Памирская служба Василия Зайцова

[Владимир К.]

Памирская служба
Василия Зайцова


В.Н. Зайцов

Отламываются, отпадают от России "национальные окраины" – и среди них Памирская страна – в свой обломочный сиротский ХIХ век отламываются, на беду свою. Досадны и для России подобные отпадения, немало сил и сердца отдано ею ради благоденствия того же пустынного Памира; отдано, как обычно, без видимой пользы для собственного коренного населения. Ровно столетие стояла на Памире российская власть, столетие мирное и доброжелательное, если не забывать, каково прошелся ХХ век по самой России. Однако сегодня госпожа Удача напропалую прислуживает Злу, оно же внедряется в мир Божий свободной волею каждого отдельного человека.

И с первых лет Русского Памира обозначилось это извечное противостояние созидающей миротворной сердечности людской и – раздорного себялюбия, ловко прячущего поначалу свою разрушительную суть даже от самих себялюбцев.

Вокруг Памира

На исходе "века девятнадцатого, железного", в пышном имперском Петербурге увидели свет две книги, впервые открывающие русскому книгочию горизонты далёкой окраины России – Памиров, как тогда говорили. Сначала появился роскошный двухтомник "В сердце Азии" (1899г.): русский перевод книги известного шведского путешественника Свена Хедина (Гедина), впечатления его четырёхлетних странствий по Центральной Азии в 1893-97 годах, богато иллюстрированные рисунками и фотографиями автора. Посвящённая "ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ НИКОЛАЮ АЛЕКСАНДРОВИЧУ с глубочайшим благоговением всепочтительнейше", эта книга имела обширное авторское предисловие, горячё благодарственное от первых до последних строк.

"...Перебирая в памяти отдельные пункты моего путешествия, я не могу припомнить ни одного города, ни одного местечка в пределах Европейской и Азиатской России, где меня не встретили бы как друга, не оказали бы мне всевозможного содействия для облегчения моих трудов и достижения моих целей. Я своевременно упомянул обо всех этих случаях в своей книге, но считаю всё-таки долгом ещё раз с особенной благодарностью вспомнить здесь некоторых лиц".

Воздав многие хвалы русским исследователям Азии, своим учителям и вдохновителям – Певцову, Роборовскому, Козлову, Богдановичу и Пржевальскому; отдав поклоны поимённо ещё трём десяткам русских людей – от министров и академиков до провинциальных чиновников – Хедин подчёркивает: "без этого энергичного, любезного и бескорыстного содействия некоторые задачи моего путешествия оказались бы совершенно недостижимы". И заканчивает свою апологию России трогательным аккордом:

"Я же лично считаю самым драгоценным приобретением, вынесенным мною из моего путешествия – множество дружеских связей, заключённых мною в России среди всех классов общества, и близкое знакомство с таким полным жизненных сил, гуманным, гостеприимным и симпатичным народом, как русский".

Страниц дружелюбно-лестных описаний русской жизни и быта "В сердце Азии" не перечесть! Особенно проникновенен Хедин, описывая русских на Памире при начале своего путешествия зимою 1893/4 года.

"На путешественника-чужестранца Памирский Пост производит самое отрадное впечатление. После долгого утомительного пути по необитаемым диким горным областям попадаешь вдруг на этот маленький клочёк великой России, где кружок милейших и гостеприимнейших офицеров принимает вас почти как земляка, как старого знакомого..."

Памирский Пост посреди необозримой снежной пустыни представляется ему военным кораблём, подобным судам полярных мореплавателей, затёртых льдами! Он поразился бодрому, даже весёлому настрою команды Поста!

"Отношения между офицерами и командой наилучшие. 30 человек солдат за отбытием срока службы должны были вернуться в Ош и трогательно было видеть, как при прощании офицеры, по русскому обычаю, трижды целовались с каждым из уходивших нижних чинов. С ружьями на плече и ранцами за спиною солдаты бодро отправились пешком в 45-мильный1 путь через плато Памира, в тёплую желанную Фергану.

По воскресеньям устраивали разные игры и пляс. Музыка хромала; гармошка, два барабана, треугольник и пара тарелок – вот и весь оркестр; играли, однако, с огнём и под эту музыку лихие казаки отплясывали знаменитого трепака так, что пыль столбом стояла. Когда воскресное солнце садилось, а с ним отходил на покой и западный ветер, правильно дувший в течение всего дня, вокруг запевалы составлялся кружок из семидесяти песенников и из их здоровых глоток вылетали, звонко отдаваясь в разреженном, не шелохнувшемся воздухе, русские мелодии – заунывные народные и бойкие солдатские песни..."

И главною фигурой всех памирских описаний Свена Хедина выступает капитан Зайцев Василий Николаевич, тогдашний начальник Памирского отряда, кому службою выпало утверждать русский обычай на Памире...

Следом за двухтомником Хедина вышла скромного вида книга с громким названием "Русские над Индией" (1900г.) малоизвестного туркестанского автора Тагеева Б.Л., посвящённая "Завоевателям Средней Азии" патриотическая повесть о Памирских походах 1892-4 годов. Насыщенная колоритом походного и туземного быта, оживлённая местными легендами, войсковыми преданиями и вставными мелодраматическими новеллами, книга всё же уступала литературно "Сердцу Азии" Хедина; немалое удивление вызывало и полное умолчание Тагеева о капитане Зайцеве В.Н., хотя многие сослуживцы капитана были описаны щедро. Лишь однажды мелькает в этом пафосном сочинении безымянный памирский комендант с лицом красным от выпивки...

Что сближало сочинения Хедина и Тагеева, как-то даже уравнивая их, так это напористое авторское "Я" у обоих с неисчерпаемым запасом притяжательных местоимений – мой, моё, моим. Сходно сложатся у них и литературные судьбы. Со временем оба они – европейски знаменитый путешественник Свен Андерс Хедин и посредственный русскоязычный беллетрист Рустам Бек (Тагеев Борис Леонидович) – сделаются лютыми неприятелями России. Почва этой их метаморфозы – уязвлённое себялюбие, "та форма помешательства, которая составляет общую почву всех других душевных болезней",– по точному определению блестящего публициста тех лет М.О.Меньшикова.

Уроженец Перми, В.Н. Зайцов (1851-1931), обычно именуемый Зайцевым, отдал Туркестану 34 года своей службы; с 1876 года по 1906 постоянно служил в Ошском уезде Ферганской области, последние 11 лет – уездным начальником. На этой хлопотной должности, где угодить всем попросту невозможно, был популярен чрезвычайно и начальством весьма ценим.

Придя в 4-й Туркестанский линейный батальон2 двадцатидвухлетним прапорщиком с пятью годами строевой службы за плечами, он с батальоном благополучно прошёл Хиву и Коканд, а в Андижане был ранен ружейною пулей в бедро. Остался в строю. Зимою 1876 года батальону назначили встать квартирами в Оше. "Всю зиму нам пришлось прожить под открытым небом",– отметит Василий Николаевич в своей "Истории 4 Туркестанского батальона". К двадцати пяти годам он выслужил чин поручика и был назначен ошским плац-адъютантом, то есть помощником коменданта, отвечающим за все гарнизонные наряды и за всю гарнизонную канцелярщину. Занявшись мудрёной военной администрацией, он тотчас усмотрел возможность облегчить эту обузу, ежели свести все основные случаи армейского делопроизводства в некоторую систему, снабдив отсылками к соответствующим статьям Закона и пояснив порядок прохождения тех или иных воинских документов. Так на неведомой имперской окраине "сама собою" родилась книга, особняком стоящая среди всей российской печатной продукции, а возможно и среди мировой.

"Руководство для бригадных, полковых и батальонных адъютантов по всем видам их деятельности", составленное В.Н. Зайцовым и впервые изданное в 1879 году, было "официально рекомендовано" и стало настольным справочником всех воинских канцелярий, выдержав до 1918 года пятнадцать (!) переизданий, уберёгших военное ведомство России от множества бумажных тромбов, не принеся, впрочем, составителю ни особых отличий, ни выгод. К началу ХХ века переизданием "Руководства" занялся его редактор генерал И.И. Защук, дополнявший книгу текущими изменениями.

К тому сроку все офицеры русской армии, закончившие военные училища позднее середины 80-х годов, непременно знали так или иначе "Руководство" и не спутали бы эту книгу ни с какою другой. Немало таких читателей сводила служба с Василием Николаевичем, но редкие осенялись догадкою, что ошский Уездный – тот самый всеармейски известный Зайцев!.. Призабылось это и среди сослуживцев Василия Николаевича.

Ничем особенным не выделялся он среди сослуживцев, провинциальных александровских офицеров. К тридцати трём годам выслужил роту (1884), затем капитанский чин, сумев при этом переиздавать своё "Руководство", да ещё составить и напечатать "Историю 4-го Туркестанского линейного батальона" к 100-летию его государевой службы. Наконец, весною 1893 года его поощряют самостоятельностью, назначают начальником Сменного памирского отряда, отправленного сменить отряд капитана Кузнецова Поликарпа Алексеевича, первый постоянный Памирский отряд, зимовавший в юртах на урочище Шаджан, 400 вёрст южнее Оша, на высоте 11.700 футов (более 3.500 метров). 
Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

Русские на Памире

Памир значился за Россией со времени падения Кокандского ханства (1876     ), однако из-за крайне редкой своей населённости оказался поначалу в некотором забвении у русских властей. Чем не замедлили воспользоваться соседи: афганцы захватили западно-памирские бекства Вахан, Шугнан и Рошан; китайцы продвинули свои погранпосты до озера Яшилькуль – здесь между ними и афганцами произошли стычки. Англия, прочно утвердясь в Афганистане и ревнуя о всемерном ущербе России, направила в китайский Кашгар военно-дипломатическую миссию с негласной целью провести переговоры о полюбовном разделе Памира между Китаем и Афганистаном. Бдительность кашгарского консула Н.Ф.Петровского и офицера Б.Л.Громбчевского побудила Россию не промедлить с ответом. Весною 1892 года на Памир отправился отряд полковника Ионова Михаила Ефремовича, 120 штыков. На Памире им были арестованы английский лейтенант Девинсон и капитан Янгхасбенд; первого отправили в Маргелан, второго отпустили, взяв подписку никогда больше не пересекать границы Русского Памира, притом граница эта подробнейше, по пунктам была Янгхасбендом в подписке обозначена. Не встретив иных нарушителей, Ионов достиг Гиндукуша и вернулся в Фергану.

Тотчас после его ухода явились усилившиеся китайцы и афганцы. Между собою не враждовали, а перепороли изрядно местной старшины за пособничество врагу (теперь общему?).

Весной 1892 года Ионов пришел на Памир уже с крупными силами: четыре роты пехоты, три сотни казаков, артиллерия и сапёры. Китайцы ретировались, Афганцы у Яшилькуля тщетно пытались оказать сопротивление... Уходя осенью в Фергану, Ионов оставил зимовать в центре Памира отряд капитана Кузнецова – 160 пехотинцев и 40 казаков.

Зимовка прошла нелегко, но в целом благополучно и главной цели достигла – соседи умерили прыть и аппетиты, а также посрамлена была английская уверенность, будто бы "войска не могут оставаться в негостеприимном Памире позже конца августа". (Мак-Грегор).

Решено было Памирский отряд сделать постоянным, обновляя его личный состав каждое лето.

В Сменный отряд капитана Зайцева вошли: от 4-го Туркестанского линейного батальона – рота пехоты (170 чел.), взвод конно-горной батареи и пулемётный взвод; от 6-го Оренбургского казачьего полка – конная полусотня и взвод боевых ракет; итого до трёхсот человек при десяти офицерах и одном враче. На Памир отправились 29.IV.1893 года пешим строем, тяжести несли на плечах, а наибольшие, в том числе дрова, везли вьюком на лошадях и кутасах (яках). 400 вёрст прошли в 20 дней, не встретя на всём пути ни одной жилой юрты. Шаджанский отряд встречал сменщиков ликованием. Капитан Кузнецов выехал навстречу за пять вёрст, за две версты была выстроена рота пехоты, взявшая "на караул".

"Весь отряд, крича ура, махал шапками, а барабанщики и сигналисты играли честь-фельд-

-марш. Картина вышла эффектная, действующая на нервы до слёз,– сообщал Василий Николаевич жене 19 мая 1893 года, на другой день по прибытии в Шаджан.– В укреплении для нас и нижних чинов был приготовлен обед. Опять обменялись здравицами, кутили до 11 часов

ночи, смотря на пляску пар пяти охотников-любителей, были и рассказчики. В двух парах славно пылили под гармонию два офицера казака, имея визави Бржезицкого и Рейфельда..."

Все тяготы и беды пути сгладились разом и отдалились – гибель нескольких лошадей, отравившихся чем-то от бескормицы, и как всего за два перехода до Шаджана похоронили на высоком бугре, "одев в чистое бельё и зашив в кошму", рядового пехотинца Дьякова, умер от воспаления лёгких в сильнейший ночной буран, задохнулся. Ещё пятеро солдатиков отряда, кому тоже суждено было остаться на Памире навечно, в тот вечер веселились беспечально и спали крепко.

Летом пехотинцам Сменного отряда взамен устарелых четырёхлинейных винтовок были присланы новые трёхлинейные3 образца 1891 года. В одно время с освоением новой винтовки, летними походами, ученьями и стрельбами Сменный отряд выстроил к своей зимовке первое русское капитальное укрепление на Памире – Пост Памирский (райцентр Мургаб в советское время). Прорабом строительства был военинженер капитан Серебренников Андриан Георгиевич; им же были изобретены для зимовки Шаджанского отряда "улитки", каждая из шести юрт, обмазанных глиной и с одним общим входом.

"– Ну что, решён вопрос, где поставить укрепление? – спросил я военного инженера Серебренникова, входя к нему в палатку",– пишет в своём сочинении "Русские над Индией" Б.Л. Тагеев, на момент этого своего визита – едва ли двадцатилетний вольноопределяющийся из отряда полковника Ионова (стр.158).

Капитан Серебренников по карте изъясняет юноше – где и что, якобы показывая, как единое место, зимовку Кузнецова на урочище Шаджан и могилу Карагул, где будет построен Памирский Пост, тогда как в натуре между этими пунктами лежит восемь вёрст. И далее Тагеев везде именует гарнизон Памирского Поста "шаджанцами" и на прогулку люди Поста выходят "в окрестности Шаджана"

"– Чайку с коньяком? – предложил мне капитан. Я не отказался. Мало помалу в палатку капитана собралось несколько человек; все любили симпатичного Андриана Георгиевича и охотно навещали его. Он всегда ровно относился ко всем и никогда не имел врагов.

– Так завтра работаем? – спросил кто-то.

– Да, завтра, господа, завтра,– сказал капитан, наливая в кружки, в глиняные чашки и жестяные стаканы чай и угощая собравшихся коньячком".

Чаепитие происходит в душный летний день – по тексту; всё же эпизод возможный, коли учесть, что никто из чаёвников капитану Серебренникову никак не подчинён, ни за кого из них он не отвечает, тоже и за саму постройку, а только за качество строений, ибо не властен решать, кому, когда и каким порядком работать на стройке. И он шутя мог уступать нервно-напористым юношам свой походный табурет, своё время, свой чай и т.д., поскольку недосягаемым оставался при этом его инженерный авторитет.

Строевой капитан Зайцев, часто называя своих младших офицеров просто по имени, а старших – и подчинённых, и начальствующих – именем-отчеством, этому "юнцу со странностями", сразу почуяв в нём неладное, вынужден был указать разделяющую их дистанцию; что не осталось неотмеченным и младшими офицерами. Не мог он и тени фамильярности неуправляемой допустить, неся на плечах своих ответственность за три сотни людей на голом бездорожном Памире. Облегчить эту ношу неотступную зависело от всех, а разделить – не полагалось никого. Расслабиться в беседе, душу отвести он позволял себе лишь в письмах к жене, Ольге Александровне, крепко уверенный, что далее Оли его откровенности не пойдут. Тех писем, в большинстве пространных, отсылаемых в Ош, по возможности, дважды в неделю, с каждой почтой, а также при надёжных оказиях, сохранилось до наших дней поболее сотни – бесценное, бесхитростное свидетельство Истории нашей...

"Вчера, 26 июня, выбрали новое место под укрепление при впадении р.Ак-байтал в Мургаб или Ак-су, немного западней могилы Карагул. Таким образом я придвинулся к тебе на 7 вёрст ближе, и то утешительно. С 1 июля, по приезде Серебренникова, начнём разбивку форта и постройку землянок. Грунт – камень, и работа солдатикам предстоит тяжёлая"... (27.VI.1893).

"22-го я перевожу людей на устье Ак-байтала и после парада делаю закладку нового укрепления. 23 и 24 необходимо устроить людей и распределить работу между отрядами. (...) К несчастью, Кузнецов вызван в Маргелан и я остался один н-ком двух отрядов". (VII.1893).

"У нас вчера был снег до 3-х вершков4 и целый день крупа или дождичек с перекатами грома. Работа кирпичей встала, а время бежит. Горе будет, если захватим морозов без крыш на зданиях. Завтра предполагаем закладку первого флигеля под кухню и хлебопекарню. Для сношений Ак-байтала с Шаджаном установлю гелиографное сообщение".5 (2.VIII.1893).

"Родная моя Олюра! Сажусь писать тебе с расстроенными нервами: работы такая масса, что сплю в день часов по шести, едва удаётся съездить на Ак-байтал для осмотра строющегося зимнего детища. (...) В 12 часов отправляю 20 казаков под команду Лейб-гв. Преображенского полка Ванновского (сын В.Министра) для рекогносцировки в Рошан через урочище Кудару. С ним по назначению Ионова едет Бржезицкий и сотник Репин с 20-ю казаками.

10 числа буду встречать нового командующего войсками (Ферганской обл.-Б.Б.) генерал-майора Повало-Швейковского, который обоим отрядам произведёт смотр стрельбы с маневрированием. Прекратил работу кирпичей и на 8 и 9 числа назначил стрельбу из новых ружей. Погода стоит скверная: то дождь, то буран, то снег"... (Чт.,5.VIII.1893).

"Родная, милая моя Олюра, нахожусь в трёпаном состоянии и, пожалуй, в угнетённом. Причин к этому набралось изрядно:

1) Будущего 26 февраля произведён не буду,6 т.к. Окружной штаб опять завернул представление с указанием, что в этом году уже дана мне награда в виде назначения н-ком отряда. Мирюсь – поедем с тобой будущим летом и на осень в отпуск и таким образом скоротаем время до февраля 1895 г.

2) Много перевозить тяжестей из Шаджана на Ак-байтал, а лошадей нет. Одного жженого кирпича для печей надо перетащить 20.000.

3) Постройка зимних помещений идёт очень вяло и если до октября не кончим, то работа при ледяной воде вызовет массу ревматизмов, что, разумеется, мне поставят в счёт. При большем же утомлении людей опасаюсь развития цинги.

4) Коля застудил горло, болезнь неопределённая и я его отправляю для консилиума в г.Ош. Буду обратно ждать его месяц и если его здоровье не поправится, то придётся заменить другим офицером. (...)

Повало-Швейковский, кончивши экзамен надо мной, благодарил и повидимому всем остался доволен. Боевая стрельба с маневрированием обоих отрядов прошла с прекрасными результатами и он К.В.О. (Командующему войсками округа, Генерал-губернатору. - Б.Б.) послал телеграмму, что отряд найден в отличном состоянии. При совместной поездке переговорили о многом и он, между прочим, сказал, что свинью мне подпускает не Гл. Штаб, а Ионов, который усиленно ходатайствует о назначении н-ком отряда капитана Скерского, а зав. хозяйством шт.-кап. Бржезицкого, который, оказывается, знал всё раньше..." (Ср.,18.VIII.1893).

"25 числа, как я писал уже тебе, я провожаю Шаджанцев, от которых в старом укреплении осталось патронов, юрт и разных запасов и хлама до 3.000 пудов. Как и на чём я их перевезу за 8-мь вёрст на Ак-байтал, а главное, на какие деньги, одному аллаху известно. Самый факт временного разделения отрядов, отсутствие бани для второй роты, таскание муки и печёного хлеба за 8 вёрст, невозможность заготовки топлива на зиму – лежат тяжёлым бременем.

Ну да даст Господь здоровья и силы, буду жить надеждой, что к 1 ноября устроим зимние помещения и успокоимся в тёплых землянках. Ионов с Алая выступает 15 сентября. Посмотрю, что заговорят мои соседи по уходе отрядов"... (23.VIII.1893).

Эти вёрсты между старым и новым укреплениями, походя скраденные Б.Тагеевым (устами А.Серебренникова; а "Русские над Индией" в справочные издания попали), эти вёрсты налегли на Василия Николаевича не самой тяжёлою, но добавочной заботой. Да кто же не знает, как заботы, накапливаясь от разных сторон, сплетаются воедино жгутом узловатым и давят, давят, не давая вздохнуть!

Капитан Зайцев упадочным настроениям не отдавался, находил силы этим самым жгутом жёстким подхлёстывать свои обстоятельства.

"Сегодня с почтой получил сюрприз в виде уменьшения моей сметы ещё на 12 1/2 тысяч по телеграмме В.Министра. Подробности обещают почтой. В чём дело – не знаю..." (23.V.1893).

Одышка чувствуется только при быстрых движениях пешком и когда разозлишься. Решил не волноваться, чтобы вернуться к тебе толстым. (...) Мою смету вновь урезали на 10.350р., но Бог даст, как-нибудь справлюсь твоими молитвами, моя радость, моё счастие". (28.V.1893).

"С последней почтой опять получил новую смету, в пятый раз изменённую. Сам себе удивлюсь, если они меня не запутают. Безголовые головы, к августу объявляют уменьшенные цифры расхода за апрель, май и июнь, то есть за три месяца назад, как будто я в силах вернуться к прошлому и уменьшить то, что выдано, израсходовано и отчётность с войсками закончена. Приходится писать резкие докладные листа по три. Чтобы добиться отпуска уже утверждённого сметой, надо каждый раз исписать десть7 бумаги.

Ну да будет, а то под влиянием дурной погоды и сам себя и тебя вгоню в хандру казёнщиной, от которой всё равно впредь до отставки не избавишься.

Солдатики сегодня в Воскресенье выпили по 1/2 чарки чистого спирта и в своих лилипутских палатках, прикрытых кошмами, тянут родимые песенки, не заботясь о том, что с ними будет через полгода; они знают, что кто-то позаботится о рваных штанах, тёплом помещении, мыле, табаке, еде и т.п. О лошадях8 болит душа; травы здесь не могу запасти; пока выписываю 200 матов саману из Оша. Сквозь массу забот ты постоянно сквозишь моим ангелом-хранителем..." (2.VIII.1893).

"Здравствуй, мой голубь, моя милая родная Оля! Поздравь меня с новоселием. 25 числа я перешёл на устье Ак-байтала и теперь ежедневно подгоняю аршином работы. Сегодня клали балки и решетняк на кухню с хлебопекарней, почти окончили кладку стен приёмного покоя, а офицерский флигель доведён по 1/3 высоты. (...)

С уходом отряда Кузнецова у меня на душе стало легче и порядок свой завёлся быстро. Буду ещё более доволен, когда уйдёт вторая опёка Ионова с Алая. Интересно, покажет ли он к тебе свои узкие глаза – вероятно нет, ибо придётся мигать ими. Хотя строго его винить я не могу, ибо естественно просить о назначении н-ком отряда за своего сотрудника Скерского, бывшего на Памире в течение двух лет. Я претендую только на то, что не надо было делать это закулисно, а при свидании со мной прямо сказать, как подобает доброму знакомому, что он связан обещанием. (...)

Нурмету кланяйся и скажи, что я возьму по обещанию на зиму его 10 лошадей – более иметь не положено. Спроси, кому за них отдать деньги за сентябрь, можно ли их передать Байназару"... (Сб.,28.VIII.1893).

Летом Памир ещё изрядно лихорадило. Вторгались на Гунт и Бартанг отряды афганцев, демонстрировали на границе китайцы, за спинами тех и других сновали английские офицеры. В Памирский отряд наезжали инспектировать и руководить генералы и полковники, да ещё экскурсанты, штатские и военные, и всем требовались лошади, припасы, эскорты и средства усиления. Страшный переполох вызвал пропавший было на Бартанге с небольшим разъездом штабс-капитан Ванновский (сын Военного министра!), а с ним 22 человека из Памирского отряда; отрезанный афганцами, он ввязался с ними в стрельбу и отбился, по счастью, без потерь – 30 августа 1893 года первое боевое применение трёхлинейной винтовки. 
Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

Василий Николаевич безошибочно угадывал мирное в общем и целом развитие обстановки вокруг Памира – при всей воинственности демонстраций – отсутствие у кого-либо охоты воевать.

"Ничего сурьёзного". "Верней, что всё кончится мирным разграничением", – успокаивал он жену всякий раз при всплесках уездных слухов.

"Сегодня перехожу в свою отрядную квартиру – тёплая вышла хата, жаль только, что не побелена: усто (мастер – Б.Б.) вместо известкового камня навалил в кирпичную печь простой белой гальки, ну разумеется ничего и не вышло, хотя жёг её, бедную, 6 суток (...)

Ванновский всё ещё в Дарвазе. Я сижу между двух огней вследствие совершенно различных предписаний и мнений о Рошанских делах Ионова и присылаемых мне из Округа. В распоряжениях своих и в переписке вывёртываюсь, как змея, чтобы не задевать самолюбий и не создавать натянутых отношений с Ионовым с одной стороны и упрёков или замечаний со стороны Округа и Области. За бесполезное мотание людей в Рошане, уже оборвавшихся, сильно болею душой. Всего тебе, голубка, не передашь; при свидании, если пожелаешь, прочтёшь вороха, мною теперь получаемые, и тогда только сможешь представить ту громадную бесполезную работу мозга, которую я выношу.

В общем, к 1 ноября, даст Бог, всё уляжется и я вздохну, может быть, полной грудью."

(2.Х.1893).

"Это письмо с прочими пакетами я прошу передать тебе нашего строителя Андриана Георгиевича Серебренникова, который, окончив работы, едет в Маргелан. Прошу его зайти к тебе запросто, без визита. Если можешь, пригласи закусить: водку он не пьёт, но всё сладкое любит, особенно шоколад с хорошим печеньем или пряниками. К завтраку купи розового муската или ханского и бутылку чарасу. Котлеты из курицы будут после Памира хорошим блюдом, а мороженое или крем придадут приятную роскошь.

28 октября нижних чинов перевёл в зимние землянки. Егор Егорович вернётся из Кудары к 8 ноября, о чём передай с поклоном Юзефе Александровне. К завтраку пригласи Юз. Алекс., с которой Андриан Георгиевич хорошо знаком.

Теперь о наших делах..." (Сб.,30.Х.1893).

За 86 дней личным составом Сменного памирского отряда выстроены: приёмный покой с аптекой, офицерский флигель с канцелярией и столовой, помещения для роты, казаков и караула, кухня с хлебопекарней и цейхгаузом, баня и на 2/3 насыпан бруствер "усиленной полевой профили". Сделано сырцового и жженого кирпича 230 тысяч, вырыто каменистого грунта 160 кубических сажен (1280 кубометров), перенесено грунта на носилках и в мешках 65 куб.сажен или 78 тысяч пудов (1300 тонн), облицована дёрном площадь в 102 кв.сажени (410 кв.м.), устроено крыш 345 кв.сажен (1400 кв.м.), сложено сорок утермарковских печей, три очага, одна хлебопекарная и одна банная печь, сделано 60 оконных переплётов и 29 дверных коробок с полотнищами.

"Все плотничные и слесарные работы, подноска материалов и кладка стен производились нижними чинами бесплатно. Вода для глины поднималась на гору до 400 шагов. Воскресные дни назначались для осмотра оружия, мойки белья и бани. На каждого рядового, исключая мастеровых, пало в среднем 347 рабочих часов и хотя люди обносились, но здоровье их и душевное настроение сохранились прекрасно.

Постройка укрепления обошлась в 9135 руб., из коих 6 тысяч руб. отпущенных на ремонт юрт, 1135 руб. оставшихся от предполагаемой командировки на Памир полковника Галкина и 2000 руб. из отрядного кредита. Весь материал доставлялся из г. Ош и частью с Алая."

Сверх таких сказочно скромных расходов капитаном Зайцевым, с разрешения Командующего войсками округа, роздано нижним чинам наградой за постройку Поста 556 рулей из сбережённых сумм.

Эти сведения и цитаты почерпнуты из "Отчёта о действиях Памирского отряда капитана Зайцева в период с 26.IV.1893 по 18.Х.1894 года".

"Все здания и само укрепление капитально построены, как я уже сказал выше, по проекту и под руководством военного инженера Серебренникова, имя которого останется памятником в истории присоединения Памира; он, при невероятно тяжёлых условиях, построил первое русское укрепление на "крыше мира", которое явилось на Памире истинным чудом",– не унимается в своём сочинении пылкий Б. Тагеев, отрабатывая дружеские чаи, невольно ставя Серебренникова в неловкое положение перед сослуживцами; впрочем, и всех других тоже, кого живописал. Так что Василию Николаевичу умолчание о нём Тагеева истинным благом обернулось. Сам же будущий литератор, начав служение музам с мелочных самолюбий, в дальнейшем спохватиться, свернуть с кривой дорожки, уже не сможет...

Капитаны Зайцов и Серебренников сотрудничали с подчёркнутым взаимным уважением, вполне искренним. Василий Николаевич безоговорочно ценил инженерные таланты Андриана Георгиевича и его уравновешенный характер, а тот охотно признавал за неуёмно-находчивым великодушным Василием Николаевичем его служебное старшинство; дружелюбное доверие прочно устоялось между ними.

"Серебренников представлен к ордену. Написал о нём хорошее рекомендательное официальное письмо и хлопочу о выдаче 160 р. за излишний пробытый им м-ц на Памире. Вероятно, будет доволен. О неоконченных работах в донесениях умолчал – окончу сам. Сдала ли ты на почту полученные от него деньги?"... (22.ХI.1893).

Два капитана дружно сотрудничали и в 1894 году. Андриан Георгиевич прибыл на Памир к началу лета для ремонта и достройки Поста и для инженерной съёмки предполагаемой новой базы Отряда "в селении Чим (Харох)", то есть в Хороге, нынешней столице Памира.

"Серебренников аккуратно доставил огурцы, которые съедим завтра, 11 числа, в день твоих и Ольги Дмитриевны именин. Хотел устроить именины я, но приходится отложить до другого разу, т.к. всех офицеров пригласил к себе на обед Мих. Ефремович"... (10.VII.1894).

"Завтра выезжаю я в Шугнан на реку Пяндж с кап. Серебренниковым. (...) Здоров и в приятной компании дорога не тяжела. С собой беру офицерскую палатку и постель без кровати. Валенки, калоши и тёплую одежду всю полностью. При мне будут джигит и Антонов"...

(31.VIII.1894).

"Дорога, по которой я еду, отчаянная: дикие ущелья с мелким кустарником почти без троп; дорога крадётся по откосам среди крупной обвалившейся с гор гальки, каждую минуту боюсь, чтобы лошадь не сломала ногу или бы не оборвала подкову. (...) Письмо твоё от 27 авг. получил под Кой-тезеком 4 числа. Мой компаньон А.Г.Серебренников просит передать тебе поклон" (6.IХ.1894).

Начальник Памира

Покуда Памирский Пост пребывал ещё в развале, вроде бы нескончаемом, капитан Зайцев, дорожа каждым днём и часом перед неумолимо надвигающейся убийственною зимою, терпеливо подгоняя работы, прерываемые то непогодами, то начальственными изволениями, смыслом бытия земного полагал единственно – успокоиться бы, наконец, со своими людьми в тепле зимних квартир, за крепкими стенами, под надёжною крышей...

Но стоило свершиться благополучному новоселию, и Василий Николаевич опять начал искать новые заботы на свою голову.

"Дела становится мало и потому иногда даже посвистываю. Весной хочу устроить Памирскую ярмарку для жителей и постоянный караван-сарай для купцов. Рад, что моё ходатайство исполнено и выслано для продажи туземцам 1.000 пудов провианта9 по 1р.50к. за пуд. Убыток приймется на земский счёт.

Я, кажется, писал тебе, что китайцы с границы ушли, хотя лазутчиков ещё к нам посылают. На днях одного захватил, приказал казакам дать 50 плетей и выпроводить за границу. Вчера получил сведение, что и авганцы из Рошана ушли все до одного в г.Кала-и-бар-Пяндж (ю.з. угол карты). Теперь противу Рукина в Кударе врагов нет и всю зиму можно спокойно есть кашу и спать. Кричать о неприятеле разрешаю только спросонков"... (4-7.ХI.1893).

Отныне, имея неприступный редут противу любого из неприятелей и всей памирской погоды, Капитан полагал должным свободные силы и внимание обратить на благоустройство местного населения реденького.

"На днях приступлю к составлению большого доклада об устройстве Памирского населения: базар, обеспечение продовольствием, пути сообщения, перенесение таможенной линии с Бор-добы на Мургаб, работы на пути, мельница, мечеть, отдача первых учеников в ошскую туземную школу и т.д. (...) Русское знамя надо водворить на Памире основательно и в этом будет наша гордость". (17.I.1894).

Весной 1894 года в сорока верстах от Поста вниз по Мургабу, на урочище Агалхар, силами и умением тех же нижних чинов, которые построили Пост, была распахана горная целина и сделаны опытные посевы пшеницы, ячменя, ржи, кукурузы, репы и бобов на двух поливных участках общей площадью 1.500 кв.саженей (70 соток), а вблизи Поста разведён огород.

За зиму и весну Василий Николаевич дружественными увещательными письмами сумел найти верный тон общения с обоими соседями: афганским пограничным кумайданом (комендантом) и китайским джан-дарином, изрядно ошарашенными приходом-уходом грозных отрядов Ионова. В капитане Зайцеве признали неизбежного соседа надолго. Отношения обоюдного насмешливого дружелюбия, не чуждые подозрительности, однако же и не пахнущие порохом, в дальнейшем удерживались на Памире и при самых нервозных пограничных обстановках.

"Воинственные наклонности китайцев улеглись с приездом из Кашгара на оз.Булун-куль моего соседа, н-ка киргизской лянзы почтенного Джан-дарина, которому я пошлю 15 марта поздравительное письмо с новым Китайским годом по счёту 20-м благополучного правления Государя Гуань-шуя Великим Дайцинским (или Китайским) царством"... (11.III.1894).

Летом частям Памирского отряда приказами генерала Ионова пришлось выдвигаться за три сотни вёрст от Поста к пограничному Пянджу и обошлось – слава Богу! – без стрельбы. В конце августа капитан Зайцев убирал первые на Восточном Памире поля.

"Пробные посадки на огороде показали, что на высоте Поста возможно разводить: капусту, картофель, лук, редьку. Клевер поднялся на шесть вершков и может дать не более одного сбора. Редис и репа успели отцвести и дать семена." На урочище Агалхар "весь ячмень созрел и дал урожай при пробном умолоте сам-десять; репа, которую туземцы особенно любят, дала плоды средней величины; пшеница, рожь, кукуруза и бобы захвачены ранними заморозками и сжаты без зрелого колоса на солому. Ячмень оставлен у волостного Тукура на семена для посева на будущий год".

В "Отчёте" В.Н.Зайцева видится рука судьбы, подвигнувшая именно его обживать Памир. 
Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

Строили и сеяли на Памире и после него, но уж никто – на голом месте и с такой молодецкою спорой хваткою. А Василий Николаевич умудрился ещё поучаствовать, в меру тесных памирских возможностей, в VI-м переиздании своего "Руководства для адъютантов"! Терялось где-то его Предисловие к этому изданию, а его переписка с издателем и редактором по расчётам за печатание на удивление повторяет зеркально историю с его отрядной сметой: там его расходы раз от разу урезались – здесь также неумолимо росли. И всё-таки книга порадовала его очень, придя к нему на Памир зимою. Небольшой удобный фолиант в 900 страниц; он одарил "Руководством" множество людей, просто дружественных ему, зависимых от него и надстоящих и удостоился "очень любезных писем" с благодарностью, искренним уважением и преданностью, в том числе и от генералов.

"Таким языком мне не писал ещё ни один генерал. Порадуйся со мной, если не за меня, то за чинов отряда. При таких отношениях мне легче сделать более добра. Туземцев представлю к наградам человек восемь, а потом буду хлопотать за офицеров". (17.I.1894).

Своим детищем именовал Василий Николаевич в письмах жене строющееся Памирское укрепление; детищем было для него и "Руководство"; детищем воспринял он и вверенный ему Памирский отряд, да и весь Памир с его жителями.

Полуторагодовая вахта Памирского отряда капитана Зайцева была увенчана необычным благодарственным приказом по войскам Округа (№ 357 от 29.ХП.1894).

Командующий войсками, напомнив обо всех славных делах Отряда, благодарил за скорую постройку Памирского Поста и за долгие дальние командировки-разъезды "для туркестанского солдата нет преград и остановок!" Особой благодарности удостоились "опыты разведения на Памирах разных хлебных растений и овощей, что дало в первый год удовлетворительные результаты и в будущем обещает принести ещё большие плоды, если к этому делу будут приложены знание, старание и любовь".

Сердечную признательность выразил Командующий капитану Зайцеву.

Глубокую благодарность – господам офицерам поимённо.

"Молодцам нижним чинам этого отряда за их доблестную Царскую службу объявляю моё душевное спасибо".

Приказ был обнародован в новогоднем номере "Туркестанских ведомостей".

Вон сколько немаловажных для Памира событий и обстоятельств принёс в жертву своему больному самолюбию упорно мостившийся в памирские летописцы Б.Тагеев. А "желая придать описанию походов на Памиры более живой и интересный характер" сочинял обильную крутую беллетристику, губя свой дар. Придумал "юного казака" хорунжего Лосева, его возлюбленную Леночку, отправил Лосева зимовать на Памир...

"Когда человек любит женщину первою истинною любовью, когда в ней сосредоточивается для него один интерес жизни, когда кроме неё ничего кругом не интересует его, тогда самая короткая разлука с любимым существом представляется чем-то ужасным, чем-то чудовищным и невероятным ( и т.д. ещё полстраницы). Ужасная драма разыгрывается тогда в душе человека, он весь сосредоточен на одном существе, все мысли его там, далеко, далеко около его дорогого кумира, он не может, не в состоянии ни работать, ни мыслить ни о чём другом, кроме как о ней, которую он одну любит больше всего на свете. И вот он, как Прометей, прикованный железными цепями рвётся и не может вырваться туда, куда зовёт его этот дорогой ему образ. Сердце его обливается кровью и злая разлука, как древний ворон, клюёт и терзает его на части.

Такая вот буря клокотала в душе Лосева с самого дня выступления его из Маргелана".

(стр.165-6).

Не стоило бы тормошить прочно позабытого автора, человека, безусловно, несчастного, да уж больно нагляден пример, как настырная подмена жизни произвольной книжностью, поначалу вроде бы невинная – не любо, не слушай! – со временем неотвратимо приносит зловещие плоды.

По иронии судьбы, единственный человек в ту пору на Памире, чем-то подобный прикованному Прометею, был опять-таки капитан Зайцев.

Служба-разлучница

Да, единственный человек на грозящем войною Памире 1893/4 годов, как бы прикованный неотлучно к этой горной азиатской полупустыне, был русский капитан Василий Зайцов, он же Зайцев по всеобщей привычке.

На десятом году супружества, счастливого, хотя не безоблачного (жена болезненна – нервы), растя восьмилетнюю дочь и мечтая о сыне, уже тяготясь службою, которую высоко ставил и нёс истово, Василий Николаевич отправился на Памир, дабы достойно завершить свой послужной список, заодно поправив и денежные дела (ведь хворь достатку не способствует).

И одною из первых сверхслужебных забот на Памире стало для него стремление семейных офицеров на побывку домой, благо поводы для этого просматривались. Ему ли было их не понять!

"Б.А.Рукин дошёл до меня благополучно и привёз твой ящик с печеньем так, как сделана надпись: "хрупкое" – осторожно. Спасибо, родная моя. Теперь на каждую вещь, сделанную твоими руками, смотрю, как будто ты сама передо мной с твоими вечными хлопотами и заботами обо мне..." (8.V.1893. Урочище Сары-таш на Алайск.долине).

"Поцелуй наших степенных и малых и кланяйся товарищам, а со мной делай что хочешь, чувствую, что без тебя мне жизнь тяжела, моё золотое солнце. Женю благословляю. (23.VI.1893).

Уже через три дня по прибытии в Шаджан, отправился по каким-то своим безотлагательным делам поручик Рейфельд "за покупками для Шаджанского отряда" (то-то у Кузнецова не было своих офицеров!) Разного рода неудобств и неприятностей перепало Василию Николаевичу предостаточно от этих командировок; кто-то путал и забывал порученное, обратно опаздывали почти все, а один из командированных даже попал под арест в Маргелане за пьяный дебош и был отчислен из Отряда. Однако дома побывали все нуждающиеся, иные по дважды.

"Милая, родная Олюра! Сегодня командирую на свидание с жёнами двух своих юнцов: Вас. Ив. Медведева для сдачи ружей 2 роты в 4 батальон и Кивекэс за мелочами в Маргелан. (...)

К осени хочу командировать Вахнина и таким образом дать вздохнуть всем семейным, благо это зависит от меня. Подумает ли также кто-нибудь обо мне, не знаю"... (27.VI.1893).

Знал, знал Капитан, ему ли не знать, сколь сурово подумано о нём и в Инструкцию записано: единого шагу с Памира не смел ступить он без разрешения на то Командующего войсками округа!.. И самоволить немыслимо, любое происшествие пустяковое в твоё отсутствие – тяжкой виною будет тебе поставлено и оправданий не примет никто!

И соблазнила Василия Николаевича простая такая мысль: зазвать жену к самой границе своих владений в урочище Бор-доба, ровно половина пути до города Ош и дорога там через Гульчу колёсная, разработана сносно!

"...и таким образом состоится свидание без отпусков, на которые лично я рассчитывать не имею права. Пишу об этом, как о мечте при бессоннице..." (Сб.,3.VII.1893).

Мысль эта, как бы в шутку оброненная, разволновала его настолько, что в следующих письмах он путает даты и даже совсем забывает число поставить. Вообще письма его к жене, дневник ему заменяющие, в эти первые недели разлуки с нею полны местами откровений сбивчивых, какие под стать разве новобрачным разлучённым. Жажда свидания овладевает ими обоими, и Василий Николаевич спохватывается, отдаляя неразумную затею на осенние дни, спокойные от работ, военного многолюдства и всяческих происшествий.

"Самое приятное время для свидания будет, когда я провожу Алайский отряд Ионова, Шаджанский Кузнецова и всех начальствующих лиц и таким образом останусь один княжить и владеть Памирами"... (Пн.,19.VII.1893).

Увы! Письмо это Ольга Александровна получит с некоторым запозданием.

Необычайно дорожа одобрением своего супруга, она немало верных житейских правил усвоила, дотоле ей непривычных, и незаметно как-то отучилась робеть на каждом шагу, когда робеть и вредно, и даже грешно, и оттого может портиться характер.

Эта привычка робеть и оглядка на деспотизм чуждых мнений въелась ей в плоть с полусиротского девичества и детства. Но ведь и Вася – капитан Зайцов – тоже в сиротстве рос, а решимости у него на дюжину удальцов достанет! И, махнув рукой на разные там опасенья-оглядки, Ольга Александровна в 20-х числах июля сюрпризом собралась к мужу в Бор-добу.

А у капитана Зайцева на "крыше мира" самое начало стройки, когда каждая ерундовина ещё норовит наперекосяк пойти и поперёк застрять, и самый разгар толчеи людской: оба Памирские отряда у него в подчинении и приходят на Памир люди Ионова, старожилами здешними себя понимающие, и новый Командующий войсками Области приезжает смотры-манёвры проводить, и тонкая дипломатия войсковая благоухает густо. Чудом узнав о сборах жены, с ужасом уразумел Капитан, до чего уловлен Лукавым! И полетели на Ош гонцы с записками увещательными – остановить! отговорить!..

"Дорогая моя Оля, ты воистину поступишь, как перелётная птичка, если выедешь из г.Ош в число и день, назначенный самой себе..."

Слава Богу, обошлось! Обошлось пристойно, будто и не бывало ничего. Всё же ближайшими письмами Василий Николаевич как бы оправдывается перед женою, расписывая занятость свою и дурную погоду. Письма эти деловиты и кратки сравнительно; так до конца сентября.

"Каждый день убеждаюсь, что выехать мне из отряда нельзя даже на два дня. К сегодняшнему дню за обед сходятся я, Медведев и Тапильский, остальные все в командировках. Рота без офицера. Что же будет, если я уеду?"... (7.IХ.1893).

Но схлынула летняя страда, и послания в Ош, как прежде, наполняются семейными и родственными житейскими наставлениями, всегда дельными и доброжелательными, поклонами-приветами соседям и сослуживцам и сердечным участием ко всем; денежные расчёты, иной раз копеечные, пестрят в его письмах, нередки и широкие жесты одариваний и материальной поддержки, порою вовсе посторонним лицам и неблагодарным заведомо.

И Женя-дочурка, не позабытая папиным благословением ни в едином письме, опять занимает главное место возле мамы. Василий Николаевич не надышится своей дочкой, однако требователен и даже суров; строчки, лично к ней обращённые, и целые письма, адресованные ей, выводит очень старательно. 
Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

"30 Маия 1893.

Милая родная моя Женюра!

Твоё письмо написано красиво, но меня не порадовало. Если будешь лениться и не слушаться мамы, я тебя не буду любить и перестану писать письма.

Все мы живём в юртах, мам и детей не будем видеть больше года. Скучно, Женичка, без деток... Развлечением, весельем и отдыхом нам служат:

1) Петух с курицей, которых я купил в Гульче. Ночью петух весело кричит "Ку-ка-ре-ку", а курочка иногда дарит яичко для теста на пирог из рыбы. Стряпает Антонов. Он позабыл, как заводить хворост. Напиши, если знаешь, или попроси указать нам нашу дорогую мамочку.

2) Кот; он один, без кошки, и поэтому скучает. Постоянным мяуканьем надоедает до того, что мы гоним его из юрт.

3) Большой рогатый козёл. На него солдатики навесили красных лоскуточков и он важно, потряхивая бородой, ходит по крепостному валу.

4) Маленький серый медвежонок, блудливый. На днях пришёл в юрту Эттингена, лапой с большими когтями открыл ящик с сухарями и половину съел. Были у нас четыре утёнка – он и до них добрался. Ко мне принесли маленького серенького зайку; два дня его кормил, а теперь он куда-то без спросу убежал и я боюсь, что он, бедный, тоже попал в лапы медвежонка. Придётся посадить его на цепь.

Наша лошадка-казак оказалась лучше купленной белянки. Все высокие перевалы я ехал на нём; он вынес тяжелый путь хорошо и ногами не болел. Хотел к вам вернуть казака, а теперь жаль расставаться"...

Мир таков, каков есть; Капитан не красил дочкино бытие злато-розовым колером и не грузил тенями потустороннего: бережёного Бог бережёт.

"Антонов о цыплятах заботится и приучил их спать в корзине из-под яиц. Курица с петухом изволят проводить ночь на юрте. Зимой устрою приличное помещение. Скажи Женюре, что медвежонок косолапый Мишка без спросу пошёл в конюшню, лошадь ударила его копытом (лягнула два раза) и он издох"... (31.VIII.1893).

"Женюру поцелуй за письмо – верно, что казак приносит её много удовольствия, о чём я и заботился"... (1.XI.1893).

Правда, удовольствия Жени – папина забота далеко не первая; гораздо насущнее для него дочкино здоровье: гланды капризные и "жизненные зубы", трудно режущиеся на смену молочным, её безоглядные дружбы со сверстниками, взаимное доверие к родителям, внимание к другим старшим. За каждою подробностью дочкиного роста-развития Василий Николаевич различает картину взрослого будущего Жени и терпеливо, последовательно старается пестовать у неё ясный взгляд на мир Божий.

"От игры с Аркадием запретом Женю не остановить – будет хуже, начнут играть в прятки. Давай свободу игры, но непременно под постоянным присмотром своим, или Авдотьи. Из двух зол надо выбирать меньшее"... (8.VI.1893).

"Рука у Женюры наверно болит от напряжения мускулов, как это бывает с каждым при непривычных работах. Это дело пустое и, пожалуй, полезное"... (7.ХI.1893).           

"Поцелуй Ритуню и Борю за хлопоты по стряпне. Печенье не изящное, но сладко-вкусное и с кофеем съедим с удовольствием. За их стряпню и Жене в жалованье за июль посылаю серебряных пятачков на два рб. 50 к.

Это письмо передаст тебе мой любимый джигит Ислам-бай, которого прикажи угостить"...

  (10.VII.1894).

Ежемесячное жалованье в 50 копеек было определено Жене в марте ко дню её рождения и на условии – отдания ею не менее десятины в церковь на украшение храма и десятины нищим, а при желании потратить разом копеек 80 или рубль, чтобы старалась сберечь от одного месяца на другой. Если бы свести воедино личный пример Василия Николаевича и его руководящие суждения о занятиях и воспитании Жени, сложилась бы исчерпывающая воспитательная программа, правильность которой подтверждена будет всею взрослою жизнью Евгении Васильевны.

"Больно не то, что Женя не слушается, а то, что ты падаешь духом и доходишь до сознания бессилия, вызывающего нервные слёзы. (...) Лично я ещё прорываюсь, имея дело с сотнями воинских чинов, туземцев и расстраиваюсь делами, но надеюсь к возвращению в г.Ош выработать такт и ровность; выдержку без повышения голоса. Тебе, Олюра, с одной дочуркой выработать себя много легче (...) Итак, бросив мысль делать дочь энциклопедисткой, старайся подметить в ней особенные наклонности к чему-либо ей нравящемуся и пока развивай их, разумеется, если они хороши в нравственном смысле. К чистоплотности можно приучить, не прибегая к наказаниям, а обыкновенной настойчивостью. Случаи лживости и вывёртывания пусть Женя сама пишет мне под твою диктовку – скажи, что так папа приказал, а если не захочет, то напиши мне сама и ей прочитай. Фальшивой хитрости и ложной находчивости прощать нельзя, ибо это касается уже нравственности будущей женщины. (...)

По строкам твоим я всегда сужу твоё расположение и когда ты в духе, и мне весело, целый день красится твоим здоровьем и улыбкой." (Сб.,23.Х.1893).

"Радость Жени, любовь её к тебе веселит меня сильно. Дай Господи, поднять её на ноги здоровой душой и телом. В воспитании ты поставь себе целью убедить Женю в том, что она способна к добру и не способна ко злу. (...) Для развития воли надо всеми мерами стараться развить в ребёнке доверие к самому себе, веру в свои силы, должно убедить его в том, что он может сделать то или другое и этим ты пробудишь желание и силы преодолевать препятствия, то есть разовьёшь в Жене волю. Для любви к общественности надо не допускать ребёнка к замкнутости в самом себе. Если Женя вырастет в атмосфере любви и веселья, то образуется такой запас его, что ей хватит на всю её жизнь. Напротив, ребёнок, неумело задерживаемый на всяком шагу и по всякому поводу, уходит в себя, в свою неопределённую грусть и в результате из него образуется несчастный, слабый, легко обескураживаемый человек. Дурное настроение содержит в себе в зародыше все бедствия неуравновешенных натур"... (Вт.,25.I.1894).

И всё же сквозь эту праведную озабоченность Отца семейства, покинутого где-то за тремя далёкими перевалами, сквозь неотвязные заботы Начальника отряда, оставленного зимовать за облаками, всё же томят его, прорываются бурные летние настроения.

Восхождение

"Уж грешным делом, сознаюсь, хотел к тебе нагрянуть сюрпризом дня на три в ноябре, да должно быть пакеты с перьями на печатях (экстренные -Б.Б.) не дадут мне возможности удрать. (...) Теперь свой отъезд откладываю на Декабрь – авось, когда всё заледенеет, не будут высшие власти пороть горячку"...(19.Х.1893),– рука его будто бы сама собою водит пером, будто позабыл Капитан, что кроме трёх дней в Оше, потребуется не менее недели доехать туда и столько же обратно...

И встала зима. Перевалы на Ош к декабрю занесло непролазно, Талдык в особенности! Почта пошла через Маргелан – до трёх недель в один конец... И неслабеющее влечение супругов, высветляясь, возвышается, и Василию Николаевичу временами открывается нечто, ясновидению сродни.

"С 10 числа вожусь с опытами над солдатскими консервами (щи из говяд., рагу, гороховая похлёбка, жаркое), которых прислали мне 15.000 порций, каждая в особой жестянке.

Вечером 11 числа (четв.) я почему-то был в особенно приятном настроении и главное в непосредственном соседстве с тобой. Самовар шумит, в гостиной матовая лампа приятно ласкает глаз, в спальне лампа с зеркальным отражателем, я два часа хожу из комнаты в комнату при полнейшей тишине и твой образ меня не покидает; так и кажется, что ты в соседней комнате, зовешь меня... Прекрасному настроению духа способствовал и Ал.Ник. своей игрой на цитре; он

в короткое время освоил её и играет свободно на слух и по нотам. С ним, кроме цитры, есть окарина и скрипка, чему я очень рад. Как подвигается твоя музыка?"... (10-13.ХI.1893).

Через полтора месяца, в Рождественский сочельник, посещение Василия Николаевича семьёй в его памирской квартире повторилось в точности: послеобеденный самовар, думы о своих, по-домашнему пребывающих совсем рядом, в соседней комнате... "Приятно пить чай в таком соседстве"... Только цитра поручика Уфимцева Алексея Николаевича молчала на этот раз.

А незадолго перед тем очередное письмо с Памира принесло Ольге Александровне внятный пересказ недавнего сновидения её супруга, военного сновидения, служебного, да слава Богу, с благоприятною развязкой.

"В ночь на 3 Дек. видал такой сон: завтракаю с Корольковым. Получил от тебя письмо, что явилась шайка, волнующая народ, а в другом месте какой-то проповедник. Я горячо стал доказывать необходимость немедленно их уничтожить, т.к. соединясь два врага могут принести много зла. Через час после завтрака приходит ко мне в каком-то саду Корольков и говорит, что решился немедленно послать из моего отряда 7 казаков поймать и повесить предводителя шайки, а против проповедника – 20 чел. под командой сотника Шнырова. Думаю себе, молодец, расшевелился и иду лично известить тебя о таких решительных мерах. Длинный мост, а внизу ты без Жени. Хорошо видел и помню твоё лицо. Кричу, чтобы выходила ко мне, но было так высоко, что по берегу подняться нельзя. Оказался какой-то тёмный узкий коридор под мостом; я спустился в него и, встретив тебя, вывел /неразборчиво/ из темноты на свет. Более ничего не помню"... (4-7.ХП.1893).

Этот сон вклинился мимоходом посреди многих разных поручений в Ош, казённых и семейных, посреди раздумий Капитана о службе и семье, и потому позабылся вскоре и навсегда.

Более снов памирские письма Василия Николаевича, пожалуй, не содержат. Между тем, в пересказе того декабрьского сна ясно прочитываются Андижанские события мая 1898 года и участие в них подполковника Зайцева и генерал-лейтенанта Королькова, внезапное для всех, а для Н.И. Королькова ещё и случайное.

Забылось в связке писем и другое предчувствие Капитана, краткой тенью провеявшее за восемь месяцев до рокового исхода.

"О болезни Государя ты сообщила мне большую новость. Как будто кольнуло что-то в сердце, но потом я успокоил себя почему-то лёгкой простудой. Дай Бог, чтобы моя мысль оправдалась. Да продлит Ему Господь здоровья до полного совершеннолетия Наследника Престола. Вообрази страх и горе любящей жены Государыни, теряющей со смертью друга весь смысл Ея жизни"... (5.П.1894).

   

Тревожные прозрения Василия Николаевича его духовному восхождению не препятствовали, скорее, были обусловлены им. Здоровье его всю осень и зиму тоже на подъёме, забылись все болячки неудобные, "даже ревматизм в руке прошёл, чего на Памире никак не мог ожидать". Здоров и весь отряд в целом; ни зубных болей нервных, как у Ионова, ни "Кузнецовских кровохарканий" и ревматизмов ни у кого нет и нет цинги, наибольшие опасения внушавшей.

"Укрепление Памирское.

24 Декабря.Сочельник. Уборка утром выгнала меня из комнаты: пол /нрзб/ даёт много пыли. Люди отряда со смехом, весело кончают на Мургабе каток из снегу, поливая гору водой. В три часа квартира выглядит чистенько, но под балками виден снежный налёт от промерзания крыши; ночью был мороз в 38*Р (45*Ц). В четыре часа сходил в баню, а в пять явился ко мне вызванный для встречи нового года Б.А.Рукин, сделавший из Кудары 220 вёрст в пять переходов; причём, при настоящих морозах, две ночи спал под камнями и раз на р.Кокуйбель-су провалился вместе с лошадью в воду. (...)

В роте, в свободном помещении 3-го взвода на среднем столбе повешены образа с прибитой под ними планкой для восковых свеч; пред вечерней зарёй будет всенощное бдение с молитвочтением и пением; завтра в день рождения Спасителя – часы, после чего поздравлю отряд с праздником...

25 Декабря. Молитвопение окончено, дал людям отдых до Крещения. Все бодры, цинги пока, благодарение Господу, нет. (...)

Будь у нас священник и настоящая праздничная служба, много бы скрасилось Рождество Христово. В 10 часов утра приходили ко мне три славельщика, с ними я помолился пред освещённым восковою свечёй образом св.Симеона Верхотурьинского и на душе стало легко.

26 Декабря катался на коньках. Нижние чины разучивают Максимилиана и новый хоровод, а после обеда все на снежной горке катаются – кто на доске, кто на обледенелой коже, а кто и на собственных салазках. Всему отряду сшил тёплые штаны, простёганные на шерсти.

27 Декабря. Долго ходил по крыше офицерского флигеля, высматривая за 5 вёрст почтового джигита, но напрасны были ожидания – он не явился... Ночью мороз был в 40*Ц. Ветру нет, снег в долинах на вершок. (...)

31 – решил на станции Каракуль и Музкол послать по третьему почтовому джигиту. За неполучением шампанского праздновать новый год буду завтра в 12 час. дня, а не ночью. Вечером посидим у Рукина по случаю дня его рождения.

1 Января. Поздравил роту и произвёл одного – в старшие унтер-офицеры, двух – в ефрейтора и двух казаков в приказные. (...)

2 Января я получил три твоих письма от 10, 15 и 18 Декабря. Почта из Маргелана шла 14 суток. По долине Алая и через перевалы почтари несут сумки пешком"... (2.I.1894)

Дальнейшая история Памирского отряда покажет, сколь велико здесь значение личности Начальника. Лукавый, разумеется, никогда не дремал, однако успеха далеко не всегда добивался. Ни в едином письме капитана Зайцова не выплеснулось отчаяния или раздражения, но и самые невесёлые по содержанию тоном своим бережны и задушевны неизменно.

"Дорогая моя Оля! Письмо от 8 янв. получил вчера 23 числа и нахожу в нём целый лист лишнего труда о кумушкиных толках с базарного переулка. (...) Сказать что-либо В.И. у меня не повернётся язык; мне будет стыдно за одну мысль его, что сообщила это ты, без фактов, со слов других. (...) Я могу с готовностью отпустить мужа из отряда для свидания со скучающим больным другом или ребёнком, но командировать офицера для окарауливания жены считаю позором и никогда этого не сделаю. Такими свиданиями жену не уберегёшь, да и беречь не стоит.

Ради меня не допускай у себя в доме униженья чьего бы то ни было имени и тем заслужишь только большее уважение. Ответ на бабьи излияния простой: в делах интимных я не могу ничем пособить, а потому прошу Вас мне об них не говорить. (...) Дай Бог тебе выровнять свой характер и выгнать вспыльчивость, которую я в себе преследую и вот уже три м-ца, как ни разу не горячился. Будем останавливать друг друга и авось исправимся"... (Вт.,25.I.1894). 
Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

Искушение

Весна 1894 года была ранняя. Первое дыхание её на Памирском Посту услыхали ещё на Сретение Господне, а к Маслянице она уже веяла вовсю.

"20 февраля. Тепло +20Р, облачно, солнца нет, в 3 часа снег при температуре 00. Нижние чины ловили рыбу двумя новыми бреднями; тяга лошадьми. Прогулка за 10 вёрст; вечером болят ноги. Начинается перелёт птиц; первыми показались атайки, чибисы (луговки) и гималайские бекасики. Весенний ветер третий день ЮЮЗ".

6 марта на Пост пожаловал ранний гость – путешествующий молодой швед Свен Хедин, счастливый, что забрался в этакую даль да в такую лютую пору и нашёл тут очаг привычного европейского быта! Из Маргелана он рекомендовался двумя записками на французском; с лексиконом записки перевели и ответ пригласительный отписали, но вести разговоры по-французски никто на Посту не умел, а Кивекэс, по-шведски разумеющий, как на грех – в Ташкенте... Капитан Зайцев хмурил брови в предчувствии неприятного положения – слава Богу! – обаятельнейший швед говорил по-русски!

Этому чудесному языку он обучился ещё десять лет назад, служа домашним учителем в семействе Нобеля в Баку!10 Он в полном восторге от Поста, от русских в Туркестане! От русского радушия повсюду – от Петербурга до последней сибирской почтовой станции!..

Он поражён дружелюбием и бескорыстием, с каким генерал Певцов Михаил Васильевич предоставил в его распоряжение результаты своих многолетних наблюдений в Азии! Здесь умеют ценить серьёзные намерения!..

В Ташкенте у губернатора барона Вревского он прогостил целых семь недель, барон отнёсся к нему, как отец родной! Для точных астрономических наблюдений у него с собою два хронометра: один выдан ему Шведской академией наук под солидный залог в шестьсот крон, а другой хронометр дали ему из Ташкентской обсерватории безо всякого залога!..

В Маргелане у губернатора Повало-Швейковского он гостил три недели и подружился со всеми маргеланскими офицерами! Между прочим, один из маргеланских друзей сказал ему, что Памирский Пост чисто рай земной, потому как там нету женщин! О, вряд ли следует соглашаться с таким взглядом на женщин, однако же столь мирных, весёлых и товарищеских отношений, какие господствуют в гарнизоне укрепления, поискать да поискать!.. Памирский Пост есть вынужденный грозный протест против узурпации законных прав России!..

Восторженного заморского гостя памирцы готовы были на руках носить, нянчили наперебой, как умели; в это первое из своих посещений Памирского Поста Хедин прогостил три недели.

И началось некоторое приземление Василия Николаевича, невольное и незаметное, с приятностию даже, а пожалуй. что и с пользою. Свен Людвигович хороший фотограф и охотно снимал офицеров и всё подряд, написал восторженную статью про отрядное памирское житьё и про Начальника отряда, отослал в "Туркестанские ведомости" и в шведский журнал. Василий Николаевич в долгу не остался, рассказал о своём госте и его научных планах тем же "Туркестанским ведомостям" и "Ниве". Правда, некоторые снимки Свена всё же отправил в Ташкент, на цензуру Командующего. И свеновы пылкие рассуждения о занятии Сарыкола – для пользы России и славы памирских войск! – всерьёз не принимал, шутил-отнекивался: мол, не в капитанских чинах стратегию решать, не ротой же атаковать Поднебесную...Ясное дело, будет отдан приказ, пойдёт капитан Зайцев и в Сарыкол, и далее, куда прикажут!.. Вот прямо сейчас – ох, не хотелось бы! Прежде бы дома побыть вволюшку...

Ещё зимой утешал он жену, что проповедует полный покой на Памире, чтоб никакие пограничные осложнения не задержали бы его тут дольше начала лета. Да только вот время, бежавшее вперегонки с достройкою Укрепления и приятно утихомиренное было новоселием, пошедшее было в ногу с размеренным бытом гарнизона, вдруг сделалось каким-то тягучим-вязким...

"У меня жажда к уничтожению времени. Ты не можешь себе представить, с каким удовольствием я по утрам срываю листок календаря с прошедшим числом"... (16.Ш.1894).

Близилась Пасха. За четверть века забот-хлопот с подчинёнными Капитан достаточно узнал род людской, очень способный удручать безнадёжно сынов своих. Примирение с этим и новые силы неизменно обретал он, памятуя сыновне о крестном пути Сына Божия, увенчанного Воскрешением. Сколько помнил себя, Воскресение Христово все вокруг встречали как ближние, все глядели приветливо. И последние года радость Светлого Праздника разделяла с ним родная семья, верный жизненный друг Оля и родная дочурка, родительский образ во плоти. Тоже, должно быть, грустят теперь в опустелом доме, а его привет праздничный найдёт их нескоро...

"Мыслию приветствую Вас Христос Воскрес! Во второй раз в жизни своей я встречаю этот великий исторический незабвенный для христиан праздник в пустыне при походной обстановке. В первый раз в 1873 году при движении в Хиву тёмная пасхальная ночь проведена в палатке среди песков остановки Аяк. Вой страшной бури заглушал наше пение. Ветер сбивал с ног денщиков, греющих чайники. Но тогда я был одинок, далеко от родных, жаждал отличий и мне не тяжело было разговляться из солдатского котла. (...) Вторая Пасха на Памире тяжела отсутствием Вашим; горечь этой таинственной ночи надолго останется в памяти...

Под впечатлением дум об учении Спасителя, я анализирую теперь свою душу и во мне прочно укрепляется всепрощающее начало. Мстить кому бы то ни было я никогда не был способен, но некоторой чёрствостью, суровостью охвачен был в достаточной степени и, кажется, искусственно, вопреки своей природе. Отбросить этот недостаток надо и кажется нетрудно для сердца, но умягчится ли соответственно этому язык, выражение лица – не знаю"... (1.IV.1894)

После Пасхи Василий Николаевич, с осени настроенный на скорое возвращение домой, начал обдумывать свой памирский огород, отнюдь не намереваясь дождаться с него урожая. "Помирать собрался, а хлеб сей",– было из первых заповедей России. А сроки замены Отряда раз от разу переносились на поздние-ранние, больше-то всё на поздние, и обсуждениями этих частых перемен-отсрочек полны капитанские письма; хотя и должен бы заметить он, что ранее сентября войска с Памира пока ещё не уходили...

Сменный отряд капитана Скерского Александра Генриховича пришёл на Мургаб только 29 июня; торжественная встреча отрядов повторила в точности прошлогоднюю, только теперь встречающим был Зайцев, а Скерского сопровождала на Памир жена Софья Георгиевна. Она ехала в сторонке верхом в мужском костюме, загорелая и усталая от длинного перехода. Начатую

было отрядными джигитами байгу (козлодранье), Капитан прекратил "ради прекращения пыли". На Посту солдатикам был приготовлен обед, полчарки спирта "и лакомство – хлеба на два дня, особенно приятное после долгой еды сухарей"...

Вослед за отрядом Скерского потянулись на Памир части генерала Ионова и был образован Объединённый Памирский отряд под его командою, при начальнике штаба подполковнике Юдениче Николае Николаевиче.

Юденич и Скерский были генштабисты, как и Поликарп Кузнецов. Василий Николаевич, тонкостям штабного планирования не обученный, схватывал, однако, памирскую обстановку не хуже посвящённых. Британия, привычно возбуждая против России её соседей, воевать всерьёз не способных, вдруг схлопотала стремительное военное освоение Россией Памира, освоение прочное, совершаемое без видимых усилий и открывающее возможности в любой момент действовать отсюда достаточными силами как в направлении Кашгарии и Бадахшана, захваченных нынешними хозяевами совсем недавно, так и за Гиндукуш, где Британия только ещё осваивалась на своих новых неспокойных окраинах. Решительно помешать России при таком положении могла бы только угроза европейской войны, при которой сама Британия оказалась бы в Азии, как в пороховом погребе. А потому Ей оставался не раз Ею испытанный приём: приняв позу миротворца в чужих спорах, стабилизировать памирскую обстановку при наименьших для себя потерях. В письмах капитан Зайцов видел себя участником памирского разграничения в лето 1894-е; ошибся он не намного – слишком громоздкая махина расшевелилась – решения были согласованы к осени, но церемония разграничения состоялась уже на следующий год.(И дорогим гостем Англо-Русской пограничной комиссии опять окажется "милый Свен Хедин").

А пока соседи напоследок усиленно демонстрировали вдоль желательных для себя будущих границ, испытывая решимость обычно медлительной и благодушной России.

Однако на сей раз памирские войска были решительно выдвинуты в Шугнан и на Пяндж – к границам Бадахшана и Сарыкола. Ко времени, когда Василий Николаевич рассчитывал, сдав памирские дела, отбыть в отпуск, почти весь его отряд оказался разбросанным на Пяндже, сотнею вёрст подалее от Памирского Поста, чем в прошлое лето.

Хлопот капитану Зайцеву резко прибавилось и это бы ещё полбеды, кабы не одолевало его преждевременное чемоданное настроение, когда все помыслы устремлены к дому, а тело, пребывая в службе, повязанное привычною дисциплиной и ответственностью, прилежно исполняет бесчисленные опостылевшие действия. И здоровье Капитана стало сдавать – в середине лета! Начались нервные зубные боли, пришлось вырвать один за другим два зуба...

"Ты не можешь представить, Олюша, какая апатия и лень меня обуяла. Казённую бумагу видеть противно. Отчёт вперёд не двигается, да и текущую переписку почти забросил. (...) Приказы по отряду лежат не подписанными дней по 10 – противно читать, обдумывая отчётное и денежное значение каждого параграфа. Вот до какой апатии дошёл твой деятельный Васюк, теперь ежедневно думающий о тебе. Подними и поддержи меня ещё на остальные 5 лет службы, изрядно мне опротивевшей, главным образом потому, что часто приходится слышать укор за собственное Я, которое ни в каком чине на военной службе иметь нельзя"... (7.VIII.1894).

На другой день после отправки этого письма, Пост навестил путешествующий туристом гвардеец штабс-капитан Владимир Христофорович Рооп, проездом по дороге в Ош. Тотчас за ним приехал Свен Хедин, так и не сумевший покорить Музтаг-ата, а вскоре прибыл Начальник инженеров Округа генерал Клименко, инспектировать новое укрепление. Особенно напряг Капитана приезд Свена. Где-то в середине июля Василий Николаевич получил очередное свеново письмо из Кашгарии; проникнутое, подобно прежним, пылкой признательностью и подкупающей откровенностью, это письмо весьма озадачило Капитана, чем он, однако, не поделился ни с кем.

В своей обычной бойкой манере Свен сообщал о своей переписке с окружными генералами, благодарил за присланную ему фотобумагу, сообщал о своих переездах, работах и планах. Да вдруг, с тою же непринуждённостью: "...я предполагаю посетить Вас дня на два, чтоб показать Вам в деталях стратегическое положение и громадное значение для России Сарыкольской долины. На мой взгляд, Ваше настоящее положение чрезвычайно неблагоприятно. Вы изолированы, заперты со всех сторон и не имеете выходов с Вашего плато. Если Вы станете хозяевами Сарыкола, Вы будете иметь в руках важный в стратегическом и торговом отношении Мын-теке (перевал в Индию – Б.Б.), также как прекрасные дороги в Кит.Туркестан через Гез и Яркенд-дарью и связь между Кашгаром и Яркендом. Сарыкол в тысячу раз лучше одарён природой, чем Ваше безлюдное плато. Там великолепные пастбища, большие киргизские аулы, масса баранов и яков. Если Вы завладеете Сарыколом, Русский Памир приобретёт громадное значение. Следует при этом вспомнить, что раньше эта часть Памира принадлежала Худояр-хану! Китайцы не имеют никакого законного права там основаться. Консул Петровский вполне разделяет моё мнение.

Вот сколько в настоящее время китайцев в Сарыколе:"...– следовал подробный обсчёт численности и вооружения всех семи китайских гарнизонов и двенадцати пограничных караулов в Сарыколе с указанием чина командиров. Китайцев набиралось всего-то человек 400, огнестрельное оружие лишь у половины из них и все они отчаянный распущенный сброд.

"Киргизы их ненавидят и надеются, что приход русских вскоре возможен. Они просят меня содействовать. Единственная вещь, которую Вам остаётся сделать, это занять этой осенью Сарыкол. Быть может, скоро это будет невозможно, если граница будет установлена в Петербурге лицами, которые не понимают важности вопроса.

Если Вы подождёте ещё три недели, я приеду к Вам, чтоб показать детально на моей карте положение страны, и я могу Вам тогда дать ещё другие сведения. Моё мнение о Сарыколе я сообщил уже барону Вревскому, генералу Повало-Швейковскому, барону Остен-Сакену и посланнику Зиновьеву. Вы мне окажете большое одолжение, если будете так любезны, что напишете несколько строчек о моём летнем путешествии Романовичу в Ташкент, таким образом в Стокгольме будет известно, что я здоров. Конечно, политическая часть должна остаться между нами и Вашими офицерами"... Приветы, наилучшие пожелания...

Отродясь не получал Василий Николаевич столь щекотливых посланий. Уж он-то прекрасно знал международность частной заграничной переписки! Попадись это письмо тому же джандарину... Не исключены и другие нехорошие расклады. И Памир, как на грех, наводнён войсками... И Василий Николаевич, сугубо обременённый обеспечением военных отрядов, карабкающихся памирскими тропами, приложит немалые старания развлечь, отвлечь любезного гостя, дабы сообразил тот: не здесь, не сейчас и не им грешным путаться сарыкольскими делами.

И пылкого скандинава закружит, обезоружит насыщенность капитанской культурной программы – дальние прогулки по Мургабу в самодельной каркасной лодке из парусины, после которых все мокрые "как лягушки", ночные застолья с китайскими фонариками и пеньем "целых опер", дегустация свежих плодов земных – редек, редисок и репок, луковиц, капустных листьев и картофелин – взращённых прямо возле Поста и на Агалхаре, куда добирались целым верблюжьим караваном... О Сарыколе Свен не помянул и на Посту на сей раз не загостился.

Вот когда сослужил добрую службу Василию Николаевичу его памирский огород, требуя хозяйского глаза и вытесняя неприятные настроения. Были, были у Капитана и немалые резервы прочности: стоило придти приказу на возвращение в Ош – немощей его как не бывало; в приятной компании инженера Серебренникова поспешил он на Пяндж, собирать свой отряд.

"Здоров вполне и духом бодр. Пишу это письмо в 7 час. утра и рука коченеет. (...) До 10 октября придётся сделать верхом 1.100 вёрст. Мне-то ничего, а вот выдержит ли моя каратегинская лошадка"... (6.IХ.1894). 
Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

25 сентября Капитан благополучно привёл всех своих людей на Мургаб, 28 проводил Отряд в Ош, сам задержался на двое суток для завершения формальностей, а 3 октября от озера

Кара-куль отправил жене своё последнее памирское письмо.

"Сегодня догнал свой отряд. Здоров и продвигаюсь вперёд благополучно. 15 Октября буду в 12 верстах от г.Ош в селении Мады, а 16 в 12 часов и верней в 11 1/2 вступлю в г.Ош. Тотчас по приходе буду просить священника отслужить на площади сначала панихиду об оставленных на Памире11, а затем благодарственный молебен о благополучном прибытии.

Вчера занесло нас снегом и мороз был изрядный. Больше всего надоедает холодный встречный ветер. 7-го числа перевалю Талдык и при дровах 8-го числа сделаю днёвку. 13 будет днёвка в Гульче. Обнимаю тебя и Женюру".

Возвращение в уездный городок Ош отряда капитана Зайцева официально наблюдал важный нежданный гость – английский офицер Уотерс (Ватерс); внешний вид отряда оставил у наблюдателя самое благоприятное впечатление, о чём он и доложил в своём отчёте.

Солдаты в белых фуражках и белых рубахах, в красных кожаных штанах и чёрных высоких сапогах, вооружённые новейшими русскими трёхлинейными винтовками, после года жизни на пустынном высокогорье и трёхнедельного пешего марша выглядели сильными и здоровыми и смотрели бодро. Каждый нёс шинель, вещмешок и часть палатки. Не было у отряда ни добычи, ни каких-либо других примет завоевателей, и радость солдат возвращению к обжитым уютным местам разделял всякий встречный и поперечный, будь он русский или киргиз, таджик, узбек...

О встрече Отряда рассказали и "Туркестанские ведомости" от 27.Х.1894 года заметкою за подписью "Житель"; церемония встречи прошла в точности, как намечал в своём письме капитан Зайцев.

"...По прибытии отряда на церковную площадь, перед ним и встретившими его тремя ротами баталиона были отслужены: панихида по умершим в отряде нижним чинам и благодарственный молебен.

В 1 час дня в Военном собрании состоялся семейный завтрак, на который были приглашены все состоящие на государственной службе и английской службы маиор Уотерз, приехавший в Ош 15-го числа. Между другими тостами был провозглашён и тост за здоровье Королевы Великобритании и Ирландии, Императрицы Индии, на что маиор Уотерз отвечал по-русски соответствующим тостом. Завтрак вышел на славу и отличался в высшей степени задушевным характером."

В своём отчёте Уотерс оценивает численность русских войск в районе Памира примерно в 800 человек. Прекрасно зная, что в Северной Индии постоянно бывают атакованы местными племенами не менее многочисленные отряды и гарнизоны, он подчёркивал с глубокой симпатией открытость, доверчивость русских, общую мирную, домашнюю обстановку в Фергане и вокруг Памира.

За Богом молитва и за Царём служба не пропадут

Новый 1895 год Василий Николаевич встречал, вполне приобвыкшись в привычной домашней призабытой обстановке, тоже и в батальоне, совсем прежнем, неизменном, но с удивлением признав, что Памир, этакий триумфальный и, казалось бы, изжитый – от второй памирской зимы вырвался он с таким облегчением! – а Памир и в уютном беззаботном Оше не отпускает его. Тесновата ему рота после Памира, а дома... Дома грустновато без Памира. Столь многое важное прояснелось для него на Памире и утвердилось, что и сам он, похоже, переменился, как выросшая за эти полтора года родная дочурка, кровное детище.

Памиром он думал завершить службу, да и жалование Начальнику Памира почти губернаторское. Производства в подполковники, конечно, жаждал, но и опасался, производство грозило переводом неизвестно куда – вакансий для этого чина не предвиделось ни в Оше, ни в Маргелане, да пожалуй и в Округе. А в 1895 году, траурном по кончине Государя Александра III , никаких производств не полагалось вообще. Он оставался безупречным ротным и капитаном уже десятый год. И этой гримасой судьбы даже не шибко огорчился, ибо крутые перемены службы и контузить могли.

Он было собрался в законный долгий отпуск, отдохнуть и переждать своё безвременье, а ему вдруг предложили – принять начальствование Ошским уездом! Пока на правах исполняющего эту должность. Недолго раздумывая, отпуск он отменил, перевёлся из строевой службы в Военно-народное управление и с 29.V.1895 года принял Ошский уезд после подполковника Громбчевского Бронислава Людвиговича. 26 февраля следующего года капитана Зайцова, наконец-то, произвели подполковником ("за отличие") и утвердили в занимаемой должности. ("Исполняющим должность" командира роты он пробыл в своё время вдвое дольше – 20 месяцев!).

Размеренно и беспорочно потянулась его новая служебная стезя, многолюднейшая всех предшествующих, одолеваемая им с прежнею неприметной самоотверженностью. Всеобщее внимание Русского Туркестана он обратит на себя при "Андижанской резне".

В ночь на 18 мая 1898 года почти тысячная толпа фанатов маргеланского ишана Мадали Халифа напала в Андижане на лагерные казармы двух рот местного батальона – притупивших бдительность за долгую мирную жизнь: не выставив караулов, роты беспечно храпели, дневальные тоже, на обе роты оказался в наличии один младший офицер, подпоручик Карселадзе, сумевший всё-таки организовать отпор. Огнестрельного оружия нападавшие не имели, зато у каждого была щепочка-зубочистка, заговорённая ишаном на бессмертие обладателя такой зубочистки; они зарезали двадцать одного солдатика и тяжело поранили четырнадцать...

Ошского уездного Зайцева местные люди предупредили об умыслах злодеев, иначе и Ошу грозило бы несчастье. Подполковник Зайцев добился у командира 4-го линейного батальона раздачи городским ополченцам оружия, а сам-двенадцатый – с шестью полицейскими из местных и четырьмя стрелками при офицере – скача всю ночь, под утро достиг места сборища мятежников в глухой долине Ак-Терека, в 45 верстах от города, где застал лишь человек двадцать, остальные, при первом известии о поднятой в Оше тревоге, разбежались по окрестным летовкам и ущельям гор. Их было сотни три, тоже мюридов Мадали-ишана, их должен был вести на Ош беспутный младший отпрыск "Алайской царицы" Омарбек.

Телеграмма, посланная Зайцевым перед его ночным рейдом, опоздала, андижанской трагедии не предотвратила, за что Василий Николаевич – единственный, оказавшийся в ту ночь на высоте положения, угодил было под следствие: почему не послал телеграммы днём 17 мая, при первом известии о заговоре, а протянул до позднего вечера?.. К изумлению вопрошавших, Зайцев оправдал свои действия ссылкой на предписание Военного губернатора Ферганской области от августа 1885 года, запрещающее злоупотреблять телеграфом, а непроверенные базарные слухи сообщать письменно.

Используя казус, Василий Николаевич напомнил начальству, что порядок в 30-тысчном Оше он держит вдвоём со своим помощником и 15-ю туземными полицейскими, а на громадном пространстве уезда в 25.000 кв. вёрст с населением в 160.000 человек не имеет вообще ни одного властного русского глаза, ибо части баталиона, квартирующего в Оше и на Памире, чинам Военно-народного управления никак не подчинены. "Только остатками прежнего престижа, военной дерзостью и в крайних случаях превышением власти, достигаешь успеха..."

Рапортов и объяснений по этому прискорбнейшему делу требовал у подполковника Зайцева его давний добрый знакомый Николай Иванович Корольков, с которым было развела их служба, далеко и окончательно, казалось. Но зимою, незадолго до андижанской беды, Начальник Туркестана барон Вревский отбыл в Петербург, передав исполнение своей должности Военному губернатору Сырдарьинской области генерал-лейтенанту Королькову. Так вот и получилось, что заниматься Андижаном – по Высочайшему повелению! – на первых порах пришлось Королькову совместно с Зайцовым. Притом давнего сна своего памирского Василий Николаевич не вспомнил, а Корольков и вовсе не знал.

По делу о мятеже подполковник Зайцев арестовал в Оше и уезде 120 человек, среди них всех зачинщиков. В Ошском уезде кровь не пролилась, ошцы в Андижане замечены не были; из арестованных Зайцевым суд установил вину ста одного человека и почти все они очень легко отделались.

Губернатора Ферганы Повало-Швейковского, ушедшего с повышением в чине в отставку, сменил генерал А.П.Чайковский. Уездные начальники получили приставов, а Зайцев вскоре чин полковника. По Андижанскому делу казнено было всего лишь пятеро главных зачинщиков; ещё был срыт бугор, за которым накапливались нападавшие, и разрушен один кишлак, рассадник мятежа. Этакая мягкость кары сильно озадачила азиатских людей, веками приученных к размаху победителей. Получалось, что зубочистки наделены-таки силой!..

Неспособные уважать – стали терять опаску.

Год спустя после этих событий городок Ош вновь посетил Свен Хедин, знаменитый теперь на всю Европу, но мило-восторженный и безудержно-признательный, как прежде, хохочущий охотно и заразительно.

Роскошный двухтомник про его первое азиатское путешествие листали первые русские читатели, а уж он снова собрался в Центральную Азию, намереваясь пробыть там ещё четыре года. Мир и покой в Туркестане Свен воспринял как должное, впрочем, андижанской снисходительностью властей не восторгался. Устраивая свои дела в Европе, он не терял связей с Туркестаном, не забывал время от времени слать в Ош и Кашгар письма, как правило, не бездельные, неизменно получая исчерпывающие ответы. Так, в марте 1898 года Василий Николаевич выслал ему в Стокгольм записи рассказа его верного спутника Ислам-бая Мухаммеда Рахимова о переходе каравана с грузами экспедиции от Урги до Кашгара. Ислам-бай согласился и во второй раз делить со Свеном превратности нового многолетнего странствия...    Отдохнув две недели в Оше у Зайцовых, Хедин отправился в Кашгар, к давнему своему покровителю в сердце Азии Российскому генеральному консулу Петровскому. Здесь к Свену присоединились четыре добровольца-казака, предоставленные Россией в его полное распоряжение на всё время экспедиции – двое русских семиреченских и двое забайкальских, внешностью мало отличимые от жителей китайских пределов и разумеющие по-уйгурски. Из прежнего опыта исходя, Свен планировал свои маршруты, базируясь на Кашгар; потери времени на возвращения под кров к Петровскому с лихвою покрывались удобствами снабжения и переписки, сохранностью добытых материалов, да и здоровья, личного и людей экспедиции. Но с декабря 1899 года в Кашгаре обосновался капитан Корнилов Л.Г. со товарищи, преисполненный решимости осуществить давнюю мечту Свена Хедина – вернуть России отторгнутый у неё Сарыкол. Однако Свен про сарыкольские дела как-то ничего толком не слыхал. Корнилов поглядел на него косо – не сошлись. Непривычный к холодности русских военных, Хедин перебрался из Кашгара в Чархалык, южнее озера Лоб-нор, а по возникающим нуждам слал просьбы в Ош.

Василий Николаевич, поддерживая искренне дружескую переписку и с Корниловым, и с Хедином, бывал весьма полезен обоим, не посягая и намёком вмешиваться в их отношения. Завязалась у него деловая переписка и с Людвигом Хедином, отцом Свена. "Монсьёр Губернатор!", – начинались французские письма из Стокгольма и Василий Николаевич всякий раз посмеивался как бы дважды: и этакому преувеличению своей должности, и некоторой приятности при этом... Французские ответы в Стокгольм старательно выводила Ольга Александровна.

В своей первой экспедиции (1893-7г.г.) Хедин предпринял несколько неудачных попыток взойти на вершину семитысячника Музтаг-ата. На этот раз он также неоднократно и безуспешно пытался проникнуть в Лхасу с двумя своими забайкальскими казаками, прибегнув даже к переодеванию монголом-паломником... Вместо предполагавшихся четырёх лет, экспедиция вышла трёхлетней. 
Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

Летом 1902 года Хедин с триумфом прибудет в Кашгар, в Ош-Ташкент-Петербург-Стокгольм. Россия-матушка ещё перед началом этой экспедиции предоставила ему право бесплатного проезда по своим железным дорогам и беспошлинного ввоза-вывоза любого багажа. В Петергофе знаменитый землепроходец удостоится Высочайшей аудиенции и очень порадует Государя восторженными похвалами своим четырём казакам; все четверо будут награждены орденом св.Анны и каждому Высочайше пожаловано по 250 рублей.

Об этом своём путешествии Свен опять быстро напишет двухтомную книгу, её русский перевод под названием "Тарим, Лоб-нор, Тибет" (правда, сокращённый до одного тома) увидит свет в Петербурге в самый разгар японской войны. Богато иллюстрированная книга открывалась трогательным посвящением:

"Описание моего четвёртого путешествия посвящается данным в моё распоряжение по всемилостивейшему повелению ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЯ НИКОЛАЯ II четырём казакам:

Сыркину и Чернову

из Верного

 

Шагдурову и Чердонову

Забайкальского казачьего войска

в знак дружбы и искренней благодарности за молодецкую их службу, за понесённые труды и за преданность, оказанную ими в течение всего нашего совместного путешествия".(Верный – Алма-Ата).

В Стокгольме отважного путешественника возведут в дворянство. Наступала вершина жизни Свена, вершина его сил и уверенности, он достиг вершины успеха. Туманило его сияющие горизонты лишь чувство одинокости, хорошо заглушаемое преодолениями и работой, но неотвязное; и близилось его сорокалетие.

А в азиатском Оше знакомая ему ребёнком девочка Женя-Женюра так волшебно преобразилась! Пленительное девичье обаяние, спокойное и ясное. Щемящая незащищенность улыбки. Но и глубокое достоинство, даруемое Свыше залогом большой женской судьбы. Столь чудесного сочетания даров небесных Свен не встречал давно, лет двадцать... С каким-то восторгом-ужасом, превосходящим рассудок, он вдруг сообразил, что ведь может – должен! – к юной Евгении Васильевне посвататься... За годы его знакомства с домом Зайцевых, и в прежние его гостевания, и в нынешнее немало домашних фотографий было отослано почтой из Оша в Стокгольм, а оттуда, взаимно, в Ош: обе семьи питали взаимное уважение, родители Свена, его брат и сёстры горячо радовались его дружбе с таким доблестным русским Губернатором, а дом Зайцевых, когда в нём гостил Свен, делался центром внимания чуть ли не всего Туркестана! У Свена не было поводов сомневаться в успехе своего счастливого бесповоротного решения головокружительного!..

А госпожа Удача отвернётся от него, не оставляя ни малейших надежд.

12 ноября 1904 года Евгения Васильевна Зайцова обвенчается в Оше с капитаном Снесаревым Андреем Евгеньевичем, недавним начальником Памирского отряда, пол-Азии на свой риск прошедшим, ровесником Свена Хедина. Некоторые сопутствующие мотивы такого сердечного предпочтения просматриваются.

...Перед концом своей таримской-тибетской экспедиции Хедин крупно повздорил и расстался со своим многолетним доверенным спутником Ислам-баем, которого прежде нахваливал неустанно; история эта есть и в русском переводе его книги: "на азиатов вполне нельзя полагаться, они образцовые рабочие, но награждать их большим доверием никогда не следует". Отношения Ислам-бая и Василия Николаевича, самые доверительные, остались неизменны...

Свен увлекался фотографией, непрочь был и сам посниматься; и вот на многих снимках лицо у него либо застылое, как бы леденеющее, либо насмешливо-ироничное, ну никак не подходящее к его неизменному в те годы шумно-восторженному дружескому пафосу. Василий Николаевич, старый ротный командир, не мог проглядеть столь режущее несоответствие.

Особенно пылко выражал Свен свою признательность России, устроению Её, характеру и Её людям! Но столь очарованные Россией непременно стараются послужить Ей не просто ласковыми телёночками, ратуют за Неё, не щадя сил. А главная тема свеновых книг по сути – Он Сам на фоне всего остального, отсюда монотонность некоторая. Не оттого ли на второй его русской книге и значится: "Перевод-извлечение"?.. Василий Николаевич прекрасно ладил бы с Хедином веки вечные, но выдать за него дочь родную?.. Время покажет, что Лавр Корнилов, Ислам-бай Рахимов и семья Зайцовых ( а возможно и первая любовь Хедина – Мария Бруман ) верно угадали скрытые наклонности этого человека, до поры неведомые, быть может, и ему самому.

Кто был кем на самом деле

Октябрьскими днями 1905 года Свен окажется в революционном Батуме, направляясь в новую трёхлетнюю экспедицию через Персию и Британскую Индию в Южный Тибет (1906-9гг), после чего снова посетит Петербург, такой благодушно-деятельный, будто ни войны, ни революции никакой вовсе и не бывало. Здесь уже несколько лет жил отставной генерал-майор В.Н.Зайцов с женою Ольгой Александровной, переселясь в столицу вослед за семьёй своей дочери Жени. Василий Николаевич издавал столичную умеренно-консервативную газету "Голос правды", которую вёл его зять Снесарев А.Е., полковник Генштаба, видный востоковед и преподаватель юнкерских училищ. Евгения Васильевна растила двух сыновей и была незаменимой помощницей мужа в его многообразной деятельности... Cвена Людвиговича, прославленного землепроходца и своего крестника на путях славы, Петербург встречал и провожал почтительно и ласково.

А крестник вскоре ошеломит всю читающую Европу – и прежде всех Петербург – дикой русофобской брошюрой "Слово предупреждения", изданной громадным тиражом, смысл которой: "Московская Русь, крадучись, тихо и осторожно, как холера, въелась в Финляндию и шаг за шагом приближается к нашей восточной границе". Глава "Под чужеземным игом" живописует оккупацию Швеции Россией:

"В красных домиках под елями и берёзами расквартированы солдаты и хозяйка должна без отдыха держать кофейник горячим круглые сутки – спроси она денег за труд, ей засмеются в лицо. (...) Банкир Гюлленхакс располагает для себя и своей семьи лишь одною из своих 15-ти комнат. Он получает разрешение остаться в своём доме под условием устраивать известному числу офицеров ежедневно тонкий обед, где хлопают пробки и запасы старых, редчайших вин опустошаются до дна".

Кроме такого рода курьёзов, неизбежных при дебюте в новом жанре, брошюра рисует разрушение городов и поругание алтарей, насилия казаков над женщинами, подчёркивая, что автор хорошо узнал этих казаков по своим путешествиям. Хедин призывал остановить Россию превентивной войной или устроить в ней революцию. "Россия, как учит история, в наступательных войнах никогда, а в оборонительных очень редко умела использовать всю свою военную мощь. (...) Местности кругом Одессы и вниз по румынской границе представляют первоклассный революционный очаг".

Всё это смахивало на дерзкую злую подделку или плод помешательства, но Швеция отнеслась к скандальной брошюре серьёзно. Шведское общество раскололось. Многие восторженно приветствовали Хедина, призывали вооружаться, сыпали деньги в оборонные фонды; другие выражали возмущение в газетных статьях, брошюрах-отповедях; одна из таких брошюр Шведского общества мира и третейского суда прямо    заключала:"Тот,кто ищет возбудить вражду между народами Швеции и России, должен быть наказан как изменник родине".

Вместо этого Хедина избирают членом Шведской Академии Наук.

Автор книги "Забытый кумир фюрера" М.,2004, не очень уверенно пытается представить Хедина горячим патриотом, озабоченным беззащитностью Швеции, питающим к России исключительно чувство благодарности. Но вся бурная общественная деятельность Хедина в 1912-14 годах сильно отдаёт предвоенной политической провокацией, распаляющей агрессию как внутри нейтральной Швеции, так и в Европе, возбуждённой балканскими войнами, социалистической пропагандой и гонкой вооружений. Лёгкость, с которой Хедину дались живописные подробности его русофобских предвоенных измышлений, сеет сомнения в реальности и ужасающих перипетий его азиатских странствий, которыми зачитывались тогда шведские мальчишки, предпочтя взаправдошные приключения отважного земляка заведомым фантазиям Жюля Верна.

Перед самою мировою войной Хедин печатает обманное "Второе предупреждение", а с началом войны уезжает в Германию. Вполне войдя в новую роль, выпускает подстрекательские брошюры "С фронта на Западе" (нем."Вооружённый народ") и "Война против России" (нем."На Восток!"). Печали Хедина не новы: "С той поры, как Карл ХП открыл европейцам глаза на московитскую опасность, и указал на уничтожение славянской великой державы, как на первостепенную политическую цель своих соседей, Швеция и Турция имели один и тот же жизненный интерес... Будущая безопасность Швеции и Турции не может быть легче обеспечена, как осуществлением замыслов Карла ХП."

Осуществлять эти лёгкие замыслы вменялось в доблесть вооружённому народу Германии; теперь задушевные друзья Хедина – немецкие офицеры: возят его, кормят, снабжают, восхищаются его подвижничеством. Революцию большевиков, гибель династии Романовых этот роялист оценил положительно: "Результатом скобелевского наступления было полное покорение туркменов, дикие зверские насилия над которыми прекратились лишь в дни Ленина, после Октября 1917 года..." Такого рода пассажами густо пестрят послеоктябрьские русскоязычные издания Хедина.

Следует оговориться, что нормальный перевод со шведского имело в России лишь первое из его русофобских сочинений; ужаснувшись и осудив, тогда о Хедине постарались забыть. Новый выплеск его переизданий-переводов приходится на двадцатые годы, причём переводы эти явно неряшливы, часто анонимные, наиболее ранние изданы то в Берлине, то в Нюрнберге, порою без даты...

В 1923 году Хедин совершает поездку из Пекина в Москву через Монголию; надолго задерживается в Москве, посещая госучреждения и научные коллективы, беседует с видными деятелями, читает публичные лекции. Евгения Андреевна Снесарева, тогдашняя младшая школьница, запомнила визит С.Хедина в их квартиру на Воздвиженке: стоял в задумчивости у фортепьяно, наигрывая одним пальцем "Либер Августин"... У Жени-Женюры уже было пятеро детей, муж – видный военный теоретик, руководитель Института востоковедения, доблестный генерал минувшей войны...

К концу 20-х годов расположенность Хедина к России опять сменяется яростной антипатией. Приход к власти Гитлера встречен им положительно и оптимистично; в 1937 году он выпускает книгу-славословие "Германия и мир во всём мире"; вторую мировую войну отмечает публикацией в немецкой прессе воззвания против большевизма. Многократно встречается с вождями Рейха. 16 января 1943 года имя Свена Хедина, почётного доктора Мюнхенского университета, присвоено научному институту системы Аненербе СС. Руководимый Эрнстом Шефером, "неизменным любимцем рейхсфюрера СС" Гиммлера, институт Свен-Хедина занимался геоботаническими и медико-биологическими исследованиями, расовой проблематикой; одно из подразделений института именовалось "Зондеркоманда К". Не будь Хедин гражданином нейтральной Швеции, он кончил бы свои дни, подобно Кнуту Гамсуну, под арестом. Он так и не создал своей семьи, после его кончины род Хединов пресёкся. Умер он поздней осенью 1952 года 87 лет отроду, полжизни положив на разжигание германо-русской вражды, вольно или подневольно выполняя важнейшую для кого-то геополитическую задачу ХХ века; а похоже, и ХХI-го...

Карьера Тагеева Рустам-бека, досадного памирского знакомца капитана Зайцова, была короче, тусклее и плачевнее. Благонамеренно, хотя и неярко воспевая Памирские походы до их первого официального пятилетия (1897г.), а к этой дате даже в нескольких газетах и журналах сразу, он уже в книге "Русские над Индией" (1900) поругивает голословно Ферганского губернатора Повало-Швейковского (к тому времени отставленного) и бестолково ворчит на туркестанских чиновников (сам будучи сыном статского советника, члена Маргеланского окружного суда).

Десятилетие Памирских походов он отмечает двояко: в Петербурге он вполне лоялен, а в Варшаве уже определённо революционен – туркестанское начальство его варшавских описаний уже нагайками хлещет туземцев, все воруют, солдат мучают и не дай Бог попасть автору на перо, начав из лучших побуждений, не удержится и разоблачит в чём-нибудь, ведь ругательный пафос так удачно скрывает несовершенство изложения, так волнительны и легки безоглядные (беспардонные, тогда говорилось) наговоры и небезвыгодны – бесстрашных борцов со злом образованное общество уважало весьма!..

Между этими двумя памирскими юбилеями, а точней – до японской войны и революции 1905 года Тагеев успел посотрудничать в нескольких изданиях, литературных, военных и детских в амплуа рецензента, автора и редактора, редко где задерживаясь надолго – мешали неровности характера, сказывались и недостатки образования; вывозила неуёмная жажда сочинительства, парения над повседневностью, вывозил и сходный с хединовским талант втирания в тесное общение, а то и в доверие, к простодушным людям, а таковых в России-матушке того времени было едва ли не большинство...

И опять-таки по иронии судьбы в те самые годы военный инженер А.Г.Серебренников, чьё имя тщился увековечить Тагеев, сделает это сам, притом как раз в области словесной, не прилагая к тому специальных усилий, а, пожалуй, и вовсе о том не помышляя.

Зимою 1901 года, после объезда Военным министром А.Н.Куропаткиным Туркестанского края, начальник Семиреченской инженерной дистанции подполковник Серебренников получил официальное предложение выявить и привести в систему разбросанные по многим архивам документы истории присоединения Туркестана к России. До конца 1905 года в архивах Ташкента и других городов Туркестана, в архивах Оренбурга, Омска и Тифлиса, Петербурга и Москвы им были выявлены, скопированы и сгруппированы в хронологической последовательности около 15-ти тысяч документов – от кратких записок и телеграмм до подробных отчётов – за период с 1839 года по 1876-й, начиная неудачным походом на Хиву генерала Перовского и кончая падением Кокандского ханства. Материалы эти составили 70 объёмистых томов; изданы до 1915 года были 14 томов, остальное находилось в ЦГА Узбекской ССР, практически без внимания.

Наконец, в 1963 году была защищена кандидатская диссертация Мирзаевой Лилией Рахимовной "Сборник "Туркестанский край" А.Г.Серебренникова и его значение для среднеазиатской историографии". В конце диссертации даются краткие аннотации всех неопубликованных томов. Резюме диссертации: "До сегодняшнего дня этот "Сборник" остаётся пока самым обширным собранием документов по истории русско-среднеазиатских отношений. (...) Нужно подчеркнуть, что большинство исследователей проходили и проходят мимо этого важного собрания архивных документов"...  
Окончание в следующем сообщении

[Владимир К.]

Миновали ещё десятилетия. Снова произошли события невероятные. Но что бы ни случилось далее, в том числе и с ташкентским фондом Серебренникова, уже четырнадцати опубликованных им томов достаточно, чтобы имя его благодарно помнили люди разумного будущего, которое всё-таки непременно будет.

Выполнив необычное задание, Андриан Георгиевич вернулся к исполнению своих прямых служебных обязанностей, получив новое назначение начальником Ташкентской инженерной дистанции.

А Рустам-бек Тагеев после "первой русской революции" перебрался издаваться за рубеж, в Ниццу. Русскоязычную "запрещённую литературу" всегда отличала нервическая враждебность к России, при очень скудном знании Её, и злая бесцеремонность по отношению ко всему на свете при полном безразличии к достоверности и качеству текста. Б.Л.Тагеев прекрасно к этой "литературе" подстроился, издав "за бугром" с полдюжины книжек.

"Кто из старых туркестанцев не помнит знаменитого теперь своим зверством Меллера Закомельского, когда он командовал вторым туркестанским линейным батальоном. Кто не слышал (!!) о том, как этот завоеватель Туркестана после сытного обеда выходил из сакли попробовать винтовку и стрелял по несчастным сартянкам (узбечкам – Б.Б.) с грудными детьми на руках". ("Корень зла. Царские опричники на Дальнем Востоке". Ницца,1909г. Переиздана "Молодой гвардией" в 1934г.)

"Правительство твёрдо и неуклонно идёт к намеченной цели восстановления морской военной силы в России, невзирая на безумие этой преступной затеи. (...) Неужели есть наивные люди, которые могут воображать, что будущий Российский флот, восстановленный плеядою мошенников, воров и предателей, может представлять из себя что-нибудь серьёзное, могучее? Гнилой организм семьи русских моряков не может воспроизвести стране здоровое потомство". ("Панама русского флота до войны, на войне, после войны." Ницца,1908).

Невероятным кажется, однако с 1910 года Тагеев снова издаётся в России – "для юношества", "для семьи и школы" – он опять либеральный патриот, лояльный просветитель. И таких возвращенцев был легион!..

При начале мировой войны имя Рустам-бека Тагеева опять исчезает с книжных горизонтов России. А в 1916 году в Лондоне выходят на английском языке две патриотичные союзнические

книжки "Россия вооружённая" и "Воздухоплавание России" – автор обеих "подполковник Б.Рустам-Бек", представленный на иллюстрациях в офицерском мундире: в полный рост, неказист фигурою, но в бравой позе и с кавалерийскими шпорами "Автор в 1905"; и строгим паинькой сбоку группы "царских опричников" с генералом Стесселем в центре...

Где-то около середины 20-х годов "при новых условиях жизни русского народа, при ярких лучах солнца правды, свободы и равенства", Рустам-бек вернулся в Россию-СССР. Одна за другой посыпались его книжки, вобравшие в себя всё худшее его дореволюционных изданий, все гнусности, визги и чепуху изданий "забугорных", преумножаемые, густеющие. Показателен в этом смысле его ранний и поначалу невинный рассказ "Юнуска-арбакеш", переизданный им несчётно раз и разбухший в повесть, раз от разу насыщаясь сценами насилий, богохульствами и клеветою на тех, "в белых кителях" – столько петых и перепетых им когда-то! – завершаясь призывом к расправе над ними – "всех их, как баранов!" Наконец этот "перс по происхождению", как рекомендовался он, становится певцом национального размежевания Средней Азии.

"Разбивая на области завоёванный Туркестан12, царское правительство не позаботилось установить их границы таким образом, чтобы в каждой области находилась в большинстве та или другая из национальностей. Напротив, царским генералам было выгодно перемешать (!) в одну кучу всё население Туркестана. Этим оно не давало возможности тому или иному из порабощённых народов сорганизоваться и подняться против своих поработителей. При существовании советского строя такое воссоединение по нациям никакой опасности не представляет. Наоборот, оно даже желательно. Каждому народу в Союзе ССР предоставлена полная свобода и он устраивается так, как находит для себя удобным.

И вот, Советская власть приступила к тяжёлой (!!) работе нового размежевания Туркестанской Советской Республики"... (1925г.)

Не забывает он сказать "спасибо" и странам своего недавнего пребывания: "Американские черносотенцы" (1926), "В буржуазном чаду" (1928)...Последние книжки Рустам-бека Тагеева датированы 1930 годом, позднее его след пропадает; ему было 60 лет, половину из них истратил он на разжигание розни между людьми и народами России. Ни в одном справочном издании не найти его биографических данных; не исключено, что и его "как барана"...

Сколько же набивается в "освободительные движения" этакой публики! Преисполненные гордыни и отвращения к терпеливой созидательной работе и неотрывному от неё чувству ответственности, эти люди неизбежно утрачивают совесть, живут между страхом и ненавистью. Оттого-то все "движения" эти и обрушиваются на Хозяина, который Работник в своём хозяйстве, и на Работника, который в своей работе Хозяин! Им же, сердешным, никак того не уразуметь...

   

Безумства революции 1905 года и даже соблазны её ни в городе Оше, ни в уезде отмечены не были. 15 марта 1906 года Василию Николаевичу сровнялось 55 лет. Он получил законное право уйти в отставку по возрасту; по выслуге мог бы уйти гораздо раньше. На своей хлопотной прокураторской должности он стремился править добрым словом, отнюдь не потакая беззаконию и в малейшем. Он был ещё полон сил, однако притомился, устал от власти, которую всегда принимал крестною ношей; идти этой стезёю далее, означало бы для него – впасть в гордыню. Он оставлял службу. Его уволили генерал-майором "с мундиром и пенсиею". Местное население преподнесло ему на прощание роскошный с золотом восточный рукописный адрес.

"Махаррам 1284 года Хиджры.

Бывшему Начальнику Ошского уезда Полковнику Василию Николаевичу Зайцову от жителей г.Ош и всего Ошского уезда, как осёдлого, так и кочевого.

Вручая настоящий адрес, считаем нужным сказать следующее.

Ошский уезд подпал под власть Царя тридцать лет тому назад и из 30 лет 12 лет Вы правили уездом. За это время везде и всегда при поездках по службе и при приёме посетителей Вы говорили с нами по-отечески, мягко, ласково и (предупредительно). Когда же Вам приходилось встречаться с жителями уезда, то всегда говорили, что двери моего дома всегда открыты и если есть просьбы или дела ко мне, то приходите прямо, смело и всё, что можно, я сделаю, а если сам буду не в состоянии, то буду ходатайствовать перед начальством.

     В течение Вашего 12-летнего правления уездом Вы относились к нам с высокой добросовестностью, хлопотливо и заботливо до крайности. Все жители, богатые и бедные, были довольны и радостны за всё время правления Вашего уездом до последнего дня и будут всегда впредь помнить Вас. Вообще же мы надеялись, были уверены, что Вы всегда будете нашим правителем, начальником, так как Вы провели в Оше 30 лет Вашей жизни, знали всех мусульман, а дела уезда и города знали как никто. За всё хорошее, сделанное для нас, мы высоко Вас ценим, будем помнить всегда и никогда не забудем.

Просим и Вас помнить Ваших слуг, сослуживцев и жителей.

Где бы Вы ни были, желаем Вам, семье Вашей и потомству наилучшего.

Просим Господа Бога не оставить Вас своей высокой милостью в грядущей жизни.

Настоящий адрес подписываем по поручению всех жителей уезда. Народные судьи г. Ош и волостей – 9. Старший аксакал г.Ош Мулла Кудрат Таирбаев. Городской старшина Мулла Насретдин. Почётные киргизы – 2. Почётные представители сартовского населения – 10. Сельские старшины г. Ош – 4. Караванбаши – 5."

  (На адресе стоит 32 личных печати и около 40 подписей).

В ответ на адрес Василий Николаевич 22 марта 1906 года с террасы дома городского старшины Насретдина обратился к народу с прощальною речью (перевёл адрес и записал речь учитель русско-туземной школы В.Орлов).

   

Благодарю за оказанное сегодня внимание и выраженные тёплые чувства в адресе, который сохраню приятной памяткой до конца жизни. 30 лучших лет своей деятельности я провёл на Ваших глазах, сроднился с городом Ош и вы поймёте, что расставаться с Вами мне не легко. Передайте привет родным, населению через старшин и скажите им, что сердце моё, где бы я ни был, всегда будет расположено к Ошскому уезду. От души благодарю волостных управителей, народных судей и старшин за службу, почётных лиц за всегдашнюю третейскую помощь в спорных делах. Я убедился в высоких нравственных качествах народа, давших возможность управлять уездом добрым словом, без системы наказаний. За редким исключением ошцы выделяются не показным, а действительным благополучием, преступления редки, вредный для общества элемент ничтожен. Сохраняйте эту добрую славу навсегда, сумейте прекращать партийную вражду в начале, своими силами, не утруждая власти пристрастными жалобами; служащие, будьте внимательны к просьбам и нуждам народа, особенно бедняков, относитесь честно к порученному законом делу и этим вы оградите себя от неприятностей, а меня от упрёка в ошибочном выборе помощников. Мой заместитель человек опытный, хорошо знает народный быт, своих кандидатов на туземные должности не имеет и будет ценить Вас по делам, а не по льстивым речам.

Ваши нужды известны и своевременно будут обсуждаться народными представителями в Государственной Думе. Верьте, что Ваша религия и обычаи всегда останутся неприкосновенными. Есть люди, которые находят вред в обучении Ваших детей русской грамоте; не верьте им, что в этом деле есть какое-либо покушение на Ваш быт. Правительство не требует, а рекомендует Вам изучение государственного языка и я настойчиво заповедую Вам давать более обширное образование детям ради Вашей же пользы. Мусульмане равноправны со всеми гражданами Великой Империи и если замечается разница в общественном и служебном положении, то она всецело зависит от того, кто где и чему учился. Посылайте детей в гимназии, в университеты, и у Вас не будет замечаемых теперь затруднений в выборе представителей для защиты своих местных интересов. Я благословлю тот день, в который увижу кого-либо из туземных юношей мировым судьёй, врачём, офицером. Дорога Вам предоставлена законом широкая и от Вас зависит идти по ней.

При отъезде у меня остаётся на душе одна тучка: это враждебная, долгая борьба некоторых лиц между собою из тщеславного самолюбия. В борьбу эту втягиваются сотни народа и напрасно исписываются десятки листов бумаги. Помните, что начальник уезда не казий; он не вправе входить в Ваши личные дела и разрешать бытовые споры своей властью. Я желал бы видеть враждующих баев города Ош примирившимися и это было бы лучшим подарком для меня ко дню отъезда.

Прощайте. Желаю здоровья, честного труда и счастья. Выезжаю 29 марта и буду рад видеть кого-либо из Вас у себя в Петербурге".

Молитва туземцев и общий "Аминь".

И через много лет, в конце советских двадцатых годов получал Василий Николаевич сердечные приглашения посетить Ош...

--------------------------------------------

1. Вероятно, шведские мили; от П.Поста до Оша считалось 385 вёрст.

2. Туркестанские войска не имели звена полк-дивизия; линейные батальоны, позднее переименованные стрелковыми, составляли бригады-корпуса. Командовали Туркестанскими батальонами, как правило, полковники.

3. "линия" калибра – 1/10 дюйма; три линии – 7,62мм.

4. около 15 см.

5. зеркалами; радио будет изобретено только через два года.

6. в подполковники; В.Н. подумывал об отставке в этом чине.

7. десть – 24 листа, стопа – 20 дестей.

8. временами за Отрядом числилось до 140 голов.

9. хлебное, мучное довольствие войск.

10. В. Хозиков, российский биограф С. Хедина, уточняет: в семействе инженера бакинских промыслов Сандгрена.

11. Шесть рядовых, молодых и с виду крепких; умерли в разное время от скоротечных лёгочных воспалений, большинство в тёплые сезоны года, обильные резкими перепадами температуры воздуха (9 сентября 1893 года днём +13, ночью -6).

12. по географическому принципу: Ферганская, Сырдарьинская, Семиреченская, Закаспийская области.

Борис Белоголовый

http://voskres.ru/army/library/belogoloviy.htm

[Валерий С-н]

Владимир!Просто гигантское спасибо за ваш труд!Я тоже долгое время никак не мог понять месторасположение Памирского Поста(сам служил на Мургабе пограничником в отряде).Эта несостыковка в 8 верст,указанная в альбоме"ПАМИР",его авторами,не упоминалась в труде Тагеева(он авантюрист типа Блюмкина кажется есть общее...Хрошие материалы есть еще на сайтах из Оша,из Душанбе(Дубовицкий),но вот мы на сайте Погранец спорили,но так и не поняли,где же наш отряд начинался,тем более,что на снимке в "ПАМИРЕ"указан не правильно(там в действительности на фото Пост Музкол(рабат),сохранившийся по сей день,а вот Памирского Поста уже нет,снесли в эпоху строительства на Мургабе кишлака-райцентра или отряда.....Хотелось бы еще почитать Ваши труды по теме Памира и Русских на Памире....С уважением ,Валерий!