Каждая встреча с Распутиным для меня – событие, о котором долго помнится, размышляется… Всякий раз встреча с Распутиным как бы дает новый простор раздумьям, выводя их на новый уровень и давая новый ракурс обзора. И вот от метро «Парк культуры» иду по Комсомольскому проспекту в Правление Союза писателей России. Вчера созвонился с Валентином Григорьевичем и мы договорились о встрече – сегодня, в 14 часов в Правлении СПР. Перво-наперво, как уж повелось у меня, захожу в Храм Святителя Николая Чудотворца в Хамовниках, что недалеко от здания Правления СПР. Храм этот особенно дорог мне, в нем я принял первое причастие! Намоленный храм, старинный, начал свое служение Господу еще в 1625 году. В этом храме есть икона Божией Матери «Споручница грешных», которая неустанно помогает нам на тенистом земном пути. Как всегда, Распутин точен: ровно в назначенное время мы встречаемся в здании Правления СПР. Подавая мне руку, он спросил, была ли презентация моей новой книги. «Нет, Валентин Григорьевич, – честно ответил я, – не состоялась. Видимо, не надо этому никому». «Да как же так? – недоуменно спросил Распутин, – Книга-то хорошая. А тираж какой? Пятьсот экземпляров? Мало! Очень мало для такой доброй книги». Я ответил, что хорошо хоть на такой тираж книга в наше-то время, к доброте не особо доброе, смогла выйти. И рассказал Валентину Григорьевичу смешной только на первый взгляд случай из жизни поэтессы Дианы Кан, моей поволжской землячки, творчество которой я очень люблю. Лишь единожды Диана, как она сама призналась, скрепя сердце, решила обратиться к одному самарскому предпринимателю с просьбой помочь издать ей сборник стихотворений. Цена вопроса была невелика – 10 тысяч рублей. «Сколько, сколько?» – презрительно-недоуменно переспросил потенциальный спонсор-олигарх и добавил: «Да я за выходные вдвое больше пропиваю!». Вердикт олигарха был тем не менее таков: «Лучше я эти деньги пропью…». С тех пор, как признается Диана Кан, при самом слове «спонсор» ее начинает подташнивать. Валентин Григорьевич, когда я ему эту историю поведал, улыбнулся: «Молодец Диана! Да и поэт сильный!»...
…В конце 2002 года у меня в Самаре вышла книга рассказов и повестей о детдомовском детстве «Запрягу судьбу я в санки». Эта небольшая по объему книга – самая дорогая мне, потому что предисловие к ней написал Валентин Распутин. И назвал он это предисловие «На добро добром», словно бы напоминая нам, современникам своим, читателям и писателям, о самом главном в русском укладе жизни. Дважды в одном предложении сказал о добре. И с тех пор уверен я, да и раньше был уверен, при всей моей любви к Достоевскому – что не красота, а доброта спасет мир. Потому что доброта – это и есть истинная красота. Я предложил Валентину Григорьевичу пройти в кабинет приемной комиссии СПР к Светлане Васильевне Вьюгиной. Вьюгина – человек, одним из главных качеств которой является именно доброта. Эта доброта не только светится в красивых ее глазах, но, словно свет, разлита по всему, что написано Вьюгиной. Валентин Григорьевич согласился пройти в кабинет к Вьюгиной. Хозяйка кабинета заварила чаю, собрала стол все, что было у нее, не ожидавшей, видимо, прихода гостей, но очень обрадованной нашему приходу. Но уединения не получилось.
Заглянула в кабинет прозаик Галина Кузнецова-Чапчахова, подарила мне свою книгу повестей «Ничья» с теплым автографом. А тут подоспел и Александр Бологов, тогдашний председатель Псковской писательской организации. Увидев Бологова, Распутин дружески с ним обнялся. Да уж, тесен писательский мир! Но как порой поддерживает нас такая вот «теснота», помогающая ощутить плечо духовно близких людей. Стали разговаривать, и тут не смог я отказать себе в удовольствии похвастаться редкой книгой. Достал из портфеля, как трофей, распутинскую книгу «Что в слове?», выпущенную еще в 80-ых годах в Иркутске. Приятно удивленный тем, что у меня такая книга есть (не факт еще, что и у самого Валентина Григорьевича за давностью выпуска она имеется!), Распутин подписал мне ее. Так что распутинских книг, подписанных автором, в «полку», а точнее – на полках, моей домашней библиотеки прибыло. Я почему-то решился задать Распутину технический, казалось бы, вопрос – как он пишет свои книги, сразу на машинке или от руки? Как я и думал – все написанное Валентином Григорьевичем написано от руки. Впрочем, вся наша русская классика написана, начиная с Ломоносова, написана от руки. Распутин признался: «У меня мелкий почерк и это моя головная боль. Но пишу я только от руки отточенным карандашом. А вот когда отдаешь написанное на машинку, то машинистке очень неудобно: мелко написано. Но все равно я пишу от руки!». Не хочу, чтобы читатели подумали, что я какой-то ретроград, который против технического прогресса, компьютеризации и прочее. Но всегда вспоминаю Ивана Бунина, настоятельно советовавшего Валентину Катаеву писать от руки. «Само творчество, самый процесс сочинения, по-моему, заключается в неком взаимодействии, в той таинственной связи, которая возникает между головой, рукой, пером и бумагой», – говорил Бунин. А я бы сюда добавил еще и сердце, потому что именно сердцем, добрым сердцем, написано лучшее, что есть в нашей литературе.
Светлана Вьюгина, хозяйка кабинета, угостила нас яблоком. Яблоко было одно, а нас несколько. Поэтому, разрезая его на всех, я вспомнил невольно русскую пословицу о том, что незваные гости гложут и кости. Если бы Вьюгина знала заранее о нашем визите!.. Уж я знаю эту хлебосольную женщину. Но и то правда, что за иными сытыми столами гастрономическая сытость вовсе не утоляет духовного голода. А у нас было именно пиршество общения, когда и одно яблоко на всех, и все довольны. Яблоко вкусно пахло, видимо, его запах заставил заглянуть в кабинет Юрия Лопусова, секретаря Союза писателей России. Поздоровавшись, окинул взглядом наш скромный стол и улыбнулся: «А у меня есть бутылка хорошего коньяка…». Распутин слегка улыбнулся (мне показалось, что его улыбка была несколько философской) и, видимо, вдохновленные распутинской улыбкой окружающие оживились. Откуда ни возьмись – явилась на стол вкуснейшая настойка зверобоя. И Бологов начал нам рассказывать о том, что она не только приятна на вкус, но и весьма пользительна для здоровья. Валентин Григорьевич повернулся ко мне и с легкой досадой произнес: «Вот и поговорили…».
Но все в кабинете были так вдохновлены присутствием классика, что не заметили этой его легкой досады… Юрий Лопусов предложил выпить за Союз писателей России. Выпили стоя. Распутин пригубил коньяк, взял дольку яблока. Потом Лопусов, взявший инициативу в свои руки, предложил выпить за Валентина Григорьевича… Распутин и за себя тоже лишь пригубил коньяк. А когда стали пить чай, он поднялся и извинился – дела, мол. Я вышел следом. Валентин Григорьевич подал мне руку на прощание: «Всего вам доброго! Больше пишите, пишите…». Тут я решил, что другого времени не будет, решил попросить что-то для самарского журнала. Валентин Григорьевич открыл свой неизменный бордовый портфель, подал мне несколько машинописных листов: «Вот, что у меня есть». Это был «Мой манифест». К этой распутинской вещи во времена, когда добро и зло так перемешались, когда зло так часто выдает себя за добро, а бессовестность тщится заменить совесть, у меня совершенно особое отношение. В «Моем Манифесте» Распутин напоминает нам о том, что бескорыстное и доброе сердце самое важное. Но без твердой и доброй воли доброе сердце беззащитно перед жизнью. И вернуть любовь читателя к себе мы, писатели, сможем тогда, когда в наших книгах появится волевая, но при этом добрая личность. Герой, который умеет постоять за Россию, способный собрать ополчение в защиту Родины. Впрочем, зачем пересказывать классика. Кто еще не знаком с распутинским «Манифестом», пусть откроет самарский журнал «Русское эхо» – № 15 за 2003 год. Впрочем, не только этот журнал…
Долго сомневался, надо ли в статье, посвященное юбилею писателя-классика, вспоминать о трагических моментах его тернистого жизненного пути. Но по зрелом размышлении понял, что как не выкинуть слов из песни, так и трагедии писателя неотделимы от его творчества. И, к сожалению, жизнь всякого талантливого писателя, а русского в особенности, увы, изобилует трагедиями. Словно Господь Бог проверяет на прочность и на стойкость. Но все это, конечно, рассуждения, так сказать, в попытке как-то объяснить необъяснимую жизнь и хоть так утешиться в ситуации, когда утешение невозможно в принципе… Я никогда не был знаком с дочерью Валентина Распутина Марией, известие о страшной гибели которой – гибели не просто девушки в расцвете лет, талантливого музыканта, но и любимой дочери любимого нашего писателя – потрясла меня. Да разве меня одного! Мария была истинной дочерью своего отца – неправда это, что талант по наследству не передается, любой генетик объяснит это лучше меня. С отличием Мария закончила теоретическое отделение Иркутского музыкального училища. Потом Московская консерватория и аспирантура сразу по двум специальностям – теория музыки и орган. Мария прошла годовую стажировку по органу в Германии, в Любеке, защитила диссертацию. Преподавала в Московской консерватории, руководила редакционно-издательским отделом, пела в народном хоре Сретенского монастыря. Не надо быть оракулом, чтобы предугадать талантливой Марии блестящее творческое будущее…
…грянуло 9 июля 2006 года, когда наши так называемые средства массовой информации взорвались сообщениями о том, что в аэропорту Иркутска потерпел аварию самолет А-310. Катастрофами нас, граждан России, ныне не удивишь, но это сообщение заставило похолодеть: мимоходом сообщалось, что среди пассажиров была дочь известного писателя Валентина Распутина. Вот был момент, когда я подумал, как хорошо было бы, если бы наши средства массовой информации были в реальности средствами дезинформации, и все озвученное ими оказалось бы неправдой… Но неправда в другом – я написал, что не был знаком с Марией Распутиной. Это – неправда! Как мог я быть не знаком с той, о которой читал в рассказе Распутина «Что передать вороне?». Один из лучших наших современных критиков Владимир Бондаренко так сказал об этом рассказе: «Я вспоминаю изумительный гениальный рассказ Валентина Распутина 1981 года «Что передать вороне?». Об их взаимоотношениях с дочкой. Это рассказ о самых нежных, откровенных и чрезвычайно хрупких человеческих связях между любимыми людьми. О безграничном доверии пятилетней дочурки к отцу, доверии, которое ни за что нельзя нарушать. Иначе нечего будет передать вороне…». Вот небольшой отрывок из рассказа: «Я забежал на исходе дня в детский сад за дочерью. Дочь мне очень обрадовалась. Она спускалась по лестнице и, увидев меня, вся встрепенулась, обмерла, вцепившись ручонкой в поручень, но то была моя дочь: она не рванулась ко мне, не заторопилась, а, быстро овладев собой, с нарочитой сдержанностью и неторопливостью подошла и нехотя дала себя обнять. В ней выказывался характер, но я-то видел сквозь этот врожденный, но не затвердевший еще характер, каких усилий стоит ей сдерживаться и не кинуться мне на шею»…
Ох уж этот сдержанный сибирский наш характер! Не показывать своих чувств, хранить их, как таинство. Услышав тогда сообщения о трагедии в Иркутске, я, подобно маленькой Марии, едва сдержался. Хотелось сорваться с места, позвонить Распутину. А вдруг думаю, наши средства массовой дезинформации врут, как часто у них бывает. Но трагедия, когда самолет выехал за пределы взлетной полосы и взорвался, унеся при этом жизни 124 человек, вряд ли могла быть ошибкой. И к прискорбию великому, на сей раз наши средства массовой дезинформации не врали… Пять дней я мучился – позвонить, не позвонить. Дать телеграмму соболезнования? Или не надо, потому что лишнее соболезнование в такой трагедии – лишнее напоминание о ней, которую и забыть хочется, и забыть невозможно. А потом принесли газету «Труд», а в газете фото Валентина Григорьевича, его супруги Светланы Ивановны и сына Сергея после посещения морга. В этой же газете сообщалось, что Машу Светлана Ивановна опознала лишь по цепочке, подаренной когда-то Марии отцом, и оплавленному крестику. Это было, видимо, последней каплей – я решил, что все-таки надо дать телеграмму-соболезнование. Если надежды, что Мария Распутина чудом осталась жива, уже нет, то хотя бы поддержать как-то ее родных… Много позже Валентин Григорьевич сказал, что получил мою телеграмму и поблагодарил меня за поддержку и сопереживание… А ведь 19 июля 2006 года в органном зале Иркутской филармонии должен был состояться концерт Марии Распутиной, на который она, собственно, и летела в Иркутск. Афиши уже были расклеены по городу: «Органный концерт – играет Мария Распутина». Вместо концерта Марии Распутиной состоялся концерт ее светлой памяти, потому что на 19 июля пришлись сороковины ее трагической гибели. Вот как написал об этом иркутский поэт Владимир Скиф – человек, который знал Марию многие годы лично.
Сырой Иркутск. Костел старинный.
Сороковины. Дождь идет.
Органный зал. Он ждет Марию.
Он каждый день Марию ждет.
И как-то странно, очень странно,
Что нет ее. Тень из угла
Метнулась, как душа органа,
И задышала, ожила.
А в небе рано, слишком рано,
Звезда Мариина взошла.
Болит, скорбит душа органа
О той, что рядом с ним была.
О. как она к нему стремилась!
Живой орган ее встречал.
Хмелел, сдавался ей на милость,
И обновлялся, и звучал.
Он помнил каждое мгновенье -
Тех репетиций плавный ход,
Концертов бурное теченье
И рук Марииных полет.
И вот полет – к органу или
К иным господним берегам…
Чтоб мы Марию не забыли,
Звучит, как реквием, орган.
Позже Валентин Григорьевич подарил Иркутскому музею орган покойной дочери, который изготовил для нее петербургский мастер Павел Филин.
… В начале декабря 2007 года получил я приглашение на творческий вечер моих друзей, замечательных поэтов, моих земляков-самарцев Дианы Кан и Евгения Семичева. Вечер должен был состояться 11 декабря в Большом зале Центрального Дома литераторов. «Ого! – подумалось, – Семичев и Кан первыми из самарских писателей пробились на эту высокую сцену, через которую в разное время прошли лучшие писатели России». Сборы мои были недолгими: собраться – подпоясаться. А еще не забыть положить в дорожный портфель книгу Валентина Распутина, только что присланную мне друзьями из Иркутска. Ах как славно было бы получить распутинский автограф и на этой книге! Это была книга «Сибирь, Сибирь». По-сибирски весомая и добротно изданная в издательстве Геннадия Сапронова. Что может быть лучше, уютно устроившись в поезде, читать хорошую книгу, словно разговаривать по душам с умным собеседником! Это было уже третье издание книги, с включенными в нее новыми главами – «Транссиб» и «Кругобайкалка» – уникальном явлении-сооружении рук человеческих. Железная дорога с тоннелями в горах, мостами. И все это на фоне неотразимого Байкала-батюшки! В последней главе, отвечая на вопрос «Что же такое Сибирь сегодня?», Валентин Распутин уже с почти нескрываемой горечью говорит: «Если еще 30-40 лет назад Сибирь стояла крепостью, в которой можно укрыться, кладовой, которую при нужде можно отомкнуть, силой, которую можно призвать, твердью, способной выдержать любой удар, славой, которой предстоит прогреметь, то теперь, не успев прийти в себя от последствий безумного «покорительства» в эпоху больших строек, она стала жертвой хитрых и одновременно грубых махинаций проходимцев, самим себе устроившим распродажу общей собственности». Просто ножом по сердцу полоснуло от таких слов – простых, как правда, и насущных, как хлеб! Ну а завершает писатель свои размышления о Сибири в этой книге так: «Хозяина бы ей, заступника, умного строителя, доброго врачевателя!»… Подумалось – а ведь несмотря на все ужасы современного состояния Сибири ни один из нас не устал верить в то, что именно Сибирью возродится Россия. Ведь верим несмотря ни на что и – вопреки всему!
Приехав в Москву и поселившись в Переделкино, пришел я, как водится, в Правление Союза писателей России в Хамовниках. В кабинете у первого секретаря Правления Геннадия Иванова, как всегда, было людно. Знакомые и незнакомые писатели. Среди них Валентин Григорьевич. А я, как назло, оставил в Переделкино, не прихватил с собой в Москву книгу, что привез с собой из дома за тридевять земель, дабы заполучить автограф Распутина на ней. Валентин Григорьевич словно угадал мое удручение. Словно бы извиняясь, похлопал по своему портфелю: «К сожалению, нет ничего с собой сегодня, чтобы подарить вам!». Но не на то я сибиряк, чтобы унывать. Так и сказал Валентину Григорьевичу: «А все равно я без подарка от Вас не уйду! Что-нибудь придумаю». Отправился в кабинет приемной комиссии, где неоднократно видел большую фотографию Распутина за стеклом книжного шкафа. Объяснил ситуацию радушной хозяйке кабинета Светлане Васильевне Вьюгиной, которая достала фотографию и протянула мне. Распутина я встретил уже в приемной Союза писателей, около знаменитого круглого стола. Увидев меня с фотографией, он улыбнулся и подписал фото: «Эдуарду Анашкину дружески всегда. В.Распутин. 10.12.2007 года». Ныне это фото занимает почетное месте на стене моего кабинета. Всякий раз, садясь за рабочий стол, и глядя на эту фотографию, я вспоминаю слова Распутина из его статьи «Тридцать лет спустя» (журнал «Сибирь», № 1, 2004г.).
а) жить не по лжи
б) содержать себя в нравственной чистоте и правде
в) не поддаваться унынию и робости перед сгущающимся злом
г) на виду у транжирства, бесстыдства и окаянства обходиться малым в материальных и физических потребностях, а духовные обращать к спасительному лону матери нашей России.
А еще у меня постоянно перед глазами на стене висит календарь – подарок побывавших в Иркутске, на родине нашего классика, на празднике «Сияние Сибири-2010» поэтов Дианы Кан и Евгения Семичева. На этом календаре – сияющий охристой сибирской сосной красавец-храм, построенный в Усть-Уде, на малой родине Валентина Григорьевича. Вот как написал об этом писательском десанте-поездке Евгений Семичев:
Ему нелегко в Казахстане живется,
В заносчивом городе Алма-аты.
И все же Валерка Михайлов смеется –
В глазах его дикий простор чистоты.
Покуда автобус трясется, как трактор
И я поминаю судьбу матерком,
Смеется Валерка над каторожным трактом,
Он в жизни с дорогой и жестче знаком.
В глазах у Распутина зоркая горечь,
Что зрит сквозь народной судьбины пласты…
Прости нас, дурных, Валентин наш Григорьич!
Пути твоей отчины шибко круты.
Шумим, как в набеге, лихие татары,
Глубинной печали твоей не в укор,
Я, грубый толмач и поэт из Самары,
Валерка – редактор журнала «Простор».
Набег в Усть-Уду нелегко нам дается,
Где тихо грустит молчаливая Русь.
Валерка от робости громко смеется,
А я от восторга слегка матерюсь.
Зоркая горечь и глубинная печаль нашего классика-юбиляра помогают нам лучше увидеть и Сибирь, и Россию – взглянуть на них его глазами. Попытаться понять наши же ошибки, благодаря которым наша страна претерпевает такие превратности. И конечно, поверить несмотря ни на какие трудности в возрождение Сибири, как залог возрождения России.
Эдуард Анашкинhttp://voskres.ru/literature/critics/anashkin8.htm
