 июля 1927 года. Однако в «восточном обряде» осталось несколько семейств и возник спор из-за церкви[60].
Судебный процесс выиграли православные и потребовали в ноябре 1930 года передачу церкви. Католические духовные власти препятствовали, надеясь восстановить унию. 26 апреля 1931 года приехал визитатор епископ Н.Чарнецкий и после службы уговаривал народ вернуться в унию. В ответ на это православные подали ему прошение, в котором писали: «Вполне выяснена фикция унии в Курашеве, потому что мы были и останемся верными Православной вере наших предков». Просили отдать церковь и велеть уехать униатскому священнику. Церковь отдана не была[61].
18 июня 1932 года курашевцы силою заняли церковь и оказали сопротивление властям. Священник К.Ржецкий и 24 прихожанина были преданы суду. Дело слушалось в Беловеже 12 мая 1933 года. Защиту организовал юрисконсульт Синода К.Н. Николаев. На суде появился под видом священника «восточного обряда» православный ренегат и произвел удручающее впечатление даже на польский суд. К обвиняемым была применена амнистия, и дело прекращено.
На памятнике Пию XI следует поместить слова: «Дубечно, Костомолоты, Жабча, Курашево».
В заключение ничего лучшего нельзя сказать, чем то, что говорил литовский канцлер Лев Сапега униатскому Полоцкому архиепископу Иoc. Кунцевичу в письме от 12 марта 1622 года:
«Вместо радости причинила нам Ваша столь блестящая уния скорбь, беспокойство и неустройство, и столь огорчительно, что лучше бы мы желали быть без нее, ибо по ее причине терпим мы всегдашние беспокойства, огорчения и досаду. Вот плоды Вашей хвалимой унии. Изрядная она поистине виновница стольких в людях и отечестве раздоров и нестроений, ибо (сохрани Бог) если отечество потрясется, чему Вы своею суровостью открываете столь удобный путь, не знаю, что в то время с Вашей унией будет».
(Продолжение следует)
Александр Васильевич:
(Продолжение)
Мы в лучшем положении, чем Лев Сапега. Наблюдая «восточный обряд» в Польше, мы отлично знали, что будет с унией, когда «отечество потрясется».
Глава восьмая
Удар 1929 года
1
В Риме продолжали и укрепляли начатое. Казалось иногда, что потеряно чувство меры, что вопрос идет не столько о присоединении православных, сколько о перевоспитании католиков в духе Православия. Вместе с тем все громче раздавались призывы к спасению России, и в этом была какая-то экзальтация.
Призывая «Спасителя спасти Россию» (Salvator mundi, Salve Russiam), Рим не терял надежды на заключение конкордата с Советами. Возлагались надежды на Америку, которая должна была включить в свое общее соглашение с большевиками вопрос о прекращении гонений на религию.
Создавалась какая-то нездоровая обстановка неопределенности и шатаний, и голос Рима в русских делах все больше терял свою ясность. Боролись две партии за и против соглашения с Советами. Во главе первой стоял орден иезуитов, возглавляемый д’Эрбиньи, знатоком русских дел. Он не терял надежды, хотя все пока складывалось неблагоприятно. Католические епископы в России пребывали вне своей паствы. Тираспольский епископ Месслер жил в Берлине, Каменец-Подольский Моньковский — в Бучаче, в Галиции; Минский Лозинский — в Польше, Дальневосточный — в белом Харбине[1].
И все-таки Рим надеялся до чего-то договориться. Если в 1571 году Пий V писал о русских: «Не хочу иметь никаких сношений с этим диким племенем», то теперь Пий XI стремился иметь сношение с этим диким племенем, которое как будто перестало быть диким и весьма бы украсило римскую церковь.
24 марта 1927 г., принимая профессоров и студентов Восточного института, папа говорил:
«Ни для кого не тайна, с какой отеческой любовью наше сердце открыто Востоку в стремлении обнять весь обширный мир со всеми его детьми, находящимися в единении и отделенными, тех, которые связаны единством веры и дисциплины, именно за это единство, а тех, которые отделены, именно потому, что они отделены, и чтобы они приблизились, и чтобы все это громадное количество душ стало одним стадом, столь вожделенным Божественным Пастырем»[2].
Еще ранее того, 27 января 1927 года, Пий XI рекомендует итальянской студенческой молодежи изучение церковной истории:
«Таким образом, молодые студенты смогут лучше узнать их собственный дом, Дом Божий, Царство Христа, Корабль, который не может потонуть. Более того, они примут участие, по воле Провидения, в деле такого высокого значения, так подходящем к потребностям и веяниям настоящего времени, деле единения Церквей, или, как скорее следовало бы сказать, присоединения отдельных групп к истинной церкви.
Итак, чтобы действительно соединиться, нужно прежде всего друг друга познать и полюбить[3].
Пий XI при построении этих гладких фраз совершенно не чувствует вещей так, как они есть.
В церковном смысле Запад и Восток отлично друг друга знают. Можно сказать, что это знание, полученное на протяжении веков тяжелым и часто кровавым опытом, вроде захвата Константинополя крестоносцами и Брестской унии, и является главным препятствием к соединению. Проблема разделения церквей лежит совсем не в области обрядов, а в области духа и духовной культуры, а потому вопрос соединения гораздо сложнее и труднее. Познать друг друга в любви — это значит до известной степени духовно переродиться и, прежде всего, стать смиренными. О каком смирении можно говорить, соприкасаясь с «наместником Христа», ставящим свой примат краеугольным камнем всего церковного здания.
«Что разделение церквей есть зло со многих точек зрения, с этим, вероятно, каждый согласится, — заметил еще в 1909 г. иезуит Я.Урбан в связи с началом Велиградских конгрессов. — Что нужно стремиться к устранению этого зла — об этом не может быть двух мнений». Было сделано много усилий, и если усилия «не дают ожидаемых результатов», то потому, что рядом с иными причинами есть и та, что схизма не оканчивается на различии обрядов, а лежит глубже в различии культур, противоречии интересов, и старинной вражде. Эти обстоятельства не всегда принимались в расчет, а пренебрежение ими рождало не совсем приятные неожиданности»[4].
Пий XI, несмотря на всю глубину своей культуры, совершенно не ощущал этого различия духовной и церковной культур, и потому вся его постройка оказалась сооруженной на песке. Мало того, его усилия дали отрицательный и противоположный результат.
Соединение церквей может наступить не раньше, чем когда будет согласованы православное и католическое учение о церкви, соборность и папа, свобода и подчинение. Этот трудный духовный подвиг должна начать Западная церковь. Слова любви здесь ничему не помогут. Нужны дела.
Пий XI убедил себя в том, что Восток отделен потому, что он не знает, как он близок Западу и, прежде всего, самому Пию XI и что если Восток это узнает, то вопрос соединения будет разрешен.
«Каждый день, — говорит Пий XI 19 октября 1927 года, — каждый день, не пропуская ни одного, уже давно с самого начала, мы за св. литургией вспоминаем Россию, всех ее священников, всех исповедников веры, всех католиков и некатоликов. И это не все. Мы идем с нашим Спасителем во время каждой литургии в Россию. И Христос каждый день проходит с нами от Минска до Владивостока и от Тифлиса до Соловков, мы благословляем, молимся, любим, надеемся и особенно страдаем вместе со всеми»[5].
Все это очень трогательно, и это могло бы воздвигнуть русские сердца к Риму, если бы за всем этим не стояли практические задачи деятельности Рима, стремящегося отнять от России ее душу, побудить ее отказаться от своей духовной сущности.
6 января 1928 года, в связи с Лозанской конференцией, была опубликована энциклика «Mortalium animus». Этому документу в свое время дал исчерпывающую оценку о. прот. С.Булгаков[6].
«Еще, может быть, никогда не преисполняло человеческих душ такое сильное желание укрепления и использования во благо общества тех братских уз, которые нас соединяют общностью происхождения и природы, какое мы видим именно в наше время». Энциклика далее указывает, что «некоторые круги» «питают надежду, что несмотря на все различия религиозных взглядов, нетрудно достичь того, чтобы люди, исповедуя некоторые из принципов веры как некую общую основу религиозной жизни, соединились в братстве. «Католики никоим образам не могут сочувствовать подобным стремлениям», так как взгляд, что «все религии более или менее хороши и достойны похвал», ложен.
«Итак, ясно, дорогие братья, почему апостолический престол никогда не позволит своим верным участвовать в некатолических съездах. Нельзя иначе содействовать единству христиан, как только действуя в том духе, чтобы отколовшиеся вернулись в лоно единой, истинной Христовой церкви, для всех зримой и во все времена остающейся по воле своего Основателя такой, какой Он ее основал для опасения всех людей».
И, наконец: «О, если бы нам дано было счастье, которого не дождалось такое множество наших первосвященников, чтобы мы могли с отеческой любовью обнять чад, об отделении коих глубоко скорбим»[7].
Безнадежно. Совершенно правильно указал еще В.В. Болотов: «Общение (единой кафолической Церкви) прервало римское папство, старый непримиримый враг кафолической церкви, который, по всей вероятности, только тогда перестанет существовать, когда исчезнет последний враг — смерть».
И, несмотря на это, Пий XI продолжал постройку здания для «отделенных братьев», которые, в конце концов, должны понять удобство предлагаемой жизни в этом доме и отказаться от самих себя.
8 сентября 1928 года как бы в дополнение энциклики «Mortalium animus» опубликовывается основная по восточному вопросу энциклика «Rerum orientalium».
Исходит она из утверждений, которые стали уже традиционными:
«Легко установить, что это великое несчастье и достойное скорби разделение, которое столько и таких цветущих церквей оторвало от источника единства, проистекало, прежде всего, из взаимного незнания и людской гордости, а также и предубеждений, которые родились в итоге длительного обоюдного обособления». Затем рассказана история попыток Рима сблизиться с Истоком и создания условий этого сближения и познания. Сделано, в общем, немного и без всякого положительного результата.
И вот Бенедикт XV создает Восточный институт. Это высшее учебное заведение дает докторские дипломы, всесторонне изучает Восток и готовит священнослужителей «для Божьего апостольства среди восточных христиан». Это заявление может вызвать со стороны восточных христиан только недоумение и заставить их подумать о необходимости «апостольства» среди западных христиан, глава которых до сих пор не соглашается признать, что восточное христианство создано Апостолами Господа Иисуса Христа и гораздо раньше, чем в Риме стало известно само имя Спасителя.
Энциклика далее устанавливает, что воспитанники католических семинарий «по большей части не обладают знаниями о восточных проблемах, литургических обычаях и обрядах, которые надлежит свято сохранить в католическом единстве. Эти важные вопросы требуют специального и очень тщательного изучения». И потому поручается «выбрать хотя бы одного из священников, соответственно подготовленного в вопросах Востока, который мог бы надлежаще преподавать воспитанникам семинарий».
В богословских католических учебных заведениях необходимо организовать отделы и кафедры по дисциплинам Востока. Это отлично повлияет на учащихся-католиков, которые «в самом разнообразии обрядов увидят более полный блеск истинной любимицы Христа» — церкви католической.
Деньги на развитие Восточного института получены из Америки от одного «благочестивого человека». Организуется библиотека и собираются восточные древности. Папа призывает верных жертвовать на это дело.
«В результате всего этого мы надеемся, что народы Востока, как скоро собственными глазами увидят знаменитые древности благочестивых предков своих из области науки и искусства, несомненно убедятся в том, с какой честью Римская церковь хранит истинное, вечное, правое» Православие и с какой тщательностью его охраняет, защищает и расширяет.
Можно, однако, заметить, что Рим на тысячу лет опоздал. Памятники православной древности хранит Восток, и если в России такие памятники расхищают большевики, как это делали в свое время якобинцы во Франции, то Рим здесь ничем помочь не смог. Все ушло в другие места и другие руки. Многое хранится на Востоке, и Западу для знакомства с восточной церковностью надлежит путешествовать по Востоку. Едва ли путешествие православных в Рим для знакомства с древностями Востока будет оправдано. То, что собрал Рим, имеет значение, но ни в какой мере оно не может заменить собою сокровища Востока. Собранное и собираемое в Риме даст католичеству возможность познакомиться с Востоком и оживить свой застывший дух.
Энциклика говорит также об издании «Orientalia Christiana», весьма ценного сборника трудов по восточному христианству, правда, не равноценных и иногда тенденциозных.
Во всяком случае, начинание это большое и новое, и поэтому «чье сердце, глядя на громадный труд, начатый прежде всего для пользы Востока, не воспрянет, оживленное крепкой надеждой, что милостивейший Спаситель человечества Иисус Христос, скорбя над печальным падением стольких людей, блуждающих издавна вдали от правого пути, сочувственно отнесется к нашим начинаниям и в конце концов приведет свои овцы в единую овчарню, дабы ими управлял единый пастырь».
Нужно откровенно сказать, что и стилистически, и по существу энциклика написана плохо. Это особенно бросается в глаза при изучении последних слов. Иисус Христос вернет православных в ограду римской церкви, потому что она занялась изучением Востока и собирает его древности. Очевидно, хотели сказать что-то другое, но не сумели.
Во всяком случае, Пий XI просит католическую иерархию «всех вместе и каждого в отдельности, дабы они всеми средствами поддерживали изучение Востока и вместе с папой напрягли силы для великого дела»[8].
Ничего нельзя возразить против изучения католиками Востока. Давно пора изучить Православие, которое совершило столько славных дел и так достойно потрудилось и трудится на ниве Господней.
25 ноября 1927 года ректору Восточного института было выражено одобрение по поводу издания «Orientalia Christiana».
11 февраля 1929 года в Риме состоялась закладка Русской коллегии «Russicum».
Ректор Восточного института д’Эрбиньи произнес при этом речь, в которой объяснил, что цель «Russicuma» воспитывать работников, носителей евангельской веры которые будут утверждать в вере души ста сорока миллионов, населяющих Восточную Европу и Северную Азию, страну, составляющую шестую часть света. Д’Эрбиньи упомянул при этом о великих дарованиях русской души, залоге великого будущего в церкви, при условии признания Россией и Русской Церковью главенства Римской церкви, которой Христос вверил свое словесное стадо. При помощи России католичество просветит «язычников седого Востока». Мысль об этом родилась у д’Эрбиньи на Воробьевых горах в Москве. Он заметил, что несмотря на всю грандиозность начертанной программы, святейший отец Пий XI не устрашился перед трудностями задачи. Коллегия поручается покровительству св. Терезы. «Salvator mundi salve Russiam», — закончил оратор.
Затем кардинал Синцеро, секретарь конгрегации для Восточной церкви, в присутствии ряда кардиналов, в окружении духовенства, при пении русских студентов из «Russicuma» освятил краеугольный камень, замуровав в него особый акт.
Материальную помощь оказала сестра св. Терезы, игумения монастыря в Лизье[9]. Коллегия была открыта в 1931 году и подчинена Комиссии «Pro Russia»[10].
Русская коллегия находится на углу площади S. Maria Maggiore. Это не столько учебное заведение, сколько общежитие. Воспитанники проходят курс учения или в Григорианском университете, или в Восточном институте. В самой коллегии изучают русский язык, историю, литературу. Издается собственный орган «Заметки». При коллегии имеется церковь св. Антония, являющаяся приходскою церковью русских католиков в Риме.
(Продолжение следует)
Навигация