«Белые пятна на сербском кресте»

[Александр Васильевич]

Павел  Тихомиров, Русская народная линия

«Белые пятна на сербском кресте». 1.

О том, как писалась книга о святителе Николае (Велимировиче)



Предлагаем вниманию текст книги о святителе Николае (Велимировиче). Усилиями моего друга, переводчика и издателя Ранко Гойковича эта книга вышла на сербском языке, а теперь появилась возможность познакомить с этим текстом и наших читателей.

Работать над этой книгой я начал ещё в 2004 году - к тому времени русский читатель уже смог познакомиться с некоторыми книгами святителя Николая Велимировича и ощутить тот неповторимый сплав философии, богословия и поэзии, который присущ творчеству одного из величайших сербских мыслителей и святителей.

К указанному времени о святителе Николае Велимировиче было написано немало статей, поэтому, не желая пересказывать пересказы, я задумался о том, а что же можно ко всем этим предисловиям добавить? 

Поначалу у меня возникло желание попробовать изложить житие святителя в виде собрания любопытных и весьма поучительных апокрифов, бытующих среди почитателей святого владыки Николая. Ходжа [1] Владимир Радосавлевич собрал такие повести и в середине 90-х издал их небольшой книжечкой, которая уже к 2000 году выдержала два издания.

Конечно, эти апокрифы говорили не столько о самой личности святителя, сколько о феномене восприятия личности святителя.

Как всегда бывает в таких случаях, как эпизоды из жизни владыки, так и характеристики многих знаковых в жизни и житии святителя фигур, получались в этих апокрифических текстах, мягко говоря, не очень объективными.

Кроме того, несмотря на то, что ко времени начала работы над обработкой народных повестей, на русском языке уже было опубликовано несколько добротных текстов жития святителя [2], выяснилось, что в текстах присутствуют достаточно обширные «зоны умолчания», и для попытки постижения их выявилась настоятельная необходимость снабдить новый текст пространными комментариями.

Впрочем, полно и объективно в русскоязычных текстах изложены лишь начальные периоды жизни святителя, а все то, что происходило с 1930-х и до самой кончины, (обстоятельства которой, между прочим, до сих пор не выяснены) - заменено набором благочестивых штампов, именуемых агиографическим каноном.

Но разве можно забывать о том, что святитель Николай Сербский был ярким общественным деятелем и трудился не в вакууме, а в конкретную эпоху и сталкивался с конкретными и характерными именно для своей эпохи проблемами.

Появилась необходимость написать серию очерков по истории Югославии ХХ века, особое внимание уделяя межвоенной Югославии и гражданской войне 1941-45 годов. Эта тема практически неизвестна русскому читателю. В России издано некоторое количество книг по истории доюгославской Сербии, но по интересующему периоду практически ничего нет.

Вскоре объём очерков по истории гражданской войны приблизился к объёму основного текста, что поставило под угрозу стилистическое единство книги и потребовало изменения формы.

Тогда я, по благословению игумена сербского монастыря Рукумия, о. Симеона, скрепя сердце, вырезал наиболее важные фрагменты очерков и оставил их в качестве вкраплений в основном тексте. В надежде на то, что в случае переиздания, можно будет разделить книгу на две части: первая часть которой будет представлять собою опыт жизнеописания святителя Николая, а вторая - попытку подробного рассказа о трагедии сербского народа, оказавшегося в 1941 году в лабиринте с тремя тупиками.

Большая часть этих очерков была опубликована на РНЛ под общим названием «Мертвые сильнее живых». Теперь же предлагаем вниманию ту часть книги, которая, повторюсь, была издана в Сербии на бумаге. Помимо Ранко Гойковича, осуществившего проект, хотелось бы помянуть добрым словом главного редактора журнала «Нова Искра» Лиляну Понявич и профессора Института Политических Исследований Зорана Милошевича, поскольку благодаря их усилиям мне удалось собрать неплохую библиотеку по интересующему периоду сербской истории. Использованные материалы были написаны людьми, стоящими на различных идейных позициях, и это давало возможность избежать прокрустова ложа красно-белых интерпретаций.

Так к стилизациям сербской истории в духе церковного эпоса, а также доступной с советских времен интернационалистической версии событий, добавились исследования, сделанные как с национально-демократической («четнической»), так и с право-консервативной, («льотичевской») позиции.

***

Однако, чем дальше продвигалась работа, тем чаще я задавался вопросом: «А что же, на самом деле, движет мною? Только ли желание заявить о себе - как о человеке, которому приоткрыли завесу недомолвок и полуправд?»

И вглядываясь в лик владыки на фотографиях, разве можно обмануть самого себя?

***

Когда весной 2009 года я в очередной раз приехал в Сербию, то убедился в том, что работа по выстраиванию «русского взгляда» на сербскую историю эпохи святителя Николая небезынтересна и самим сербам. Более того, в самых разных компаниях я слышал одно и то же предложение - как можно скорее оформить изложение этого взгляда.

Дело ведь не в том, что нам доступны какие-то сверхсекретные архивы КГБ. Не в фактах дело, а в их осмыслении. Стороннему наблюдателю, свободному от партийной присяги, но, при этом, искренне приемлющему именно Святосавское понимание сербской истории, это самое осмысление сделать значительно проще, нежели «четнику», «льотичевцу» или «партизану».

И вот, спустя некоторое время после выслушанных пожеланий и церковного благословения, я приступил к очередному переписыванию книги о белых пятнах на кресте святителя Николая Сербского.

Книга состоит из 5 глав:

Глава 1. Гений;

Глава 2. Святитель;

Глава 3. Политик;

Глава 4. Узник;

Глава 5. Скиталец.

 

Пролог. Повесть о 303 дукатах

Злокозненный гайдук Михайло Дьжурджевич узнал от сообщника, что Драгомир Велимирович из Лелича, отец будущего владыки, купил за 303 дуката землю на аукционе. И вот однажды вечером гайдук объявился у Велимировичей и потребовал денег.

- Денег уже нет, - в один голос причитали Велимировичи, - мы передали дукаты распорядителям торгов.

- Я вернусь через седмицу. Если не увижу денег, вы не увидите мальчишку!

Драгомир денег бандитам не принёс, а посему гайдук таки нагрянул через неделю в Лелич и выкрал малыша. Подобрав в тайнике ещё одного мальчика, выкраденного за выкуп в селе Забрдице, Михайло устремился в дубраву.

Бегущий человек, тащивший за руки слабо упиравшихся малышей, привлек внимание Любомира Велимировича, солдата, находившийся на побывке.  Любомир косил на пригорке сено, но услышав раздававшийся в селе крик, солдат всё понял и помчался за гайдуком. На бегу пригрозил бандиту, что подстрелит его, если тот не оставит детей. Но это не остановило гайдука:

- Стреляй, может кого-то и подстрелишь!

Любомир перекрестился и, не мешкая, выстрелил в быстро удаляющегося гайдука. Карабин, по сербской привычке, всегда был под рукой. Пуля оцарапала Михайле ногу, и он, перепугавшись, бросил Бато (так в детстве называли домашние Николу), но с другим мальчиком, всё же, попытался скрыться. Однако Любомир не собирался отпускать гайдука и продолжил погоню. Тогда бандит заколол мальчика и, избавившись от обузы, быстро скрылся в чаще.

Позже, когда солдат вернулся в армию с побывки, гайдук Михайло собрался навестить Велимировичей и продолжить вымогательство. Кроме того, разбойник замыслил отомстить Любомиру за тот страх и позор, который довелось перенести «горному авторитету» во время неудачного похищения.

Несмотря на то, что подельник Михаила категорически отказывался связываться с родичами Любомира, гайдук сунулся к Велимировичам... и был жестоко избит ими.

А вскоре его и обнаружила облава жандармов. Сдаваться Михаил не собирался, потому, дабы не рисковать понапрасну, жандармы подожгли лачугу, в которой тот засел. Так гайдук Михайло Дьжурджевич, гроза уезда, заживо сгорел в заброшенной «колибе».

О маленьком же Бато с тех пор говорили как о «золотом ребёнке», который будет стоить многого, но которому суждено будет натерпеться от разбойников.

(Продолжение следует)

Примечания:

[1] ходжой на Балканах называют не только правоверных мусульман, совершивших паломничество (хадж) в Мекку, но и православных, поклонившихся христианским святыням Святой Земли

[2] из переводных хочется отметить работы еп. Артемия (Рашко-Призренского), а также профессора Белградского Института Политических исследований Зорана Милошевича. Из наших следует отметить работы Ивана Чароты, Ильи Числова а также иером. Игнатия (Шестакова)

http://ruskline.ru/analitika/2012/11/24/belye_pyatna_na_serbskom_kreste_1/

[Александр Васильевич]

Павел  Тихомиров, Русская народная линия

«Белые пятна на сербском кресте». 2

Часть первая. Гений



Лелич

23 декабря 1880 года (5 января 1881 по новому стилю) в селе Лелич близ города Валево в семье Велимировичей родился малыш, которому предначертано было стать великим святителем, Сербским Златоустом.

Название «Лелич» связано с трагичным периодом сербской истории - Великим Исходом 1690 года. Накануне этого, в 1684 году Австрия, Польша и Венецианская Республика заключили Священный Союз против Османской Империи. Сербы поддержали воинов Союза. Но, поддержав католиков, балканские православные навсегда стали врагами для мусульман. Которые, кстати говоря, до этого рокового события проявляли относительную терпимость по отношению к сербам.

Около 20.000 сербских повстанцев пополнили ряды австрийской армии, которая прошла землями Сербии, и к 1689 году достигла пределов Вардарской (или Славянской) Македонии. Но после того как от чумы умер главнокомандующий этой армией, Пиколомини, армия отступила за Дунай.

В результате этой войны турки навсегда потеряли южную Венгрию и Трансильванию, откуда были выдавлены Габсбургами, но сербы именно тогда потеряли Косово.

Опасаясь мести турок, около 37.000 сербских семей вместе с патриархом Арсением III Чарноевичем покинули Старую Сербию (т.е. Косово и Метохию) и переселились за Дунай - в земли южной Венгрии. Опасения патриарха были небезосновательны. Теперь, после подавления восстания, османам необходимо было укреплять Империю. И вслед за резней, которую учинили крымские татары, началась исламизация и албанизация уязвимой части европейской окраины турецкого государста.

А что же переселенцы и их потомки? Кто-то из них стал подданным империи Габсбургов и продолжал сражаться против турок в составе подобных нашим казакам отрядах «граничаров». Кто-то обосновался на северных склонах Балкан - там, где впоследствии будет образовано Сербское княжество (позже - королевство) со столицей в Белграде. Кто-то не дошёл до спасительного Дуная и погиб от преследователей.

Так, одна из колонн измученных беженцев решила заночевать у подножия горы Повлен, надеясь, что погоня их не настигнет. Но османы обнаружили лагерь. Шестнадцать тысяч христиан было вырезано.

«Их стоны не смолкали в течение многих дней, так, что сама гора ужасалась», - повествует предание. От сербского слова «лелек» («стон»), и произошло название Лелич [1].

Лелич стоит неподалёку от города Валево, в полусотне километров к востоку от зеленой реки Дрины, которая слишком часто за прошедшие двести лет разделяла сербов.

В России крепнет убеждение «в неблагодарности славян»

В конце XIX в. сербы жили в четырех государствах: княжестве Черная Гора, королевстве Сербия, а также Оттоманской и Австро-Венгерской Империях.

Это была эпоха стремительной потери авторитета России в этом регионе.

«Перед Русско-турецкой войной 1877-78гг. князь Милан обратился к русскому правительству с вопросом - нужно ли России содействие Сербии? На это был дан ответ, что пока Сербия должна сохранять нейтралитет, а потом ей будет указано, что следует делать.

Впоследствии, когда произошли неудачи под Плевной, император Александр II настойчиво потребовал помощи сербской армии, причём за это обещал князю Милану обеспечить будущее Сербии, поддержав её во всех национальных стремлениях.

Сербское княжество в это время не успело ещё оправиться от предыдущей опустошительной войны, к тому же князю Милану угрожал заговор, организованный турками, тем не менее, наскоро справившись с затруднениями, он в декабре 1877г. двинул сербскую армию в указанном русской главной квартирой направлении - на Софию.

Несмотря на незначительность своих сил, сербы смело прошли мимо турецкой крепости Ниш и разбили турок в боях при Ак-Паланке и Пироте, что, несомненно, облегчило западному отряду генерала Гурко переход через Балканы.

После занятия русскими войсками Софии сербская армия повернула на юг и, одержав над турками ряд новых успехов, дошла до Косова поля, где остановилась вследствие заключения перемирия.

Помня обещания императора Александра II, князь Милан обратился к русскому правительству с просьбой - при заключении мира выговорить Сербии, кроме политической независимости, уступку крепости Видина с округом, Косовского вилайета и Ново-Пазарского санджака.

Между тем, вскоре выяснилось, что русское правительство не желает давать сербам никакого территориального приращения, а предполагает всю завоёванную территорию, вместе с крепостью Ниш, передать проектированному Болгарскому княжеству. Глубоко возмущённый такой несправедливостью, князь Милан ответил, что не отдаст Ниш ни в каком случае, хотя бы пришлось сражаться с целой русской армией. Только после столь решительного заявления эта крепость с небольшой полосой прилегающей земли была, по Сан-Стефанскому договору, назначена Сербии, а на Берлинском конгрессе, благодаря заступничеству австрийских уполномоченных, коим возражали представители России, Сербия получила, кроме того, города Пирот и Вранье с округами.

Как известно, тот же Берлинский конгресс дал Австрии полномочие на оккупацию Боснии и Герцеговины, составляющих этнографический центр сербской национальности. Общественное мнение России и всего славянского мира возмущалось таким «коварством» Бисмарка, и только впоследствии выяснилось, что Австрия взяла лишь то, что ей было предоставлено секретным договором с Россией <от> 15 января 1877 года.


_{королева Сербии Наталия}

Оказалось, что перед войной с Турцией русская политика, желая обеспечить себе нейтралитет Австрии, расплатилась за это Боснией и Герцеговиной!» [2]

Сербия, которая во время правления князя Милана IV Обреновича - ставшего чуть позже, в 1882-м, королем Миланом Первым - была безоговорочно пророссийским государством, теперь переориентируется на Австро-Венгрию. И в то время, как на протяжении четверти века длилось увлечение Петербурга Болгарией, в Белграде царило австрофильство. Именно Австрия вовлекает Сербию в антиболгарскую авантюру, которая заканчивается разгромом сербского войска. Следствием всего этого стал первый серьёзный кризис внутри славянства, кризис, расшатавший сами устои славянофильской идеологии России.

В русском образованном обществе крепло убеждение «в неблагодарности славян».

В самой же Сербии разгорелись нешуточные политические страсти. И у оппозиции королю появилось необычное знамя - брошенная своим мужем королева Наталья, дочь молдавских бояр. Милан познакомился с будущей королевой в Одессе, что, кстати, позволило нынешним жителям русско-еврейского города на юге Украины записать первую (после восстановления государственности) сербскую королеву «в одесситки».

Впрочем, «одесситка» Наталья Кешко побыла королевой Сербии недолго, ибо Милан Обренович развелся с молдавской боярыней, отрекся от престола в пользу малолетнего сына и укатил в Париж.

Детство и юность Николы

Крестьяне Лелича, несмотря на политизированность балканского общества, были далеки ото всех этих интриг и идей образованных людей. Да и само образование понималось как способность прочитать «документ» и толково составить «бумагу».

«Однажды ранней осенью Драгомир, отец будущего владыки, сооружал какую-то постройку у себя в усадьбе. Мастер, складывавший стену, был обеспокоен детским плачем, оглашавшим весь сад.

- Газда [3] Драгомир, не иначе кто-то плачет в саду? - спросил каменщик у хозяина.

- Да, малый Бато ревёт. Закончил 4 класса в монастыре Челийе да хочет учиться дальше. Спрашивается: зачем?

На другой день плач возобновился. А на третий день вся эта нервотрёпка так досадила мастеру, что он, наконец, не выдержал и выбранил Драгомира, приговаривая:

- Другие тащат детей в школу силком, а твоё дитя само хочет идти! Чего тебе ещё надо!? Отправь его, Христа ради. Нет сил терпеть этот вой!

Пришлось Драгомиру отвести Николу в школу. Он-то знал о том, что его сын - наилучший ученик в классе, авось что-то выйдет из него путное».

В отличие от народной легенды, другие источники [4] рисуют нам совершенно иной портрет отца будущего владыки.

Драгомир был человеком очень грамотным и аккуратным. Помимо обычных сельских занятий, был писарем и делопроизводителем своего среза [5]. Поэтому когда Никола подрос, Драгомир отдал его в сельскую школу, которая находилась в монастыре Челийе. Поскольку дети приезжали учиться из отдалённых сёл (до 20 км), то просторный монастырский конак [6] был переделан в интернат. По воскресеньям и праздникам родители приезжали в монастырь на богослужение, проведывали детей и привозили им сменную одежду.

Дом Велимировичей находился в 5 км от монастыря, но Никола по природе был маленьким и худеньким, поэтому ему было нелегко дважды в день проделывать такой пеший путь. И отец определил его в монастырский интернат. Так, под куполами Свято-Архангельской церкви, началось образование будущего поэта и святителя.

Когда же челийский учитель Михайло Ступаревич, зная Николину ревность к учёбе и одарённость, посоветовал Драгомиру продолжить образование Николы в гимназии, тот без лишних слов вписал сына в Валевскую гимназию. Гимназия была на хорошем счету, но имела лишь шесть классов. Отсутствие седьмого и восьмого классов чуть позже неприятно «икнётся» выпускнику Оксфорда доктору философии Велимировичу, а пока Никола с радостью отправился учиться в город.


_{король Сербии Милан Обренович}

После окончания школы и, впоследствии, гимназии, Никола вместе со своим приятелем Петаром Косичем собирался поступать в Военную Академию. В Сербии в 90-х годах ХIХ века резко возросла роль армии. Главная причина заключалась в том, что экс-король Милан Обренович, отрекшись после скандального развода от престола в пользу своего сына, Александра, возглавил армию и фактически стремился сформировать государство в государстве. Милана так и называли «король армии». Поводом к милитаризации Сербии послужил удручающе низкий уровень боеспособности сербской армии описываемого периода, следствием чего было позорное поражение в Сербо-Болгарской войне.

Увеличив приём в Военную Академию, он сформировал многочисленный корпус лично ему преданной военной молодёжи, для которой стал буквально «идолом» [7].

Но Николе не суждено было влиться в общество военной молодежи. Медкомиссия сразу же отбраковала Велимировича: росточком мал и худощав. Лишь после этой неудавшейся попытки Никола Велимирович встал на путь, предначертанный ему Провидением, - начал учиться в Белградской Духовной Семинарии. (А Косич стал крупным офицером, был близок к путчистам Душана Симовича [8], захватившим в марте 1941 года власть в стране).

Но и в семинарию принят был с большим трудом. Как писал один из биографов владыки, Зоран Милошевич: «Божиим людям и в церкви не легко» [9].

Владыка Иоанн Максимович [10] рассказывал, что при поступлении Николы экзаменующему епископу показалось, что у юноши нет музыкального слуха. И вообще, как только архиерей увидел этого воробышка, так и изрёк безо всяких «пардонов»:

- Ну и куда нам его брать?! Помрёт ещё. Будут дурно выброшенные  деньги [11].

Юный Никола был непоколебим, и двери семинарии для него всё-таки отрылись.

Учёба давалась легко. Кроме того, за плечами у него было уже шесть классов гимназии, в то время как другие поступили в семинарию после двух гимназических лет. Никола неутомимо занимался самообразованием, расширяя свой кругозор: Негош, Толстой, Достоевский, Шекспир, Вольтер, Гюго, Пушкин... вплоть до Ницше, Карла Маркса и индийской философии.
 

«Старо Србско книжарство»

В Белграде конца XIX в. бурно развивалась книготорговля. Ассортимент, несмотря на высокую таможенную пошлину на иностранные книги, был чрезвычайно широк.

Одна из «книжарен» располагалась на первом этаже «Гранд-отеля» в качестве отдела антикварной лавки. В «книжаре» постоянно толкались ученые и журналисты, студенты и семинаристы. Хозяин лавки немец Фридрих Бреслауер мог в течении кратчайшего по тем временам срока раздобыть любую книгу на любом языке.

Низкая цена на иностранные книги достигалась благодаря тому, что книги из Австрии ввозились не в виде облагаемых пошлиной книг, а в виде тетрадей [12]. «Корицы» (обложки) ввозились отдельно, и уже в Белграде книги собирались, переплетались и преподносились благодарным клиентам Бреслауера.

А ведь ещё совсем недавно книгопродажа по всей Сербии осуществлялась при посредстве бродячих слепых гусляров, которые носили с собою торбы с разнообразной литературой. Кстати, одной из основных проблем, стоявших перед бродячими продавцами-книжниками, были деньги. На Балканах тогда ходили монеты Австрии, Османской империи и России. Книжник должен был не только хорошо ориентироваться в курсах валют, но и уметь на ощупь распознать монету.

В Белграде той поры можно было встретить горожанина, одетого по последней парижской моде и рядом его земляка, облаченного в красные шаровары и чалму с непременным пистолетом и ятаганом за поясом. Книги же в ту пору продавались в нескольких лавках, торговавших иконами, пиявками и прочими сопутствующими товарами. Одной из таких была лавка Андре Пурича. Редкий крестьянин из глубинки, расторговав свой товар на белградском базаре, проходил мимо лавки Пурича. Случались курьёзы.

- Что это Вы мне за икону всучили!?

- ?

- Я просил Вас икону святого Дьжурджа [13], а что Вы мне подсунули!?

Пурич посмотрел на икону и отвечает:

- Просили икону, я вам икону и продал. Если бы попросили пуговицы или кожух, я бы отправил Вас туда, где эти вещи продают. А я торгую иконами и книгами.

- Я и просил у Вас икону святого Дьжурджа, а вы мне дали какого-то другого святого!

Пурич взял в руки икону и едва удержался от смеха:

- Смотрите. Что тут написано? Свя-той Ге-ор-ги-е!

- Вижу, что там написано, я, хоть и не варошанин [14], да по русско-славянски немного соображаю. Мало ли что там написано! Если это святой Дьжурдж, то где же его лошадь и дракон?! И все мои приятели говорят то же самое.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Андре посерьёзнел и говорит:

- Может быть, Вы и те приятели знали святого Дьжорджа лично, и потому этот лик кажется Вам незнакомым. Но видели его, наверняка, лишь верхом на коне, да тогда, когда он убивал дракона. Как Вы думаете, он всегда скакал верхом, или же иногда слезал с коня? Я думаю, что художник изобразил святого в тот момент, когда тот шел пешком. Если же Вы со своими приятелями верите в то, что святой Дьжордже даже и спал на коне, то посмотрите на памятник князю Михайлу [15]. Он там изваян верхом на лошади. Так что же он никогда с неё не слезал!?

Горец схватил свою икону и выбежал из книжары[/i] [16].
 

«Чист лист...»

Народная молва приписывает семинаристу Николе настоящее стихотворение в прозе:

«Когда Николай, как студент богословия, сдавал экзамен по гомилетике церковной беседы, то в качестве билета ему достался чистый лист бумаги. Испытание заключалось в том, чтобы съимпровизировать монолог на тему, заданную в экзаменационном билете. Семинаристу Велимировичу попался чистый лист неслучайно, ибо в Николае уже был открыт дар собеседника, и экзаменатору было любопытно: а что же сможет выжать это юное дарование из-под Валева в буквальном смысле «с чистого листа»?

Молодой богослов не растерялся и начал беседу в характерном для своего творчества поэтическом стиле:

«Чист лист, пока на нём ещё ничего не начертано;

чист день, пока в нём нет никакой мглы;

чисто небо, пока на нём нет ни облака;

чисто железо, пока на нём нет ржавчины.

Чиста душа, когда в ней не остаётся уже места греху»«.
 

Доктор богословия становится иеромонахом Николаем

Окончив Белградскую семинарию, Никола Велимирович, согласно законам Королевства Сербии, должен был отработать положенный срок сельским учителем. Летние каникулы молодой учитель проводил на Адриатике - в Боке Которской. На престольный праздник тамошнего монастыря Савина - Успение Пресвятой Богородицы - сходились в Боке Которской паломники со всех сербских краёв.

К этому периоду относится «романтическое югославянство» Николы. Тогда казалось, что расстояние между сербами разных вер неизмеримо меньше пропасти между верующими и атеистами.

Впоследствии святитель Николай проявлял скептическое отношение к своим ранним книгам, которые были воплощениями тех убеждений, которые исповедовал владыка в молодости:

«Действительно, я много писал, но это было следствием того, что, во-первых, я не имел дара сказать многое в малом, как, скажем, Паскаль. Во-вторых, это у меня наследственное. Мой покойный отец Драгомир (великая душа), был делопроизводителем общины на протяжении 30 лет. Все писал и писал. А я - его сын.

Могу сообщить тебе доверительно, - пишет владыка о.Димитрию Найдановичу, - всё, что было напечатано до 1924 года, я бы не желал переиздавать. И в последующих книгах встречаются ошибки».  [17]

Еще будучи семинаристом, Никола Велимирович сотрудничает с журналом «Христианская жизнь», редактор которого, протоиерей Алексей Илич помог Николе продолжить образование.

С 1904 г. Никола продолжил своё образование в Германии, а позже - в Швейцарии и Великобритании. Государственная стипендия обеспечила студенту Николе Велимировичу вполне пристойный быт, и теперь уже ничего не могло отвлекать от глубокого постижения мировой философии и богословия.  В 1908г. в Швейцарии защищает докторскую по богословию («Вера в Воскресенье Христово как основной догмат Апостольской Церкви») в Старокатолическом Университете города Берна.

После некоторой заминки Никола отправляется в Англию. В Англии Никола готовит докторскую диссертацию на соискание ученой степени доктора философских наук. Эту диссертацию («Философия Беркли») довелось защищать уже в Женеве, и на французском языке.

Однако на родине его ожидали искушения. Блестящему ученому, свободно владеющему французским, немецким и английским языками дали скромное место младшего преподавателя в Белграде. Злорадствующие завистники нашли формальный повод для того, чтобы унизить доктора философских наук: все европейские дипломы были объявлены недействительными, поскольку Никола Велимирович не имел аттестата за окончание старших классов гимназии. (Валевская гимназия была шестилетней). Кроме того,  в церковной среде он приобрёл репутацию «католика», и это тоже добавляло напряжённости.

Делать нечего: пришлось выпускнику Оксфорда экстерном сдавать экзамены за 7-й и 8-й классы гимназии. В это время Николаю из Берна пришло предложение занять место главного редактора в солидном журнале «Revue internationale de Theologie», издававшемся на трёх языках.

Однако, только лишь начав преподавать, Никола тяжело заболел дизентерией. Болел долго и тяжко. После того, как врачи отчаялись спасти больного, Никола дал обет Господу посвятить всю свою жизнь без остатка «служению сербской церкви и народу». После исцеления Никола, с благословения митрополита Димитрия [18], поступает послушником в монастырь Раковица [19].

Спустя 2 месяца после поступления в монастырь искушеник [20] Никола становится иноком Николаем. 20 декабря 1909 года инок Николай рукополагается в иеромонахи и начинается миссионерский труд будущего святителя.

В связи с тем, что в белградской церковной среде не прекращались разговоры о якобы «католической прелести иеромонаха Николая», митрополит Димитрий решил отправить молодого доктора богословия и философии в Россию.

- Дабы, - как шутил митрополит, - немного оправославить блестящего ученого.

Прибыв в Питер, Николай записался слушателем в Академию, но свои научные регалии не упомянул. Однако уже после первой же публичной дискуссии, в которой принимал участие молодой ученый, на серба обратил внимание весь цвет Академии. Питерский митрополит Антоний [21], пораженный талантом Николая, выхлопотал ему бесплатный проездной билет по всей России.

Вернувшись из Питера, иеромонах Николай уже не мог довольствоваться одним лишь преподаванием.

«В день памяти св. первомученика архидиакона Стефана иеромонах Николай произносит свою первую проповедь в Белградском кафедральном соборе. Ничего подобного не слышали доселе стены Соборной церкви. Люди теснились в переполненном храме, стараясь вобрать каждое слово нового проповедника; сам престарелый король Петр Карадьжорджевич [22] слушал, затаив дыхание. Так велик был ораторский дар священноинока, и так божественно проникновенны были его слова, что по окончании проповеди народ едиными устами возгласил: «Живео!»« [23]

В этот период о.Николай написал своё первое крупное исследование «Религия Негоша», были опубликованы «Подгорные проповеди», книга «Превыше греха и смерти».

Планируются две очень важные для  общесербского дела поездки: в Сараево и в Загреб.
 

Босния


_{святитель Николай в молодости}

В 1912 г. иеромонах Николай посещает столицу Боснии, Сараево - единоязыкий, но чрезвычайно разнокультурный город. Город, в котором минареты в мавританском стиле и синагоги сефардов соседствуют с неоготикой и православными соборами. Город, в чьих многочисленных кафанах одни сарайлийцы судачат на тему ностальгии по Османской империи, другие - осторожно хвалят толковую работу швабских [24] чиновников и с тревогой ожидают грядущей перестройки провинции, когда австрийцев могут сменить хорваты или, инш'Алла [25], мадьяры!

Когда Балканы сравнивают с пороховой бочкой, то иногда добавляют при этом, что Босния - это детонатор бомбы.

На территории Босны (Босния - сербск.) всегда велись непрекращающиеся распри. Когда раскололся единый Христианский Мир, то этим воспользовались местные феодалы, пытавшиеся выкроить свою выгоду из раздоров между византийцами и латинянами. В конце концов, Босна была погружена в хаос: доминирующей идеологией стала Богумильская Ересь.

Суть ереси в самых общих чертах сводится к тому, что мир является ареной непрекращающейся борьбы Материи с Духом. Материя является порождением нечистого Демиурга, пытающегося уловить искры духа в свой плен. Поскольку всё материальное, без исключения, почитается богумилами злом, то спастись (согласно богумильской ереси) можно лишь полностью отказавшись от привязанностей к материальному миру.

Пропаганда бегства от реальности дала свои плоды: боснийцы утратили государственное дерзновение и стали лёгкой добычей для более сильной и здоровой цивилизации, обладающей непротиворечивой и цельной идеологией. Такой в Средние века была Османская Империя.

Нам, воспитанным европоцентрично, такое заключение кажется несколько странным, однако если вспомнить о том, что Европа XIV-XV веков была истерзана чумой и братоубийствами, то станет понятным, почему же для боснийцев-богумилов выходом из глубочайшего кризиса самого смысла существования стал переход в Ислам, как говорится, «всем миром».

Боснийские славяне, став мусульманами навсегда выпали из славянской реальности: Боснийцы до сих пор отождествляют себя ни с сербской кровью; ни со штокавским языком (принятым в середине ХIХ века в качестве литературного сербско-хорватского языка письменности). Боснийские мусульмане отождествляют себя с турецкой цивилизацией.

Что совершенно логично: западнобалканские католики влились постепенно в хорватский национальный корпус, а православные - в сербский.

Между тем, многие боснийцы-мусульмане чисто внешне выглядят более арийски, нежели иные сербы. На эту тему существует шутка, в которой есть некая доля шутки. Суть её сводится к тому, что египетские и турецкие воины, служившие султану в этих краях, не трогали девушек-мусульманок, ибо это понималось как грех. Иное дело - женщина «неверных»... В результате сербы, несмотря на белый цвет кожи, стали внешне смахивать на азиатов, а вот среди боснийских мусульман немало голубоглазых арийцев.

К началу ХХ века православные составляли почти половину населения Боснии и Герцеговины [26]. Управляющий Боснией австро-венгерский министр финансов Беньямин Каллаи (1882-1902) стремился провести в жизнь политику Габсбургов по изоляции Боснии и Герцеговины как от Сербии, так и от Хорватии. Этот политик, (воспетый впоследствии в титовской версии югославской пропаганды) запретил упоминать этнонимы «серб» и «хорват» (в частности, в названии обществ). Было объявлено, что существует единая «боснийская нация». Естественно, этот смехотворный опыт никакого успеха не имел. Дело в том, что до установления в крае власти христианского государства, «боснийским народом» называли себя славяне-мусульмане, а сербам и хорватам так называться запрещалось! Поэтому в сознании христиан Боснии и Герцеговины «босанац» (или «бошняк») - это «турок» или же «потурчанец», т.е. «христопродавец из числа дальних родственников по крови».

В идеале Австро-Венгрия хотела видеть в жителях Боснии-Герцеговины некую единую «боснийскую нацию», которая с внешней стороны была бы изолирована и от югославской пропаганды, и от великосербской, а изнутри была бы расщеплёна в самой себе по религиозному признаку.

Однако с религиозным определением у православных боснийцев, пребывавших под двойным игом [27], возникли серьёзные проблемы: сербы Боснии, в отличие от сербов Венгрии, не были признаны частью сербской нации. Путь к этому признанию был закрыт самими сербами ещё в самом начале австрийской оккупации, когда православная община епархий Боснии и Герцеговины отказалась перейти под омофор Карловацкой митрополии [28]. Это было бы самым простым и, вроде бы, логичным ходом, но боснийские сербы опасались попасть под пресс прогабсбургских церковных чиновников.

Кроме того, не был забыт скандал с православным епископом Бенедиктом Кралевичем, который руками униатских священников из Галиции пытался насадить латинство в среде сербов Далмации [29].

Исходя из этого, боснийские сербы посчитали меньшим злом оставаться под властью греков-фонариотов, известных пренебрежительным отношением к балканским славянам и просто вымогательством. Конвенция, заключённая в 1879 году между Габсбургами и Портой, закрепила за Стамбулом верховную духовную власть не только над боснийскими мусульманами, но и над православным населением провинции. А в марте 1880 родился Конкордат между империей и Цариградским Патриархатом, подтверждающий принадлежность епархий Боснии-Герцеговины Константинополю при предоставлении этим епархиям самой широкой автономии. Однако, в отличие от венгерских сербов, лояльных империи, боснийские сербы пока еще не получили права на самоуправление.

Но когда сербы Боснии  обрели церковно-школьную автономию, светские власти империи официально получили право вмешиваться в церковные дела Православной Церкви Сербов Боснии и Герцеговины.

Империя предпринимает шаги по максимально возможному умалению роли Сербства в жизни оккупированной, а позже аннексированной провинции. Опасаясь того, что  сближения сербов с мусульманами в «дружбе против» католиков, может перерасти в устойчивый союз, австрийская администрация закрепила преимущество мусульман в качестве избирателей и избираемых. Юридически дело обстояло так, что австро-венгерская избирательная система просто отдавала предпочтение состоятельным подданным с высоким уровнем дохода [30].
 

Триумф в Сараево

Итак, иеромонах Николай прибыл в Сараево на прославление десятилетнего юбилея сербского культурного друштва [31] «Просвета». Ожидала его церковь и притвор, переполненные «всем, что есть в Боснии и Герцеговине сербского и культурного». Проповедь начиналась следующими словами:

- Прибыл из Сербии, этого острова свободы, чтобы вам, нашим братьям в рабстве, передать привет из Белграда!

В Сараево Велимирович встретился с крупнейшими представителями тамошнего порабощенного Сербства: Дучичем, Шантичем, Чоровичем, Любибратичем и другими. На прощании с гуманитарной сербской интеллигенцией прозвучали слова, также ставшие легендарными:

- Своей великой любовью и великим сердцем, вы, сербы-боснийцы, аннексировали Сербию Боснии.

Немудрено, что австрийские власти запретили о.Николаю въезд на территорию империи Габсбургов. И Велимирович не попал в Загреб на юбилей Негоша. Австрийцев можно понять: в Боснии речи Сербского Златоуста воодушевляли не только деятелей культуры и искусства. Известно, что речи молодого о.Николая были с восторгом встречены революционной молодёжью, увлечённой анархистскими идеями Гарибальди и Кропоткина.

Так, накануне рокового теракта, совершенного Гавриилом Принципом, на могиле Богдана Жераича именно на «Подгорных проповедях» - как на Евангелии Христовом - члены «Младой Босны» клялись до последней капли крови бороться за идеалы югославянства. Серб Богдан Жераич ещё в 1910 стрелял в наместника Боснии генерала Варешанина, но, потерпев неудачу, застрелился. И именно он, Жераич, стал символом движения, один из членов которого чуть позже сотрясёт зал «Европейского концерта» до основания.

Какая трагическая ирония в самом этом символе: стрелял, не попал, застрелился!

Надо сказать, что революционная молодёжь была настроена антиклерикально. Конфессиональное самоопределение понималось романтиками-югославистами как барьеры на пути к слиянию порабощённых славянских племён в единую «югославянскую нацию». А раз так, то необходимо это самое самоопределение всячески искоренять!

Рассадником идеи полного слияния сербов и хорватов в единую «югославянскую нацию» был Загребский университет, наполненный лучшей молодёжью Далмации, Истрии, Боснии и Герцеговины. Сформировавшееся в стенах университета молодёжное движение, независимое напрямую от конкретных политических партий, могло воодушевить общественность идеями, весьма опасными для устоев монархии Габсбургов.

Ведь раньше югославяне Австрии воспринимали себя в качестве «граничаров крещёного мира», свободного от турецкой неволи, однако теперь те же самые югославяне осознали себя «граничарами югославянского мира, находящегося в австрийской неволе».

Немудрено, что австрийские власти не позволили Николаю Велимировичу встретиться с общественностью Хорватии.
 

Гонения на сербскую общественность

Бытует мнение, что хорваты - это просто сербы-римокатолики. Это не так. Хорваты имеют свою собственную национальную и государственную традицию. Однако к концу ХIХ века всякий югославянин, исповедующий римо-католицизм, почитался хорватом и был включен в хорватский национальный корпус.

Этой фазе этногенеза хорватского народа предшествовала акция по выравниванию языкового пространства. Дело в том, что большая часть потомственных хорватов говорят на чакавском (и реже - кайкавском) диалектах. Сербы (в том числе римокатолики), а также часть хорватов говорят на штокавском.

Для того, чтобы сербы-католики ощутили себя хорватами, есть два пути: либо сербы начинают говорить и писать на языке, сотворённом на базе одного из хорватских региональных диалектов; либо все хорваты начинают говорить и писать на том диалекте, который максимально приближен к языку общения сербов.

И когда австрийские власти приняли штокавский, т.е. сербский язык, в качестве т.н. хорватско-сербского литературного языка, то т.о. был сооружен Троянский конь для сербского народа.

Теперь, когда все хорваты вынуждены были пользоваться для письма сербским языком, исчез языковой барьер между природными хорватами и прочими славянами-римокатоликами. Дети которых стали наиболее оголтелыми усташами-«хорватами».

(Окончание следует)

[Александр Васильевич]

(Окончание)

1909 год проходил для сербов Хорватии под знаком «Процесса изменников», по которому проходили 53 человека, обвиняемые в подрывной деятельности, якобы направленной на отторжение южнославянской области Австро-Венгрии в пользу Сербии.

Гонения на сербскую общественность приурочили к избранию Патриарха Сербской Церкви Карловацкой юрисдикции. Власти пытались продвинуть своего кандидата - Лукиана Богдановича, но он не обрел ни одного голоса. Патриархом стал владыка Гавриил (Змеянович), и уже с августа 1908 в Австро-Венгрии начались гонения на сербов.

Сербская Церковь была и остается не только носителем самобытности сербского народа, но для сербов венгерской части монархии Габсбургов, православный патриарх был политическим вождем.

Гонениям предшествовала газетная кампания, тиражировавшая слухи о «сомнительных движениях на юго-востоке монархии, против которых необходимо употребить решительные меры».

Естественно, что в Сербском Королевстве не могли оставаться равнодушными к травле своих соплеменников.
 

Дипломатическая миссия


_{Никола Пашич}

Едва лишь разразилась Первая Мировая, как премьер-министр Сербии Никола Пашич встретился с Николаем Велимировичем. Никола Пашич (1845-1926) вошёл в историю как бессменный лидер Сербской Народной Радикальной Партии. И как человек, олицетворяющий сформировавшуюся в конце ХIХ века оппозицию режиму династии Обреновичей.

Встреча председателя сербской власти с молодым монахом произошла в Нише. В Ниш в декабре 1914 из прифронтового Белграда переехало правительство Королевства. Премьер Никола предложил миссионеру Николаю отправиться в Англию и Америку с целью создания там благоприятного общественного мнения.

- Что же мне говорить там?

- Ну... Это... Говорите как обычно, - коротко ответил до анекдотичности косноязычный Пашич [32].

Дело в том, что для европейцев простота сербского быта была олицетворением вовсе не гармоничности, но дикости. Поэтому задача миссионера заключалась в том, чтобы, во-первых, провести среди янки ликвидацию безграмотности касательно Балкан, а во-вторых, опровергнуть австрийскую пропаганду, уже набиравшую обороты в Великобритании.

Николай Велимирович провёл за рубежом 4 года - с апреля 1915 по апрель 1919. За это время ему доводилось выступать в церквях, колледжах, университетах, отелях и даже просто на площадях. На первых порах, когда сербский миссионер ещё не был известен английской публике, приходилось привлекать к себе внимание «свираньем»[33] на флейте. Когда же скапливалось достаточное количество слушателей, Никола оставлял музицирование и превращался в оратора.

- Моя одежда, господа, показывает, какова моя проповедь. Древнего покроя моя одежда, стародавняя и проповедь моя. В одном слове вся моя проповедь выражается. И это слово общеизвестное во всех концах света, во всех сердцах, на всех языках. Это Имя Некого над нами... [34]

Как правило, речь начиналась с духовной темы, после чего англичане узнавали о порабощенной Сербии, австрийском терроре и о Ледяной Голгофе непокорённой армии.

Сербская армия сумела выдержать несколько лобовых наступлений австро-венгров, но удар, нанесённый Болгарией в спину, оказался для Сербии катастрофическим. Дабы избегнуть позорного пленения, остатки сербской армии вместе с престарелым королём Петаром взошли на ледяные вершины Албании.

Во время отступления только армия потеряла около 100 тыс. человек - почти половину своего состава. Погибло также более 50 тыс. гражданских беженцев, а в оккупированной войсками Четверного союза Сербии скончалось до 600 тыс. человек. Всего Сербия во время войны потеряла 1 млн. 200 тыс. человек - одну треть своего населения - таких бедствий не знало ни одно другое государство Европы. Это была настоящая национальная трагедия Сербии, самая страшная за всю её историю [35].

Людей, воспитанных в Русском Православии, удивляет в Сербской Церкви то, что люди там носят самые разнообразные народные имена, причем Будимирами, Вуками и Велько зовут не только «гражданских», но и священников.

- Вы спрашиваете, почему у нас нарекают новокрещаемых несвяточными именами? Во-первых, своими небесными покровителями мы почитаем не тех святых и не святых, чье имя носим. Своим небесным покровителем всякий серб почитает того, кому славится Крестная Слава. А именины... Впрочем, у нас на Ледяной Голгофе в Албании каждый третий мальчик замёрз насмерть. Так что у нас теперь все имена святые.
 

В ожидании союзников. Из воспоминаний Милана Стоядиновича

Но если бы союзники по Антанте смогли обеспечить сербскую армию самым элементарным, то можно было бы не только избежать страшного перехода через Албанию, но и удержать Черногорию.

Вот как в свеем дневнике описал ожидание сербами союзников будущий премьер Югославии Милан Стоядинович.

«Франция и Англия обещали Сербии помощь, и мы эту помощь ожидали со дня на день. И действительно, 5 октября 1915 года в Салониках высадились англо-французские войска под командованием генерала Сарайя.

А в Нише уже с конца сентября началась подготовка к встрече долгожданного десанта. Центральные улицы были украшены сербскими и союзническими флагами, а также транспарантами с приветствиями. На протяжении всей главной улицы - от железнодорожной станции, через пригород - и до самого старого града на телефонных и телеграфных столбах, соединённых меж собою проволочками и ленточками, на высоте нескольких метров от земли развевались тысячи трёхцветных флажков... Каждый день доставлялась весть из «серьёзного и заслуживающего доверия источника»:

 - Прибывают завтра!

Но когда проходило это «завтра», приходили новые «завтраки»:

- Сегодня высаживаются в Салониках...

Опять не в Нише, а в Салониках! Разочарование. Опять ждём, когда же закончится эта высадка. Терпения хватает на 2-3 дня, а потом опять возникают вопросы, полные сомнений:

- Где? Когда? Почему до сих пор нет!?

Между тем, дни проходят. Верховное командование объявило 6 октября о начале крупного неприятельского наступления с севера, а французов всё ещё нет!

Нам в министерстве финансов приказано паковаться и готовиться к выдвижению. Направление: железнодорожным путём Трстеник-Кралево. Там ожидать следующих распоряжений.

Зарядил осенний дождь, немилосердно уквашивая транспаранты и флажки, мокрыми тряпочками мотающиеся по улицам. Ленточки и шнуры, натянутые меж столбов, натягиваются и рвутся от порывов ветра. Красно-сине-белые флажки валяются прямо на тротуарах, смешавшись с осенней грязью. Никто, между тем, не имел храбрости издать распоряжение поднять флажки - ибо никто более не верил в прибытие французов. Но и распорядится снять оставшиеся флажки тоже не решались - ибо тогда это было бы признанием лжи и обмана, которым потчевали людей все эти дни сидения в Нише».
 

«Остерегайтесь карманников!»

Теперь же нужно было попытаться спасти хотя бы то, что ещё можно спасти. Однако для британцев сербы были какой-то ближневосточной абстракцией, которая, к тому же, при помощи австрийских пропагандистов обрастала отталкивающими характеристиками. В этой связи показательна история, которая произошла с Николаем Велимировичем в 1916 году в Англии.

Некий английский проповедник просвещал сограждан относительно происходящего на Балканах. Так, в одной газете он рассказывал, что «сербы - это небольшое племя из Турецкого Царства, которое занимается мелкой торговлей и отличается неряшливостью. Склонно к краже».

Но уже в следующем номере газеты появилась заметка, написанная Велимировичем:

«Мы, сербы, имеем обычай воровать некоторые нововведения. Когда я впервые прибыл в Лондон, то мне бросилась в глаза табличка: «Остерегайтесь карманников!» Я решил было, что эту табличку оперативно установили специально ввиду моего приезда. Ведь я же сербин. Из племени, склонного к краже. Однако, когда я пригляделся повнимательнее к табличке, то у меня на душе полегчало. Табличке-то уже несколько десятилетий. А у нас в Сербии таких табличек нет вовсе».

Провокаций хватало.

Так, однажды в одном из кафедральных соборов Лондона некий британец публично вопросил серба:

- А есть ли в Вашей земле нечто подобное шедеврам нашей европейской архитектуры?

Николай ему моментально «как из рукава» ответил:

- У нас в Сербии есть уникальный шедевр азиатской архитектуры. Зовётся этот шедевр Челе Кула (Башня Черепов). История его создания такова: когда турецкое войско пришло усмирять сербское восстание, то препятствием к продвижению к Нишу была крепость, в которой оборонялось около пяти тысяч восставших. В конце концов, турки ворвались в крепость, но сербы взорвали себя вместе с десятком тысяч карателей. На месте взорванного бастиона турки соорудили башню и вмуровали в её стены тысячу сербских голов. Которые были отрублены уже у погибших.

Историк, присутствовавший при этой пикировке, подтвердил сказанное, и надменный провокатор смутился и опустил голову.

Нередко пакости, подстраиваемые австрийскими агентами, в конечном итоге становились поводом для провозглашения простого и мощного лозунга, попадавшего на страницы газет.

Так, когда во время одной из лекций, проводимых Велимировичем в Лондоне, был обрублен электрический свет и зал погрузился во тьму, то Николай, после краткой паузы, обратился к собравшимися со следующими словами:

- Братья! Видите, каково в темноте! Вот так сейчас и в Сербии - мрак и тьма!

Кстати, именно так, «Сербия во мраке», называлась одна из книг, написанная Велимировичем в этот период. Всего же за 4 года из под пера Сербского Златоуста вышло 14 книг напечатанных на английском языке. Книги эти всколыхнули британское общество, в результате чего на острове Корфу - печальном месте пристанища эвакуировавшейся сербской армии - появились несколько английских госпиталей, спасавших раненных и тяжелобольных сербов.

А более половины английских сестёр милосердия, добровольно прибывших на войну, погибли от тифа. «Голубое Кладбище» - дно тёплого южного моря - стало местом последнего пристанища дочерей туманной страны.

Будучи в Америке иеромонах Николай снискал симпатии не только среди православных и протестантов, но и в среде униатского и римо-католического священства. Это на некоторое время сделало Велимировича энтузиастом и пропагандистом идей экуменизма. Идей, нашедших тогда наибольший отклик в среде протестантской Епископальной Церкви.

В 1921 году, во время своего второго посещения Америки владыка выступил со 140 публичными лекциями и проповедями. Однажды в Чикаго, на лекции, посвящённой теме превосходства христианства над прочими религиями, главный чикагский раввин вопросил докладчика:

- Как же так, дорогой владыка, разве Моисеев закон не является основанием вашей веры?

В зале наступила тишина.

- Знаете, в моём селе есть такой обычай: когда рождается солнце, то старые керосиновые лампы прячут в шкаф, - ответил улыбающийся владыка.

После этого охотников спорить больше не находилось.

Командование Антанты признало, что «Николай Велимирович был во время Мировой Войны «третьей сербской армией»«, а учёный и политик Михайло Пупин сказал тогда:

- То, что в средние века сделал для Сербии за границей святитель Савва, в эти дни сделал для Сербии Николай у англосаксов.

 По завершению войны иеромонах Николай становится епископом Жичьской епархии, но вскоре переводится на Охридскую кафедру. Пребывание в Македонии (с 1920 по 1934гг.) становится переломным в жизни Велимировича. Именно там и тогда «рождается другой Николай».

По свидетельству епископа Рашко-Призренского Артемия «Николай-гений становится Николаем-святителем».

Примечания:

[1] Илья Числов. Апостол Европы и Славянства. Творения свт.Николая Велимировича. Библейские темы. М., Паломник, 2005. С.6

[2] Матртынов Е.И. Сербы в борьбе с царём Фердинандом. Заметки очевидца. М., 1913. С.7-60. цит. по «Русские о Сербии и сербах». СПб.,  С.567-569.

[3] газдой на Балканах называют как хозяина, принимающего гостей, так и хозяина, нанимающего на работу

[4] в частности, подробное житие, составленное проф. Зораном Милошевичем

[5] срез - административно-территориальная единица

[6] жилой корпус

[7] Шемякин А.Л. Народ и власть в независимой Сербии. 200 лет новой Сербской государственности, СПб., Алетейя, 2005., С.189.

[8] Душан Симович (1882-1962) - один из организаторов военного переворота 27 марта 1941г. С началом нацистской оккупации покинул страну. В 1941-42 гг. - премьер-министр югославского правительства в изгнании. В 1945 вернулся в Югославию.

[9] Зоран Милошевић, Европа у богословскоj мисли св. владике Николаjа // Свети Кнез Лазар, Призрен, 1997, №2(26), С.27

[10] Свт.Иоанн, архиепископ Шанхайский и Сан-Францисский (1896-1966). Прославлен в 1994 г. РПЦЗ. В бытность свт.Иоанна преподавателем и воспитателем сербской семинарии г.Битоля свт.Николай говорил: «Если желаете увидеть живого святого, пойдите в Битоль к о.Иоанну»

[11] Св.владика Jован Максимовић. О светом владици Николаjу // Свети Владика Николаj Охридски и Жички. Тексти и сведоченьа. Жича-Краљево, 2003. C.236

[12] Тетради - отдельные несброшюрованные сложенные тетрадкой печатные листы.

[13] так в Сербии иногда называют св.Георгия

[14] горожанин - венгерск.

[15] Наследственный князь (1860-1868) Михаил II Обренович (1823-1868). При его правлении Сербия обрела полную независимость от Османской империи.

[16] Старчевић Велимир. Старо Српско књижарство. Београд. Просвета. 1997

[17] Свети Владика Николаj. Тумачење Светих Речи. Подсетник за беседе: Манастир Воjловица, 2009. С. 149

[18] Димитрий (Павлович) - митрополит Белградский (1905-1920гг.)

[19] монастырь Раковица основан в 1377-1385 гг. как мужской. По восстановлении патриаршества в Сербии (1920) - резиденция патриарха Димитрия. С 1959 - женский монастырь

[20] искушеник - так в Сербии называют послушников

[21] Антоний (Вадковский) - митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский (1898-1912)

[22] Петар I Карадьжорджевич - король Сербии с 1903 по 1921

[23] Илья Числов. Там же. С.17

[24] швабами тогда называли на Балканах не только немцев, но подданных империи Габсбургов вообще

[25] Аналог нашего выражения «на все - воля Божья»

[26] католики составляли 22,8% населения Боснии и Герцеговины, православные - 43,5%, а мусульмане - 32,2%. (Вяземская Е.К. БиГ: её место и роль в европейских конфликтах начала ХХ века // В «пороховом погребе Европы» 1878-1914., М., Индрик, 2003, С.348).

[27] На смену игу османско-фонариотскому пришло иго габсбургско-фонариотское. Т.е. светские дела зависели не от турецких законов, а от австрийских, а вот дела церковные все так же зависели от интриг в греческом квартале Стамбула

[28] карловацкий митрополит окормлял сербов - подданных империи Габсбургов

[29] История Православной Церкви в ХIХ веке. Книга вторая. История славянских церквей. Издание А.П.Лопухина. СПб., бесплатное приложение к журналу «Странник», 1901. С.434.

[30] Вяземская Е.К.... С.335.

[31] друштво - общество (сербск.)

[32] «Пашич плохо говорит по-немецки, плохо по-русски, плохо по-французски и, как уверяют, плохо по-сербски», - писал в октябре 1912 корреспондент газеты «Киевская мысль» Лев Троцкий. Впрочем, в декабрьских публикациях Бронштейн оговаривается: «Пашич на самом деле занят выработкой наименее определённого и наименее уязвимого изо всех возможных ответов». Цитаты по: Троцкий Л.Д. Сочинения. Т.6. Балканы и Балканская война

[33] свирати (сербск.) - играть на музыкальном инструменте

[34] Начало «Проповеди о великом Имени», перевод И.А.Чароты

[35] Писарев Ю.А. Сербия на Голгофе и политика Великих держав 1916г. М., Наука, 1993. С.3

_________________________

http://ruskline.ru/analitika/2012/12/01/belye_pyatna_na_serbskom_kreste_2/

[Александр Васильевич]

Павел  Тихомиров, Русская народная линия

«Белые пятна на сербском кресте». 3

Глава вторая. Святитель



В предыдущей главе мы уже указывали на то, что сербские властители использовали владыку Николая в качестве дипломата, умеющего отстаивать интересы Сербства. Пребывание владыки на Охридской кафедре также можно сравнить с дипломатической миссией.

Македонский вопрос (наряду с хорватским) был одним из самых болезненных вопросов в национальном строительстве Первой (т.е. межвоенной) Югославии. И владыка Николай должен был свой немалый дар употребить на то, чтобы попытаться очень многое исправить.

Но обо всём по порядку.

В 1913 году после балканских войн Вардарская (северо-западная) Македония вошла в состав Королевства Сербия. По сербско-болгарскому договору, предшествовавшему совместным боевым действиям, Македония должна была делиться по диагонали Крива Паланка-Охрид, что, в принципе, было бы справедливым решением сербско-болгарского спора. Македония не просто была когда-то частью Великоболгарского Царства, но вся культура православной Болгарии была заложена именно там.

Македония для болгар - это не только святые Наум и Климент Охридские, но и равноапостольные Кирилл и Мефодий.

Но вышло так, что надежды сербов получить выход к морю за счет раздела албанских земель не оправдались. Выход к морю гарантировал бы определенную независимость от Австро-Венгрии, границы которой нередко закрывались на замок для сербского экспорта в Европу.

Так, земли североалбанского племени Мирдитов, исповедовавших католическую веру, должны были, по идее, входить в расширившуюся Черногорию; земли южноалбанского племени Тосков, частично православных, должны были войти в состав Греции. Центральноалбанские земли племени Гёгов, а также земли Косова и Метохии, где уже тогда присутствовал внушительный процент исламизированных и албанизированных экс-сербов - т.н. «арнауташей», должны были стать военным призом Сербии.

Под давлением международного сообщества сербские и черногорские войска были вынуждены оставить оккупированные земли албанских племен. Сербия лишалась выхода к морю, а в случае передачи болгарам обещанной части Вардарской Македонии, болгары могли превратиться в барьер между Сербией и портом Салоники, который контролировался дружественной по отношению к Сербии Грецией.

И тогда сербы решили оставить всю Вардарскую Македонию целиком себе. Наследник Александр Карагеоргиевич рассчитывал на то, что Россия, в конце концов, всё равно вынуждена будет поддержать именно Сербию.


_{раздел Македонии}

Дело в том, что в македонском кризисе есть немалая доля вины наших дипломатов. В 1870-х годах Россия сделала ставку на Болгарию и жестоко просчиталась. Поддержав идею Болгарского Экзархата, мы тогда не просто нажили себе врагов в Фонаре, но и потеряли сербов, которых дипломатия России приводила в недоумение и оттолкнула в объятия Габсбургов. Речь идет об уже упоминавшемся проекте Сан-Стефанской Болгарии, границы, которой, по идее, должны были соответствовать  канонической территории Охридской Архиепископии.

Поначалу сербы с пониманием отнеслись к идее создания сербско-болгарского патриархата. Однако болгары, отвергнув греческое влияние, на компромисс с сербами не пошли. Более того, болгарские боевики-комитаджи в Македонии сражались не столько с турками, сколько с сербскими боевиками-четниками.

Как известно, Болгарию, созданную на крови русских солдат, мы тоже потеряли. И теперь сербский принц Александр надеялся на то, что Россия попытается исправить свои просчеты в балканской политике.

Пропаганда против Болгарии строилась на двух тезисах.

Первый - для романтиков: «У болгар славянской крови почти и нет. Когда-то во времена Византии болгары получились из ославяненных тюрок-булгар, принявших православие. А позже эти самые ославяненные тюрки-булгары находились пол тысячелетия под турками...»

Второй - для практиков: «Болгарскую политику ведёт царь Фердинанд Кобургский, немец, который поставлен для того, чтобы вывести Болгарию из под влияния России».

И действительно, Фердинанд не жалел денег на создание офицерского корпуса, в результате чего болгарская армия отличалась германофильскими настроениями.

Когда в 1913 обострился Сербо-Болгарский кризис, Россия должна была выступить Третейским судьёй. Император Николай II оказался в таком положении, когда любой его шаг ухудшал положение России на Балканах. Россия в любом случае выглядела бы «плохой»: либо в глазах сербов (поддержи она Болгарию), либо наоборот. Мало того, что каждый из балканских народов мечтал о собственном «величии» за счёт соседей, так ещё и в отношении России, как отмечал князь Г.Н.Трубецкой, «болгары, как и другие славяне, усвоили себе убеждение, что на их стороне права, а на стороне России только обязанности».

В конце концов, болгары не стали дожидаться решения международной комиссии, но обрушились на сербские позиции. Последствия были ошеломляющими: в течении нескольких недель болгарская армия была разбита. Этой сербской победой не преминули воспользоваться не только румыны, но и турки, которые сумели вернуть себе часть утраченных во время I Балканской войны земель Болгарии.

Скрытое противоборство между болгарами и сербами переросло в открытую вражду.

Враждой, которой неприятели Сербии в течении ХХ века воспользуются как минимум трижды: в 1915-м, в1941-м и в 1999-м.

Вот, что написал по Македонскому вопросу в своём политическом завещании Арчибальд Райс [1]: «...Когда сербская армия освободила этот край, колыбель Сербии, то встретила тут землю, где каждый камень дышал духом древнесербской докосовской державы, но среди этих памятников обитало население, которое из-за многовекового угнетения стало совершенно безликим в национальном смысле. Это население просило лишь одного: дайте уверенность в завтрашнем дне и мы свободно сможем прокормить себя. Нация, которая бы принесла добро этим людям, смогла бы ассимилировать их за десять лет, даже если бы освободителями были китайцы. К счастью, их освободили братья.  Армия выполнила свой долг полностью. Властям оставалось теперь исполнить свой долг и привить национальное чувство своим обретенным братьям, забывшим свою национальность. В чём был их долг?

Очень просто.

Мудрым управлением, которое совершали бы наилучшие чиновники, было бы показано жителям Южной Сербии, что они для королевства являются обретёнными детьми, а не пасынками.

Что же, вместо этого натворили наши политиканы? Нечто, прямо противоположное. Послали в Южную Сербию отбросы: взяточников и безобразников. Кроме того, они и не собирались делать из македонцев ни сербов, ни югославян, но вербовали их в свои политические партии. Лепили на спины людей, мечтавших лишь о покое, наклейки радикалов, демократов и прочих. И в землю, которая должна была быть святой, принесли отвратительную политическую борьбу...

Так партийцы, вместо того, чтобы собрать население вокруг «народного дома», выстроили здания «радикального» или «демократического клуба». И, таким образом, принесли в эту искуплённую землю не единство, а разделение.

Стоит ли удивляться, что люди из Южной Сербии не научились любить ту страну, что когда-то и была их державой, и теперь вновь должна была стать их Отечеством?


_{Арчибальд Райс}

Не стоит, не так ли?

И действительно, большинство македонцев вас <сербов - П.Т.> не любит и не может любить. Были, по правде говоря, македонцы близки этому в 1918 году, после того, как вкусили болгарской власти во время оккупации. Но ваши же политики всё опять испортили. То, что македонцы не нашли в Сербии, они стали искать в другом месте - в Болгарии, которая манит их пропагандой Македонской автономии...

Потому-то болгарские вооружённые подпольщики столь успешно действуют тут.

Не стоит искать заговора внешних сил. Зарубежные политики виноваты не столько в том, что отвернули македонцев <от Сербии>, сколько в том, что сделали возможным вновь открыть на международном уровне македонский вопрос. Пропаганда за болгарскую Македонию <уже в начале века> нашла отклик во многих странах: в Англии, в Америке, и даже во Франции. Вспыхнули Балканские войны, мировая война, в которой Болгария была в стане противника Антанты. После победы Нейский мир вновь отдаёт Южную Сербию Сербии, поскольку союзники, из соображений пристойности, иначе поступить и не могли. Решили, что македонский вопрос более не актуален, но пообещали держать ситуацию под контролем, дабы при первом же сигнале вынести вопрос на повестку дня.

Если бы власть сделала всё как надо, то население было бы ассимилировано, и внешнему воздействию не на кого было бы воздействовать. Поскольку же сербские политики воспрепятствовали ассимиляции, то болгарофилы из Америки, Англии и других стран говорят в подтверждение своей правоты буквально следующее:

«На протяжении десяти лет вы доказали, что не способны ассимилировать македонское население, которое, якобы является вашим. Тем самым вы доказали, что население вашим не является. Вот и верните эту землю тому, кто является настоящими братьями македонцев! Верните Македонию Болгарии!»

Ваши политиканы вновь опасно открыли Македонский вопрос. Возможно, из-за них вам вновь придётся бороться за Южную Сербию. И лишь Господь ведает: сможете ли вы и теперь столь же победоносно выдержать этот новый удар? Ведь ваши политиканы успели оттолкнули от Сербии всех, кого только можно...»

***

У власти Королевства была возможность избежать того, чтобы население новоприсоединённых земель не переносили на саму сербскую власть того раздражения, которое вызывала неустроенность послевоенного времени, когда турецкая система была разрушена, а новая ещё не была создана. Для этого Белград мог провозгласить на отвоёванных землях военное положение. Тем более, что поводов было предостаточно: в краю действовали и албанские, и болгарские партизаны. Население Славянской Македонии в случае ситуации военного положения смирилось бы с невзгодами, справедливо считая их делом временным и неизбежным злом, связанным с переустройством.

Но радикальная партия Николы Пашича опасалась тогда роста влияния фактора армии в общественно-политической жизни страны. Офицерство стало тем конкурентом для бессменного вождя сербского парламента, каким не могла стать ни одна из политических партий. Об этом будет сказано подробнее в следующей главе.

И военное положение в македонском крае не было провозглашено. Вместо этого Белград направил в Македонию штатских чиновников самой низкой квалификации. Дело в том, что отправляться в дикие края со смешанным населением охотников было немного. Не привлекала никого и десятипроцентная надбавка к жалованию. Слишком слабым утешением выглядела эта надбавка на фоне недоверчивого к Сербии славянского населения и откровенно враждебных албанцев.

***

 В Битоле владыка Николай купил большой дом с целебным источником во дворе. Ранее дом принадлежал богатому турку (по другим данным - греческому епископу). В этом просторном доме рядом с церковью был устроен приют для сирот и детей бедняков.

В приюте не покладая рук трудилась белградская аристократка Нада Аджич (в монашестве - м.Анна, игуменья монастыря Врачевшница). Вскоре там ютилось уже около сотни детей. Детский дом был посвящён свт.Николаю и был назван Богдай.

Владыка написал для питомцев слова песни-гимна Богдая, а мелодию подобрала Нада. Припев звучал так:

Мы в Богдае, словно в рае

Мы в Богдае!

***

О жизни владыки Николая в Македонии можно судить по историям о популярном в сербской церковной среде монахе Каллисте. Предлагаем Вашему вниманию как народные апокрифы, так и фрагменты книги Миливоя Йовановича «Монах Каллист» [2].

«О.Каллист, в бытность свою искушеником, был на послушании у владыки. Дело было Великим постом. Пост владыка держал суровый: еда один раз в день - по две печеных картофелины, куску хлеба и чаше воды, молитвенное правило по шесть часов. Не каждому под силу такое. Вот и Каллист решил, что такая жизнь не для него. Что надобно ему отсюда сматываться. Да поживее. Туда, где постятся нормально. Без фанатизма.

Искушеник собрал свои пожитки в торбу и стал дожидаться сумерек, дабы, наконец, привести свой план в исполнение. Каллист принёс владыке ужин, и уже собирался было уходить, как святитель остановил его:

- Каллист! А где же вино? Почему ты не принёс его?

Каллист только подивился таким речам епископа. Искушеник не понаслышке знал о том, сколь сурово владыка постится и насколько тяжелое у него молитвенное правило. Так, однажды любопытный послушник решил было подсмотреть за тем, чем занимается Николай по ночам в своей келье. Дело в том, что у владыки по полночи горел свет. И это после шестичасовых монастырских служб!

И вот, прибирая как-то в келье, Каллист приметил в дверях небольшой сучек, который легко вытаскивался из доски. Тут же ему пришло в голову, что через эту дырочку очень неплохо можно будет понаблюдать за владыкой. Стемнело. Юноша пристроился поудобнее за дверью, но был он так нетерпелив, что, вытаскивая из доски сучек, протолкнул его вовнутрь. Тот со стуком упал на пол.

Владыка тотчас отворил дверь и завёл перепуганного Каллиста к себе. Молитва продолжалась почти до самой зари. Отпуская Каллиста отдыхать, владыка спросил напоследок:

- Ну что, теперь знаешь, чем владыка занимается по ночам?

Сейчас же Каллист был просто обескуражен. Впрочем, люди намекали как-то, что от многочтения и многомыслия может повредиться рассудок...

- Каллист! Принеси из погреба кувшин вина! Сколько можно ждать?

Каллист опустился вниз и, открыв дверь, вошел внутрь, не обратив внимание на то, что владыка следует за ним.

Николай тотчас же закрыл дверь и оставил послушника в погребе до утра.

А утром Каллист с обидой в голосе обратился к епископу Николаю:

- Ваше Преосвященство! Что же это Вы делаете?!

Святитель помолчал и ответил:

- Э-ге, мой Каллист! Где бы ты был сейчас, если бы я не закрыл тебя?!»

***

В предыдущей главе читатель уже сталкивался с тем, что суть некоторых благочестивых легенд о владыке не всегда соответствует правде. Речь, напомню, шла о том, что отец владыки, якобы не пускал маленького Бато продолжить образование после начальной школы. Очевидно, основой для такой легенды послужил тот факт, что родители святителя не сразу решились отпустить маленького Бато на продолжение учебы. Ведь ходить каждый день в школу за 5 км от родного дома было бы ему непросто. Но народная молва приписала Велимировичу-старшему совсем другие качества характера.

А только что Вашему вниманию был предложен народный пересказ эпизода из жизни известного в Сербии монаха Каллиста, в бытность его послушником.

Во-первых, монаха Каллиста тогда ещё не было, был  послушник Добривой, лишь впоследствии принявший монашеский постриг с именем Каллист.

А во-вторых, приключение, бывшее в основе рассказанной выше легенды, было значительно более занимательным и поучительным. Предлагаем Вашему вниманию фрагмент популярной в Сербии книги Миливоя Йовановича. Наверное, по месту в современной литературе, книга эта занимает место, аналогичное нашему «Отцу Арсению». С той лишь разницей, что в романе «Монах Каллист», выдержавшем уже 5 переизданий, художественно преподносятся совершенно реальные люди.

Итак, фрагмент текста. Речь идёт от лица послушника Добривоя, будущего иеромонаха Каллиста.

***

«...Епископ Николай Велимирович взял меня к себе, дабы я ему помогал и прислуживал. <...>

С первых дней послушничества я пожелал удалиться в отшельничество. Это намерение вызрело во мне уже давно: я собирался стать отшельником сразу после принятия монашеского пострига. К отшельничеству готовился серьёзно: понимал, какие искушения будут меня там настигать.  Монашескому искусству учился и из книг, и от монахов. Теперь же многого ожидал от общения с епископом Николаем.

Слушал его с открытым сердцем, безо всяких пререканий. В течении дня сам складывал духовные книги в пакеты, надписывал адреса и относил эти бандероли на почту. Вечером, в его келлии, в его присутствии читал псалмы и молитвы, и лишь потом уходил на отдых. А когда просыпался рано, то видел в келлии владыки зажженный свет, слышал его кашель и шаги.

Для меня, неопытного, он был чудным, невероятным человеком. Смотрел на человека слегка склонённой головой, но взгляд его пробирал до самой глубины души. Все мы, без исключения, были убеждены в том, что он читает наши мысли ещё до того, как мы ответим вслух на поставленный вопрос. Я был с ним непрестанно и убедился в том, что он, не выходя из своей келлии, всегда знал, что происходит в монастыре, городе и даже дальше.

Помню, однажды начальник Охридского округа и председатель Церковного Суда с двумя госчиновниками захотели приехать в одно приграничное село. Председатель Церковного Суда, как человек набожный, пришёл к владыке за благословением на поездку. Но Николай не хотел его благословлять. Умолял его тот человек, даже сердился, но все было тщетно. В конце концов, владыка изрёк:

- Думаешь, отче, что не даю тебе благословения из-за того, что презираю тебя?

- Не знаю, почему меня не отпускаешь, владыко. Но я хочу ехать, и я поеду! Должен. Почему не благословляешь?

- Послушай своего владыку, никуда не иди без благословения и не задавай лишних вопросов.

- Я иду туда, владыко. Благословишь ли ты меня или нет, - ответил он, и сел в служебный автомобиль.

Что произошло позже? На шоссе, неподалёку от албанской границы нарвались они на албанских бандитов. Албанцы шофера убили, машину ограбили, а пассажиров увели в горы. Поскольку чиновники не прибыли в назначенное время, поднялась тревога, и вскоре все стало известно. Лично король Александр объявил албанским властям ноту протеста, требуя немедленно возвратить плененных чиновников. Владыка рассказывал, что король Александр поставил буквально следующий ультиматум:

- Если в течение трёх дней не вернёте моих людей живыми, оккупирую вашу территорию! Надоели мне ваши разбойники!

Через два дня они появились у нас. Председатель Церковного Суда был весь в синяках. Пришёл к владыке в сокрушении, поклонился в ноги и попросил благословения.

- Пусть Бог тебя благословит, отче. А что с тобой было? Почему в таком виде?

- Всю душу вышибли из меня, проклятые шиптари! Только меня били... Хоть я ничего от них и не скрывал.

- Что теперь думаешь, отче: почему не давал тебе благословения, и почему били только тебя одного?

- Всё мне ясно, преосвященный. Никогда больше не стану самовольничать и делать что-то без благословения!

Влез и я в разговор. Захотелось мне поддеть Председателя. Уж больно гордым и заносчивым человеком был тот.

- Ты же взрослый человек, образованный, Председатель Церковного Суда, отче! Зачем тебе слушать владыку?

- Молчи, Добривой, что ты в этом смыслишь, - цыкнул на меня владыка.

Было очевидно, и я в этом убеждён, что Николай знал о том, что случится на пути. Свою прозорливость он всегда скрывал, но мне она была совершенно очевидно, а потому я и задался тогда вопросом: «Почему он может читать мои мысли, а я его не могу?»

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Начал следить за каждым его шагом и движением, чтобы понять: что это за человек. Хотел стать таким же, как и он, но не знал того, как этого можно достигнуть? Думал, что ему ведом некий тайный путь и способ постижений тайн и духовных глубин, и что он этот путь скрывает от нас.

Знал я, что он ест, как молится, где спит, но не знал, что он делает ночью, когда остается наедине с самим собой. Подметил, что одна из досок на его дверях рассохлась и оттуда можно легко извлечь сучёк. У меня возникла идея: «Вот, как можно подглядывать за владыкой еженощно!»

Сутра владыка ушёл по делам в город, а я выбил сук и аккуратно его очистил, а с внешней стороны осторожно вбил небольшой гвоздик, и вставил сучёк в отверстие, из которого же его и вытащил перед этим. Всё было сделано незаметно, и теперь сучёк можно было бы всегда без труда вытащить и наблюдать.

В тот день совершал обыденные дела, а вечером, когда он воротился, читал псалмы и молился как обычно. После ушёл в свою комнату, разделся и лёг в кровать. Когда свет в коридоре погас, вылез из кровати и тихонечко, на цыпочках, подкрался к дверям покоев владыки.

Присел на корточки и осторожно вытащил сук. Через дырочку в тёмный коридор пробивался тоненький лучик света из комнаты. Но сам я сплоховал: гвоздик был совсем мал, и я не смог его удержать и уронил с тихим стуком на пол. Дверь тут же отворилась. Перед тем, как попытаться убраться восвояси, я увидел над собою огромную голову Николая.

Отскочил и я скатился кубарем с лестницы. Зовёт меня владыка, да только стыдно стало мне. Да и побаивался, как бы владыка в гневе не врезал мне по шее.

Не смел и глаз на него поднять. Ночь провел на дворе. И день весь тоже старался не показываться владыке. На следующую ночь устроился в одном закутке митрополии, где и задремал. Около полуночи кто-то схватил меня за волосы. В темноте не разобрал: кто это. И лишь по голосу узнал владыку Николая.

- Не бойся, Добривой. Иди в свою комнату и отдыхай.

Привёл меня в комнату, подождал, пока я лягу, укутал одеялом как ребёнка, и лишь после вышел. Ни одного упрёка от него я тогда не услышал.

На следующий день, рано поутру, велел перенести из сарая в свою комнату козлы и доски для кровати. Перед этим я тщательно отёр их от опилок и пыли. Пока я сбивал кровать, владыка вызвал повара  и сообщил ему:

 - Филипп, отныне и до тех пор, пока я не позову тебя, можешь быть свободным. Жалование тебе будет идти как за рабочие дни.

Отпустил повара, а когда мы остались одни, сказал:

 - Ты хочешь стать монахом, Добривой. Если ты - мужчина, будь способен на подвиг.

- Я тут, владыко. Пережил войну, голод, ухаживал за сумасшедшими, терпел безумного младостарца [3]. Так что и тот подвиг, о котором ты говоришь, постараюсь совершить.

- Легко, Добривой, бороться с людьми и терпеть то, что нужно вытерпеть во чтобы то ни стало. Но сейчас с самим собой придётся схватиться, попробовать перебороть свою собственную волю. Имей ввиду вот что: миллиарды людей дрожат перед своим телом, нежат его, покоряются ему. Готов ли?

- Я тут, владыка. Поручай!

Думал тогда, что не может существовать напора, которого я бы не смог выдержать. Был молод, силён, закален и самоуверен, а также и горд осознанием того, что мне предстоит испытать что-то необычное и великое, и что я докажу владыке то, что я чего-то стою!

С раннего утра владыка запретил мне вкушать что бы то ни было и даже пить воду. В тот день мы по обыкновению паковали книги, надписывали адреса и сносили бандероли на почту, а вечером молились следующим образом: вначале метнули по триста земных поклонов, затем пели Пресвятой Богородице, в конце стали на колени и стали совершать молитву.

В покоях у владыки были часы, которые отбивали каждые четверть часа. Полных два часа мы молились перед иконами стоя на коленях на ковре. Владыка чем-то подвязал правое колено, дабы ему было полегче переносить поклоны. У меня же разболелись колени до такой степени, что  приходилось просто опереться о пол руками и замолчать. Поскольку я был сзади, то владыка ничего не видел. Потом мы молились стоя. Молились молча.

- Умно молись, не трепись языком, сынок. Бог знает наши мысли. Пост не имеет смысла без молитвы. Но может даже и повредить.

Настала ночь, но мы не только не вкусили хлеба, но и не притронулись к воде. На следующий день всё повторилось. Терпел голод и жажду, работал, молился и молчал. На третий день стало очень тяжко. Голод переносить мне было не впервой, а вот не думать жажде не было никаких сил. Порою мутился разум. Вечером молиться уже не мог, потому Николай отпустил меня рано. Сам же владыка остался молиться. Проснувшись, я увидел его молящимся. Бог знает, когда и как этот человек спит.

На четвёртый день всё тело горело огнём. Особенно доставалось моим фронтовым ранам. Шрамы потемнели и выглядели просто ужасно. Я часто подходил к открытому окну и пил свежий воздух как родниковую воду.

На пятый день сам себе казался невыносимо смердящим. Губы склеивались, были солёными, а слюни стали похожими на какой-то гной, который я без конца сплёвывал.

На седьмой день настало преображение. Вернулся румянец, боль оставила меня совсем. Но сам я был взвинчен и никак не мог заснуть. Меня била дрожь и мучила жажда. И тогда я впервые понял, что больше не выдержу. Пытался храбриться, подбадривать себя геройскими мыслями, но в глубине души я уже знал наверняка то, что силы мои подошли к концу. Вот тогда-то я и решил собрать свои вещи и уйти от владыки Николая.

Солгал ему, что мне нужно выйти по нужде, а сам же стремглав шмыгнул в свою комнату и наспех собрался. Когда же обернулся, то увидел в дверях владыку Николая, который взял меня за плечи, развернул назад и приказал распаковываться. Я же был в таком волнении, что совсем не помню, что было дальше. Помню лишь то, что просил владыку отпустить меня или хотя бы то дать напиться воды, что в отчаянии я зарыдал. Святитель Николай взял меня просто за ухо - как школьника - и отвёл в свои покои.

- Баба. Захотел в монахи. Полон грязи - и в душе, и в крови, а собрался стать чем то! Разве не ощутил смрад своих внутренних помоев? Если хочешь себе добра, если хочешь тут, на земле, ощутить отблески Царствия Небесного, то сиди, делай своё дело, и молись так, как тебе подскажут!

До одиннадцатого дня не позволял отлучаться ни на минуту. Тогда я вновь собрался бежать. Решил ничего не паковать, а прямо вырваться из покоев владыки и бежать - куда глаза глядят! Но владыка вновь меня перехватил в самых дверях. Умолял его прекратить эту пытку. Тогда он протянул мне флягу и велел вымыть её и наполнить водой.

Схватил флягу и помчался к крану на улице. Отворил его на полную и глотал сладкую воду до тех пор, пока не пришёл в себя. Тогда вымыл флягу, наполнил водой и принёс владыке. Он спросил меня:

- Напился?

- Да, преосвященный.

- Хорошо, если так. А сейчас, сынок, хочу у тебя спросить кое-что. Не торопись отвечать, подумай хорошенько, хоть целый час. Ответь: почему хотел подглядывать за мной? Если ответишь правду, будешь моим учеником. Если солжёшь, уходи.

- Не нужно мне долго размышлять, владыко! То же, что мог бы сказать позже, скажу и теперь. Мне было интересно: что владыка делает, когда остается наедине!

- Э, сынок, эти дни ты был со мной, и всё видел сам. Больше нет никаких причин подглядывать в щель.

Я же умолял его отпустить меня, дабы я жил как обычные монахи, думал, что больше не выдержу без еды и питья. Я прошёл две войны, через много земель, повидал всякое, но послушание владыке Николаю казалось мне превыше моих сил. Он же не отпустил меня.

- Когда сознание начнёт мутиться у тебя, дам тебе немного воды. Если каждый час будешь делать по одному глотку, то голова перестанет кружиться.

А сам даже не посмотрел в сторону фляги! Не омочил даже уст своих. И продолжил молитвенное правило спокойно и размеренно - будто в первый день этого испытания. Но у меня в голове не было никакой молитвы: всё моё существо сконцентрировалось вокруг двух вещей: «как дожить до завтрашнего дня!?» и «как изыскать какой-нибудь способ смыться от владыки?» Он это, конечно же, понимал, поэтому был всегда начеку: днём находился у дверей, а кровать мою велел отодвинуть в дальний от выхода угол комнаты.

Письма мы принимали через окно, через него же и передавали бандероли, которые относились на почту. Выдержал ещё пять дней без пищи, но с небольшим количеством питья. Голодовка продолжалась шестнадцать дней. На семнадцатый день услышали звук мотора и через окно увидели приближающийся автомобиль.

- О, к нам гости. Радуйся, Добривой! Если бы не они, воздержание бы продлилось до полных тридцати дней.

Вышел из комнаты, умылся, переоделся в парадную одежду и стал дожидаться приезда подъезжающих. Позвал Филиппа-повара и поручил ему принести форели, вина и прочего, необходимого для обеда.

- А также, принеси для нас двоих «нашей еды».

Повар уже по своему опыту знал, чем же именно и как нужно кормить владыку после таких продолжительных и суровых постов. Лишь на третий день после прекращения полного воздержания мы стали есть более-менее твердую и сильную пищу. Когда же я через несколько дней полностью пришёл в себя, то ощутил лёгкость и готовность сворачивать горы. Раны с тех пор больше не беспокоили меня, будто и не было никаких осколков и пуль. Голодом очистили кровь, а кровь очистила тело от болячек. Именно тогда я понял силу воздержания...»

***

Владыка наглядно продемонстрировал будущему пустынножителю силу и смысл аскетического делания. Но запомнил Добривой так же и то, что голод без молитвы крайне вреден, ибо несмиренный аскет обязательно или озлобится или возгордится.

Вот, как прп. Исаак Сирин говорит о пути спасения: «Воздаяние бывает не добродетели, и не труду ради нее, но рождающемуся от них смирению. ... Без этого качества все подвиги, самые великие, не только бесплодны, но и губительны».

***

Прекрасными иллюстрациями сербского национального характера служат несколько историй, которые мы передаем вам со слов ходжи Владимира Радосавлевича.

 «Однажды в полдень, когда канцелярия епархии на несколько часов замирала в послеобеденной дрёме, в кабинет к епископу Жичьскому ворвался молодой студент из Кралева. Юноша выхватил пистолет и, направив его на владыку, изобразил грозный голос:

- Быстро говори последнее желание!!

- Нет у меня никакого желания, кроме служения Христу. Пукай, брачо, пукай! [4]

Студент спрятал пистолет и сказал:

- Не собирался я стрелять. Мне важно было выяснить: правда ли то, о чем Вы проповедуете или нет? Теперь я вижу, что Вы - настоящий учитель.

Сказал - и стремительно выскочил прочь».

***

«Как-то, приехав в родное село Лелич, владыка зашел к своему родичу, Савве, сыну того самого Любомира, который спас маленького Бато от гайдука. Савва пригласил своего знаменитого родича в гостинную, но тот отказался и устроился перед печкой ворочать дорожным посохом угли. В разговоре Савва бросил между прочим:

- Собираюсь пристрелить одного пса.

Речь шла о зяте, т.е. муже сестры. Всё село знало о том, что он живёт с другой женщиной, да ещё и издевается над своей женой.

- Не делай этого, Савва. Не делай, - тихо, но властно ответил ему владыка. - Убъёт его Бог. У Господа опанки [5] на ногах шерстяные, да рукавицы железные. Как подходит - не слышишь, а как ударит...

И ещё добавил:

- Придёт время, из своей кучи [6] будешь глядеть на Америку.

Савва провёл Николая за ворота и кивнул после своей сестре Миле:

- Спятил наш Бато. Читал, писал - и спятил.

А через три дня Саввин зять погиб от несчастного случая. А через три десятилетия в куче у старенького Саввы появился телевизор. И когда сын Милы покупал его, то приговаривал, что:

- Чика [7] Никола давно это предсказывал!»

***

«Придя в родную кучу, владыка застал своего отца Драгомира тяжко расхворавшимся. Николай подошел к постели и, подбадривая больного, вроде бы шутя, обратился к нему:

- Должен немедленно поправиться! Вечером будут гости. Кто их будет принимать?!

Затем владыка прислонился к кровати, а голову опустил на грудь своему отцу и долго-долго молился про себя. Через полчаса Драгомир встал с одра совершенно здоровым.

Позже он признался:

- Впервые в жизни боюсь своего сына».

***

«В купе, в котором владыка возвращался в Охрид, вошла пожилая женщина. Прежде чем занять своё место, она перекрестилась.

- Всегда ли Вы креститесь перед тем, как сесть? - спросил владыка спутницу.

- Нет.

- Отчего же сейчас поступили так?

- Оттого, что я Вас узнала. Вы - владыка Николай. Познат беседник [8]. - Что-то взвесив, женщина добавила, немного погодя:

- Но я мало, что понимаю в Ваших речах. Вот если бы Вы говорили проще. Чтобы всем было ясно: и обученным, и простым селякам!

Говорят, что этот случай очень повлиял на владыку. А епископ Рашко-Призренский Артемий вообще утверждает, что «Во время «охридского периода» своей жизни владыка сбрасывает с себя «лоск поверхностного западничества».

«Это внутреннее духовное перерождение отразилось и внешне на всём: на его манере говорить, на поведении, даже на одежде. Прежде молодой иеромонах доктор Николай Велимирович старался произвести впечатление на окружающих, привлечь и увлечь. Облаченный в прекрасную мантию, отлично выглядевший, с прекрасными манерами, красноречивый оратор - таким был Николай в «доохридский период». Такого Николая мы находим в «Словах о Всечеловеке», на редкость умной и глубокой книге в духе сербских богословов новой волны, однако в основном отвлеченно философской и всё ещё недостаточно духовной и православной, какими стали его книги «охридского периода» и далее (Гомилии, Охридский пролог, Миссионерские письма). Здесь начинается и продолжается весь его архипастырский и духовный труд с православным народом, богомольцами и монашеством.

<...>  Мирская слава для него становится ничтожной, людские похвалы противны, подчеркнуто витиеватые литературные обороты кажутся ему празднословием, а светское мудрование - духовным убожеством и духовной нищетой. Это не значит, что владыка «опростился», наоборот, он возрос духовно и стал прост, открыт и доступен» [9].

***

Однажды во время поста владыка, служив Литургию, вышел из алтаря и обратился к готовящимся причаститься Св.Таин:

- Пусть достойные Причастия станут справа, а неготовые - слева.

Вскоре почти весь народ - а причастников было несколько сотен - помаленечку собрался на левой стороне. И лишь четверо стояли справа.

- Ну, что же, - произнёс владыка, - сейчас грешники подойдут к чаше с Пречистым Телом и Кровью, а праведники могут не подходить. Они ведь и так уже безгрешны. Зачем же им Причастие?

***

Ходжа Владимир поведал также весьма занимательную историю о миссии, владыки Николая на Афоне.

«После объединения сербских митрополий в единый Патриархат, владыка Николай прибыл в сербский монастырь Хиландар, дабы установить там общежительный порядок вместо идиоритмичного [10].

С Божьей помощью ему удалось добиться этого. Впрочем, новопоставленный игумен предупредил владыку, что братия пребывает в «разброде и шатании», и что не исключено, что по убытии епископа Николая с Афона идиоритмия будет восстановлена.

(Окончание следует)

[Александр Васильевич]

(Окончание)

И вот однажды, в то время как владыка был в библиотеке, в канцелярию монастыря зашёл брат Паисий и позвонил по телефону в посёлок Карею, административную столицу Святой Горы. В канцелярии в это время сидел путешествовавший вместе с владыкой афинский богослов Василий Костич [11]. Но о. Паисий полагал, что Василий - это обычный сербский паломник, а потому был убеждён в том, что смысл его разговора останется тайной для владыки. Говорил он, разумеется, на греческом:

- Новая белградская власть прислала какого-то молодого епископа. Да. Будоражит братию. Пытается строить свои порядки. Да, разберитесь с ним.

Полиция прибыла оперативно и выпроводила владыку вместе с Василием вон из монастыря. По пути Василий объяснил владыке суть происшествия. Все шесть часов пешего пути от Хиландара до пристани владыка проплакал, скорбя о духовном состоянии сербских святогорцев.

 После  выдворения епископа в Хиландаре был отброшен общежительный устав. Вскоре, однако, о. Паисий занемог. По преданию, у него обнаружился рак горла, а за две недели до кончины и вовсе отвалился язык.

После 60 лет идиоритмии в Хиландаре возродился общежительный уклад, введённый ещё святым Саввой, и восстановленный было святителем Николаем Велимировичем. Уклад, по которому монахи живут и служат как воины, оберегающие границу между землёй и Небом.

Первым игуменом был Паисий, в подвигах отмаливавший грехи своего тёзки. О. Георгий (Виткович) известный своим подвижничеством, твердил сквозь слёзы, что Хиландар не сможет воскреснуть до тех пор, пока не будет восстановлен общежительный устав, поскольку братия не только оскорбила святителя Николая Сербского, но и преступила завет святого Саввы: «Да будет проклят тот, кто установит иной начин живота...»

Сейчас в Хиландаре общежитие стоит крепко».[/i]

***

Кроме того, по сообщению архиепископа Монреальского и всея Канады Виталия  (Устинова) Владыка Николай был категорическим противником нового стиля. В письме блаженнейшему архиепископу Афинскому Андрею «Относительно календарного вопроса» архиепископ Виталий напоминал, что «тогдашний епископ Охридский Николай Велимирович не согласился сослужить с другими иерархами новаторами в Ватопеде, но искал, чтобы ему предоставилась часовня в честь иконы Богородицы «Парамифия» [12], где он служил один».

Бывая на Афоне владыка непременно общался со св. Силуаном [13]. Вот, что Велимирович пишет о нём в статье «Человек великой любви», (1938 г.):

И мне отец Силуан очень много духовно помогал. Я чувствовал, что он молится за меня. Всякий раз, когда бывал я на Святой Горе, спешил повидаться с ним. В монастыре он нес трудное послушание. Он заведовал складом, и в его ведении находились ящики, сундуки, мешки и все то, чем был наполнен магазин. Говорили мы с ним о том, что русские монахи очень возмущаются против тирании, которую учинили большевики над Церковью Божией в России. И вот что он сказал: «И я сам вначале возмущался этим, но после долгой молитвы пришли ко мне такие мысли: Господь всех безмерно любит. В Его ведении все времена и причины всего. Ради какого-то будущего блага Он допустил это страдание русского народа. Я не могу этого понять и не могу остановить. Мне остается только любовь и молитва. Так я буду говорить и с возмущенной братией. Вы можете помочь России только любовью и молитвой. А возмущение и злоба на безбожников не поправят дела» [14].

***

Бодрые голоса газетных «пактоманов» [15], рапортовавших о новых достижениях в укреплении мира во всём мире, не могли скрыть от духовно чутких людей того, что вот-вот разразится катастрофа.

«На одной из конференций Лиги Наций присутствовал и владыка Николай, как делегат от Югославии. Были собраны представители разных земель и религий. Но лишь перед представителем Швеции лежало Св.Писание. Шведский делегат не принимал никакого участия в полемике, и это не ускользнуло от внимательного глаза владыки.

По завершению конференции владыка прямо спросил у шведа:

- Почему Вы всё время просидели молча?

- Я не молчал, - ответил швед. - Я постоянно говорил. То есть постоянно молил Господа о мире между людьми. Но всё, о чём сегодня и вчера говорили - тщетно. Скоро быть войне. Эти люди уповают на свои человеческие законы и пакты. А Христа так ни разу не упомянули...»

***

Успехи «бескровной революции», шагавшей по Индии, стали для европейского общественного мнения настоящей сенсацией. Интересна оценка, которую владыка Николай дал личности Ганди [16]:

«Предупреждение Божие - вот в чем состоит роль современного вождя индийского народа. Промысл предостерегает политиков и правителей всего мира, и христианских тоже, о том, что в политике существуют и другие методы, помимо интриг, лукавства и насилия. Политический метод Ганди совсем прост и очевиден, он не требует ничего, кроме самого человека, вопиющего к Богу и слушающего Его.

Оружию, боеприпасам и армии Ганди противопоставляет пост; интригам, лукавству и насилию - молитву; политическим раздорам - безмолвие. Каким смешным и ничтожным это выглядит в глазах современных людей, не правда ли? В современных политических учебниках эти три оружия не упоминаются даже в примечаниях к тексту. Пост, молитва и безмолвие! Вряд ли найдётся в Европе и Америке политик, который без иронии посмотрит на эти три тайны индийского вождя, на три хрупких прутика против стали, свинца и ядов.

Однако успехи Ганди с его тремя «волшебными» прутиками удивляют весь мир. Хотят они или не хотят, но политическим законодатели Англии и других стран придётся ввести в новые учебники отдельную главу: «Пост, молитва и безмолвие как мощное политическое оружие». Как Вы думаете, человечество не станет счастливее, если эти методы некрещеного Ганди заменят в политической науке методы крещёного Макиавелли?

Но не столько метод индийца удивителен для мира, сколько сама личность, которая этим методом пользуется. Это христианский метод, древний, как сама вера, и новый, как нынешний день. Пример поста, молитвы и безмолвия показал Своим ученикам Сам Христос, они передали его Церкви вместе со своим личным опытом, а Церковь передаёт его верным своим из поколения в поколение до нынешних дней. Пост - это жертва, безмолвие - самоуглубление, а молитва - вопль к Богу. Вот три источника великой духовной силы, которая делает человека победителем в борьбе и праведником в жизни. Кто из людей не способен вооружиться таким оружием?

...К сожалению, в наше время христиане пренебрегают многими из этих правил и забывают о чудотворных тайнах. Преобладает мнение, что побеждает только сталь, что тучи разгоняют только пушки, а излечивают только таблетки. Поэтому я думаю, что Господь по милости Своей выдвинул Ганди, не христианина, но служащего предупреждением христианам, особенно тем, которые умножают беды и несчастья своих народов, используя грубые и жестокие средства правления» [17]...

Вместе с тем, Николай Велимирович не относился к тем, кто ожидал от Индии спасения миру в котором «Марс соединился с Марксом».

«Муки индусов достойны восхищения, старания их достойны уважения, но успехи их заслуживают лишь сожаления»? - писал владыка. Уже несколько позже - в самый разгар Второй Мировой, переросшей в Югославии в Первую Гражданскую, он опубликовал книгу «Индийские письма», построенную  в форме диалогов.

«- От чего страдает Европа, а от чего - Индия?

- И Европа, и Индия страдают от одного и того же - от невежества. А невежество произошло от людской гордости. Индия никогда не знала Истинного Пути, а Европа сбилась с Правого Пути на бездорожье.

- Как может невежество произойти от гордости?

- Невежество происходит от гордости, когда человек помышляет, что может сам, своим умствованием постигнуть Истину без Божьего откровения. Расплата за такие попытки - невежество.

- Содержится ли Истина лишь в одном вероисповедании или же в комбинации всех исполведаний?

- Истина не терпит комбинаций - ни суммирования, ни выведения среднеарифметического. Истина является Истиной как 2х2=4. И, если дикари с одного острова сказали 2х2=6, а с другого 2х2=8, но образованные люди утверждали, что 2х2=4, то неужели стоило бы суммировать результаты, чтобы выявить Истину? В этом случае Истина заключалась бы в том, что 2х2=6+8+4.

В реальности же 2х2=4.

Невозможно провозгласить Истиной сумму разных противоречивых вероисповеданий. Истина гораздо чувствительнее арифметических формул. Она несовместима даже с каплей неистины. Как если ресница упадёт в глаз и взор замутится, а увиденное будет искажено. Покушение Рамакришны и его ученика Вивекананды соединить все веры воедино - и, таким образом, вывести «полноту Истины», провалилась в самом начале, таком, вроде бы, бурном и многообещающем.

- Может ли Европа ожидать спасения от Индии или наоборот?

- Ни Европа от Индии, ни Индия от Европы: ибо ни Индия не носитель спасения, ни Европа. А спасение - в Истине. Спасение может дойти и Европе, и Индии оттуда, где эта Истина сохранена - от Восточной Православной Церкви».

***

«Сербине, брате! Хочу что-то спросить у тебя.

Не останавливай своих волов, не задерживай плуг свой.

Можешь ответить на мой вопрос, не прерывая пахоты.

Я не стану спрашивать тебя пути, дабы ты не отрывал руки своей с плуга, чтобы указать мне дорогу. Не стану просить тебя воды, дабы ты не бросал работы, чтобы привести меня к источнику.

Знаю, что ты целый день пашешь и целый день размышляешь, и мысли твои остаются затворенными внутри тебя.

Хочу спросить тебя о том, что лежит у тебя внутри, а ответить ты можешь и шагая по борозде и не убирая рук с плуга:

- Горит ли лампада внутри души твоей?

Довольно ли масла в лампаде, а света - внутри души твоей?

Сербине, брате! Горит ли лампада?

...Злые ветры ударили со всех сторон. Чувствуешь, сербин? Видишь ли? Слышишь ли? Хотят угасить лампаду веры твоей. C трёх сторон ударили ветры: с севера, запада и юга. Остался лишь восток.

С Востока пришёл мир души твоей. С Востока пришел Христос. И когда тебе бывает тяжко, обернись на Восток, и поклонись Спасителю своему.

Обернись, вслед за нашим святителем Саввой на Восток. Ибо тебе сейчас не сладко. Ударили злые ветра и принесли духу твоему муку. Три наизлейших ветра: безверие, кривоверие и маловерие.

Безверцы хотят подсечь корень веры твоей. Может ли устоять дерево, у которого подрублен корень? Что может быть чувствительнее корня? Можешь отрясти листья, можешь обрубить ветви и даже ствол рассечь - всё равно дерево выживет. А подруби корень - разве останется жить?

Кривоверцы хотят навязать свою кривую веру, которая искривила им и сердце, и душу, и характер. Хотят и твою душу видеть искривленной подобно бесхвостой лисице, которая убеждала остальных лис обрубить себе хвосты. Так одни кривоверцы отсекли празднование воскресения и взяли еврейскую субботу; другие отсекли посты и причастие Крови Христовой, а иные уже и от креста отказались.

Маловерцы хотят зваться христианами, хотя сами таковыми не являются. Пугаются мрака безверия, брезгуют ложью кривоверия, но своей веры держатся лишь на словах. Языком живы, а сердцем мертвы. Стоят среди сынов Православия, а законов Православия не держатся. Причисляют себя к сыновьям святосавским, а путём отца своего, святого Саввы, идти не хотят. Как отставший и измождённый отряд, едва бредущий позади славного войска Христового.

Безверцы хотят разбить лампаду души твоей. Кривоверцы хотят, чтобы вместо елея ты влил бы воду в лампаду души твоей. А маловеры просто вертят лампаду в руках, да не дают тебе возжечь огонь её.

Это три злых ветра, что ударили сейчас в душу твою. Да благословит Всевышний быть тебе благословенным и сильным! Лишь благословенный и сильный может спасти от злых ветров лампаду души своей.

Вера твоя защитит тебя, сербине, ото всякого зла!

Береги и ты веру свою.

Плуг спасёт тебя от голода - защити и ты его от ржавчины.

Огонь спасёт тебя от холода - защити и ты его от сырости.

Вера спасёт тебя ото всякого зла - защити и ты её» [18].
 

Примечания ко второй главе:

[1] Рудолф Арчибалд Рајс: "Чујте Срби"! («Ecoutez les Serbes!»). http://ru.scribd.com/doc/179098/Aribald-Rajs-UJTE-SRBI

Dr. Archibald Rudolph Reiss (Арчибальд Райс/Arčibald Rajs) (1875-1929), швейцарский криминалист и  журналист, был приглашен в Сербию в 1914 году для объективного освещения  военных преступлений немецких и болгарских войск и для информирования мировой общественности о борьбе сербской армии. Райс  работал добровольцем, не получая никаких гонораров.

[2] Миливоjе М. Jовановић. Монах Калист. Нова Искра. Београд, 2005. С. 57-63

[3] В оригинальном тексте, разумеется, нет такого термина. Там упоминается прозвище одного горе-монаха, унижавшего и даже истязавшего послушников. Послушник Добривой, герой балканских и мировой войны, вынудил младостарца позорно бежать из монастыря.

[4] Стреляй, братец, стреляй! (македонский).

[5] опанки - род обуви

[6] кућа - хата, хутор.

[7] чика - дядя

[8] Известный оратор - сербск.

[9] Епископ Артемий (Радосавлевич). Жизнеописание св.владыки Николая. Перевод Натальи Феофановой. «За крест честной и свободу золотую», выпуск второй. М., 2006. С.23

[10] Идиоритмичные - особножительные монастыри, где каждый, живя в особой келье, сохранял права частной собственности и устраивал материальную обстановку по собственному усмотрению. На Афоне издревле сосуществовали оба начина монашеского жития. Современный византолог Милорад Павич, известный во всем мире своей постмодернистской прозой, даёт интересную трактовку сосуществованию кенобитов (общежителей) и идиоритмиков. Павич утверждает, что, поскольку монахи-идиоритмики ощущали себя членами семьи Пресвятой Богородицы, то они были «вне политики». Напротив, монахи-кенобиты ощущали себя членами военного отряда, возглавляемого игуменом монастыря. А сам монастырь, живущий по общежительному уставу, соответственно становился частичкой Сербии (России, Болгарии). И не просто частичкой, но очагом духовного и культурного возрождения. Вряд ли это было по вкусу администрации Константинопольского Патриархата, в чьей юрисдикции был и остаётся Афон.

[11] Василий (Костич) - епископ Жичский (1961-1978), в 1937 г. защитил в Афинах докторскую диссертацию по теме «Проблема спасения в учении св. Василия Великого». Ниже мы приведём пространные фрагменты его дневника, подробно описывающие жизнь владыки во время немецкой оккупации.

[12] Согласно славянской традиции переводится с греческого как «Отрада или Утешитение» (дословно: увещевание)

[13] преп. Силуан Афонский (Семён Иванович Антонов; 1866-1938) - блаженный старец, схимонах. В течении 46 лет подвизался на Афоне в русском Свято-Пантелеимоновом монастыре. Память 11/24.09

[14] Печатается по изданию: Святой Николай Сербский Велимирович). Кассиана (Повесть о христианской любви). Статьи, проповеди / Перевод с сербского монахини Пелагии (Шеремет) и Е. Юсмяки.. СПб., Знаки, 2000. С. 131-137.

[15] подсчитано, что после Первой Мировой уже к 1935 году было созвано 128 мирных конференций, в результате которых была создана изощрённейшая система межгосударственных противовесов. Только на Балканах существовало несколько «антант» - оборонительных военных союзов: в каждом конкретном случае государства, входившие в ту или иную «антанту» объединялись в «дружбе против» конкретного государства: Венгрии, Богарии и т.п. Всё это хитросплетение в совокупности с пацифистскими утопиями, заполнявшими первые полосы газет, и вошло в историю как «пактомания».

[16] Ганди Мохандас Карамчанд (1869-1948) - один из руководителей национально-освободительного движения в Индии, создатель религиозно-этической концепции, согласно которой условия общественной жизни определяются уровнем нравственного развития общества. Аскет, в борьбе за независимость придерживался принципов ненасилия.

[17] Свт. Николай Сербский, «Миссионерские письма», перевод С.Луганской. М., 2003, С.155-157

[18] фрагменты текста владыки «Очувати свети пламен вере»

___________________________

http://ruskline.ru/analitika/2012/12/22/belye_pyatna_na_serbskom_kreste_3/

[Александр Васильевич]

Павел  Тихомиров, Русская народная линия

«Белые пятна на сербском кресте». 4

Глава третья. Политик



В Сербском, а, позднее, Югославском, Королевстве политика была «всем и вся».

Слабые отголоски всеобщей заполитизированности югославянского общества дошли до нашей поры. Трудно представить себе российского студента, по пути на пары покупающего утреннюю газету - причем газету не про футбол или «про это», а умную и спокойную газету с аналитическими статьями. В Сербии же день начинается с утреннего кофе и утренних вестей.

До святителя Николая Велимировича «Сербская Церковь занимала свое место в обществе, но политически она была маргинальна».

О том свидетельствуют многие видные сербские мыслители.

«В Сербии той поры духовное сословие ценилось невысоко, ибо было весьма мало священника, которые бы что-то значили в интеллектуальном смысле. Не говорю, что не было добрых и порядочных священников, но никто не сможет убедить меня в том, что ряса сама по себе хоть кому бы то ни было обеспечила некое общественное положение, в том случае, если священник, как конкретная личность, ничего из себя не представлял. Ряса сама по себе ничего не значила...

Многие священники, уехав в село, и сами окрестьянивались, отказавшись от светскости. Но многие из них занимались и политикой, и, таким образом, становились широко известными не только в своем краю, но и во всей стране. Но, входя в политическую жизнь, они прерывали свою связь с паствой»« [1].

С появлением же Николы Велимировича, ставшего епископом Николаем, все в корне переменилось. Умный и образованный, незаурядный оратор, тонко разбирающийся в идейных и эстетических тенденциях развития современной мировой культуры, он был - в то же самое время - непреклонным исповедником правды Христовой и сербского родолюбия.

Никола Велимирович был не просто ярким общественным деятелем, который пересыпал речи цитатами из Писания, но он был воплощением собственно церковного православного ответа на те или иные вызовы современности.

Таким вызовом Сербской церкви в межвоенную эпоху были события, спровоцировавшие Конкордатский кризис.

***


_{флаг Королевства СХС}

Как известно, Югославия, точнее Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев получилось из соединения сербских королевств и обширной территории Австро-Венгрии, населенной южными славянами. Роковым для сербского народа было решение короля Александра Карагеоргиевича выстраивать унитарное государство, которое бы населяли некие югославяне. При проекте югославянства игнорировалось то, что никто из словенцев или хорватов не собирался отрекаться от своих корней.

Когда в 1928 году разразился очередной хорватский кризис (о котором будет сказано ниже), то король Александр был готов пойти на «ампутацию», оставив за Сербией и Далмацию, и Боснию с Герцеговиной, и междуречье рек Савы и Дравы - вплоть до восточных границ исторической Хорватии... И, если бы словенцы были бы настроены так же непримиримо по отношению к сербам и к Югославии, как хорваты, то, в конце концов, король, возможно и пошел бы на это. Однако словенцы были настроены проюгославски, и король решил, что новое обострение «хорватского вопроса» рано или поздно сойдет на нет, а потому мирного развода не произошло.

9 октября 1934 года в Марселе усташам удалось организовать убийство югославского короля Александра-Объединителя. Убийство короля Александра привело к ослаблению центральной власти, однако ожидаемого заговорщиками восстания хорватов по ряду причин не произошло.

Регентский совет, управлявший страной ввиду несовершеннолетия наследника, предпринял попытку привлечь на свою сторону умеренных хорватских политиков. Однако лидер ведущей хорватской силы Влатко Мачек требовал от Белграда слишком - как тогда казалось - многого: пересмотреть конституцию и предоставить Хорватии автономию. Личные переговоры югославского премьера Милана Стоядиновича с политическим лидером хорватов ни к чему не привели, и тогда правительство попыталось найти поддержку у католической церкви.

Хорваты являются весьма ревностными католиками. Новохорватский национальный корпус сформирован не почвой, не языком и не кровью, а духом пограничья европейской католической культуры.

И вот летом 1935 года правительство Стоядиновича решило предпринять ряд шагов, которые смогли бы убедить католиков Хорватии в том, что Югославия вовсе не является «Великой Сербией», но представляет собой державу, обеспечивающую поддержку и развитие католицизма.

Напомним, что изначально идеологи югославянства всячески подчеркивали секулярный характер государства, предполагая, что «обрядовые различия помешают делу перетапливания различных народов в югославянском плавильном котле».

Еще 6 января 1919 года регент Александр лишил Сербскую Православную церковь привилегированного положения «государственного исповедания». Однако, несмотря на то, что было объявлено о равноправии конфессий и об отделении Церкви от государства, королевская власть продолжала жестко контролировать церковную жизнь.

Король имел право подтвердить или не подтвердить выбор не только патриарха, но и архиерея, а сама церковная жизнь после ликвидации в 1929 году Министерства вероисповеданий контролировалась Министерством Юстиции и Министерством Просвещения. В лице соответствующих министров государство всегда могло воспользоваться правом вето в вопросах, касающихся православной церкви.

«Одобрение или неодобрение дополнительного налога может служить (и насколько известно, действительно служит) в качестве весьма эффективного средства в руках государственной административной власти, направляющей церковную политику в направлении, подчас отнюдь не соответствующем церковным интересам. Это делает церковную автономию иллюзорной» [2].

Впрочем, существование финансовых рычагов, разумеется, не было самым страшным в той ситуации.

Гораздо опаснее было то, что в тогдашней Югославии начало реализовываться на практике то, за что мы обычно браним Соединенные Штаты.

Речь идет о том, что вместо целостного мировоззрения людям навязывали в качестве нормы некую шизофрению: в одних ситуациях можно было вести себя так, как подобает христианам, а в других предлагалось оставить исповедание лишь для круга семьи.

В качестве характерного эпизода очередной антицерковной волны сербский церковный историк Джёко Слиепчевич приводит скандал с «Проектом закона об отделении церкви от государства», который был подан на рассмотрение Скупщины Югославии 1 февраля 1933 года. «Проект» предусматривал в течении года безо всякой компенсации отторгнуть недвижимость, принадлежащую церкви, а все школы, больницы и т.п. передать в ведение государства.

Государство, согласно «Закону о СПЦ от 8 ноября 1929 года» имело право экспроприации церковной собственности. И данный «Проект» ничего не выдумывал нового, но предлагал довести дело до логического конца [3].

«От таких предложений до коммунистического переустройства общества остался один лишь шаг», комментировал «Гласник СПЦ» этот «Проект», составленный, кстати говоря, сыном православного священника.

«Скоро мы окажемся в катакомбах, где и вернемся к целостности образа мысли и образа действий. Но какой позор для сербской церкви допускать до таких искушений, вместо того, чтобы найти возможность выработать православное мировоззрение, дающее ответы на вызовы эпохи» [4].

Это - отдельная тема, а пока, в заключение краткого экскурса, добавлю, что высшее духовное образование в Югославии преподавалось не по российской дореволюционной модели - в Духовной Академии - что отвечало бы чаяниям епископата СПЦ, но по европейской модели - на Богословском факультете Белградского Университета.

Что же касается преподавательского состава и учебной программы, то они утверждались Министерством просвещения «с учетом принятия во внимание мнения церкви». По мнению св.Синода гораздо более приемлемой была бы формулировка «с учетом согласия церкви»[5].

Впрочем, «Закон о СПЦ» учитывал пожелание св.Синода «гарантировать право сотрудничества при разработке государственных законов, которые касаются Сербской Православной Церкви».


_{религиозная карта Югославии}

Разговоры о заключении договора между папой и королевским правительством, который бы регулировал правовое положение католической церкви в Югославии и ее отношения с папским престолом, велись еще при жизни короля Александра.

Потому неверно воспринимать Конкордат как гром среди ясного неба

Впрочем, патриарх Варнава относился к королю Александру с безграничным доверием. Но нужно всегда помнить о том, что в королевской Югославии православный патриарх был едва ли не «свадебным генералом» при дворе Его Величества.

Поэтому корректнее говорить не о политической наивности первоиерарха, «который и помыслить не мог, что потомок легендарного Кара Георгия пойдет на некий шаг, который нанесет православной церкви ущемление», но о политической беспомощности.[6]

Оценивая задним числом сложившуюся ситуацию, патриарх Гавриил в своих мемуарах подчеркивал мысль, что «Церковь пропустила момент появления на политической сцене Конкордата. И не проявляла должного внимания этой проблеме, не позаботившись заранее о том, чтобы проконсультировать госчиновников по поводу тех «подводных камней», которые могут содержать подобные договоры».

Исходя из логики, изложенной патриархом Гавриилом в своих мемуарах, именно отсутствие консультаций является основной причиной конфликта.

Поначалу Синод проявил беспечность и не позаботился о разъяснении своей позиции по данному вопросу. Существовала возможность не просто ознакомиться с текстом проекта Конкордата, но и высказать неодобрение по спорным вопросам.

Между тем, трудно представить себе ситуацию, в которой бы патриарх Варнава, кстати, ставший патриархом благодаря личной заинтересованности короля Александра, возвысил бы голос «против Короны» или позволил бы это сделать членам Синода.

Архипастыри Сербской Церкви, отдавали себе отчет в том, что члены Югославского Королевского наместничества и депутаты Скупщины вовсе не являются сербскими князьями, извиканными - т.е. позванными народным вече - на защиту православной Сербии от турецкого гнета или латинского лукавства.

Однако никто не мог предположить, что политические маневры могут зайти так далеко. Что та держава, которая некогда воспринималась как Великая Сербия, теперь же из насквозь масонской Югославии станет превращаться в Великую Хорватию.

С другой стороны, реальные политики - в первую очередь Милан Стоядинович, метивший в вожди - не воспринимали Сербскую Православную Церковь как субъекта общественно-политической жизни. Так оно и было. И коммунисты, пришедшие к власти в результате гражданской войны 1941-1945, просто радикальным образом провели в жизнь положения «Закона о СПЦ от 8 ноября 1929 года».

В 1930-х годах Православная церковь понималось реальными югославскими политиками как некий символ старой доброй Сербии.

Не более того.

Ватикан - совсем иное дело.

Договорившись с Ватиканом, можно было договориться о возможности получения доступа к рычагам реального воздействия на ситуацию в Хорватии, ключевые фигуры которой пытались держаться политики тотального несотрудничества с Белградом.

***

Процедура принятия Конкордата предполагала то, что подписанный югославским министром юстиции в Риме документ должен был быть ратифицированным в Скупщине и передан в Сенат. Т.о. решающее слово говорит именно Скупщина.

Первым звоночком надвигавшейся бури был разговор между министром юстиции Драгутином Койичем и черногорским митрополитом Гавриилом, состоявшийся в конце апреля 1935 года. Митрополит обратил внимание министра на то, что личная убежденность патриарха Варнавы в добронамеренности представителей королевской власти еще не говорит об отношении Церкви к означенной проблеме:


_{патриарх Сербский Варнава}

«Его Святейшество Варнава  возглавляет Церковь, но по уставу он не может принимать решения без полного согласия св.арх. Собора и св.Синода. Тем более, когда вопрос стоит о такой деликатной и важной проблеме, жизненно важной для Сербской Церкви. В конкретном случае патриарх может дать согласие, если есть на то согласие большинства епископов, имеющих право принимать такие решения. Однако до сих пор никаких разговоров на эту тему не было. Если патриарх дал свое согласие, то он - тем самым - лишь выразил свое личное мнение...» [7]

Министр пообещал митрополиту, что в случае победы на выборах, он обеспечит необходимые для такого дела консультации. Так бы и случилось - ибо список, которому принадлежал Койич, победил на выборах - однако уже через месяц после этого произошел очередной кризис. И кабинет ушел в отставку.

Премьером стал бывший министр финансов Милан Стоядинович, а министром юстиции - словенский лидер Людевит Ауэр. Римокатолик.

Согласно мемуарам патриарха Гавриила эта перестановка не насторожила тогдашнего патриарха Варнаву, искренне полагавшего, что и принц-регент Павел, и премьер Стоядинович - это «добрые сербы и добрые православные».

Вообще же обеспокоенность вопросом Конкордата воспринималась патриархом как проявление «недоверия к Короне и к королевской власти».

Вплоть до конца 1936 года со стороны СПЦ не предпринималось никаких действий, направленных на то, чтобы обратить внимание власть предержащих на то, что проект Конкордата содержит в себе нечто, могущее ущемить интересы православных.

Причина проста. Несмотря на то, что все было готово для передачи Конкордата (подписанного еще летом 1935) на ратификацию в Скупщину, премьер Стоядинович в течении целого года не обнародовал своего намерения. Не делал этого по одной лишь причине: по причине отсутствия большинства в парламенте.

Относительно же позиции Сербской православной церкви по вопросу конкордата югославская власть пребывала в полном спокойствии. Посредником между премьером и патриархом был Воислав Янич.  И патриарх, и премьер вполне доверяли этому человеку как посреднику.

***

24 ноября 1936 года было созвано внеочередное заседание св. архиерейского Собора СПЦ, связанное с необходимостью определения официальной позиции Церкви относительно Конкордата.

3 декабря премьеру была передана бумага, в которой выражалась озабоченность архиерейского собора СПЦ относительно того, что Конкордат нарушает начала равноправия религиозных объединений Югославии и «ставит римо-католическую церковь в положение господствующей, доминирующей государственной церкви, в следствии чего все остальные вероисповедания, в первую очередь церковь относительного большинства населения - православная церковь - нисходят на положение терпимых» [8].

Указывалось и о нарушении Конкордатом основ государственного суверенитета, а также чрезмерную материальную поддержку «религиозной организации, которая богата сама по себе, и центр которой находится вне государственных границ» [9].

***

Между тем, на внутриполитической сцене Югославии закипали нешуточные страсти. В этой связи необходимо в самых общих чертах обрисовать политическую ситуацию в королевстве.

До того, как стать «стержнем Югославии» и понести на своих плечах всю тяжесть этого эксперимента, Сербия была монолитом в социальном, национальном и религиозном плане. Нередко её называли «страной крестьян и королей». Очень важно отметить то, что всеобщее избирательное право, а также повсеместная политическая активность сербского народа приводили в Сербии совсем к иным результатам, нежели в буржуазно-демократических странах Европы. Демократическая избирательная процедура в условиях социально однородного общества приводила не к плюрализму и, но к торжеству одной единственной Народной Радикальной Партии Николы Пашича. По выражению А.Л.Шемякина, «Сербия являла собой типичный образец партийного государства - открытую диктатуру победившего большинства» [10].

И если ни у одной из штатских партий не было ни малейшего шанса тягаться с Пашичем и его радикалами, то такой силой накануне Мировой войны стало офицерство.

Военная элита представляла собой «надпартийную, достаточно структурированную корпоративную общность, имеющую собственные взгляды на государственное управление, и пытающуюся их, в меру возможностей, отстаивать и реализовывать» [11].

Армия обладала несравненно большим весом, нежели Скупщина и, тем более, король Петр Карагеоргиевич, посаженный на престол группой офицеров-заговорщиков.

Но когда в 1917 году было сфабриковано дело о государственной измене, престолонаследник Александр сумел обезглавить боевую организацию «Черная рука». И  именно те люди, которые в 1903 году посадили на трон отца престолонаследника, были расстреляны. Теперь офицерство перестало представлять из себя решающий фактор в политической жизни сербского общества.

Следующим шагом в борьбе за власть было собирание вокруг молодого престолонаследника той части офицерства, которая некогда была ущемлена «Черной рукой».

Когда же реальностью стало объединённое государство Сербов, Хорватов и Словенцев, то радикалы Николы Пашича окончательно утратили доминирующее положение. Помимо армии, молодой король сгруппировал вокруг себя Сербскую Демократическую партию, которую сфабриковали из разнобойных партий, бывших в оппозиции к Пашичу.

И уже к началу 1920-х годов сербский народ перестал существовать в качестве общественно-политического монолита.

Впрочем, расщепление этого монолита понималось конструкторами югославянства как необходимое условие для выстраивания новой формации - югославянского общества.

На первом этапе построения Югославии югославянство преподносилось как совокупность сербов, хорватов, словенцев и боснийских мусульман. Этот этап закончился 6 января 1929 года, когда король Александр взял в свои руки всю полноту власти. К тому времени политическая жизнь зашла в глухой тупик. Хорватские лидеры избрали тактику демонстративного несотрудничества с парламентариями-сербами, а наиболее радикальная часть хорватской оппозиции начала готовить всехорватское восстание с целью выхода из состава Королевства СХС.

20 июня 1928 года произошла трагедия, похоронившая возможность хорватско-сербского компромисса. Король Александр лично попросил хорватского лидера, Степана Радича, с четырьмя помощниками прибыть в парламент и приступить к работе по преодолению накопившихся сложностей. Но работе не суждено было даже начаться: депутат-черногорец Пуниша Рачич, жестоко оскорблённый высмеиваниями хорватских политиков, прямо в зале заседаний отомстил обидчикам: пятью выстрелами из парабеллума одного ранил в руку, трёх уложил наповал, а самого Степана смертельно ранил в живот.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

В парламентском кризисе, последовавшим вслед за убийством Радича, король Александр был поставлен перед выбором: либо признавать отделение Хорватии и ликвидировать объединённое королевство, либо ликвидировать Парламент и вводить диктатуру.

Спустя полгода король Александр остановился на втором варианте. По его замыслу на смену национальным партиям, которые являли самим фактом своего существования разделение народов королевства, должна была прийти двухпартийная система. Партии власти, Югославской Национальной партии, должна была противопоставляться партия парламентской оппозиции, Югославская Народная партия. Легальные диссиденты должны были подстёгивать отдельных нерадивых госслужащих.


_{король Югославии Александр провозглашает переименование государства}

Всё это оказалось очередной утопией. Ибо главными носителями нового режима были старые люди.

Теперь государственной идеологией было объявлено «интегральное югославянство». Религиозные и племенные различия надобно было забыть и превратиться в представителей новой формации. Естественно, хорваты восприняли эту идею как очередную уловку «великосербских шовинистов», и теснее сплотились вокруг католической церкви.

Для сербов же последствия январского переворота были просто катастрофическими. И без того раздробленные на непримиримые политические лагеря, теперь они были ещё и обезглавлены. Теперь никакой альтернативы официальной идеологии «интегрального югославянства» не оставалось.

Однако, вместо того, чтобы добиться единства страны, действия по дальнейшей централизации лишь усугубили раскол с хорватами и довёли атомизацию сербов до логического конца. Это стало ясно уже в 1931 году - после того, как диктатура была формально отменена и была принята новая Конституция.

После 1931 года ни одна из сербских партий не была достаточно сильной, чтобы диктовать волю своих приверженцев. Вместо нескольких сильных сербских партий присутствовал целый ворох политических группок - с вождями, но без должного политического веса.

А после убийства короля в 1934 началась  очередная перестройка, в результате которой из ссылок и тюрем в политическую жизнь вернулись люди, искусные в борьбе и протестах, но отнюдь не в созидании.

Регентом при малолетнем сыне покойного Александра стал князь Павел, английский денди, поставивший перед собой задачу ликвидировать последствия «диктатуры шестого января». Одним из поводов для чистки рядов стала очередная стрельба в Скупщине.

Это было классическим проявлением обращения трагедии в фарс.

В феврале 1936 года, во время доклад премьера Милана Стоядиновича по вопросам внешней политики, прямо зале заседаний Скупщины - при всем честном народе: депутатах, министрах, журналистах - депутат Арнаутович вытащил из кармана пистолет и начал стрелять в оратора. Однако стрелявший был настолько пьян, что из трех пуль, выпущенных в Стоядиновича, ни одна не угодила в цель.

Принц-регент начал открыто убирать из политики тех людей, которые представлялись ему носителями духа «шестого января». Это было на руку и Стоядиновичу. Который мечтал стать «югославским дуче», а принц-либерал помогал ему расчищать дорогу.

И вот тут политические противники Стоядиновича для «расширения поля протестного электората» начали разыгрывать карту Конкордата.

***

В мае 1937 года возобновилась работа Комиссии Народной Скупщины по вопросу Конкордата. Председателем комиссии был Воислав Янич. Именно Янич, как указывалось выше, был посредником между патриархом и властью, и это о многом говорит.

Неожиданно для Стоядиновича, который был уверен в том, что доселе верный ему Янич поддержит «линию партии», председатель Комиссии развернулся на 180 градусов и резко выступил против Конкордата.

По всем сербским краям - в особенности пречанским [12] - прокатилась волна протеста против «правительства, продающего нас Ватикану».

Но Милан Стоядинович недооценивал последствия эт их протестов, полагая, что надолго пороху у оппозиции не хватит. Кроме того, человеку, мнившему себя югославским дуче, не хотелось терять лица в глазах его личного приятеля графа Чиано и других представителей  элиты Италии.

В своих мемуарах Милан Стоядинович отмечал, что власть оказалась в трудном и глупом положении.

К тому времени в Конкордате появился пункт, который, по идее, сводил «на нет» всю антиконкордатскую агитацию. В этом пункте оговаривалось особо, что «все привилегии, дарованные католической церкви, автоматически распространяются на все прочие признанные исповедания» [13].

Митрополит Гавриил (Дожич) выступил в качестве посредника между Стоядиновичем и Синодом, организовав встречу, в ходе которой премьер надеялся разъяснить архипастырям суть сложившейся ситуации.

Стоядинович вспоминает, что его изложение было «выслушано членами Синода в гробовой тишине», и ему сразу стало ясно, что конструктивного разговора не состоится. Почувствовав себя глубоко оскорбленным таким к нему отношением, премьер пошел на принцип, и решил во что бы то ни стало добиться принятия Конкордата.

***


_{Кровавая лития-1}

В это самое время роковым образом тяжело заболел и на глазах угасал патриарх Варнава. Воислав Янич предложил 19 июля отслужить молебен за здравие патриарха, а после провести крестный ход от Соборной церкви через центр города к строящемуся храму Св. Саввы.

«Лития должна была стать важной манифестацией в борьбе против Конкордата. Градоначальник Белграда, Милан Ачимович, посчитал нужным обратить внимание митрополита Досифея на то, что он не может позволить того, чтобы лития прошла через князь Михайлову улицу. В качестве причины Ачимович указал на то, что Князь Михайлова многолюдна, причем там много иностранных туристов. Таким образом, проходя Князь Михайловой, лития обросла бы множеством прохожих, и могло бы дойти до беспорядков, которые тяжело предупредить, ибо ситуация крайне серьезна» [14], вспоминает патриарх Гавриил.

Но Яничу нужно было именно это.

В мемуарах патриарха Гавриила Янич преподносится едва ли не откровенным провокатором, эдаким сербским Гапоном.

Однако не нужно забывать того, что в тот же самый день, когда сербы тщетно пытались добиться разрешения на проход крестного хода по центру Белграда, в Югославии произошло еще кое-что.

«В тот же самый день Радио-Белград сообщает о массовой манифестации в Дравской бановине католических просветительских организаций при участии действующих министров, в тот самый день, др. Мачек в центре Загреба на белом коне совершает смотр хорватских войск...» [15]

Этот самый день вошел в югославскую историю как «кровавая лития».

Преподнесение событий «кровавой литии» лишний раз подтверждает то, что Сербия, точно так же, как и Россия, является «страной с непредсказуемым прошлым».

Речь идет о факте (или уже не факте?) избиения жандармами владыки Симеона (Станковича).

В своих воспоминаниях и патриарх Гавриил, и Милан Стоядинович утверждают, что никакого избиения владыки Симеона якобы не было, а сам скандал был инсценирован политическими противниками правящего режима.

«После завершения в Соборной церкви службы Божией и молебна, лития - во главе с епископами и священством - двинулась. Масса народа, которая находилась между парадным крыльцом патриаршией канцелярии и <находящейся через дорогу - П.Т.> папертью Соборной церкви, примкнула к крестному ходу, так же, как и люди из соседних улиц. Так собралась огромная толпа... Как обычно в таких случаях, когда контроль невозможен, или сведен к минимуму, в массе народа было всего и всякого. А больше всего тех, кто хотел превратить крестный ход в демонстрацию протеста...» [16]

Раздались лозунги, распаляющие народ. Шествующие крестным ходом намеревались во что бы то ни стало пробить кордон из полиции и жандармов и прорваться на Князь Михайлову. В свою очередь, полиция и жандармерия имели приказ ни в коем случае не дать возможности «улице диктовать свою волю». Передние ряды приостановились было перед кордоном, но задние напирали и, вскоре ряды священников были вдавлены в ряды жандармов.

Никто не верил, что жандармы поднимут руку на священников.

Но удары посыпались, и наземь полетели камилавки, хоругви и даже митры...

А дальше случилось то, что и воспринялось как переломный момент антиконкордатской борьбы. Речь идет об упоминавшемся уже факте избиения жандармами владыки Симеона (Станковича), факте, который, однако, был поставлен под сомнение уже тогда. Слово патриарху Гавриилу:


_{кровавая лития-2}

«Во мгновение ока епископа шабачского Симеона схватили и против его воли втащили в автомобиль. В той группе был доктор Смилянич, врач санатория «Живкович». Смилянич охарактеризовал епископа Симеона как серьезно поврежденного, нуждающегося во врачебной помощи. Перебинтовал ему всю голову как человека, получившего тяжелые увечья. Но правда была в том, что епископ шабачский Симеон рассказал митрополиту Досифею и мне лично:

«Меня втащили в машину помимо моей воли. Не смог превозмочь трех господ, между которыми был и Смилянич. Был насильно отвезен в санаторий «Живкович». Моей просьбе оставить меня в покое они не вняли. Доктор Смилянич оправдывал все это нуждами общей борьбы против Стоядиновича, который тотчас после этого должен будет уйти в отставку. Позвал иностранных журналистов, дабы убедить их в беззаконии Стоядиновича»« [17].

Между тем, в фундаментальной «Истории СПЦ» Д.Слиепчевича подтверждается тот факт, что владыке были нанесены побои, а от более серьезных увечий его спасла епископская митра.

Именно весть об этом едва не превратила разрозненные акции протеста в бунт.

И найдись тогда в Югославии энергичный и бескомпромиссный генерал, власть можно было подобрать голыми руками.

Народ был взбудоражен до такой степени, что помимо антиконкордатского девиза о «продаже национальных интересов», был готов поверить и вполне абсурдному слуху о том, что князь-регент Павел пытается отобрать корону у малолетнего престолонаследника королевича Петра II. И теперь, дескать, необходимо сместить членов Королевского Наместничества, заменив их другим составом, в который бы вошли королева-вдова, патриарх Варнава и отстраненный от власти после февральской (1936 года) стрельбы генерал Петр Живкович.

***

Вечером 23 июля Скупщина проголосовала за принятие Конкордата, и в туже ночь скончался патриарх Варнава. Эти события перевели кризис в новую фазу.

Пропасть между церковью и государством достигла немыслимых доселе размеров. Св. Синод пошел на беспрецедентный шаг: от церковного общения были отлучены все исповедующие православие министры и депутаты Скупщины, проголосовавшие за принятие Конкордата.

Патриарх Гавриил вспоминает, что он, в бытность свою черногорским митрополитом, выставил за дверь Драгишу Цветковича: и как политика, с которым не о чем больше разговаривать, и как христианина, отлученного от церковного общения.

Однако Цветкович, к моменту написания патриархом Гавриилом своих мемуаров, был в рядах политических противников мемуариста. А мемуары - жанр специфический. Впрочем, несмотря на относительность объективности, мемуары всегда интересны именно в качестве воплощения конкретной мировоззренческой позиции.

В своих воспоминаниях Милан Стоядинович утверждает, что его приходской священник, прот. Велимир Тасич, не применял по отношению к нему решения Синода об отлучении. Напротив, «отправил письмо Св. Синоду с заявлением, что он не может применить по отношению ко мне такой меры, ибо на протяжении ряда лет имел возможность убедиться в моих религиозных убеждениях и приверженности СПЦ. Так провозглашенное отлучение - применительно к моей личности - осталось без практических последствий»[18].

***

И все же, решение об отлучении тяжело ударило по авторитету отлученных.

Государственная цензура запретила антиконкордатские публикации. 14 августа 1937 года официальное церковное издание «Гласник СПЦ» вышел с чистыми страницами - и эти страницы сказали о многом!

Недостаток слова печатного восполнялся живым словом. Подлинными вождями антиконкордатского движения были Воислав Янич и свт. Николай (Велимирович). И если Янич брал публику резкостью суждений, то владыка Николай в очередной раз продемонстрировал свои незаурядные ораторские способности, ярко проявленные в публичной полемике с чиновниками.

Не сумев одержать верха в дискуссии, власть попыталась преуспеть в том, что мы сейчас зовем «черным пиаром». Гигантским по югославским меркам тиражом в 10 тысяч экземпляров была отпечатана брошюра (предназначенная для бесплатной раздачи), которая представляла собою фрагмент «Мемуаров протоиерея Алексы Илича», в которых автор скверно отзывался и о Яниче, и о Велимировиче.

Владыка Николай, как сообщалось в первой главе, в студенческие годы печатался в издаваемом Иличем журнале, и о.Алекса нередко выручал молодого Николу. Впоследствии, впрочем, произошел разрыв.

Но если Янич был готов к такому ходу, справедливо полагая, что чем грубее его будут ругать люди Стоядиновича, тем популярнее он будет в народе, то владыка Николай - совсем иное дело. Он был настолько оскорблен нарочитым тиражированием публикации, что демонстративно разорвал доселе достаточно приязненные личные отношения со Стоядиновичем.

Стоядинович еще до Конкордатского кризиса подарил церкви в Жиче старинный греческий иконостас, вывезенный им из Турции (уже после депортации понтийских греков).

Теперь же святитель велел выбросить иконостас вон из церкви [19].

***

Прежде, чем предложить Вашему вниманию апокриф о противоборстве владыки Николая председателю правительства, напомним о том, что для людей не было секретом то, что после ухода из жизни бессменного Николы Пашича и старого короля Петара, отношения с властью у владыки Николая Велимировича так и не сложились.

Вот так это виделось народному автору:

«Молодой самовлюблённый король Александр считал, что просвещённому европейскому монарху не пристало вести себя со святителем подобно какому-нибудь селяку.

Однажды Александр приехал к владыке в монастырь во время поста. Приехал с телохранителями и поваром. Повар изжарил молочного поросёнка и выставил снедь в трапезной. Гости были приглашены к столу. Когда владыка вошел в трапезную, то кто-то из придворных таки смутился и промямлил нечто, аналогичное русскому:

- Порося за карася!

Но владыка молча отворил окно и выбросил поросёнка в озеро. Все сели за стол, как ни в чем не бывало. Король же был в бешенстве. У придворных же постоянно находились поводы для того, чтобы не приехать в монастырь св.Наума Охридского. Кому-то, например, досаждали вороны, которые частенько прилетали к окну резиденции владыки и сообщали ему нечто важное.

Владыка частенько бродил по улицам Охрида в сопровождении скачущих воронов, которых святитель называл «мудрыми, монашескими птицами»«.

Но если народный автор изображает отношение владыки к королю Александру в виде притчи о непутёвом ученике, то Стоядинович преподносится уже как эпический злодей:

«Стоядинович не мог расправиться со ставшим поперёк его пути владыкой в открытую, но известно по крайней мере два случая попытки покушения на Николая Велимировича, осуществлённых, как говорили, людьми всесильного Стоядиновича.

В жичской епархии была церковь, построенная ещё до провозглашения югославского Королевства, но так до сих пор и не освященная. Несколько раз пытались освятить её, но всё что-то мешало. И вот сейчас, во время Конкордата, когда тянуть дальше было некуда, владыка собрался и поехал туда на автомобиле.

На полпути машина заглохла. Водитель и сопровождавший владыку человек в течении нескольких часов пытались завести мотор - но всё тщетно. Тогда владыка сам сел за баранку... и с первого же раза завёл машину.

Впрочем, через сотню метров автомобиль вновь стал.

Народ, ожидавший владыку, был обеспокоен тем, что в столь смутное время епископа всё нет и нет. Навстречу автомобилю с Николаем была выслана полицейская машина, которая нарвалась на засаду, расположившуюся в ущелье на пути следования автомобиля с владыкой. Началась стрельба, в ходе которой наёмные убийцы были повязаны. Владыка понял тогда, что Стоядинович решил взяться за него всерьёз».

В основе этой истории - широко известное всей Югославии непримиримое отношение владыки Николая к Милану Стоядиновичу.

***

Для того, чтобы полнее ощутить дух того времени, представляем вашему вниманию полицейское донесение от 23 августа 1937г. «на предмет провокаций и демонстрации против власти и порядка, учиненных священником Момчило Джюйичем» [21]:

«Под предлогом календарного праздника Преображения 19 августа 1937г. организована манифестация против Королевской власти, народных избранников и нынешнего державного порядка...

Стрмицкую группу ожидал в Грахове Васе Петар, как предводитель добровольцев и приветствовал их тем, что «сейчас необходимо бороться против нынешней Королевской Власти доктора Милана Стоядиновича, существующего режима», который он назвал «кровавым» и против народных избранников. Бороться против них так же, как боролись наши легендарные четники против турок, ибо депутаты, нынешний режим и Власть за грязные деньги продают наш народ сербский и все, что есть сербское, римскому Папе за липкие от жира деньги. И поэтому нужно пойти и со всеми этими предателями, засевшими в Скупщине и торгующими народом, разобраться...

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

По окончанию службы в церкви, все священники с массой возбужденных верующих прошли по улицам города с криками: «Долой кровавую власть Доктора Стоядиновича! Долой предателей сербского народа! Долой кровавый режим!» В то же время митингующие начали формироваться в литию. Были развернуты хоругви, национальные и четнические знамена.


_{флаг СПЦ}

По завершению провокационной демонстрации по городу, они возвратились в церковный двор. Там, в присутствии массы народа, священник Момчило Дьжюич из Стрмице, окруженный четническими и церковными хоругвями, вылез на забор и держал политическую речь против нынешней королевской власти, народных избранников и существующего порядка. Он убеждал взвинченную массу верующих в том, что Королевская власть Стоядиновича вместе с народными избранниками «продает весь сербский народ и все, что есть сербское римскому папе за грязные деньги».

В то же время он вылил потоки клеветы на Королевскую власть, народных избранников и на существующий порядок, называя всех «кровопийцами и бандитами», которых нужно бить, поскольку они избивают сербских попов. Он показал принесенные Васе Петаром из Босанской Граховы белградские газеты «Vreme», «Samouprava», в которых были опубликованы сообщения о происшествии на белградских демонстрациях. После чего газеты сожгли, приговаривая:

«Вот так нужно выжигать всех министров и депутатов, которые продают и предают сербов и Сербство, все мы должны сопротивляться кровавому бандитскому режиму, который бьет сербских попов, поскольку они одни заступаются за сербов и Сербство».

Эта политическая речь священника Дьжюича, одетого в полном облачении, насыщенная религиозными цитатами продолжалась около двух часов».

***

Тем временем подходил срок избрать нового патриарха.

Нужно было мириться с властями.

12 сентября Синод опубликовал «Послание», которое можно считать началом переговоров о примирении. 6 ноября 1937 года правительство подало сигнал о готовности к этому, и уже 24 ноября министр внутренних дел объявил об аннулировании Конкордата.

На заседании архиерейского Собора 9 февраля 1938 года было решено снять отлучение с тех депутатов и министров, на которых оно было наложено.

К тому времени власть отреагировала на требование Собора провести строгое расследование событий «кровавой литии». Чиновники, ответственные за репрессии, были сняты с должностей. 8 февраля были амнистированы все арестованные по делу антиконкордатского отпора.

Препятствия к сотрудничеству в деле выбора патриарха были устранены. Дело в том, что согласно «Закону о выборе патриарха СПЦ» от 6 апреля 1930 года югославская власть имела решающее влияние в этом процессе.

Стоядинович поддержал кандидатуру черногорского митрополита Гавриила (Дожича), 21 февраля за него единогласно и проголосовали присутствующие члены Выборного Совета. В выборах не приняли участие 9 человек из 60: Драгиша Цветкович и еще 3 представителя светской власти, а также еп.Николай (Велимирович) и еще 4 епископа.

Стоядинович писал в мемуарах: «Выбор Гавриила (Дожича) я считаю очень хорошим решением, в том числе и потому, что Черногория после Объединения была лишена своей народной династии. Таким образом, вместо властелина она обрела предстоятеля церкви и несколько компенсировала утрату»[22].

Между тем, свт. Николай требовал не оставлять дело таким образом, но добиваться отставки кабинета Стоядиновича. В своих мемуарах патриарх Гавриил отмечал, что епископат опасался поддержать требования еп.Николая. Конфликт между владыкой Николаем (Велимировичем) и епископатом СПЦ стал следующим витком напряженности.

В дискуссии по вопросу позиции вл.Николая «были епископы, которые хотели применить санкции против него, если не прекратит игнорировать решения Собора,» писал в мемуарах патриарх Гавриил. «Я категорически отверг такое предложение. ...Это решение было бы превратно истолковано и в народе, и среди священства. Известные личности сделали бы из него мученика. И это было бы в ущерб интересам единства Сербской церкви»[23].

Тема эта требует отдельного исследования. Отметим лишь то, что владыка Николай полностью примирился с патриархом Гавриилом лишь во время оккупации, хотя важные шаги к примирению были совершены патриархом уже в 1940 году.

В народном сознании это проявилось в появлении следующей истории:

«Пришел один из корреспондентов центральной Югославской газеты «Политика» к владыке и нетерпеливо пытается взять интервью относительно его конфликта с архиереями. Николай мирно посмотрел на газетчика, но ни слова ни проронил. А тот настаивает на своём, тщетно пытаясь выдавить из Велимировича хоть какую-то информацию. Николай прищурил очи и стал глядеть как бы из какой-то глубины. Корреспондента начал охватывать страх, но он, всё же повторил, заикаясь, своё вопрос.

Владыка взглянул на него с сожалением и журналиста охватил такой страх, что он вскочил и буквально убежал от своего несостоявшегося интервьюируемого.

Позже журналист признался, что молча владыка сказал всё:

«Епископ Николай долго глядел на меня, не произнося ни слова. И этот его взгляд, и это молчание были для меня более ясным ответом, чем любое слово»«[24].

***

О конкордатском кризисе обычно говорят как о потрясении, которое вывело сербскую православную общественность из состояния летаргического сна. Попытка ратификации Скупщиной Конкордата стало последней каплей, которая переполнила чашу терпения сербского народа.

Не нужно забывать именно этот момент.

Конкордат вовсе не был громом среди ясного неба, но стал последней каплей.

В протестное настроение было вложено всё то глубокое разочарование, которое испытывало подавляющее большинство сербов по отношению к югославянским экспериментам, и к самим экспериментаторам. Тем более, что теперь, после того, как государством управлял не король из сербской династии, но «наместничество», уже не оставалось эмоционального барьера, сдерживавшего страсти.

Возвысить свой голос против короля из сербской династии решались немногие сербы [25]. Иное дело - протестовать против политиков, которые давным-давно растеряли тот кредит доверия, который имела Скупщина во времена Николы Пашича...

***

Вместе с тем, Конкордатский кризис обошелся Сербии очень дорого.

Компания, которая, по большому счету, была направлена против очередной версии политики выстраивания Югославии в ущерб Сербии, в условиях непрекращающегося сербско-хорватского конфликта на национальной почве, превратилась в антикатолическую манифестацию.

В католических СМИ всего мира протест сербского народа преподносился в контексте того, что Ватикан не требовал больше никаких особых привилегий по сравнению с православными и мусульманами. Это позволило без особых затей дать самому факту сербского антиконкордатского протеста резко негативную оценку и поместить информацию о нем в ту смысловую ячейку, которая соответствует существующему в католической картине мира фантому «бизантийцев»[26].

«После этой кампании никто уже не мог убедить в том, что не существует великосербских притязаний, и что во главе великосербской политики не стоит сербская церковь! ...<Церковь> должна была принимать в расчет и то, что внутри страны сербское население проживает не компактно, и то, что существует сербская православная диаспора в католических краях.

Патриарх Варнава, призванный вести крупную и дальновидную политику сербской церкви и сербского народа, оказался не на высоте. Он должен был помешать заключению конкордата, а не благословлять его, чтобы потом анафематствовать. Или же изначально потребовать таких же самых привилегий для православной церкви, которые даровалось католикам. Если бы он не растерял своего авторитета при дворе еще при жизни короля Александра, то всего можно было добиться тихо и незаметно, а не доводить дело до бунта и абсурдного столкновения церкви с державой.

...Конкордатскую компанию сводят к столкновению державы с церковью, которое случилось по вине Стоядиновича. Напротив, за это столкновение несут ответственность и сербские политики из тогдашней объединенной оппозиции, и сама корона, которая должна была стать арбитром в этом деле. Но корону представляло расколотое и несогласованное наместничество, поэтому Стоядинович должен был быть мудрее и наместничества, и Варнавы, и оппозиции. Впрочем, одно дело быть мудрее кого-то, а совсем иное - воплотить свои мудрые решения в жизнь!» [27]

Позицию, диаметрально противоположную позиции патриарха Варнавы в этом вопросе, занимал свт. Николай (Велимирович). Впрочем, его глубокая убежденность в том, что выходом из системного кризиса, в котором пребывала тогда Югославия, может быть лишь кардинальная перестройка самих основ южнославянского государства - казались тогдашним политикам «опасной демагогией».

Иначе и быть не могло.

Даже единомышленник святителя, Димитрий Льотич (до сих пор несправедливо преподносящийся эдаким «сербским Власовым») в тот момент не нашел ничего иного, как призывать «убрать Стоядиновича, но спасти Югославию».

Ни одна из политических сил, действовавших легально, не имела представления о конкретном способе выхода из системного кризиса. «Спасение Югославии», которое должно было осуществляться непонятно на какой основе, окончательно расщепило и измотало силы Сербии. В то же самое время «спасение Югославии» в целом, и Конкордатский кризис в частности, заставили хорватов еще теснее сплотить ряды. Хорваты-католики, посчитали себя глубоко униженными кампанией по борьбе с Конкордатом, и объединились с хорватами-нацистами в «дружбе против» «великосербской гегемонии». И после слома Югославии в 1941 на сербов обрушится несоразмерная месть.

***

Владыка Николай, предвидевший ужасы надвигавшейся войны, решил призвать сербский народ ко всеобщему покаянию. Народное творчество приписывает владыке также и подвиг юродства. Однако история, которую мы приведём ниже, никак не могла произойти после Конкордата, т.к. владыка к указанному времени уже давно служил не в Македонии, а на Жичской кафедре. Тем не менее, апокриф много говорит именно о восприятии святителя Николая простыми и чистыми сердцем людьми.

«Однажды в субботу он взял осла и уселся на нём «бос и гологлав» да ещё и задом наперёд. В таком виде он проехал через весь Охрид. Босые ноги волочились по македонской пыли, а неприкрытая голова с раздуваемыми ветром распущенными волосами болталась во все стороны. Глаза были полузакрыты.

Никто не смел остановить осла или же обратиться к владыке. Николай так обошел Охрид и вернулся в монастырь св.Наума.

Народ же перешептывался:

- Обезумел Николай. Писал, читал, размышлял - и спятил.

Назавтра, в воскресенье, весь Охрид был в монастыре. Интересно же: что там произошло с владыкой?

А владыка, как ни в чем не бывало, служил Литургию. Все с нетерпением ожидали проповеди. Завершив службу, владыка стал перед народом и, помолчав, начал:

- Что, пришли посмотреть на безумного Николу? Что, другим способом вас в церковь уже не затянуть?! Всё вам некогда. Уже и не интересно. Другое дело - поговорить о моде. Или - о политике. Или - о цивилизации. О том, что вы - европейцы. А что же унаследовала сегодняшняя Европа?! Европа, которая за одну последнюю войну истребила людей больше, чем вся Азия за тысячу лет!!?

Ах, братья мои, разве вы ничего этого не видите? Неужели не ощутили ещё на себе мрак и злобу нынешней Европы? За кем же вы пойдёте: за Европой или за Господом?

Век двадцатый унаследовал от отца своего, века девятнадцатого, и от деда своего, века восемнадцатого, немало...

Восемнадцатый век означал бунт против Церкви и священства римского понтифика. Девятнадцатый век подготовил к бунту против Бога. А двадцатый открыто толкает на союз с дьяволом. Вот такая у нас наследственность.

Царь антихрист представляет начало девятнадцатого века.

Папа антихрист представляет середину девятнадцатого века.

Философ антихрист - конец этого же века.

Бонапарт, Пий и Ницше.

Не в языческом Риме, но посреди крещёной Европы!

Когда Бонапарт осквернил святыни Кремля, когда Пий провозгласил папскую непогрешимость, когда Ницше открыто объявил о своём служении антихристу, то солнце померкло. Не одно, а было бы тысячу солнц - все бы они померкли от срама. Ибо такого ещё свет не видывал. Атеист царь, атеист понтифик и атеист философ. Такое даже во время Нероново просто было бы немыслимо!

Восемнадцатый век - век Пилата: осудил Христа на смерть.

Девятнадцатый век - век Кайяфы: распял Христа вновь.

Двадцатый век - век Синедриона, составленного из Иуд крещёных и Иуд некрещёных. Этот Синедрион провозгласил, что Христос мёртв и никогда не воскресал.

Чего ещё вы ждёте от двадцатого века?! Прогресса!? Новых граммофонов и паровых машин? Или новейших средств взаимного истребления!?

Кто же выйдет победителем в новой войне? Царь, понтифик или философ расхристианенной Европы?

Победит русский мужик и сербский селяк, по слову Христову:

«Кто из вас меньше всех, тот будет велик» (Лк. 9, 48)

Кто был меньшим из меньших в век великого Наполеона, непогрешимого Пийя и неприступного Ницше? Русский мужик-паломник по святым местам да сербский селяк-ратник против полумесяца и освободитель Балкан.

Дьявольское поле брани, дьявольское священство и дьявольская мудрость - вот поприще царя, папы и философа девятнадцатого века. Сербский селяк противопоставил им всё то, что прямо противоположно всему этому: крестоносный героизм, мученическое священство и рыбарскую апостольскую мудрость. К нему относятся слова Господа нашего Иисуса Христа:

«Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл это младенцам» (Мт., 11, 25).

Что же заповедал Господь простым селякам?

Заповедал им мужскую храбрость, небесную святость и божественную мудрость. Заповедал то, что противоположно западным царю, папе и философу так, как же, как день противоположен ночи.

Эх, братья мои, держитесь вечных победителей, а не вечных побеждённых. Будем же держаться рыбарей и мучеников, а не Ирода, Пилата и Кайяфы.

Ныне и присно и во веки веков. Аминь [28].

***

Провозглашение владыкой Николаем года покаяния добавило напряженности в отношениях с архипастырями СПЦ. Ниже мы подробно остановимся на весьма значительном явлении в жизни Сербской церкви - Богомольческом движении, одним из вождей которого был святитель Николай.

Выше мы вкратце обрисовали круг общественно-политических проблем, разрывавших сербское общество. Все эти проблемы были проявлением духовной и культурной дезориентации сербского общества начала ХХ века.

«Крайняя неустроенность наших семинарий, упадок, случайный подбор преподавательского состава, низкий и узкий объём знаний - одна из главных причин отпадания народа от веры и от морали» [29]. Именно такими словами Никола Велимирович охарактеризовал состояние православных семинарий в Сербии в начале ХХ века.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Следствием этого была религиозная дремучесть сербского народа. «Стоит поговорить с каким-нибудь простым человеком из уездного городка Н.,  как можно тут же убедиться в том, что он не понимает, почему зовётся христианином. Знание катехизиса? Никакого. Молитва - эгоистична и нехристианская. Домашняя вера - суеверие, какое именно, и не спрашиваем» [30].

«Анализируйте душу народа, полистайте духовные журналы, просмотрите журналистику, заверните в церковь, почитайте криминальную хронику, пересчитайте плоды гуманизма и христианства, а затем суммируйте это. Результат будет ясен: поражение церкви» [31].

***

Перефразируя Константина Леонтьева [32] вот, что можно сказать о сербских «западниках»: «духовная зависимость от Запада, в которую впадают современные сербские западники, остывая к православию, не католицизм (для искреннего стремления в Рим нужно быть все-таки религиозным; надо предпочитать одну мистическую веру другой вере, такой же мистической и церковной). Западники впадают в самую обыкновенную общеевропейскую рационалистическую пошлость...»

А вот свидетельство князя Владимира Петровича Мещерского, путешествовавшего в сентябре 1876 г. по Сербии:

«...Воспитание этой культурной сербской молодёжи получается в их белградском лицее - учебном заведении, не доросшем, за неимением учебных и денежных средств, до университета.

Там учат профессора, все получившие образование или в Германии, или во Франции.

Учение выходит поверхностное - с одной стороны, реальное [33] - с другой. Литература, история, философия, религия, искусства - всё это почти не входит в образовательный курс; о русском мире нет и помина.

И вот, из всего этого выходят какие-то умственные недоноски, для которых культурное развитие делается не облагораживающим, не возвышающим дух началом, а каким-то уродливым подстрекателем смотреть на всё в жизни грубо, цинично, эпикурейцами и смеяться над словами: долг, дисциплина, патриотизм, вера, нравственность, и ещё более над словами: Россия, русские, русское влияние и т.д.

Вообще, образование местное, выходящее из пределов низшего, имеет растлевающее и обезличивающее влияние на сербскую молодёжь, потому именно, что правительство Сербии, поддавшись влиянию поверхностно передовых фанатиков и утопистов, позаботились не о том, чтобы высшее образование было серьёзно, добросовестно и основано на началах христианского образования, а о том, чтобы оно как можно скорее приравняло массу культурного слоя к вольнодумцам парижских бульваров...» [34].

***

«Сербскую культуру и духовность конца ХIХ - начала ХХ века характеризует идейная и духовная дезориентация. На территории сербской державы действуют почти все современные европейские идеи из философии, науки и искусства. <...>

Это было время взлёта естественных наук, но и общественные науки не отставали. Литература отделяется от публицистики и философии. Формируются собственно литературные направления: реализм, экспрессионизм, символизм. Критика перестаёт быть филологической, но становится эстетической. На политическую мысль большое влияние имеют социалисты.

Основу их философии составлял диамат. Религия для них была следствием незнания. Как таковая, наряду с метафизическим идеализмом, поэтическим романтизмом и суевериями является причиной наибольшего зла в народе. Лишь естественная наука, ставящая перед собой утилитарные цели, может - по их мнению - освободить как человека, так и народ от заблуждений и свершить моральное и социальное перерождение.

<...> Сербская политическая мысль формировалась под сильным влиянием французской политической философии, следствием чего стало то, что Сербия стала одной из наидемократичнейших стран той поры, в которой особо была гарантирована свобода слова и печати. Французское влияние было доминантным и в других областях жизни Сербии. Формирование партий в сербском народе и утверждение парламентской демократии, этого универсального и обожествляемого принципа современного мира, стало началом разрушения соборного самосознания сербского народа, начало разных стычек и склок, которые во время Второй мировой войны привели к братоубийственной гражданской войне.

Включение сербской культуры в европейскую было началом самозабвения собственного культурного и духовного наследия. Немалое число сербов, получивших образование в западных университетах,... с презрением смотрели на собственное наследие, полагая его «примитивным».» [35]

«Париж поставлял Сербии пустобрехов и псевдолибералов, Вена - политических шулеров, Берлин - некую разновидность ограниченных людей, и лишь Петроград - сообразительных людей дела с серьёзным образованием» [36], писал Пера Тодорович, один из ближайших соратников сербского социалиста Светозара Марковича.

Со второй половины ХIХ века начинается трагический раскол и расщепление сербской культуры, а так же и самосознания сербского народа. Впрочем, начало расщепления нужно искать в проекте развития образования в Сербии, составленном в 20-х - 30-х годах ХIХ века Вуком Караджичем. Который, кстати, уже тогда собирался выбросить из школы Псалтирь и Часослов, под предлогом того, что они непонятны ни взрослым, ни детям [37].

Церковное богословие также переживало глубокий кризис. Формализм и морализаторство скорее вредили развитию религиозной мысли, нежели способствовали возрождению православной духовности

Этот факт также не стоит сбрасывать со счетов. Кроме того, наряду с интеллектуальными проблемами, не менее важной была проблема недостаточно высокого морального уровня пастырей Сербской Церкви.

***

«Одной из крайне тяжелых проблем является проблема христианского воспитания. Обряды, которые совершаются в семьях, а также преподавание веронауки в школе не оставляют никаких следов в душе молодых сербов, никак не влияет на выработку характера. Веронауку ученики воспринимают как один из тех предметов, которые нужно просто зазубрить, а обряды исполняются автоматически как традиционный элемент застолья. И это в то время, когда каждый должен сознательно и активно определиться: «за» или «против» Христа.

Наряду с воспитанием молодёжи исключительную важность имеет формирование общественного мнения среди женщин. Ибо в нынешнее время общая атмосфера в семьях во многом зависит от настроений хозяйки очага.

Тут можно было бы поучиться у римокатоликов, протестантов и евреев, которые, в отличие от православных, имеют массу своих клубов и организаций вплоть до литературных и молодёжных спортивных обществ.

Возьмём в качестве примера Нови Сад, где наряду с многочисленными иноверцами, большинство школьной молодёжи всё же являются выходцами из православных семей. Кто властвует их досугом?

Римо-католическая организация в женском общежитии, американское общество методистов, еврейская женская благотворительная организация, еврейский детский клуб. Чисто светские организации: Дом учителя, сиротский приют, поликлиника, несколько ученических кружков.

Ни одной юношеской и детской православной организации!

Православные дети расходятся по инославным, а то и антирелигиозным организациям. Дети из сербских малоимущих семей предоставлены улице» [38].

Ещё один любопытный документ. В начале 30-х годов среди книгоиздателей проводился письменный опрос: «Существует ли кризис книжной продукции». Предлагаем Вашему вниманию фрагменты анкеты, заполненной одним из крупнейших книгоиздателей Югославии Светиславом Цвийяновичем:

«Ваш вопрос поставлен таким образом, будто Вы ещё в чем-то сомневаетесь! Какие могут быть ещё сомнения? Кризис разразился в самой полной форме, причём кризис книжной продукции является следствием не столько экономического и финансового кризиса, сколько кризиса общественного.

Существует ли у нас читательская аудитория?

Читательскую аудиторию составляет тонкая прослойка нижних госчиновников и представители свободных профессий. Но средства, которые эти категории граждан могут потратить на приобретение книг, незначительны. Все остальные слои общества или не читают, или не покупают книг, или же приобретают лишь необходимую справочную литературу.

Молодёжь, которая могла бы стать стержнем читательской аудитории, увлечена лишь спортом и забавами. На книги времени не остаётся.

Единственные, кто мог бы пополнить читательскую аудиторию - это т.н. полуинтеллигенты и образованные крестьяне. Но что мы, книготорговцы, можем предложить им вместо царящей на прилавках порнографии и желтой прессы?

Порнография сейчас оккупировала книжный рынок. Анонимные издатели, чаще всего иностранцы или же сомнительные элементы, без стыда и совести фабрикуют тысячами свои издания и выбрасывают их на продажу. Эти издания, как правило, чрезвычайно дешевы и крайне несолидны. Раздетые женщины на обложке и содержание, за которые автор мог бы быть осуждён по всем земным законам.

Но мы же толерантное общество!

И вот теперь такие издания едва ли не в фаворе. Разумеется, за счет доброй и полезной литературы. Наша полиция цензурирует и арестовывает целые номера литературно-художественных ревю, но зато в каждом киоске можно найти «Тайну любви» или «Упоение любовью».

Просветительские органы никак на ситуацию не влияют, зато налоговики постоянно изобретают новые подати для книготорговцев...» [39]

***

Первая мировая война, принеся сербскому народу невыносимые страдания, оказала большое влияние и на религиозность: часть людей стала циниками, иные же, напротив, преисполнились мистического чувства Божьего Присутствия.

Ни первые, ни последние не могли довольствоваться лишь церковными требами да общими словами схоластики. Реакцией на то, что церковь превращалась в род «сервиса», а общество утверждалось в безверии, стало народное богомольческое движение.

Однако, в отличие от христианских движений, возникших в других землях: греческого движения «Жизнь», возглавляемого монахами, а также английского «Оксфордского движения», собравшего вокруг себя интеллигенцию, сербское богомольческое движение родилось в народной толще и вбирало в себя в основном простецов.

Поначалу среди участников богомольческого движения было немало сектантов и людей, пребывавших в прелести духовной. Из-за этого и священство держалось в стороне, а кое-где даже и враждебно по отношению к ревнителям из народа. Богомольцев обвинили в том, что они объединяют вокруг себя адвентистов и, вообще, являются агентами влияния неких внешних сил. Само слово «богомольцы», которым окрестили членов спонтанного движения, поначалу несло на себе отпечаток пренебрежительного отношения к простецам-ревнителям.

Владыка Николай не оставался в стороне: «богомольцы вовсе не какие-то иностранцы или чужаки среди нас, но кость от кости, кровь от крови нашей, вчерашние воины, многие из них офицеры резерва, верные чада нашей церкви. Люди, с углублённым осознанием веры, крепкой ревностью о духовном делании и большим попечением о спасении души. Они не называли себя богомольцами. Другие так их назвали. И они от этого имени не отрекутся» [40].

В марте 1920 года Николай созвал несколько известных в стране людей с целью обсудить «мутную религиозную ситуацию». Было решено печатным словом «пробуждать моральное сознание в народе. Из чего позже развилось бы, по-идее, большое богомольческо-православное движение».

После выхода в свет двух номеров журнала «Богомолье» попытка создания издательско-информационного центра была на грани краха. С одной стороны, члены редколлегии не смогли найти общий язык друг с другом, а с другой - белградская интеллигенция откровенно считала, что «вера оглупляет народ», и поддерживать богомольцев не собиралась.

Тем более что церковь в Королевстве СХС, как указывалось выше, была официально отделена от государства. Вера была выдавлена из общественной жизни и втиснута в частную сферу. Бытие Бога допускалось, но Его связь с миром не принималась во внимание.

«Многие христиане стыдятся и своей веры, и Христа, а в высшем обществе считается признаком просвещённости не просто безверие, но открытая проповедь атеизма», писал в «Гласнике», служебном органе Синода СПЦ, Добросав Ковачевич.

Переломным моментом в отношении к Народному Христианскому Объединению стала полемика вокруг статьи владыки Николая, опубликованной в следующем номере «Гласника»: «Не отталкивайте их! Одно напоминание священникам».

Владыка Николай, имевший богатый опыт общения с ищущей интеллигенцией Европы, России и Америки, был разочарован тем, что югославские «образованцы» безразличны к вопросам духа.

...В Америке - экуменизм, в Европе - теософия, в России - евразийство, а тут - никому ничего не надобно, нет и следа каких-то там поисков, пусть даже и ошибок... [41] «Но <то, чего нет среди интеллигентов,> в народе есть. Простой народ никогда не был удовлетворён лишь земным царством, каким бы оно не было. По своему неугасимому божественному инстинкту он всегда тянется к Небесному Царствию».

А вот что посоветовал владыка Николай собратьям-священникам: «Постарайтесь понять богомольцев. Воздержитесь от побивания их камнями, можете ненароком угодить камнем в Христа. Не отталкивайте их, и они вас не оттолкнут» [42].

Церковь относилась к происходящему всё ещё настороженно.

Относительно попытки клира взять движение в свои руки и влиять на характер его деятельности высказался председатель движения, студент Богословского института Драголюб Миливоевич [43]:

- Мы не примем священников в движение и не дадим им взять это движение в свои руки. По психологии этого движения, по его духу ни один богомолец не пойдёт за священником, который не соблюдает постов, напивается, играет в карты, агитирует как политик, не учит осмысленной исповеди, сокращает богослужение и служит небрежно, впадая при этом в блуд и другие грехи. Всякий богомолец почитает чин священнический и такого священника, но идти за ним он не станет. Ибо Господь заповедовал: «Слушайте то, что они говорят, но де делайте того, что они творят». [44]

Не мудрено, что подобные декларации настраивали священноначалие против движения, опасаясь, что оно превратится в мощный протестантский «беспоповский» раскол. «Весник Српске Цркве» в мае 1926 года опубликовал статью Владимира Дмитриевича, исполненную опасений того, что «богомольческое движение скоро станет обоюдоострым мечем, который нанесёт св.православной церкви смертельную рану».

Эта статья вызвала полемику. Уже в июньском номере Драголюб Миливоевич ответил статьёй «Богомольческая литература»:

«В наших брошюрах, книгах и газете мы боремся за почитание св.икон, покаяние, причащение и остальные православные догмы, что всякий может видеть. Но если ранее у нас были ошибки в трактовке догматов, то причина была в незнании и в желании оттолкнуться от спиритизма. Богомольческое движение тянет руки к Матери-Церкви, но кроме преосвященного епископа Николая редко кто из священников и монахов хотел иметь дело со «спиритистами и презренными богомольцами». Редко кто из званых указывал на ошибки и заблуждения и помогал их преодолеть.

(Окончание следует)

[Александр Васильевич]

(Окончание)

<...>  Нашей св.Православной церкви наносит раны не Богомольческое движение, но грязная жизнь многих монахов. Смертельную рану Св.Православной церкви наносят её же слуги. И вместо того, чтобы г.архимандрит направил острие своей критики на монахов, которые живут хуже мирян, он бросается на богомольцев, которые каются, исповедуются, постятся, молятся Богу, ходят в церковь и причащаются. Вместо того, чтобы выпороть как следует монахов, которые держат в обителях поварих и распевают в монастырях светские песни, он нападает на богомольцев, которые поют песни духовного содержания. Вместо того, чтобы взять метлу и вымести из монастырей многих монахов, имеющих жен и транжиривших монастырские имения, он, даже не познакомившись с движением, обрушивает свою критику на нас, богомольцев.» [45]

К 1930 году Промыслом Господним богомольческое движение обретает безусловно церковную окраску. Стал вопрос о встраивании Народного Христианского Объединения в структуру СПЦ. Необходимо было определить статус как богомольческих миссионеров, так и братств.

Не обошлось без искушений.

3 сентября 1931 г. в Югославии была принята новая Конституция, и СПЦ приняла Устав, согласно которому с одной стороны церковь окончательно отделялась от государства, однако государство при этом могло контролировать церковь. В частности, король оставил за собой право подтверждать выбор патриарха.

Произошло обострение отношений между епископатом СПЦ и Содружеством Священников. Содружество было основано ещё в ХIХ веке как реакция на фанариотов. В своём журнале «Весник Српске цркве» члены Содружества подвергли критике как сам Устав, так и его разработчика, митрополита Черногорского Гавриила Дожича (будущего патриарха). (Впоследствии коммунисты умело воспользуются этим внутрицерковным конфликтом и использовали Содружество в качестве одного из инструментов борьбы с церковной иерархией).

В августе 1932 состоялась Конференция, на которой было объявлено, что по новым законам богомольцы не могут более титуловаться «миссионерами». Миссионерами могут быть лишь специально подготовленные лица, поставленные Архиерейским Собором, Патриархом, Синодом и соответствующим архиереем. Богомольческие миссионеры теперь нарекаются «ревнителями православия».

Это вызвало сильное волнение в движении. Тем более, что основные правила Народного Христианского Объединения были одобрены ещё в 1921 году патриархом Димитрием. Богомольческие миссионеры, согласно патриаршему благословению, получали соответствующую легитимацию (удостоверение).

Другой тревожной новостью стало то, что на Конференции не было владыки Николая, поскольку он снял с себя полномочия председателя Народного Христианского Объединения. Исполняющим обязанности председателя был избран иеромонах Дионисий (Миливоевич). Прибытие на Конференцию патриарха Варнавы означало признание движения со стороны высшего епископата.

Уже на следующий год на богомольческом соборе присутствовал и патриарх Варнава, и епископ Николай. Иеромонах Дионисий «из-за большой занятости в семинарии» более не мог заниматься управлением деятельности движения.

***

В 1940 году иеромонах Елисей (Попович) опубликовал в «Миссионере» статью, в которой говорилось о том, что для Сербской церкви счастье, что монашество преобразилось «и обновляется членами Богомольческого движения. Богомольцам присущ религиозный максимализм и сила духа, позволяющая строго соблюсти весь Закон Божий, неразбавленный поблажками. Этот максимализм принимает своё самое полное выражение в исполнении монашеских обетов. Это Богомольческое движение представляет собой тот резервуар, из которого Церковь черпает свои силы и добывает своих лучших представителей». [46]

Духовное семя, брошенное на ниву народной души епископом Николаем стало заметно во всей своей духовной полноте лишь после Второй мировой войны, когда православная вера и Церковь, как, впрочем, и весь сербский народ подверглись крупным испытаниям. В эти труднейшие годы проявилась духовная сила и выносливость православного народа, в первую очередь богомольцев.

Об этом в беседе о владыке Николае сказал епископ Рашско-Призренский Артемий: «Духовная брань епископа Николая и влияние всенародного богомольческого движения продолжается и по сей день. В первые послевоенные годы все кандидаты в сербские духовные семинарии по происхождению были из семей этого движения. Тоже самое можно сказать и о послушниках в монастырях...

Я дерзаю сказать, что Сербская Православная Церковь всё послевоенное время жила и ныне духовно живёт плодами и трудами святого владыки Николая, по словам Евангелия: «Один сеет, другой жнёт». Владыка Николай был неустанным сеятелем, а мы пожинаем плоды его трудов, вознося хвалу Богу. И всё ещё сеет владыка Николай - своими книгами, своими святыми мощами, своими тёплыми богоугодными молитвами пред Престолом Всевышнего. Потому он был, есть и будет величайшим духовником, просиявшим в земле Сербской со времён Святителя Саввы» [47].

***

Накануне Второй Мировой в Жичу приехал новый король Петар Второй [48], сын погибшего в Марселе Александра. При встрече юноша подал святителю руку в перчатке. Заходят в храм. Шестидесятилетний владыка и семнадцатилетний юнец, мнящий себя главой королевства. Входит, держа руки за спиной.


_{динары королевича Петара}

- ...Все знают, что когда  готовятся строить здание в двадцать или тридцать этажей, закладывают глубоко крепкий фундамент. И святитель Савва закладывает глубокое и прочное основание учения христианского, веры христианской и истины христианской...[49]

В то время, как Сербский Златоуст рассказывал собравшимся об истории Жичи, юноша рассеянно глядел по сторонам, демонстративно позёвывая. Ни разу не перекрестился.

- ...Некоторые говорят про меня: «Николай водит компанию с представителями социального дна. Не хочет он общаться с господами, а всё время проводит с крестьянами, рабочими и какими-то там бедными богомольцами». А я говорю: «Довольно я был с вами и знаю, что вы думаете и чувствуете. Знаю вас насквозь, вижу вас, как пастух видит стадо». А что касается дна, я вас вот что спрошу: может ли быть кувшин без дна?

Может ли быть чаша без дна, и может ли удержаться вино в чаше без дна?

А народ держит государство, Церковь, династию, святыню и всё, что у нас есть. Народ есть дно, опора, и я - с этим народом. Здесь я более всего уверен, спокоен, мирен и разумен. Был я на вершине горы и видел пузыри, что быстро надуваются, взлетают, а потом лопаются. А мне хорошо с народом, и народ это чувствует. И я люблю свой народ.[50]

***

Спустя 6 лет в Лондоне изгнанный король Петар встретился со владыкой вновь. Когда Николай Велимирович вошёл в комнату, в которой его с нетерпением ожидал Петар Карадьжорджевич, то молодой человек вскочил и прямо повалился на колени, припав святителю к ногам.

- Ах, Ваше высочество, - со слезами промолвил владыка, - поздно целовать ноги. Уже поздно. Да и не к чему. Это раньше нужно было целовать. И не ноги. Если бы вовремя приложились к образам святым, то ныне не пришлось бы прикладываться к сапогам.

Примечания:

[1] Владимир Дмитриевиħ. Владыка Николаj и политика // Двери Српске №32. 2006. С 64.

[2] Сергеj Троицки. О устроjству црквених општина у Српскоj патриjаршиjи // «Светосавлье», новембар-децембар 1940, С.26

[3] Др. Ђоко Слиjепчевиħ, Историjа СПЦ. Т.2, Београд 2002. С.570-571.

[4] Гласник СПЦ, броj 15-16, од 10 априла 1933, С.251

[5] Др. Ђоко Слиjепчевиħ, Историjа СПЦ. Т.2, С.564.

[6] Существует версия, что патриарха, который был «под колпаком», элементарно шантажировали

[7] Мемоари Патриjарха Српског Гаврила. Сфаирос, Београд, 1990

[8] Гласник СПЦ, броj 15, од 19 jула 1937, С.450

[9] Ibid, C.452

[10] Шемякин А.Л. традиционное общество и вызовы модернизации. Сербия последней трети ХIХ - начала ХХ века глазами русских // Русские о Сербии и сербах. СПб, Алетейя, 2006. С.650

[11] Винокуров В.С. Политическая активность офицерства в Сербии // Человек на Балканах. Государство и его институты: гримасы политической модернизации (последняя четверть XIX - начало ХХ вв). СПб, Алетейя, 2006. С.254

[12] Пречанами называют уроженцев тех краев, которые до объединения входили в состав Австро-Венгрии

[13] Milan Stojadinović, Ni rat ni pakt, Buenos Airos. S.525

[14] Мемоари Патриjарха Српског Гаврила, С.111.

[15] Димитриjе В. Льотиħ. Сабрана дела. Т. III. Београд, 2003. С.110.

[16] Мемоари Патриjарха Српског Гаврила, С.111

[17] Ibid, C.112

[18] Milan Stojadinović, Ni rat ni pakt, S.538

[19] Милан Jовановиħ Стоимировиħ. Николаj Велимировиħ (1880-1956) // Златоусти проповедник Васкрслог Христа. Крагуjевац, 2003. С. 38

[20] Причем мы видим, что речь идет об «охридском периоде» святительства владыки. Т.е. происшествие могло произойти значительно раньше событий «Конкордатского кризиса»

[21] цитата по: Нова Искра, № 32-33, Београд, jул-август 1996

[22]Milan Stojadinović, Ni rat ni pakt, S.543

[23] Мемоари Патриjарха Српског Гаврила, С.139.

[24] Политика № 11344 от 29.12.1939

[25] Мало кто был способен подобно свт. Николаю (Велимировичу), заявить, что «государства приходят и уходят, а Церковь устоит до скончания века».

[26] Зоран Милошевич. «Славянский вопрос» и православие. Балканы: вчера, сегодня... завтра? Череповец, 2007. С.55

[27] Милан Jовановиħ Стоимировиħ... С. 40-42

[28] по мотивам текста владыки «О Европи безбожноj», вошедшему в «Послание сербскому народу из окна темницы». См: Свт.Николай Сербский «Из окна темницы», Минск, 2005. Перевод - И.А.Чарота, С.130-134

[29] «Хришћански весник», 1903, Сабрана дела, кћ 2. Химелстир, 1986, С.45-47

[30] Епископ Николаj: Прва наша реч, «Весник», 1909, броj 1, С.211

[31] Наша писма, 4, Сабрана дела, књ 2. С. 49

[32] Леонтьев К.Н. Национальная политика как орудие всемирной революции. Цит. по. Записки отшельника. М., Русская книга, 1992

[33] здесь - неакадемическое

[34] Мещерский В.П. Правда о Сербии. Письма. СПб., 1877, цит. по «Русские о Сербии и сербах», СПб, 2006,  С.157.

[35] Радован Биговић, Од свечовека до богочовека: хришћанска философиjа Владике Николajа Велимировића, Београд, 1998. С.15-19

[36] Андриjа Стоковић, Развитак филозофиjе у Срба, Београд, 1972, С.146

[37] там же. С.51.

[35] Александра Серђукова. За жену и са женом // Хришћанско дело, Скопље, 1936, маj-jуни, С. 170-171

[36] Велимир Старчевић. Старо Српско књижарство, Београд, Просвета, 1997, С. 103-106

[40] Епископ Николаj: Ко су богомољци, Сабрана дела, књ 8, С. 561

[41] Епископ Николаj и православни Богомољачки покрет. Драган Суботић. Београд, Нова Искра, С.36

[42] «Гласник» №17,1921, С.275

[43] впоследствии он стал тем самым печально известным епископом американско-канадским Дионисием, разговор о котором мы продолжим в пятой главе.

[44]»Одлуке свештеничке скупштине о покрету Богомољаца», №1, 1926. Упореди о.Атанасиjе Вукићевић

[45] «Хришћанска Заjедница», №2-3, 1926, С.20

[46] Епископ Николаj и православни Богомољачки покрет. Драган Суботић. Београд, Нова Искра, С.258-259

[47] перевод Ксении Кончаревич

[48] Петар Второй Карадьжорджевич - престолонаследник югославского трона с 1934г. После того, как Черчилль после Тегерана сдал югославскую династию, Тито запретил Петру возвращение в страну. (Решение 2-й сессии антифашистского веча народного освобождения Югославии от 29.11.1943г.). А спустя ровно 2 года на Учредительном собрании 29.11.1945 была провозглашена ликвидация монархии.

[49] свт.Николай. Жича в веках. Перевод Анны Евстратовой. Цит. по «За крест честной и свободу золотую!», выпуск второй, М., 2006. С.84.

[50] там же. С.87.

_____________________

http://ruskline.ru/analitika/2012/12/29/belye_pyatna_na_serbskom_kreste_4/

[Александр Васильевич]

Павел  Тихомиров, Русская народная линия

Белые пятна на сербском кресте. 5.

Глава четвертая. Узник



На рассвете 6 апреля 1941г. в Вербное воскресенье авиация Люфтваффе вторглась в воздушное пространство Югославии. Несмотря на статус «открытого города», Белград, в соответствии с директивой вождя немецкого народа, подвергся ковровой бомбардировке.

В 11 утра последовал второй налёт, ещё более варварский, чем первый. Анархия в городе была полной. По свидетельству Владимира Дедиера, биографа Тито, «Цыгане с окраин проникли в центр города. Они врывались в магазины, растаскивали дорогие меха, продукты и даже медицинские инструменты».

По горящему городу разбежались животные из разбомбленного зоопарка. Белый медведь с жалобным рычанием бросился в реку Савву.

В тот день на Белград было совершено 4 авианалёта, в которых принимали участие в общей сложности около 500 бомбардировщиков и более 200 истребителей прикрытия. Эффективной противовоздушной обороны не существовало, поскольку Белград был объявлен «открытым городом», и в соответствии с положениями Гаагской конвенции из него были выведены войска. Поскольку предполагалось, что согласно международным конвенциям, статус «открытого города» запрещал агрессору подвергать этот населенный пункт бомбардировке, атакам и обстрелам, то столица Югославии не имела эффективной ПВО. Кроме того, гитлеровцам были известны расположения всех военных аэродромов, поскольку 3 апреля капитан 1 класса воздухоплавания Владимир Крен, хорват по национальности, бежал на боевом самолёте в Австрию и сдал немцам план размещения югославской авиации. Аэродромы были разгромлены и воздушные бои были для сербов малоэффективными. В небе Белграда ценой потери 15 истребителей удалось сбить лишь несколько бомбардировщиков.

В результате воздушной борьбы уже в первый же день Югославский Воздушный Флот перестал представлять собой помеху для гитлеровцев. Причём несколько самолётов были сбиты своими же зенитчиками (часть югославских пилотов летала на закупленных в Германии «мессерах»).

Накануне войны правительство специальным указом о «не покидании рабочих мест» белградцам было запрещено покидать город. Несколько раз в поездах, следовавших из Белграда, устраивались показательные жандармские облавы, выявлявших нарушителей приказа. Зато теперь, в первый же день бомбардировок, на выездах из столицы образовались страшные пробки, которые беспрепятственно расстреливались пулемётным огнём пролетавших на бреющем полёте самолётов.

На следующие сутки пустынные улицы Белграда являл собою зрелище «заколдованного города»:

«Человек с Нероновскими инстинктами, глядя на Белград с возвышенности Святосавской улицы, отметил бы величественность зрелища. Пожары со всех сторон. Густые клубы дыма горящих по обе стороны <проспекта> Теразий домов свиваются на высоте около 60-ти метров и формируют нечто вроде исполинского погребального покрывала... Это же покрывало обращает улицу короля Милана в огромный тоннель» [1].

А вот, как выглядел Белград спустя 2 недели - уже после того, как Югославия была повержена и оккупирована:

«...Тротуары и мостовые, усыпанные битым стеклом и кирпичом разбомбленных домов, разрушенный водопровод. Как следствие этого - запрещение пользоваться клозетом. Специальные команды отстреливали кошек и собак среди бела дня, не обращая никакого внимания на прохожих.

Вскоре под немецким конвоем военнопленные начали расчищать завалы и канализацию. Впрочем, контроль ещё не был довольно строгим, поэтому сербам удавалось тайно передавать гражданскую одежду пленным, и те, переодевшись, прятались в руинах и бежали из-под стражи по домам.

Передвижение по Белграду было разрешено до 19 часов. Свет отключали ещё до того. Улицы города были оклеены плакатами, предупреждавшими о разнообразных вещах. Единым у всех этих объявлений было лишь предполагавшееся наказание - смертная казнь» [2].

В.А.Маевский вспоминает об одном особенно трагическом, но, в то же самое время, глубоко символическом случае, который произошел в Вознесенской церкви столицы во время самого первого налета:

«Бомбардировка началась во время Литургии в переполненном храме. Часть народа вместе во священником и дьяконом побежали в убежище, находившееся тут же, в ограде, - и все погибли от прямого попадания огромной бомбы, которая разорвалась в тот момент, когда люди только что наполнили убежище. Все же, кто остался в церкви, не пострадали...» [3]

<...>

«Грешили мы и грехи искупали.

Оскорбили мы Господа Бога и наказаны.

Испачкались мы беспутством, умылись кровью и слезами.

Попрали всё, что для предков было свято, за это и сами попираемы.

Имели мы школу без веры, политику без чести, войско без родолюбия, государство без Божьего благословения. Из-за этого пропадают у нас и школа, и политика, и войско, и государство.

Двадцать лет мы усердствовали, чтобы не быть самими собой, поэтому чужеземцы накрыли нас своим мраком.

Двадцать лет издевательства над предками, которые устремлялись к Царству Небесному, - из-за этого прокаженное царство земное теряем.

<...>

Погибло наше государство - скажем: «Слава Тебе, Боже!» <...>

Ведь если бы это, такое, государство наше не погибло, а просуществовало ещё лет двадцать, тогда бы погиб наш народ, а это уже была бы настоящая гибель. Народ стал так быстро портиться, что стремглав покатился к пропасти. Или гибель государства - или гибель народа. Бог своевременно ударил по менее ценному, чтобы сохранить то, что дороже. Погибло государство - остался народ. Пока есть настоящий хозяин, будет и дом. А вот если не станет хозяина, кто восстановит разрушенный дом?» [4]

<...>

Судьба различных частей сербского народа, и, соответственно, различных частей Сербской Православной Церкви, попавших под чужую власть, была различной. На территории собственно Сербии, Баната и Черногории участь церкви была относительно нормальной. Конечно, немцы относились к СПЦ без особых симпатий, и это вполне объяснимо - если вспомнить о близости патриарха Гавриила и епископов Николая (Велимировича) и Иринея (Джорджевича) с вождями путча. Более того, Св. Архиерейский Собор, специально созванный 27 марта, поздравил путчистов и т.о. «легитимизировал» их действия. Исходя из этого, Рейх воспринимал православное духовенство Сербии рассадником антигерманских и англофильских идей.

Как уже указывалось, патриарх Гавриил бежать в Грецию отказался, а потому уже 23 апреля попал в руки СД.

Вот, как святейший описывает это в своих мемуарах:

«После капитуляции югославской армии 16 апреля я все еще оставался в Остроге. Собирался было при первой же возможности отправиться в Белград, в Патриархат. Но это было нелегко осуществить. Бензина не было, как не было и возможности хоть где-то его раздобыть. К тому же были совсем разорены дороги: и так достаточно слабенькие, они были полностью разбиты танками и броневиками оккупантов. Так я и ожидал подходящего момента, чтобы вернуться. Меня сопровождал шеф кабинета Душан Дожич и Ристо Грджич, бывший депутат и шеф финансовой дирекции Патриархата, а также постоянный спутник Милутин, с которым я и прибыл сюда. Шеф кабинета прибыл позже и привез малый архив и переписку.

И вот в 6 утра 23 апреля в дверь застучал Милутин. Это меня немало удивило. Наверное, нечто приключилось» [5].

В келью ворвалось 9 гестаповцев, которые в самой грубой форме объявили патриарху, что он обвиняется как военный преступник. Арестованного выгнали во двор, где он и простоял под колючим снегом с дождем до полудня. Одеть пальто патриарху не позволили, и он все это время пробыл в одном лишь насквозь промокшем подряснике. После полудня патриарха вместе с шефом кабинета отправили - каждого в отдельном грузовике - в неизвестном направлении. Патриарха усадили прямо на пол фургона, не дав места на лавке.

Через полтора дня тряски по горным дорогам арестованных доставили в Сараево, где патриарха в течении нескольких дней допрашивали. Святейшего обвинили в том, что именно он, как патриарх Сербской церкви, фактически благословил путчистов и, тем самым, способствовал подталкиванию Югославии в водоворот войны. Войны, окончившейся для Югославии столь бесславно. Утром 26 апреля был зачитан официальный текст обвинения:

- Кульминацией Вашей преступной деятельности было выступление по Белградскому радио в 10 утра 27 марта - тот час же после подложного манифеста. Обращаем особое внимание на то, что когда генерал Душан Симович не смог образовать свою власть, и воспользовался обычным подлогом, то именно Вы спасли ситуацию. Подлог же заключался в том, что прокламацию короля Петра от его имени зачитал по радио один из офицеров-заговорщиков. Публичное преподнесение Вами переворота в качестве крупнейшего сербского достижения фактически было воспринято как благословение преступлений путчистов. [6]

- Когда преступная затея Симовича была в кризисе, - продолжил подполковник СД, - поскольку Мачек со своими хорватами не собирался входить в его власть, именно Вы способствовали тому, чтобы хорваты, все-таки вошли во власть Симовича.

Выдвинув эти обвинения, гитлеровцы, тем не менее, следствие не закончили, и 1 мая транспортным самолетом перебросили заключенных в Белград.

Несколько суток святейший провел в Гестапо.

«Несколько камер вверху были только что сооружены. В одну из таких я и попал. Была она мала, едва можно прилечь. Сооружена была из железобетона. Воздух и сырость были невыносимыми, так, что и животное бы не выдержало, не то, что человек. Дверь была железной. Был настолько изнурен, что едва дождался, чтобы присесть прямо на голый бетон. Сырость начала ужасно действовать на мое горло. Не было никакого света. ...Голова раскалывалась от подскочившего давления» [7].

На допросах гестаповцы вновь и вновь пытались выведать максимум информации о людях, причастных к путчу, дабы, т.о. иметь ясную картину о тех, кто может по идее служить орудием проведения британских интересов. Характерен один из ответов патриарха на вопрос следователя об одном из организаторов путча, Радое Кнежевиче, которого гестаповец назвал преступником:

 - Не могу понять, в чем согрешил Кнежевич перед немецким народом? Он не гражданин Германии, не немец по рождению, но чистый серб. А потому мне непонятна Ваша оценочная характеристика его деятельности. С точки зрения сербского народа, он делал все наилучшее.

Вскоре арестованный был переведен в помещение бывшего окружного суда, где заключенные содержались прямо во дворе под открытым небом. Изнурение от допросов, тяжелейших условий переездов и содержания привели к тому, что патриарх, будучи немолодым уже человеком серьезно слег.

Весь остаток мая святейший провел в тюремной больнице, а в начале июня 1941 патриарх Гавриил был перемещен в монастырь Раковицу.

Гестаповский майор объявил следующее:

- На основе заключения врачебного консилиума принято решение временно отправить Вас для поправки здоровья в монастырь Раковицу. Это изменение Вашего содержания вовсе не говорят о забвении Ваших преступлений или прощении их. В монастыре Вы будете пребывать под надзором полиции. Без одобрения германских властей Вы не имеете права никого у себя принимать. Один раз в неделю - но ни в коем случае не в воскресенье или в день церковного праздника - имеете право в присутствии охранников отправлять религиозный культ[8].

Итак, тюрьма заменена ссылкой.

16 июня 1941 года патриарха вновь забрали в СД.

Говоря об этом допросе, который не упомянут в мемуарах патриарха, церковный историк Джеко Слиепчевич отмечает, что немецкие источники показывают несколько иную линию поведения заключенного. Ссылаясь на докладную записку шефа СД, адресованное Риббентропу, приводится одно важное заявление патриарха.

Во-первых, патриарх заявил о том, что в день путча, он сам вместе с епископами атаковали Симовича вопросом: «Что дальше?» По словам патриарха, Симович ответил, что «нет никаких препятствий подписанию Пакта с Осью, и выход из затруднительного положения будет найден».

Во-вторых, немецкие источники подчеркивают то, что патриарх снимал с себя лично ответственность за выступление по радио, утверждая, что он лишь выполнил волю Собора [9].

На допросах Святейший попытался истолковать немцам, что путчисты в его глазах были именно той силой, которая должна была сместить тогдашнюю югославскую власть, которая занимала антисербскую позицию. Т.о. эта его поддержка путчистов была продиктована вовсе не противогерманскими настроениями, но соображениями внутренней политики.

Как уже сообщалось выше, эта позиция путчистов глубоко оскорбила не только Берлин, но и Лондон. Англичане негодовали по поводу «балканского коварства сербских генералов», которые, согласно логике рассуждений британской разведки, использовали английскую агентуру для того, чтобы облегчить осуществление банального дворцового переворота.

***

В это время владыка Николай находился в Жиче. Вот, как описывал его состояние  племянник святителя, епископ Йован (Велимирович):

«Впервые в своей жизни Николай ощутил на себе невыносимую тяжесть рабства.  Первую Мировую он провёл в Англии, т.е. на свободе. Потому оккупацию он переносил очень тяжело. Непрерывно ходил взад-вперёд, не мог ни есть, ни пить, не спать. Начал стремительно слабеть, в результате чего у него начали отниматься ноги. С тех пор и до самого конца жизни он уже не расставался с палочкой. После смерти мы унаследовали целую коллекцию тростей, которые владыке непременно дарили друзья и приятели...» [10]

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

С первых же дней оккупации немцы начали владыку допрашивать. Хотели дознаться: каково было его личное участие в путче генерала Симовича. Впрочем, по-видимому, гитлеровцев больше интересовали показания против патриарха Гавриила, который был действительно настроен против немцев. Владыка Николай давал показания в помещении епархиального управления, куда гестаповцы наведывались тогда, когда им заблагорассудится. В Гестапо его сразу не забрали и даже возможности общения с миром пока не лишали. Однако это «подвешенное состояние» так измотало владыку Николая, что прямой арест, возможно, воспринялся бы как некое облегчение.

Так продолжалось два месяца.

Когда же стало известно о том, что патриарха Гавриила доставили из Черногории в Белград, то епископ Николай тотчас отправил иеромонаха Василия (Костича) к патриарху с весточкой о том, что он ничего компрометирующего немцам не выдал. И через Василия же его святейшество мог передать весточку владыке.

Было это на св.Георгия [11].

До того, как разместиться в монастыре Раковица, патриарх пребывал в центральной тюрьме Белграда, откуда его по состоянию здоровья перевели вначале в санаторий «Живкович», а после - в монастырь. В Раковицу иеромонах Василий попал беспрепятственно, поскольку немцы, стоявшие на страже, полагали, что посланник владыки Николая - просто один из братии. Но вскоре гитлеровцы стали осторожнее: в монастырь впускали лишь по пропуску, выдаваемому в Гестапо. Иеромонах Василий успел вовремя. Патриарх же беседовал с ним весь вечер, а утром передал поручение для владыки.

Немцы не удовлетворились теми ответами, что дал им владыка Николай. Они решили убрать его с Жичской кафедры и предложили ему самому избрать себе место для пребывания на покое. Владыка подал прошение в Синод на годичный отпуск по болезни и попросил перевести его в монастырь Любостиню, находившийся неподалёку.

Синод удовлетворил эту просьбу, а на Жичскую кафедру был переведён изгнанный болгарами епископ Викентий. По просьбе владыки с ним вместе в Любостиню командировали также иеромонаха Василия, вместе с которым Николай собирался заняться исправлением перевода Нового Завета на разговорный сербский язык, сделанный в своё время Вуком Караджичем.

***

Сербский перевод Нового Завета, выполненный Караджичем, по словам одного из крупнейших наших сербистов, профессора Ивана Алексеевича Чароты, «прежде всего показателен как результат труда светского деятеля, который не учитывал в должной мере основного предназначения Св.Писания, его функций, равно как и миссии Церкви в целом. Сам Караджич указывал: «Этот перевод не для того, чтобы читать в церкви, а лишь для того, чтобы его люди читали как книгу» [12].

Современное Вуку священноначалие Сербской Церкви, а также Черногорский митрополит Пётр Петрович Негош категорически не принимали тексты Караджича. Митрополит Стефан (Стратимирович) в обращении к австрийскому императору Францу II характеризовал перевод как «искажение и кощунство».

Впоследствии реформатор сербского языка осуществил ещё 3 переработки, но от своего принципа «осербливания» - т.е. замены славяно-сербского языка штокавским диалектом с вкраплением тюркизмов и даже неологизмов  - он, естественно, так и не отказался. Не отказался Вук, разумеется, и от введения изобретённой им самим орфографии

Конечно же, упрощая библейский слог и введя грубые просторечные выражения, Вук не дошёл до того, чем печально прославился граф Толстой, но, тем не менее, перевод оказался не только эстетически ущербным, но и содержал целый ряд ошибок богословского характера.

***

В Любостиню владыку Николая вместе с о.Василием привезли на телеге, запряжённой монастырскими лошадками, накануне Петра и Павла - 11 июля 1941. Тут уже владыка был фактически под домашним арестом. Но это было мягкой формой заключения: владыка мог гулять по монастырскому подворью, служить в церкви, принимать посетителей. В монастыре он провёл полтора года - до декабря 1942.

В лице иеромонаха Василия (Костича), профессора богословия, сёстры приобрели отличного духовника монастыря. Кроме того, о.Василий оказал неоценимую услугу игуменье Саре, тем, что взял на себя все контакты с оккупационными властями.

Экономически монастырь был в прекрасном состоянии, поскольку не пострадал ни от немцев, ни от других оккупантов. Большое монастырское имение кормило многочисленных насельниц, а доходы от продажи дров из монастырского леса и рукоделия сестёр (они плели ковры) приносили монастырю средства, необходимые для решения остальных вопросов. Пребывание в монастыре владыки Николая привлекало туда многих посетителей, особенно из городка Трстеника, расположенного неподалеку.

От административной рутины владыка был освобождён, а потому полтора года, проведённые Велимировичем в монастыре, были наполнены непрестанным писательским трудом. Единственной проблемой было отсутствие бумаги. Среди прочего, написанного в этот период, следует отметить такие книги, как: Теодул (Слуга Божий), Сербский народ как Слуга Божий, Индийские письма, Мудрая игуменья Любостиньская, Сто слов о любви, Служба преподобной матери Евгении, Воздвижение Любостини и другие.

***

12 июля, на Петра и Павла, в Цетинье, древней столице черногорских сербов, было провозглашено восстановление независимого от Сербии королевства Черная Гора. Независимость провозгласили представители династии Негошей-Петровичей, зависимые от Дуче [13].

Митрополит Иоанникий [14] (впоследствии воссиявший священномученичеством), а также большая часть клира в этой затее не участвовали.

Дабы показать своё доброе расположение к Черногории, итальянцы организовали 16 мая 1941 года посещение королём Виктором Эммануилом древней черногорской столицы, городка Цетинье. Встреча была вялой и официозной. Полицейские агенты вытряхивали людей из домов на улицы, дабы горожане разбавили не впечатляющую своими размерами толпу чиновников и учащихся школ и гимназии.

Когда 13 июля, на следующий день после провозглашения независимости, вся Черногория поднялась, компартия пыталась было приписать себе заслугу в организации восстания. Между тем, Тито тогда не просто не собирался устраивать никаких восстаний, но даже предостерегал черногорца Милована Джиласа:

- Итальянцы всё ещё сильны и хорошо организованы. Они сомнут вас. Лучше начните с небольших операций.

Этот приказ Тито был невыполним, поскольку в Черногории компартия не могла контролировать даже тех, кто разделял любовь к Сталину и что-то слышал о марксизм-ленинизме.

В черногорцах бурлила тогда вовсе не классовая ненависть. Нападение Германии на Россию вызвала у обитателей сизых скал подъём воинственного настроения. Тем более, что вскоре и повод появился: итальянцы решили было осчастливить черногорцев реставрацией отдельного от сербиянцев королевства под своим протекторатом, а большая часть черногорцев восприняла это как издевательство «жабарей» [15] над юнаками [16]!

Автору этих строк доводилось общаться с очевидцами итальянской оккупации. И жители Черногории: как русские эмигранты, пропитавшиеся специфическим черногорским духом, так и черногорские сербы поражали меня в своих рассказах тем, что итальянское дружелюбие и любезность однозначно воспринималась ими как проявление слабости!

Помню один рассказ, услышанный в Цетинье:

«Итальянцы вошли в комнату и потребовали сдать холодное оружие. Тогда бывший офицер снял висевшую на стене саблю и с силой вогнал её в пол:

- Если сможете, забирайте!

Итальянцы с кряхтением еле-еле смогли вытащить клинок и, рассыпаясь в извинениях, конфисковали его».

Решив, что вышвырнуть жабарей из Чёрной Горы не составит особого труда, черногорцы лишь ожидали повода.

- Нас и руссов - 200 миллионов! - Восклицали старую присказку одни.

- А без руссов - 4 камиона [17] !- Скептически отвечали им другие.

Но когда 13 июля началась стрельба, то никто не остался в стороне. Никто из черногорцев не рискнул прослыть «кукавицей»[18]! За считанные дни восстание охватило всю Черногорию. Итальянские гарнизоны были разгромлены и заблокированы. Лишь Цетинье оставался под контролем «жабарей». Скорость распространения восстания и его масштабы привели Милована Джиласа в замешательство. Ведь по идее, именно он должен был быть вдохновителем «народно-освободительной войны под руководством компартии»...

Позже в воспоминаниях он напишет:

«Народ превзошёл своих вождей, выйдя за рамки наших ожиданий и наших усилий...

Согласно наставлениям Тито, мы должны были начать с небольшой акции и соответственно проводить подготовительную работу, но народ неожиданно опередил нас».

Оставаясь верным Тито, но, в то же самое время, действуя вопреки собственному черногорскому инстинкту, Джилас попытался приструнить восставших, но те только недоумевали, раздражались и отказывались подчиняться.

- Я двадцать лет ждал этого восстания! - заявил Джиласу Моше Пияде, бывший сокамерник Тито. - И теперь, когда этот момент настал, Вы доказываете, будто в этом нет никакой необходимости?

Старый мудрый еврей Моше Пияде не мог простить молодому черногорцу Миловану Джиласу того, что ещё неделю назад тот пустил по всей Сербии слух, будто «старый коммунист Моше, обучавший в своё время самого товарища Тито азам марксизма, нынче пытается сбежать от еврейских погромов к капиталистам на оккупированную англичанами Землю Обетованную. Да вот только между итальянскими и британскими владениями не ходят пароходы...»

Джилас действительно демонстративно не пригласил Пияде на заседание краевого комитета компартии, которое собиралось 8 июля. А ведь ему было известно, что Моше перебрался из немецкой зоны оккупации в итальянскую и находится в данный момент в Черногории.

Много позже, когда Джилас, самый юный из преданных соратников Тито попадёт в опалу, его обвинят, в числе прочего, и в антисемитизме.

А в июле 1941 итальянцы спустя 2 недели после восстания оправились и приступили к его подавлению. Вначале скоординировали силы антисербски настроенных санджаклийских мусульман и албанцев, затем доставили на место Венецианскую дивизию, и к 5 августа окончательно положили конец беспорядкам на своей территории [19].

Восстание было загнано высоко в горы, а по Черногории прокатилась волна насилия и грабежа, осуществляемая упомянутыми албанцами и мусульманами Санджака, отделяющего Черногорию от центральной Сербии.

Ответственность за всё это черногорцы взвалили на коммунистов, не сумевших, по всеобщему убеждению, как следует спланировать войну. Тито не собирался делать никаких скидок на особенности черногорского темперамента, и в ноябре снял Джиласа с поста председателя краевого комитета партии.

А черногорское восстание 13 июля, которое было спровоцировано провозглашением отделения края от Сербии, вошло в историю как начало Сербского Сопротивления. Дабы присвоить себе во всём лавры первенства в народно-освободительной войне, титовская пропаганда преподнесла в качестве начала Сопротивления теракт, совершённый 7 июля в Белой Церкви. И черногорское восстание, к организации которого компартия не имеет никакого отношения, теперь воспринималось уже как эпизод народного освобождения, последовавший после «7 июля».

Что же произошло 7 июля 1941 года?

В городке Белая Церковь на прославлении Крестной Славы тамошней церкви собралось множество крестьян из окрестных сёл. Порядок поддерживали двое сербских жандармов. Которые и погибли от выстрелов в упор.

Как видим, были убиты вовсе не оккупанты, а двое ничего не подозревавших людей. Причем один из погибших жандармов, Василий Проле, был беженцем из Лики, отошедшей к Хорватии.

Простые люди тогда сетовали по этому поводу:

- Вот, в Матери-Сербии искал спасения от усташей, да погиб от своих...

Студент Жикича Йованович по прозвищу Испанец и юрист Миле Милатович, «казнившие прислужников оккупантов», тут же устроили митинг и объявили о начале восстания. А позже Тито объявил эту дату «народным праздником дня революции».

***

16 июля в Сербии было объявлено о принятии «Постановления об ужесточении наказаний». В газетах сообщили о расстреле заложников из числа коммунистических функционеров: в Белграде казнили сорок четыре человека, а в других городах - ещё двадцать три человека.

В августе 1941 начались массовые саботажи и мелкие стычки, стоившие сербскому народу жертв, несоизмеримых ни с июльскими казнями, ни с тем ущербом, который эти стычки принесли оккупантам.

В течении месяца в разных районах Сербии коммунистами были убиты шесть немецких солдат, один офицер, несколько сербских чиновников и старейшина монастыря Чекишина. В отместку за гибель семерых военнослужащих Вермахта, гитлеровцы расстреляли 730 мирных жителя.

В селе Петловачи одна тройка из засады выстрелила из винтовки в проходивший мимо немецкий танк. Немцы в отместку расстреляли 132 жителей села, а само село сожгли.

На дороге между Валево и Косерича из засады был убит немецкий мотоциклист. В ответ на это, немецкое подразделение собрало из окрестных сёл 80 человек и расстреляло их безо всякого суда.

Слухи о немецкой мести доходят до Белграда и создают атмосферу паники.

Льотич, узнав обо всём этом, немедленно предложил комиссарам Управы подать заявление об отставке. Он справедливо полагал, что грядут гораздо более тяжкие времена, ибо коммунисты толкнут Сербию в полнейшую анархию, а немцы не выполнили свои условия и не дали Комиссарской Управе более серьёзных полномочий, обеспечив лишь возможность выполнять гуманитарную миссию. Таким образом, Управа оказывается меж двух огней: оккупанты цинично упрекают Комисаров в неспособности поддержания порядка, а народ Сербии поставит в своём сознании служащих Управы в один ряд с гитлеровскими карателями.

Единственным выходом в сложившейся ситуации было создание мобильных вооруженных отрядов, призванных зачистить территорию от партизанских троек. Существующие отряды жандармерии не в состоянии справиться с этой задачей, им бы удержать порядок в местах своей службы.

Льотич лично написал текст отставки от имени д-ра Стевы Иванича и инженера Милосава Васильевича. Эти отставки символизировали начало кризиса власти.

Белград испуганно перешептывался: «Что же будет дальше!?»

Один из наинеприятнейших немецких функционеров, инженер Франц Нойхаузен, уполномоченный за контроль над хозяйством оккупированной Сербии, предложил разделить территорию оккупированной Сербии между хорватами, мадьярами, болгарами и арнаутами. Белград следовало оставить под немецким контролем как «свободный город». Впрочем, накануне этого, следовало бы, по предложению Нойхаузена, в качестве акции устрашения разрушить предместья города ковровой бомбардировкой. Само название города этот функционер предложил заменить в честь принца Евгения Савойского на Принц-Евген-Штадт.

Гитлеровцы предупредили представителей временной Комиссарской Управы Сербии, что Рейх не потерпит внутри своего политического тела очага анархии. И если сербы не в состоянии сформировать административный аппарат, то такой народ - как бесперспективный в деле созидания цивилизации Нового Порядка - в прямом смысле слова прекратит своё существование.

Вначале солдаты Вермахта парализуют любые перемещения внутри оккупированной зоны, затем хорватские усташи последовательно - квартал за кварталом -  зачистят все населённые пункты Сербии. Способные работать будут погружены в железнодорожные вагоны и отправлены на просторы оккупированного Советского Союза. Неспособные трудиться будут ликвидированы. А «зачищенные» города будут заселены гражданами союзных Рейху государств.

Всего этого можно избежать в том случае, если в самой сербской среде будет сформирована достаточно серьёзная сила, лояльная Рейху и способная загнать повстанцев в горы и контролировать промышленно важную территорию.

В Белграде были собраны первые лица общества: руководители партий; академики и профессора Университета; представители индустрии, торговли, здравоохранения, науки и юриспруденции.

Градоначальник Белграда Милан Ачимович объявил:

- Комиссарская Управа подала отставку. Мы с господином Льотичем уполномочены объявить об этом вам, здесь собравшимся, равно как и представителям германского командования. Мы убеждены в том, что нашу страну в сложившейся ситуации может спасти только авторитарная власть.

Некто из собравшихся предложил кандидатуру самого Льотича, но он немедленно взял самоотвод на том основании, что:

- Руководителем власти должен быть непременно внепартийный человек, обладающий в то же время непререкаемым авторитетом во всех слоях сербского общества. Я считаю, что такими качествами обладает генерал Милан Недич, бывший министр армии и флота.

Бывший министр иностранных дел Александр Цинцар-Маркович и Милан Ачимович предложили кандидатуру генерала Данилу Калафатовича. Льотич возразил:

- Я предложил кандидатуру Недича на том основании, что он находится в Белграде. В то время как генерал Калафатович в германском плену. И на то, чтобы установить с ним связь потребуется немало времени. Которого у Сербии сейчас нет.

После этого все согласились с кандидатурой Недича.

***

Ещё во время Балканских войн Милан Недич заслужил много похвал и был награждён медалью за храбрость. Уже в 1915 году в возрасте 38 лет становится полковником генштаба - самым молодым офицером такого калибра. Во время Ледяной голгофы - перехода сербского войска через Албанию - Недич оставался в отряде прикрытия. Первую Мировую он завершил генералом, командиром дивизии.

Недич в то время был в заключении как военнопленный. Он пребывал в подавленном состоянии духа, поскольку 5 июня в результате взрыва в Смедерево погиб его любимый сын, Душан, невестка Мара и пятилетняя внучка. Тела погибших найдены не были. Внучка носила имя Лепосава - так звали младшую дочь Милана, которая умерла перед самой войной в возрасте 19-ти лет. Всего у Недичей было пятеро детей: сын и четыре дочери. Точнее, теперь уже не было ни младшей дочери, ни любимого сына.

(Продолжение следует)

[Александр Васильевич]

(Продолжение)

Когда Недича посетил тогдашний глава Гражданской Управы Белграда господин Тюрнер и предложил плененному генералу возглавить администрацию, то последовал отказ, сделанный в самой грубой форме.

В следующий раз Тюрнер через Милана Ачимовича и бывшего австрийского посла в Белграде Кронхольца, известного своим расположением к сербам, повторил своё предложение Недичу уже в ультимативной форме:

- Поскольку Вы отказываетесь помочь нам навести порядок в Сербии, то я сообщу Вам вот что: фюрер приказал в случае продолжения анархии передать Белград усташам, северную Сербию - мадьярам, а остальную часть земель разделить между Албанией и Болгарией!

- Спасти миллионы сербских жизней, может сейчас только авторитарная власть. Медлить нельзя: немцы уже всё подготовили для показательного избиения. -  Закончил Кронхольц.

После этого генерал Недич вместе с Кронхольцом, который в данном случае совмещал в себе функции и дипломата, и переводчика, прибыли к генералу Данкелману.

Данкелман по-военному четко изложил Недичу то же самое, что тот уже слышал от Ачимовича:

- Господин генерал, как военнослужащий, Вы, надеюсь, хорошо поймете ситуацию, которую я собираюсь Вам изложить. Германский Рейх в данное время занят судьбоносной битвой на Восточном фронте. Наше военное командование не имеет ни времени, ни желания снимать с фронта целые дивизии для того, чтобы навести порядок там, где ваши соплеменники создали серьезную угрозу немецким вооруженным силам. Ваши соседи, союзники Рейха, еще не успели - за редким исключением - отправить свои силы на Восточный фронт. Т.о. они располагают достаточным военным потенциалом. Этот потенциал - по приказу вождя Рейха - будет употреблен для наведения в Сербии порядка. Вот документы, которые продемонстрируют Вам план наведения порядка.

Генерал Данкелман подал Недичу карту Сербии, испещрённую красными линиями.

На карте обозначались районы, которые будут передаваться усташам, болгарам, мадьярам и арнаутам, а также то, что планировалось оставить в немецких руках.

- Вот, усташи занимают Мачву и продвигаются до Колубары. Тут они встречаются с арнаутами, тут - с болгарами. Белград, точнее Принц-Евген-Штадт, мы оставляем Рейху в качестве военного и административного центра Балкан. Часть жителей будет депортирована, а часть - оставлена в качестве заложников...

Впоследствии Недич признался, что когда Данкелман показал карту раздела Сербии, то в красных стрелках на карте он увидел кровавый крест, поставленный на сербском народе. И подумал вот что: «Умрешь, Милан Недич. Умрешь, если нужно, хоть десять раз, но хоть один раз обязан отдать свою жизнь за спасение своего народа. Пусть те, кто сможет позволить себе, плюет на твою честь, пусть топчут имя, но нельзя допустить, чтобы усташи резали людей еще и по эту сторону Дрины».

Тогда Недич попросил 48 часов на раздумье, дабы взвесить свои возможности. Ачимовичу он поручил созвать конференцию, на которой нужно было собрать элиту Белграда, на которой Недич объявил о создавшемся положении, а также заручился моральной поддержкой.

Несколько дней спустя, 29 августа власть генерала Милана Недича была образована.

Вот какие слова вкладывает в уста Недичу крупный сербский писатель и общественный деятель Добрица Чосич в книге «Верный»:

«- Я не политик. Политики свою роль уже отыграли. Державу погубили. Срушили сам фундамент её. Остался народ, который нужно спасти. А справиться с этим сейчас могут лишь военные, которые веруют в то, что существует долг и их долг - жертвовать собой... - Генерал обратился к собеседнику:

- Неужели вы боитесь скомпрометировать себя сотрудничеством с оккупантами!? Боитесь, что коммунисты назовут вас предателем? - голос генерала становится лютым, - Сейчас все скомпрометированы. Все, кто ещё ходит ногами по сербской земле. Все живые - предатели! Вы меня, вероятно, считаете человеком немцев? Немецким наймитом? Слугой оккупанта, генералом, мечтающим о власти!?

- Нет, господин генерал. Я так о Вас не думаю.

- Или смотришь на меня как на размазню, который, в отчаянном желании спасти свою шкуру, отстаивает немецкие интересы, подавляя коммунистическое восстание?

- Нет, я так не думаю, господин генерал.

- А что же тогда думаешь?

- Думаю, что Сербию никто не может спасти. Решено, что она исчезнет с карты мира...

- Нет, сербский народ такого решения не принимал! Это решили большевики и английские агенты и масоны. А Сербия не самоубийца! Она - жертва Лондона и Москвы».

***

В своей первой речи Недич объявил главной задачей текущего момента подавление коммунистического восстания:

- Пришёл к власти, чтобы спасти народ. Чтобы мы не истребили друг друга. Чтобы воцарился мир и порядок, труд и братство. Чтоб мы дождались конца войны собранные лозунгом «Лишь в единстве спасение сербов». Что мы можем сейчас сделать? Ничего. Только самим себе вред. Мы - пешка в бурлящем мировом океане. Сейчас всё решается наверху - в столкновении наисильнейших сил. Мы не можем ни помочь кому бы то ни было, ни помешать.

И в заключении:

- Не смеем вмешиваться в чужие дела. Ибо, тот, кто мешается не в своё дело, обычно кончает плохо.

В послании народу от 9 сентября говорилось следующее:

«Пришло время расплаты. Время, когда нужно думать своей головой, сербской головой. Настал последний час, чтобы мы успели отворить сербские очи и ясно и чётко увидеть то, что творится вокруг нас, и тех, кто творит это. Прежде всего, нужно успеть разглядеть интересы сербского народа.

Дети мои, не травитесь чужим мутным варевом! Напейтесь чистой воды из источника здравого сербского смысла. Только там можете найти наилучшие примеры из истории, которые только могут выпасть народу. Там можете найти, если только благодатным духом исполнитесь, можете найти подвиги своих отцов, и сердце задрожит от радости того откровения.

Дети мои, сыны Сербии!

Я поднимаю сербское знамя, которое развевается честно и чисто благодаря тому, что миллионы лучших детей Сербии добровольно отдали свои жизни за это самое знамя. Вступайте под это знамя веры и надежды, чести и героизма под знамя, которое отгонит от нас все беды и поражения наши. Возьмите его и носите его, берегите его и защищайте его!

Молодёжь сербская!

Мои слова - это залог и завещание тех, кто сквозь моё сердце и сквозь мою душу говорит с вами из миллионов могил, в которые полегли те, кто славно, жертвенно пали на полях сражений ради нас, ради того, чтобы нам было хорошо.

Настал последний час. Вернитесь в свои дома, к родным очагам. Вернитесь на Родину.

Вернитесь к Матери нашей, Сербии. Вернитесь и скажем вместе с вами:

Всё за неё, ничего против неё!»

Спустя несколько дней, 14 сентября, Недич включает в текст этого послания и обращение, в котором было уже недвусмысленно указано на того, от кого проистекает главная опасность:

«В настоящий момент Сербия стоит на пороге Гражданской войны. Соберитесь и осознайте: какая опасность нас ожидает в случае такого развития событий! Тяжелейшие последствия войны лягут как на тех, кто её приближает, и на тех, кто сопротивляется ей, как на тех, кто виноват, так и на тех, кто прав.

Откуда приходит опасность?

От тех самых, кто нам уже принёс столько зла.

От тех, кто служил чужбине, веруя в то, что сейчас, в дни нашего страдания, в державе без свободы, легче всего достичь тех целей, которые проповедует коммунизм...»

***

В марксистской, равно как и в либерал-демократической историографии ХХ века Димитрий Льотич преподносится как «сербский фашист» и «балканский последователь Гитлера». А Недич - как эдакий Квислинг и чуть ли не Власов.

И если бы Недич приказал той части югославской армии, которая находилась под его командованием к началу гитлеровской агрессии, развернуть штыки на 180 градусов, и таким образом воссесть на престол марионеточного государства, то упреки в адрес генерала Недича были бы справедливыми.

Но в апреле 1941 года именно Недич был единственным югославским генералом, способным оказать Вермахту отпор. И впоследствии он решился возглавить Правительство Национального спасения вовсе не из шкурных соображений, а лишь для того, чтобы попытаться спасти тех, кого еще можно было спасти.

После образования власти генерала Недича, произошла встреча этого генерала с представителями Дражи. Недич рекомендовал Михайловичу увести своих бойцов в Боснию, дабы там «собрать вокруг сербского национального знамени всех тех, кто по-сербски пишет и по-сербски дышит».

Но Михайловичу, который был убеждён в том, что Сталин уничтожит Гитлера за 2-3 месяца, не хотелось тогда отсиживаться в горах. Дража мечтал въехать в Белград на белом коне. Четники Михайловича заключили военный союз с красными партизанами Тито и подняли совместное восстание.

Восстание, изначально обреченное на жестокое подавление.

Восстание, в принципе не способное вдохновить кого бы то ни было на борьбу против Гитлера.

Кто должен был последовать примеру сербов? Преданные Германии хорваты, встретившие солдат Вермахта букетами цветов? Союзники Рейха - венгры, румыны и болгары? Или албанцы Косова? Те самые, которые именно от рук итальянских фашистов получили вожделенную независимость от «шкё».

Даже если бы повстанцы смогли перебить хоть 20 тысяч немцев (что, кстати, в сложившейся ситуации было совершенно нереально), на стратегическую ситуацию это бы никак не отразилось. Зато уничтожение 2 миллионов сербов - согласно указу «сто за одного»  - означало бы биологическую смерть всего народа.

Немцев повстанцы перестреляли немного, но, увы, успели замарать себя осквернением тел погибших немецких солдат. Именно это было той последней каплей, которая переполнила чашу терпения немцев, и на сербов был обрушен немилосердный гнев. В Сербию были введены карательные войска, действовавшие согласно указу Кейтеля «сто за одного».

***

В июле в окрестностях монастыря Любостиня действовало несколько подпольных групп самой разной идейной ориентации. Поскольку к еп.Николаю прибывало множество посетителей, это настораживало гитлеровцев. И владыке приходилось часто давать показания Тайхману - шефу Гестапо по Балканскому региону. Кроме того, гестаповцы предложили владыке обратиться к сербскому народу по радио с призывом смириться и начать сотрудничество с оккупантом. Владыка отклонил это предложение под предлогом того, что:

- Сербский народ совсем не то, что немцы! За всех немцев думает фюрер, и они его слушают. А сербы - индивидуалисты. Каждый хочет поступать по-своему. Потому у нас в старой Югославии было на двух сербов по три партии!

Гестаповцы неоднократно предлагали владыке выступить с воззванием, и он неизменно отклонял такие предложения. Это породило множество легенд, к которым мы ещё будем не раз возвращаться в течении повествования.

В начале августа 1941 года к монастырю подъехал отряд немцев и расположился на высоте неподалёку от монастыря. Никто не знал, с чем связан этот приезд. Между тем на Преображение, 19 августа ближе к вечеру к монастырю подъехало несколько немецких грузовиков.

Все в монастыре были на вечерней службе в храме. Был и владыка. Солдаты вошли в церковь. Молящиеся прервали вечернюю службу, и по приказу немцев вышли из храма.  Они отобрали ключи от всех помещений монастыря. Во время обыска всё время слышно было, что немцы упоминали какого-то «Фон Чичу». Насельницам было непонятно, о ком и о чём идёт речь, пока владыка не спросил офицера прямо: что им тут нужно?

Из ответа стало ясно, что ищут именно его.

Владыка представился немцам, и они его тут же увели в кабину одного из грузовиков. Также арестовали и профессора Драгича Пашича, который прибыл тогда из Белграда и показался немцам подозрительным.

Обоих отвезли в Крушевац. И сразу же по прибытию владыку отвели в огромное помещение, где сушился табак, а утром вызвали на допрос. Допрос длился весь день. При немце был и переводчик. Немецкий генерал, допрашивавший Николая, знал, что перед ним епископ, однако присесть не предложил. Когда владыка подправил переводчика, который неточно перевёл его ответ, генерал встрепенулся:

- Как! Вы знаете немецкий язык?

- Знаю, но уже подзабыл.

- Ничего Вы не забыли. Вы говорите по-немецки лучше меня! Вы не хотели говорить со мной напрямую, чтобы знать: о чём мы будем говорить с переводчиком! - И добавил тут же: - Садитесь!

- Благодарю Вас, господин генерал, я постою.

- Но я прошу Вас. Присаживайтесь!

- Премного благодарен, господин генерал, я постою.

- Но я Вам приказываю сесть!

- Не могу. Вы знали, кто я, но не предлагали мне присесть в течении всего этого долгого разговора, а когда услыхали что я говорю по-немецки, тут же предложили мне сесть. Нет, я постою.

Допрос длился до зари. Многие крушевляне видели владыку из окон и, конечно же, узнали его.

Владыку обвиняли в том, что некто в монастыре подаёт  световые сигналы скрывающимся в лесу четникам и партизанам. На самом деле сестры ходили ночью со свечами в руках - в монастыре свет, естественно, не горел, поскольку не было ни электричества, ни топлива для генератора. И вот это хождение по коридорам монастыря со свечами в руках показалось столь подозрительным немецким наблюдателям, расположившимся на высотке рядом с обителью.

Как говориться «у страха глаза велики».

Вскоре, однако, владыку вместе с профессором Пашичем, отпустили из гестаповского застенка. Дело было вот как.

(Продолжение следует)